Тень воина Прозоров Александр

– Я похож на мертвеца?

– Нет, не похож…

– Так чего же ты хочешь, красавица?

– А правду сказывают, колдуны так девицу заворожить могут, что та сама себя забывает, а после ночи одной как безумная становится, и никто ее более усладить не способен?

Ах, вот оно в чем дело… Девушке захотелось страстной неземной любви. Или, точнее – бурного секса. Такого, чтобы впечатлений осталось на всю жизнь.

Олег обвел взглядом тихий лагерь. Его костер уже полностью погас, в очаге у путников еще алели угольки. Но люди покойно посапывали, полностью провалившись в мир снов. Да уж, если сейчас немного покувыркаться – никто и ухом не поведет. Вот только… Вот только чем это поутру кончится?

Ведун успел немало покататься по Руси и знал, что на севере страны к баловству незамужних девок относятся с полным небрежением. Там даже невесту беременную в дом привести за удачу считается – раньше первый малыш родится. Южнее, в княжествах Черниговском, Переяславском, Муромском, у вятичей и мордвы на ярмарках баловство между юношами и девушками тоже дозволено. Но тут построже дело обстоит, и коли после баловства девица «понесла» – ухажер жениться должен. На западе, у полочан, пруссов, хорватов, еще строже обычай. Разговор короткий: коли «спортил» – женись. Но жестче всего – у новгородцев с киевлянами и окрест. Там вообще от невесты «чистоты» требуют. Впрочем, оно и понятно. Если в крестьянской семье нужнее всего лишние рабочие руки, то для зажиточного сословия добро свое важно сыну родному, кровному по наследству отдать, а не байстрюку какому-нибудь. Потому о чистоте крови и заботятся. Хотя, конечно, по большому счету, у девок везде и любовь случается смертная, и погулять они горазды бывают. Вот только… Вот только не довелось бы ведуну после минутного баловства девице пред Сварогом и Триглавой в верности до гроба клясться. Поди докажи целой толпе родственников, что сама пришла, а не он ее совратил, заманил, заморочил? Да и вообще – чего это, действительно, девица примчалась, и пары слов до того с ним не перекинув? Может, мавка всех женихов в Сураве извела, а замуж хочется?

– Могут приворожить, могут, – вслух согласился Середин. – И усладить могут до безумства. Только для этого полнолуния дожидаться надобно. А ныне луны и вовсе нет. Так что спи. Негожая ныне ночь для сладких развлечений.

– А коли так, без безумства? – В голосе настроившейся на ночное приключение девушки прозвучало разочарование пополам с удивлением: неужели ее парень прогоняет?

– В другой раз… – Вырванный из сладких грез ведун в этот момент и вправду желал крепкого сна куда сильнее самой страстной любви. Он кивнул поздней гостье, зевнул и откинулся на шкуру, завернув на себя ее мохнатый край.

– Ты… Да ты… – Всеслава внезапно довольно больно пнула его ногой в бок. Середин, непривыкший к подобному обращению, вскинулся было – но девица широким мужским шагом уже шагала к телегам.

Утром рассвета не было – лишь мелкая гадкая морось, заставившая людей зашевелиться еще в сумерках. Костры, естественно, погасли, дрова намокли. Селяне, ругаясь, принялись запрягать лошадей, не поминая о завтраке. Только мальчишка, Трувор, побегал среди людей, раздавая «сухой паек» – по паре огурцов и копченому подлещику. Олегу тоже досталась порция – не иначе, Захар решил взять его на общий кошт. Что же, мелочь, а приятно.

Сунув еду в чересседельную сумку, Олег взнуздал коней, оседлал гнедую. Косых взглядов на него никто не бросал, усмешек тоже не было. Стало быть, по поводу ночного приключения Всеслава ни с кем заранее не сговаривалась, да и после неудачи распространяться не стала. Может, зря он ее погнал? Навидался всякого в приключениях своих и теперь на воду дует? Хотя, с другой стороны – поди угадай, что у девки на уме? Когда столько свидетелей кругом, одного раза хватит заорать погромче, чтобы дело нужное сотворить…

С поляны ведун выехал последним – и лошадей у него было две на одного, и сворачиваться никто не помогал, и берегине напоследок в одиночестве поклониться хотелось. Телеги уже погрохатывали где-то далеко-далеко, когда он наконец выехал на тракт и, пустив лошадей шагом, полез в сумку за угощением. Не спеша, ломтик за ломтиком, истребил рыбу, роняя под копыта лоскутки коричневой, с крупными четуями, кожи, отер руки о влажную листву, захрустел огурцами. К тому времени, когда завтрак закончился, он как раз нагнал обоз и накинул поводья чалого на кусок жерди, выступавший над бортом задней телеги – чего самому заводного вести, коли всё равно он с селянами отныне заодно?

Ленивый мерин такое решение воспринял спокойно, но вот гнедая, привыкшая отматывать версты ходко и легко, принялась фыркать и крутить головой, не желая трусить в хвосте медлительных повозок. Ведун быстро сдался и пустил ее шагом вперед, по правой обочине. Обгоняя телегу с девицами, он не удержался и чуть придержал поводья, пытаясь поймать Всеславин взгляд. Однако та, презрительно скривив губы, смотрела только вперед, и Середин, про себя усмехнувшись, поехал дальше.

– Ты ли это, Олег? – обрадованно кивнул Захарий, увидев рядом всадника. – Ты глянь, что творится! И воды вроде как нетути, а пока доберемся, и сами насквозь вымокнем, и добро, что с города везем, попортить можем. Обидно будет, ведун. Столько верст отмахали – и все ладно. А тут, рядом совсем…

– Обидеться Стрибог может, коли дожди разгонять, – сразу понял Середин, к чему клонит мужик. – Дожди его воле служат. Нехорошо в дела божьи мешаться.

– А мы ему жертву богатую принесем, – тут же парировал бородач. – Как Кшень минуем, там же в святилище и принесем. Разве Стрибог на нас, смертных, злился когда? Он милостив, простит.

– Милостив так милостив, – не стал спорить Олег, которому и самому погода такая была не в радость. – На твоей совести, Захар. По твоей воле ворожу.

Прикинув направление дороги, ведун метнул в низкие тучи горячий шар из своей груди. И хотя сам шар никто из путников, естественно, не заметил – но жест Олега был понятен без перевода. Дождь прекратился почти сразу, а спустя пару минут тучи заметно посветлели. Сзади кто-то восторженно захлопал в ладоши. Середин оглянулся – но это была Акулина. Всеслава же демонстративно отвернулась. Пожалуй, теперь по гроб жизни обиду строить будет. Ну, и леший с ней!

– Скажи, Захар, – расправив плечи, спросил Середин. – А на каких землях вы живете, на черных или боярских?

– На вольных, ведун, на вольных. Общинники мы.

– Вот как? – зачесал за ухом Середин. – Как же вас князья прибрать не пытаются?

– Земли тут порубежные. Не то мордовские, не то половецкие, не то русские. Мало тут бояре всякие ездят. От, Елец поставили как крепость южную, рязанскую, и далее не суются. Посадники тамошние рады, коли мы их о бедах упредим, о слухах нехороших. Большего пока и не просят. Знают – коли тягло накладывать начнут, мы опять соберемся, да в иные места подадимся, где про князей и бояр не ведают. Мордва нас не трогает. Боится, случись что – Рязань за братьев кровных отомстит. А половцы… Они ведь кочевники – больше, нежели на пару дней, не налетают. Покрутятся, похватают, что найдут – и обратно сбегают. Знают, поганцы: и для рязанца, и для мордвина половца зарубить – дело чести. Чуть про набег проведают – со всех сторон налетят. А пару дней и в схронах переждать не тяжело, пока степняки умчатся…

– Постой, – перебил его ведун, – а вы, что, уже откуда-то «подавались»?

– Малым я еще был, – вздохнул мужик, – с Ваги ушли. Там еще прадеды наши осели. Родов пять. Тоже, как и ты, новгородцами еще себя считали. Сели на Вагу, на вольные земли, общину основали, начали жить-поживать да добро наживать. Однако же появились тиуны княжеские, стали с нас тягло для князя Белозерского требовать. Дескать, на его землях мы осели. Поразмыслили старшие наши. От, и дед Рюрик на сходе был. Гадали долго, как дело решить. То ли принимать руку княжескую, дань ему платить, суд его признавать – али к Новгороду за защитой вестника засылать. Однако же Господин Великий Новгород хоть детей своих и оборонит, без сумнения, но ведь и сам за то дань спросит. Не за просто же так ему силу свою растрачивать? Ну, часть дворов остаться решила, а многие не захотели ни на тех, ни на иных спину гнуть. Собрались, да и подались на юг, на свободные места. Рязанское княжество миновали, до Кшени дошли, там остановились на ночлег да про дороги расспросить. Узнали, что живут они общиной, без бояр. Токмо сход всем заправляет. В Кшени же деду и места указали пустынные, на которых не живет пока никто. Мы опять родами и расселились. Долгуши, Козловы, Горелые и мы, Сурановские…

Договорить он не успел. За поворотом лес внезапно расступился, и ведун увидел ровное жнивье, уходящее под стены города, что возвышался верстах в трех впереди. Захар удовлетворенно выдохнул:

– Кшень…

Пожалуй, этот городок можно было смело назвать крепостью: примерно семиметровые рубленые стены, поставленные на вершине холма, вздымались над полями на высоту пятиэтажного дома. Зимой откосы наверняка заливались водой, лишая противника шансов добраться хотя бы до нижних венцов, летом стены и навесы для стрелков регулярно поливались водой, чтобы не горели. Правда, размерами цитадель особо похвастаться не могла – почти правильной квадратной формы со стенами по полсотни метров длиной, она могла принять в себя жителей поселка, что раскинулся внизу, разве только если они плотно встанут плечом к плечу.

Подробнее рассмотреть селение Захар не дал, проведя обоз мимо слободы прямо к реке. Рыжебородый селянин, весело поздоровавшись с мужиками, сидящими у откоса с пирогами в руках, о чем-то с ними переговорил, размахивая руками и поминутно смеясь. Потом они все вместе пошли вниз, а еще через минуту вернулись обратно:

– Смотри, Лабута, – пригрозил один, – коли лодки попортишь, лучше тут боле не появляйся!

– Не боись, Глеб, – рассмеялся рыжебородый. – Все пылинки стряхну! Ну, братишки, давайте грузиться!

Последние слова относились уже к путникам. Послышались крики:

– Н-но, пошла! – И телеги скатились к реке.

Здешняя протока больше всего напоминала старицу: широкое русло с подтопленными берегами, а посередине еле двигается вода в потоке метров двадцати шириной. К самому причалу подъехать не удалось – мостки шли над илистой жижей между сухими камышами, шагов на сорок. Впрочем, путники чего-то подобного и ожидали. Они принялись разоружать телеги, перенося вьюки и мешки в покачивающиеся в конце помоста лодки. Пока Олег расседлывал верных скакунов, на паре лодок в два захода мужики успели перевезти груз, в то время как другие разбирали подводы, снимая оглобли и скидывая повозки. Еще в два захода они переправили короба телег, потом загрузили колеса, за вожжи потянули за собой лошадей и… И Олег, к своему удивлению, остался на берегу один с обеими деревенскими девицами.

– Значит, ты северянка? – подошел он к Всеславе. Девушка отвернулась, глядя вниз по течению.

– А тебе, что, больше степнячки нравятся? – задорно ответила вместо нее Акулина.

– Нет, мне нравятся красивые, – ответил Олег, глядя при этом на ее подругу. – И живые. А по ночам часто то является, от чего лучше прятаться, сразу и без раздумий. Уж я-то знаю, как один поцелуй из богатыря бледную тень сделать может. Коли о чем уговариваться, то днем надобно. И тогда обязательно исполнятся любые желания.

Всеслава даже не дрогнула – однако щеки ее заметно порозовели.

С противоположного берега вернулись лодки. Ведун наклонился, подхватил тюки со своими пожитками и кузнечным инструментом, переправил в лодку, пошел назад и посередине мостков столкнулся лицом к лицу с Всеславой, которая несла чересседельную сумку. Они остановились, глядя друг другу в глаза, и Олег вдруг предложил:

– Хочешь, я научу тебя разгонять облака?

Девушка молча пробралась мимо. Ведун, вздохнув, опять взялся за вещи, а когда все они перекочевали в плоскодонку, за поводья довел коней до края помоста, сел в лодку. Сидящие на носу и корме Коля и Трувор взялись за похожие на лопаты весла с длинными лопастями, погребли к противоположному берегу. Середин натянул поводья. Гнедая с чалым возмущенно заржали, но подчинились, спрыгнув с помоста в грязную воду. Глубина тут составила им от силы по колено, но по мере движения к середине стремительно увеличивалась. Второй раз лошади громко возмутились, когда холодная вода коснулась брюха и стала подниматься дальше. Впрочем, плыть конягам не пришлось – мелкие речные волны даже не захлестнули им на спины, как глубина начала уменьшаться, и вскоре лодки ткнулись в глину под обрывистым, но невысоким, метра в полтора, берегом. Лошади заскочили наверх прямо с места, а ведуну пришлось повторять все процедуры в обратном порядке: вещи вынести, лошадей успокоить, потник расправить, седло наложить…

– А ты правда можешь научить облака разгонять?

– Легко! – усмехнулся ведун. Даже не оглянувшись, он понял, кому принадлежит голос: одной обидчивой девчонке, которая никогда не слыхала поговорки: «Любопытство сгубило кошку».

– А я смогу?

– Это даже ручной медведь сможет, – затянул подпруги Середин. – Да только пояснений не понимает никак. Я один раз этому фокусу даже вотякского хана научил. Он так обрадовался, что невольницу мне от восторга подарил.

– И где она, невольница?

– Так русская она была, рабыня-то, – закончив с упряжью, повернулся к Всеславе ведун. – Я ее до дома, к отцу с матерью, довел, да и отпустил.

– Ужели и не тронул совсем? – не поверила Всеслава.

– Почитай половину зимы вместе пробыли, – уклончиво ответил Середин. – В Городце она ныне. Небось, замуж уж вышла. Коли тебе так любопытно – так съезди, спроси.

– Дядька плывет, – кивнула в сторону реки девушка. – Пора в путь сбираться. Что же, ты всегда и всего по ночам боишься? А еще колдун! Про полнолуние тоже, небось, соврал?

– Ночь – время темное, – улыбнулся в ответ Олег. – А что до полнолуния… То да, при полной луне любые чары втрое сильнее. Хотя, конечно, почудить в любой из дней приятно. А обычные ласки тебе не по нутру?

– Обычные ласки я и без тебя, сколько хочешь, получу, колдун, – высокомерно хмыкнула Всеслава. – Смотри, коли всегда таким пугливым по ночам станешь, то и детей своих никогда не увидишь.

Под берегом с легким шелестом уткнулась в откос лодка, секундой спустя на берег выбрался Захарий. Увидев ведуна, вскинул руки ладонями вперед:

– Я свою клятву выполнил, Олег. Поклонился Стрибогу со всей щедростью, от души. И волхву также наказ оставил бога за нас молить. Не осерчает…

Мужик побежал за телегами, что тронулись в путь, не дожидаясь его команды, Середин тоже поднялся в седло и въехал под темные дубовые кроны.

Здесь, по эту сторону Кшени, дорога стала намного уже, нежели до крепости, даже на колеях тут и там рос подорожник, а подлесок вплотную подступал к путникам, оставляя для проезда полоску шириной метра в полтора, если не менее. Олег даже удивлялся, как протискивались повозки между тесно растущими деревцами. Зато небо заметно посветлело – видать, Захар и вправду хорошо богам поклонился, коли так быстро отозвались, дождь отогнали.

– Не вешай носы, мужики! – задорно крикнул рыжебородый Лабута своим сородичам, настороженно вглядывающимся в сумрак дубравы. – Коли повезет, сегодня вечером жинкины пироги на печи трескать будем!

Не повезло. Сразу за дубовой рощей, перекатываясь через усыпанный галькой ручеек, что журчал внизу оврага с пологими берегами, одна телега потеряла колесо, ухнулась вниз, и ось, ударившись о землю, с оглушительным треском лопнула пополам. Пока путники, ругаясь, выволокли повозку наверх, разгрузили и перевернули, пока нашли в зарослях в овраге клен нужной толщины с прямым стволом, пока приладили новую ось на место старой – ушло часа три. Это означало, что банька с дороги отодвигается для всех как минимум до следующего дня.

Еще до сумерек обоз выехал из рощи на заливной луг, носивший явные следы недавнего покоса – трава не успела подняться выше колен. Стогов на земле, которую в любой момент мог подтопить близкий ручей, рачительный хозяин ставить не стал. Потом колея заползла на пологий взгорок – по левую руку появились грядки с морковной ботвой, а чуть дальше – с крупными капустными кочанами. Справа тянулась молодая тополиная роща – деревца были все примерно одного возраста и пока не превышали в высоту всадника.

– Ну что, примет нас Творимир на постой, али морду поворотит? А, Захар? – окликнул старшего Лабута. – Бо теперича мы домой и до полуночи не поспеем.

– Помолчи ты, – негромко, но хорошо слышно огрызнулся бородач. – Опять сглазишь…

– А чего глазить-то? – не понял Лабута. – Куды он с тракта денется?

Прислушиваясь к разговору, Олег не очень понял, о ком говорят – на выселках, что ли, нелюдимый кто-нибудь живет? Но, судя по смыслу, ночевать они в любом случае будут под крышей – хоть это хорошо. Не прогонит же человек земляков своих на ночь глядя?

Тополиная поросль оборвалась, уступив место высокому, в рост человека, плотному плетню, словно хозяева боялись не только волков или кабанов, что могли забрести во двор, но и мышей, способных пролезть в самую узкую щелку. Ближе к дому плетень сменился бревенчатой стеной, следом за которой шли ворота.

Спереди громко свистнули, обоз остановился. Олег привстал на стременах, потом послал гнедую вперед – и тоже присвистнул: одна из створок прочных, сбитых из жердей в ладонь толщиной, ворот лежала на земле, вывернутая с петель.

– Хорошее начало, – не выдержав, высказался он. – Я бы на вашем месте, мужики, Лабуте рот насмерть заделал. Что-то добрые слова его вечно боком людям выходят.

Ведун спешился, поправил саблю, вошел во двор. Здесь царила тишина – если не считать тихого топтания двух жирных кур, что крутились у навеса возле просыпанного на землю пшена. Сам навес, наполовину забитый сеном, сильно покосился, провалившись дальним углом в землю – ближний к ушедшей вниз стене столб был перекошен, крытая соломой крыша сползла с него чуть не до самой калитки, виднеющейся в противоположной стене.

Как и догадывался ведун, никто здесь рубленого забора не делал. Просто возле дома наружу выступали стены навеса, длинного хлева и сарая, образуя с избой уютный, закрытый со всех сторон, дворик с колодцем в дальнем углу. О том, что хозяева держали скотину, можно было догадаться только по запаху – животины не было и в помине.

Через распахнутую дощатую дверь Середин ступил в дом, прошелся по комнатам. Сбитые со степ полки, глиняные черепки на полу, ровные темные прямоугольники от унесенных сундуков, широкий топчан без перины или тюфяка, еще один, узкий, у противоположной стены, опрокинутый стол, лавка с надломленной ножкой. Похоже, кто-то сильно озаботился тем, чтобы вынести отсюда всё мало-мальски ценное. Но следов крови или сражения нигде не имелось – ни зарубок от мечей на стенах или косяках, ни граненых дырочек от наконечников стрел. Без смертоубийства обошлось, и то ладно.

Ведун вышел обратно во двор, выглянул на дорогу:

– Что замерли? Коли нежити боитесь, то ни к чему. Ничего колдовского тут нет. Правда, и хозяев тоже. Решайте быстрее, здесь ночевать станем, или до деревни своей доехать надеетесь?

– Часа три тут осталось, не бо… – попытался высказать свое мнение Лабута и осекся на половине фразы.

Захар оглянулся на него и выразительно сплюнул.

– А че, рядом совсем. – пожал плечами его старший сын. – Дорогу знаем…

– Какое знаем? – подал голос еще незнакомый Олегу мужик с первой подводы. – Темнеет уже, небо всё тучами обложило. Скоро тьма будет, хоть глаз выколи.

– Беда стряслась, – неожиданно прохрипел с задней телеги старик Рюрик, прокашлялся и заговорил уже вполне нормальным голосом: – А ну, еще чего впереди стряслось? Мыслю я, засветло дале трогаться надобно. На свету и нежить мельче, и страхов меньше, и путь чище…

– Поворачивай во двор! – не стал спорить с самым старшим Захар. – Заворачивай! Здеся заночуем. Приберем заодно у Творимира, осмотримся. А там, глядишь, и сам объявится.

Олег согласно кивнул и, пока нужную вещь не размолотили колесами, поднял длинную прямую жердину, что, скорее всего, заменяла у пропавшего хозяина засов. Как все заедут, створку можно поднять да обратно засовом подпереть. Всё спокойнее.

Вскоре лошади уже уминали под навесом свежее сено, из трубы дома повалил сизый дым, девки вымели на улицу грязь, свалили кучкой осколки посуды. Запертые ворота и калитку путники на всякий случай заставили телегами, договорились в очередь дежурить во дворе – на случай, если объявится кто из пропавшей семьи. В этот раз ведуна накормили гречей с крупными кусочками копченого мяса и салатом из свежей капусты – Олег тихо заподозрил, что срезали кочаны с грядок напротив.

Потом все начали располагаться спать – старик на узком топчане, рядом с ним сыновья Захара. На широком топчане начали устраиваться сам Захар и рыжебородый, сбоку притулился еще мальчишка. Кто-то из мужиков, тихо обругав хозяина за то, что тот не сделал полатей, начал укладываться на полу, девки полезли на печь. Середин понял, что касательно спальных мест здесь тоже соблюдается некое старшинство, уже распределенное среди спутников, и, не желая встревать в чужую иерархию, вышел во двор.

Почему-то никто из деревенских, свято чтивших старшинство в роду и иерархию мест, не подумал о том, что мягкого ложа в доме нет ни одного – все куда-то выметено. А ведун предпочитал спать не только под крышей, но и с удобствами. Середин вытянул из вьюка свою неизменную медвежью шкуру, отошел под навес и зарылся у самой стены глубоко в сено – чтобы и тепло было, и мягко, и на глаза никому раньше времени не попасться, коли неприятности вдруг ночлежников посетят. Однако не успел он, завернувшись в шкуру, закрыть глаза, как входная дверь хлопнула и несколькими секундами спустя сено вкрадчиво зашуршало:

– Я знала, что ты сюда заберешься, – услышал он голос Всеславы. – Я тоже люблю в сене спать. В нем мягко и летом пахнет. Токмо холодно ныне…

– Так забирайся сюда, – приоткрыл ведун край своего покрывала, и девушка с готовностью забралась под густой мех, прижалась к его груди, поскольку места в сложенной вдвое шкуре было не так уж и много.

– Говорить про тебя чего не станут? – тихо поинтересовался. – Вроде двор кто-то сторожить должен.

– А они нашли кого поставить. Малюту Рыбкина. Он на телеге, что ворота подпирает, под попоной ужо храпит, – презрительно хмыкнула Всеслава. – Да и пусть болтают. Языки поганые от немочи завистливы. Как Коловратов день[3] настает, так все, небось, в лесок на охоту сбегают, не скромничают. Али я собой не вышла?

– Еще как вышла, – согласился Олег и сжал ее левую грудь. Чего уж стесняться, коли такие разговоры пошли?

– А ты меня вправду научишь облака разгонять?

– Научу… – Ведун склонил голову и начал целовать ее шею.

– Так учи. Чего лезешь?

– Как я тебя здесь научу? – возмутился, отстранившись, Середин. – Ни одного облака на небе нет! А коли и есть – чего ты там увидишь?

– Вот, стало быть, ты каков, – фыркнула девица. – Как все – наврут с три короба, а самим лишь бы под юбку залезть.

– Ты же сама хвалилась, что собой вышла, – усмехнулся Олег. – Вот к тебе каждого и тянет.

– Иди ты лесом, – отпихнула его Всеслава и поправила ворот сбившейся рубашки. – Я думала, ты, колдун, особенный. А ты как все. Пусти, надоел.

– Это какой же? – обиделся Середин.

– Все вы одинаковы. В стог затащить, пару раз потискать, по-быстрому подол задрать, да на боковую отвалиться.

– А тебе такой ночи хочется, чтобы потом никого другого не хотелось? – припомнил ей, удерживая за руку, ведун. – Не боишься?

– Чего бояться-то?

– Того, что сбудется.

– Так, сам молвил, не полнолуние сегодня, – задержалась Всеслава.

– На полнолуние еще сильнее всё ощутится. А попробовать колдовской любви ты хоть сейчас можешь. Только по-быстрому она не получается, половину ночи отдать надобно. Не боишься?

– Половину ночи? – презрительно хмыкнула девушка. – Это когда мужиков на такое хватало?

– Половину ночи. – Ведун, раззадоренный ее неверием и к тому же не касавшийся женщин уже много недель, завелся всерьез. – И то, что ты познаешь, будет обрядом самих Уда и Лады, для любви богов, а не смертных придуманным. После этого обычная связь плотская тебе скучной казаться будет. Не забудешь ты этого уже никогда, и никогда ничего иного тебе не захочется…

– Врешь ты всё… – без уверенности в голосе ответила Всеслава. Воистину – любопытство сгубило кошку.

– Мало кому из женщин такое дано познать, – ослабил свою хватку Олег. – Да и боятся они этого почти все.

– Врешь… – повторила девушка, однако обратно в дом уже не рвалась.

– Только просто под юбку при этом не лазят… – Середин привлек уже практически сдавшуюся жертву к себе и крепко поцеловал в губы. – Коли решилась, полностью отдаться должна, а не просто ноги развести.

– Это как? – всё-таки хмыкнув, поинтересовалась Всеслава.

– Хочешь страсти богов – раздевайся. Полностью. И мне раздеться придется.

– Как в бане, что ли?

– Можно и как в бане, – не понял смысла издевки Олег.

– Ну, ладно, колдун, – прикусила губу девушка. – Но коли обманешь, враз опозорю…

Она скинула душегрейку, положила ее на сено. Задрала подол сарафана, распустила завязки и вытащила наружу три нижних юбки, потом сняла через голову сарафан, нижнюю рубашку, оставшись только в низких сапожках со шнуровкой спереди. Откинулась на разбросанные тряпки, образовавшие довольно широкую постель.

– И что мы станем делать теперь?

– Закрой глаза… – Олег, тоже успевший раздеться, развернул шкуру и накинул ее сверху, послюнил палец: – Ты готова?

– Ну и? – с закрытыми глазами улыбнулась она.

– Знаком Кроноса заклинаю и плоть, и небо, и землю, и огонь. Поднимись, камень-Алатырь, на двенадцать сажен, выпусти, камень, силу станаетную, на жизнь… – Олег нарисовал па животе Всеславы знак женщины, похожий па зеркальце, – на огонь, – под левой грудью он начертал свастику, – на вечность, – под правой грудью появилась волнистая линия, – на мир. – Он обвел «ямку жизни» под ее горлом кружком. – Теперь дыши. Часто и так глубоко, как только можешь. Дыши, не останавливайся, что бы тебе ни почудилось. И постарайся ни о чем не думать…

Он провел ладонями по ее бокам снизу вверх, закинув руки девушки за голову, коснулся губами одного соска, другого, скользнул щекой вниз от груди по животу и, почувствовав изменение в ее груди, предупредил:

– Дыши! Глубоко дыши!

Ладонь тем временем пробежала по бедрам, зарылась в курчавые волосики внизу ее живота, но тайных врат не коснулась, двинувшись обратно вверх. Олег не спешил, у него было много времени. Душа женщины во время этого обряда не открывалась небу раньше, чем через полчаса – при условии, что та не прерывала глубокого дыхания. И удел мужчины – всё время ласкать ее, не давая лишиться настроя.

– Хорошая моя, прекрасная, желанная…

Время шло. Всеслава уже не сбивалась с ритма, откинув голову и вдыхая через широко открытый рот. А губы ведуна продолжали путешествовать по ее телу, выискивая самые чувствительные места. Руки то сжимали грудь, то оглаживали мягкие бедра, всё чаще и чаще касаясь врат наслаждений. Внезапно девушка застонала, ее колени согнулись, руки опустились к телу, голова заметалась из стороны в сторону. Это означало, что она открылась, вошла в единение с миром, с небом, со Вселенной. Чародей осторожно проник пальцами в ее пещерку, мягко пробежался подушечками, выискивая и здесь чувствительные точки. Всеслава завыла на одной протяжной ноте, но теперь она уже вышла из-под его власти, и ведун ничего не мог изменить. Ее тело начало вздрагивать от мелких судорог – и Олег наконец-то позволил себе нависнуть над ней и плавно войти туда, куда вся его сущность рвалась, казалось, уже целую вечность.

Тело девушки дернулось навстречу, его опять пробило судорогой, Всеслава на миг сбилась с дыхания, замерла. Тело – земля, вдохи – небо, душа – огонь. Она рвалась навстречу – однако плоть не могла шевелиться. Но Всеслава всей силой стремилась… а потому навстречу любви двинулась душа – перехлестывая пределы тела, заливая Олега горячей волной, кружа его в страстном вихре, лаская невидимой силой, вырывая из мира реальности в эфемерный океан вожделений.

Ведун потерял ощущение времени, верха и низа, кувыркаясь где-то между сном и явью, в мире видений и желаний, в вихре чужой и своей страсти – пока всё это не закончилось сладким взрывом, заставившим его рухнуть с высот небытия в ароматные травы, под теплую шкуру, в горячие объятия.

Первые несколько минут он не мог даже шелохнуться, совершенно лишившись чувств – как и распластавшаяся рядом Всеслава. Олегу было так хорошо, что ему и в голову не приходило поторопить девушку одеться или облачиться самому – было всё равно, что случится, если сейчас их застанут вдвоем. Наверное, в этот миг он был готов соединиться с ней навеки, навсегда, пока Мара не разлучит их, выполняя свою давнишнюю клятву.

Потом реальность постепенно вступила в свои права, и ведун вдруг осознал, что примотанный к запястью крестик не просто греет – он пульсирует на руке нестерпимым раскаленным жаром. Середин дернулся, попытавшись встать, но Всеслава, чуть поднявшись, придвинулась, положила голову ему на грудь:

– Любый мой… Как же я ждала тебя… Нашла…

Олег опять упал в сено, гладя ее по голове. Девушка ровно задышала, явно уснув, и он сделал еще попытку выбраться, осторожно приподняв ее голову и переложив на скатанный край шкуры. Тихонько сполз вниз, прихватив по дороге штаны и рубаху, торопливо оделся, нащупал в сене саблю, опоясался и наконец-то выбрался из сена.

Крест у запястья продолжал жечь руку – однако двор выглядел спокойно. Кони, прядая ушами, спокойно перетаптывались возле яслей, выдыхая белые клубы, курицы затаились где-то в хлеву. Никаких посторонних звуков, никакого движения. Правда, стены, телеги, крыльцо, столбы навеса из коричневых стали белыми – но это была всего лишь изморозь. Олег открыл рот, коротко дохнул, наблюдая за появившимся облаком, неспешно поплывшим к навесу, потом передернул плечами и полез обратно в сено.

– Где ты был? – сонно поинтересовалась Всеслава, тут же по-хозяйски забрасывая на него руку и укладывая голову на плечо.

– Осмотреться ходил.

– И что там?

– Зима пришла. Заморозки.

– А Малюта?

– Не видно никого…

– Спит, – улыбнулась Всеслава и неожиданно продолжила: – Как же я тебя люблю, как же я люблю тебя, единственный мой.

– В кого ты только уродился такой, балбесина великовозрастная, чурка дубовая, телок березовый?! Ты хоть понимаешь, что по твоей милости нас всех порезать тут могли, как утей в курятнике?! А ну, тать какой бы забрался, али половцы наскочили? Ничего поручить нельзя, дубина стоеросовая!

Бесшумно зевнув, Олег потер запястье, на котором всё еще исходил жаром освященный в Князь-Владимирском соборе серебряный крест, приподнял голову и понял, что распекает Захар мальчишку, что сидел на телеге с рыжебородым Лабутой. Точнее, с Лабутой паренек сидел в пути – а здесь стоял, понурив голову, и выслушивал нотацию, ковыряясь в земле носком сапога. Середину даже жалко его стало – совсем ведь мальчишка еще. Ну, заснул, бывает. Не в походе ведь, и не случилось ничего. Сами тоже хороши – никто за всю ночь не проснулся, пост не проверил, наружу носа не показал.

– Баклуша липовая! – закончил лекцию мужик. – Без завтрака бы тебя оставить, недоумок! Ступай в дом!

Дверь хлопнула, пропуская внутрь незадачливого сторожа и бородача, девушка тут же шевельнулась и захихикала в ухо:

– Говорила я, у Малюты хоть весь обоз уведи, не заметит…

Всеслава перекатилась ему на живот, крепко поцеловала:

– Теперь ты мой, колдун. Никому не отдам. – Потом принялась собирать в сене свои одежды, спешно одеваться. – Акулина, вестимо, извелась уж вся. И ты иди, перекусишь на дорогу.

– Сейчас, догоню. – Входить в избу вместе с Всеславой Олег всё-таки не хотел.

Свернув шкуру, он запихал ее в сумку, провел пальцами по столбу, оставив на инее четыре черные полосы, выдохнул пар, поднял глаза к низкому, темному от туч небу. Вот и зима. Пожалуй, задерживаться в Сураве надолго ему не придется.

К тому времени, когда он зашел в дом, путники уже поели. Разумеется, готовить никто ничего не стал – пожалели времени, хоть и печь рядом. Пара огурцов, толстый ломоть сала, положенный вместо хлеба на четвертину капустного кочана. Не много, но пока Олег, молча переглядываясь с Всеславой, прожевал угощение, сноровистые мужики успели запрячь лошадей.

Впрочем, ведун особо не переживал – всё едино верхом он обоз нагонит, не успеют они и до леса докатиться. Он накинул уздечку на морду чалого, затянул снизу ремешок, потом перешел к гнедой.

– Не отставай, колдун, – громко рассмеялась Акулина, помахав ему рукой. – А то опять заплутаешь.

– Да открывай же, Трувор, – поторопил Лабута возящегося с тяжелым засовом мальчишку. – Домой хочу поспеть к обеду. По щам соскучился, с убоиной да капустой кислой. А то всё каша да огурцы. Обрыдло!

– И баньку горячую к вечеру протопить, да медком хмельным стоячим брюхо промыть, – согласился с ним кто-то из мужиков. – И на перинку под утиное одеяло.

Олег, раскладывая потники скакунам на спины, мысленно подписался под каждым услышанным словом. А потом вдруг настала мертвая тишина. Ведун, почуяв неладное, резко обернулся…

Дороги за отворенными заиндевевшими воротами не было. Прямо от порога начиналась залитая коричневой водой топь, из которой тут и там выпирали кочки с пожухлой травой, местами покачивались кривые болезненные березки, да торчали повсюду, раскинув резные листья, радостные зеленые камыши. Вдобавок ко всему, мороза за воротами не было и в помине – там, покрывая вязь мелкой рябью, шел затяжной моросящий дождь…

– Ква… – ошалело выдохнул Середин, быстро подошел к воротам, наклонился, огладив ладонью ближнюю из кочек. Рука ощутила влагу, кочка заметно подалась под нажимом, однако никуда не делась. На морок не похоже. Вдобавок, жар в кресте заметно ослаб. Значит, чары таились не снаружи, а внутри двора. Однако ехать путникам всё равно оказалось некуда.

– Коля, за калитку глянь! – указал пальцем на противоположную сторону двора Захар.

Его сын спрыгнул с телеги, быстрым шагом прошел к дальнему сараю, толкнул створку… За углом сруба открылся всё тот же унылый вид.

– На крышу заберись. Может, подъезды затопило!

– Трувор, подь сюда, – подозвал младшего брата мужик, рывком подсадил его на крышу. Тот, скользя по заснеженной дранке, забрался на конек, примостился там. Глянул в одну сторону, другую…

– Не, бать, везде топь плещется, – облизнулся он. – И леса нет.

– Чего?

– Ну, не на холме мы Творимировом, бать. Ни заводи его не видать, ни мельницы, ни загона, ни леска. И леса нашего, соснового, тоже нет. Ну, через который тракт идет. И откоса песочного не видать.

– Подожди… – выпрямился Олег. – Какой мельницы?

– Водяной, – отозвался Захар. – Творимир мельник наш. От отца в Кшени отделился да тут и осел. Уж лет двадцать, почитай, свое хозяйство ведет. Ручей под холмом загородил да мельницу поставил. К нему с зерном со всех наших деревень ездят, и с Селезней, и с Глазка, и с Долгуши… Постой, ты ведь колдун! Ну, так скажи, откель зыбун сей взялся?

– Мельник, – раздраженно отмахнулся Олег. – Что же не упредили вчера, чей дом?

То, что все мельники – колдуны, на Руси каждый знал с младых ногтей. Кузнецы и мельники. Причем, если волхвы знались с богами и духами, то кузнецы и мельники – только с нечистой силой. Да и как без этого обойдешься, коли селились они всегда на отшибе, в неудобьях всяких. Деревня в спокойном закутке – а мельник на холме, на самом ветродуе. Деревня – у тихого озерца, а мельник – к перекату устраиваться едет. И для ремесла своего мельнику, вестимо, с Похвистом нужно сговариваться, с духами воздушными. А коли мельница водяная, то и того хуже. Поди, заставь ее ладно работать, с водяными, мавками и русалками общего языка не найдя? Посему каждый знал, что и кикимора, и вий, и упырь какой, от которого даже мыши в стороны бегут, для мельника запросто лучшим другом оказаться может и приют, а то и убежище от врагов у него найти.

– Чего упреждать? – не понял Захар. – Мельник и мельник, ничего за ним отродясь не водилось. Опять же, здесь дом его, а мельница на ручье, за холмом стоит.

– Хоть бы упредили… – повторил Олег.

– Че ты заладил, дили-недили? Ты скажи, творится тут что, колдун? Откуда топь за воротами появилась?

– Я не колдун, – тихо поправил его Середин. – Просто ведаю поболее прочих.

– Ну, и что нам теперь делать, ведун?

– Я думаю… Я думаю, Захар, распрягать надо. Вряд ли всё это исчезнет быстро, раз уж появилось. Во всяком случае, не на глазах…

С неба, плавно кружась, на двор начали падать пухлые легкие снежинки. Хотя по обе стороны от двора продолжал лить дождь.

– Что-то тут вроде похолодало, – поежилась Всеслава. – Дядь, можно я попону на плечи кину?

– Кидай… Так что, ведун?

– Распрягай! – подняв лицо вверх, повторил свой совет Середин.

Похоже, что девушка была права. Во дворе, обложенном со всех сторон болотами, продолжало постепенно холодать. У него у самого пощипывало щеки, кончик носа. Иней на стенах, столбах, заборе лежал уже не тонкой пленкой, а толстым, с мизинец толщиной, покрывалом. Как будто их не спеша, обстоятельно замораживали. Хотели убить? Или это побочный эффект неведомой магии? Или к чему-то подталкивали, намекая усиливающимся холодом на необходимость действовать…

– Распрягай, Трувор, приехали, – махнул рукой Захар. – А тебе, Лабута, коли еще хоть слово при мне скажешь, язык отрежу!

Ворча и бросая на ведуна недовольные взгляды, мужики принялись распускать ремни и снимать с лошадей хомуты, а Олег описал по двору широкий круг и опять остановился возле раскрытых ворот. Крест на руке пульсировал жаром – но с такой же силой он жег запястье по всему двору, и в доме, когда Середин заходил туда утром. Никакой разницы. Магическое воздействие равномерно везде, ясно выраженного источника не заметно.

Мельник, мельник… Дом мельника, мельница водяная. Раз почти десять лет Творимир не жаловался на нрав своей речушки, на забивающие колесо водоросли и камни или еще какие неприятности, работал и работал – значит, с водяной нежитью он сговорился, не шалила. И дом окружило как раз болото. Значит, не без стараний хозяина их тут чары удерживают. Может, от татей и чужаков он такую защиту придумал? Вряд ли. Откуда в этой глуши чужаки? А вот клиенты к мельнику ездят часто, ремесло у него такое – на людей работать. Не станет же он на селян этакую ловушку ставить! Враз заказчиков лишиться можно. Опять же, из дома всё вынесено подчистую. Коли хозяин жилье свое бросил – зачем его так опасно и старательно защищать?

– Или не бросил? – Олег, покусывая губу, забегал по двору. – Может, ограбили? Может, мертв хозяин давно, а на дворе проклятье его предсмертное осталось? Тогда есть шанс. Коли он мертв, за Калинов мост заглянуть не сложно. У него самого и спросим. Коли покойник – ответит, коли жив – можно надеяться, сам скоро появится.

– Захар! – окликнул ведун бородача. – Бросайте это нудное дело и сюда собирайтесь. Чем народа в кругу больше, тем легче душу усопшего выкликать. Коля, хватит на крыше, как сычу, сидеть, сюда прыгай. Лабута, стол из дома принесите, на нем разговаривать станем…

Пока мужики вытаскивали стол, Середин подпрыгнул, выдернул из толстого одеяла дранки одну дощечку, разломил пополам, срезал ножом уголки с одного конца, соорудив некое подобие большой стрелки. Когда стол выволокли из дверей и опустили на землю, Олег прямо на столешнице нацарапал ножом буквы, старательно вспоминая древнерусский алфавит, чтобы не пропустить ни одной, в углу добавил цифры, на противоположной стороне начертал большие «Да» и «Нет». О том, что хозяин дома может оказаться неграмотным, он особо не беспокоился. На Руси волхвы учили грамоте всех, поголовно. И уж мужчина, уродившийся в мельничьей, а значит зажиточной, семье оказаться необразованным не мог ни при каком раскладе.

– Слушайте меня, – распрямился ведун, закончив работу, бросил стрелку в центр алфавита. – Не знаю, знаком ли вам этот обряд, но прост он, как березовое полено. Мы все встаем в круг и кладем руки на стол так, чтобы они соприкасались. Затем вызываем мельника Творимира. Просто выкликаем по имени. Чем больше людей, тем больше вероятность, что он откликнется – а нас довольно много, мы в его доме, в его власти. Обязан отозваться. Потом я начну задавать вопросы, а хозяин будет стрелкой указывать на буквы, составляя слова. Мы прочитаем, чего он желает, выполним просьбу, и он нас отпустит. Всё очень просто. Подходите сюда, кладите руки. Ладони каждого должны касаться ладоней соседей, иначе круг не сомкнётся…

Мужики неуверенно переглядывались, и Середин повысил тон:

– Ну, давайте, шевелитесь! Вы что, хотите тут на всю жизнь остаться? Глядите, как холодает, уже и лошади в инее. Этак жизнь уже к утру закончиться может. Станете сосульками. Давайте, подходите! И девки тоже. Лишние руки только на пользу пойдут.

– Давайте, мужики, – кивнул Захар. – По всему видать, без сего не обойдемся.

Подчинившись старшему, путники стали приближаться, опускать на столешницу мозолистые ладони.

– Руки сомкните, – напоминал Олег. – И стол к земле прижимайте, дабы контакт прочный получался. Кончики пальцев – это для гнилой интеллигенции. Все подошли? Руки сомкнуты? – Ведун сам опустил ладони, коснувшись левым мизинцем руки Захара, а правой – прижавшейся сбоку Всеславы. – Глаза закройте, представьте перед собой мельника. Я-то не знаю, как он выглядел. Представили? Постарайтесь припомнить его во всех подробностях. Творимир, Творимир…

Середин сделал паузу на пару минут, давая людям время восстановить в памяти нужную внешность, сделать ее четкой и осязаемой, наполнить умершим свой разум, нацелить на него свое сознание. Затем плавным заунывным голосом, без лишних эмоций и неожиданных звуков пропел:

– Дух Творимира… Дух Творимира, мы вызываем тебя… Дух Творимира, приди на наш зов… Теперь все вместе зовем тихим голосом: Дух Творимира, приди на наш зов…

– Приди, приди… – послушно забормотали селяне, и Олег увидел, что щепка на столе дрогнула, качнулась со стороны на сторону, чуть подпрыгнула.

– Он нас слышит, мужики, – не меняя тона, предупредил ведун. – Он уже здесь, где-то совсем рядом. Только не спугните, а то спрашивать будет некого. Еще раз все вместе: Дух Творимира, вызываем тебя…

– Дух Творимира… – начали завывать путники.

И тут Олега от кончиков мизинцев к темени словно пробило разрядом тока. В глазах потемнело, в ноздри ударил резкий, непереносимый запах чеснока. Тело свело судорогой, он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни вдохнуть, не выдохнуть. Внутри, от желудка, поползла тошнотворная мерзлота, вызывая и одновременно останавливая рвотный спазм.

– А-а-а! – заорал кто-то рядом.

Всё прошло так же внезапно, как и началось. Середин глубоко вдохнул, качнулся вперед, опираясь на стол, тряхнул головой и… И обнаружил, что стоит один. Селяне разбежались по двору в стороны и таращились на него с явным ужасом.

– Что случилось? – недоумевал Олег. Люди молчали.

– Куда вы разбежались? Почему не у стола? – Никто не отвечал.

– Что случилось? Электрическая сила, да скажите хоть слово!

– Ты… Ты… – попытался ответить Лабута, но сглотнул и замолчал.

– Захар! – Олег нашел глазами старшего. – Хоть ты можешь сказать, что тут случилось, пока я обеспамятовал?