Свет погасших звезд. Люди, которые всегда с нами Раззаков Федор

В начале 30-х годов один из современников так описывал Шостаковича: «Это был худощавый молодой человек с налетом английского аристократизма в манерах. Его постоянное нервное напряжение отразилось на его лице с аскетическими чертами, которые как-то не гармонировали с его подтянутой и легкой фигурой. Вежливый и обаятельный и в то же время взвинченный и очень упрямый, Дмитрий всегда отгораживал себя от окружающего общества, пресекая любые контакты близкого общения с ним».

А как же творчество? В 1929 году он написал Третью симфонию («Первомайскую») на слова Семена Кирсанова, и она была принята с восторгом. Гораздо сдержаннее критика приняла два других творения композитора – балеты «Золотой век» (1930) и «Болт» (1931): в первом главными героями были советские спортсмены, во втором – рабочие завода.

Несмотря на заявление четырехлетней давности о том, что никакая нужда не заставит его больше работать в кино, Шостакович это свое слово нарушает. В 1930 году он пишет музыку к фильму «Золотые горы», через год – к фильму «Встречный». Эти кинопартитуры можно назвать одними из самых удачных в творчестве композитора в кино.

В 1931 году Шостакович откровенно заявил в печати о засилье халтуры и делячества в политическом агитационном искусстве, которому он отдал пять последних лет своей жизни. Будучи беспощадным к другим, Шостакович не пожалел и себя, заявив, что почти все сделанное им за последние пять лет не имеет художественной ценности. После этих слов многим тогда казалось, что впереди композитора ждет долгий и затяжной творческий кризис. Но это оказалось не так.

В 1932 году на свет появилось знаменитое произведение Шостаковича – опера «Леди Макбет Мценского уезда» («Катерина Измайлова») по одноименной повести Н. Лескова. Это произведение великий композитор посвятил своей жене Нине Варзар. А через четыре года свет увидела и Четвертая симфония. Как писал Г. Орлов, «это была первая великая опера и первая великая симфония, появившиеся в России после революции. Оба произведения поражают широтой охвата жизни, широтой, которую хочется назвать шекспировской, проникновением в сердцевину вечных проблем существования человека в мире. Оба потрясают глубиной трагизма, особенно неожиданной у композитора, известного своим музыкальным остроумием, чувством юмора, талантом карикатуриста».

В 1934 году в программе Международного музыкального фестиваля в Ленинграде звучала опера Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Сам автор оперы был на этом фестивале, и его переводчицей была 20-летняя студентка Ленинградского университета Елена Константиновская. Во время этого общения между великим композитором и молоденькой студенткой внезапно вспыхнул роман.

Шостакович совершенно не скрывает от окружающих своей новой привязанности. Он появляется с Еленой на спектаклях, концертах, даже знакомится с ее родственниками. Однако мать Елены открыто выступила против этого знакомства и буквально заставила дочь порвать свои отношения с Шостаковичем. Чтобы доказать искренность своих чувств к Елене, Шостакович обещает ей оформить развод со своей супругой. О том, что было дальше, рассказывает сама Е. Константиновская:

«Наконец он решился. Все было как в дурном романе. Я прождала до глубокой ночи. Позвонила ему. Жена ответила: „Дмитрий Дмитриевич остается дома“.

На этом все кончилось. На меня посыпались несчастья. По доносу меня исключили из комсомола, арестовали. В тюрьме я получила открытку от Шостаковича. Когда меня выпустили, он пришел ко мне с альбомом ругательных рецензий под мышкой: это было после разносных статей «Правды». Он сказал: «Вот видите, как хорошо, что вы не вышли за меня замуж».

Я попросилась в Испанию, где шла гражданская война. Там я познакомилась с кинооператором-документалистом Романом Карменом и вышла за него замуж».

Увлечение Шостаковича другой женщиной во многом объяснялось тем, что врачи запретили Варзар иметь детей. Но композитор мечтал иметь наследников. Видимо, в какой-то момент поняв, что увлечение мужа зашло слишком далеко и она может навсегда его потерять, Варзар решила забеременеть. И судьба оказалась к ней благосклонна. Узнав о том, что у них будет ребенок, Шостакович вернулся в семью. В 1936 году на свет появился первенец – дочь, которую Нина хотела назвать Варварой. Однако по просьбе мужа дочери было дано имя попроще – Галина (в дальнейшем она выйдет замуж за внука К. Чуковского). А через два года у Шостаковичей родился еще один ребенок – на этот раз мальчик, которого назвали Максимом.

Разгромные статьи в «Правде», о которых упомянула Константиновская, появились в 1936 году. Самая известная из них – «Сумбур вместо музыки» – была напечатана 28 января. Для Шостаковича она была как гром среди ясного неба – он не ожидал ее появления и прочитал утром того же дня возле киоска, где он обычно покупал газеты. Статья его оскорбила до глубины души, он был не согласен с тем, что его опера представляет собой «сумбур вместо музыки». Но дело в том, что эта опера не понравилась лично Сталину, который решил на примере Шостаковича дать урок и другим деятелям советского искусства, которые чрезмерно увлеклись сложными творческими экспериментами вместо того, чтобы писать произведения попроще. Поэтому статья начиналась следующим пассажем:

«Вместе с общим культурным ростом в нашей стране выросла и потребность в хорошей музыке. Никогда и нигде композиторы не имели перед собой такой благодарной аудитории. Народные массы ждут хороших песен, но также и хороших инструментальных произведений, хороших опер…»

Касаясь непосредственно самой оперы Шостаковича, безымянный автор (по одной из версий, это был сам Сталин) отмечал следующее:

«Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой „музыкой“ трудно, запомнить ее невозможно.

Так в течение почти всей оперы. На сцене пение заменено криком. Если композитору случается попасть на дорожку простой и понятной мелодии, то он немедленно, словно испугавшись такой беды, бросается в дебри музыкального сумбура, местами превращающегося в какафонию. Выразительность, которую требует слушатель, заменена бешеным ритмом. Музыкальный шум должен выразить страсть…

В то время как наша критика – в том числе и музыкальная – клянется именем социалистического реализма, сцена преподносит нам в творении Шостаковича грубейший натурализм. Однотонно, в зверином обличье представлены все – и купцы и народ. Хищница-купчиха, дорвавшаяся путем убийств к богатству и власти, представлена в виде какой-то «жертвы» буржуазного общества. Бытовой повести Лескова навязан смысл, какого в ней нет».

После этой статьи опера, которая два года шла при полных аншлагах на сцене Ленинградского Малого оперного театра, была снята с репертуара и дружно осуждена коллегами композитора. Сразу за этим Шостакович вынужден был отменить и премьеру своей Четвертой симфонии.

Как гласит легенда, Шостакович в те дни переживал не лучшие свои дни, опасаясь возможного ареста. Ведь в том же 1936 году, когда композитор приехал в Киев, одна местная газета так и написала: «В наш город приехал известный враг народа композитор Шостакович». В конце 30-х годов были арестованы и погибли в застенках НКВД многие из тех, с кем у композитора были не только родственные отношения (была арестована его теща, муж старшей сестры расстрелян, а сама сестра выслана), но и приятельские – например, он был очень дружен с маршалом Михаилом Тухачевским, которого в июне 1937 года расстреляли как немецкого шпиона. Однако самого Шостаковича так и не тронули, в чем, видимо, немалая заслуга все того же Сталина, который прекрасно видел величину таланта композитора. А затем грянула война.

В осажденном Ленинграде Шостакович не сидел сложа руки, он участвовал в оборонных работах, состоял в ополчении, по ночам дежурил на крыше консерватории и тушил зажигалки. Но главным для него оставалось творчество. Именно во время войны композиторский талант Шостаковича заблистал с новой силой. Седьмая (декабрь 1941-го) и Восьмая (1943) симфонии приносят всемирную славу не только автору, но и стране, в которой он жил. Летом 1942 года один американский корреспондент написал о Седьмой симфонии, исполненной в Нью-Йорке оркестром под управлением Тосканини: «Какой дьявол может победить народ, способный создавать музыку, подобную этой!»

Осенью 1941 года семью Шостаковичей эвакуировали самолетом сначала в Москву, затем поездом в Куйбышев. Последняя поездка запомнилась тем, что у композитора украли чемодан, в котором находились рукописи Четвертой, Пятой и Шестой симфоний. Надо сказать, что композитор панически боялся любых длительных путешествий. Он так не собирался уезжать в Куйбышев, что хотел даже пойти к гипнотизеру. Точно такой же страх охватил его и в 1950 году, когда в составе большой делегации (И. Эренбург, К. Симонов и др.) он должен был вылететь в США на Всеамериканский конгресс деятелей науки и культуры, выступавших против угрозы атомной войны. Шостакович наотрез отказался лететь в Америку, и никакие уговоры родных и друзей не могли заставить его изменить своего решения. И только одному человеку удалось уговорить композитора. Этим человеком был Сталин. Он лично позвонил Шостаковичу домой, и после этого звонка тот дал свое согласие на поездку. Именно во время той поездки с композитором произошла история, которая лучше всего его характеризует. Кто-то из друзей Шостаковича попросил его привезти из Америки редкое лекарство. Стоило оно довольно дорого, и Шостакович истратил на него все свои деньги. После этого все оставшиеся дни командировки он вынужден был подниматься на десятый этаж гостиницы пешком, так как денег на «чаевые» лифтеру у него не было.

Однако вернемся в начало 40-х. В 1941 и 1942 годах Шостакович наконец дождался правительственных наград – он был удостоен Сталинских премий. Еще одну такую премию он получил в 1946 году. Однако в том же году – на октябрьском пленуме Союза композиторов СССР – в адрес Шостаковича зазвучала и критика. К примеру, Бернандт в своем выступлении заявил: «Творческий облик Шостаковича весьма сложен и противоречив. Некоторые особенности его музыкального языка, как мне кажется, коренятся в известной обособленности пути Шостаковича от основных путей русской художественной культуры в ее наиболее ярких реалистических и демократических традициях… Шостакович не обнаружил потребности окунуться в русскую классику… Отсутствие положительного идеала в творчестве Шостаковича рождает скептическое отношение к жизни…»

Видимо, желание найти «положительный идеал» подвигло Шостаковича в 1947 году дать согласие на написание оперы «Тихий Дон» по роману М. Шолохова. Опера создавалась к 30-летнему юбилею Октября. Однако работа у композитора вскоре остановилась. Вот что пишет по этому поводу Т. Хренников: «Шостакович позвонил мне и попросил приехать к нему домой. Я не однажды бывал у него, приехал, естественно, и в этот раз. (В том году Шостаковичи переехали с квартиры на Мясницкой в роскошную квартиру на Кутузовском проспекте. – Ф. Р.)

– Мне дано задание, – говорит Дмитрий Дмитриевич, – в канун предстоящей годовщины написать оперу «Тихий Дон».

– «Тихий Дон»? Но ведь есть уже опера Дзержинского!

– Да. Но ведь вы сами понимаете, что это не такая опера, которая соответствовала бы роману Шолохова. Так вот, я начал работать, а сейчас оказался перед тупиком. И я хотел с вами посоветоваться: что мне делать? Ведь Гришка не принял советскую власть. Не принял!

И я живо представил, что в юбилей советской власти Шостакович выступает с новой оперой «Тихий Дон», которая должна сместить оперу Дзержинского, и в этой новой опере главное действующее лицо – враг советской власти. И я сказал:

– Раз вы пришли к выводу, что нельзя сделать оперу на этот сюжет, то и не надо делать.

И Шостакович оставил работу над оперой».

Тем временем в 1948 году появилось знаменитое постановление «О недостатках в советской музыке», в котором досталось и Шостаковичу. В итоге он уходит из консерватории, его сочинения не исполняются, семья откровенно нищенствует. Например, когда у него кончились деньги, ему отдали все свои сбережения две его домработницы – Феодосия и Мария Кожуновы. Как и в 1937 году, Шостакович со дня на день ждал ареста, видимо, уверенный, что все эти трудности ему организовала власть, а конкретно – лично Сталин. На самом деле вождь здесь был ни при чем. Более того, когда он узнал от своих помощников о том, что Шостакович находится в сложном материальном положении, он немедленно отреагировал на это.

Как-то вечером в доме композитора зазвонил телефон, и, когда Шостакович взял трубку, он услышал на другом конце провода знакомый ему голос с грузинским акцентом. Это был Сталин. Он справился о здоровье Шостаковича. Тот ответил откровенно: «Очень плохо, товарищ Сталин». И тогда вождь изрек: «Не волнуйтесь, мы позаботимся о вашем здоровье». После этого звонка Шостаковичу выдали пропуск в Кремль и документ, подписанный Сталиным, в котором сообщалось, что Шостаковичу выделяется дача под Москвой со всеми удобствами. Отмечу, что в 1950 и 1952 годах он вновь удостаивается Сталинских премий.

Многие люди, близко знавшие Шостаковича, говорили о его малодушии. Однако не все так просто в этом вопросе. Сам композитор в конце жизни как-то признался своему коллеге Эдисону Денисову: «Когда я думаю о своей жизни, я понимаю, что был трусом. К сожалению, был трусом. Но если бы вы видели все то, что в своей жизни видел я, вы бы тоже стали трусом…»

По мнению того же Э. Денисова, «одной из причин малодушия Д. Шостаковича была его глубокая, навязчивая любовь к своим детям. Многое из того плохого, что сделал он в своей жизни, было сделано ради детей. Его положение в обществе и его авторитет, почести и ордена – все это позволяло ему обеспечивать детям очень комфортное существование. Он много сил положил, помогая сыну Максиму, хотя музыкальные способности того были ограниченны. В конце концов Максим стал удачливым дирижером, но отца благодарить он должен за то, что был назначен главным дирижером оркестра Московского радио».

Как и все гениальные люди, Шостакович многим знавшим его казался странным человеком. Например, писатель Е. Шварц в июле 1953 года в своем дневнике оставил такую запись: «Шостакович живет на даче недалеко от нас, но я сам не захожу к нему, зная, что есть у него дни, когда он не переносит людей. Недавно был у него Козинцев, которого встретил он приветливо, не отпускал. Вдруг внизу показались еще трое гостей – все его хорошие знакомые. Дмитрий Дмитриевич вскочил, пробормотав: „Простите, простите, опаздываю на поезд“, – выскочил из дачи и побежал на станцию. Ну как тут пойдешь к нему?»

Не менее страстным увлечением, чем музыка, был у Шостаковича футбол. Причем он был не только страстным болельщиком, но и заядлым игроком. Когда Г. Козинцев спросил у него, почему он так страстно любит ходить на футбольные матчи, Шостакович ответил ему, что на стадионе можно свободно и громко выражать свое отношение к тому, что видишь. В реальной жизни композитор чаще всего был этого лишен.

После смерти Сталина официальное положение Шостаковича еще более упрочилось. В 1954 году ему присвоили звание народного артиста СССР. Через шесть лет его приняли в КПСС. Его поступок шокировал тогда многих интеллигентов. Вот как выразилась по этому поводу композитор С. Губайдулина:

«Когда мы узнали об этом, нашему разочарованию не было предела. Мы не могли понять, почему в то время, когда политическая ситуация стала менее скованной, когда, казалось, человеку стало возможно сохранить свою честность, целостность, Шостакович пал жертвой официальной лести. Что побудило его к этому? Я поняла потом, что человек может снести и голод, и политические гонения, но он не способен устоять перед искушениями пряником. Я поняла, что то, чего он натерпелся в своей жизни, было невыносимо жестоким. Он вышел с честью из наиболее важных испытаний, но, когда он позволил себе расслабиться, он поддался слабости. Но я принимаю его таким, каким он был, в нем – воплощение трагедии и террора нашей эпохи».

Биограф композитора И. Гликман позднее описал события, которые привели Шостаковича к вступлению в КПСС, следующим образом. По его словам, композитор вызвал его к себе домой и, буквально рыдая, заявил: «Они давно преследуют меня, они гоняются за мной…» Когда Гликман попросил его успокоиться и рассказать все подробно, Шостакович сказал, что по указанию Н. Хрущева его решили сделать председателем Союза композиторов РСФСР, для чего он обязан вступить в партию. Для этого из ЦК специально был прислан влиятельный функционер – Петр Поспелов. Шостакович отпирался как мог, говорил о том, что плохо изучил марксизм-ленинизм, что верит в Бога. Но все было напрасно. И тогда, чтобы не являться на партийное собрание, на котором его должны были принять в партию, Шостакович уехал в Ленинград. Но его нашли и там и потребовали вернуться. В конце концов композитор сдался. Вот так Шостакович стал членом КПСС, по версии Гликмана.

Судя по всему, эта версия похожа на правду, учитывая, что Шостакович всегда был человеком глубоко аполитичным. Однако неверным было бы утверждать, что Шостакович вступал в партию, которая была ему ненавистна. Он никогда не был врагом советской власти, этаким несгибаемым борцом с тоталитаризмом. Когда в 1959 году он ездил в США и кто-то из тамошних журналистов язвительно заметил ему, что все советские композиторы пишут по указке партии, Шостакович ему ответил: «Я считаю Коммунистическую партию Советского Союза самой прогрессивной силой мира. Я всегда прислушивался к ее советам и буду прислушиваться впредь». Вряд ли композитором двигал страх или желание понравиться своим властям: он сказал то, что на самом деле думал. Ведь он был гений, а таким людям свойственно мыслить объемно, не зацикливаясь на чем-то одном. Это только ограниченные люди полагают, что КПСС – это сплошные репрессии и зажим свободы.

В 50—60-е годы в личной жизни композитора также произошли существенные изменения. 5 декабря 1954 года скончалась его первая жена Нина Васильевна. Она отправилась в научную экспедицию в Ереван, поднималась в горы Алагеза и чувствовала себя превосходно. Однако затем она внезапно занемогла. Свидетель тех событий, Н. Попова, рассказывает:

«После концерта Александра Вертинского, который состоялся в Большом зале Армянской филармонии, мы пили чай с пирожными у Нины Васильевны. Она была весела, и ничто не предвещало беды.

Утром меня разбудил телефонный звонок: «Наля, Нине Васильевне плохо, она, наверное, чем-то отравилась, приезжайте». Я приехала, но дома ее не застала, соседи сказали, что ее увезла «Скорая».

Это было 4 декабря – накануне праздника Дня Конституции. Нина Васильевна лежала в палате в тяжелом состоянии, у нее были сильные боли. Врачи ничего толком не могли понять, что с ней. Только в одиннадцать часов вечера решили оперировать. После операции профессор Шериманян, очень известный в Армении хирург, сообщил мне: «Положение безнадежное, надо вызывать мужа и родных. У нее интоксикация. Операцию сделали поздно».

Всю ночь я сидела около Нины Васильевны. Ее мучила жажда, но пить врачи не разрешали, я смачивала ей губы. «Мне хочется холодной воды со льдом и лимоном», – сказала она. К утру ей стало хуже, она потеряла сознание.

Часов в двенадцать с аэродрома приехал Дмитрий Дмитриевич с дочерью Галей. Ей было лет 16. Они вошли в палату и молча стояли у дверей, пораженные состоянием Нины Васильевны. Она была без сознания. Через полчаса нас попросили выйти из палаты. Мы прошли в кабинет главного врача, а через несколько минут вошел врач и сказал, что Нина Васильевна скончалась. Дмитрий Дмитриевич был испуган, подавлен, бледен. Он все время снимал и протирал очки. Девочка молча стояла рядом с ним, пораженная случившимся. Все вышли на улицу. Сели в машины. Дмитрий Дмитриевич сел в машину, в которой была я. Мы молчали, а Дмитрий Дмитриевич что-то все время говорил – как бы сам с собой. «Что ж это будет?», «Это невозможно», «Кто же будет с Максимом математикой заниматься?»

По заключению врачей, Нина Васильевна умерла от рака сигмовидной кишки. Когда Дмитрий Дмитриевич прочел его, он сказал мне: «Нина Васильевна в жизни всегда была счастливой и на этот раз не узнала, что у нее обнаружили такую страшную болезнь».

После смерти жены Шостакович некоторое время оставался вдовцом, пока у него внезапно не появилась некая женщина, которая уговорила его жениться на ней. Это произошло в 1956 году. Однако, как выяснилось вскоре, у молодоженов было мало общего, и вскоре Шостакович начал тяготиться своей новой супругой. Эта мука длилась три года, пока летом 1959 года Шостакович внезапно не сбежал от жены в Ленинград. И не возвращался до тех пор, пока она не покинула навсегда его московскую квартиру. В июле того же года они оформили официальный развод.

После этой неудачной попытки найти себе близкого друга казалось, что композитор больше никогда не женится. Но судьбе было угодно повернуть все по-своему.

В том же 1959 году Шостакович закончил работу над опереттой «Москва. Черемушки». Ее клавир взялось напечатать издательство «Советский композитор», где литературным редактором работала 25-летняя Ирина Супинская. Так она впервые заочно познакомилась с великим композитором. А вскоре произошло их более близкое знакомство.

В один из вечеров Ирина должна была пойти на концерт со своим знакомым, однако тот в последнюю минуту от похода отказался и вместо себя прислал своего товарища. Этим человеком оказался Шостакович. В 1962 году (после двухлетнего знакомства) они решили пожениться. Как писал сам композитор своему другу Исааку Гликману в июне 1962-го: «У нее есть лишь одно отрицательное качество: ей 27 лет. Во всем остальном она очень хороша. Она умная, веселая, простая и симпатичная. Думается, что мы с ней будем жить хорошо».

А вот что рассказала сама Ирина Шостакович о своем муже: «Выходить замуж за гения мне было страшно. По многим причинам. К тому же я понимала, что главное явление в его жизни – это музыка. Я должна была взять на себя часть обременявших его жизненных забот, дать ему возможность свободно жить и работать. А характер у него был замечательный. Жить рядом с ним было одно удовольствие. Совершенно сознательно не делал зла людям, причинявшим ему страдания».

21 октября 1962 года, развернув очередной номер газеты «Правда», Шостакович натолкнулся на стихи Евгения Евтушенко. Они настолько потрясли композитора, что он решил на некоторые из них написать музыку. (Это были: «Бабий Яр», «Страхи», «Карьера» и др.) Так на свет появилась Тринадцатая симфония, известная как «Бабий Яр». Однако, как только она была написана, вокруг нее стала складываться почти детективная история.

Дело в том, что властям сильно не понравилось, что целая часть симфонии посвящена трагедии Бабьего Яра (в этом местечке под Киевом в сентябре 1941 года фашисты расстреляли не менее 100 тысяч человек, из которых почти 40 тысяч были евреями, а остальные представляли разные национальности, населявшие СССР). Учитывая, что у Советского Союза тогда были враждебные отношения с Израилем, появление оперы, где доминировала бы еврейская тема, расценивалось властями как нежелательное. Зная об этом, многие певцы стали отказываться от участия в этом представлении. Среди последних оказались такие исполнители, как: Е. Мравинский, И. Петров, А. Ведерников, Б. Гмыря и др. Но Шостакович упорно продолжал поиски певцов. Наконец свое согласие исполнить вокальные партии дал Виктор Нечипайло из Большого театра. Дирижером согласился быть Кирилл Кондрашин.

Но едва начались репетиции, как сверху вновь была предпринята попытка их сорвать. В «Литературной газете» появилась критическая статья о стихах Е. Евтушенко. В ней, в частности, прямым текстом отмечалось, что поэт однобоко отражает трагедию Бабьего Яра: слишком выпячивая «еврейскую проблему», он тем самым принижает роль других народов, в том числе и русского, в победе над фашизмом.

Естественно, эта статья не могла остаться не замеченной теми, кто имел непосредственное отношение к Тринадцатой симфонии. В результате в день премьеры, 18 декабря, от своего участия в концерте отказался В. Нечипайло, сославшись на плохое самочувствие. Его место согласился занять Виталий Громадский из филармонии. Но на этом детектив не закончился. Буквально за час до начала концерта дирижеру К. Кондрашину позвонил сам министр культуры Попов и настоятельно попросил его сыграть симфонию без первой части – без «Бабьего Яра». Но Кондрашин это сделать отказался, резонно заметив, что такой поступок вызовет ненужный ажиотаж среди западных гостей, присутствующих на концерте.

В конце концов премьера Тринадцатой симфонии состоялась. А вот повторное исполнение в январе 1963 года уже вышло к слушателям с купюрами. Их внес сам автор текста Е. Евтушенко, который накануне концерта опубликовал в «Литературной газете» новый вариант «Бабьего Яра», в который были внесены правки. Например, была выброшена строка: «Каждый здесь расстрелянный – еврей, каждый здесь расстрелянный – ребенок». Шостакович оказался в сложном положении, поскольку переделывать музыку под новые стихи уже не было ни времени, ни желания. Но сделать это было необходимо, так как в противном случае концерт просто бы запретили.

Именно во время второго исполнения Тринадцатой симфонии кем-то в зале была сделана пиратская запись, которая затем попала на Запад. Так ее услышал мир.

29 мая 1966 года у Шостаковича случился первый в его жизни инфаркт, во время которого он едва не скончался. Врачи приложили максимум усилий, чтобы спасти его от смерти, и им это удалось. Вплоть до середины августа композитор находился под присмотром врачей: сначала в больнице, затем – в санатории Мельничный Ручей под Ленинградом.

Между тем в сентябре того же года власти торжественно отметили 60-летие выдающегося композитора и присвоили ему звание Героя Социалистического Труда. Многие представители творческой интеллигенции встретили это событие негативно. Например, кинорежиссер Григорий Козинцев в своих дневниках записал следующие строки:

«Юбилей Шостаковича. Нечто вроде „Сумбура вместо музыки“, но превращенного в позитив, т. е. позитивное аккуратно, как было негативное.

Порядочек полного единообразия. Раньше все, как один, не понимали и возмущались. Теперь все, как один, понимают и восторгаются. Было некритическое подражание западному декадентству, стало сознательное следование русскому реализму. Раньше – неврастения, теперь – здоровье. Прежде – антинародное, нынче – народное…

Потешно, что всенародное чествование Шостаковича проходит под названием – фестиваль «Белые ночи». Добролюбов выразился куда точнее – «Луч света в темном царстве».

В чем можно не согласиться с режиссером, так это в том, что «раньше все, как один, не понимали и возмущались». Да, не понимали и даже критиковали Шостаковича власти неоднократно (кто сказал, что гении должны быть вне критики?), однако и хвалили его достаточно и даже высшие награды родины присуждали, причем у Шостаковича их было больше, чем у других: пять (!) Сталинских премий, одна Ленинская, одна Госпремия и одна Международная премия Мира. Плюс нынешняя Звезда Героя Социалистического Труда.

Но что творилось в те годы внутри самого Шостаковича? Некоторую завесу тайны приоткрывают его письма близкому другу – Исааку Гликману. Например, 3 ноября 1967 года Шостакович писал: «Много думаю о жизни, смерти и карьере… я, несомненно, зажился. Я очень во многом разочаровался. Разочаровался я в самом себе. Вернее, убедился в том, что я являюсь очень серым и посредственным композитором…»

А вот что он написал И. Гликману в другом письме – от 24 сентября 1968 года: «Завтра мне исполнится 62 года. Люди такого возраста любят пококетничать, отвечая на вопрос: „Если бы вы вновь родились, то как бы провели ваши 62 года? Как и эти?“

Я же на этот вопрос ответил бы: «Нет! Тысячу раз нет!»

Между тем здоровье великого композитора с каждым месяцем катастрофически ухудшается. 16 сентября 1971 года его настигает второй инфаркт. Ровно месяц Шостакович лежит пластом на больничной койке, и только 15 октября врачи разрешают ему сесть, но ненадолго.

Летом следующего года он едет сначала в ГДР, затем – в Англию, однако жизненные и творческие силы его уже покидают. За весь год он не написал ни строчки. В декабре ему вновь становится плохо, и его кладут в больницу. Обследование, проведенное там, внезапно выявило злокачественную опухоль в левом легком.

В 1973 году Шостакович оказался в компании с теми, кто подписал пресловутое письмо против академика А. Сахарова. И вновь вспоминает Ирина Шостакович: «Сам Дмитрий Дмитриевич этого письма не подписывал. Накануне из газеты звонили непрерывно. Шостакович, может быть, и не был могучим борцом с властями, но подписывать это письмо не хотел. Сначала я просто отвечала, что его нет дома. А когда принялись его искать, мы ушли из квартиры до самого вечера. Но, к сожалению, подпись все равно появилась. Я знаю, что подобная история, но по другому поводу, случилась и со Шнитке».

Эта история стала одним из последних огорчений великого композитора. 3 августа 1975 года Шостакович лег в больницу. 8 августа к нему пришла жена Ирина, и он попросил ее прийти к нему завтра пораньше, чтобы вместе послушать репортаж с футбольного матча. Жена пообещала, что сделает все, как он просит. И не обманула. Однако, когда она пришла в больницу, ей сообщили, что рано утром 9 августа ее муж скончался. Великий композитор ушел из жизни за полтора месяца до своего 69-летия.

15 августа – Виктор ЦОЙ

Этого человека вознесла на гребень славы горбачевская перестройка, когда страна окунулась в пучину реформ. Песня «Мы ждем перемен», написанная им, мгновенно стала гимном этих реформ. Увы, но сам автор гимна результатов этих перемен так и не застал – погиб в автокатастрофе.

Виктор Цой родился в 1962 году в Ленинграде. Его детство было вполне обыкновенным и ничем не отличалось от детства миллионов таких же, как и он, советских мальчишек. Разве только тем, что Виктор поменял несколько учебных заведений с художественным уклоном. А когда Цою исполнилось 18 лет, он все свои предыдущие увлечения забыл и увлекся рок-н-роллом. Так на свет появилась рок-группа «Кино».

«Кино» не сразу стало популярным – более трех лет оно шло к своему триумфу. Поэтому в эти годы вместилось многое: хроническое безденежье, мыканье по углам и разным работам. Тогда же Цой женился. Его женой стала девушка на четыре года старше его – Марианна. Они познакомились 5 марта 1982 года на дне рождения их общего друга. Торжество проходило в питерской коммуналке, все приглашенные тогда напились и творили что-то невообразимое. И вот в этой кутерьме, повинуясь какому-то минутному порыву, Марианна написала губной помадой Цою свой домашний телефон. Так начались их отношения.

Цой тогда учился в ПТУ № 61 по профессии резчик по дереву. Однако, когда закончил его, работать был определен совсем по другой профессии – реставратором лепных потолков. Работа эта ему не нравилась, поскольку целыми днями нужно было торчать на стремянке и возиться в пыли. Из-за этой пыли кожа на пальцах у него трескалась и долго не заживала. К тому же весьма непросто складывалась и личная жизнь Виктора. Цой жил в проходной комнате вместе с родителями и тетей, а Марианна хотя и жила только с матерью, однако та весьма прохладно относилась к Виктору. В итоге молодым приходилось мыкаться по друзьям либо снимать комнаты. И так продолжалось несколько лет.

Все, кто близко знал Цоя, утверждают, что он был одиночкой. То есть вокруг него всегда вращалась масса народу, однако близких друзей он никогда не имел. Были товарищи, которые возникали на его жизненном пути в разное время. В начале 80-х таким человеком в жизни Цоя был Борис Гребенщиков.

Цой познакомился с Борисом не в самые светлые годы своего творчества. К тому времени за плечами «Кино» был всего один магнитоальбом под бесхитростным названием «45». Его хорошо приняли слушатели, однако назвать этот круг широким было нельзя. Группе требовалось давать живые концерты, а вот с этим дело обстояло совсем плохо. Когда в феврале 83-го «Кино» выступило в ленинградском рок-клубе, публика приняла их весьма скептически. Яйцами, конечно, не забросала, но освистала прилично. Что, впрочем, неудивительно: «Кино» было на «разогреве» группы «Аквариум», которая к тому времени уже считалась легендой советского рока, и на этом фоне не могло выглядеть достойно. Однако с лидером «Аквариума» Борисом Гребенщиковым Цой тогда сильно подружился.

В июне 83-го Цою стукнул 21 год. Они с Марианной жили тогда в съемной квартире, а работал Цой резчиком по дереву в парке отдыха на Каменном острове (вырезал скульптуры для детских площадок). Жизнь текла вполне размеренно, когда вдруг Цою пришла повестка из военкомата – осенью его собирались забирать в армию. В те годы, конечно, такого массового отлынивания от службы, как сейчас, не было – число уклонистов колебалось в пределах нескольких тысяч человек по всей огромной стране. И Цой оказался в числе последних. Однако, чтобы не идти в армию, ему пришлось пройти через суровое испытание – пребывание в психиатрической клинике.

По задумке Цоя, его должны были продержать в знаменитой питерской психушке на Пряжке пару недель. Но вышло, что он задержался там на целых полтора месяца. Ему попался очень дотошный врач, который поставил своей целью либо найти изъяны в психике Виктора, либо уличить его в симуляции. И Цою пришлось здорово попотеть, чтобы не «расколоться». Помогло ему то, что он с детства был молчуном и имел весьма выразительную внешность. Это и помогло ему выйти из психушки с законным «волчьим билетом». И когда Марианна пришла в военкомат, чтобы узнать о будущей судьбе своего возлюбленного, ей там честно сказали: «Нам психи не нужны. И вам, девушка, мы советуем с ним „завязывать“. А Марианна в итоге спустя полгода вышла за Цоя замуж. Летом 85-го у них родился сын Александр.

Первый настоящий успех пришел к «Кино» в начале 1984 года, когда группа выступила на 2-м ленинградском рок-фестивале и была названа его главным открытием. Правда, время тогда в стране было не самое лучшее для рок-н-ролла, поэтому массовую популярность группа тогда еще не приобрела. Все изменилось с началом перестройки, которая началась во второй половине 80-х. Вот когда рок-н-ролл вышел с задворок на авансцену и на какое-то время стал одним из главных двигателей широкомасштабных перемен в стране.

Конец 80-х годов стал для группы «Кино» по-настоящему триумфальным. Победа следовала одна за другой. Сначала вышел альбом «Группа крови», затем – фильм «Асса», где «Кино» исполнило песню «Мы ждем перемен», мгновенно ставшую молодежным гимном перестройки. На волне этого успеха «Кино» возобновляет концертную деятельность, причем гастролирует не только по стране, но и за рубежом: в Дании (участие в благотворительной акции движения «Некст стоп»), Франции (рок-фестиваль в Бурже), Италии (фестиваль советского рока «Снова в СССР»).

По мере изменения климата в обществе изменялся и репертуар «Кино», где главную скрипку играл все тот же Цой – он был автором большинства песен группы. Если раньше их песни можно было отнести к романтическим, то потом наступило «повзросление» их лирического героя, отход от наивного бытописания жизни дворов и подворотен, поворот к более серьезным проблемам, призывы к активным действиям, нравственному обновлению.

Не стоит делать из Виктора Цоя пророка, однако нельзя не отметить такую деталь: во многих своих песнях он прописывал ближайшее будущее. Например, на рубеже 90-х, когда в стране по-прежнему витали иллюзии по поводу светлого будущего, он написал песню «Печаль», где есть такие строчки: «И все кричат: „Ура!“ И все бегут вперед… Так откуда взялась печаль?..» А в другой песне – «Дети минут» – он едко посмеялся над затопившей страну политической трескотней. Конечно же, Цой не мог знать наперед о грядущих катастрофах, подстерегавших страну: развале Союза, шоковых реформах, терроризме и т. д. Однако, как и любой талантливый творец, мог интуитивно чувствовать, к чему может привести страну заполонившее все и вся кликушество.

До встречи с Марианной Цой никогда не увлекался гороскопами. И только от нее узнал, что родился в год Тигра и что многие люди этого знака не доживают до зрелых лет. Говорят, после этого он на какое-то время стал осторожен: не лез на рожон, следил за своим поведением. Однако от судьбы так и не ушел.

Году в 86-м Цой как-то в приватном разговоре с друзьями обронил такую фразу: «Если бы Борис Гребенщиков умер сейчас, он бы превратился в легенду». Однако легендой суждено было стать самому Цою. За год до своей гибели в песне «Звезда по имени Солнце» он спел:

  • И мы знаем, что так было всегда,
  • Что судьбою больше любим,
  • Кто живет по законам другим
  • И кому умирать молодым…

В том же 89-м Цой имел смелость дразнить смерть на экране: в фильме Рашида Нугманова «Игла» его героя били ножом и он уходил в туманную даль, зажимая рукой смертельную рану. Было неясно, погиб он или выжил, но знак для Цоя все равно был плохой.

24 июня 1990 года Цой дал свой последний в жизни концерт – вместе с группой «Кино» он выступил на Большой арене Лужников в рамках финала традиционного ежегодного праздника газеты «Московский комсомолец». Никто из присутствующих не догадывался, что видит певца в последний раз. На следующий день Цой вместе со своей гражданской женой Натальей (они познакомились три года назад) и сыном Сашей уехал отдыхать в Прибалтику на новом, только что купленном «Москвиче».

Их отпуск был в самом разгаре, когда роковым утром 15 августа Виктор собрался съездить на рыбалку к уже облюбованному им за эти несколько отпускных дней местечку на речке Теитупэ возле Тукумса. Обычно он уезжал один, когда все его домочадцы – Наталья и шестилетний сын от первого брака Саша – еще спали. Но в то утро все почему-то проснулись. И Виктор предложил сыну поехать с ним: мол, научу тебя рыбу ловить. Но мальчишка отказался, сославшись на то, что не выспался. Как оказалось, это спасло его от гибели.

Цой пробыл на речке около пяти часов. Около одиннадцати он засобирался домой. Он гнал свой «Москвич» на предельной скорости (130 км в час), поскольку в то утро трасса была совершенно свободной. За рулем Виктор клевал носом и однажды даже съехал с асфальта на обочину. Ему бы тогда остановить автомобиль, заглушить мотор и поспать хотя бы полчаса. А он даже не остановился и на той же предельной скорости через 21 метр после съезда на обочину выскочил из-за поворота на открытую трассу. И буквально лоб в лоб столкнулся с автобусом «Икарус». Смерть Виктора Цоя была мгновенной. Когда к месту происшествия приехала милиция, она обнаружила в салоне пострадавшего рыболовные снасти и скромный улов – всего две мелкие рыбешки. Собственно, из-за такого улова можно было и не ехать на рыбалку. Но, видно, кому-то свыше очень нужно было в то утро вытащить Цоя из дома.

Столкновение было настолько сильным, что двигатель «Москвича» раскрошился и его остатки затем люди находили в радиусе 60 метров от места аварии. Одно колесо от машины так и не нашли. Уцелели только крышка багажника с неразбитым стеклом, задний мост и компакт-кассета с записью нового альбома группы «Кино». От самого Виктора не осталось практически ничего – тело было изуродовано до неузнаваемости. Как будет написано в патолого-анатомической экспертизе: «Цой В.Р. был абсолютно трезв накануне своей трагической гибели. Во всяком случае, он не употреблял алкоголь в течение последних 48 часов до смерти. Анализ клеток мозга свидетельствует о том, что он уснул, вероятно, от переутомления».

В милицейском протоколе было записано, что Цой заснул за рулем. Но в этот вердикт не поверил никто из близких и друзей Виктора. Все знали, что он шел по жизни на легких кошачьих лапах (не зря родился в год Тигра) и был крайне осторожен. Скорее всего, Цой просто увлекся движением – бывает такая эйфория от быстрой езды. А лихачить Виктор любил – частенько гнал автомобиль под сто пятьдесят километров в час. Судя по следам на шоссе, нарушение правил дорожного движения было со стороны именно Цоя. Он врезался в автобус на встречной полосе. С виду это была элементарная автомобильная катастрофа. Никаким убийством здесь и не пахло.

Первой заволновалась жена Цоя Наталья. Не дождавшись Виктора в положенное время, она отправилась на его поиски. И увидела тот автобус, нырнувший в речку. Все еще не веря в ужасное, она заехала в ближайший городок, чтобы узнать подробности. И там ей сообщили страшную новость. Тело Виктора помогли ей привезти в Ленинград его друзья: бывшая жена Марианна, Юрий Каспарян и Игорь Тихомиров с женой. Приехав, стали готовиться к похоронам.

Несмотря на выходной день, в Ленсовете было проведено экстренное совещание. Благодаря усилиям Юрия Айзеншписа, продюсера «Кино», было получено разрешение на захоронение на одном из лучших кладбищ Ленинграда – на Богословском. Нашли место – почти как у Высоцкого. Чтобы к могиле был открыт доступ большого количества людей. Но в связи с этим встал вопрос: как избежать эксцессов во время похорон? Тогда участники группы «Кино» собрались вечером в студии ЛенТВ и в прямом эфире обратились к своим поклонникам с просьбой вести себя как можно спокойнее. Это было единственно правильным решением в той взрывоопасной ситуации.

Похороны начались во дворике знаменитого ленинградского рок-клуба на Рубинштейна, 13, в котором Цой и «Кино» долгое время состояли. Затем траурная процессия организованно вышла на Невский проспект и проследовала к кладбищу. По пути – церемония возложения цветов на кучи угля. Красные розы у ворот кочегарки, которую все слушатели «Кино» знают как «камчатку». Всю ночь под питерским небом звучали песни Цоя. За 28 лет он успел написать их более трехсот…

Траурная процессия медленно движется к Богословскому кладбищу. Тысячи людей молча ожидают, пока родственники и близкие прощаются с Виктором. Ни одной попытки прорваться через кордон. Причем вовсе не милиция, а ребята из рок-клуба сдерживают десятки тысяч фэнов. Первыми цветы на могилу кладут Андрей Макаревич, всего на полчаса прилетевший в Ленинград из Москвы, где проходят его концерты, Артем Троицкий, Джоанна Стингрей, Сергей Курехин, Костя Кинчев…

Как вспоминает Артемий Троицкий, когда они вечером покидали Ленинград и по пути на вокзал вновь заехали на кладбище, они застали удивительную картину: очередь желающих попрощаться с Цоем выстроилась на многие километры. Питер плакал с раннего утра, когда начал накрапывать дождь. Он прекратился всего на двадцать минут, когда гроб опускали в могилу, а затем хлынул с полной силой. В тот день плакали не только поклонники.

Говорят, что дождь во время похорон – доброе предзнаменование, что память об этом человеке будет сохранена навечно. А накануне была такая жара.

«Закрой за мной дверь, я ухожу», – пел Цой на своем последнем в жизни концерте в Лужниках. Тогда это была метафора. Но 15 августа 1990 года эта строчка стала реальностью – дверь за Виктором Цоем закрылась по-настоящему.

Если взять за основу заезжий постулат, озвученный Борисом Гребенщиковым, что рок-н-ролл в нашей стране умер, то можно утверждать, что смерть эта наступила вскоре после гибели Виктора Цоя. Хотя многие могут с этим не согласиться, но это именно так. Вся жизнь и творческая деятельность Цоя четко вписываются в такое понятие, как «легенда», однако большинству это стало понятно только после его трагического ухода.

Когда песня Виктора Цоя «Мы ждем перемен» стала гимном перестройки, мало кто задумывался о том, к чему приведут эти перемены. Теперь мы это знаем. И уже в наши дни смысл этой песни сразу стал иным: из гимна надежд она превратилась в гимн обманутого поколения. Разве о таких переменах мечтали автор песни и все, кто в едином порыве пел ее вместе с ним? Разве хотели они торжества попсы, стригущей бешеные барыши с «фанерных» концертов? Разве предполагали они, что большинство рок-н-ролльщиков предпочтут стать самодовольными буржуа, променяв свои стоптанные башмаки и кожаные куртки на лакированные туфли и костюмы от «Версаче»? И разве можно себе представить угрюмого молчуна Виктора Цоя в сонмище этих довольных жизнью конформистов, разъезжающим на «Бентли» и сосущим дорогую сигару на лужайке своего загородного особняка-крепости? Представить, конечно, можно, но вот поверить… Вот и думай после этого, что такое ранняя смерть: трагедия или возможность уйти из жизни не запятнанным в ореоле борца и лидера целого поколения.

16 августа – Андрей МИРОНОВ

Этот человек с детства был обречен на внезапную смерть – у него была врожденная аневризма головного мозга. Дважды он был на волосок от гибели – в раннем детстве и в зрелом возрасте, – однако каждый раз судьбе было угодно оттянуть момент смерти, чтобы дать гениальному артисту сполна раскрыть свой талант и стать кумиром нации. В третий раз трагедии избежать не удалось.

То, что у Андрея Миронова была врожденная аневризма головного мозга, выяснилось только после его смерти. Так вышло, но многие в роду Миронова по отцовской линии ушли из жизни в результате именно этой болезни: и отец (от аневризмы сердца), и сестра отца, и тетка. Вот почему, говоря о внезапной смерти Миронова, можно сделать вывод, что уход его, в сущности, был предопределен. И те несколько раз, когда судьба вытаскивала его из лап смерти, можно объяснить только тем, что уйти Миронов должен был совсем иначе, в другое время и при других обстоятельствах. Но главное – выполнив ту миссию, которая на него была возложена свыше.

В первый раз Миронов едва не умер младенцем пяти месяцев от роду – летом 1941 года. Случилось это в далеком Ташкенте, куда его привезли в эвакуацию родители. Несмотря на то что Узбекистан – край теплый и благодатный, организм крохотного Андрюши не смог справиться с акклиматизацией. Спустя несколько недель он заболел тропической дизентерией. Он спал только на руках, и в течение недели мама с няней днем и ночью попеременно носили его по комнате, пол которой был… земляным. В эти бессонные ночи Мария Владимировна то и дело слушала, дышит ее сын или нет, и ей иной раз казалось, что уже не дышит. Андрей лежал на полу, на газетах, не мог уже даже плакать. Глазки у него совсем не закрывались. Спасти мальчика могло только одно лекарство – сульфидин. Но в Ташкенте его не было. Нужно было чудо. И оно свершилось.

На Алайском базаре Мария Владимировна совершенно случайно встретила жену прославленного летчика Михаила Громова Нину, и та немедленно вызвалась помочь. В тот день в Москву летел спецсамолет, к отправке которого Громова имела непосредственное отношение. Она наказала летчику связаться с ее мужем и передать ему настоятельную просьбу – достать сульфидин. Просьба была выполнена. Так будущий гений театра был спасен в первый раз.

Большинству людей Миронов запомнился по ролям в кино, где он играл веселых и жизнерадостных героев, этаких баловней судьбы. Однако экранный и реальный образы – вещи абсолютно разные. В обычной жизни Миронов был человеком куда более серьезным, и хотя судьба и в самом деле частенько его баловала, но до настоящего баловня ему все же было далеко. Взять ту же любовь. У Миронова было много любимых женщин, но был ли он по-настоящему счастлив с кем-нибудь из них – вопрос. Как утверждает коллега Миронова по театру Ольга Аросева: «Андрей был дважды женат, но настоящей семейной жизни он, видимо, не знал».

Первая любовь случилась у Андрея еще в школе, в старших классах, когда он был влюблен в свою одноклассницу Галю Дыховичную. Но эта любовь прервалась как и в большинстве подобных случаев – разрывом. Закончив школу, молодые разбрелись в разные вузы и охладели друг к другу.

В 1962 году Миронов снимался в фильме «Три плюс два» и влюбился в свою партнершу Наталью Фатееву. Она была на несколько лет старше его, уже имела за плечами неудачный опыт семейной жизни (с режиссером Владимиром Басовым), воспитывала ребенка. Но это не остановило Миронова, который вскоре после съемок сделал Фатеевой предложение. Дело шло к свадьбе, но все расстроила мать Миронова Мария Владимировна, которая была против этого брака. А пойти наперекор матери Миронов побоялся.

По этой же причине не состоялся и другой брак Миронова – с актрисой Театра сатиры Татьяной Егоровой. С ней Миронов встречался пять лет, дважды доходил до ЗАГСа, но, поскольку Татьяна тоже не нравилась Марии Владимировне, эти походы заканчивались ничем. В 71-м они расстались. А спустя несколько месяцев Миронов увлекся другой актрисой – Екатериной Градовой. Самое интересное, что эту девушку мать Миронова приняла и даже благословила их брак. У молодых родилась дочь Маша, однако счастья в дом это не принесло. Вскоре после рождения ребенка Миронов ушел от Градовой со скандалом.

В 75-м году в жизнь Миронова вошла Лариса Голубкина, которая и стала его последней женой. Миронов переехал в ее дом на Селезневской улице и удочерил ее дочку (тоже Машу). Личная жизнь, казалось, наладилась. Но тут на Миронова одна за другой посыпались болезни.

После ташкентского случая жизнь Андрея Миронова оказалась на волоске спустя 37 лет – в сентябре 1978 года. По злой иронии судьбы это опять произошло… в Ташкенте, куда Театр сатиры приехал на кратковременные гастроли. В один из дней Миронову стало плохо, и его срочно доставили в одну из ташкентских больниц. Врачи поставили диагноз: серозный менингит. Как выяснится много позже, диагноз был неверным. На самом деле это дала о себе знать врожденная аневризма мозга – у Миронова лопнул сосудик в мозгу. По счастью, это был всего лишь микроразрыв, но именно это обстоятельство, судя по всему, и ввело в заблуждение врачей. Если бы они провели серьезное обследование больного и установили истинную причину болезни, дальнейшая судьба Миронова могла сложиться совсем иначе. В то время во многих странах уже делали такие операции, в том числе и в Советском Союзе. Например, известному актеру и театральному деятелю Михаилу Цареву сделали подобную операцию почти в 90-летнем возрасте, и он после этого прожил еще семь месяцев. Миронову же в ту пору шел всего 38-й год.

И все же, случись эта операция в ту пору, трудно представить, как развивались бы события дальше. После такой операции Миронову наверняка пришлось бы уйти из профессии, причем навсегда. Он не смог бы сниматься в кино, играть в театре, даже режиссура была бы ему противопоказана. И мы бы не увидели его ни в прекрасной кинокомедии «Будьте моим мужем», ни в драмах «Мой друг Иван Лапшин» и «Фантазии Фарятьева». В театре он бы не сыграл Леню Шиндина в «Мы, нижеподписавшиеся…», Мекки-ножа в «Трехгрошовой опере» и другие роли. Кем бы стал Миронов, уйдя из актерской профессии? Трудно сказать. Но не факт, что лишение любимого дела благотворно сказалось бы на его дальнейшем самочувствии.

Говорят, что у Миронова было предчувствие скорой смерти. Когда в начале 1987 года умерла его бывшая школьная классная руководительница Надежда Георгиевна Панфилова, на ее поминках кто-то из бывших одноклассников обронил фразу, что они стали реже видеться. И Миронов, задумчиво помолчав, произнес: «Ничего. Скоро я вас соберу у себя – по такому же случаю…» Ждать и вправду пришлось недолго – всего полгода.

Летом 1987 года Театр сатиры отправился на гастроли в Прибалтику. Когда артисты уезжали из Москвы, у всех было прекрасное настроение. Они и представить себе не могли, какие трагедии их ожидают уже в недалеком будущем.

Все началось в начале августа, когда внезапно скончался замечательный актер Анатолий Папанов. Так вышло, что на протяжении многих лет они с Мироновым были партнерами в театре и кино и ушли из жизни практически одновременно. И вот теперь, после смерти Папанова, руководство театра обратилось именно к Миронову с просьбой, чтобы он заменил спектакли с участием Папанова своими сольными выступлениями. Отказаться Миронов не мог, поскольку, во-первых, любил и уважал покойного, а во-вторых – был дисциплинированным человеком.

В тот роковой день 14 августа Миронов с утра играл в теннис. Два часа на страшном солнцепеке, да еще обмотавшись полиэтиленовой пленкой, чтобы согнать вес. Не случись этого, наверняка тот день не стал бы роковым для актера. Хотя нельзя сказать, что им не мог стать следующий день или какой-то другой. Ведь аневризма болезнь коварная и только ждет удобного случая себя проявить. А поскольку Миронов придерживался весьма интенсивного темпа работы и буквально себя не жалел, его уход был делом времени: далекого или близкого.

Вечером Миронов вышел на сцену Рижского оперного театра в роли Фигаро. На протяжении 18 лет он играл эту роль в спектакле «Женитьба Фигаро», выходил на сцену не одну сотню раз и выучил все реплики, что называется, назубок. Вот и в тот день он играл легко, вдохновенно и без всякого внутреннего напряжения. Спектакль плавно шел к своему завершению. До его финала оставались считаные минуты, когда случилось неожиданное.

Шел 3-й акт 5-й картины последнего явления. Фигаро обращался к графу Альмавиве со словами: «Да! Мне известно, что некий вельможа одно время был к ней неравнодушен, но то ли потому, что он ее разлюбил, то ли потому, что я ей нравлюсь больше, сегодня она оказывает предпочтение мне…» Завершить эту фразу Миронов не сумел. Он внезапно закачался, стал отступать назад, после чего оперся рукой о витой узор беседки и медленно-медленно стал ослабевать… Александр Ширвиндт, игравший графа, бросился к нему и, под щемящую тишину зрительного зала, который так и не понял, что произошло, унес Миронова за кулисы, успев крикнуть «Занавес!».

«Шура, голова болит», – это были последние слова Андрея Миронова, сказанные им на сцене Оперного театра в Риге. Эти же слова он повторял всю дорогу, пока его везли в больницу.

Ширвиндт вспомнил, что в эти дни в Риге гостит знаменитый нейрохирург Эдуард Кандель. Он проживал в гостинице «Рига» и в те самые минуты праздновал свой день рождения. Однако, узнав о том, что Миронову требуется немедленная помощь (ему позвонила Ольга Аросева), он тут же бросился в больницу.

Миронова привезли в клинику в 23.25. Он был без сознания. Врачи установили, что произошел так называемый разрыв аневризмы – сосуда, который снабжает кровью передние части головного мозга и также участвует в полном снабжении головного мозга. При установлении диагноза стало ясно, что произошло обширное кровоизлияние между полушариями головного мозга. Врачи сразу же провели обследование сосудов, констатировав гигантскую, по меркам головного мозга, аневризму: в диаметре она была больше 2,5 сантиметра! То есть она очень трудно поддается оперативному лечению. В результате разрыва – нарушение жизненно важных функций, дыхания и, как следствие, потеря сознания.

Уже в реанимации выяснилось, что Миронову в театре кто-то из врачей, оказывая помощь, из самых лучших побуждений заложил в рот нитроглицерин. В такой ситуации, когда произошел разрыв артерии, прием сосудорасширяющего вещества мог усугубить объем кровотечения.

Было совершенно ясно, что в ситуации перенесенной клинической смерти Миронова оперировать не было смысла. Врачи продлевали реанимационные мероприятия, то есть поддерживали кровяное давление, дыхание, и в это же самое время обдумывали возможности оперативной помощи. Практически сразу же при поступлении в клинику врачи провели вспомогательную операцию. Это дало возможность предотвратить остановку сердцебиения. Так были выиграны эти два дня – с 14 по 16 августа. Однако изменить ситуацию к лучшему так и не удалось. Ничего радикального врачи сделать не могли, потому что уже произошли необратимые разрушения в мозгу. В сознание Миронов так и не пришел. Смерть наступила 16 августа в 5.35 утра.

Перед отправкой в Москву тело Миронова привезли из морга к Театру оперы, чтобы «сатировцы» смогли проститься со своим коллегой (тогда уже было решено, что театр гастроли не прерывает и остается в Прибалтике). Артисты, которые жили в разных гостиницах, подошли попрощаться. Как ни странно, но народу было немного. И дело было совсем не в том, что на часах было около шести утра. Это еще раз доказало, что Миронова в его родном театре любили далеко не все его обитатели. Из машины тело Миронова не выносили, открыли только заднюю дверцу. Прощание длилось всего 5—10 минут.

Миронова везли в Москву на «рафике», заполненном льдом. Актер, с головой закатанный в простыню, словно белая мумия, лежал на этом «леднике». А впереди «рафика» на своем «жигуленке» ехал близкий друг Миронова Григорий Горин.

Вечером 16 августа Миронов должен был выступать во Дворце культуры в городе Шяуляй. Билеты на этот концерт были давно проданы. Однако приехать туда актеру было уже не суждено. Администрация дворца предложила зрителям вернуть билеты обратно и получить взамен назад свои деньги. Однако ни один человек билеты не сдал.

В то самое время, когда тело Миронова везли в Москву, в Латвию приехала его вдова Лариса Голубкина. На Рижском вокзале ее встречали несколько человек: сводный брат Миронова Кирилл Ласкари, Геннадий Хазанов, Александр Ушаков (бывший одноклассник Миронова) и руководитель одного из комитетов Моссовета Александр Никитин. Разговор шел только об одном: где похоронить Миронова. Все сходились во мнении, что это должно быть Новодевичье кладбище. Но, даже учитывая огромную популярность Миронова, сделать это было нелегко. Никитин сразу предупредил об этом Голубкину. Тогда она прямо из кабинета по «вертушке» позвонила тогдашнему министру обороны Дмитрию Язову. Тот пообещал быть «толкачом» в этом вопросе. Но у него ничего не получилось. Через несколько минут он перезвонил Голубкиной и сообщил, что эта проблема замыкается на 1-м секретаре МГК Борисе Ельцине, а того сейчас нет в Москве – он в служебной командировке. Спустя некоторое время с Голубкиной связался председатель Комитета по культуре Москвы Игорь Бугаев и сказал, что есть решение Моссовета: похоронить Миронова на Ваганьковском кладбище. Голубкина в сопровождении нескольких друзей и коллег отправилась на Ваганьковское кладбище.

Учитывая огромную популярность Миронова, Голубкина обратилась к администрации кладбища, чтобы ее мужа похоронили на удобном участке. Например, рядом с церковью или около колумбария. Но ей отказали, заявив, что свободных мест там нет. И никаких исключений, даже для такого человека, как Андрей Миронов, делаться не будет. В итоге свободным оказался участок, находившийся достаточно далеко от Центральной аллеи, – 40-й.

Похороны Андрея Миронова прошли в Москве 20 августа. И вновь, как и в случае с Анатолием Папановым, актеров Театра сатиры на них практически не было, хотя правительство Латвии выделило для них специальный самолет.

В отличие от актеров Театра сатиры, продолжавших свои гастроли, сотни тысяч москвичей проститься со своим кумиром пришли. Причем многие из них пришли к театру ночью, как это было некогда во время других грандиозных похорон – Владимира Высоцкого в 80-м.

Андрей Миронов прожил до обидного мало – 46 лет. Однако его жизнь сумела вместить в себя такое количество дел и событий, какого не было у большинства простых смертных из числа тех, кому судьба даровала гораздо более продолжительную жизнь.

17 августа – Марк БЕРНЕС

В августе 1969 года в привилегированной больнице в Кунцеве умирал человек, чье имя знала вся страна. В последние часы своей жизни он уже почти не двигался, хотя сохранял ясность ума. Врачи, собравшиеся вокруг его постели, понимали – начинается агония. Жена артиста стояла в торце кровати, держась за ее спинку, и не могла себе позволить плакать – надо было глядеть мужу в глаза. Но он все-таки заметил, что жена, все эти дни неотступно находившаяся возле него, еле держится на ногах, и сказал: «Уйди, тебе же тяжело». Но едва она отошла, чтобы скрыться в уголке, он тут же позвал ее: «Куда ты?» Это были его самые последние слова – через несколько часов он скончался. Его смерть стала классическим примером того, когда человек чуть ли не маниакально следит за своим здоровьем и в итоге… умирает, даже не дожив до шестидесяти.

Говорят, рак – болезнь переживаний. А их на долю Марка Бернеса выпало предостаточно. До 17 лет Бернес жил с родителями в Харькове и учился в торгово-промышленном училище. Однако учился без души, поскольку с недавних пор его страстью стал театр. Но его родители и слышать ничего не хотели об актерской профессии и твердо заявили сыну: пока мы живы – актером тебе не быть! И тогда Бернес… сбежал от родителей. На свои скудные копейки он купил билет на поезд и отправился в Москву. В столице он несколько дней прожил на Курском вокзале, а днем обивал пороги столичных театров, соглашаясь на любую работу. И наконец судьба улыбается настырному юноше: его берут в массовку Малого театра. Одновременно он успевает записаться и в массовку Большого театра, благо оба этих заведения находятся рядом друг с другом. А спустя несколько месяцев Бернеса берут во вспомогательный состав Московского драматического театра (бывший театр Корша). Там он проработал два года и в 1933 году перешел в труппу Театра Революции. Однако всесоюзная слава пришла к Бернесу совсем с другой стороны – с кинематографической.

В кино Бернес начал сниматься с середины 30-х, но играл исключительно эпизоды. Поэтому, когда в 1937 году режиссер Сергей Юткевич вновь пригласил его на эпизодическую роль в картину «Человек с ружьем», Бернес воспринял это приглашение без большого энтузиазма. Роль молодого красноармейца Кости Жигулина умещалась всего в страничку текста и выглядела проходной. Однако Бернес решил подойти к ее исполнению творчески. В течение нескольких дней перед началом съемок он буквально не вылезал из Музея революции, пытаясь найти среди фотоэкспонатов музея образ нужного ему молодого красноармейца. И в конце концов нашел – молодого вихрастого паренька, перепоясанного крест-накрест пулеметными лентами. Однако, по мнению самого артиста, чего-то его экранному герою все-таки не хватало. Но чего? Бернес этого и сам пока толком не знал. Но стал копаться в актерском реквизите и внезапно наткнулся на старенькую гармонь. Так была найдена еще одна важная деталь к образу героя. А затем на свет родилась и песня: второй режиссер фильма Павел Арманд сочинил нехитрую песенку «Тучи над городом встали», которую герой Бернеса и запел с экрана. Когда фильм снимался, никто из участников съемок и предположить не мог, что эта песня в исполнении Бернеса вскоре станет народным шлягером. Так, благодаря песне, имя Марка Бернеса мгновенно стало известно всей стране. Однако на вершину кинематографического Олимпа актера вознесли другие песни: «В далекий край товарищ улетает» из фильма «Истребители» и два хита из картины «Два бойца»: «Темная ночь» и «Шаланды».

Мало кто знает, но поначалу роль одессита Аркадия Дзюбина Бернесу не давалась. Быстро овладев одесским говором (научился от одного балаклавца, который лежал в ташкентском госпитале), он никак не мог войти в образ настоящего одессита. Прошло уже полтора месяца со дня начала съемок, а дело так и не сдвигалось с мертвой точки. Режиссеру Леониду Лукову настоятельно советовали заменить Бернеса на другого актера, но он медлил. И, как оказалось, был прав: вскоре Бернес сумел-таки войти в образ своего героя, нашел точные, вдохновенные краски. Во многом ему помог случай. Например, внешность своему герою он нашел в обычной парикмахерской. В тот день молодая и неопытная ученица обкорнала его почти «под ноль», но увидевший его Луков внезапно воскликнул: «Это как раз то, что надо!»

Так же случайно появилась в фильме и песня «Темная ночь». Поначалу никаких песен в картине не планировалось, должна была звучать только оркестровая музыка. Но как-то поздно вечером к композитору Никите Богословскому пришел Луков и сказал: «Понимаешь, никак у меня не получается сцена в землянке без песни». После чего так поразительно точно, по-актерски, изобразил эту не существующую еще песню, что произошло чудо. Композитор сел к роялю и сыграл без единой остановки всю мелодию будущего хита. Как признается потом сам Богословский, с ним это было первый и последний раз в жизни. Потом они пригласили поэта Агатова, который с такой же быстротой написал стихи на уже готовую музыку.

Дальнейшее происходило как во сне. Разбудили Бернеса, отсыпавшегося после бесчисленных съемочных смен, уже глубокой ночью (!) раздобыли гитариста, поехали на студию и, в нарушение правил, взломав замок в звуковом павильоне, записали песню. И Бернес, обычно долго и мучительно «впевавшийся», спел ее так, как будто знал много лет. А наутро уже снимался в эпизоде «Землянка» под эту фонограмму.

К слову, и песню «Шаланды» тоже придумал Луков. Богословский долго доказывал ему, что не стоит использовать в фильме чисто одесский колорит, поскольку это могло плохо кончиться – власти тогда объявили настоящую войну «блатным» песенкам (даже Леонид Утесов из-за этого пострадал). Но Луков был неумолим и требовал именно такой песни. И композитор сдался. В помощь ему студия дала объявление: «Граждан, знающих одесские песни, просьба явиться на студию в такой-то день к такому-то часу». После чего началось светопреставление! Толпой повалили одесситы, патриоты своего города, от седовласых профессоров до людей, вызывающих удивление – почему они до сих пор на свободе? И все наперебой, взахлеб напевали всевозможные одесские мотивы. Именно после встреч с этими людьми Богословский и родил свои «Шаланды».

Фильм «Два бойца» стал вершиной популярности Марка Бернеса. За исполнение главных ролей в этой картине его и Б. Андреева правительство наградило орденами Красной Звезды. А жители Одессы присвоили М. Бернесу звание «Почетный житель города».

Страх перед смертью поселился у Бернеса в зрелые годы, когда у него один за другим в сравнительно раннем возрасте умерли несколько родственников: сначала отец, потом и сестра. Причем диагноз у обоих был одинаковый – рак. После этих смертей Бернес стал тщательно следить за своим здоровьем, регулярно проверялся у врачей. В итоге на какое-то время его мысли оказались заняты другим: творчеством, переменами в семейной жизни. Дело в том, что Бернес женился еще в конце 30-х, однако долгое время у них с женой Паолой не было детей. Как вдруг, спустя почти двадцать лет после свадьбы, Паола забеременела и в 1954 году родила прелестную девочку Наташу. Учитывая, что это был поздний ребенок, счастью родителей не было предела. Однако радость супругов длилась недолго – меньше двух лет. Наташа была еще маленькой и только училась говорить, когда Паола внезапно заболела. Ее положили в больницу, где врачи поставили страшный диагноз – рак. С этого момента страх смерти вновь пришел к Бернесу. Он был настолько сильным, что актер даже отказался навещать жену в больнице, опасаясь, что та его заразит. В те годы рак был еще малоизученной болезнью и многие люди считали, что он заразен.

Однако в тот раз Бернесу удалось обмануть Костлявую. Хотя именно тогда с ним случилась целая серия сильных потрясений, которые чуть позже, видимо, и спровоцировали неизлечимую болезнь.

Первое из этих потрясений произошло в середине 57-го, когда Бернеса едва не убили… уголовники. Причем виновато во всем случившемся было кино. В 1957 году на экраны страны вышел детектив «Ночной патруль», в котором Бернес сыграл вора в законе по прозвищу Огонек, который по сюжету «завязывает» со своим преступным прошлым и становится на путь исправления. Этот фильм можно было смело назвать агитационным – с помощью такого рода пропагандистских акций тогдашние власти стремились наставить профессиональных преступников на путь истинный. Стоит сказать, что кто-то на самом деле исправлялся. Но большинство уголовников, конечно же, встречали такого рода кинематографическую продукцию в штыки. Именно кто-то из этого большинства и осерчал на Бернеса. Жизнь актера поставили на кон в карточной игре и проиграли. Совершить убийство должен был уголовник, специально отправившийся из Котласа в Москву. Однако в уголовной среде нашелся поклонник актерского таланта Марка Бернеса, который прибыл в Москву чуть раньше и предупредил уголовный розыск о готовящемся покушении. Начальник МУРа Парфентьев, который был лично знаком с Бернесом, распорядился выделить актеру охрану из нескольких оперативников, которые жили вместе с Бернесом на протяжении нескольких дней. Но киллер так и не объявился. По одной из версий, до столицы он не доехал, погибнув в одной из уголовных разборок.

Год спустя с Бернесом случилась новая беда – на него осерчал сам Никита Сергеевич Хрущев. Произошло это во время торжественного концерта в Лужниках, посвященного 40-летию ВЛКСМ, где Бернес должен был исполнить две песни. Эти концерты всегда были строго хронометрированы, артисты обязаны были точно придерживаться регламента и бисирования не допускать. Однако у Бернеса это не получилось. Едва он спел две свои песни, зал стал дружно аплодировать, требуя новых песен. Пауза затягивалась, и Бернес, чтобы разрядить обстановку, обратился к режиссеру: «Давайте я спою еще один куплет и сниму напряжение». Но режиссер категорически замахал руками – не положено. Между тем сидевший в правительственной ложе Хрущев расценил поступок певца по-своему: мол, зазнался Бернес, молодежь его просит, а он ломается.

После этого в двух влиятельных газетах – «Правде» и «Комсомольской правде» – одна за другой появились критические статьи в адрес Бернеса. В первой из них, которая называлась «Искоренять пошлость в музыке», композитор Георгий Свиридов обвинил певца в подыгрывании дурным музыкальным вкусам, в пропаганде пошлого ресторанного пения.

Вторая статья практически не касалась творчества певца, а была посвящена его моральному облику. Она так и называлась – «Звезда на „Волге“, и в истории ее появления на свет имелись личные мотивы. Дело в том, что инициатором публикации был зять Хрущева, главный редактор „Комсомолки“ Алексей Аджубей. Так получилось, что и ему, и Бернесу одновременно понравилась восходящая звезда советского кино Изольда Извицкая. Оба стали за ней ухаживать, однако повезло в этом деле не молодому Аджубею, а Бернесу. И зять Хрущева затаил обиду, надеясь при случае расквитаться. И такой случай вскоре представился.

Аджубею рассказали историю, которая совсем недавно произошла с Бернесом в Москве: когда артист нарушил правила уличного движения и не остановился на свисток орудовца, предпочтя сбежать с места происшествия на «Волге». Но был в итоге пойман и оштрафован. Поступок некрасивый, что говорить, но о нем мало бы кто узнал, не вынеси его на всеобщее обозрение популярная молодежная газета. В итоге сразу после публикации на певца было заведено уголовное дело. Бернес мгновенно попал в опалу: его перестали снимать в кино, сорвались многие запланированные концерты. Каких моральных и физических сил стоило Бернесу выдержать весь этот скандал, можно только догадываться.

В артистической среде за Бернесом закрепилась слава пижона. Он всегда стильно одевался, покупал дорогую технику, ездил на престижной «Волге». Дважды в год он выезжал в Югославию как турист и привозил на родину горы модной одежды и аппаратуры. Часть этих вещей он потом продавал. Любому другому советскому человеку такого рода деятельность могла стоить свободы, но только не Бернесу – во властных структурах у него были свои покровители.

В начале 60-х годов Бернесу вновь улыбнулось счастье в личной жизни – он женился на бывшей супруге французского журналиста Лилии Бодровой. Наладилась и творческая жизнь: он много гастролировал, записывал пластинки и периодически снимался в кино. Правда, после случая с Огоньком уголовников больше не играл. И продолжал тщательно следить за своим здоровьем. Настолько тщательно, что иным очевидцам казалось, что у актера развилась настоящая фобия. Например, перед каждым концертом Бернес обязательно замерял свой пульс и, если обнаруживал, что он бьется учащенно, немедленно отменял выступление. На этой почве у него не раз случались конфликты. Так было, например, в Электростали, когда за несколько минут до выхода на сцену Бернес, сосчитав у себя пульс, заявил, что выступать не будет. А зритель пришел только на него – остальные участники концерта были всего лишь приложением, не больше. Но Бернесу было все равно, что подумает зритель, когда речь касалась его личного здоровья. Поэтому он надел пальто и направился прямиком к выходу. Остановить его сумел только устроитель концерта Павел Леонидов, который решительно встал перед дверью и заявил, что закатит грандиозный скандал, если Бернес не передумает. Это заявление отрезвило певца, и он остался. Но с Леонидовым отношения порвал.

И все же, как Бернес ни старался, но обмануть судьбу ему не удалось. В конце 60-х ему исполнилось всего 55 лет, когда его здоровье начало резко ухудшаться. Особенно много хлопот стало доставлять артисту сердце. Весной 1969 года Бернес даже лег в клинику, чтобы подлечиться. Именно в те дни Бернес и записал на пластинку свою самую знаменитую песню – «Журавли», которая, как показали дальнейшие события, стала его реквиемом. Запись проходила в июне 1969 года, и Бернес приезжал на студию из больницы уже тяжелобольным человеком – исхудавшим, бледным. Как вспоминает поэт Константин Ваншенкин:

«Когда я последний раз навестил Марка дома, он лежал на диване, а, прислоненная к стене, стояла на серванте незнакомая мне его фотография. Оказалось, что приезжали снять его для „Кругозора“, и он поднялся и надел пиджак.

Он смотрел со снимка живыми, пожалуй, даже веселыми глазами.

– Удачный снимок, – сказал я.

– Это последний, – ответил он спокойно и еще пояснил: – Больше не будет.

– Да брось ты глупости! – возмутился я и произнес еще какие-то слова.

Он промолчал: он знал лучше».

О тогдашнем состоянии Бернеса можно судить и по такому случаю. Незадолго до смерти он попал в аварию – его «Волга» столкнулась с «Фольксвагеном». Машина певца была повреждена, однако Бернес, всю жизнь с особенной любовью относившийся к автомобилям, даже не подумал заниматься ее ремонтом. Видимо, чувствовал, что она ему скоро не понадобится. И предчувствия его не обманули.

В конце июня Бернесу стало совсем плохо. Врачи, обследовавшие его, предположили, что у него инфекционный радикулит. Артиста положили в институт на Хорошевском шоссе. Однако там при более тщательном обследовании был поставлен тот самый страшный диагноз, от которого Бернес убегал всю свою жизнь, – неоперабельный рак корня легких. Бернеса срочно перевели на Пироговку к Перельману, однако о диагнозе говорить не стали. Поэтому какое-то время он еще надеялся на спасение. И жена старалась всячески поддерживать его в этой мысли. Она навещала его в больнице практически ежедневно (а он пролежал там 51 день) и за это время сама похудела на 18 килограммов. У нее открылось язвенное кровотечение, она не ела, почти не пила – ей было некогда. Утром бежала в больницу и сидела там весь день. Когда Бернес наконец засыпал, она вечером мчалась к шоссе, чтобы поймать машину и доехать к детям.

Марк Бернес скончался в субботу 17 августа 1969 года. А в понедельник готовился к выходу Указ о присвоении ему звания народного артиста СССР. И так как посмертно этого звания в СССР не давали, то указ, естественно, отменили.

Незадолго до смерти Бернес сказал своему приемному сыну Жану: «Запиши на кассету несколько моих песен – „Три года ты мне снилась“, „Романс Рощина“ и „Журавли“, и на моей панихиде включите только их. Никакой траурной музыки». Но сказал это Бернес как бы в шутку. Однако родственники это его последнее желание исполнили.

А потом начались мытарства: где похоронить Бернеса? Еще в клинике на Пироговке он опять же шутя сказал: «Было бы хорошо, если бы меня похоронили на Новодевичьем». И жена сделала все возможное, чтобы это желание было исполнено. Похороны были многолюдными. Вокруг Дома кино творилось нечто невообразимое, да и на кладбище тоже не обошлось без эксцессов – некоторые буквально бежали по могилам, чтобы попрощаться со своим кумиром. Но от правительства никто не пришел, что вполне объяснимо: к тому времени Марк Бернес уже давно перестал входить в когорту придворных артистов.

С момента ухода из жизни Марка Бернеса минуло почти сорок лет. Давно забылись скандалы вокруг его имени, слухи о его тяжелом характере. Зато остались роли в кино, сыгранные им, песни в его исполнении. Те же «Шаланды», «Темная ночь», «Журавли». А на доме по Малой Сухаревской улице, где он жил в последние годы, красуется мемориальная доска. И пока память об актере будоражит наше сознание – значит, он живет.

17 августа – Александр ВАМПИЛОВ

Этот талантливый писатель в течение нескольких лет никак не мог добиться постановки своих пьес ни в одном из советских театров. И вот наконец, когда ему это с большим трудом удалось, он нелепо погиб буквально накануне своего собственного дня рождения, а также своего рождения как знаменитого драматурга. В итоге слава нашла его только после смерти.

Александр Вампилов родился 19 августа 1937 года в райцентре Кутулик Иркутской области в обычной семье. Его отец – Валентин Никитич – работал директором Кутуликской школы (его предками были бурятские ламы), мать – Анастасия Прокопьевна – работала там же завучем и учителем математики одновременно (ее предками были православные священники). До рождения Александра в семье уже было трое детей – Володя, Миша и Галя.

Отец поначалу захотел назвать сына Львом, в честь писателя Льва Толстого. Однако затем передумал. В тот год отмечалось 100-летие со дня гибели А. С. Пушкина, поэтому сыну дали имя, соответствующее этой дате, – Александр. Причем будущее своего сына Валентин Никитич предсказал уже тогда. В письме жене, находившейся тогда в роддоме, он писал: «Я уверен, что все будет хорошо. И, вероятно, будет разбойник-сын, и боюсь, как бы он не стал писателем, так как во сне я все вижу писателей…»

К сожалению, воспитывать своего сына Валентину Никитичу так и не довелось. Буквально через несколько месяцев после его рождения один из учителей его же школы написал на него донос в НКВД. Валентина Никитича арестовали и причислили к «панмонголистам» – так энкавэдэшники называли тех, кто якобы ратовал за воссоединение Бурятии, Монголии и двух национальных округов. Обвинение было тяжким и не давало арестованному никаких шансов на выживание. Суд приговорил его к расстрелу, который и был произведен в начале 1938 года под Иркутском. Только через 19 лет Валентина Вампилова реабилитировали.

Объяснять читателю, что такое жить с клеймом родственника «врага народа», думаю, нет необходимости. Семья Вампиловых жила очень трудно, буквально перебиваясь с хлеба на воду. Родственники Валентина Никитича еще при его жизни недолюбливали его русскую жену, а когда Вампилова-старшего не стало, они и вовсе отвернулись от нее. Анастасия Прокопьевна продолжала работать в школе, и ее зарплаты едва хватало, чтобы содержать себя и четверых малолетних детей. Свой первый в жизни костюм Саша Вампилов получил только в 1955 году, когда закончил десять классов средней школы.

Саша рос вполне обычным мальчишкой, и никаких особенных талантов в нем его близкие долгое время не различали. Мать позднее признавалась: «Мы, родные, долго не видели в Саше таланта. Он не любил говорить о себе, об успехах и о работе. Да и не так много было у него этих успехов, трудно ему приходилось…»

Однако первый талант будущего драматурга проявился еще в школе, где Александр самостоятельно выучился играть на гитаре, мандолине и домбре.

Закончив школу, Вампилов поступил на историко-филологический факультет Иркутского университета. Уже на первом курсе он стал пробовать свои силы в писательстве, сочиняя короткие комические рассказы. В 1958 году некоторые из них появляются на страницах местной периодики. Через год Вампилова зачислили в штат иркутской областной газеты «Советская молодежь» и в Творческое объединение молодых (ТОМ) под эгидой газеты и Союза писателей. В 1961 году вышла первая (и единственная при жизни) книга юмористических рассказов Александра. Она называлась «Стечение обстоятельств». Правда, на обложке стояла не его настоящая фамилия, а псевдоним – А. Санин.

В 1962 году редакция «Советской молодежи» решает послать своего талантливого сотрудника Вампилова в Москву на Высшие литературные курсы Центральной комсомольской школы. Проучившись там несколько месяцев, Александр возвращается на родину и тут же поднимается на одну ступеньку выше в своей служебной карьере: его назначают ответственным секретарем газеты. В декабре того же года в Малеевке состоялся творческий семинар, на котором Вампилов представил на суд читателей две свои одноактные комедии: «Воронья роща» и «Сто рублей новыми деньгами».

В 1964 году Вампилов покидает «Советскую молодежь» и целиком посвящает себя писательству. Вскоре в Иркутске выходят два коллективных сборника с его рассказами.

Через год после этого Вампилов вновь отправляется в Москву, в надежде пристроить в один из столичных театров свою новую пьесу «Прощание в июне». Однако эти попытки тогда закончились безрезультатно. В декабре он поступает на Высшие литературные курсы Литинститута. Здесь зимой 1965 года произошло его неожиданное знакомство с модным в те годы драматургом Алексеем Арбузовым. Случилось это при следующих обстоятельствах.

Александр периодически захаживал на Центральный телеграф за почтой и деньгами. И вот в один из таких приходов он заметил там знаменитого драматурга, славе которого тайно завидовал. Не теряя ни минуты, Вампилов подскочил к знаменитости и буквально прокричал ему в ухо:

– Здравствуйте, Алексей Николаевич!

Арбузов от неожиданности вздрогнул, оглянулся и вдруг попятился назад. То ли он испугался, что этот чернявый провинциал в стареньком драповом пальто начнет клянчить у него деньги, то ли еще чего-то, но выражение его лица не сулило начинающему драматургу ничего хорошего. Однако Вампилов не растерялся. Быстро сунув руку за пазуху, он извлек на свет несколько листов исписанной бумаги и произнес:

– Я был на семинаре одноактников, который вы вели. Вы меня не помните?

– Нет, не помню, – искренне ответил Арбузов и уже повернулся, чтобы уйти.

Однако Александр не дал ему этого сделать. Протянув впереди себя свои листочки, он сказал:

– У меня с собой оказалась моя новая пьеса, вы не могли бы ее посмотреть?

Арбузов какое-то время медлил, видимо, раздумывая, как поступить. Было видно, что ему не очень хочется иметь дело с начинающим писателем, но последний смотрел с такой надеждой, что драматург не выдержал. Он взял из рук Вампилова пьесу и положил ее в свой портфель.

– Хорошо, я прочитаю ваше сочинение, – сказал затем Арбузов. – Только ответ я вам дам не скоро. Позвоните мне, когда закончится чемпионат мира по хоккею.

Пьеса «Прощание в июне», которую Вампилов вручил Арбузову, понравилась маститому драматургу. Поэтому, когда Александр позвонил ему через несколько дней домой, тот пригласил его к себе. Их встреча длилась несколько часов и произвела на Вампилова потрясающее впечатление. После нее он несколько дней ходил вдохновленный и рассказывал о ней всем своим друзьям. Правда, пробить эту пьесу в столице ему так и не удалось: первым ее поставил на своей сцене в 1966 году Клайпедский драмтеатр. По этому поводу в декабре того года Вампилов дал интервью газете «Советская Клайпеда», которое оказалось (по злой иронии судьбы) единственным в жизни талантливого драматурга.

В том же году Вампилов вступил в Союз писателей.

Как и все провинциалы, учившиеся в Литературном институте, Вампилов жил в общежитии. Все свободное время он отдавал двум занятиям: или писал, или пил вместе с однокурсниками на общежитской крыше. В компании он был незаменимым человеком, настоящим заводилой. От его шуток хватались за животы даже самые отпетые острословы. Отмечу, что одним из его друзей был и Николай Рубцов, дела которого тогда шли неважно.

– Ты чего грустишь, Николай? – спрашивал его иногда Вампилов. – Опять не печатают? Ну и плюнь! Меня тоже не печатают, но я же не плачу. Пойдем лучше ко мне выпьем!

И они шли в комнату к Вампилову. Там Александр доставал пачку черного чая, заваривал его покрепче, и они с Рубцовым коротали время за тихой мужской беседой.

Свою первую пьесу Вампилов написал в 1962 году. Это были «Двадцать минут с ангелом». Затем появились «Прощание в июне» (именно ее читал Арбузов), «Случай с метранпажем», «Старший сын», «Утиная охота» (обе – 1970), «Прошлым летом в Чулимске» (1972) и другие. У тех, кто их читал, они вызывали самые горячие отклики, однако ставить их не брался ни один театр в Москве или Ленинграде. Только провинция привечала драматурга: к 1970 году сразу в восьми театрах шла его пьеса «Прощание в июне». А вот родной иркутский ТЮЗ, который теперь носит его имя, при жизни Вампилова так и не поставил ни одну из его пьес.

Рассказывает О. Ефремов: «Мы прозрели не сразу. Когда была напечатана „Утиная охота“, у критиков не нашлось ни одного слова, чтобы объяснить природу появления такого персонажа, как Зилов. Странный и „безнравственный“ персонаж „Утиной охоты“, предложенный обществу для осмысления, даже не был принят в расчет. Его, Зилова, психологический опыт казался какой-то чудовищной аномалией…»

К 1972 году отношение столичной театральной общественности к пьесам Вампилова стало меняться. «Прошлым летом в Чулимске» взял себе для постановки Театр имени Ермоловой, «Прощание…» – Театр имени Станиславского. В марте проходит премьера «Провинциальных анекдотов» в Ленинградском БДТ. Даже кино обращает внимание на Вампилова: «Ленфильм» подписывает с ним договор на сценарий «Сосновых родников». Казалось, что удача наконец-то улыбнулась талантливому драматургу. Он молод, полон творческих сил и планов. Благополучно складывается и его личная жизнь с женой Ольгой. И вдруг – нелепая гибель.

17 августа 1972 года, за два дня до своего 35-летия, Вампилов вместе со своими друзьями – Глебом Пакуловым и Владимиром Жемчужниковым – отправился на отдых на озеро Байкал.

Вспоминает В. Шугаев: «В тот день я вернулся в Иркутск из поездки, увидел вечером темные Санины окна и вспомнил, что он собирался на Байкал. Ближе к полуночи громко и длинно зазвонил телефон.

– Старик, это Глеб. Саня утонул. Я из больницы звоню. Лодка перевернулась. Меня вот спасли, а его нет.

Звонил из Листвянки Глеб Пакулов, иркутский литератор, владелец этой проклятой лодки, которую когда-то мы помогали ему перевозить на Байкал…»

Что же произошло в тот день? Вот как описывает случившееся Ю. Нагибин:

«Глебушка (Пакулов) в смерти Вампилова не виноват, просто в нем сильнее оказалась сила жизни. Когда их лодка опрокинулась вблизи берега, Глебушка стал истошно орать, и случившиеся на берегу люди пришли ему на помощь. Гордый Вампилов молчал, и в ледяной воде разорвалось сердце. Спасать надо в первую очередь того, кто молчит…»

По описанию свидетелей происшедшего, лодка, в которой были Вампилов и Пакулов, зацепилась за топляк и перевернулась. Пакулов схватился за днище и стал звать на помощь. А Вампилов решил добраться до берега вплавь. И он до него добрался, коснулся ногами земли, и в этот момент у него не выдержало сердце.

Через несколько дней Александра Вампилова хоронили на Радищевском кладбище. Проститься с ним пришли его родные, друзья и люди совершенно незнакомые. И здесь, на кладбище, произошли два странных события, которые многие истолковали как мистические. Во-первых, его друзья забыли принести с собой веревки, на которых следовало опускать гроб в могилу. Как только это обнаружилось, они бросились к кладбищенскому сторожу, но того на месте не оказалось. Стали искать его по всему кладбищу и в конце концов нашли. Пока тот вернулся в свою сторожку, пока достал веревки, пока их принесли к могиле, прошло, наверное, около часа. И все это время гроб с покойным стоял на краю могилы, дожидаясь, когда же… Вот тогда кто-то в толпе произнес: «Не хочет Саня так рано в могилу уходить…»

Эти слова еще раз вспомнили все присутствующие через несколько минут. Когда гроб наконец обвязали веревками и стали опускать в могилу, вдруг выяснилось, что яма маловата…

Страницы: «« 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

После смерти жены известный писатель Эрик Ньюборн погружается в глубокую депрессию и становится отше...
В основе книги исповедь человека, которому Бог доверил необычное служение: финансово помогать слугам...
Куча армейских приколов в чёрной огранке. Не хвалебная, но и не разрушающая повесть о буднях советск...
Автор книги – Константин Александрович Крулев – практикующий врач, кардиолог с большим опытом работы...
На территории Ногайского района Дагестана орудует банда мурзы Арсланбекова. Благородный воин и народ...
В книгу вошли 13 рассказов и повесть «Долина Ужаса» – о приключениях знаменитого сыщика и его друга ...