Рим. Цена величия Голубева Юлия

I

Торговый финикийский корабль, ощетинившись рядами поднятых весел, стоял недалеко от Остии. Туман густой пеленой висел над морем, обволакивая судно молочной пеной. Слабые отблески остийского маяка изредка прорывали белесую завесу, и гребцы отдыхали, выжидая, когда взойдет солнце и ветер разгонит туман.

Смуглый финикиец, владелец корабля, заметно нервничал, его длинные пальцы нетерпеливо барабанили по бортику. Досадная задержка его раздражала. Плавание с самого начала шло неудачно. Из-за пробоины намокла часть тюков с благовониями, а некоторые амфоры с драгоценным вином оказались надтреснуты. Пробоину за немалые деньги залатали в порту Александрии, на судно погрузили закупленную по случаю отборную пшеницу, но то ли египтянин оказался мошенником, то ли виновата была проклятая сырость в трюмах – груз оказался подпорчен расплодившимся с невероятной скоростью жучком.

Финикиец еще раз горестно вздохнул, прикинув в уме убытки, и в очередной раз пожалел, что взял недостаточную плату со своих случайных попутчиков. В Александрии к нему подошел пожилой римлянин и, не назвавшись, попросил доставить в Остию его с семьей. Торговца пленили дивные глаза его дочери, закутанной в паллу, и он согласился, надеясь втайне на более близкое знакомство с таинственной римлянкой. Но надежды не оправдались: девушка ни разу не показалась из своей каюты, где преданно ухаживала за больным отцом, жестоко страдавшим от морской болезни. Зато его жена, пышнотелая матрона с величественной осанкой, не в меру болтливая и злоязычная, не давала покоя разговорами, но выведать, кто они и зачем едут в Рим, финикиец так и не смог. Разговорчивая матрона тут же замолкала или принималась разглагольствовать на другую тему. Поэтому, едва завидев берега Остии, уставший от несносной женщины и непонятных тайн торговец вздохнул с облегчением.

Финикиец мысленно взмолился далеким богам его родной земли, но даже малейшая рябь не всколыхнула море, а туман угрожающе потянулся на палубу, скрыв из виду корабельный нос, украшенный гордым ликом Астарты.

И тут боги ниспослали финикийцу утешение! Таинственная римлянка с прекрасными глазами появилась на палубе – видимо, известие, что показался остийский маяк, уже достигло каюты. Она быстро огляделась по сторонам, с наслаждением вдыхая морской воздух, и встала на носу, нетерпеливо вглядываясь вдаль. Ее маленькая изящная ножка, обутая в желтую сандалию, раздраженно постукивала в такт неторопливым взмахам весел.

– Юния, запахнись! Подхватишь простуду! – крикнула ей матрона, показавшись следом на палубе.

Но девушка лишь досадливо отмахнулась, назло отбросив паллу с плеч и распустив взмахом руки чудные белокурые волосы.

– Вот бесстыжая! Марк Юний, не стой как истукан, скажи своей дочери, чтоб оделась.

Пожилой мужчина с бледным лицом, иссушенным морской болезнью, не отвечая ей, подошел к торговцу. Между ними завязался разговор, в течение которого финикиец не сводил масленых глаз с дочери римлянина.

Матрона заметила его нескромные взоры и сама подошла к девушке:

– Юния, не позорь славное имя своих предков. Смотри, как вожделенно пялится на тебя этот неотесанный финикиец. Если ты не накинешь паллу…

Девушка резко повернулась к женщине:

– Ты мне не мать, чтобы указывать. Здесь, в Риме, все будет по-другому, я не стану больше терпеть твои угрозы и издевательства.

Женщина опешила. Гримаса ярости исказила ее миловидное лицо, она замахнулась, но Юния мгновенно перехватила ее руку и, прижавшись к уху губами, зашептала:

– Если ты не отойдешь, то окажешься в воде раньше, чем дотронешься до меня еще раз.

Со стороны казалось, что женщины, дружески обнявшись, беседуют. Финикиец одобрительно кивнул Марку Юнию, но тот нахмурился, однако разговор вновь увлек его, и он перестал обращать внимание на женщин.

– Если ты думаешь, что твой ненаглядный Гай ждет тебя, то ошибаешься. – Голос матроны срывался от негодования. – Ты не нужна ему, каждый в Александрии знает, что у этого сорванца на уме одни шлюхи и драки.

– А кто, по-твоему, упросил нашего императора вернуть отца в Рим и восстановить в гражданских правах и звании патриция, которое он и так запятнал, женившись на бывшей рабыне? Я ненавижу тебя, Кальпурния, ты украла у меня любовь отца и опозорила славное имя Юниев. – Глаза девушки разгорелись злым черным огнем. – Я добьюсь вашего развода, когда выйду замуж за Гая. Я уверена, он помнит меня.

Юния отошла от мачехи, но та не отставала от нее. Огни маяка проступили ярче, разрывая белесый туман. Поднимался слабый ветерок. Девушка молчала и думала: «Гай, мой милый Гай! Я верю в твою любовь и наши клятвы. Мы скоро будем вместе, и Рим склонится к нашим ногам. Ты станешь императором, и весь мир будет принадлежать лишь нам двоим».

Кальпурния, угадывая мысли Юнии, решила еще подлить масла в огонь:

– Скоро ты убедишься, что не нужна ему. Кто будет встречать нас? Толпа нищих голодранцев, вымаливая ассы? Достойная встреча для будущей императрицы Рима! Я добьюсь согласия отца посадить тебя под замок и выдать замуж за старого богача. Сама подберу тебе мужа, может, им будет вольноотпущенник, который захочет взять дочь славного, но обедневшего Силана? Я сгною тебя заживо, заморю голодом, если ты откажешься подчиниться моей воле. Знаешь о казни весталок, которые нарушают обет целомудрия? Тебя ждет эта пытка, я сложу голову свою, но сломлю твой дух, гордая Юния Клавдилла.

Юния вздрогнула. Она не знала, что мачеха питает к ней такую сильную ненависть. Когда они жили в Александрии, Кальпурния была при муже ниже травы, лишь в дни его отъездов мучила свою падчерицу, без вины била по щекам и сажала на хлеб и воду. Красота Кальпурнии, которой она соблазнила Силана, начала увядать, а вот Юния расцвела под жарким египетским солнцем. Когда свои волосы выпадают, несмотря на всякие притирания, а роскошь волос соперницы заставляет поэтов посвящать ей эпиграммы, тут уж без зависти не обойдешься. Чего только не предпринимала Кальпурния, чтобы наложить проклятье на падчерицу! Все александрийские ведьмы плели козни, зарывали ее волоски в землю на перекрестках семи дорог, кололи булавками восковые куколки, приносили жертвы Гекате. Но черная богиня не хотела помогать им. Только эта бессмертная знала тайну Юнии Клавдиллы и Гая Калигулы, что неразрывно связала их жизни, лишь амулет, посвященный трехглавой Гекате, был тому свидетелем.

Неожиданно подошел отец. Ему вновь стало плохо. Малейшая качка приводила его в ужас, с чем гордое сердце не желало мириться, и он искал поддержку у дочери, а не у язвительной жены.

– Кальпурния, спустись вниз, приведи в порядок вещи, скоро мы уже войдем в устье Тибра.

К облегчению Юнии, мачеха удалилась, послав ей лишь взгляд, полный неприкрытой враждебности.

– Дочка, почему вы так ненавидите друг друга? Я мечтал, что она заменит тебе мать. Бедная Клавдия даже не успела увидеть, какой ты родилась красивой, Танатос унес ее душу на елисейские поля. Я очень любил Клавдию, а ты совсем не похожа на нее. У твоей матери был скромный нрав, ты же вся в меня. Боги ошиблись – у тебя душа воина, а не нежной девушки.

– Отец, я не хочу жаловаться на Кальпурнию, но она пророчит мне несчастья, я боюсь ее злого языка. Она уверена, что Гай разлюбил меня.

– Юния, милая, я на твоем месте не стал бы полагаться на чудо. Вы не виделись более десяти лет, разве возможно, чтобы чувства того, кто слывет на всю империю ветреником и распутником, пережили столь долгий срок? Вы были малыми детьми, когда вас разлучили. Подумай, стоит ли тешить себя бесплотной надеждой?

Черные глаза девушки разгорелись еще ярче. Маленькие изящные ручки сжались в кулаки так сильно, что розовые ноготки впились в ладони.

– А кто, отец, вытащил нас из захолустья? Я уверена, что именно Гай сумел умолить императора Тиберия восстановить тебя в гражданских правах, которых наша семья лишилась еще при божественном Августе.

– Ты хорошо знаешь историю нашего славного рода, но мало что смыслишь в людях. Тиберий справедлив, и твой Калигула тут вовсе ни при чем. За эти годы ты не получила ни одной весточки от него. А назвать дивную Александрию захолустьем, – отец гневно поглядел на дочь, – это, право, уже слишком. Вся империя восхищается нашим городом, превосходящим по красе даже суетный Рим. Наша библиотека, храмы, роскошные сады… мне будет не хватать дорогих сердцу мест для прогулок.

Юния Клавдилла закуталась в свой плащ и, не дослушав, отошла от отца. Ей не хотелось, чтобы он заметил ее злые слезы. И никто в целом свете не сумел бы убедить ее в неверности Гая.

Подул сильный ветер, наконец наполнив парус, и корабль быстро приблизился к гавани, лавируя между стоящими на якоре судами. Статуя огромного Нептуна выросла на берегу. Взгляд грозного бога с широкой бородой и мускулистым торсом был устремлен в морскую даль, а постамент и нижнюю часть туловища окружали леса: ваятели, спешившие к ежегодному празднику владыки океанов, еще не закончили свою работу, и стук их маленьких молоточков разносился по округе, долетая даже до корабля с величественной чужеземной богиней. Мраморные колонны остийского храма Аполлона гордо возносились в небо, вершины их терялись в тумане. А там далеко был Рим.

Капитан кричал, что прибыл корабль из Александрии. Юния напряженно вглядывалась в толпу. Работа кипела на пирсе: разгружались суда из далеких провинций, благовония и пряности источали дивный аромат, перебиваемый въедливым запахом свежей рыбы. Рабы таскали на мощных плечах тюки с товарами, перекатывали амфоры с вином из Родоса, тут же калеки, шатаясь меж приезжими, выпрашивали хлеб. Портовые девки зазывали моряков. И вся эта толпа создавала такой невообразимый шум, что у Юнии зазвенело в ушах.

Тонкая полоска воды отделяла ее от величия или разочарования, но только боги ведали будущее.

Они наконец причалили, и рабы сбросили деревянный настил. Финикийский торговец поспешил сойти вниз, забыв попрощаться, и теперь Силану и его семье приходилось терпеливо дожидаться, пока рабы выгрузят из трюма товар. Юний шумно вздохнул: ему хотелось поскорее почувствовать под ногой землю, а не зыбкое днище и пропустить стаканчик-другой вина.

Попрошайки мельтешили вокруг, норовя что-нибудь стащить. Несколько вигилов важно наблюдали издали за разгрузкой.

В конце концов шаткий настил освободился, и Марк Юний, к своему облегчению, наконец ступил на твердую почву, радостно озираясь вокруг. Теперь галерные рабы выгружали их вещи. Но Юния все еще стояла на корме.

Где же Гай? Неужели он так и не приехал? Может, не сумел найти ее среди этого скопища людей? Она медлила сходить на землю, напряженно вглядываясь в толпу.

– Спускайся, глупая гусыня! – раздался рядом голос Кальпурнии. В руках ее был резной ларь с фигурками пенатов. – Нет твоего бездельника, пьянствует в римском лупанаре. Думала, встречать ее приедет!

Юния посторонилась, пропуская мачеху. «Чтоб ты грохнулась, старая развалина», – только и успела подумать она, как Кальпурния, ступив неверной ногой на настил, поскользнулась и под всеобщий хохот съехала вниз. Силан кинулся к ней и помог подняться, отряхивая столу. Мачеха была раздосадована, посылала гневные взоры смеющимся и осыпала упреками неповинного мужа.

Неожиданно собравшаяся толпа заволновалась, подобно морской глади, которую будоражит налетевший ветер, зеваки отхлынули в сторону…

И случилось чудо, которого так ждала Юния! Огромный раб-нумидиец с эмблемой цезаря на груди подбежал к кораблю, взлетел на палубу и пал ниц перед девушкой, протягивая пергаментный свиток:

– Письмо Юнии Клавдилле. Госпожа, не гневайся за досадное опоздание. Сейчас прибудут твои носилки.

Дрожащей рукой Юния взяла свиток, но не успела развернуть, как раззолоченные носилки под белоснежным балдахином, поддерживаемые высоченными черными рабами, приблизились к кораблю. Длинноволосая рабыня посыпала лепестками роз деревянный настил и жестом пригласила девушку спуститься.

– Моя госпожа, меня зовут Гемма, я принадлежу тебе. – Она низко поклонилась. – Нам дан приказ доставить тебя немедленно в Рим на Палатин, где давно уже ожидают.

Юния медленно сошла по настилу. Сердце ее счастливо трепетало, ладонь нервно сжалась, сминая свиток с драгоценным посланием. Раб поднял ее как пушинку и усадил в носилки.

– Какие будут приказы, моя госпожа? Мое имя Ботер, я раб наследника императора, – сказал он, не поднимая глаз. – Здесь для тебя оставлен кошель с золотыми, угодно будет что-нибудь купить?

– Передай деньги моему отцу, пусть они найдут достойный экипаж, чтобы добраться до Рима.

– Об этом уже позаботились, госпожа Юния.

Раб отошел, чтобы отдать приказ насчет отъезда. Юния приподняла занавес носилок: отец и ненавистная мачеха, позабыв приличия, с открытыми ртами смотрели на происходящее.

– Да падет проклятье на твою голову, Кальпурния. Злой язык подвел тебя на этот раз. Мой верный возлюбленный помнит обо мне. Отец, встретимся в Риме.

И рабы, бережно поддерживая свою драгоценную ношу, опустили носилки на изящную повозку, запряженную двумя небольшими тонконогими лошадками. Возница хлестнул кнутом, и они тронулись в путь. Рабы-носильщики побежали рядом.

Юния легла на мягкие подушки, рабыня сняла с нее пахнущую соленым ветром столлу, обтерла нежную кожу девушки губкой с душистым маслом, сделала легкий массаж, помогла облачиться в нежно-розовую тунику, надушила благовониями и принялась расчесывать волосы, ловко укладывая их в замысловатую прическу на греческий манер. Оттягивая с трепетом миг, когда она развернет свиток, таящий для нее все блага мира, девушка посмотрелась в золоченое зеркало и счастливо вздохнула. Как она красива, Гай не будет разочарован после стольких лет разлуки. При виде торопливого неровного почерка сердечко ее затрепетало.

«Гай Цезарь – Юнии Клавдилле.

Единственная моя! Я ждал тебя все эти годы, ускоряя, как мог, твой приезд. Я люблю тебя так же сильно, как и тогда, в далекой Антиохии, когда перед алтарем Астарты мы давали наши клятвы. Волнуюсь, помнишь ли меня, не привязалось ли твое сердце к другому. Но нет, чувствую всей душой, что осталась ты мне верна, моя незабываемая Юния. Vale![1]»

Юния прижала свиток к губам и откинулась на подушки. Все ее надежды, чаяния исполнились. Ошиблась старая Мартина – она будет счастлива со своим возлюбленным!

Истерзанное разлукой и тревогой сердечко наконец притихло, наполнившись сладостными воспоминаниями детства…

II

…Тот жаркий день изменил размеренную жизнь звезды Египта Александрии.

На улицах было тихо. Многолюдный рынок опустел, лавки закрылись. По улицам невозможно было пройти, песок из сердца Африки наводнил город. Только городские старейшины и Марк Юний Силан вместе с маленькой дочкой в плотно закрытых носилках ожидали в порту прибытия правителя всех восточных провинций. Площадь, окруженная чудными дворцами и храмами, была печально безлюдна. Столбики песка, гонимые ветром, кружились меж колоннами портиков, разбиваясь о многочисленные статуи богов. Священную птицу египтян – мраморного ибиса с перевитым змеей постаментом – засыпало почти до самого верха, торчал только изогнутый клюв. Греческий Гермес в крылатых сандалиях неподалеку от каменных сфинксов выглядел не лучшим образом. Лишь белоснежный фаросский маяк вдали сиял во всем своем великолепии.

Прошел уже не один час, рабы без конца приносили прохладное вино, не спасали даже холодные примочки на лоб. Маленькой Юнии не сиделось в носилках, она без конца выглядывала, получая всякий раз нагоняй от отца. Песок уже успел набиться внутрь. Наконец корабль бросил якорь. Рабы расстелили дорогие ковры и прикрыли сход огромными пальмовыми листьями, чтоб песок не потревожил правителя. Юния с интересом наблюдала за этими приготовлениями. Ей не терпелось увидеть прославленного полководца и его знаменитую жену. Германик и Агриппина! Повторяя эти имена, она засыпала каждую ночь, и во сне ей снились битвы с воинственными германцами. Ей хотелось стать легионером, а отец смеялся над ней.

Однако девочке пришлось разочароваться в своих ожиданиях. Знаменитый полководец сошел на берег босиком, в простой греческой одежде, за ним следом спустилась женщина, закутанная в широкий плащ. Юния откинулась на подушки. Она даже не пожелала смотреть, как разгружали багаж правителя, как ее отец говорил приветственную речь. Ей хотелось домой, в прохладу крытого садика с фонтаном. Девочке было обидно – прождать столько часов под обжигающим песком сирокко и не увидеть огромного, как ей представлялось, корабля, множества легионеров в сверкающих доспехах, властного командира, его красивую неустрашимую жену. Но вдруг занавески раздвинулись, и глаза девочки встретились с внимательным взглядом рыжеволосой незнакомки.

– Вы посмотрите на эту царицу Египта, сидит одна, – сказала женщина. – Давай знакомиться, маленькая Юния Клавдилла. Я – Агриппина.

Юния удивленно воззрилась на нее и даже не сразу догадалась отвесить учтивый поклон:

– Откуда ты знаешь меня?

– Заметила, как маленькая девочка выглядывала из носилок, а Силан сказал, что ты – его дочь. Выходи, отправимся вместе на маяк. Мы с Германиком давно мечтали осмотреть это чудо света.

– Госпожа, песок засыплет нас с ног до головы, лучше переждать несколько дней.

– А я думаю, не стоит нам медлить.

Агриппина чуть ли не силой вытащила Юнию из носилок. Юния зажмурилась, ожидая порыва сирокко, но удивлению ее не было предела, когда она поняла, что ветер перестал дуть, будто по мановению руки Сераписа, верховного бога.

– О боги! – воскликнула девочка. – Хорошая примета для начала дел нового правителя. Слава Изиде, теперь голод в Египте прекратится.

Агриппина обняла ее:

– Ты так похожа на мою дочку Друзиллу! Она сейчас в Риме, и я сильно скучаю по ней. Пойдем познакомлю тебя с мужем.

Однако Германик не столь сильно заинтересовался маленькой девочкой, лишь вежливо кивнув в ответ на ее приветствия. Он внимательно слушал старейшин, которые наперебой жаловались на перекупщиков зерна.

– Да, правитель, – торопливо говорил один из них, – зерна достаточно, хотя последний урожай был плох, но амбары ломятся от того, что было ссыпано в них еще два года назад. Перекупщики держат высокие цены, поставляя зерно на продажу в малых количествах. Немногие могут позволить себе купить даже толику.

– Я разберусь. – Голос Германика был громок, он произносил слова быстро и отрывисто. – Надо созвать совет на площади как можно быстрее. Пусть все соберутся к полудню, и я с ними потолкую.

Юния с Агриппиной поднялись на маяк. Чудо света поражало своим великолепием. Огромная квадратная башня из белого мрамора, увенчанная другой поменьше, восьмигранной, наверху которой между колоннами каждую ночь зажигался большой костер, указывающий дорогу кораблям. Юния и Силан привыкли лицезреть это чудо каждый день, а вот гости были потрясены его красотой. Германик даже пожелал лично зажечь огонь и долго любовался удивительными статуями, подробно расспрашивая об их хитроумном устройстве.

Юнию Клавдиллу отправили из порта домой, и Агриппина поехала к ним в гости. Девочке было стыдно знакомить ее, знатную римлянку, с мачехой. Отец опозорил достоинство патриция, женившись по любви на вольноотпущеннице богатого александрийского торговца. Но Агриппина оказалась более терпима к нарушениям сословных различий и нашла с Кальпурнией общий язык.

С проблемами Германик разобрался быстро, открыв государственные хлебные склады, снизил благодаря этому цены на хлеб и сделал много добра простому народу. Население Египта ликовало, воздавая славу богам, молясь за здоровье нового правителя, положившего конец бесчинствам торговцев.

Германик не задержался долго в славном городе Александра. Без лишней свиты, отказавшись от всех приглашений, вдвоем с Силаном он провел день в знаменитой на весь мир библиотеке, осмотрел грандиозные храмы Сераписа, Изиды Лохайской – богини, наиболее чтимой как в Египте, так и в Риме, вавилонской Астарты. Вместе с Агриппиной они принесли жертвы святыне Афродиты, гуляли по чудным садам, где росло больше тысячи пальм, поклонились праху Александра в прозрачной гробнице.

Затем Германик уговорил Силана сопровождать его в путешествии по Нилу в глубь Египта, о чем давно мечтал. По просьбе Агриппины Юний взял с собой дочь: жена правителя, тоскуя по дочкам, привязалась к очаровательной белокурой малышке.

Юния отчетливо помнила это долгое плавание по огромной реке с пузатыми пальмами по берегам. Они осматривали пирамиды, священного Сфинкса, охраняющего вечный сон фараонов, бродили по развалинам древних Фив.

Но самое поразительное впечатление оставили в детской памяти колоссы Мемнона. Задрожав от страха при первых звуках жуткого плача, Юния обхватила колени Агриппины, путаясь в складках ее столы:

– Мама, мама, спаси меня! О, боги! Это наша смерть!

Германик оторвал ее от жены, резко повернул к себе. У Юнии от ужаса перехватило дыхание, когда она увидела его злые глаза.

– Никогда не бойся ничего. Этот колосс нарочно так устроен, чтоб наводить ужас на суеверных людей. У него в горле трубка, а в пустой груди воздух, который, нагреваясь на восходе солнца, как сейчас, поднимается потоком и выходит через горло. И прекрати реветь!

Но уговорить Юнию, что это не плохое предзнаменование, а просто задумка древнего фараона для устрашения врагов, не получилось. Ее беспрестанные слезы ухудшили всем настроение. И даже Агриппина погрузилась в мрачную задумчивость. Интуиция не подвела ее. На следующий день Германик получил известия из далекого Рима.

Тиберий перед лицом сената сурово осудил Германика за нарушение предписания божественного Августа, согласно которому сенаторам и всадникам было запрещено приезжать в Египет без особого разрешения. Это был один тех указов, изданных в целях безопасности Рима и преграждавших доступ в одну из богатейших провинций. Тиберий подозревал, что популярный в народе и армии Германик может, захватив даже малыми силами ключи[2] к Египту, удерживать их в своей власти и прекратить поставки продовольствия Риму.

Эти известия несли в себе огромные неприятности – что может быть хуже, чем немилость всемогущего цезаря? Это расстроило Германика и заставило повернуть назад.

Агриппина уже не играла с Юнией, а проводила больше времени с мужем. Девочка скучала. Лишь под вечер добрая женщина приходила пожелать ей спокойной ночи и, ненадолго задерживаясь около ее кроватки, рассказывала Юнии о своем сыне. Именно тогда девочка впервые услышала о Гае. Он, как объяснила Агриппина, был оставлен в Антиохии на попечении наставника за постоянное непослушание. Чаще всего Клавдилла просила рассказать ей, как маленький Гай усмирил мятежных легионеров.

Воины очень любили сына Германика, беззаботно разгуливавшего по лагерю в простой солдатской одежде и грубых сапожках. Именно из-за них он и получил среди солдат свое прозвище Калигула (Сапожок), которое носил с гордостью.

После кончины Августа легионы подняли бунт, и Германик, опасаясь за жизнь близких, отправил семью в Треверы. Но солдаты даже не дали повозке, где сидела Агриппина с детьми, выехать за пределы лагеря. На коленях они умоляли не отсылать любимого Сапожка, клялись в верности и тут же пообещали выдать всех мятежников и возмутителей спокойствия.

– Удивительно, – сказала Юния, – но ваш сын – маленький бог, он в одиночку справился с огромным войском.

Агриппина и Германик тревожно переглянулись.

– Какой он бог, малышка? Просто маленький мальчик, которого полюбили солдаты, давно разлученные со своими семьями. Ложись спать, уже поздно, даже Калигула спит в далекой Антиохии.

Они вышли. Но через тонкие занавеси Юния услышала, как Германик сказал Агриппине:

– Все эти разговоры о его божественности мне не по душе. Этот сорванец и так мнит о себе невесть что. Солдаты тогда твердили Калигуле, что он и только он подавил мятеж, рассказывали ему байки, что, когда он станет великим императором, одержит удивительные победы. Мальчишку это жутко разбаловало.

– Да, Гай – трудный ребенок, – со вздохом согласилась Агриппина. – Нрав его сильно испортился, когда мы вернулись в Рим. Все считали мальчишку героем. На него без конца пялили глаза, приветствовали криками, оказывали всяческое внимание. Вспомни, как он…

Их голоса удалились, и Юния не услышала более ни слова. Но именно тогда у нее зародилась уверенность, что Германик завидует своему сыну. Больше жизни ей захотелось увидеть настоящего маленького бога. Вспоминая рассказы о юности богов, она думала в детской наивности, что Сапожок превзошел их подвиги. Ведь Гай подавил опасный мятеж целого войска, спас мать, отца и самого цезаря.

Весь обратный путь в Александрию Юния уговаривала отца отправиться с Германиком в Сирию, но Силан колебался. Двадцать лет он прожил в Александрии, и тяжело было сниматься с насиженного места. Но Юния догадывалась о причинах его нежелания. Отец до смерти боялся качки на корабле, приступы морской болезни одолевали его, если на море поднималась хоть малейшая рябь. Но Юнию это мало волновало. Образ белокурого мальчика не давал ей покоя даже в снах, он являлся ей весь сияющий, с лавровым венком, протягивал руки и манил за собой. Желание увидеть его преследовало девочку, как наваждение. Но она умело скрывала от всех свои мысли – ни Агриппина, ни тем более Германик не догадывались ни о чем. Жена правителя больше не рассказывала ей историй о Гае, и Юния невзлюбила ее за это, однако по-прежнему к ней всячески ластилась. Большую роль в привязанности к ней Агриппины играло и явное сходство с Друзиллой, самой любимой и красивой из дочерей. Агриппина как-то сказала девочке, что Германик и сам завел разговор с Силаном, чтобы тот с семьей сопровождал его в Сирию. Из Антиохии приходили плохие новости. Новый наместник Гней Пизон, назначенный Тиберием, строил козни, и Германику нужна была поддержка нового друга. И Силан сдался…

Покачивание носилок убаюкало Юнию Клавдиллу, и она задремала, по-прежнему прижимая к груди драгоценное письмо. Рабыня тихонько обмахивала ее опахалом. Они продвигались по Остийской дороге и через Раудускуланские ворота в стене Сервия Туллия вступили в Вечный город. Девушка даже не заметила, как носилки перекочевали вновь на плечи дюжих рабов. Усталость и пережитые волнения не выпускали Юнию из царства Морфея, а громкий шум толпы лишь заставил ее перевернуться и застонать во сне, но Гемма ласково обтерла ей лоб влажным душистым лоскутом, и Юния проспала до самого Палатина, ни разу не кинув взгляд на долгожданный Рим. Она не увидела и знаменитого Аппиева акведука, храма Дианы на Авентинском холме, мимо которого они проезжали, даже Большой цирк вряд ли заинтересовал бы ее, открой она в тот миг глаза. Да и что ей Вечный город со своей непрекращающейся суетой, если ее любимый хранил верность ей столько лет.

III

Солнце клонилось к закату, бросая золотые отблески на палатинские дворцы. Крыши храмов форума ярко сияли, заставляя жмуриться прогуливающихся. Начались вечерние чтения на ростральных трибунах, множество зевак стремилось на форум – поглазеть, послушать последние сплетни, встретить знакомых. Карманники выискивали жертвы среди пестрой толпы, зазывалы тянули к себе в лавки, ювелиры нахваливали украшения, менялы звенели монетами на весах, тут же фокусники показывали затейливые трюки в надежде заработать ассы на выпивку и ночлег. Слышались окрики и хлопанье бича, которыми награждали охранники простой люд, не успевший уступить дорогу носилкам знати.

Но лишь одного человека в Риме не волновала вечерняя суета. Раб, подготовивший тогу, был отослан прочь, парикмахера велели выпороть за плохую прическу. Настроение господина было ужасным, и все слуги затаились в страхе.

Но никто не знал причины, кроме самого хозяина. Он сидел в темной комнате с потухшими светильниками и не желал видеть даже своих друзей.

«Ну почему, почему так долго нет Ботера? Я убью его своими руками, если этот негодяй не придет до захода солнца. Я же приказал привезти ее как можно быстрее, иначе сердце мое разорвется от долгого ожидания. О боги, приблизьте миг свидания, прошу вас!»

Но никаких шагов не слышно в коридоре, во дворце по-прежнему тишина, лишь доносятся с форума неясные отрывистые звуки. Калигула откинул голову на подушки, и вновь жаркий день в Антиохии залил ярким солнцем его истерзанную бесконечной разлукой душу.

…Жара стояла страшная, казалось, солнце навеки застыло в зените, и ни капли дождя уже месяц.

Сегодня должны вернуться родители. Маленький Гай стоит на коленях перед домашним алтарем и молит богов, чтобы они задержали родителей в пути. Пусть их корабль перевернется в море, пусть на них нападут разбойники, только бы подольше их не видеть. Здесь он совсем один, хозяин в большом доме, все рабы боятся. И зачем вчера он вздумал играть с мечом? Он не хотел убивать старую Хрису, но так было весело, когда алая кровь потоком хлынула из раны. Наставник хотел выпороть его и запереть, но Гай убежал и спрятался в темном подвале, где и провел ночь. Утром, разбуженный криками и беготней, он понял: приезжает Германик. А теперь придется отвечать за все – за забитых кур, исколотые булавками лица служанок, перебитые ноги любимой лошади Германика, перевернутую спальню матери и… за смерть рабыни. Все равно она была старой, и пришло ее время умирать, он не виноват, что ускорил события. Маленький бог волен распоряжаться, как и взрослые боги, жизнью смертных. Но ненавистный отец не верит ему и бьет за все проделки.

Гай отправился на кухню. Рабы молча застыли. Как они ненавидят «маленького звереныша»! Пусть ненавидят, лишь бы боялись!

– Если кто-нибудь скажет отцу хоть слово, я убью его, как Хрису. – Голос Сапожка звучал твердо. – Лучше вам послушать меня.

Топнув ножкой, он убежал. Страшный миг ближе и ближе, и Гай, не в силах в бездействии ждать, отправился в казармы. Легионеры всегда рады его появлению. Старый Камилл, центурион, любит его без памяти.

– А, Сапожок, садись с нами, тут прохладно. – Раб машет раскидистым опахалом. – Выпьешь холодного вина? Вот фрукты. Слышал, прибывает наш командир?

– Посланец привез известия рано утром. Отец, сказал, немного не в духе из-за выговора Тиберия и выступления его в сенате. И еще везет с собой каких-то гостей из Александрии. – Гай был горд, что знает так много. – Я побуду у тебя, Камилл, пока наставник не придет за мной.

– Конечно, Сапожок, тут все тебе рады. Бери еще яблоки. Надеюсь, твой отец разберется с новым наместником. Много же тот натворил после его отъезда в Египет. Одна жена его чего стоит. Чистая ведьма.

Гай ошибся – ни одна из его проделок поначалу не открылась. Германик в первый день приезда даже не позвал его к себе – слишком много неприятностей ожидало его по возвращении. Все его распоряжения, отданные войскам и городам, не были выполнены или заменены обратными Гнеем Пизоном. Много часов ушло на то, чтобы подготовить новые.

Встреча с матерью вышла радостной. Агриппина соскучилась по сыну и с радостью слушала его торопливый, сбивчивый рассказ о том, как много времени проводил он с легионерами, учился маршировать и скакать на лошади.

– Пойдем, Гай, – вдруг сказала Агриппина. – Я кое с кем тебя познакомлю. Твой отец пригласил в гости Марка Юния Силана с маленькой дочкой. Она тебе ровесница, будете вместе играть.

– Но, мама, ты же знаешь, что я ненавижу девчонок. И не буду я с ней играть.

– Ох, Гай, я прошу тебя, не нарушай священных законов гостеприимства. Я много рассказывала ей о тебе, и… она так похожа на нашу Друзиллу. Ты ведь скучаешь по сестрам?

Гай поморщился. С чего вдруг он стал бы по ним скучать? Но матери перечить не решился, и они вместе отправились в покои, отведенные Силану.

Девчонка, к которой подвела его мать, была слишком худая и большеглазая. Ее длинные ножки трогательно ступали, словно по воде, настолько робко она приблизилась к Сапожку.

– Ну и чего ты притащилась вслед за моими из Египта? – грубо спросил ее Гай, когда их оставили одних.

Губы у девочки задрожали от обиды, но она все равно ответила:

– Из-за тебя.

Калигула удивленно поскреб грязной пятерней давно не чесанную рыжую голову.

– Хотелось познакомиться с тем, кто усмирил в одиночку целое войско мятежных легионеров, – робко пояснила она.

– Конечно, я расскажу тебе об этом, – улыбнулся польщенный мальчишка. Девчонка сразу ему понравилась, и он тут же задумал подвергнуть ее испытанию. Стоит ли с ней дружить?

– Так уж и быть, пойдем со мной. Я покажу тебе мое тайное убежище. Я прячусь там от наставника, он толстый и не может слезть по узкой лестнице. Там я храню свои доспехи и боевой меч. Но если ты, конечно, не боишься темноты и мышей.

Девочка, стиснув зубы, решительно покачала головой, стараясь, чтобы этот растрепанный рыжий мальчишка с измазанными сажей щеками не заметил, как страшно ей на самом деле. Она по-прежнему молчала.

Гай втайне надеялся, что девчонка откажется, и тогда он с чистой совестью скажет матери, что она сама не стала с ним играть. Но он ошибся.

Ловко, как обезьянка, она спустилась по шаткой лестнице в самую тьму подвала и, прижавшись к нему, застыла, услышав мышиный писк.

– Здесь обитают лемуры прежних хозяев, – шепнул он, стараясь испугать ее. – Меня они уже знают, а вот ты…

И Юния вдруг почувствовала, как чьи-то липкие пальцы сдавили ей шею. Глупая мальчишеская выходка! Значит, не мышей надо бояться!

– Кажется, один схватил меня, – с преувеличенным страхом прошептала она, – но я знаю, что сделать, чтобы он меня не задушил.

С этими словами она развернулась и изо всех сил двинула кулаком. Гай согнулся пополам и закашлялся.

– Эй, осторожнее! – обиженно крикнул он.

– Не вижу, кто там кричит, – спокойно сказала девочка. – Мстительный лемур или маленький негодник, решивший, что сможет напугать меня?

Озадаченный Калигула зажег светильник, потирая грудь. Свет выхватил бревенчатый настил, накрытый изорванным старым покрывалом.

– Надеюсь, ты не прячешь тут девчачьих кукол?

Ничего себе, острая на язык.

– Еще чего! Вот смотри, это мой боевой меч! – Калигула выудил из-под досок короткий кинжал. – С ним я усмирил целое войско бунтовщиков и спас Рим. Мне сделал его мой боевой конь – Кассий Херея.

– Почему ты назвал его конем?

– Он часто возил меня на плечах.

– От твоей матери я слышала о мятеже. Знаешь, сколько труда пришлось потратить, чтобы уговорить отца приехать сюда? Он до смерти боится моря.

Сапожок купался в лучах славы. Родители терпеть не могли, когда он вспоминал о тех событиях. И Юния ему нравилась все больше и больше.

– Неужели из-за меня ты тащилась в Сирию? Я думаю, мы подружимся, несмотря на то что ты девчонка. Я ценю тех, кто мне предан. Ты же предана мне? Когда я стану всемогущим императором, подарю тебе большой дворец.

– Ну вот еще! Не нужен мне твой дворец! – резко ответила Юния и принялась крутить в руках меч. – Ой, смотри, он в крови!

Гай смутился и отвернулся:

– Понимаешь, произошел несчастный случай! Никому не говори, просто я ткнул им одну старуху. Ох, и визжала она, как свинья!

Юния расхохоталась. Они поняли, что одного поля ягоды.

– Хочешь, признаюсь тебе еще кое в чем? – спросил Сапожок.

Юния кивнула, придвинувшись ближе и затаив дыхание.

– Я подсыпал немного яду отцу в вино. Мне дала его одна здешняя колдунья. Интересно, подействует ли он?

– Молодец, ты – смелый и умный. Я тоже хочу отравить свою мачеху. У тебя не осталось яда?

– Нет, я слишком много растратил его на домашний скот, мне нравилось смотреть, как дохнут в муках глупые твари.

– Ты здорово повеселился. А мы сможем достать еще?

– Да запросто, как-нибудь сходим к Мартине вдвоем. Она умеет предсказывать судьбу. Мне она сказала, что я стану очень могучим и что я – бог.

Юния побледнела.

– Гай, ты не поверишь, – она даже на миг перестала дышать, – но, услышав о тебе от Агриппины, я сразу поняла это. Чудеса! Они с Германиком запретили мне так тебя называть и больше не говорили о тебе при мне. Пыткой для меня стало жить без рассказов о тебе.

– Ты тоже будешь богиней, потому что красивая, мы будем царствовать вместе над всем миром.

Дети пожали друг другу руки и вдруг решительно поцеловались в губы.

Послышались звуки гонга.

– Обед! – вскричал Гай. – Я голоден как волк. Пошли в дом.

Он взлетел по лестнице, чудом не расцарапав коленок. Юния была более грациозной; придерживая тунику, она медленно взобралась наверх к Гаю, который великодушно протянул ей перепачканную ручонку. Совсем как взрослый, он обнял ее, нежно прикоснулся, поправляя выбившуюся из прически прядку, и неожиданно для себя горячо поцеловал ее пухлые губки.

– Ты теперь моя невеста. Я люблю тебя. Надо сказать отцу и матери, что мы поженимся.

Юния покраснела и улыбнулась, положив руки на его худенькие плечи.

Их внезапное заявление вызвало бурю смеха у обедающих. Силан разозлился и увел Юнию, оставив в наказание без еды. Калигула даже расплакался от злости, Агриппина, смеясь, утешала его. А отец пообещал после обеда выпороть его, наслушавшись от наставника о его проделках.

Однако намерениям Германика не суждено было осуществиться. Вечером, выпив вина, он почувствовал себя плохо, у него расстроился желудок, начались понос и рвота. Все в ужасе метались по дому, Агриппина рвала на себе волосы от горя. Состояние больного ухудшалось. Кто-то произнес слово «яд».

Пока взрослые были заняты, Калигула пролез через окно к Юнии, не забыв прихватить хлеба с куском сыра, несколько раздавленных оливок и сладкой воды.

– Ты не представляешь, какой поднялся переполох! – рассказывал он, размахивая руками. – Отец обещал выпороть меня, но теперь долго не сможет подняться. А когда выпустят тебя? Я скучаю один.

– Не знаю, мой отец очень зол. Надо было скрыть наши чувства. Если бы я сказала твоей матери еще в Египте, что люблю тебя, мы никогда бы не встретились и ты не узнал обо мне.

– Нет, я бы почувствовал, что ты есть. Я же бог! А теперь мне надо идти, чтобы твой отец не застал нас вдвоем.

– Прощай, мой возлюбленный!

Две недели пролетели быстро. Германик постепенно выздоровел, желудок перестал его мучить. Юнию выпустили из заточения еще на третий день. Своим примерным поведением они убедили близких, что глупая шутка ими забыта, и вскоре им даже разрешили спать в одной комнате. Агриппина неотлучно была при муже, сама готовила пищу, не подпуская слуг, поэтому наблюдать за Сапожком ей было некогда. По ночам Гай и Юния неизменно оказывались в одной постели, спали в обнимку и целовались, подражая взрослым. Они уже не мыслили жизни друг без друга.

Как-то вечером, когда Германик, едва оправившийся от болезни, и Агриппина устраивали обед для друзей, Сапожок зашел к Юнии с таинственным видом.

– Гай, где ты был? Мать уже присылала справиться о тебе. Велено было спать еще полчаса назад.

– Тише, тише. Собирайся, мы должны потихоньку улизнуть из дома.

– Куда? А если заметят?

– Ну и пусть. Ты боишься порки?

– Вот еще. – Юния поморщилась. – С тобой я не боюсь ничего. Мачеха и так бьет меня за малейшую провинность, не привыкать.

– Я отведу тебя к Мартине…

Юния подскочила на кровати от радости и схватилась за тунику.

– Красота твоя несравненна, – величественно сказал Гай, видимо, подслушанную где-то фразу и быстро коснулся рукой худенькой коленки девочки. – Мы маленькие и не можем по-настоящему быть мужем и женой, но совсем скоро станем взрослыми. Я хочу, чтобы Мартина предсказала наше будущее.

Крадучись, они выскользнули из дома. Тьма уже опустилась, не видно было ни зги, но предусмотрительный Гай захватил фонарь. Юния тряслась от страха, и, видя ее состояние, Сапожок по-взрослому обнял ее и прижал к себе. Одиночные прохожие не обращали на детей внимания, и им удалось без приключений добраться до низкой лачуги на окраине. Гай решительно отворил скособоченную дверь, и они очутились в маленькой задымленной комнате. Девочка закашлялась.

– Проходи, Сапожок, ближе к очагу, – раздался пронзительный голос, – и подружку свою тоже заводи. Перестань, милая, бояться, здесь никто не причинит тебе вреда.

Юния увидела старую женщину в грязном хитоне и с нечесаными волосами.

– Я – Мартина, – представилась она. – А ты, смотрю, милашка, подрастешь и затмишь всех римских красавиц. Многие позавидуют тебе, когда ты вступишь в Вечный город.

– Ты предскажи нам нашу судьбу, – нетерпеливо переступил с ноги на ногу Сапожок, – у нас мало времени, пора возвращаться.

– А что говорить? Любовь уже засияла на вашем жизненном пути яркой звездой и не угаснет никогда в ваших сердцах. Все, больше мне нечего прибавить. Подожди за дверью – свою судьбу ты уже узнал, а я хочу задать твоей подружке один вопрос.

Сапожок поморщился.

– Иди, иди, – стала настаивать Мартина, – иначе я не скажу больше ничего, а девчонка должна еще кое-что узнать.

Гай вышел, но приник к двери, прикрыв ее неплотно.

– А теперь, девочка, – тихо проговорила Мартина, но так зловеще, что Юния невольно задрожала, – я спрошу тебя вот о чем. Любишь ли ты Сапожка так сильно и верно, как он мне расписал?

Юния кивнула, не в силах вымолвить ни слова от страха.

– Ты должна знать, что эта любовь станет причиной твоей гибели. Твой возлюбленный переживет тебя, но ненадолго. У тебя есть возможность избежать этого, вернувшись в Александрию и забыв Гая.

– Ни за что я не брошу его. Я клянусь, что всю жизнь буду верна только ему и не оставлю своего нареченного, даже если все боги ополчатся против нашей любви. С ним смерть не страшна!

– Не торопись произносить вслух опрометчивые клятвы. Они могут быть услышаны. В Риме вас ожидает непомерное величие, но цена его окажется чересчур высока. И эту цену придется заплатить тебе одной. Поэтому я и предложила тебе вернуться…

– Прощай, Мартина, я ничего больше не хочу знать.

Страницы: 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Бывший эсбэушник Кузнецов слишком стар, чтобы вершить правосудие без оглядки на уголовный кодекс: у ...
На смену войне холодной приходит война десертная. Цели и задачи этой войны остаются прежними: изменя...
ВЕЩИЙ ОЛЕГ. Князь-легенда, князь-загадка, в жизни которого тайн хватило бы на десятерых…Хитрый и жес...
Жена была смертельно больна, и кто, кроме мужа, мог положить конец ее страданиям? Но когда к психоте...
В чем тайный смысл 1937 года? Каковы были подлинные, а не раздутые антисталинской пропагандой масшта...
Вадим Демидов – «попаданец со шпагой» – сделал все возможное для победы русской армии над полчищами ...