Социология неравенства. Теория и реальность Шкаратан Овсей
Преобладающая часть моделей стратификации раскрывает отношения групп людей по поводу распределения власти, собственности и (в информационном обществе) знания в сфере экономической активности. Можно признать эту сферу проявления неравенства доминирующей в индустриальных и постиндустриальных обществах. Но значительная часть членов общества (во многих странах – большинство населения) не может быть отнесена к социальным группам по признакам занятости (пенсионеры, учащиеся, неработающие женщины и многие другие категории людей). Проблема определения социальной принадлежности всех этих членов общества – одна из сложных задач стратификационной теории.
В условиях, когда сохранялась традиционная семья, социальная атрибуция осуществлялась в соответствии со статусом главы семьи. Но в современных обществах с доминированием нуклеарной семьи и наличием все возрастающего числа индивидов, проживающих вне семьи и в то же время не являющихся экономически активными, социальная атрибуция этой массы людей в традиционных группированиях стратификационных и классовых концепций представляется трудно разрешимой проблемой. Конечно, попытки, и вполне удачные, преодолеть эти трудности предпринимались неоднократно. Они в основном сводились к конструированию интегрального индекса социального статуса семьи разной степени сложности, а также к группированию населения по лестнице стратификационной иерархии путем объединения не статусно сходных индивидов, а семей с близкими значениями интегрального статуса.
Создано множество моделей стратификации, в которых используются в качестве главных иные критерии ранжирования социальных позиций. Речь идет о двух моментах. Во-первых, в современном мире и сегодня ощутимо присутствие нескольких основных типов стратификации, существующих многие столетия на базе различий в культурах и экономических отношениях: кастовой, сословной, классовой (слоевой). Причем во многих современных обществах эти стратификационные системы сосуществуют и взаимодействуют.
Во-вторых, упомянутые «другие модели» отражают различные подходы к выбору тех признаков социальной дифференциации, которые выявляют разделение общества на группы по потребностям, интересам, престижу, образу жизни, ментальности. Такие модели могут представлять различные срезы, аспекты иерархических социальных позиций в обществе как целостности, а могут служить проявлением специфических структур в субсистемах того же конкретного общества.
Начнем с первого типа моделей. Как писал много лет назад Питирим Сорокин, «в любой момент истории мы находим солидаризирование и антагонизацию не по одному фронту, а одновременно по многим фронтам… В историческом поле битвы редко борются только класс с классом или богачи с бедняками. Борьба идет одновременно между слоями однородной группировки друг с другом и между слоями разнородных группировок. Сегодня церковь и государство солидарно борются против общего врага, например, против семьи или против группы бедных, завтра религиозная группировка вступает в борьбу с государственной. Сегодня богачи совместно с бедняками атакуют привилегированных, завтра привилегированные, лишенные преимуществ, вместе с бедняками атакуют богачей и т. д.
Правда, не все фронты имеют одинаково важное значение во все времена…в одни моменты на первый план выступает борьба государства с государством и оттесняет на второй план другие виды антагонизмов, в другие моменты – борьба церкви с государством, в третьи – борьба классов, в четвертые – борьба языковых или расовых групп и т. д.» [Сорокин, 1993, с. 294–295].
Существует множество стратификационных критериев, по которым возможно делить любое общество. С каждым из них связаны особые способы детерминации и воспроизводства социального неравенства. Характер социального расслоения и способ его утверждения в своем единстве образуют то, что мы называем стратификационной системой. Когда заходит речь об основных типах стратификационных систем, обычно анализируют кастовую, рабовладельческую, сословную и классовую дифференциацию. При этом принято отождествлять эти стратификационные системы с историческими типами общественного устройства, наблюдаемыми в современном мире или уже ушедшими в безвозвратное прошлое. Однако следует принять во внимание, что и при доминировании одной из стратификационных систем в любом конкретно-историческом обществе присутствуют (сосуществуют) элементы других стратификационных систем, и их сложные комбинации, и разнообразные переходные типы неравенств.
В литературе встречаются различные типологии существующих ныне и существовавших в истории стратификационных систем. Каждая из них строится на достаточно серьезном теоретическом основании и может быть использована для объяснения конкретных исторических обществ с их социальной организацией и системой стратификационной иерархии. В нашей книге в качестве базовой предложена конструкция, разработанная профессором Д. Груски. Она строится на базе исторически складывавшихся типов хозяйственных систем, в соответствии с историко-экономическим анализом всемирно известной французской школы «Анналов» (Марк Блок, Люсьен Февр, Фернан Бродель и др.). Полное название – «Анналы. Экономики. Общества. Цивилизации». Эта междисциплинарная школа ставила своей задачей стремление к синтезу, охвату и объяснению всех сторон жизни общества в их единстве. Однако в основе лежал принцип раскрытия сущности исторических форм «материальной цивилизации», тех производственно-экономических форм, в которых просматривались закономерности, долговременные тенденции в сфере производства, народонаселения, семейных отношений, структурных изменений в повседневной жизнедеятельности людей. И уже отсюда можно было создавать адекватные реальным историческим отношениям схемы стратификационных иерархий.
По мнению Д. Груски – автора типологии, представленной в табл. 4.1, она целиком основывается на некоторых упрощениях, дающих возможность схематически представить исторически складывавшиеся типы систем стратификации. Применительно к каждой из перечисленных стратификационных систем автор предполагает, что определенные виды благ (ресурсов, ценностей) выступают как доминирующие факторы стратификации (см. колонку 2) и составляют главную ось, вокруг которой организуются социальные классы или статусные группы (см. колонку 3). Отсюда следует, что степень жесткости стратификационной системы (закрепленность и наследуемость социальных позиций (см. колонку 5)) связана с мерой взаимосвязи иерархий, т. е. со степенью статусных рассогласований (т. е. мерой кристаллизации статуса). Мера кристаллизации (см. колонку 6) в свою очередь может определяться соотношением между классовой (сословной, слоевой, кастовой) принадлежностью и каждым из ресурсов, перечисленных в табл. 3.1 (см. выше). Последняя колонка в табл. 4.1 основывается на допущении, что стратификационные системы обладают отчетливыми идеологиями, которые узаконивают правила и критерии, согласно которым люди распределяются по своим местам в стратификационной иерархии (см. колонку 7).
Таким образом, стратификационные формы, представленные в табл. 4.1, ее составитель рассматривал скорее как идеальные типы, а не как жизнеспособное описание реальных систем прошлого и настоящего. Эти идеально типичные модели тем не менее могут помочь нам понять эмпирические системы. Действительно, поскольку общество эволюционирует через постепенное наложение новых стратификационных форм на старые (и частично вытесненные), то становится возможным интерпретировать современные системы как комплексную смесь из нескольких идеальных типов, представленных в табл. 4.1.
Таблица 4.1
Основные параметры стратификации восьми идеальных типов систем
Источник: [Grusky, 2001, р. 9].
Племенное общество. Первая строка в этой таблице имеет отношение к «примитивным племенным» системам, которые преобладали в обществе с самого начала эволюции человека до неолитической революции приблизительно 10 тыс. лет тому назад. При относительном разнообразии племенных сообществ у них доминировали следующие общие черты: общий размер распределяемых излишков во всех случаях был ограничен; предел на распределение излишков в свою очередь ограничивал общий уровень экономического неравенства (но не обязательно другие формы неравенства). Такие обычаи, как обмен подарками, угощение едой и т. п., широко практиковались в племенных сообществах и имели очевидный перераспределительный эффект. Средства производства (например, инструменты, земля) являлись коллективной собственностью, и другие виды собственности распределялись поровну среди членов племени. Это не дает оснований предполагать, что господствовало совершенное равенство. В конце концов более могущественные люди (шаманы) часто получали непропорционально большую долю богатств, а вождь племени оказывал значительное влияние на племенные решения. Однако эти зачаточные формы власти и привилегий никогда не передавались по наследству. Только благодаря физической силе, умениям в охоте, магии, лидерстве члены племени могли получить высокое положение и престиж.
«Азиатская» стратификационная система. С появлением аграрных форм производства экономические излишки стали достаточно большими, чтобы поддерживать более сложные стратификационные системы. Многие теоретики рассматривают «азиатский способ» как промежуточное образование при переходе к развитому аграрному обществу (например, феодализму). Однако автору этих строк представляется более корректной позиция российских востоковедов, которые поименовали «азиатский» способ государственным способом производства. По их мнению, данный тип социетальной системы просуществовал в течение тысячелетий, поскольку самостоятельно, без внешнего воздействия, не способен к структурному переустроению принадлежащих ему социальных организмов.
В основе таких обществ лежали следующие системообразующие элементы:
• государство как стоящая над всем населением всевластная божественная сила;
• властно-правовая иерархия;
• социальный статус, определяемый властью и престижем, а не имущественными различиями;
• зависимость индивидуального богатства от близости к власти, власть, открывающая путь к распределению ресурсов и присвоению собственности через исполнение управленческих функций;
• господство коллективной собственности сельской земледельческой общины и государства, олицетворяемого верховным правителем;
• земля по существу – как бы ничейная собственность, принадлежащая одновременно и верховному правителю, и местным правителям, и общине в целом, и отдельным общинникам;
• централизованное изъятие прибавочного продукта в виде ренты – налога, реализующего одновременно функцию государственной власти (налог) и функцию собственности на землю (рента);
• доминирование специфического типа социально-экономических отношений «власть – собственность» [Васильев, 1994, с. 13–48].
Центральной характеристикой государственного способа производства, или, в другой терминологии – восточного деспотизма, точно так же как и советского (и постсоветского) этакратизма, являются отношения «власть – собственность». Этот феномен был открыт и проанализирован нашим блистательным востоковедом Л.С. Васильевым. Он отмечает, что речь идет о социально-экономическом строе, при котором типичная восточная община определяет макроструктуру государства. Основа восточной структуры – полное поглощение личности коллективом. Отдельный человек не становится собственником, он может быть лишь владельцем. Суть взаимоотношений между властью и собственностью всюду на Востоке сводилась к тому, что все государственное первично, а частное вторично, к тому же опосредовано тем же государством. «Частная собственность превратилась в слугу государства, перестав быть его опасным соперником. Тем самым был внесен едва ли не решающий вклад в основную проблему традиционного Востока – в проблему взаимоотношений государства и общества» [Васильев, 1994, с. 486]. Верховным собственником, прежде всего земли, и высшей абсолютной властью над подданными является государство, которое становится деспотией, а подданные оказываются в состоянии поголовного рабства.
Детальный анализ отношений «власть – собственность» содержится в цикле публикаций Р.М. Нуреева, которому принадлежит подробный институциональный анализ этого феномена. По его мнению, «власть-собственность возникает в условиях, когда происходит монополизация должностных функций в общественном разделении труда, когда власть и господство основываются не на владении собственностью как таковой, а на высоком положении в традиционной иерархии» [Нуреев, Рунов, 2002, с. 12].
Рабовладельческая система. Следующая стратификационная система, которую мы рассмотрим, – рабовладение. Это такая форма зависимости, при которой непосредственные производители – рабы не только не имеют собственных средств производства, но и сами являются собственностью своих господ («говорящие орудия»), эксплуатирующих их путем внеэкономического принуждения. Исторические формы возникновения рабства в своей последовательности таковы: военнопленные, продажа и самопродажа за долги, естественное воспроизводство рабов и т. д. Классической формой считается рабство (рабовладение) в древних античных обществах (Греции и Риме). Здесь число рабов зачастую превышало число свободных граждан. Рабы были лишены всяких гражданских и собственнических прав, состояние рабства по греческим и римским законам передавалось по наследству. Неравенство закреплялось военно-юридическим принуждением. Однако благодаря институту вольноотпущенничества они нередко входили в число свободных сограждан и иногда достигали высокого материального и статусного положения. Освобождение от рабства было таким распространенным, что состав рабов нужно было постоянно пополнять новыми пленниками, захваченными на войне или пиратством. Возможность порабощения была такова, что, как отмечали многие историки, ни мужчина, ни женщина, ни ребенок независимо от статуса и богатства не могли быть гарантированы от этой участи. Таким образом, случай Древней Греции и Рима является примером относительно открытого аграрного общества.
Помимо классического рабства времен античности существовали различные формы рабства в других обществах. Так, например, в средневековой Руси бытовало так называемое кабальное (долговое) рабство, довольно широко распространенное. В процессе первоначального накопления капитала получило распространение плантационное рабство в колониях многих европейских государств, и особенно на юге США. Здесь наследственные формы закрытости получили полное развитие. Рабство на юге США до Гражданской войны было «наследственным, эндогамным и пожизненным», с ежегодной скоростью освобождения от рабства 0,4 % к 1850 г. Рабство было отменено в колониях европейских государств в 1830–1870 гг., а в США – в результате Гражданской войны 1861–1865 гг.
Формально рабство запрещено международными конвенциями 1948 и 1956 гг., однако и поныне оно сохраняется во многих регионах мира. В частности, рабство имеет место в горных районах Северного Кавказа, где рабами являются незаконно захваченные иноверцы. К изуверским формам рабства в XX в. можно отнести содержавшихся в концентрационных лагерях, а также на предприятиях и фермах военнопленных и депортированных из оккупированных стран нацистским режимом Германии. Ничем в этом отношении не отличалось и положение заключенных в сталинском ГУЛАГе. И в том, и другом случае это были рабы для краткосрочного использования, чья продолжительность жизни и в нацистских, и в советских лагерях измерялась, как правило, днями и месяцами, а не годами.
Кастовая система. Самые крайние примеры наследственной закрытости обнаруживаются в кастовых обществах (см. строку Б5 табл. 4.1). Кастовая система, получившая наибольшее развитие в Индии, основывается:
1) на иерархии статусных групп (т. е. каст), которые классифицируются по этнической чистоте, богатству и доступу к товарам и услугам;
2) соответствующем наборе «правил закрытости», которые ограничивают все формы межкастовых браков или мобильности и поэтому делают членство в касте и наследственным, и пожизненным;
3) высокой степени физической и профессиональной сегрегации, усиленной тщательно разработанными правилами и ритуалами, которые регулируют межкастовые контакты;
4) оправдательной идеологии (т. е. индуизме), которая заставляет население относиться к таким экстремальным формам неравенства как к законным и правильным.
Делают эту систему такой особенной не просто ее хорошо разработанные правила закрытости, а также то, что в основе ее лежит социальная иерархия, характерной особенностью которой в основном является почетность (неэкономическая категория). Как указано в табл. 4.1, касты Индии классифицируются на основе этнической и ритуальной чистоты, где самые высокие посты в системе сохраняются для каст, которым запрещают нормы поведения, считающиеся позорными или «грязными». Под влиянием некоторых обстоятельств касты, которые получили политическую и экономическую власть, в конечном счете продвинулись вперед в иерархии статусов, хотя это и произошло в основном после того, как они переняли поведение и стиль жизни высших каст.
Итак, в основе кастовой системы лежат этнические различия (религиозное и этническое разделение труда), которые в свою очередь закрепляются религиозным порядком и религиозными ритуалами. Каждая каста представляет собой замкнутую, насколько это возможно, эндогамную группу, которой отводится четкое место в общественной иерархии. Это место появляется в результате обособления особых функций каждой касты в системе разделения труда. Существует достаточно четкий перечень занятий, которыми члены этой касты могут заниматься: жреческие, воинские, земледельческие. Высшее положение занимает каста брахманов (жрецы, йоги), обладающих неким сакральным знанием. Следующей кастой является каста кшатриев (воины). Названия многих каст не случайно совпадают с названиями определенных родов занятий. За большинством каст обычаем закреплены занятия – иногда узкие (касты гончаров, плотников, ювелиров и т. д.), иногда широкие (торговцев, земледельцев, чернорабочих). Неприкасаемые – «грязные» работы (уборка падали, нечистот, мусора), кожевники.
Кастовое положение не совпадает с имущественным, политическим, классовым сегодня. Самый бедный брахман не выдаст дочь за министра или богача из низшей касты. Поскольку положение в кастовой системе передается по наследству, возможности социальной мобильности здесь крайне ограничены. И чем сильнее выражена кастовость, тем более закрытым оказывается данное общество. Структурное деление кастового общества никак не соотносится с расово-антропологической структурой населения. К одному антропологическому типу могут относиться и высокородные брахманы, и неприкасаемые. Юридически кастовая система была отменена в Индии лишь в 1950 г. Однако и поныне в более сглаженном виде она воспроизводится не только в Индии, но и в ряде других мест современного мира [Кудрявцев, 1992].
Сословная система. Есть одна стратификационная система, не упоминаемая Д. Груским, но приводимая другими авторами, в частности В.В. Радаевым в его схеме 1995–1996 гг. Речь идет о сословной системе, в которой группы различаются юридическими правами, последние в свою очередь жестко связаны с их обязанностями и находятся в прямой зависимости от этих обязанностей. Основа дифференциации – обязанности перед государством. Причем под обязанностями имеются в виду обязательства перед государством, закрепленные в законодательном порядке. Одни сословия обязаны нести ратную или чиновную службу, другие – нести «тягло» в виде податей или трудовых повинностей. Способ детерминации различий – правовое оформление. В.В. Радаев относил к развитым сословным системам феодальные западноевропейские общества и средневековую Россию [Радаев, 1996, с. 52–53].
Однако это спорная позиция. Здесь можно принять в качестве альтернативных два подхода:
1) западноевропейское общество в его зрелом состоянии, с феодами и закрепленной частной собственностью, является видом классового общества, а не сословного;
2) можно рассматривать сословные общества как принадлежащие к двум подтипам:
• западноевропейскому, с ограниченными законом правами верховной власти, символизирующей волю государства;
• восточноевропейскому, с всевластием верховной власти, неурегулированностью отношений собственности законодательством, размытостью обязанностей и т. д.
Мы относим к сословным обществам лишь российское. Вероятно, круг таких обществ может быть расширен, но без включения западноевропейских.
Не случайно, что именно российскому автору В.О. Ключевскому принадлежит детальное описание сословий и сословных отношений. Начатки сословного строя, по Ключевскому, кроются «в самом возникновении древнерусского Московского государства». Юридическим завершением образования русских сословий послужили сословные жалованные грамоты 1785 г. императрицы Екатерины II. Вот как он определял понятие «сословия» в своей «Истории сословий в России»: «Сословие (ordo или status, от фр. etat, нем. Stand) – термин государственного права и обозначает известный ряд политических учреждений. Сословием мы называем классы (“класс” для него здесь просто синоним понятия “группа”. – О.Ш.), на которые делится общество по правам и обязанностям. Права дает либо утверждает, а обязанности возлагает государственная верховная власть, выражающая свою волю в законе; итак, сословное деление – существенно юридическое, устанавливается законом в отличие от других общественных делений, устанавливаемых условиями экономическими, умственными и нравственными, не говоря о физических. Существенным и наиболее осязательным признаком сословного деления служит различие прав, а не обязанностей» [Ключевский, 1918, с. 1–2]. Принадлежность к сословию передается по наследству, но не строго, что способствует относительной открытости данной системы.
Надо заметить, что вообще попытки включения средневековой Руси в число стран феодального типа были предприняты под давлением идеологов советского коммунистического режима. Была сформирована специальная теория русского феодализма, которая, правда, признавала, что эта разновидность феодализма имеет свои особенности, объясняемые климатом, географической средой и социально-экономической отсталостью. Однако в традициях национальной исторической школы, олицетворяемой такими классическими именами, как С. Соловьев, В. Ключевский, П. Милюков, Г. Вернадский, всегда подчеркивалась специфика социально-культурного пространства России по сравнению с Западной Европой. Отрицалась правомерность переноса понятийного аппарата западноевропейской медиевистики на реалии русских средневековых институтов. Не признавалось существование феодализма как такового в средневековой России [Черникова, 2005, с. 90—108]. Нам сейчас важнее обратить внимание на обратное соотношение сословной стратификационной системы, адекватно отражающей сущность социальной иерархии средневековой Руси-России, и ее неадекватности средневековым западноевропейским государствам.
Феодальная система. Тогда как институт частной собственности был недоразвит на Востоке, правящий класс средневекового Запада – феодалы были, напротив, частными собственниками. Отличительной чертой феодализма было то, что средневековая знать не только владела огромными поместьями или состоянием, но также обладала законным правом на результаты труда крестьян. Если крепостной убегал в город, это рассматривалось как форма кражи, т. е. как нарушение права феодала владеть результатами его труда. В такой интерпретации статусы крепостного и раба отличаются лишь степенью, и рабство составляет предельный случай, когда работники теряют весь контроль над результатами своего труда.
Социальные классы, появившиеся при европейском феодализме, разграничивались разными способами, тем не менее во всех случаях владение частной собственностью твердо устанавливалось, и жизненные возможности людей определялись большей частью их правом контролировать свою собственность в разных формах. В отличие от идеально типичного азиатского варианта национальное государство было в большей степени второстепенным по отношению к феодальной стратификационной системе, причем средства производства (земля, труд) контролировались классом собственников, который появился независимо от государства.
Хотя хорошо известно, что эра классического феодализма (т. е. после XII в.) характеризовалась жесткой классовой стратификацией, существовала высокая проницаемость в период, предшествующий институционализации майоратной системы и соответствующей трансформации дворянства в признанный законом и обычаем класс. В этот переходный период доступ в эту родовую знать пока еще не ограничивался по законам того времени для незаконнорожденных, также как не были запрещены браки между выходцами из разных классов.
Классовая система стратификации. Большая часть человеческой истории есть история обществ с социальной иерархией, высоким или определяющим значением наследуемости социальных позиций. Характерной чертой индустриальной эпохи (см. строку В табл. 4.1) является распространение эгалитарных идеологий и постепенное исчезновение экстремальных форм неравенства, присущих кастовой, рабовладельческой, сословной и феодальной системам. Лишь по мере созревания пред-капиталистической и наконец собственно капиталистической социетальной системы начинает складываться стратификационная иерархия, в которой различия между группами имеют экономическую основу, а доминирующим критерием социального неравенства выступают отношения собственности. Они же находят свое проявление в специфических позициях групп людей на постепенно складывающемся рынке труда. В чистом виде классовое общество разделяется на собственников средств производства (работодателей), наемных работников и самозанятых.
Классовая система предполагает, что социальные группы состоят из свободных и равных в политическом и правовом отношениях граждан. Особенность классовой стратификации состоит в том, что принадлежность к социальным классам не регламентируется государственной властью, не устанавливается законодательно и не передается по наследству (передаются имущество и капитал, но не сам статус). Классовая стратификация нами подробно рассматривается в следующей главе.
Этакратическая система. Помимо капиталистической классовой системы стратификации на базе индустриализма возникла также этакратическая сословно-слоевая система. Это была новая социетальная система, которая возникла в СССР, а позднее была распространена на другие страны. Этакратизм (дословно – власть государства, от фр. etat – государство и греч. kratos – власть) – это самостоятельная ступень и в то же время параллельная ветвь исторического развития современного индустриального общества со своими собственными законами функционирования и развития. Этакратизм можно рассматривать и как самостоятельную социально-экономическую систему в цивилизационной дихотомии Запад – Восток, и как одну из форм модернизации (индустриализации) стран неевропейского культурного ареала.
М. Кастельс пишет: «В XX в. мы жили, в сущности, при двух господствующих способах производства: капитализме и этатизме…При этатизме контроль над экономическим излишком является внешним по отношению к экономической сфере: он находится в руках обладателей власти в государстве (назовем их аппаратчиками или, по-китайски, линг-дао). Капитализм ориентирован на максимизацию прибыли, т. е. на увеличение объема экономического излишка, присвоенного капиталом на основе частного контроля над средствами производства и распределения. Этакратизм ориентирован (был ориентирован?) на максимизацию власти, т. е. на рост военной и идеологической способности политического аппарата навязать свои цели большему количеству подданных на более глубоких уровнях их сознания» [Кастельс, 2000, с. 38].
Первооснову этого общества составляли отношения типа «власть – собственность», социальная дифференциация носила неклассовый характер и определялась рангами во властной иерархии. Доминировала сословно-слоевая стратификация иерархического типа, в которой позиции индивидов и социальных групп определяются их местом в структуре власти и закрепляются в формальных рангах и соотнесенных с ними привилегиях, определяющие позиции занимали правящие группы, образующие этакратию, распоряжающуюся государственной собственностью. Система ограниченных социальных гарантий для низших слоев населения обеспечивала стабильность социума. Социальная мобильность представляла собой организуемую сверху селекцию наиболее послушных и преданных системе людей. Межслоевые перегородки были вполне проницаемы. В заключительной части книги мы подробно разберем особенности стратификационной системы этакратического типа.
В этой связи весьма ценны суждения выдающегося русского историка и видного либерала П.Н. Милюкова. Еще в годы революции он доказал, что Руси-России было присуще специфическое (пульсирующее) развитие общества, состоявшее в закрепощении и раскрепощении сословий государством. Данная концепция, разработанная либеральной академической наукой, являет собой пример реального научного прогноза, в котором утверждается возможность воспроизводства в будущем параметров социально-экономических отношений, уже имевшихся в прошлом. Универсальностью этих параметров объясняется поразительный факт, зафиксированный П.Н. Милюковым: русская история XX в. ближе к истории XVII в., чем XIX в. По его мнению, аграрная революция начала XX в., сняв тонкий налет европейского гражданского права, вернула ситуацию к историческим архетипам служилого государства со свойственным для него огосударствлением земельного ресурса, полным растворением частного права в публичном [Милюков, 2000]. На этой основе стало возможным фактическое восстановление квазисословной системы, закрепощение сословий государством, формирование особого служилого слоя (номенклатуры) в СССР. То есть реализовалась возможность воспроизводства в будущем (в нашем случае – советском) параметров социальных отношений, имевших место в прошлом. Можно констатировать, что данная концепция позволяет объяснить, почему вопрос о радикальном изменении форм собственности возникал в российской истории с регулярной периодичностью на этапах крупных реформ и столь же регулярно отодвигался в сторону в застойное время [Медушевский, 1998, с. 75]. Таким образом, под влиянием исторических факторов, которые мы здесь оставляем за пределами обсуждения, сработала, реализовала себя path dependence theory, воспроизведя в XX в. сословно-властные отношения, казалось бы, умершей средневековой Руси.
Продвинутый индустриализм (или информационное общество). Переход к информационной экономике приводит к значительным структурным изменениям, важнейшими из которых являются:
1) рост сервисной экономики и растущая власть «сервисного класса» [Esping-Andersen, 1993, 1999; Goldthorpe, 1982];
2) возрастающая роль теоретических знаний при переходе к новому «информационному веку» [Castells, 1998; Bell, 1973];
3) как результат, появление таких вещей, как техническая компетенция, научные степени и учебные сертификаты, в качестве «новых форм собственности» [Gouldner, 1979].
Многие аналитики приходят с небесспорному выводу, что человеческий и культурный капиталы отменяют экономический, становясь главными стратифицирующими факторами в передовом индустриальном обществе (см. строку В8 табл. 4.1). Согласно этому подходу на Западе, возможно, появляется новый господствующий класс – культурная элита.
В современном мире ныне доминируют три социетальных системы с присущими им стратификационными иерархиями. Первой из них является устоявшаяся социетальная система индустриального капитализма, в которой доминирует классовая стратификация. Второй социетальной системой является нео(пост)этакратическая. Сюда можно отнести такие страны, как Китай, Россия, центрально-азиатские постсоветские государства, Азербайджан. Здесь доминирует сословно-слоевая стратификация, переплетенная с соподчиненной ей классовой иерархией. Наконец, третья система, которая находится в процессе становления и черты которой недостаточно выражены, может быть определена как социетальная система информационного (сетевого) или, в другой терминологии, постиндустриального общества. В этой системе переплетаются классовая иерархия с иерархией по владению человеческим и культурным капиталом. Далее мы подробно рассмотрим систему иерархического неравенства общества продвинутого индустриализма, или (в более принятой терминологии) информационного общества.
Но все эти системы включают наряду с доминирующими стратификационными иерархиями большое разнообразие других форм социального неравенства, в которых выражается постоянно возрастающее разнообразие социальных отношений с усиливающимся рассогласованием статусов или, другими словами, снижающимся уровнем статусной кристаллизации. Сюда можно отнести ряд рассмотренных нами систем стратификации. Первой из них назовем приобретающую все большее значение профессионально-отраслевую систему стратификации. Существенное место занимает иерархическая поселенческая система, охватывающая весь мир и включающая в себя global cities, метрополисы, региональные и локальные центры, малые города, сельские поселения. Важное значение имеет также половозрастная стратификация, в которой в последние десятилетия происходят значимые изменения, приводящие к перераспределению статусных позиций и исполняемых ролей у представителей половозрастных групп. Качественно изменилась ситуация с этнокультурной стратификацией, в которой запечатлена драма усложнившихся отношений между народами и культурами, оказавшимися либо победителями, либо аутсайдерами в становящейся глобальной экономике.
4.2. Стратификация информационных (постиндустриальных) обществ
Изучая проблемы социально-экономического неравенства в современном мире, необходимо, по-видимому, учитывать как общемировые тенденции, так и специфические особенности стран. Страны различаются как по социально-экономическому и политико-правовому устройству, так и по цивилизационной принадлежности и связанной с нею качественной специфике всей системы жизнедеятельности. Здесь мы отметим лишь социально-экономические различия, обусловленные принадлежностью к информационным обществам, к либеральным индустриальным обществам, к трансформирующимся обществам, переживающим переход от псевдосоциалистической (советской) социетальной системы к новому состоянию, пока еще не во всем определившемуся по своей направленности, и, наконец, обществам, находящимся надоиндустриальном уровне.
Положение людей остается фундаментально неравным во всех странах, включая и самые развитые постиндустриальные государства. Несмотря на активную социальную политику, до сих пор повсюду встречаются свидетельства бедности и массового экономического и социального неравенства. Во всех странах привилегированные группы людей пользуются непропорционально большой властью, богатством, престижем и другими высоко ценимыми благами. Наиболее удручающие факты неравенства в мире наблюдаются в отсталых странах.
Однако и в высокоразвитых странах, справедливо гордящихся успехами в построении welfare state, проходят сложные и во многом неожиданные по отношению к оптимистическим предсказаниям 1970-х гг. процессы. В. Иноземцев приводит такой достаточно характерный пример динамики имущественного неравенства. С начала 1930-х и до середины 1970-х гг. доля национального богатства, принадлежавшая 1 % наиболее состоятельных семей, снизилась: в США с 30 до 18 %; в Великобритании – с 60 до 29 %; во Франции – с 58 до 24 %. Понятно, что подобного рода данные служили основой для весьма оптимистических выводов о преодолении капиталистических форм неравенства и смене капитализма постиндустриальным обществом с иной социальной организацией. Но в новом цикле развития, начавшемся во второй половине 1970-х гг., капиталистическая природа обществ либеральной демократии вновь проявила себя с полной силой. Доходы этого одного элитарного процента населения росли с исключительной быстротой, достигнув еще в середине 1990-х гг. показателей 1930-х. Так, в США эта часть населения в 2007 г. вновь стала владеть 42 % национального богатства, как это было даже не в 1930-х гг., а в 1900-х гг. У высших 0,1 % доходы подскочили в пять, ау0,01 % – в семь раз по сравнению с 1973 г. Если же оценить медианную заработную плату мужчин в самом цветущем рабочем возрасте от 35 до 44 лет, то окажется, что с поправкой на инфляцию она была в 1973 г. на 12 % выше, чем в 2007 г. Если принять прирост национального богатства в США в 2000–2007 гг. за 100 %, более 73 % его пришлось именно на долю 1 % наиболее состоятельных американцев [Иноземцев, 2003; Кругман, 2009, с. 134, 137, 140–141, XVII] (см. также: [Фукуяма, 2004; Валлерстайн, 2003; Россия и страны – члены Европейского союза, 2003; Pocket World in Figures, 2009]).
Второй показатель новых тенденций выражает динамику межстранового неравенства. Если в начале XIX в. средние доходы в расчете на душу населения в развитом мире превосходили в 1,5–3,0 раза показатели стран, которые сейчас именуются развивающимися, то в середине XX в. – в 7–9 раз, существующий же ныне (в началеXXI в.) разрыв составляет 50–75 раз [Там же].
Третьим показателем, сигнализирующим о новых тенденциях развития глобальных социально-экономических отношений, являются тенденции ослабления позиции среднего класса, усиления неустойчивости его нижних слоев и определенной части высшего слоя на соответствующих сегментах глобализирующегося рынка труда. С одной стороны, возрастают социальный статус и доля в национальных богатствах соответствующих стран чрезвычайно узкого, можно сказать, элитарного слоя высокоэффективных работников. Это люди, занятые в сферах soft-tech и high-tech, так называемые платиновые и золотые воротнички. Для них характерен высочайший уровень жизни, высокий престиж и т. д. С другой стороны, идет процесс нисхождения основных слоев среднего класса (традиционных «белых воротничков»), теряющих устойчивые позиции на своих сегментах рынка труда. Их удельный вес в национальном богатстве и их ресурсная база для воспроизводства социального статуса и передачи накопленного социального капитала и высокого уровня человеческого капитала следующему поколению сжимаются.
В 1980—1990-е гг. пришедшие к власти в США и Великобритании неолибералы рассматривали бедность как неизбежный результат морального разложения, в частности распада «семейных ценностей». Они добивались сокращения программ помощи социально слабым группам в развитых странах, избавления от людей, зависящих от социального обеспечения, и направления последних на рынок труда, чтобы они были вынуждены работать и «вести себя должным образом». Тем самым предполагалось, что освобожденный от социальных обязательств бизнес повысит естественную эффективность рыночной экономики. Серьезные ученые доказали, что неконтролируемый рост неравенства как раз препятствует ускорению экономического подъема [Fainstein, 1996, р. 153–159; Кругман, 2009; Колодко, 2009, с. 275–340].
Новые тенденции в мировом социально-экономическом развитии заставляют задуматься о том, какие факторы предопределяли неравенство в разные исторические эпохи. В литературе высказывается точка зрения о том, что эти факторы обусловлены характером ресурсов, которые имеют доминирующее значение в ту или иную историческую эпоху. Так, в Древнем мире таким ресурсом служила монополия на военную силу. В Средние века военная сила была дополнена собственностью на землю, которая стала важнейшим ресурсом, определяющим отношения господства и подчинения в пользу феодалов (западный мир), чиновничества (Китай), служилого сословия (Россия). В новое и новейшее время при складывавшемся и сложившемся капиталистическом строе владение капиталом (ставшим основным элементом общественного богатства) приобрело решающее значение в социальной поляризации.
В современную эпоху, которую называют по-разному – постиндустриальной, информационной, постмодернистской, новый фактор неравенства стал заключаться в самих людях и их способностях, а именно способности усваивать информацию и применять полученные навыки и умения в своей деятельности. Этот ресурс, определяющий новый тип отношений неравенства, именуется интеллектуальным капиталом.
В социологических и прогностических работах 1970– 1980-х гг. доминировали утверждения, что информация есть наиболее демократичный источник власти, что при общей доступности образования у членов общества появляются и равные шансы, и относительное равенство по социальному положению в обществе вне зависимости от наличия первоначального капитала. Не было осознано, что всеобщая доступность информации не является синонимом обладания ею.
Резкое увеличение числа получающих высшее образование, особенно в странах Запада и Японии (с 10–15 до 60–80 % за последние 50–60 лет), сопровождалось существенной дифференциацией в качестве этого высшего образования. Постоянно возрастал вклад семьи с ее не только материальными, но и культурными ресурсами (культурный капитал) в социальное и культурное воспроизводство продвинутых социальных слоев, в выращивание новой элиты, где физический и интеллектуальный капиталы стали идти рука об руку. Это первым уловил и раскрыл Пьер Бурдье [Bourdieu, Passeron, 1977].
На смену формальному неравенству в доступе к полному среднему и высшему образованию пришло более тонкое и гибкое фактическое неравенство в качестве образования и в объеме реального интеллектуального капитала. Все механизмы селекции направлены на отбор в элитарные университеты наиболее подготовленных молодых людей, практически нигде критерием не служит знатность или богатство семьи абитуриента. Однако сама степень подготовленности молодежи все более дифференцируется при формально равных показателях числа лет обучения и даже показателях успешности занятий в школах.
Насколько важна эта тенденция с позиции социального неравенства, становится очевидным из того, что, например, в США с середины 1980-х гг. устойчивый рост доходов прослеживался только у высокообразованной части населения; так, к концу 1990-х гг. 96 % ее наиболее обеспеченных граждан имели высшее образование. Важно то, что впервые в истории неравенство порождается личными качествами и личными успехами людей, поэтому обществу трудно осмысливать его как несправедливое. Но это информационное неравенство на самом деле и определяет устойчивый и драматический раскол между «золотым миллиардом» и остальным человечеством, и обостряющиеся противоречия внутри самого «золотого миллиарда» [Иноземцев, 2003; Кругман, 2009, с. 134, 137, 140–141, XVII] (см. также: [Фукуяма, 2004; Валлерстайн, 2003; Россия и страны – члены Европейского союза, 2003; Pocket World in Figures, 2009]).
И вот в эту непростую мозаику все возрастающих противоречий и разломов, резко усиливающегося мирового неравенства вклинивается ставшее модным на переломе веков у интеллектуалов социально-философское течение постмодернизма. Многие видные социологи Запада (Зигмунт Бауман, Ульрих Бек, Ян Пакульски и др.) пришли к спорному выводу о том, что мы являемся свидетелями метаморфозы общества. В ходе происходящих изменений люди освобождаются от социальных форм индустриального общества, в частности от деления на классы и слои, от традиционных семейных отношений и т. д.
Во всех богатых западных странах в процессе модернизации после Второй мировой войны совершился переход, общественный сдвиг в сторону индивидуализации, правда, при сохранившемся в значительной мере неравенстве людей. Это, по мнению названных авторов, означает, что на фоне относительно высокого материального уровня жизни и развитой системы социальных гарантий индивиды освобождаются от классово окрашенных отношений и форм жизнеобеспечения в семье. Они начинают в большей мере зависеть от самих себя и своей индивидуальной судьбы на рынке труда с его рисками, шансами и противоречиями.
Другими словами, с точки зрения постмодернистов, взаимосвязь между членством в группе и потреблением нельзя объяснить детерминирующим образом, поскольку индивидуумы ассоциируются с комплексной мозаикой статусных групп, например религиозных, чат-групп в Интернете, социальных движений и т. д. Поэтому трудно понять, как они сочетаются и выборочно активизируются, чтобы появились (и отразились) индивидуальные вкусы и опыт. Стратификационную систему, по мнению таких неопозитивистов, как Я. Пакульски и М. Уотерс (1996 г.), можно рассматривать как «причуды статуса», в которых тождества создаются так, как предпочитают люди, и их формы зависят от многообразия статусов. Таким образом, постмодернисты выступили как скептики в отношении сохранения классов или крупных социальных слоев, поскольку, по их мнению, классовый подход не отражает фрагментацию и изменчивость современного потребления. (Рассмотрение позиции постмодернистов по вопросам социальной стратификации строится по следующим материалам: [Grusky, 2001; Бек, 2000; Бауман, 2002; Pakulski, Waters, 1996].)
Надо заметить, что постмодернисты в ряде случаев стремятся к осмыслению стратификационных изменений на макроуровне. Это стремление лежит в основе всех форм постмодернизма, которые хотят представить относительно новые социальные движения, например феминизм, этническое движение, движение за мир, в защиту окружающей среды, как движущую силу будущих стратификационных изменений. По утверждению целого ряда авторов, рабочее движение становится угасающим явлением, уходящим корнями в существовавшие прежде конфликты, которые были связаны с условиями труда и индустриальным капитализмом. Новые социальные движения отличаются более актуальным призывом к коллективному действию благодаря тому, что они ставят во главу угла стиль жизни, отличительные особенности личности и нормативные изменения. Они выступают как потенциальный фактор изменений, хотя и с совершенно непредсказуемым характером действий. Так считает, например, Ульрих Бек [Бек, 2000].
Увы, несмотря на сильное влияние на профессиональную среду и несомненный и оправданный имидж блистательных интеллектуалов, по мнению специалистов по проблемам социального неравенства, ни один из постмодернистов не предложил и не в состоянии был предложить сколь-либо «грандиозную теорию», способную заменить «дискредитировавший себя марксизм» или веберианство. Концепции высоких теоретиков постмодернизма в весьма слабой степени подтверждались жизненными фактами даже по отношению к самым развитым странам мира. Тем более, они никак не отражали реалий за пределами «золотого миллиарда».
По-видимому, гораздо ближе к жизненным реалиям, чем концепции постмодернистов, теоретические конструкты блистательного знатока современного мира, к тому же проведшего грандиозные эмпирические исследования в десятках стран – от США и Франции до России и Китая, М. Кастельса. Ниже приведены в реферативной форме некоторые его суждения.
М. Кастельс выявил, что в современной глобальной экономике усиливается фрагментация работников на информациональную и численно доминирующую родовую рабочую силу, происходит размывание среднего класса. Показателем, сигнализирующим о новых тенденциях развития глобальных социально-экономических отношений, является процесс возрастания социального статуса и доли в национальных богатствах соответствующих стран чрезвычайно узкого, можно сказать, элитарного слоя высокоэффективных работников. Это люди, занятые в сферах soft-tech и high-tech, в сфере производственных услуг (банковских, финансовых, страховых и т. д.), в сфере СМИ. Поскольку инновация есть основной источник производительности, знания и информация суть главные материалы нового производственного процесса, а образование есть ключевое качество труда, то новые производители в информациональном капитализме суть те создатели знания и обработчики информации, чей вклад наиболее ценен для фирмы, региона и национальной экономики. Эта категория информациональных производителей включает очень большую группу менеджеров, профессионалов и техников, которые образуют в итоге «коллективного работника». Для них характерен высочайший уровень жизни, высокий престиж и т. д. По предположению Кастельса, в странах OECD они смогут составить около трети всего занятого населения. Эти новые группы нового среднего класса обладают специфическими функциями в современном обществе и экономике. Кастельс оправданно именует их информациональными производителями.
Большинство других работников могут принадлежать к категории родовой рабочей силы, потенциально заменимой машинами или другими членами родовой рабочей силы. Они нуждаются в информациональных производителях для защиты своих позиций при заключении контрактов. Но последние не нуждаются в них: это фундаментальный раскол в информациональном капитализме, ведущий к постепенному растворению остатков классовой солидарности индустриального общества.
Для новых поколений эры, наступившей после конца государства всеобщего благосостояния, те люди, которые не могут следовать требованиям времени и постоянно модернизировать свою квалификацию, выпадают из конкурентной борьбы, цепляются за свои позиции в ожидании следующего раунда «уменьшения размера» того самого сжимающегося среднего слоя, который был опорой развитых капиталистических обществ в течение индустриальной эры. Их ценность как работников и потребителей исчерпана, а их значимость как людей игнорируется. Таким образом, процесс социального исключения не только влияет на «действительно обездоленных», но и на людей и на социальные категории, что строили свою жизнь в постоянной борьбе за возможность избежать падения вниз на стигматизированное дно, в мир люмпенизированной рабочей силы и социально недееспособных людей.
На смену прежнему социальному разделению в составе наемных работников между новым средним классом и рабочим классом приходит социальный разлом между информациональной современной рабочей силой, воплощенной в элитной части нового среднего класса, и основной массой национальных отрядов рабочей силы – родовой рабочей силы. Эти новые процессы пока еще практически не отражены в исследованиях.
Рыночная логика глобальных сетей потоков капитала предопределяет и положение современных информациональных производителей. С одной стороны, ничто не изменилось vis a vis классического капитализма: долю их труда присваивают их работодатели, вот почему они нанимают их в первую очередь. Но, с другой стороны, механизм присвоения экономического излишка гораздо более сложен. Во-первых, отношения найма имеют тенденцию к индивидуализации, под этим подразумевается, что каждый производитель будет получать отдельное задание. Во-вторых, возрастающая доля производителей контролирует свой собственный рабочий процесс и входит в специфические горизонтальные рабочие отношения, таким образом, в большой степени они становятся независимыми производителями, подчиненными силам рынка, но реализующими свои собственные рыночные стратегии. В-третьих, их доходы часто направляются в вихрь глобальных финансовых рынков, насыщаемых именно богатой частью мирового населения, таким образом, они также являются коллективными собственниками коллективного капитала, становясь зависимыми от деятельности рынков капитала.
При этих условиях, считает Кастельс, мы с трудом можем полагать, что существует классовое противоречие между этими сетями высоко индивидуализированных производителей и коллективным капиталистом глобальных финансовых сетей. Без сомнения, со стороны всякого, кто отвечает за процесс производства, часты несправедливое отношение и эксплуатация индивидуальных производителей, так же как и большой массы родовой рабочей силы. Однако сегментация рынка труда, индивидуализация работы и диффузия капитала в круговороте мировых финансов совместно вызвали постепенное разрушение классовой структуры индустриального общества. Существуют и будут существовать мощные социальные конфликты, и в некоторых из них участвуют трудящиеся и организованная рабочая сила от Кореи до Испании. Однако они являются выражением не борьбы классов, но требований заинтересованных групп и (или) восстания против несправедливости [Кастельс, 2000, с. 199–333, 497–501] (см. также: [Кастельс, 2004; Кастельс, Химанен, 2002; Castells, 2009]).
Немецкий экономист Герд Шинсток также пишет о новом типе инновационно активного работника. Для всей экономики, по его наблюдениям, характерна тенденция к постоянному увеличению ученых и исследователей в составе рабочей силы. В современном мире большое значение приобретают так называемые когнитивные способности, т. е. способности интерпретации информации, самостоятельной постановки и решения проблем. Одним из важных качеств современного работника является его рефлексивность – способность представлять различные пути решения проблемы и делать выбор между ними. Работники все чаще вынуждены сталкиваться с необходимостью решения абсолютно новых, плохо определенных проблем, они вынуждены предлагать собственные решения. Соответственно растет значимость теоретических знаний и теоретической подготовки: культуры поиска ответа на вопросы, инструментов решения проблемы, приобретения нового знания. Работники должны также понимать, как теоретические знания следует использовать на практике. То есть теоретические и практические знания должны быть интегрированными. Кроме того, следует отметить, что современный специалист должен владеть широким спектром знаний, способностью к мультидисциплинарной деятельности и экспертизе. Более того, специалист должен постоянно приобретать новые знания и компетенции. Только так он может быть готовым к постоянному решению новых проблем. Современный специалист также должен обладать социальными навыками: способностями к автономному принятию решений, готовностью к ответственной работе, уверенностью в себе, толерантностью к идеям других. Наконец, такие психологические характеристики, как креативность, уверенность, предпринимательский дух, в условиях экономики, основанной на знаниях, становятся все более и более значимыми для современного высококвалифицированного специалиста [Schienstock, 2007; Schienstock, Hamalainen, 2001].
Известный американский социолог Мелвин Кон в цикле своих работ, выполненных на сравнительных данных по США, Индии, Польше, Украине, доказал первостепенную значимость в современной экономике степени автономности профессионала в работе, его ресурсы для принятия самостоятельных решений. М. Кон предложил следующие индикаторы: относительная сложность работы, предсказуемость/привычность, а также строгость контроля за выполнением рабочих заданий [Kohn, 2006].
В результате складываются небольшие по численности слои «платиновых» и «золотых» воротничков с высочайшим уровнем жизни, высоким престижем и т. д. С другой стороны, идет процесс нисхождения основных слоев среднего класса (традиционных «белых воротничков») с потерей устойчивых позиций на своих сегментах рынка труда, со сжатием ресурсной базы для воспроизводства социального статуса и передачи накопленного социального капитала и высокого уровня человеческого капитала следующему поколению. Все меньшее число, все меньшая доля экономически активного населения нужна для производства запрашиваемых потребителем товаров и услуг. Возрастает подвижность профессиональной структуры. Резко увеличивается количество самых разных жизненных форм и стилей, не сводимых к сословным, слоевым или классовым членениям.
Глава 5
Основные вехи становления теории социального неравенства
Идеи социального неравенства в общественной мысли до возникновения социологии. Теория классов К. Маркса и становление стратификационной теории. Макс Вебер: классический этап развития теории неравенства. Эмпирические исследования 1930—1970-х гг.: одномерная и многомерная стратификации. Функционалисты о социальной стратификации. Классы и слои в современной теории стратификации.
5.1. Идеи социального неравенства в общественной мысли до возникновения социологии
История всей социологии как науки, также как и история ее важнейшей частной дисциплины – социологии неравенства, насчитывает полтора столетия. Но задолго до XIX в. ученые задумывались над природой отношений между людьми, над тяжелой участью большинства людей, над проблемой угнетенных и угнетателей, над справедливостью или несправедливостью неравенства.
Еще древнегреческий философ Платон (428/427—348/347 до н. э.) размышлял над расслоением людей на богатых и бедных: «Государство представляет из себя как бы два государства. Одно составляют бедные, другое – богатые, и все они живут вместе, строя друг другу всяческие козни». Платон был «первым политическим идеологом, мыслившим в терминах классов», считает Карл Поппер [Поппер, 1992, с. 7]. В таком обществе людей преследуют страх и неуверенность. Здоровое общество должно быть иным. В своем труде «Республика» Платон утверждал, что правильное государство можно научно обосновать, а не искать ощупью, страшась, веря и импровизируя. Платон предполагал, что это новое, научно спроектированное общество будет не только осуществлять принципы справедливости, но и обеспечивать социальную стабильность и внутреннюю дисциплину. Именно таким он представлял общество, руководимое правителями (блюстителями) [Платон. Государство, http://www.gummer.info/Bogoslov/Philos/Platon].
Общество, по мнению Платона, имеет классовый характер. Все граждане входят в один из трех классов: а) правителей; б) воинов и чиновников; в) работников (земледельцев, ремесленников, врачей, актеров). Правители подразделялись им на правящие и неправящие группы. Всем этим основным слоям (классам) приписывались определенные функции. Мудрые правители выступали как родители по отношению к остальным двум классам. Платон исключал всякую возможность наследования классового статуса и предполагал полное равенство возможностей для всех детей, с тем чтобы каждый имел равные шансы проявить свои природные способности и был обучен для выполнения своей собственной роли в жизни. Если такая селекция и обучение могли бы быть выполнены в совершенстве, то в таком случае было бы справедливо признание абсолютной власти победителей. Чтобы избежать влияния семьи, Платон предложил упразднение семьи в классе правителей и установил, что члены этой группы не должны владеть какой-либо частной собственностью, кроме минимально необходимой, с тем чтобы они не защищали свои собственные интересы. Они должны сосредоточиться только на общественном благополучии.
Итак, Платон спроектировал высокостратифицированное общество, в котором характерными чертами правящего класса являются равенство возможностей (шансов), полное устранение частной собственности и концентрация на общем благосостоянии.
Аристотель (384–322 до н. э.) в «Политике» также рассмотрел вопрос о социальном неравенстве (см.: [Аристотель, 1983]). Он писал, что ныне во всех государствах есть три элемента: один класс – очень богат; другой – очень беден; третий же – средний. Этот третий – наилучший, поскольку его члены по условиям жизни наиболее готовы следовать рациональному принципу. Богачи же и бедняки встречают трудности в следовании этому принципу. Именно из бедняков и богачей одни вырастают преступниками, а другие – мошенниками.
Реалистически размышляя о стабильности государства, Аристотель отмечал, что необходимо думать о бедных, «ибо у государства, где множество бедняков исключено из управления, неизбежно будет много врагов». Ведь «бедность порождает бунт и преступления», там, где нет среднего класса и бедных огромное большинство, возникают осложнения и государство обречено на гибель. Аристотель выступал как против власти бедняков, лишенных собственности, так и против эгоистического правления богатой плутократии («олигархии»). Лучшее общество формируется из среднего класса, и государство, где этот класс многочисленнее и сильнее, чем оба других вместе взятых, управляется лучше всего, ибо обеспечено общественное равновесие.
Взгляды Аристотеля на собственность развивались в прямом споре с Платоном, которому он приписывал защиту общественной собственности. Однако Платон ничего подобного не писал – в его «Республике» земледельцы и ремесленники живут в системе частной собственности, и только правящий класс лишен любых средств производства, потребляя плоды земледелия и ремесла, и ведет аскетическую, но благородную жизнь. По мнению Платона, частная собственность разрушила бы единство правящей элиты и ее преданность государству, потому он запрещает ее для правителей.
Аристотель не считал, что частная собственность вредит моральному совершенству, доказывая это четырьмя соображениями:
1) «когда у людей есть личные интересы, они не ропщут один на другого, а заняты каждый своим делом, и прогресс ускоряется»;
2) обладание чем-то доставляет удовольствие, «ибо все, или почти все, любят деньги и другие подобные вещи». Аристотель резко отделяет такую любовь к собственности от эгоизма и мелочности, рассматривая ее с точки зрения самореализации и самоуважения;
3) щедрость. При общественной собственности никто не может быть щедрым и великодушным, так как ни у кого ничего нет. В системе частной собственности богатство и неравенство «дают возможность проявлять щедрость и милосердие»;
4) видимо, идея частной собственности глубоко укоренилась в душе человека, если существует так долго – «нельзя пренебрегать опытом веков». Что до строя с общественной собственностью, то «если б он был хорош, то за столько лет примеры его были бы известны».
Аристотель знает о бедах, сопутствующих системе частной собственности, но считает, что они «вызваны совсем другой причиной – порочностью человеческой натуры». Несовершенство общества исправляется не уравнением состояний, а моральным улучшением людей. «Начинать реформу нужно не столько с уравнения собственности, сколько с того, чтобы приучить благородные души обуздать желания и принудить к этому неблагородные» (т. е. мешая им, но не применяя грубую силу). «Законодатель должен стремиться не к равенству, а к выравниванию собственности. Важно, не у кого собственность, а как ее используют».
Резкое неравенство собственности опасно для равновесия государства, поэтому Аристотель хвалит общество, где средний класс сильнее всех. Там же, где «у одних много, у других – ничего», можно прийти к двум крайностям – плутократическому режиму («олигархии») в интересах только богатых или к пролетарскому режиму («демократии») – в интересах городской бедноты. Любая крайность может увенчаться тиранией.
И поныне суть всех обсуждений проблем неравенства и социальной справедливости сводится к тем же вопросам, которые ставили и обсуждали великие греки. Поэтому мы уделили их размышлениям столько внимания.
Из мыслителей времен Возрождения особенно интересен Никколо Макиавелли (1469–1527). Около двух тысячелетий отделяют Макиавелли от Аристотеля, но основные линии размышлений остались у него теми же, что и у гения античности. В своем знаменитом произведении «Государь» он поставил вопрос о том, кто пригоден управлять и какая форма правления может обеспечить порядок, счастье, благополучие людей [Макиавелли, 2001]. Он видел, что напряженность между элитой и массой есть постоянная черта организованного общества; подобные напряжения сопровождаются боязнью масс со стороны элиты и боязнью тирании со стороны масс. Но Макиавелли видел больше добродетели (действенности) в демократическом правлении, чем многие предшествовавшие ему мыслители, поскольку верил, что коллективные решения народа более мудры, чем решения государей. Он писал, что люди способны более справедливо судить о чем-либо, если они слышат двух ораторов равных талантов, защищающих различные подходы, они не решают по любви (симпатии), кто из ораторов лучший. Это обеспечивает им возможность обнаружить правду в том, что они слышат. И если иной раз народ ошибается при обсуждении вопросов, то государь ошибается многократней в его собственных действиях. Макиавелли в то же время сомневался в рационализме масс и понимал, что их поведение эмоционально и они нуждаются в длительном обучении для участия в государственном управлении. Короче говоря, по мнению современных социологов, Макиавелли предвозвестил представление об «открытом обществе», в котором неравенство положения столь же узаконено, как и равенство шансов стать неравными. Без такого равенства шансов огромное большинство наличных талантов в каждом поколении будет потеряно.
Томас Гоббс (1588–1679) – философ-материалист. Менее известны его социальные воззрения. Гоббс, как никто из его предшественников, подчеркивал фундаментальное равенство всех людей. Это равенство должно занять место неравенства во власти и привилегиях. Таков, по Гоббсу, естественный процесс. Он видел, что люди в равной степени заинтересованы в достижении власти и привилегий и в равной мере жадны (ненасытны) в их желаниях жизненных благ. Их устремления к власти и привилегиям должны вести к хаосу, если бы не установление правил, которых они согласны придерживаться. Эти правила составляют «общественный договор» (контракт), по которому люди передают свое право управлять одному человеку, воплощающему их коллективные требования и волю. В свою очередь властитель реализует свою роль посредством законов, происходящих из «Естественного Закона», и, конечно, согласия управляемых (подданных). В таком «идеальном» обществе никакие привилегированные классы не разрешены, поскольку они разлагают равенство прав, предусмотренных правителем.
Позднее социальные философы, включая Д. Локка, И. Бентама, Ж.-Ж. Руссо, Г. Гегеля, сознавали, что появление социальных классов или слоев, основанных либо на врожденных, либо на приобретенных различиях или некоторой комбинации тех и других, может создать настоятельные проблемы. Каждый из них имел свои собственные представления, какое именно строение управления наиболее эффективно для решения таких трудностей.
В XIX в. начались народные революции. Прежний порядок аристократического правления был разрушен повсюду в Европе, а новая республика – Соединенные Штаты Америки – продемонстрировала необыкновенные способности роста и развития. Теории о естественных правах олигархов были повсюду заменены на теории естественных прав всех людей на равную долю во всем хорошем в жизни. Кроме того, индустриализация Западной Европы совершилась быстро. В ходе ее возникли общественные классы, основанные на богатстве и власти, которые существуют и поныне. Именно в этот период и зародилась социология как наука. Напомним, что ее имманентная природа такова, что она является наукой о гражданском обществе и для гражданского общества. Не случайно, что при всех разногласиях относительно списка самых первых социологов все авторы сходятся на том, что до XIX в. эта наука не существовала. Зарождение социологической дисциплины, которая изучает проблемы социального неравенства, связано с именем одного из основоположников социологии К. Маркса.
5.2. Теория классов К. Маркса и становление стратификационной теории
Карл Маркс справедливо отмечал, что не ему принадлежит заслуга открытия существования классов и их борьбы между собой. И действительно, со времен Платона, но все же преимущественно с тех пор, как буржуазия властно вступила в XVIII в. на сцену истории, многие экономисты, историки, философы прочно вводят в обществоведение Европы понятие социального класса (Адам Смит, Этьен Кондильяк, Клод Сен-Симон, Франсуа Гизо, Огюст Минье и др.). Однако никто до Маркса не давал столь глубокого обоснования классовой структуры общества, выводя ее из фундаментального анализа всей системы экономических отношений. Никто до него не давал столь всестороннего раскрытия классовых отношений в капиталистическом обществе, механизма эксплуатации в том капиталистическом обществе, которое существовало в его время. Поэтому в большинстве современных работ по проблемам социального неравенства, стратификации и классовой дифференциации в равной мере и у сторонников марксизма, и у авторов, далеких от позиций К. Маркса, дается разбор его теории классов.
По мнению социологов всех идейных направлений, никто в истории общественной мысли столь определенно, как К. Маркс, не подчеркивал, что источником социального развития выступает борьба между антагонистическими общественными классами. По Марксу, классы возникают и противоборствуют на основе различного положения и различных ролей, выполняемых индивидами в производственной структуре общества. Другими словами, наиболее общей основой образования классов является общественное разделение труда. Развивая этот тезис, Ф. Энгельс писал: «…В основе деления на классы лежит закон разделения труда» [Маркс, Энгельс, 1961, т. 20, с. 293]. При этом имеется в виду «крупное разделение труда между массой, занятой простым физическим трудом, и немногими привилегированными, которые руководят работами, занимаются торговлей, государственными делами, а позднее также искусством и наукой» [Там же].
На определенном этапе развития человеческого общества наблюдаются зачаточные формы разделения труда, поначалу не ведущие к подчинению одних людей другими. Разделение труда как фактор, направленный на овладение силами природы, вызывает техническую специализацию работников, образует профессии и специальности. Однако по мере усложнения процесса производства усложняется и процесс его организации. Поэтому появилась потребность в профессиональных организаторах, другими словами, потребность в разделении труда на исполнительский (преимущественно физический) и управленческий. Так разделение труда приобретает характер разделения на его социально неоднородные виды. Иными словами, в нем как бы кристаллизуются две стороны: производственно-техническая и социально-экономическая. Социально-экономический аспект разделения труда включает такие крупные явления, как разделение на умственный и физический, управленческий и исполнительский, квалифицированный и неквалифицированный, творческий и стереотипный. Разделение труда на исполнительский и организаторский исторически предшествовало образованию частной собственности и общественных классов. С появлением же частной собственности и классов происходит закрепление определенных функций, сфер и родов деятельности в едином процессе производства за различными классами.
С момента возникновения классов не род деятельности определяет принадлежность к данному классу, а наоборот, принадлежность к классу определяет заранее заданный круг профессий, которыми может заниматься выходец из данного класса. К. Маркс писал: «…Современное классовое различие ни в коем случае не основано на “ремесле”; наоборот, разделение труда создает различные виды труда внутри одного и того же класса» [Маркс, Энгельс, 1955, т. 4, с. 310].
Таким образом, ключом к пониманию Марксовой теории классового деления общества является открытие К. Маркса, которое он сам считал своим главным достижением, – двойственный характер труда, самое таинственное явление, не разгаданное на протяжении двух тысячелетий: как конкретного труда, описываемого технико-технологическим содержанием, и абстрактного – описываемого степенью и способом расходования рабочей силы. Вот здесь и есть великое таинство социального членения людей. В труде различного содержания расходование рабочей силы зависит от того, является ли труд преимущественно умственным или физическим, в какой мере требует от работника знаний и умений, инициативы и самостоятельности. Важной чертой способа расходования рабочей силы является степень потребления в процессе труда энергии и здоровья работника. Способ расходования рабочей силы, являясь общим моментом, который свойствен труду любого содержания, любому конкретному труду, связан с такими чертами труда, как степень интеллектуальности, объем творческих функций, мера самостоятельности работника в труде, его тяжесть, напряженность, монотонность и т. д. Так Марксом была раскрыта природа классов.
Начиная со своих ранних работ, Маркс писал о социальных классах, их происхождении, внутренней дифференциации, наличии промежуточных слоев и т. д. Но у него отсутствует целостное определение понятия «класс». Известно, что в третьем томе «Капитала» глава LII «Классы» была лишь начата. В ней Маркс со всей определенностью высказывался против выделения классов по тождеству доходов и источникам доходов. Положительная часть им не была развита. В ранних работах Маркса присутствовало расширительное понимание класса, не было различения классов и сословий. В дальнейшем у него сложилось достаточно строгое понимание класса.
Многократно последователи и критики Маркса пытались интерпретировать его концепцию классов, давая свои определения. Так, в 1919 г. В.И. Ленин предложил следующее определение классов: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы – это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства» [Ленин, т. 39, с. 15].
Американский социолог Чарльз Андерсон, проанализировав взгляды Маркса, перечисляет следующие критерии социального класса [Anderson, 1974, р. 50]:
1) общая позиция в экономическом способе производства;
2) специфический образ жизни;
3) конфликтные и враждебные отношения с другими классами;
4) социальные отношения и общность, выходящие за местные и региональные границы;
5) классовое сознание;
6) политическая организация.
Весьма точно уловил социологическое видение социальных отношений и классовых различий у К. Маркса выдающийся российский социолог Ю.А. Левада. «Очевидно, что подход Маркса к обществу – это макроподход, который проявляется в том, что категории анализа общества разработаны применительно к его глобальной структуре. В “Капитале” неоднократно подчеркивается, что категория производственных отношений, например, действует не в рамках связей отдельного рабочего с отдельным капиталистом, а в рамках связей классов, в рамках макроструктуры общества» [Левада, 1968, с. 78–79].
В Марксовом восприятии класса важное место занимает категория интереса, объяснение противоположности интересов основных классов. Люди, находящиеся в различных отношениях к средствам производства, имеют противоположные интересы. В буржуазном обществе лица, владеющие фабриками, заинтересованы в максимизации прибыли, создаваемой рабочими. А рабочие, естественно, сопротивляются этой эксплуатации. Но класс капиталистов в силу обладания экономической властью обладает и государственной властью и вследствие этого может подавлять любое эффективное выражение несогласия со стороны рабочих.
Важным моментом является и объективность существования классов независимо от того, осознают это сами члены класса или нет. Понятие объективности существования классов является отличительной чертой подхода Маркса к изучению стратификации.
Здесь мы переходим от структурной теории классов, основанной на различении общности деятельности, отношения к собственности и образа жизни, к характеристике их как субъектов социального действия. При изучении классов и их отношений важны, по Марксу, следующие понятия: классовая сознательность, классовая солидарность и классовый конфликт.
Под классовой сознательностью понимается осознание классом своей роли в производственном процессе и своего отношения к другим классам. Сознательность подразумевает, например, осознание рабочим классом степени эксплуатации со стороны имущих классов, которые лишают рабочих причитающейся им доли прибавочного продукта, созданного ими же. Для окончательного конституирования класса из изолированных индивидов необходимо осознание единства, ощущение отличия от других классов и даже враждебности по отношению к другим классам. Конечная стадия сознательности, по мнению Маркса, достигается тогда, когда рабочий класс начинает понимать, что своей справедливой цели он может достичь, лишь уничтожив капитализм, но для этого нужно объединить свои действия.
Читать бесплатно другие книги:
