Эфирное время Дашкова Полина

Глава 5

Деньги, конечно, не пахнут. Разноцветные бумажки, захватанные тысячами чужих пальцев, шуршат, как вчерашние газеты с несвежими новостями, как мертвые осенние листья. Нет величины менее постоянной, чем деньги. Они истлевают, переходя из рук в руки, они теряют смысл во времена великих катаклизмов, и портреты, напечатанные на затертых бумажках, как будто усмехаются. Вот, смотри, ради чего ты трудился в поте лица, терял силы, не спал ночами. Хорошо, если трудился честно, не нажил врагов и грехов, а если ради бумажек подличал, предавал, убивал, душу закладывал? Вот, оказывается, сколько стоит твоя бессмертная душа. Ты сам ее так оценил. Тебе не хватит этой бумаги даже на растопку печки, чтобы согреться зимой, когда выключат отопление и придется мастерить «буржуйку».

Впрочем, можно поступить умней, вложить бумажки в другие, более надежные ценности. Но если ты купишь землю, где гарантия, что завтра тебя не выгонят с этой земли те, кто окажется сильней? Дом может рухнуть, сгнить, сгореть, как и все другое добро.

Золото надежней, но оно тяжело и громоздко, в нем нет жизни, света. Стоимость металла определяется всего лишь его весом, но никак не красотой. Было время, когда алюминий ценился дороже золота.

И только драгоценные камни, алмазы, изумруды, красные и синие корунды не падают в цене. Камни – это сгустки великого могущества, источник благ и бедствий. Камень – самое долговечное вещество из всех, что есть в материальном мире. Драгоценный кристалл питается светом, вбирает в себя время, не стареет, не умирает, и многих сводит с ума желание обладать холодным радужным осколком вечности. Он похож на застывшее прекрасное мгновение, которым соблазнял доктора Фауста коварный Мефистофель.

В 1701 году в копи Портиал в Голконде (Южная Индия) безымянный невольник нашел камень такой красоты, что не мог с ним расстаться. Распоров себе бедро, он спрятал светящийся кристалл в свое тело и носил его под кровавой повязкой. Тайну он открыл случайному английскому матросу. Невольник готов был отдать сокровище, но не за деньги, которых у матроса все равно не было, а за свободу. Матрос выполнил свое обещание, индиец вскоре оказался на английском торговом судне и опьянел от прохладного морского воздуха. Сделка состоялась. Матрос извлек алмаз из гноящейся, незаживающей раны и индийца выбросил за борт.

Судно под английским флагом прибыло в форт Св. Георга в Мадрасе. Матрос продал камень губернатору форта Вильяму Питту. Деньги, полученные за алмаз, не сделали матроса богатым и счастливым. Он промотал их в портовых кабаках и, расставшись с последним из нескольких тысяч фунтов, повесился.

А счастливый обладатель алмаза Вильям Питт назвал это чудо природы в свою честь, вернувшись на родину, в Англию, приказал огранить алмаз в совершенный бриллиант. Огранка продолжалась два года и стоила пять тысяч фунтов. Обломки кристалла продали за семь тысяч фунтов.

В 1717 году после долгих ожесточенных торгов Вильям Питт все-таки расстался с камнем, алмаз приобрел за сто тридцать пять тысяч фунтов тогдашний регент Франции герцог Орлеанский. Герцог оказался скромнее губернатора, он переименовал камень, но присвоил ему уже не собственное имя, а всего лишь свою должность. Бриллиант теперь назывался «Регент».

Камень был вправлен в корону Людовика XIV к торжеству коронации 1722 года. Камень, извлеченный из кровавой гноящейся раны безымянного невольника, украшал благородные королевские головы. Последняя из них, голова Людовика XVI, во время Великой французской революции была отрублена косым ножом гильотины.

После кровавой революции Французская республика остро нуждалась в деньгах. «Регент» выломали из короны и продали русскому купцу по фамилии Тресков. Но генерал Бонапарт любил камни, он выкупил знаменитый бриллиант, вставил его в эфес своей шпаги, чтобы вскоре опять расстаться с сокровищем, взяв под залог камня огромную денежную ссуду. Наполеон Бонапарт хотел завоевать мир. Кристалл, который мог уместиться на детской ладони, стоил столько, что хватило на оснащение целой армии. Известно, чем все закончилось и для армии, и для полководца.

Сейчас знаменитый «Регент» покоится на почетном месте в Лувре. Возможно, найдется человек, который сумеет заполучить это сокровище в свою частную коллекцию. Кто знает, как сложится после этого судьба счастливца?

Римский естествоиспытатель Плиний Старший в своей «Естественной истории» писал, что алмаз уничтожает действие яда, рассеивает пустые бредни, освобождает от страха, тускнеет в руке убийцы. Твердость у алмаза несказанная, он так сопротивляется ударам на наковальне, что железо с обеих сторон разлетается и сама наковальня растрескивается. «Сия неодолимая сила, противящаяся двум сильнейшим веществам в природе, железу и огню, размягчается от горячей козлиной крови. Какому гению или какому случаю приписать данное открытие? Кто надумал затеять столь странный и таинственный опыт с поганым животным?»

Римский ученый ошибался. Несмотря на непревзойденную твердость, алмазные кристаллы хрупки и легко раскалываются от ударов. Козлиная кровь не оказывает на них никакого действия.

Чистые сверкающие кристаллы, такие, как «Питт», попадаются редко. Сырые необработанные камни не бросаются в глаза ни своим блеском, ни своей внешней формой. Поверхность их часто матовая и шероховатая, иногда покрыта корочкой постороннего вещества, которую называют «рубашкой». В средневековых лапидариях, специальных трактатах, посвященных целебным и магическим свойствам драгоценных камней, утверждается, что алмазы растут семьями, один маленький, другой большой, кристаллы мужские и женские. Они питаются небесной росой и рождают детенышей. Для них, как для человеческих детей, появление на свет в «рубашке» – счастливый знак.

Ранней осенью 1829 года на Урале, в Горноблагодатском округе, в деревне Калининской бабушка Аполлинария Попова вышла утром поглядеть, как дела у белой курицы-несушки. Курицу звали Мотя. Она была старая, жирная и необычайно яйценосная. Заглянув в лукошко, выложенное мягкой соломкой, Аполлинария Ивановна, к ужасу своему, не обнаружила теплых крупных яичек цвета топленого молока, которые обычно к завтраку приносила Мотя в количестве не меньше трех штук. В чистой соломке покоилось одно-единственное яйцо, по размеру меньше голубиного, грязное, серое, а главное, какое-то квадратное.

– Ой, батюшки, да что ж это за пакость такая? Неужто сглазили куру? – воскликнула Аполлинария Ивановна, перекрестилась и быстро забормотала: – Да воскреснет Бог, и да расточатся врази Его…

Кряхтя, охая и бормоча молитву на изгнание нечистого, Аполлинария Ивановна отправилась в сени. Лукошко она несла осторожно, на вытянутых руках, и боялась смотреть на квадратного недоноска, боялась дышать исходящим от него колдовским смрадом, хотя на самом деле пахло из лукошка просто куриным пометом.

Старший внук Аполлинарии Ивановны, четырнадцатилетний Павлик, собирался на работу, мыть золото.

– Ты поглядь, Павлуша, напасть какая, – бабушка дала ему лукошко, – куру-то нашу сглазили, я знаю кто, Раиска-бобылка, ведьма проклятая. Помнишь, третьего дня Мотенька пропала? Раиска ее к себе заманила на двор, у ней есть черный петух, бабы говорят, петух этот особенный, заговоренный. Ему сто пятьдесят лет, он никогда цыпленочком не был, откуда взялся, неизвестно. Если какую курицу покроет, она сразу нестись перестает. Ой, беда, Павлуша, жалко куру-то, теперь только в суп ее разве, да и то не знаю, не будет ли вреда от такого супу?

– Ладно тебе, бабушка, – Павлик осторожно взял маленькое грязное яичко в руки, поскреб ногтем твердую грань, – куры наши бегают не к Раиске на двор, а к прииску, вокруг кашеваров пасутся, там и пшено, и хлебные крошки. Раиска-бобылка тут ни при чем. И петух у нее самый обычный, просто черный, как уголь, и драчливый, как бес. А на прииск к кашеварам бегают подкормиться не только с нашего двора куры, но и со всех соседних. – Павлик говорил рассудительно, как взрослый, а сам все скреб странное яичко, рассматривал его на свет.

– Ну да, как же, на прииск, – продолжала ворчать бабушка, – там пшено старое, прогорклое, чего им, курам-то, бегать? Вон я ее, голубушку, отборным зерном кормлю, никуда ей не надо бегать со двора. А ты, Павлуша, простокваши покушай с хлебцем да брось на это чудо-юдо глядеть, выкинь его скорей, от греха подальше, а лучше в болотце утопи.

Но Павлушу вдруг как ветром выдуло из избы, он сбежал с крылечка, крепко сжимая в кулаке грязное чудо-юдо. Лицо его раскраснелось, глаза заблестели. Остановившись на бегу, он развернулся, подбежал к Аполлинарии Ивановне и быстро зашептал ей на ухо:

– Бабуля, ты соседкам про это яичко не болтай. Никому ни слова. Поняла? – И тут же убежал, так и не покушав простокваши с хлебом.

Летом Павлик Попов работал на Крестовоздвиженских золотых приисках, принадлежавших Бисерскому заводу графини Порье. 3 июля он нашел странный кристалл, крупный, бесцветный, прозрачный. Через два дня на прииск явился сам граф Порье вместе с минералогом Шмидтом, и вскоре в Петербург министру финансов графу Канкрину была отправлена срочная депеша. Граф Порье писал:

«5 июля приехал я на россыпь вместе с господином Шмидтом, и в тот же день, между множеством кристаллов железного колчедана и галек кварца, открыл я первый алмаз. Алмаз этот был найден накануне 14-летним мальчиком из деревни Калининской Павлом Поповым».

Разумеется, сам Павлик об этом письме понятия не имел, не знал, что имя его войдет во все учебники и научные труды по минералогии. Но отлично понимал, что такое эти прозрачные кристаллы и сколько они стоят.

Ранней осенью 1829 года несушка Мотя склевала на прииске крупный, чистый алмаз, а потом выкакала его в лукошко.

Глава 6

За окном падал крупный снег. Было светло от снегопада и так тихо, что слышно, как в пяти километрах от дома гремит по ледяным рельсам одинокая электричка.

Подмосковный дом Дмитрия Владимировича Мальцева был большим и теплым, с центральным отоплением, с тремя ванными комнатами и двумя маленькими душевыми. В гостиной, в столовой и в спальне Дмитрия Владимировича имелись еще и камины, настоящие, с ажурными экранами, с полным набором всяких щипцов, кочерег, щеток, совков и совочков для углей.

Дмитрий Владимирович всегда растапливал камины сам, выкладывал сухие поленья красивой пирамидкой и все пытался научить Варю этому нехитрому делу. Но у нее еще ни разу не получилось, она напихивала целую кучу бумаги, однако слабый синеватый огонек дрожал и гас, оставляя тонкие извилистые стебельки дыма, которые напоминали Варе худеньких тающих привидений из детского фильма «Каспер».

Снег пошел с вечера, а к ночи превратился в метель. Варя сначала глядела в окно на крупные, подсвеченные фонарем снежинки. Потом на розовые сполохи тлеющих углей в камине. Наконец уставилась в потолок и стала считать слонов.

Перед ее мысленным взором медленно продвигалось тяжелое темно-серое стадо. Слоны топали по потолку. Они маршировали в ногу, как солдаты на параде. Ритм был упорно-однообразным. Главное, не увлекаться счетом, не забывать о сладких стонах и двигаться, двигаться. Главное, не думать о том, что внизу вода, сто пятьдесят литров воды, от которой отделяет только прорезиненная ткань матраца и тонкая шелковая простыня.

Ритм нарастал. Водяной огромный матрац колыхался, как груда желе. Слоны неслись по потолку. У Вари устали ноги. Она была мокрой от пота, чужой кисловатый липкий пот впитывался в ее поры. Она утешала себя простыми мечтами о том счастливом моменте, когда встанет наконец под душ, выдавит на губку ароматный зеленый гель и будет долго, тщательно мыться. До этого пока далеко. Терпеть еще минут двадцать, не меньше. Это целая вечность.

Дробный слоновий топот постепенно сливался в долгий сплошной звук, напоминающий громовой раскат. Ей казалось, стадо несется уже не по потолку, а по ее распластанному телу. Она чувствовала себя совершенно плоской, ее втаптывали в упругую подвижную мякоть матраца. Потный пыхтящий на ней мужчина весил не меньше ста килограммов. Он всегда был сверху. Он терпеть не мог иных позиций, кроме этой, самой примитивной. Все прочее считал извращением.

Сил у него было много, а фантазия отсутствовала напрочь. Первые две недели с его тонких сухих губ не срывалось ни звука, ни поцелуя. Сорок минут гробовой тишины и мерного, тяжелого ритма телодвижений. Но потом он расслабился, разыгрался. Он стал иногда целовать Варю, посасывал, покусывал ее ухо, стонал и вскрикивал странно высоким голосом. Вот тогда и появилась у нее надежда. Она поверила, что все будет хорошо.

Этот человек, один из самых богатых и влиятельных в России, этот упругий молчаливый толстяк с желтоватыми, блестящими, как мокрый суглинок, глазами, с короткой бычьей шеей, широкими волосатыми запястьями и тонкими, как у женщины, холеными пальцами, женится на ней.

Дмитрий Владимирович Мальцев официально числился заместителем министра финансов, однако его влияние и его полномочия распространялись далеко за пределы этой сравнительно скромной государственной должности. Кроме ежедневных сорока минут потной гимнастики с Варей на водяном матраце, во все остальное время суток у него был глубокий начальственный бас. Каждое утро он пробегал пять километров по лесу босиком, в одних трусах, в любую погоду, потом плавал в ледяном бассейне. В свои пятьдесят шесть лет он был здоров, как боров, как племенной бык, как дикий африканский слон.

Температура воды в бассейне поддерживалась постоянная, зимой и летом плюс семь градусов. Если подойти к краю, можно было заметить льдинки, тончайшие, прозрачные, как контактные линзы. Иногда ночью, когда тишина была особенно глубокой, Варе казалось, что она слышит, как они позванивают, сталкиваясь на черной глади воды с отражениями бледных зимних звезд.

«Вода – это красиво и совсем не страшно, – убеждала себя Варя, глядя в черную глубину бассейна, – ты должна привыкнуть к воде. Тебе везло, три года он не ездил с тобой на морские курорты. Врачи сказали ему, что солнце для него вредно, что-то такое с кожей, опасно загорать. Однако теперь разрешили. Этим летом он намерен отправиться в Ниццу. Тебе придется войти в море. Ты должна быть готова к этому, иначе потянется цепь вопросов и подозрений, он не успокоится, пока не выяснит истинную причину твоего страха. Он узнает о тебе все, и твои великие планы растают, как эти хрупкие льдинки».

Она проводила с собой эту психотерапию не только стоя у бассейна, но и лежа на водяном матраце. Ей хотелось кричать от ужаса, когда она чувствовала под собой тяжелую, тугую, смертельно опасную массу воды.

«Ты не должна бояться. Ты ведь хочешь, чтобы он женился на тебе?»

– Да… – простонала Варя, почти не разжимая стиснутого рта.

Ноги заныли нестерпимо. Правое ухо было мокрым, он измусолил мочку, вымазал слюной шею. К шее прилипли влажные пряди. Считать слонов стало невозможно, стадо слилось в одну сплошную свинцовую массу. Черная тяжелая толща воды почти сомкнулась над ней, не давая дышать. Варя закричала, глухо, сдавленно. Она позволила себе этот крик потому, что он был вполне уместен, он был кстати, и энергичный трудолюбивый толстяк благодарно поцеловал ее в губы, погладил по волосам.

Дмитрий Владимирович Мальцев был полностью удовлетворен. Он почувствовал себя настоящим мужчиной. А Варя была счастлива, что все кончилось и можно идти в душ.

Она оставила Мальцева лежать с закрытыми глазами и блаженным выражением на потном лице. Она видела, как он, не открывая глаз, протянул руку и включил радиотелефон, с которым никогда не расставался, отключал только на сорок минут любви, не более.

Варя накинула халат и выскользнула из спальни. Не успев прикрыть за собой дверь, она услышала слабое треньканье радиотелефона и хриплый, недовольный голос:

– Да… Нет, я тебя отлично слышу, но мне не нравится твой голос… Я понимаю… Честно говоря, мне сразу эта твоя идея с голландским корреспондентом показалась дурацкой. Извини, но актер из тебя никудышный. Слушай, Павлуша, откуда в тебе этот юношеский авантюризм?.. Что ты сказал? От страха? Ну, знаешь, братец дорогой, трусости я в тебе никогда не замечал. Ладно, это не телефонный разговор. А вообще, все к лучшему. Он профессионал, пусть и работает своими методами. Что ты молчишь? У тебя появились сомнения? Хорошо, объясни… Ладно, Паша, брось, не преувеличивай, мало ли у кого какие сексуальные проблемы? Это не мешает ему оставаться профессионалом… Ну, знаешь, так нельзя, ты его нашел, ты уверял меня, будто он классный специалист, а теперь кричишь, что мы связались с идиотом… Вот это правильно, отдохни, погуляй, пройдись по антикварным лавкам, как раз у отеля «Куин Элизабет» есть пара-тройка приличных антикваров. Кстати, как тебе Монреаль? Ты ведь в Канаде раньше не бывал… Да, действительно, есть что-то общее с Нью-Йорком, но Америка все-таки колоритней. А с этим твоим дипломатом все нормально. Из того, что он считает себя роковым мужчиной, вовсе не следует, что он полный идиот. Пожалуйста, прекрати паниковать. Все, будь здоров.

Разговор длился не больше трех минут. Мальцев говорил довольно громко, все-таки его собеседник, его любимый младший брат Паша, находился на другом полушарии. Варя, стараясь не дышать, застыла у двери, дослушала до конца и только потом отправилась в душ.

У большинства оперативников дотошность старшего следователя Бородина вызывала острое раздражение. Работать по делу, которое ведет Бородин, считалось чем-то вроде дисциплинарного взыскания. Про Илью Никитича говорили, что он любого, самого терпеливого оперативника за можай загонит и доведет до белого каления.

Проглядев материалы дела об убийстве журналиста Бутейко, капитан Иван Косицкий загрустил. Судя по тому, какие мероприятия планировал проводить по этому делу следователь, работа предстоит нудная, а главное, совершенно бессмысленная. Действительно, зачем возиться, если все очевидно? Окажись на месте Бородина другой следователь, он бы только радовался такому классному делу. Все прямо как на подбор: вот тебе и труп, и убийца с оружием и мотивом преступления. Посиди пару дней, позанимайся писаниной, оформи все, как положено, и не дергай ни себя, ни других.

И кому только в голову пришло вручить этот подарок зануде Бородину? Если бы не Илья Никитич, дело через неделю было бы в лучшем виде передано в суд и Анисимов А. Я. отправился бы отбывать свою заслуженную «пятнашку».

И все-таки капитан Косицкий понимал, что кривит душой. Несмотря на простоту и очевидность дела, следователь Бородин скорее все-таки прав, чем не прав. Слишком много белых пятен. Не опрошены свидетели, не проведены экспертизы. Сначала надо выяснить, точно ли заслужил Анисимов А. Я., ранее не судимый и вполне нормальный парень, эту свою «пятнашку». Ведь, кроме самого Анисимова, наказаны будут и его двадцатилетняя жена, которой придется во всех анкетах писать, что муж ее осужден по убойной статье, и крошечный сын, которому придется расти без отца. Есть еще у этого Анисимова мама с папой, вполне нормальные люди. В общем, капитан Косицкий решил, что с него не убудет, если он погуляет по большому тихому двору, поговорит с жильцами первого этажа.

Правда ведь интересно, почему никто не услышал ночью выстрела, хотя пистолет был без глушителя? Каким образом подозреваемый умудрился беззвучно упасть с лестницы, не получить ни единого ушиба и заснуть здоровым крепким сном запойного пьяницы? Ведь что получается: пока он поджидал свою жертву в подъезде, он отлично соображал, потом хладнокровно пальнул в упор, в висок своему бывшему однокласснику, прошел несколько шагов к лестнице и тут же вырубился? Был трезв, потом стал пьян, хотя напился вроде бы не в подъезде, не за упокой души убиенного приятеля.

Иван не спеша обошел кирпичный дом, в котором еще недавно жил журналист Артем Бутейко. Обычная девятиэтажка, три подъезда, тонкие стены, низкие потолки. Домофоны установлены в каждом подъезде, но ни один не работает. Перед домом просторный двор с детской площадкой, с двумя рядами гаражей-«ракушек».

Во дворе было пусто, только молодая мама с коляской сидела на спинке поломанной лавочки, съежившись, как продрогший воробей, да на спортивной площадке парнишка лет шестнадцати выгуливал толстого вялого боксера.

Скудное зимнее солнце спряталось, и сразу как будто похолодало. Женщина спрыгнула со своего насеста и покатила коляску к подъезду, к тому самому, где произошло убийство. Иван решительно последовал за ней.

– Добрый день, – он представился и показал удостоверение, – вы в этом подъезде живете?

– Да, а что? Вы насчет убийства? – Лицо ее моментально оживилось.

Постоянные обитатели московских дворов, бабушки, мамы с маленькими детьми, бездельники-подростки и бомжи, в последнее время все реже соглашались выступать в роли свидетелей. Еще недавно многие с удовольствием выкладывали оперативникам все, только успевай вопросы задавать. А сейчас что-то изменилось. Наверное, произошло то, чего так упорно добивались средства массовой информации. Окончательно подорвана вера в милицию, и большинство людей живет в полной уверенности, что преступников давно никто не ловит, все воруют и берут взятки, и вообще бандит симпатичней милиционера. А возможно, просто настало время, когда бесплатно никто не раскроет рта. Скоро для того, чтобы узнать дорогу у прохожего, придется платить. А свидетеля, который согласится хоть что-то рассказать, надо будет награждать не только деньгами, но и медалью за гражданское мужество.

Однако на этот раз капитану повезло. Мамаша с коляской была готова отвечать на вопросы.

– Так точно, я насчет убийства, – радостно закивал Иван. – Скажите, пожалуйста, вы ночью слышали выстрел?

Женщина пожала плечами, задумалась на секунду и медленно произнесла:

– Вы знаете, я как раз живу на первом этаже, дверь напротив лифта. У нас в квартире отлично слышно, что происходит на лестничной площадке. Этого парня застрелили около двух часов ночи?

– В час сорок пять.

– Ну да, я в это время была в ванной, и вода у меня не лилась. Я слышала какую-то возню на площадке, постоянно хлопала входная дверь, она у нас железная, тяжеленная, звук по всему подъезду разносится, даже если придерживать.

– Дверь хлопнула несколько раз? – насторожился капитан. – А точнее вспомнить не можете?

– Ну, я, конечно, не считала, – пожала плечами женщина, – но точно больше двух. Понимаете, было такое ощущение, что кто-то ходит туда-сюда, и всю ночь стоял грохот, как весной. Потом все затихло минут на тридцать. Я спать не ложилась, сидела на кухне, чай пила. Ну, а потом уж начался шум, обнаружили труп, приехала милиция.

– Подождите, вы сказали, стоял грохот, как весной. Что вы имели в виду? Грозу, что ли?

– Петарды, – объяснила женщина, – весной в нашем дворе каждую ночь запускают петарды. Как первые теплые ночи наступают, выходят подростки, стоят во дворе до утра и развлекаются. Ну, еще в Новый год, конечно, тоже палят. Так вот, этой ночью, ни с того ни с сего, настоящую канонаду устроили, как раз между часом и двумя. Я подумала, может, у кого-то день рождения или свадьба. И еще, как раз без чего-то два я открыла форточку и увидела, как человек пробежал мимо окна. Окно кухни рядом с подъездом, я обратила внимание на него потому, что, во-первых, он бежал, во-вторых, у него были широченные плечи. Такой, знаете качок с бычьим затылком. Гора мускулов. Он промчался от подъезда к повороту в переулок. Лица я, конечно, не разглядела, я ведь смотрела из света в темноту, но силуэт запомнила.

– Вы сказали, это было без чего-то два? Точнее не помните?

– К сожалению, нет. Я на часы не взглянула.

Капитан поблагодарил женщину, уселся на спинку лавочки, достал сигареты.

«Петарды – это очень интересно. В ту самую ночь, в то самое время, когда прозвучал выстрел, во дворе запускали петарды. А из подъезда выбежал плечистый тяжеловес. И дверь хлопала то и дело. Хорошо бы еще с кем-нибудь побеседовать на эту тему, если, конечно, найдутся желающие».

Он оглядел двор. По-прежнему было пусто, только парнишка продолжал тренировать своего толстяка боксера на спортивной площадке. Не худо бы с ним тоже пообщаться. Собачники часто выгуливают своих питомцев ночами.

«Может, мне второй раз повезет? Может, и этот парень тоже что-то видел, – подумал капитан, пытаясь прикурить на ветру, – хотя, между прочим, повезет не мне, а Анисимову. Для меня-то как раз все эти неожиданные подробности – лишняя головная боль».

Хлопнула дверь подъезда. Вышла белокурая высокая девушка в ярко-голубой куртке. Капитан заметил, как хозяин боксера замер, а потом побежал навстречу девушке.

– Лена, подожди!

У парнишки ломался голос, крик получился смешной, петушиный.

– Ну что тебе? Я же сказала, оставь меня в покое.

Они остановились у лавочки, на которой сидел капитан. Боксер тяжело подпрыгивал, пытаясь лизнуть девушку Лену в лицо.

– Лен, ты куда? В магазин? – тревожно спросил мальчик.

– Никуда. Отстань.

– Ты что, обиделась?

– Сказала, отвали. Тоже мне, Отелло хренов. Видеть тебя не могу, – девочка говорила сердито, отрывисто, однако продолжала стоять, не уходила. Капитан подумал, что шансы у парнишки все-таки есть.

– Лен, я правда не следил за тобой. Так случайно получилось. Я просто с Жориком вышел погулять. Он сожрал что-то, его всю ночь несло, каждые полчаса просился.

– Да, конечно! У Жорика понос, а у тебя золотуха. Все, отвали. И не звони мне больше, понял?

– Лен, я ничего не видел, честное слово.

– А зачем спрятался? Ты следишь за мной, ты проходу мне не даешь. Отстань.

– Я не следил. Делать мне нечего, что ли? Думаешь, мне так приятно было видеть, как ты с Сизым целуешься?

– Я? С Сизым? – Девочка презрительно фыркнула. – Совсем сдурел? Мы просто стояли разговаривали. И вообще, это не твое дело.

– Ага, разговаривали. В половине второго ночи. Лен, у него каждый месяц новая девчонка, он только с виду крутой, а ты знаешь, где он работает? В морге санитаром! Как с таким целоваться можно?

– Ничего не в морге. Он в Первом медицинском учится на втором курсе. И вообще, я сказала, это не твое дело. Ходишь за мной, ходишь, суешь всюду свой нос. Надоело.

– Считай, я вообще ничего не видел. Этот придурок как начал палить, я чуть не ослеп. И Жорик чуть с ума не сошел, он ведь боится грохота до смерти.

– Так, стоп, ребята! – вмешался Косицкий. – Что за грохот? Кто начал палить?

Они уставились на него удивленно и неприязненно.

– Ладно, я пошла, – сказала Лена.

– Нет уж, будьте любезны подождать! – Капитан достал удостоверение. – Я из милиции. У вас здесь во втором подъезде произошло убийство. Вы только что сказали, кто-то в это время запускал во дворе петарды. Вы видели кто?

– Придурок какой-то, – растерянно моргнув, ответил мальчик, – взрослый мужик. Я подумал, может, пьяный, или под кайфом, или просто сумасшедший.

– В котором часу это было?

– Ну, я специально на часы не смотрел… Я с собакой гулял, у него понос, я в первый раз с ним вышел около двенадцати, минут пятнадцать гулял, потом мы пошли домой, я только ботинки снял, он опять стал проситься. У него часто такое бывает, находит какую-нибудь дрянь на помойке, и бегай с ним на улицу до утра.

– Да, конечно, это всем очень интересно, – усмехнулась Лена, – это надо в протокол занести, что у твоего Жорика был понос. Между прочим, я тоже кое-что видела, например, как мужчина убегал, здоровый такой, тяжеловес, плечи широченные, голова прямо из плеч, никакой шеи. Выскочил из этого подъезда, и вперед. Тот, который петарды пускал, бросился за ним. Они за угол повернули. Я их не могла разглядеть, было темно и далеко. Только силуэты.

– А того, который пускал петарды, можешь описать подробней?

– Нет. Я же сказала, только силуэты.

– А ты?

– Я тоже его не особенно разглядел, – пожал плечами мальчик. – Но пару раз сильно вспыхнуло, его всего осветило, с ног до головы. Роста небольшого, примерно с меня. Но довольно толстый. В темной короткой куртке, ноги, знаете, как у толстых бывают, «иксом». Он когда побежал, было видно, что не спортсмен. Бежал вразвалочку, тяжело. Я из-за него не мог как следует собаку выгулять. У пса расстройство желудка, а когда петарды грохают, он боится, не может нормально сделать свои дела.

– Опять ты про собачий понос, – презрительно усмехнулась Лена, – ничего интересней придумать нельзя!

Мальчик виновато покосился на нее и продолжал:

– Просто если уж рассказывать, то по порядку. Все-таки человека убили. Правда, что он известный журналист?

– Ну, в общем, да, – кивнул капитан, – известный.

– Так вроде, это, убийцу взяли на месте преступления, – вдруг вспомнил мальчик, – по «Дорожному патрулю» показывали, там так и сказали. Вам что, доказательств не хватает?

– Хватает, – буркнул Иван. – Тебя как зовут?

– Дорофеев Николай.

Капитан записал в блокнот имена и адреса свидетелей, поблагодарил, попрощался, спрыгнул со скамейки.

– А может, этот мужик специально петарды палил, чтобы выстрела не было слышно? – прозвучал у него за спиной приглушенный голос девочки Лены.

Прежде чем поехать в юридическую консультацию, Наташа Анисимова отвезла ребенка к маме.

– Я, между прочим, нисколько не удивлюсь, если окажется, что это он убил, – заявила Кира Георгиевна, как только Наталья переступила порог, – я знала с самого начала, чем закончатся эти его темные делишки.

Наташа вдруг подумала, что фразу эту мама подготовила заранее, как только услышала, что случилось, тут же принялась произносить торжественные внутренние монологи.

– Мама, перестань, – слабо простонала Наталья, стягивая с сына комбинезон, – какие темные делишки? О чем ты?

– Ты отлично знаешь, о чем я! Продажи, перепродажи. На нормальном языке это называется спекуляцией. За это раньше сажали в тюрьму. А теперь, пожалуйста, придумали: бизнес. Там, где бизнес, сразу начинается криминал, как у вас принято говорить, разборки, бандитские «крыши». О ребенке бы подумал, о тебе.

– Он и думал о нас, он деньги зарабатывал.

– У тебя только деньги в голове! В вашем поколении столько цинизма, что с вами страшно разговаривать. Вы слепы и глухи ко всему, что не приносит материальной выгоды. Когда ты была маленькой, ты была так далека от этого. Чистая, совершенно не меркантильная девочка, много читала, занималась музыкой, бальными танцами, фигурным катанием. И ради чего? Чтобы бросить институт и стать домохозяйкой, женой «нового русского»?

Кира Георгиевна растопырила пальцы веером и помахала рукой у Наташи перед носом, скорчив при этом надменную гримасу. Наташа не выдержала и рассмеялась.

– Ничего смешного, – проворчала Кира Георгиевна, – тупой апломб, наглость и жестокость. Вот законы, по которым живет твой муж и подобные ему. Он мог своровать, убить. Там у них это нормально, в порядке вещей.

– Мама, где – там? Что ты плетешь, подумай… – Она безнадежно, тяжело вздохнула и замолчала на полуслове.

Возражать не было сил, разговор старый, гадкий, стоило вернуться к нему, и сразу во рту почему-то возникал вкус прогорклой овсянки. Кира Георгиевна не любила своего зятя Саню и никогда не скрывала этого. То, что произошло, подтверждало ее правоту: Саня темная личность, человек без внутреннего стержня, без принципов и нравственной основы.

Вместо того чтобы работать по специальности, инженером-строителем, он занялся чем-то сомнительным, торговал всякой дрянью, таблетками для похудания, средствами для выведения волос, эликсирами, поднимающими мужскую потенцию, омоложивающими витаминами, причем все это активно и неприлично рекламировалось, объявлялось чудом фармацевтики, лекарствами двадцать первого века, но не было одобрено Минздравом, и неизвестно, какие имело побочные эффекты. Сама Кира Георгиевна двадцать пять лет честно прослужила в районной санэпидемстанции рядовым врачом-гигиенистом, с мужем развелась, когда Наташе было три года, с тех пор презирала всех мужчин вообще и каждого в частности. Чем старше становилась Наташа, чем явственней маячила перспектива ее собственной, отдельной взрослой жизни, тем чаще и вдохновенней произносила Кира Георгиевна свои монологи о цинизме и бездуховности современных молодых людей. Когда появился Саня, вся эта кипящая лава презрения обрушилась на него, и возражать не имело смысла, тем более сейчас.

Наташа уже несколько минут пыталась снять с Димыча шапку. Она вышла из дома без перчаток, руки ее застыли и все не могли отогреться. Распухшие пальцы никак не справлялись с узлом. Димыч хныкал, ему хотелось спать, ему не нравилось, что его так долго и неловко раздевают, тормошат, к тому же его пугал сердитый голос бабушки, он чувствовал, что взрослые ссорятся, и готовился зареветь всерьез. Если бы он не был таким усталым и сонным, наверное, уже давно заглушил бы своим ревом это взрослое безобразие.

– Дай-ка я развяжу, ты только путаешь! – Кира Георгиевна отстранила Наташу, присела на корточки перед Димычем. – Что ты здесь накрутила? Не могла нормально завязать? Ты хоть позавтракать успела?

– Я не хочу есть.

– А в голодный обморок хочешь хлопнуться, ко всем прочим радостям? Тоже мне, декабристка, жена ссыльнокаторжного. И нечего на меня так смотреть. Иди, возьми там сыру в холодильнике, бутерброд себе сделай. Деньги, деньги… Больные вы все, честное слово. Вот и сейчас наверняка у тебя только и крутятся в голове суммы с нулями. Ты о другом должна думать. Ты должна наконец сделать серьезные выводы. У тебя сын растет.

– Какие выводы, мама? – крикнула Наталья из кухни и хлопнула дверцей холодильника.

– Самые серьезные, Наташа. Самые серьезные. С кем ты живешь? Как ты живешь? Ты посмотри, какие люди окружают твоего мужа. Один только этот Вова Мухин чего стоит! У него на лбу написано, что он настоящий бандит, если только на таком узком обезьяньем лобике может уместиться какая-нибудь надпись. Кстати, он заходил к вам позавчера, когда ты была у врача.

– Кто? – крикнула из кухни Наташа и уронила нож.

– Вова Мухин.

– Мама, что же ты не сказала?

– Ну, забыла, прости. Неужели это так важно? И что за манера – орать через всю квартиру? Хочешь поговорить – зайди в комнату. Ребенок засыпает, а ты кричишь.

Наташа влетела с бутербродом в руке. Кира Георгиевна успела раздеть Димыча и уложить в постель. Они стали разговаривать шепотом.

– Зачем он заходил?

– Откуда я знаю? Он мне не докладывал. Вообще, ни здравствуйте, ни до свидания. Хам.

– Подожди, мама, я не поняла. Расскажи все по порядку. Он позвонил в дверь, ты открыла…

– Нет, мы с ним встретились внизу, в подъезде. Мы с Димычем возвращались с прогулки, он нас чуть не сшиб дверью. Я смотрю – физиономия знакомая. Поздоровалась, он не ответил. Вот и все общение.

– А ты уверена, что это был Вова Мухин? Ты, кажется, видела его не больше двух раз, и очень давно.

– Я еще не в маразме, слава богу, и память на лица у меня отличная. Ладно, ты не болтай, ешь. Бледная как смерть. Смотри, не доедешь до адвоката.

Наташа принялась за бутерброд. Хлеб был ее любимый, «Бородинский», к тому же еще теплый. И сыр «Чеддер», тоже ее любимый, но жевала она вяло, без всякого аппетита.

– Мам, а когда ты вернулась в квартиру, там ничего не изменилось?

– О господи, – тяжело вздохнула Кира Георгиевна, – ну что там могло измениться? Никого ведь дома не было.

– И все-таки, постарайся вспомнить. Это очень важно.

– Наталья, у тебя губы дрожат, ты посмотри на себя в зеркало, на кого ты похожа. Подумай, до чего твой драгоценный Санечка тебя довел! Вот это важно, и об этом ты должна сейчас думать.

– Ну что ты меня все пилишь? И так тошно. Пойми же ты наконец, Саня не убивал, его подставили, поэтому сейчас важна каждая мелочь. Вместо того чтобы ворчать, ты бы лучше попыталась вспомнить все подробно про Мухина.

– Да, конечно, этот самый Мухин его и подставил, я все видела, но тебе нарочно не хочу говорить. – Кира Георгиевна саркастически усмехнулась. – А тебе не приходит в голову, дорогая моя девочка, что, если это произошло, значит, были причины. Вот меня, например, никто никогда не подставит. И тебя, я надеюсь, тоже.

Наташа ничего не ответила, глотая слезы, отправилась в ванную, чтобы сцедить молоко в бутылочку для следующего кормления.

На прощание, уже на лестничной площадке, ничуть не стесняясь соседки, которая ждала лифта, Кира Георгиевна сказала громким, торжественно звенящим голосом:

– В общем, так. Тебе, конечно, надо пойти в юридическую консультацию, и с Димулей я посижу, но пойти тебе надо только с одной целью: посоветоваться, как быстрее оформить развод и разменять квартиру. Ты поняла меня?

Глава 7

Говорить с матерью убитого было настолько тяжело, что Илья Никитич заинтересовался этой дамой всерьез. Елена Петровна Бутейко держалась молодцом, и не подумаешь, что потеряла единственного сына, однако почему-то отказывалась отвечать на многие вопросы, самые простые и невинные.

– Зачем вы лезете в нашу жизнь? Какое отношение все это имеет к нашему горю? Вы ерундой занимаетесь. – Она опрокинула в рот стопку валокордина, поморщилась, тряхнула головой, как будто хлебнула чистого спирту, и уставилась на Илью Никитича сухими злыми глазами.

– Я веду расследование, – напомнил он.

– Зачем? Убийца задержан на месте преступления. Что тут расследовать? Судить его надо. Судить и расстрелять!

Илья Никитич сидел за шатким кухонным столиком у окна. Прямо в стекло упирались голые ветки тополя. По веткам прыгал снегирь. Ярко-красная грудка была единственным цветным пятном на черно-белом фоне пасмурного зимнего пейзажа. Застиранные ситцевые шторки только добавляли серости.

– Вам от этого станет легче? – тихо спросил Илья Никитич, так тихо, что Елена Петровна не расслышала.

– Расстрелять! – выкрикнула она и хлопнула ладонью по столу.

Стол был покрыт вытертой клеенкой, такой же клеенкой с фруктовым рисунком были оклеены стены кухни. На белых пластиковых дверцах маленького буфета пестрели остатки облупившихся переводных картинок.

– Не надо так кричать, – попросил Илья Никитич, – следствие идет, вина Анисимова еще не доказана.

– Тут нечего доказывать. Вам надо убийцу судить, а вы пытаетесь опорочить семью, от которой уже ничего не осталось. Я знаю законы. Я не обязана вам отвечать на вопросы, если мои ответы могут принести вред моей семье и мне лично! – выпалила Елена Петровна, вскинув подбородок.

– О каком вреде вы говорите? – тяжело вздохнул Илья Никитич. – Я задал вам простой вопрос: чем занимался ваш муж раньше? Разве в трудовой биографии Вячеслава Ивановича есть что-то опасное для вашей семьи?

Бутейко резко встала и начала метаться на крошечной кухне из угла в угол. Лицо ее побагровело, сухие глаза засверкали.

– Мой муж в больнице. У него инфаркт. Как вы смеете копаться в его прошлом? Вас это не касается! Это вообще не относится к делу! – Она кричала так, что у Ильи Никитича зазвенело и зачесалось в ухе.

– Простите, Елена Петровна, почему вы так сильно нервничаете?

– Потому, что у меня убили сына! Потому, что у меня тяжело болен муж!

– Я понимаю и соболезную.

– Мне ваши соболезнования не нужны. Они ничего не стоят, ваши соболезнования. Моего мальчика не вернешь! Я отказываюсь отвечать на ваши идиотские вопросы.

– Отказываетесь отвечать, – понимающе кивнул следователь, – ну что ж, давайте официально оформим ваш отказ.

– Мой сын убит. Мой муж в больнице, в реанимации. У него обширный инфаркт. Хоть капля совести есть у вас? Я жаловаться буду.

– Елена Петровна, я вам очень сочувствую, вы можете жаловаться, это ваше право. – Бородин старался говорить как можно мягче. – Вы в который раз повторяете то, что мне отлично известно. Вашего сына убили, ваш муж в больнице. Я могу понять ваше состояние, но реакция на мои простые вопросы кажется мне странной. Я всего лишь попросил вас рассказать, чем занимался ваш муж.

Елена Петровна встала и вышла из кухни. Вернулась она через минуту и резким движением швырнула на стол трудовую книжку.

– Вот, смотрите!

Трудовая биография Бутейко-старшего оказалась весьма скучной. После окончания художественного училища в 1965 году Бутейко Вячеслав Иванович работал мастером в металлоремонтной мастерской. Был по собственному желанию уволен в 1968-м и тут же был принят в ювелирный магазин «Янтарь», где проработал мастером художественной гравировки до 1985-го. Потом вдруг резко сменил специальность, устроился слесарем-наладчиком на обувную фабрику «Буревестник». Эта запись была предпоследней в трудовой книжке, дальше следовал уход на пенсию по возрасту.

– Скажите, ваш муж увлекся ювелирным делом и поэтому устроился на работу в магазин «Янтарь»?

– Он никогда не имел отношения к ювелирному делу, – медленно, почти по слогам, произнесла Елена Петровна и потянулась за бутылочкой валокордина.

– Вы только что принимали лекарство, – напомнил Илья Никитич, – нельзя так часто. Вам станет нехорошо.

– Мне уже нехорошо, – сообщила она, но бутылочку все-таки поставила на место. – Я не могу с вами разговаривать. Вы оказываете на меня грубое давление. Я буду жаловаться в высшие инстанции.

– Жалуйтесь, – кивнул Илья Никитич. – Но вам все равно придется давать свидетельские показания, не мне, так другому следователю. Либо вы должны будете подписать официальный отказ от дачи показаний. Нет других вариантов.

– Ладно, спрашивайте, мне нечего скрывать.

– Анисимов пришел к вам, чтобы показать Вячеславу Ивановичу старинное кольцо с изумрудом. Вячеслав Иванович оценил кольцо вполне профессионально…

– Вам это рассказал Анисимов? И вы так спокойно повторяете слова убийцы здесь, в этом доме? Вы повторяете их мне, матери убитого? – Елена Петровна вдруг заговорила трагическим театральным шепотом. – Так вот, я совершенно официально заявляю вам, что это вранье. Грязное, наглое вранье, от первого до последнего слова. Он вам что угодно сейчас наплетет, этот Анисимов. Он пришел угрожать моему сыну. Никакого кольца я не видела, зато отлично слышала угрозы. У нас квартира маленькая, комнаты смежные, стены тонкие. Разве ювелиры так живут? Оглянитесь вокруг. Разве так живут люди, связанные с золотом и драгоценными камнями? Вы ведь следователь, пожилой человек. Вы должны с первого взгляда определить жизненный уровень.