Ремесло государя О`Санчес

Глава 2

Дракона и обоих медведей изловили на Плоских Пригорьях, тургуна же пришлось везти с далекого севера, со всеми предосторожностями, ибо любая простуда способна свалить грозное чудовище замертво быстрее любых стрел и секир.

Позднее лето было теплым как никогда, однако в пределах Океании богиня Погоды позволяет себе самые невероятные капризы, совершенно не сообразуя их с чаяниями смертных, поэтому главный устроитель зрелищ с превеликим облегчением выслушал пожелание Его Величества посмотреть на представление.

– Слышал я – мелковат тургунчик? А, Лимчи?

– Ну, как сказать, Ваше Величество… Кабы того оживить, чья голова в Большой кунсткамере хранится – тот крупнее был, ясное дело. Но и этот хорош: одиннадцать локтей в полный рост, от макушки до когтя, а от хвоста до зубов – вдвое против того. Спелый, зрелый самец, в цветущей силе.

– Не болеет?

– Здоровехонек! А тухлятины сожрал! Но уже третьи сутки не кормим, Ваше Величество, даем редкими шматками, только чтобы злобу и силу поддержать. Тако же и с драконом, и с ведмедями.

– С медведями.

– Что, Ваше Величество? Прошу прощения?..

– Не с ведмедями, а с медведями, олух.

– Виноват, Ваше Величество! – Устроитель немедленно повалился в ноги императору.

Ликумачи Васа за почти пятьдесят лет службы выцарапал себе грамоту на дворянство, себе и потомкам своим, но никогда этим не козырял и не кичился, помня из каких низов пришлось ему выбираться в поднебесье, к почетной императорской службе… В высшее общество ходу ему не было, да он его и не искал. Женившись, по прямой протекции Его Величества, на худородной дворяночке, заимел от нее четверых детей, сыновей и дочерей поровну. Дети, воспитанные, как положено дворянам, выросли дворянами и, поперек всем насмешкам сверстников, не гнушались отцовской неотесанности и невежества, а младшая дочь, любимица, даже и прилюдно никогда не стеснялась проявить к нему любовь и уважение.

Ликума Вас – в далеком прошлом так звали простолюдина, из цирковых служек-трупоносов, Ликумачи Васа – так ныне записали его в большой дворцовый гербовник.

Любой аристократ, услышав недовольство в голосе Его Величества, тоже повинился бы, постарался бы загладить вину и получить за нее прощение, но делал бы это по всем правилам вежливости большого света, в поклонах, больше похожих на танцы, в цветистых и вычурных выражениях, которые Его Величество с трудом выносил… Чванливые и тупые рабы этикета. Доведись такому на кол сесть – он и там постарается вытесать из себя образец изящества и хорошего тона… Хотя, как правило, колы – они для вражеских пленных и для простонародья… То ли дело верный Лимчи: нырк рылом в ковер и трепещет… сам не шибко понимая собственной вины… С другой стороны, хорошие манеры и гордость подданных – тоже необходимы, да, да, важны не менее, чем пресмыкательства, ибо они – великое подспорье государеву ремес…

– Срочное послание Его Императорскому Величеству! – начальник охраны, отстучав положенные шаги, преклонил колено и подал запечатанный и залитый со всех сторон почтовыми смолами, свиток. Подал, разумеется, по-военному, с руки.

Потешное, должно быть, зрелище: один на троне скособочился, ерзает, в тщетной попытке унять колотье в животе, другой коленом пол ковыряет, третий вообще ничком…

Встань, Лимчи, не то простудишься… как тот тургун. Твою вину мы попозже разберем, а пока встань и разреши мне… С западной, Ларини?..

– Так точно, ваше Величество!

Император нахмурился, пошевелил губами, потом попытался разгладить на лбу и щеках борозды, которые в устах придворных льстецов и художников именовались морщинками. Наконец император почувствовал, что лицо приняло необходимое выражение: стало тупым и безразличным, теперь можно читать.

– Понятно. Сколько понадобилось времени – чтобы из рук в руки?

– Четверо суток и час, Ваше Величество!

– Туви скакал?

– Так точно, Ваше Величество!

– Ну что ты всегда гаркаешь, как я не знаю…

– Виноват, Ваше Величество!

– Я ему говорю: гаркаешь, а он пуще того орет! Гм… Гонца Туви накормить, напоить, спать уложить. Когда проснется – чтобы уже награда его прямо у койки ждала, вдвойне… втройне против обычного. Побольше бы нам таких проворных молодцов. Которые дело делают, а не орут, как… Ступай.

Начальник охраны отсалютовал и поспешил выполнить приказ, стремительно печатая шаг к спасительной двери. Затылок так и ломит от высочайшего недоброго прищура, аж свои глаза вот-вот из орбит выскочат… Сейчас что-нибудь добавит… Еще шаг… и все… и в безопасности. Фу-ух… И чего старый вечно всем недоволен??? Тихо говоришь – н-на, получи за это! Громко говоришь – опять нагоняй… Недаром про него шепчутся: сперва убьет, потом помилует. Вести-то, видать, еще какие важные: тройные наградные запросто не раздают.

Император бережно скатал свиток в узкую трубочку, надел пергаментные колпачки с обеих сторон и сунул куда-то под локоть, в рукав. А не в ларец и не в огонь – значит, будет перечитывать, по-настоящему что-то важное.

– Гм… Неужто и впрямь где-то сквозняки? Не прокашляться никак. Лимчи, ты о чем размышляешь, о моих новостях?

– Н-нет! Никак нет, Ваше Величество! О тургуне!

– Гм. Когда у нас с тобой очередная, после сегодняшней, встреча?

– В канун Праздника закатов, Ваше Величество!

– Через неделю ровно, то есть. Чтобы к следующей встрече ты наизусть выучил, как произносится слово медведь, в единственном числе, во множественном и во всех падежах. Не выучишь – пожалеешь. Понял меня?

Лимчи попытался, было, вновь повалиться в ноги, но увидев, как потрескивает искрами воздух возле императорской десницы, исправился и просто осел на одно колено.

– Выучу, Ваше Величество!

– Ну, тогда пойдем в твои владения, полюбуемся, что там и как. Пешочком, непременно пешочком прогуляемся, мне это очень полезно.

Домашний императорский цирк располагался позади главного замка, в самой глубине огромного императорского парка. Свободного доступа в эту часть так называемых «земель Большого Дворца» не было даже караульным гвардейцам: здесь службу несли особые люди, монахи трех жреческих храмов, вооруженные, равно обученные сражаться с помощью магии и смертоносного железа. Считалось великой честью получать время от времени уведомления дворцовой службы Его Величества, что такого-то, или такую-то ждут тогда-то на цирковое представление, однако же и разовое, единственное приглашение для придворного – это уже не просто так, это уже как бы пропуск в высший имперский свет, для избранных. Но Его Величество не баловал своих подданных приглашениями; вот и сегодня, кроме обычной его служебной свиты, присутствовали только канцлер, два наместника, вызванных на доклад из восточных провинций, старуха баронесса Камбор с внучкой, никому не известный седовласый рыцарь, тихий и зловещий глава имперского сыска Когори Тумару… И все, пожалуй. Свита заняла место в своем загончике, поодаль и внизу, а приглашенные разместились на скамьях, кто где хотел, но не отдаляясь от кресла Его Величества.

Дракону было не взлететь. Как известно, драконы живут в горах не оттого, что любят камни: драконью тушу могут поднять в воздух только огромнейшие драконьи крылья, а на равнинной земле, на ровной площадке крыльям этим не расправиться. Зато в горах дракон проворно ковыляет к пропасти (или ловко подползает, это когда как) и сигает туда бесстрашно: сложенные за спиной крылья начинают трепетать, расправляться в падении, вот они уже громыхают над ущельем, словно мокрые простыни на морозном ветру – и дракон победно кричит: он взлетел. Надобно сказать, что голодный крик у него мерзкий, еще хуже чем у рапторов и горулей, но летящий дракон прекрасен: розоватые на солнце крылья гудят в полете, будто бы невидимый бог Охоты трубит в свой небесный рог, медного цвета длинный хвост извивается, как у ползущей змеи, когти и зубы сверкают на солнце словно алмазы… Впрочем, днем они летают гораздо реже чем по ночам: во тьме охотиться проще. Зазевается детеныш ящерной коровы, или даже взрослый раптор, или оборотень – цап-царап его прямо в полете – и в гнездо! А гнезда драконы вьют не на открытом ветру, как это делают горные птеры-падальшики, но в неглубоких недрах скальных пещер, ибо драконы, подобно большинству других демонов, тех же цуцырей, недолюбливают дневной свет, предпочитают сумерки ночей и мрак подземелий.

Может, может дракон и с ровного места взлететь, когда припрет. Но для этого ему потребно большое пространство для разбега, много времени и много попыток. На цирковой арене никто ему этого не предоставит.

– А цуцырей что-то давненько я не видел. Где цуцыри, Лимчи?

– Дозвольте пояснить, Ваше Величество?

– Дозволяю. Даже считай приказом сие дозволение. Давай, толстопузый, поясняй, но покороче.

Лимчи Васа махнул по-особому смотрителям, разбрызгивающим воду по пыльной арене, и те замерли, кто где стоял: надо ждать, пока хозяин подаст другой знак, разрешающий продолжать… В пределах своего хозяйства Лимчи словно вырастал в собственных и чужих глазах, взгляд его становился смелым и осмысленным, речь разумной и обстоятельной… Никакого подобострастия и самоуничижения перед императором… Но, при этом, искреннее и беззаветное преклонение перед повелителем и благодетелем, давшим ему все: положение, достаток, семью, любимое дело… Император очень ценил сию глубинную, из самого сердца идущую преданность, но редко когда выказывал это вслух.

– Тут такое дело, Ваше Величество. Поблизости от столицы мы всех цуцырей того… вывели, так или иначе. А издаля везти – забота велика, редко без урона получается. Цуцырь – не ведм… Цуцырь ведь… не медведь, его сонным зельем не увалишь, его выследить, да спеленать, не повредив, да довезти до места, да в живых сохранить до нужного-то часа… Они и дохнут! Но мы стараемся, и я лично займусь, чтобы…

– Угу. Хорошо, займись лично. Спешить не надо, ни к Празднику закатов, ни вообще к какой-либо дате, время терпит, действуй по уму, а не только по усердию, но мое пожелание учти. Так, Лимчи?

– Все усилия приложу – добудем цуцыря, Ваше Величество! Всеми богами клянусь!

– Клясться лучше всего задним числом, после сделанного, и без имен, а то боги бывают очень недовольны, когда вдруг, ни с того, ни с сего, становятся заложниками чужой клятвы. Ну, что сопишь? Маши своим, пусть продолжают.

Первым на арену выпустили дракона. Демон взревел раздраженно и заковылял прямо к восточной стороне, где гнездились эти ненавистные людишки. Дракона уже не раз и не два выводили на пустую арену, чтобы он заранее освоился с местностью, потому как драконы, в отличие от тургуна, и особенно медведей, тугодумы, это всем известно… Но и скромных умственных способностей вполне хватило дракону, чтобы понять: до людишек не добраться, магия их защищает и толстые прочные решетки, которые никаким выдохом не сжечь, не расплавить… Правый глаз дракона замер, с ненавистью разглядывая сидящих совсем рядом с ним, на расстоянии в два размаха крыл, человечков, а левый глаз вращался, высматривая новости в противоположной стороне, в западных воротах, где тоже шло какое-то копошение. Гневный и пронзительный рык неведомого зверя заставил дракона встрепенуться и развернуть все тело к источнику рычания, к западным воротам.

Громадные сплошные створки ворот медленно, словно бы с натугой, распахнулись и на арену выбежал враг! Дракон сразу почуял – да, враг, смертельный враг! Это был не дракон, не медведь, не цуцырь, а демон совсем иной, незнакомой породы… И даже не демон, а просто зверь… Демона бы дракон распознал своим безошибочным внутренним чутьем. Но это какой-то странный зверь, лютостью и силой от него так и веет…

Дракон до этого ни разу не сталкивался с тургунами, равно как и выскочивший на арену тургун никогда драконов не видел, но противники сразу почувствовали, что победа нелегко достанется любому из них.

Тургун распрямился во весь свой немалый рост, рыкнул, стоя на задних лапах, и тут же пригнулся, короткими передними конечностями едва не касаясь земли. Толстый длинный хвост его уже не волочился по арене, а покачивался в воздухе, обеспечивая голове и груди естественный противовес: теперь тургун мог стремительно поворачиваться в любую сторону, с одинаковой ловкостью посылать голову вверх и вниз. Когти на его маленьких словно бы недоразвитых передних конечностях, были остры, невероятно прочны и достаточно велики, чтобы вспороть шкуру любого врага. Император бросил на них взгляд и восхищенно прищурился: эти самые недоразвитые конечности, кажущиеся такими бесполезными на широком туловище тургуна, были, тем не менее, гораздо больше и мощнее рук любого человеческого силача-великана…

Хвост дракона, покрытый острыми зазубринами чешуи, расслабленно волочился в мокрой пыли, но зрители хорошо знали, каким быстрым и сокрушительным может быть удар драконьего хвоста. Помимо хвоста, дракон, конечно же полагался на свою чудовищную мощь, на магию, на способность изрыгать сокрушительный жар. Тургун полагался только на силу своих челюстей и мышц, но он был умнее дракона. Редкие, отвратительного вида, перья на туловище тургуна встопорщились и опали. И вновь встопорщились. Опытные зрители поняли, что тургун готовится напасть первым, и, конечно же, угадали: тургун с легкостью, совершенно немыслимой для столь громоздкого тела, побежал вдруг вперед, чуть наискось по отношению к дракону, потом развернулся на ходу и в прыжке достал левое драконье крыло. Пасть закусила сочленение между перепонками, а правая задняя лапа тяжко опустилась – огромные, но сравнительно легкие кости крыла лопнули с омерзительным хрустом, но его тотчас же покрыл оглушительный скрежещущий вой дракона. На удар следует отвечать ударом – таковы врожденные свойства любого хищного демона или зверя: дракон повернул длинную гибкую шею и выпустил в оскаленную морду тургуна залп огня, от которого перья, покрывающие тургунью голову, обуглились, а шкура лопнула в двух, или трех местах – точнее никак было не рассмотреть в смешавшихся клубах дыма и пыли. Хвост дракона яростно хлестнул с другой стороны, и оставил на тургуньем боку длинную рваную рану, вот ее уже было видно всем зрителям: густая черная кровь из нее хлестала на арену огромными частыми кляксами. Закричал и тургун. Но ему было не привыкать к ранам и ударам, он уже долгие годы выходил обязательным победителем из всех бесчисленных поединков, которые самцы тургунов ведут, чтобы добиться благорасположения самок. Продолжая рычать от ярости и боли, тургун подпрыгнул и оказался на спине у дракона, всей тяжестью громадной туши своей, приплющив дракона к земле. Дракон попытался встать, или хотя бы сбросить со спины эту смертоносную тяжесть, но тургун держался цепко. Оба драконьих крыла – изувеченное и то, что оставалось целым, сошлись и разошлись, превращая тургунью шкуру на брюхе в кровавое месиво, хвост хлестнул раз, другой и третий, нанося тургуну раны, не менее ужасающие, чем та, первая, но тургун уже почти сумел сомкнуть на драконьей шее свою пасть, в которой запросто бы уместился самый большой сундук из сокровищницы императора… и сам император в придачу… Его Величество поежился от внезапной этой мысли, но продолжал смотреть.

Ум дракону заменял опыт, накопившийся за столетия: дракон замер на мгновение, перестав делать попытки силой избавиться от нежданного наездника, собрал воедино дух и ярость и хлестнул магической мощью. Магический удар потряс тургуна и даже наполовину сбросил его с драконьей спины, однако тургун успел зацепиться за чешуйчатую шкуру когтями передних лап… Из шести глубоких борозд побежала блекло-голубая жидкость, которую люди звали драконьей кровью, иногда пытаясь использовать в собственной магии, но чаще сторонясь, брезгуя, ибо от драконьей крови образуются весьма неприятные, плохо заживающие язвы; а толк в заклятьях – как его измеришь, как слова заклятья рассчитаешь, когда кровь у драконов каждый раз иная, не одинаковая… Оглушенный магическим ударом тургун не мог себе позволить передышки, пришлось восстанавливать разум и ярость прямо во время драки. Задние лапы тургуна напружинились, хвост, помогая лапам, ударил землю арены, тургун прыгнул и вернул себе прежнее выгодное положение на спине дракона. И немедленно усилил его, навалился всей грудью на искореженные горбы драконьих крыльев, чтобы добраться, наконец, до узкой драконьей шеи. Острые и жесткие обломки крыльев глубоко вошли в тургунью плоть, левая передняя лапа тургуна оказалась перерезана пополам, но своего тургун добился: д-джамммм!!! – тургунья пасть в стремительном ударе захватила драконью шею, челюсти начали медленно сжиматься. Медленно, потому что бронированная шея дракона – серьезное препятствие даже для чудовищных тургуньих клыков. Дракон рванулся, взревел в последний раз и смолк навеки, обмякая в угасающих судорогах.

Зверь одолел демона.

Лишь по внезапно наступившей тишине зрители поняли, какой оглушительный рев и ор стоял здесь только что. Нет, конечно же победитель тургун продолжал пыхтеть и всхрипывать, хвост его с шумом выбивал из поверхности арены ломти слякотной кровавой пыли, старший надсмотрщик у западных ворот подавал громкие команды подчиненным, но все это воспринималось, после только что случившегося, едва ли не глубокой тишиной.

Чуткий слух императора уловил тонкий девчачий голосок, идущий от скамеек слева спереди:

– Бабушка, а почему дракон по нему магией не стукнул? Как наподдал бы – так тургун бы сразу в лепешку!

– Что? Потише, потише… Как это не стукнул? Еще как огрел, и огнем дохнул, да ведь тургуны-то больно уж здоровы, они на магию весьма упорные, внученька, и на человеческую, и на драконью.

– Жаль, я за дракона болела… А уже все? Представление закончилось, да? Бабушка, а как они его обратно загонят? А он его ест, да?

– Тише… Нет еще, не закончилось, видишь – государь изволит оставаться в креслах, значит, еще что-то будет. Не ест он его, демоны для зверья малосъедобны, просто кусает, злобу тешит…

Тем временем, Ликумачи Васа, уловив императорский взгляд, подал знак, и цирковые служители открыли еще два загона в западной стороне: подгоняемые тычками острых багров, на арену выбежали два горных медведя. Это были самцы, громадные, в восемь локтей ростом каждый, если поставить на дыбы, взбешенные, жаждущие сорвать злобу на ком бы то ни было, хоть друг на друге, лишь бы когтям и клыкам было бы что рвать и во что впиваться… Но ярость взбешенных медведей резко поугасла, стоило им лишь увидеть чудовище посреди арены. Запах незнакомой крови будоражил медведей, голодные желудки требовали добычи и чужих смертей, но вид окровавленного и переполненного лютостью громадного тургуна оказался способен пригасить медвежий голод и медвежье бешенство.

Один из медведей сообразил на ходу: развернулся и, вместо того, чтобы сближаться с тургуном, крадучись пошел вдоль края арены, как можно ближе к ограждению. Другой медведь, не столь осторожный и сообразительный, успел пробежать вперевалку еще с десяток локтей к центру арены, прежде чем остановиться. Густая шерсть его вздыбилась, сквозь ощеренные клыки пошел неуверенный рев: медведю никогда еще не доводилось видеть врага, хищника, настолько большего размерами, нежели он сам… Однако долго раздумывать над неожиданностями бытия медведю не пришлось, тургун почувствовал запах живой, не демонической плоти и ринулся на медведя. Ему хотелось есть, а еще больше – убивать, битва с драконом совершенно не утолила голода его и жажды, но лишь разбудила ярость. Сил приуменьшилось, конечно, ибо они вытекли вместе с большим количеством потерянной крови, но их все еще было в достатке – и крови, и сил.

Медведь встал на дыбы, но удар тургуньего хвоста сшиб его на землю, словно это был не зверюга в четыреста весовых пядей весом, а тщедушный амбарный кхор. Наверное, любому другому живому существу, включая тигра и лугового медведя, этот удар переломал бы все кости, но горные медведи прочностью тела почти не уступали даже цуцырям, горным демонам, своим извечным и естественным врагам – оглушенный медведь кувыркнулся пару раз по земле и вскочил, и тут же упал навзничь, потому что тургун умел воевать и не собирался давать опомниться увесистой, а значит и очень лакомой добыче. Этот зверек – не ящерная корова, но зато мясо в нем наверняка сладкое, молочное, тургуну доводилось такое пробовать. От него силы прибывают и раны затягиваются гораздо быстрее, чем даже от самых молодых и жирных ящерных коров. Огромная тургунья пасть уже захватила по самое плечо левую переднюю лапу медведя: один укус и жертва станет просто большим и теплым куском плоти. Шевелящуюся, полную горячей крови плоть, пожирать даже приятнее, тургун это хорошо знал. Впрочем, медведь тоже неплохо понимал истину сию, но на себя судьбу добычи никогда не примеривал. Медведь хватил, что было силы, правой лапой, и тургуну почудилось на мгновение, что это дракон воскрес со своей проклятой магией – челюсти онемели от мощнейшего удара и разжались сами собой. Но только на одно мгновение: тургун мотнул головой, а потом клюнул ею, словно тараном, в медвежью голову. Медведь подавился собственным рыком и кувыркнулся еще раз.

Горные медведи-самцы – убежденные одиночки, сбиваются в сообщества только по весне, ухаживая за самками, меряясь силами с другими ухажерами… В остальное время – каждый сам за себя, всю долгую медвежью жизнь. Что с того, что неведомый зверь хочет сожрать сородича? – Одним меньше будет, только и всего. Но медведи – умный народ, они не уступают в сообразительности даже волшебным зверям охи-охи, и уж всяко сообразительнее драконов, и заметно умнее тургунов. Такой великан не удовлетворится победой над одним противником и наверняка попытается убить другого… Так не лучше ли будет напасть врасплох, сзади, и загодя обезопасить себя, свою жизнь чужою смертью? Конечно, лучше!

Второй медведь выбрал удобный миг, молчком развернулся и, безо всяких там рыков и криков, стремительными скачками бросился на тургуна, который был всецело увлечен попытками добраться вплотную до тела небольшого, но такого верткого и сильного зверя.

Зрители дружно ахнули, ошеломленные ловкостью, с которою второй медведь вскарабкался – чуть ли не пробежал – по тургуньему хвосту, переходящему в широченную спину.

– Когори, нет, ну ты видел??? Прямо волшебство!

– Так ведь – медведи, Ваше Величество.

– Угу…

Нет на земле зверя кошмарнее и сильнее тургуна, тем более, когда тургун взрослый здоровый самец в лучшей своей поре… Разве что в море встречаются чудовища больше и ненасытнее его, а на суше – тургун император зверей и демонов! Но этот тургун был уже ослаблен страшными ранами, полученными в схватке с драконом, и тут же ему пришлось сражаться сразу с двумя грозными и умными хищниками, с горными князьями звериного царства – с медведями!

Первый медведь был уже весь изранен чудовищными когтями и клыками, однако и не думал сдаваться: продолжал щелкать клыками в ответ и наносить отчаянные удары по тургуньей морде, в то время как второй медведь, вспрыгнувший на загривок тургуну, с помощью клыков и когтей, успел добраться до шейных позвонков тургуна, и прорвать артерию, прежде чем тургун успел переключиться на второго, не менее опасного, чем первый, противника. Одним движением туловища тургун стряхнул с себя медведя и тот кубарем полетел на арену. Не давая ему опомниться, тургун набежал на него поджал задние ноги и попросту плюхнулся сверху на медвежью тушу. Единственной оставшейся передней конечностью тургун прижал медвежью морду и ударил открытой пастью, тут же захлопнув ее и поведя вбок. Кусок шкуры с медвежьей головы, вместе с ухом и щекой словно срезало секирой, вот теперь уже медведь-молчун взревел во всю мощь, и в этом оглушительном реве сплелись воедино предсмертный страх и предсмертная ярость! Оскаленная медвежья пасть сомкнулась на передней конечности тургуна, правую лапу медведь сумел высвободить и бил ею вслепую, потому что обе глазницы его были залиты кровью, а в одной и вовсе не было глаза. Как ни громок был рев второго медведя, но тургуний крик ни в чем ему не уступил: первый медведь, обезумевший от боевого бешенства, сумел превозмочь боль и слабость от полученных ран, поднялся на дыбы, вскарабкался на скользкую тургунью спину и довершил начатое вторым медведем: ударом могучей лапы перебил шейные позвонки и погрузил ее в кровяной фонтан, образовавшийся на короткой шее, словно бы пытаясь его заткнуть. Тургун вскрикнул отчаянно, вскочил, далеко отбросив от себя первого медведя…

Вдруг замер и огромные когтистые лапы его, похожие на толстенные деревья с короткими корнями, начали подгибаться… Сначала медленно, потом быстрее… И тургун упал. Даже земля дрогнула, приняв на себя тушу поверженного великана, все зрители это почувствовали.

Медведи-победители, тем временем, отчего-то не спешили воспользоваться плодами своей победы: первый отошел на четвереньках в сторону и лег на брюхо, принялся было с короткими стонами вылизывать изувеченную лапу, но перестал – видимо, боль мешала.

Второй же почти ослепший и тоже весь покрытый рваными ранами, ложиться не захотел, а только рычал и бестолково кружился на одном месте.

– Хороши, хороши… Молодец, Лимчи, потешил меня.

– Рад стараться, Ваше Императорское Величество! – Ликумачи Васа даже и не пытался скрыть охвативший его восторг: Его Величество на кары и подзатыльники щедр, а на похвалы очень даже скуп. Уж он теперь всю Империю перевернет, а цуцырей добудет! Уж он теперь ночей спать не будет, но непременно найдет, где их мож…

– Лимчи, ты… это…

– Слушаю, Ваше Величество!?

– Ведмедей-медведей вели прикончить. Вот уж настоящие рыцари! Воины! Один, правда, обгадился в бою – но медведям можно. Людям тоже можно – под латами не видно. И тургун был – рыцарь по полному праву. Был бы жив – велел бы ему вызолотить задние когти на ногах.

Ликумачи Васа самым предерзким образом ударил себя в грудь жирным кулачищем и захохотал, сраженный в дым императорским остроумием. Его высокопревосходительство канцлер Бенгироми Лаудорбенгель и его высокопревосходительство глава имперского сыска Когори Тумару с одинаковой быстротой успели обдумать и взвесить императорскую шутку, услышать голос, с которым она была произнесена, увидеть полуопущенный уголок рта, обозначающий улыбку – и весело засмеялись. Мгновение помешкав, за ними последовали наместники восточных провинций. Канцлер даже покрутил головой, словно бы поражаясь про себя, как это Его Величество умудряется в любом положении увидеть и вылущить то, что подданным его – нипочем не под силу обнаружить, хоть они лопни от усилий! Свита, стоящая внизу, императорских слов, конечно же, не слышала, но смех подхватила дружно. Седовласый рыцарь, сидящий рядом с канцлером, хохотать вместе со всеми не стал, только хмыкнул едва слышно. От зоркого взгляда императора самостоятельность подобного рода, граничащая с непочтительностью, конечно же не укрылась, но мимолетные чувства и мысли его по сему поводу отлетели прочь, потому что их заместили другие: эта мелкая девчонка, лет двенадцати от роду, внучка старой раззявы, баронессы Камбор, вывернулась из бабушкиных когтей и подбежала к креслу императора.

– Ваше Императорское Величество, – прозвенел ее тонюсенький голосок, такой чистый и свежий, что император немедленно умилился, вспомнив, что и его дочери и внучки недавно еще, вот-вот кажется вчера, были такими же маленькими и трогательными, – дозвольте слово молвить!

– Дозволяю, – коротко ответил ей император. На языке у него вертелось замечание, что сия коленопреклоненная пигалица уже и так посмела открыть рот и молвить слово, без высочайшего соизволения, и не только открыла, но даже обратилась к нему с вопросом… пусть и не с явным, не противоречащим дворцовому этикету, но – с вопросом! Нет, слишком мала и не искушена в жизни, не поймет выговора. Пусть скажет, чего уж там…

– Ваше Императорское Величество! По всем имперским обычаям и порядкам… И… и… в романах пишут… – девчонка покраснела, как маленький клубень травы рогаро, и съежилась от внезапного ужаса: ну вот! – посмела говорить, а запнулась, язык онемел и мысли спутались!..

– Я слушаю, продолжайте, сударыня. Просветите меня, старого, о чем там пишут в новомодных романах?

– Вы… Ваше Императорское Величество только что… Вы… только что… соизволили возвести в рыцарское достоинство этих отважных зверей!

– Я???

– Да, Ваше Величество! В несказанной милости и мудрости своей, Вы повенчали на рыцарство этих сильных и бесстрашных животных: тургуна, павшего смертью храбреца, и обоих медведей! Прямо на поле боя, коим послужила для них арена цирка Вашего Императорского Величества! Но сказано же, что рыцарь, на казнь обреченный, вправе принять даже перед венценосною особой заступничество юной девы, буде таковая найдется, дабы подать голос свой в защиту поверженного героя…

Император от неожиданности хохотнул, было, но сразу же оборвал смех. Два его ближайших царедворца, канцлер и глава сыска, поостереглись подхватывать монаршее веселье, а остальные, не столь чуткие и опытные, просто не успели этого сделать.

Император ощупал взглядом присутствующих и прокашлялся.

– А ведь шмакодявка права! Я говорю, сударыня, что вы, несмотря на немногие прожитые вами весны, к сегодняшнему дню гораздо более похожие на детство, нежели на юность, сумели очень ловко поймать за язык своего государя, и теперь в ваших словах обнаружилась правда, с которой вынужден считаться даже император, то есть, я сам. Фирани, а, Фирани? Подойди ко мне поближе, я хочу тебя про внучку спросить.

Старуха баронесса приковыляла, трепеща и задыхаясь, к императорскому креслу и опустилась на колени, так, чтобы хотя бы краешком платья загородить собою ненаглядное и неосторожное чадушко.

– Я здесь, Ваше Величество, припадаю к стопам Вашего Величества и умоляю простить нас за дерзость!

– Коленки-то скрипят, да? У меня тоже так же, если не громче. Вот буду вставать – сама услышишь. Так эта синеглазка и есть Фирамели Камбор?

– Да, Ваше Величество. Но дерзость ее не была злоумыслом, ведь она еще дитя!

– Что ты стонешь, Фирани? Я ее не собираюсь наказывать, хотя бы потому, что наша благодарность за высокие услуги, оказанные Империи этой… молодою сударыней, слишком свежа, чтобы забыть о ней… Дайте баронессе подушку под ноги, ужасно смотреть. А тебе, Фирамели, твоим коленкам не больно от этих каменных плит?

– Нисколько, Ваше Величество. Мне больно лишь чувствовать неудовольствие государя, вызванное моими необдуманными словами!

Император поднял голову и посмотрел на арену. Там было все по-прежнему: два холма мертвой плоти, демонической и звериной, и живые, но израненные медведи, один из которых продолжал беспорядочно кружиться на месте, а другой отполз чуть в сторону и устало, словно нехотя, пытался зализать ужасные раны, сплошь покрывающие его бока и лапы.

– Слова твои были обдуманы – хотя и наспех, но от этого не менее хорошо. Необдуманна была дерзость, с которою ты посмела их высказать.

Искры полыхнули от левой и правой руки императора, брови грозно сомкнулись в единую мохнатую серебряную гусеницу, чуть сползшую к левому виску, но канцлер и глава сыска, в отличие, к примеру, от Ликумачи Васа, совершенно четко понимали, что гнев государя неглубок и наигран. Видела это и старая баронесса Камбор, не утратившая, за сотню лет разлуки со своим царственным возлюбленным, наблюдательности и памяти о том, кто был ей когда-то, целую вечность назад, так дорог.

– Уповаю на милосердие Вашего Величества!

– Ох, и хитра же ты, старая! Ох и змея! Видишь же, что наказания не будет, а туда же… Ты это… Скажи сыночку, чтобы не только в походы ходил, а за младшей дочерью присматривал… Старших-то всех пристроил?

– Всех, хвала богам!

– Сам так и не женился с тех пор?

– Нет, Ваше Величество. Уж я ему говорила – ни в какую. Маркитантками, говорит, обойдусь, а другой хозяйке в доме не бывать.

– Это он зря зарекается. Да и дочь – вон какая в итоге сорванец получилась! Она должна нежной и трепетной дамой воспитываться, а не ратником с большой дороги. Сыночек же твой буйный, со всеми его сыновьями, при всем моем уважении к их воинским заслугам, не тем местом думает… Ничего, зимой увижу его при дворе – я ему всыплю. Фирамели! К тебе обращаюсь!

– О, Ваше Величество!

– А поклоны ловко кладешь! Бьюсь об заклад – и все танцы выучила. К ловкости – еще бы тебе и манеры, приличествующие благонравным и скромным девицам из хорошего дворянского рода. Среди которых, кстати намекну, по достижении совершеннолетия и выбираются фрейлины для Ее Величества и ее Высочества!.. Гм… Да, неосторожным словом своим я повенчал на рыцарство воинов-медведей, повенчал на поле боя, в этом ты права. Но несмотря на твое высочайшее заступничество, я не отменю своего приказа умертвить их, ибо… Ибо! Ты мелкая – не скажу глупая – неопытная девчонка, и голова твоя сызмальства, по родительскому недосмотру, а то и попустительству, набита всей этой дурью из романов! Для тебя история с твоим заступничеством закончится на пороге моего цирка. А для них? А?

– Что, Ваше Величество?.. покорнейше прошу… я… Боюсь, Ваше Величество, что я не вполне…

– Объясню. Медведи сильно искалечены, оба. Это у тургуна передняя лапа или кусок хвоста могут вновь отрасти, если тургун живой, конечно… А медведи крепкий народ, но плоть им дарована богами одна единственная, другая не вырастает. Эти же два красавца – теперь калеки до конца жизни. Им не дано отныне добыть себе пропитание ни на родных пригорьях, ни на арене цирка. Как им жить? Для чего?

– Я уговорю батюшку, отпишу ему немедленно, и он возьмет их к нам, они будут жить в моем зверинце. У меня уже есть два степных птера, мизгач, ручной горуля, ящерная…

– Цыц! Извините, юная сударыня, но вы много болтаете. Медведь и тургун ручными не бывают. Это во-первых. Если бы вдруг – случись такое немыслимое чудо – ты сумела бы меня уговорить на сие, то знай: два твоих рыцаря проведут остаток дней в темнице, безнадежными калеками. Это во-вторых. Они даже не будут понимать того, что повенчаны в рыцари, что им оказано милосердие, что живут они не в тягостном плену у жестокой тюремщицы, а в зверинце у очень доброй и легкомысленной девочки… Вникла в мои слова? А?.. Продолжу. А представь, что милостью богов они оба вдруг осознали бы и рыцарство свое, и незавидную, негордую участь – до конца жизни быть искалеченными игрушками в узилище, для той, которая по мимолетной прихоти своей… Ох, боги мои, боги… Ну, вот, начинается… Все вы одинаковы – и умные, и не очень… Хватит реветь! Фирани, забирай эту маленькую плаксу, езжайте к себе на подворье и ждите. Я потом вас обеих обязательно приму и награжу как положено. С трубами, с огнями, в присутствии всего двора. Прочь, прочь с моих глаз, у меня от бабских дождей ревматизм разыгрывается. Лимчи! Ну, в чем дело? Прикончи рыцарей, чтобы их последние воспоминания были о славной победе на ристалище, а не о вонючей звериной келье. Мечами прикончи, в знак уважения к рыцарскому достоинству.

Старуха баронесса – откуда и прыть взялась – вскочила на ноги и чуть ли ни на руках повлекла всхлипывающую девочку к выходу, туда, за пределы парка, где у ворот их ждала карета и слуги.

Представление закончилось, но остальные гости расходиться не спешили, ибо Его Величество все еще сидел в кресле.

– Когори…

– Я здесь, Ваше Величество!

– Ты объяснил нашему преславному рыцарю Санги – что к чему?

– Только в самых общих чертах, как Вы и повелели!

– Хорошо. Тогда иди к себе, занимайся своими делами, но будь неподалеку и жди, пока позову, а мы… И ты тоже, Бенги, и вы все – ступайте, судари, увеселение закончено, пора и потрудиться! Лимчи, спасибо, молодец.

– Рад стараться, Ваше Императорское Величество!!!

– О-о-о… и этот туда же… Я знаю, у кого ты гаркать выучился…

– Виноват, Ваше Величество!

– Все равно, хвалю. А мы с отшельником Снегом пешочком пойдем в мой кабинет, и там поработаем. Да, Снег?

– Как прикажете, Ваше Величество.

– Я смотрю, немногие присутствующие узнали в этом исполненном святости седовласом старце, отшельнике, когда-то знаменитого в миру… гм… и неоднозначного воителя рыцаря Санги Бо? Так он перед вами, судари, да, именно он и есть, только ныне его горячность, неукротимый нрав и природная свирепость уступили место учености ума, скромности помыслов и безмятежности духа. Теперь же он понадобился нам для весьма важных дел, посему мы сочли необходимым разыскать рыцаря и прервать его благочестивое затворничество, с тем, чтобы он обрел возможность – и воспользовался ею – оказать бесценные услуги трону, Империи, как и встарь.

Молча получив свою порцию почтительных поклонов, и ответив на них, седовласый рыцарь вновь обратил взор на Его Величество, в ожидании повелений.

– Дай руку, я встану… Ой, все на свете себе отсидел. Ну, пойдем.

В кабинете император немедленно повеселел, даже перестал кряхтеть и браниться, лично отдернул шторы у окна, сам кликнул слугам за дверью, чтобы принесли отвар…

– Пеля, Пеля… на, на мышку… О-о… подпрыгни сначала… Видишь, как он ярится?.. А все равно будет прыгать, жрать-то хочется… Пеля, кто в к нам в кабинет заходил, пока мы отсутствовали, а? Кто сюда заходил?

Разъяренный домовой зафыркал, загремел цепью, аж пена полетела с бороды и усов, но император продолжал спрашивать. Наконец домовой провизжал что-то, и в воздухе соткался зыбкий образ старухи в дворцовой ливрее.

– Минга здесь была, да? Минга подметала? А еще кто? Никого? Ну, ладно, держи, заработал… Фу-уух, Санги, наконец-то я дома. Веришь ли, дружище – не спальня, не столовая, не храм, не большой тронный зал… И даже не покои Ее Величества – вот, эта келья и есть мой дом. Здесь я работаю, сплю, ем, провожу большую часть своей жизни… И уверен, что лучше кого бы то ни было понимаю твою отшельническую жизнь, твои настроения… Я бы и сам не прочь… Что ты там ухмыляешься, а? Надо мною, что ли, вздумал смеяться!?

Тот, кого император назвал Снегом и Санги Бо, немедленно похолодел лицом, взор его стал угрюмым, но не согнулся перед императорским взглядом. Император задал вопрос, и ответ прозвучал бесстрастно и четко:

– Никак нет, Ваше Императорское Величество! Я уже лет сто ни над кем не смеюсь, а в моем присутствии никто и никогда не смел безнаказанно потешаться над Империей и ее повелителями.

– Да? Ну-ну… Ишь, как он взвился! Вылитый Санги Бо времен прошлого царствования. Смотри, даже Пеля тебя заробел! Святость, небось, почуял… А чего же ты тогда улыбался? Попрошу объяснить причину, и считай мою просьбу приказом.

Санги Бо видел, что император тяжко обременен заботами, что шумит он и подозревает так… для порядку, просто потому, что все подданные привыкли ждать от своего государя именно этого… Санги помедлил несколько мгновений, подбирая слова, и голос его вновь зазвучал мягко и почти смиренно:

– Я вспомнил те самые времена прошлого царствования, которые Вашему Величеству угодно было упомянуть. Дело было вот в этом же самом кабинете, выглядевшем, правда, несколько иначе, нежели сегодня, в присутствии Вашего Величества, хотя тогда Вы еще были его Высочеством…

– Да? Что-то я не пойму, куда ты клонишь и не припоминаю того дн… А-а-а! Это не тогда ли, когда покойный батюшка прислал ко мне провинившихся юнцов, неких дуэлянтов и повес, которых он простил, но сам видеть не пожелал?..

– Так точно, Ваше Величество.

– Это когда вы там чуть ли ни перед носом у батюшки устроили дуэль шесть на шесть?

– Гм… Восемь на восемь, Ваше Величество, если уж совсем быть точными.

– Ну да, ну да, пока вас арестовали – в живых осталась дюжина. – Император остановился посреди кабинета, прижал растопыренные ладони к брюшку и захохотал, подвывая от восхитительных воспоминаний.

Тот случай наделал немало шуму при дворе: шестнадцать молодых людей, все как на подбор дворяне из лучших домов Империи, затеяв ссору между собой, разбились на два отряда и дерзко сражались прямо посреди столицы, у стен Дворца. И надо же было случиться такому, что Его Величество не поехал в тот день в загородное имение, как было им намечено, а остался во дворце и из окна увидел разворачивающееся сражение. Неслыханную и невиданную доселе дерзость сию он решил пресечь, примерно наказав виновников, но в последний миг почему-то смилостивился и заменил казнь трехмесячным заключением в подземной темнице. После того, как виновники отбыли основное наказание, Его Величество император, все еще не сменивший окончательно гнев на милость, не пожелал видеть «этих шалопаев» и приказал своему старшему сыну, будущему императору, своею властью назначить оставшейся в живых дюжине дуэлянтов какое-нибудь дополнительное взыскание, подальше от кабаков, гвардейских казарм и придворных будуаров. Все словно вчера было: в кабинете у Его Высочества, в этом же самом кабинете, как правильно вспомнил Санги Бо, стоят перед будущим государем все двенадцать провинившихся… Весь цвет имперского дворянства, гвардейцы и штатские вперемежку: князь Дигори Та Микол, рыцарь Фодзи Гура, рыцарь Когори Тумару, маркиз Короны Лароги Веселый, рыцарь Санги Бо, герцог Пяти Ключей Таночи, граф Лавеги Восточный… Но в каком виде! Неимоверно исхудавшие, донельзя грязные, не то чтобы дурно пахнущие – смердящие целым букетом отвратительнейших воней, от мертвечины и плесени до дерьма и мочи…

– О-о-о, а воняло то от вас! Помнишь, Санги?

– Честно сказать, Ваше Величество, к вони-то мы как раз притерпелись, попросту перестали ее замечать. Более всего мы хотели жрать. А Вы нас тогда, после мыльни, славно покормили.

Император опять зашелся в хохоте, совершенно спокойно восприняв из уст рыцаря и возражения своим словам, и то, каким языком они были высказаны…

– Еще бы! Но более всего меня потрясли ваши прически… Нет, это была умора!.. – Его Величество, весь багровый от хохота, пошарил рукой по столу, нашел платок и утер слезы из смеющихся глаз. Да, зрелище было действительно презанятнейшее: растительность на головах у всех двенадцати пробивалась жалкими беспорядочными кустиками, не было как таковых ни бород, ни усов, ни причесок, только отдельные невыдранные пучки жидких волос, посреди проплешин и неотросшей щетины.

– А с волосами-то у вас что было? Я ведь тогда забыл спросить?

– Использовали как топливо, Ваше Величество. Волос обычно покрыт неким жирком, потому он сухой, в отличие от тюремной соломы. Вот мы и добывали с себя, чтобы в солому подмешивать. Хорошо хоть, плешивых среди нас не было…

Император отсмеялся в последний раз и вздохнул.

– Да, помню, помню, как тогда при дворе вы чуть было не ввели новую моду на обритые головы… даже среди дам… Вовремя я вас тогда на рубежи услал… Ах, как мы все были молоды в те дни… Тут такое дело, Санги… Видел эту жалостливую девчонку, Фирамели Камбор?

– Да, Ваше Величество.

– Что скажешь?

– Считаю, что рыцарский дух ее папаши достался ей полною мерой. Молодец она.

– Ай, да я не об этом! Вот какой ты был дерзкий и неуправляемый, Санги, таким и остался! Ни тюрьма на тебя не действует, ни ссылка, ни отшельничество… Сколько ты ждал аудиенции?

– Недолго, с осени.

Император упер свой взгляд в зрачки собеседнику и левый уголок рта его приподнялся, обнажая желтоватый полустершийся от старости клык.

– Гм… Недолго, с осени, Ваше Величество.

– Да уж, будь добр: дружба – дружбой, воспоминания – воспоминаниями, а титул не забывай произносить. Я бы раньше позвал, да все как-то было недосуг, а ныне припекло. Что ты знаешь о Мореве?

– Морево – некий обещанный нам богами конец света, Ваше Величество. Никто не знает, как он выглядит, и когда грядет. Некоторые считают, что скоро.

– Да. Короче говоря, все мои жрецы вот уже который год дружно дуют мне в одну дуду, насчет Морева… Ну, сам знаешь легенды…

– Есть такие слухи, Ваше Величество. Я и сам вроде как чую нечто такое… пока трудноуловимое…

– Так потому и велел тебя сыскать, что ты не только мечом горазд махать, но и разум у тебя цепкий, и с магией ты в хороших… Не сбивай, дай досказать. Так вот эта девчонка получила нечто вроде откровения от богов, вроде бы как от самой Матушки-Земли, что совсем близок час, и даже указала место, из которого на Империю придет это Морево. Понимаешь?

– Да, Ваше Величество. Но позволю себе заметить, что откровений и до этого было озеро разливанное…

– Было. Но накануне все мои верховные жрецы, весь совет, после всех их дурацких камланий, пришли ко мне и в обстановке полной секретности доложили то же самое, чика в чику! Понял? Независимо от девчонкиных видений!

Рыцарь Санги Бо впервые за время разговора утратил спокойствие, это выразилось в том, что линия рта его отвердела, а глаза распахнулись чуть шире обычного.

– Не с запада ли придет угроза сия, Ваше Величество?

– Да. А ты откуда знаешь?

– Мне тоже так… бредилось, Ваше Величество. Но я думал – возрастное.

– Ты еще всех нас переживешь. Одним словом, главное Когори тебе сказал: я тебя насчет Морева и вызвал, оно на пороге, надо что-то делать. Вот карта. Вот место, где, согласно всем откровениям, должно все начаться. Это на стыке владений Та Микол и Камборов. Там естественная граница Империи, пропасть, соединенная висячим мостом. По правде говоря, мы и за мостом очистили себе пространство на десяток-другой долгих локтей, но сии достижения нестойкие, время от времени нас оттуда вышибают обратно, за мост… Ох и дикие же края! Езжай на место и осмотрись. Там ты встретишь кое-кого из знакомых… – Император ухмыльнулся на один миг и вновь помрачнел. – Я туда и кроме тебя посылаю людей достойных, чтобы тоже на месте определились и тоже свое мнение сказали… Может, есть у нас на это время, может быть, и нету уже… Не знаю. Езжай Санги, потом доложишь, если успеешь.

– Позволите вопрос, Ваше Величество?

– Хоть сто.

– С Когори я могу обсуждать и советоваться?

– В полном объеме, он в деле. По всем вопросам, сколько угодно. Полномочия тебе от меня – личный посланник. Нет. Даже: посланник Империи и Трона. Выше, чем всем остальным. Достаточно тебе будет?

– Более чем, Ваше Величество.

– Ну, так дуй к своему старому дружку, он тебе выправит пайзу, какую требуется, деньги, снаряжение, бумаги… Можешь с ним вместе путешествовать, но он через владения Та Микол поедет…

– Нет уж, тогда я через земли Бурых и Камборов, Ваше Величество.

– Я почему-то так и подумал. Тогда не мешкай, Санги, и да пребудет с тобою милость богов.

Глава 3

Керси Талои шагал пешком по улицам вечерней Океании, потрясенный до глубины души собственной глупостью и ветреностью: только что, в одном из знатных домов, на вечеринке у графов Мелидо, он продулся в прах! Под горячую руку проиграл в кости все имеющиеся у него деньги, перстень, модный оберег, нашейную цепочку и даже лошадь Волну, которую он, впрочем, предпочитал называть Мунькой. Все свое достояние, имеющее хоть какую-то ценность. Кроме оружия, разумеется. Веселье там только-только разворачивается, но уже без него, поскольку… Эх… одна дама, явно одинокая, несмотря на молодость и красоту, так на него поглядывала… Что же теперь делать??? Сгоряча он даже не поужинал! Керси тщательно обшарил карманы, в камзоле и в штанах – мелочь одна. Он бы и ее проиграл, но неловко делать ставки вот этим вот серебришком с медяками… Где он, куда забрался?

Керси оглядел вечернюю полутьму, освещаемую нечастыми светильниками на перекрестках… Вроде бы, северная окраина… Да, самая окраина города… Надо хотя бы поесть где-нибудь, да спросить у трактирщика дорогу, кратчайший путь домой, не то он до утра проплутает… Одни боги знают, насколько опасны здесь улицы… Прохожих немного, детей и женщин нет… Настораживающий признак. А послезавтра платить за постой, за месяц вперед! Чем он будет платить??? От родительских денег легкомысленно отказался, в надежде на щедроты принца, все что были при нем – спустил… Керси поклялся про себя, что больше никогда не будет играть и биться об заклад… Но это в будущем, а послезавтра – платить-то как??? К ростовщикам обратиться? – у него для них заклада нет. Единственный в городе друг, у которого можно было бы смело занять денег, не опасаясь презрения и отказа, молодой князь Докари Та Микол, на днях высочайшим повелением оторван от молодой жены и помчался к западным границам… Такая спешка, такая таинственность – куда это он? Где взять денег? Его Высочество изволит называть Керси другом, но… Трактир «Посошок». Да какая разница? – и этот подойдет, не демонами же там кормят…

Трактир явно старинной постройки был не велик и не мал, судя по коновязи – почти пуст. Было очень и очень странно по ощущениям – заходить внутрь, не заботясь о коне, седле, седельных сумках…

– Что изволит ваша милость? Поужинать, отдохнуть?

Кабатчик выглядел опрятным, несуетным и довольным жизнью, такие с первого слова, с первого взгляда вызывают доверие и симпатию.

– Отужинаю… слегка. И еще, добрый хозяин, я тут, кажется, заблудился: протрезвел – вижу, что без коня, на окраине, но не пойму где именно. Потом подскажешь мне обратную дорогу попрямее.

– Будет сделано! Молочного мяска? Под уксусом, отбитого, обжаренного с сухарями? Винца?

– Пожалуй. Только немного, я сначала распробую. Вина никакого, подай взвар, но не сладкий, а с кислинкой.

– Будет сделано! Присаживайтесь, ваша милость, куда хотите, места много, а я немедленно все подам! Взварчик ядреный, в один миг и освежит, и отрезвит!

Керси, однако, не стал присаживаться, верный полученной с детства выучке, он небрежно облокотился на трактирную стойку, и рассеянным, томным, совершенно расслабленным взором столичного бездельника, ощупал окрестности трактирного зала, стараясь не упускать ни единой мелочи. Летний вечер мог бы привлечь и побольше посетителей да постояльцев, а так – трое в углу бубнят, да и все… Простолюдины, кто их там разберет – разбойники они с большой дороги, или просто отставные солдаты, сохранившие в себе любовь к площадной брани и боевому оружию… Все спокойно… вроде бы.

– Уже? Ну, ты молодец, хозяин!

– Все, чтобы угодить вашей милости! Но отчего же вы…

– Нет, нет, я здесь, у стойки побуду, с тобой поговорю, если ты не против?

– Никак нет, ваша милость, только рад буду, сочту за честь.

Керси показалось, что хозяин отвечает чуточку громче необходимого… Быть может, для того, чтобы их беседу было слышно в углу?.. Хм… Но от самого хозяина явно не исходит ни малейшей угрозы, Керси это чуял очень хорошо. Соглядатаи там сидят, воришки ли, просто любители ссор? Это даже забавно будет, если что…

Керси стремительно и ловко порезал мясо на удобные часточки, и теперь уже сидел вполоборота от стойки, лениво накалывая на кончик кинжала то один кусочек, то другой…

– Почему без слуг?

– Слуги отдыхают после праздников, в ночи подменит старший приказчик. Жене вот-вот рожать, ваша милость, поэтому ее нет, я же с утра до вечера при стойке. Но это временно…

– А это что за гобеленчик висит? Зачем вы его такой ветхий держите здесь? А, хозяин? Он ведь уже выцвел от старости?