Зов Нимра Резанова Наталья

* * *

Женщина взошла на борт в Лейре. Команда роптала, так как женщинам и рабам ступать на гернийские боевые галеры запрещалось. Но капитан твердо сказал, что она останется. Возможно, он приглядел ее для себя. Впрочем, она не отличалась привлекательностью , даже если учитывать неприхотливость вкуса моряков – высокая, плотная, широкоскулая, с глазами, прикрытыми тяжелыми веками, отчего цвет их разглядеть было невозможно. Она была одета для дальнего путешествия – в теплую куртку и фуфайку, кожаную юбку и низкие прочные сапоги с подковами. Но то, что она решилась путешествовать на боевой галере, одна – среди полутора сотен мужчин, свидетельствовало либо о большой тупости, либо о крайней развращенности, либо о полном равнодушии к собственной судьбе, а может, обо всем этом вместе. И ее могли бы сразу, несмотря на приказ капитана, без затей вышвырнуть за борт, если бы не произошли события, сразу заставившие всех забыть об ее присутствии.

Неизвестно, кто первым увидал Тиугдала, помощника капитана, уходившего в Лейру с поручением. Он бежал по берегу бухты и орал:

– Гахор! Гахор!

Это имя заставило всех насторожиться. Гахор был капитаном «Рарога», вместе с которым «Фаланг» Джерреда несколько дней назад потопил торговый караван из Нанны. Получивший пробоину в бою,"Фаланг" остался чиниться в ближайшей бухте Лейры, а весь захваченный груз погружен на «Рарог» и переправлен в Герне. Приз Гахор поклялся честно поделить с Джерредом. И вот теперь в Лейре стало известно, что Гахор нарушил клятву и, не став дожидаться прибытия «Фаланга» , отплыл в сторону Ируата.

После того, как Тиугдал сообщил все это капитану, никто на «Фаланге» не колебался ни мгновения. Все знают, как поступают с предателями. Ударил барабан, сперва – собирая гребцов к веслам, а затем – задавая им темп. Парус пополз вверх. Ветер был попутный, решимость велика, и вскорости «Фаланг» вырвался из бухты на юго-восток, по направлению к Ируату, дабы настичь врага до того, как он войдет в воды Нимра – клятвенно мирные воды.

Женщины в это время не было видно; то ли спряталась куда, то ли просто не попадалась на глаза – никому до нее не было дела.

Большинство мореплавателей предпочитало в своих странствиях по Внутренним морям придерживаться береговой линии. Но гернийцев никак нельзя было отнести к их числу. В отличие от многих других народов, приковывавших к веслам галер рабов и каторжников, по закону Герне гребцами могли быть только свободные люди. Моряки в случае необходимости брали в руки оружие, воины же, когда требовалось, присоединялись к гребцам, не брезгуя намозолить руки. Как же иначе в морях, где людям угрожают кракены, рыбодраконы, мантихоры, поющие туманы, и другие опасности, имена которых невозможно даже произнести? Этим законом гернийцы объясняли свои успехи на море – и были правы. Соперничать с Герне мог, безусловно, Нимр, далекие Лунные острова, и, отчасти, Димн, – последнего, впрочем, гернийцы не признавали, что само по себе служило косвенным подтверждением. И только. А ведь портов на Внутренних морях, как говорится, что блох на бездомной собаке. И гернийские корабли, пиратские и купеческие вместе, достигали их всех. Герне был сильным городом-государством, хотя процветающим – вряд ли: слишком суровы были обычаи.

Небо темнело, хотя далеко еще было до заката, и ветер усиливался. Все чаще бил барабан на корме, и гребцы, чьи спины не знали бича надсмотрщика, круче налегали на весла. Они шли за своим, и если бы кто-нибудь посмел им помешать – разобрались бы и без капитанского приказа. Сам капитан стоял у борта, оставив Тиугдала у рулевого весла. напряженно вглядываясь в ту сторону, где ожидал увидеть «Рарог». И он его увидел. Джерред хрипло завопил от радости, и начал отдавать приказы матросам и воинам.

На «Рароге» тоже их заметили. Похоже, поначалу Гахор попытался маневрировать, перевести «Рарог» на другой галс, Но было поздно. И, хотя Гахор выставил лучников к бортам, ветер был против него. Джерред тоже велел своим стрелкам изготовиться. Но было ясно, что атакой лучников дело не кончится. Команда Гахора будет сражаться вдвойне ожесточенно, поэтому Джерред приказал готовиться к абордажному бою. Лучники «Рарога» все же дали нестройный залп, не причинивший на «Фаланге» заметного вреда. Однако следовало торопиться, пока защитники «Рарога» не успели прибегнуть к главному оружию – тяжелой баллисте, которая, как Джерреду было прекрасно известно, там имелась. На «Фаланге» тоже была такая, но, покуда не вернул добычу, Джерред стал бы топить «Рарог» в последнюю очередь. На «Фаланге» спешно убирали паруса и готовили абордажные крючья. Люди Гахора столпились на палубе – такие же высокие, беловолосые гернийцы с кожей, докрасна опаленной солнцем, как и те, что были на «Фаланге». И вооружены они были так же – саблями, тесаками, топорами на длинных рукоятках. Вскорости крючья и якоря ударили в борт «Рарога» и Джерред первым прыгнул на его палубу, вопя что-то о золоте и мести. Сопротивление было настолько отчаянным, что грозило обернуться наступлением. Ведь гернийцы никогда не сдаются без боя. Но и Джерред не собирался отступать. Между тем ветер не утихал, море было неспокойно, и Тиугдал, оставшийся на «Фаланге» поддерживать порядок, метался по палубе, бранясь самыми черными словами. Большинство гребцов присоединились к сражавшимся, и «Фаланг» был в значительной мере предоставлен своей судьбе. Команду Джерреда теснили к борту, хотя самого Гахора нигде не было видно – может быть, он уже погиб, может, этим и объяснялся разброд в действиях его людей: одни рубили канаты, сцеплявшие галеры, но несколько человек уже у спели перебраться на «Фаланг», и тут уж Тиугдал не мог оставаться в стороне. Он ринулся на нападавших, его сабля рубанула по занесенной руке с топором, кто-то вскочил ему на плечи, он вывернулся, багор подцепил саблю и вырвал ее из руки. Он отскочил, удерживая равновесие на кренящейся палубе.

И увидел женщину.

Она с равнодушным видом сидела возле мачты в тени спущенного паруса, словно происходящее кровопролитие до нее совершенно не касалось, и это выглядело дико среди всеобщего смятения.

Он рыкнул:

– Чего ты ждешь?

– Мне нужно в Нимр. И я поплыву на том корабле, который сможет туда добраться.

Безразличие это повергло его в бешенство, и он, не помня себя, бросился на нее, но женщина, не вставая, и даже не глядя, метко ударила его в живот ногой в подкованном сапоге, и он, споткнувшись, покатился по палубе к борту. Это его и спасло.

Людям с «Рарога» удалось перерубить концы, связывавшие их галеру с кораблем противника, однако не все. Потерявший управление, но лишенный возможности маневрировать, «Рарог» все еще был сцеплен с «Фалангом». Высокая волна приподняла его и безжалостно ударила о корму «Фаланга». Удар был так силен, что сломал мачту. Она рухнула, и, не откатись Тиугдал к борту, раздавила бы его в лепешку. «Фаланг» страшно накренился, те, кто еще оставались на ногах, попадали – одни, цепляясь за борта, другие прямо в воду. С грохотом рушились переборки. Волна хлынула в трюм. «Фаланг» быстро тонул, неотвратимо увлекая за собой «Рарог». Кто-то еще продолжал сражаться, но большинство уже рвалось к шлюпкам, хватаясь за снасти и обломки опалубки, или просто, ополоумев, прыгали в море. Вскорости на месте двух кораблей под чернеющим небом образовалась огромная воронка, втягивающая мачты, доски, сундуки, клочья парусины, людей, живых и мертвых, и прочие обломки крушения.

Тиугдал плыл несколько часов. Сколько – он не знал, однако солнце уже давно встало. Ветер утих, но надолго ли? Он был отличным пловцом, но его порядком оглушило при падении за борт, он также не сознавал, как сумел удержаться на воде. В темноте он не увидел, спасся ли кто-нибудь еще с «Фаланга» или утонули все. В любом случае, надеяться Тиугдал мог только на себя. Благодаря опыту, он приблизительно определил, в каком направлении может быть земля – но не расстояние. Оставалось надеяться, что берег не более чем в двух днях пути. Дня два он, возможно, продержится. Если его не сожрет какая-нибудь мерзость, вроде рыбодракона, или если снова не начнет штормить. А штормить начнет непременно – на это у него чутье было безошибочное, хоть ты мачтой бей его по голове…

Он плыл, стараясь беречь силы, смотреть вперед, не упуская ничего из внимания, и ни о чем не думать – последнее получалось не так легко, как он привык. Время шло, а берега все не было видно. Голода он пока не чувствовал, но жажда уже давала себя знать. Мышцы ныли – все и каждая по отдельности, не только на руках и ногах, но на животе, в паху, на затылке, в особенности разламывало шею. Похоже, он дал лишнего, посулив себе двое суток. Хотя бы одни… хотя бы до вечера… Держала его только привычка, гернийская привычка, запрещавшая просто так сдаться и пойти ко дну. Он еще продолжал шевелить руками и ногами, но перед глазами уже стояла мутная пелена.

Затем чья-то рука схватила его за шиворот и подтянула наверх.

– Будешь мешать – утоплю, – сказал бесцветный голос.

Не сознавая, что происходит, Тиугдал слепо ухватился за шершавое дерево, оказавшееся под руками, и резко качнувшееся от этого движения. И только потом, когда его отпустили…

Несколько бревен из переборок, сломанная мачта, намертво сцепленные обрывками снастей. Деревянный щит лучника. А на этом примитивном плоту сидела женщина – точно так же, как вчера, словно какой-то ветер подхватил ее с палубы и перенес сюда. Даже одежда ее казалась совершенно сухой. И так же , как вчера, глаза ее были завешаны веками, и не смотрели на Тиугдала.

Если бы у него оставались силы, он бы перевернул этот плот. Но сил не было. А у нее в руке был обломок доски, которым она гребла, а в случае необходимости могла ударить его по голове и утопить, как обещала. И обстоятельства были не таковы, чтобы отказываться от помощи, даже предложенной подобным образом.

Женщина вновь принялась грести. Теперь Тиугдал мог позволить себе расслабиться и отдохнуть. И это, несмотря на жажду, было огромным облегчением. Так можно продержаться гораздо дольше. Беда только в том, что по мере того, как возвращались силы, с ними возвращалась и способность соображать.

День уже перевалил на вторую половину, когда Тиугдал услышал крики птиц. До этого он почти дремал, держась за бревно. Он уже сознательно не пытался влезть на плот, опасаясь, что тот может перевернуться. Женщина гребла, казалось, совсем не чувствуя усталости. Она не произносила ни слова, а у Тиугдала не было ни малейшего желания с ней разговаривать. Но птицы заставили его встрепенуться. Конечно, надежда могла и обмануть, но вероятно, неподалеку был берег.

Так и оказалось. На горизонте виднелась узкая черная полоса. Тиугдал сипло закричал – или ему показалось, что закричал, горло совсем пересохло – и толкнул плот так, что и вправду едва не опрокинул его.

Женщина и теперь не произнесла ни слова, неизвестно даже, видела ли она берег, продолжая столь же механически грести. Тиугдал плыл, не рискуя выпускать край плота. Берег приближался. Уже была различима плоская песчаная отмель и лодки на ней. Дальше – сети, развешанные на песчаных столбах, и за ними – низкие темные хибары.

И люди. Несколько человек неподвижно стояли на песке, пялясь в их сторону. Тиугдал невольно зашарил рукой по бедру, нащупывая нож. Не было – потерял, пока плыл. А ведь немало прибрежных государств построено на работорговле.

Ноги задели песчаное дно. Ладно, деваться некуда. Тиугдал встал по пояс в воде и чуть было не рухнул – так качнуло от вновь обретенной тяжести собственного тела. Но устоял и , шатаясь, побрел к берегу. Не оборачиваясь, услышал, как женщина, покинув плот, шлепает по воде вслед за ним.

Это оказалась маленькая рыбацкая деревушка к северу от Димна. Жили здесь бедно, купеческие тракты проходили мимо, и корабли, следующие в гавань Димна, из-за отмелей эту часть побережья обходили. Деревенским жителям Тиугдал сказал, что они с потерпевшего крушения купеческого корабля с Лунных островов – правда была, как говорится, чревата. Женщина не сказала ничего, и это представлялось естественным – говорит мужчина.

Не похоже было, чтоб им были рады, но и гнать вроде не собирались. Напротив, позволили обсушиться, и накормили, не заводя разговоров о плате. Тиугдал лишь теперь, в относительной безопасности, почувствовал всю меру голода и жажды, терзавших его, и с благодарностью воздал дань жареной рыбе и местной кислятине, почитаемой за вино. Женщина жадно и безразлично сжевала то, что им подали. Когда для ночлега им отвели старый лодочный сарай, Тиугдал ожидал, что она будет возражать, но она и не подумала этого сделать, и покорно поплелась за ним.

У входа он пропустил женщину вперед – если местные что задумали, он в ловушку не попадется. Она прошла внутрь, и уселась на дощатый пол с тем же безразличным видом. Тиугдал собрал в кучу обрывки сетей, какие-то тряпки, валявшиеся на полу, и улегся. Спать хотелось зверски. И он уснул.

Проснулся глубокой ночью. Слышно было, как глухо шумит море. Должно быть, начался шторм, которого он ждал весь день. Но не это разбудило его. Яркий, неестественно белый свет. В пролом крыши била луна. Верно, полнолуние… В квадрате света, четко обрисованном лунным лучом, положив голову на колени, сидела женщина. Возможно, она и спать так привыкла – сидя.

А у него весь сон как рукой сняло. Днем присутствие женщины нисколько не волновало его – он слишком устал. Но теперь усталость отступила. И ведь она сама пошла с ним в этот сарай, никто ее не тащил. Значит, знала…На портовую шлюху она, правда, не похожа, так какого же беса таскается по кораблям? Он приподнялся. Женщина не пошевелилась. Спит? Или подсматривает? Это все луна, проклятая, виновата. Злоба и тоска не оставляли его. Тиугдал встал. Она должна ответить за все – и за тот удар сапогом в живот, и за то, как пренебрежительно волокла его за шкирку, и за предательство Гахора, и за гибель «Фаланга», за все – и способ для этого был только один.

Она вроде бы не заметила его приближения. Но в то мгновение, когда он рванул ее за плечо, она впервые посмотрела на него.

В ее глазах не было ничего человеческого.

И ничего животного.

Ничего живого.

Ни зрачков, ни белков, ни радужки. Два сгустка серой клубящейся мглы.

А потом он увидел, как эта мгла выползает из глазниц, волнами захлестывает все окружающее пространство, заслоняет лунный свет, потому что перед ней бессилен всякий свет, любой… И он потерялся в этом сером давящем тумане, опутанный им, бессильный даже пошевелиться. И что хуже всего – он чувствовал, что свинцовая мгла клубится не только снаружи, она проникает в душу и затягивает ее, стискивает и ломает волю, обессиливает мозг точно так же, как и мускулы. Последнее, что понял Тиугдал – он готов сделать все, что пожелает эта женщина… лишь бы она закрыла глаза!