Привидения на цыпочках Гусев Валерий

Глава I

Первый звонок

Конечно, врать не буду, учиться мне здорово надоедает. Особенно к весне. Но вот почему-то к осени снова тянет в школу.

– Это понятно – привычная среда обитания, – объяснил папа. – Лягушки тоже возвращаются в свое родное болото.

А мама задумчиво добавила:

– Человека всегда тянет туда, где он был счастлив.

На что Алешка так вытаращил глаза, что мне стало за них страшно, – показалось, они сейчас от изумления так и поскачут синими шариками по всей кухне. Наконец он пришел в себя и уточнил с негодованием:

– Когда это я там был счастлив?

– Всякий раз, когда тебя временно исключали за примерное поведение, – напомнил папа.

– И в прошлом году, – напомнила мама, – когда ты влюбился в Леночку Стрельцову из второго «Б».

– Это она в меня влюбилась, – насупился Алешка. – Бегала за мной, как стрекоза.

– Интересно было бы взглянуть, – сказал папа. – Ни разу не видел, как стрекоза бегает.

– Наверное, как заяц летает, – улыбнулась мама. – Только немного изящнее.

И почему у мамы с папой всегда такое хорошее настроение накануне первого сентября? Небось, когда у них отпуск кончается, они не летают от радости, как зайцы. И не бегают, как стрекозы. А тут рады до невозможности. Наверное, потому что испытывают некоторое облегчение, когда передают нас (хоть и на время) в другие руки. В добрые руки строгих педагогов. Которые нас не только учат, но и воспитывают. И перевоспитывают.

Хотя, по правде говоря, я немного все-таки по школе соскучился. И еще, по правде говоря, первое сентября все-таки праздник.

Вся школа собирается на стадионе, и он становится похож на громадную цветочную клумбу. Мы радостно галдим, родители сияют, учителя кажутся такими родными и близкими! Из динамика над школьным крыльцом все время звучит музыка. Про всякие школьные вальсы и счастливые школьные годы.

Наш директор, Семен Михалыч, полковник в отставке, бывший бравый командир гвардейского полка, подкручивает свои лихие усы и дает отмашку – динамик замолкает, а полковник начинает говорить приветственную речь.

Он говорит много торжественных слов и наивно выражает уверенность, что уж в этом-то году мы не обманем ожиданий наших прекрасных педагогов и наших славных родителей, что уж в этом-то году мы будем настойчиво повышать свою личную дисциплину и общую боеспособность нашей школы… Тут он немного сбивается и заменяет «боеспособность» на «процент успеваемости»:

– Приказываю: повышать процент успеваемости более энергично, чем в прошлом и, уж тем более, чем в позапрошлом году. Вольно!

После полковника так же радостно и торжественно выступают его «офицеры» – педсовет и начальник штаба… то есть председатель родительского комитета в лице мамаши Прошкина. Так председательницу прозвали в школе уже давно. Она, когда первый раз у нас появилась, так и представилась: «Я мамаша Вити Прошкина». Ну и осталась мамашей.

С ответным словом басит в микрофон Серега Никишов, наш доверенный представитель в совете школы. Он с озорной улыбкой нахально врет, что все мы полны желания учиться лучше, чем в прошлом году, и, конечно, еще лучше, чем в позапрошлом. А заодно и намного лучше, чем в будущем. Кто понял, тот смеется.

Потом на плечи Никишову – он у нас самый рослый старшеклассник – сажают самую мелкую первоклашку, с бантом на голове, и она в восторге трезвонит на весь район символическим звонком на деревянной ручке. И она будет так трезвонить, пока у нее не устанет рука и, опустившись, не ахнет Никишова тяжелым медным колоколом по макушке. И вовсе не символически.

Полковник дает команду: «Разойдись!» – и мы все, разбившись по классам, послушно тянемся в школьные двери. Некоторые родители не могут сдержать слез умиления, а некоторые первоклашки откровенно ревут от страха во все горло и цепляются в отчаянии за родителей, будто понимают, какое суровое десятилетие ждет их впереди, с этого самого первого, счастливого дня. Динамик снова выдает школьные вальсы, где весьма заманчиво звучат слова: «Давно, друзья веселые, простились мы со школою…»

Мы бурными ручейками разливаемся по своим классам, и долгое время наши учителя не могут начать первый в этом учебном году урок. У всех нас, да и у них тоже, столько накопившихся новостей, столько впечатлений за лето, что настроиться на серьезный лад очень сложно. Да никто особенно и не старается. Первый учебный день – самый легкий и приятный, без оценок и замечаний. И мы еще долго не можем разойтись после уроков. Тусуемся в школе, возле школы, на стадионе.

Кстати сказать, наш стадион – это наша законная гордость. Его начали в свое время строить наши родители, а мы довели до совершенства своими руками. У нас там и футбольное поле, и две площадки – волейбольная и для баскета, – и всякие турники, брусья и шведские стенки. А года два назад мы, под суровой командой полковника, обсадили все вокруг молоденькими липами, каштанами и березами. И они шумят листвой и радуют глаз свежей зеленью.

Наш стадион приобрел всемирную… то есть всерайонную известность. Все соревнования между школами проходят на нашем стадионе. Им вообще пользуется для здоровья и бодрости все наше население – от самых маленьких (еще в колясках) до самых стареньких, которые по утрам вовсю трусят от инфаркта по гаревой дорожке, овалом обегающей зеленое футбольное поле. А зимой здесь сама собой прокладывается хорошая лыжня. И вырастает снежная горка.

У нас даже есть специальная дежурная команда, которая каждый день следит за чистотой и порядком на стадионе…

Но сразу скажу: в этот раз первого сентября все было не так. Родная школа встретила нас не очень-то приветливо…

Торжественное построение, посвященное началу учебного года (с цветами и родителями), прошло совсем не празднично. Не на нашем школьном стадионе, под сенью лип и желтеющих берез, а на узком заднем дворе, где была когда-то хоккейная коробка, которую наши местные бомжи разобрали для постройки своих хижин в соседнем парке.

А наш любимый стадион почему-то оказался огражденным высоким сетчатым забором. А за забором, на футбольном поле, зияли рыжие траншеи, на баскетбольной площадке грудились стопочками бетонные блоки и сваи, яма для прыжков скрылась под штабелем досок. А на сетчатых воротах висела большая фанерная табличка: «Родители! Не позволяйте детям играть на стройплощадке!» И был нарисован кран с грузом, который вот-вот оборвется и тяжело рухнет на землю.

Вот так! Даже не смешно. Оказывается, наш стадион – это не стадион вовсе, а стройплощадка. На которой детям играть категорически запрещено. Особенно – заниматься спортом.

Вот тебе и первый звонок!

Цветы, конечно, были. Были еще и улыбки и смех, но торжественного настроения фактически не было. Была общая толпа, в которой перемешались все классы и все родители. А чуть в сторонке тусовался педсостав с расстроенными и, мне даже показалось, виноватыми лицами.

Наш полковой директор выглядел так, будто проиграл решающее сражение. Причем проиграл, имея превосходство в живой силе и технике. И как он ни подкручивал свои усы, вернуть им былую лихость ему никак не удавалось.

Он традиционно поздравил нас, учителей и родителей, хмуро выслушал настороженные аплодисменты и еще более хмуро объяснил:

– Мы боролись! Мы все лето отстаивали нашу законную территорию. Это стоило нам новых седых волос и бессонных ночей…

– Можно подумать, – шепнул мне Алешка, – что они по ночам боролись. Со своими седыми волосами.

– И нам твердо обещали, – продолжил директор, – что уже в этом учебном году эта же строительная фирма возведет в парке все необходимые спортивные площадки.

– И два бассейна, – шепнул мне Алешка. – Один – с морской водой, а другой – с ключевой. И бомжи там будут свои пиджаки стирать.

– Оболенский-младший! – громыхнул директор. У него очень хороший слух. Когда не надо. – А у тебя все равно двойка по физкультуре!

– Теперь две будут, – пробормотал Алешка. И поднял руку, как в классе: – А что они тут будут строить? Может, казино?

Откуда-то из толпы учителей ринулась Алешке на помощь Любаша, его учителка. Крохотная такая, но решительная. И уже на ходу она звонко за него заступилась:

– Он шутит, Семен Михалыч! Он в казино не ходит!

Я вовремя дернул Алешку за руку и сунул ему под нос кулак. Он усмехнулся: мол, ладно уж, промолчу.

– Отвечаю, – продолжил директор. – Здесь будет построено административное здание совместного предприятия по производству чипсов и чупсов.

Он, наверное, ждал, что сейчас в ответ на эту новость грянут аплодисменты. От фанатов чипсов и чупсов. Но похлопал только Алешка. С ехидной усмешкой на устах.

И тут взорвались все наши нарядные родители. Они подняли такой гвалт, что с соседних деревьев сорвались любопытные галки и скрылись в парке. И сразу стало ясно – все они (родители, а не галки) учились в этой школе. И она им дорога не только как память о счастливом детстве, но и как надежда, что и у их детей детство будет складываться не менее счастливо. В том числе – и на стадионе. Спортивное детство.

– Безобразие!

– Отобрали у детей стадион!

– Нашим бедным детям и так выйти некуда, одни ракушки и машины кругом!

– Семен Михалыч, вы же офицер! Как вы допустили?

И все в том же духе. И немедленно прошлогодний родительский комитет под руководством мамаши Прошкина решил написать коллективное письмо президенту.

Директор терпеливо переждал взрыв возмущения и заверил родителей, что борьба еще не окончена, что у педсовета есть боевые резервы и что все они будут пущены в ход. Вплоть до тяжелой артиллерии.

Отыскав взглядом Никишова, он подманил его кивком и усадил ему на плечо заранее подготовленную первоклашку с громадным белым бантом на макушке. Она брякнула Никишова колокольчиком по голове, и мы нестройными колоннами, а вернее – толпой, потянулись в школу.

В общем, первый учебный день был сплошным митингом. Митинговали в классах, на переменках, в учительской. Все бушевало, бурлило, возмущалось, грозило и немного успокоилось только к третьему уроку.

Третьим уроком у нас была литература. Бонифаций сказал, что очень рад нас видеть, что соскучился без наших приколов и что в этом учебном году он будет еще более строг и требователен.

Бонифация мы любили. Он был добрый и справедливый человек. Очень вежливый, но ехидный. Он мог вместо заслуженной «двойки» обойтись одним подзатыльником. Бонифацием его прозвали очень давно. Может быть, еще наши родители, когда были его непослушными и любимыми учениками. На голове у него была грива волос в мелких кудряшках, как у известного льва из мультфильма, и он носил свитер почти до колен. Ну и любил детей. А также литературу. Не знаю, кого (что) больше.

– Итак, – сказал он, потирая руки от предстоящего удовольствия, – начало традиционное: все пишем краткое сочинение на тему: «Как я провел лето». Пишем не только коротко, но и ясно. Орфография и пунктуация пусть вас не тревожат, – тут же успокоил нас он. – Мне нужно знать, насколько вы поумнели или поглупели за лето и как в зависимости от этого строить предстоящий учебный процесс и наши отношения. Начали! – хлопок в ладоши. – Тишина в студии!

За лето, конечно, никто не умнеет. Бонифаций знал это не хуже нас. Он просто хотел отвлечь нас от неприятностей со стадионом. И чтобы мы, вспоминая прошедшее лето, наполнились положительными эмоциями.

Но ему это не удалось. Почти весь класс единодушно сдул сочинение у Сереги Никишова, нашего местного «авторитета».

Он написал коротко и ясно: «Минувшее лето тянулось для меня очень долго. Я с нетерпением ждал, когда вернусь в родную школу и рано утром пробегу десяток кругов по стадиону, сто раз подтянусь на турнике, покидаю мяч в корзину и даже попрыгаю в длину и высоту. А потом отдохну под сенью лип, которые я сажал и поливал собственными руками.

Не вышло! Какое разочарование! И какое коварство! Но ничего – каждый получит свое. Один за всех и все за одного! Граф де ля Фер (кликуха Атос)».

Андрюха Сельянов и Юрашка Козлов подписались соответственно – Портос и Арамис.

В этом нет ничего удивительного. Где-то с пятого класса их называют мушкетерами. Из-за крепкой дружбы, а еще из-за того, что они все время с кем-то борются. Причем иногда очень коварными методами. Не только шпагами, но и булавками…

Из школы мы с Алешкой возвращались вместе.

– Ну вот, – проворчал он, – началось…

– Что началось?

– Учеба всякая. Вернулись лягушки в родное болото. А в болоте – крокодил.

– Уже схлопотал? – догадался я. – Первая пара в новом учебном году?

Алешка кивнул.

– За что?

– Ни за что. За русский. Любаша сказала, что у меня в прошлом году было плохо с шипящими.

– И что?

– Говорит: придумай предложение с шипящими. Я и придумал: «Подушка упала с тахты и разбилась». То есть расшиблась. Хорошее предложение, нет, что ли?

Хорошее, ничего не скажешь. И подушка хорошая. Главное дело – редкая.

– Слушай, Дим… – Алешка уже перескочил на то, что в самом деле его волновало. Не о двойках же разговаривать. За три года он набрал их больше, чем старший брат за девять. Как ты думаешь: что такое справедливость? Она вообще есть, или ее люди придумали? Как сказки. Чтобы не очень грустно было жить.

Не знаю, поумнел ли я за лето (вряд ли), а вот то, что Алешка не поглупел, точно.

– Я еще об этом не думал, – признался я. – Но заметил, что справедливость гораздо реже бывает, чем несправедливость.

– Да! – горячо согласился Алешка. – Ну за что она мне двойку поставила? Надо было написать «падушка», что ли? – Но волновала его вовсе не «разбитая падушка». И не первая «двойка». – Знаешь, Дим, я догадался, почему несправедливость случается чаще, чем справедливость. Потому что за справедливость надо бороться! А кому это охота? А несправедливость никакого труда не стоит.

Я после слов брата даже приотстал от него немного – растерялся. А Лешка шел как ни в чем не бывало – поддавал ногой пустую пивную банку и глубоко размышлял о мировых проблемах добра и зла, справедливости и несправедливости. Худенький такой, хохолок на макушке, ранец с первой двойкой за спиной, беззащитный (на первый взгляд) борец за справедливость.

Встречная тетенька из соседнего дома с болонкой на руках сердито посмотрела на него и сделала замечание:

– Не греми своей банкой на весь квартал. Мусю напугаешь.

Я взглянул на ту Мусю. Похоже, что на руках у хозяйки такую Мусю только танком испугаешь. Да и хозяйка хороша – знает, кому можно без опаски сделать замечание, а кого лучше сторонкой обойти.

– Банка вовсе не его, – сказал я. – Он у меня ее отобрал. Это наш местный хулиган. Его тут каждая собака знает.

Что правда, то правда. В нашем микрорайоне все собаки – и домашние, и бродячие – Алешку обожают. Вот за что только? Он особенно их и не подкармливает, хотя всегда в кармане для них какой-нибудь кусочек найдется. И не сюсюкает он с ними, разговаривает по-человечески. Без всяких там команд: «рядом», «сидеть» и прочее. Он просто скажет: «Джек, посиди рядышком, что-то мне грустно». И громадный Джек – гроза всех собак района – сядет рядом, уставится на него преданными глазами и – раз уж Алешке грустно – положит ему на колено либо громадную лапу, либо огромную ушастую башку.

Трудно объяснить, почему они – все животные, от улитки до ежика – обожают Алешку. Наверное, чувствуют, что он борец за справедливость. А уж кому-кому, а нашим животным такие борцы жизненно необходимы.

И даже сердитая хозяйка Муси поняла, что если Алешка вдруг улыбнется ее болоночке, та тут же, без раздумий, вырвется из ее рук, соскочит на землю и заковыляет за Алешкой на своих коротеньких лапках хоть на край света.

Алешка подмигнул Мусе – она было дернулась, – но Лешка остановил ее взглядом и обратился не к ней, а ко мне:

– Надо, Дим, папу к стадиону привлекать. Он у нас всю жизнь за справедливое возмездие борется в своей милиции. Пусть уж и в нашем районе поборется. А мы ему поможем.

И он вдруг подобрал банку и отнес ее в мусорный контейнер – борьба за справедливость начинается с мелочей.

Глава II

«Щитавот на верблюди»

– Как прошел день? – спросил папа за ужином. – Есть достижения?

– Есть, – сказал я, – но не у нас.

И мы рассказали папе историю со строительством на нашем стадионе.

Папа нахмурился.

– Безобразие, – сказал он. – А что вы на меня так смотрите? Я ничем тут помочь не могу. Это не дело милиции.

– Интересно… – сквозь зубы процедил Алешка. – Какие-то взрослые люди круто обижают целую тыщу маленьких детей, а милиция стоит в сторонке!

– Да, отец, – напала на него и мама. – Ты бы мог поговорить со своим министром.

– Он ведь неглупый человек, – поддержал ее Алешка.

– Кто сказал? – удивился папа.

– Ты. По телефону. Я сам слышал.

– Выражайся точнее: подслушал!

– Пап, какая разница! – сказал я.

В общем, мы дружно навалились на него, и папа сдался:

– Обещать могу только одно: доложу министру. Если он даст добро, проведем проверку. И если разрешение на строительство получено незаконно, примем меры.

– А если законно? – спросил Алешка. – Тогда не примете?

– Тогда не примем, – кивнул папа и ушел в свой кабинет.

– Тогда мы сами примем, – пробормотал ему вслед Алешка.

А мама шутливо подергала его за ухо. А надо бы всерьез.

Через несколько дней папа сказал за ужином:

– Я свое обещание выполнил. Стройка ведется на законном основании. В городе не хватает свободных земель для его развития. Когда нашей школе отводили место, ситуация была проще. Сейчас она осложнилась. Каждый метр земли стоит огромных денег…

– Отец, – прервала его мама, – ты покороче.

– Их же надо убедить! В районе принято решение строить это здание. И его будут строить. А одновременно в парке для вас и вообще для всех будет создан спортивный комплекс. Это даже лучше, чем среди домов и машин. Там, в самом центре, есть подходящая полянка…

– Бомжиная, – перебил папу на этот раз Алешка.

– Почему так? – спросила мама.

– А там раньше бездомные люди жили со своими собаками. Они там целый город построили.

– Собаки? – удивилась мама. – Надо же!

А удивляться тут нечего. В нашем парке, в самой его серединочке, одно время жили бездомные люди. Целая деревня. Они там себе настроили палатки из пленки и что-то вроде хижин из всякого хлама. Обосновались, в общем. А потом к ним потянулись бродячие собаки и очень хорошо там прижились. И охраняли это поселение так, что попробуй сунься. Никто и не совался. Только гуляющие по окраинам парка пенсионеры и молодые мамаши с колясками опасливо посматривали на дымки от костров и тревожно прислушивались к лаю собак.

Ну, потом их всех оттуда выселили. Сначала приехали собачники и отловили всех собак, а потом милиция забрала всех бомжей и отвезла в приют для бездомных. А их покинутый лагерь так и остался на полянке в центре парка. Полянка до сих пор носит имя Бомжиной.

– В общем, – подвел итог папа, – нарушений нет и возражений быть не может.

– Надо же! – ехидно выдал Алешка. – А кто-то говорил, что задача милиции – борьба за справедливость. Дим, ты не помнишь: кто? Не твой папа случайно?

– И твой тоже, – ехидно усмехнулся и я. – И мамин муж.

– Нельзя так с отцом разговаривать! – Маме стало жалко своего мужа. Он так устает на работе…

– Он там за справедливость борется, – проворчал Алешка.

Позже выяснилось, что мы напрасно нападали на папу. Они со своим министром даже обращались в правительство Москвы. Но там им вежливо намекнули, что каждое ведомство должно заниматься своими делами и не вмешиваться в чужие. Строительство ведется в соответствии с нормами, разрешение на него получено на законных основаниях.

И оно шло, это строительство. Прямо за окнами нашей школы. Приехали два автокрана, грузовик притащил жилой вагончик, где поселились смуглые узкоглазые строители. Стали вовсю копать ямы для фундамента и завозить стройматериалы.

И стал сюда часто приезжать застройщик – будущий владелец здания и глава фирмы под смешным названием «Кис-кис». Этот застройщик приезжал на большой черной машине с водителем и охранником. Водитель и охранник стояли за его спиной и внимательно, не поворачивая головы, а только зыркая глазами, осматривали все кругом. Особенно – окна нашей школы, будто оттуда какой-нибудь малолетний злодей мог ахнуть из рогатки. Или из гранатомета.

А застройщик горячо обсуждал с прорабом разные производственные вопросы. Он все время спорил с ним и часто приговаривал: «А вот у нас, в Англии…»

Алешка почему-то проявлял к этому господину повышенный интерес. Наверное, потому, что и сам побывал в Англии. Целых два дня. Когда приезжал туда как победитель конкурса «Юный Шерлок Холмс». Так что уж Лешка-то точно знал, «как там у нас, в Англии». И он очень внимательно прислушивался к разговору. А один раз, когда застройщик важно шагал к машине, Лешка даже что-то спросил у него по-английски. Это меня страшно удивило: Алешка довольно свободно владел английским, но в пределах «фейсом об тейбл» и «фул» (дурак, по-нашему). Но мне показалось, что английский застройщик владеет английским языком еще хуже: он совершенно не среагировал на Алешкино обращение. Но, может, тому была и другая причина – шибко он был важный. И прораб уважительно называл его господин Кошкинд. Такая, значит, у него русская фамилия с английским акцентом.

И вот в один прекрасный день (как раз была первая переменка, и мы всей школой высыпали на школьный двор) подъезжает мистер Кошкинд, а на воротах, рядом с табличкой о детях и родителях (и кранах с грузами) трепещет на утреннем ветерке большой плакат, на котором красным маркером намалевано: «Вы все дураки!»

Мистер Кошкинд коротко взглянул на лозунг и усмехнулся. Посмотрел на прораба.

– Неубедительно, – буркнул хмурый прораб и, содрав плакат, развернул перед застройщиком план будущего здания. Они с Кошкиндом уткнулись в него и опять стали спорить о том, как лучше размещать на территории стройматериалы и технику.

А потом прораб вежливо спросил:

– Василь Василич, а зачем такую большую этажность запроектировали? Куда излишки денем?

– Какие излишки? – снисходительно усмехнулся Кошкинд. – Моя фирма под офис займет три этажа. Фитнес для сотрудников и всех желающих организуем. Спортивные залы, бассейн. На крыше соорудим теннисные корты…

– И казино, – подсказал Алешка. – Вам фитнесы, а нам – фиг!

– Не баловайся! – одернул его прораб.

А Василь Василич подытожил:

– А остальные площади в аренду сдадим. Денежки будут капать.

И они снова уткнулись в развернутый план.

Лешка, конечно, не утерпел и тоже сунул в план свой любопытный нос. Здание было какое-то странное. Все какое-то угловатое, неожиданное, да еще на его верхушке торчала круглая башенка с овальными окнами и крышей-пирамидкой.

– Как пупок на спине, – громко сказал мне Алешка.

Прораб сердито обернулся:

– Иди отсюда! Что ты тут столпился?

Мы хихикнули и пошли в школу – нас позвал звонок, переменка кончилась. Интересно: звонок у нас в школе один, а почему-то звонок с урока и звонок на урок – совершенно разные. Будто их два: вредный и полезный.

– Твоя работа? – спросил я Алешку про плакат протеста.

– Вот еще! – искренне возмутился он.

Я ему поверил, он за лето опять повзрослел. И я сказал:

– Да, когда милиция бессильна, тогда появляются народные мстители.

– И вешают плакаты, – презрительно отозвался Алешка. – А толку от них – как от всяких митингов.

Тем не менее плакаты на воротах стали появляться постоянно. Прораб терпеливо их срывал, а кто-то снова терпеливо их развешивал. Но после того, как появился плакат угрожающего типа: «Ну, вам же хуже будит!», в воротах поставили охранника.

На первое время это помогло, а потом охранник весь день ходил с приколотой на спине бумажкой: «Ты тоже дурак!» Школьный народ выражал свое возмущение.

После этого охранников стало двое. Один следил за воротами, другой – за его спиной.

Дошло даже до того, что к директору заявился хмурый прораб и сердито потребовал принять меры против хулиганов.

– Вот! – развернул он перед ним на столе мятый плакат, где обещалось: «… хуже будит». – Вот! Примите меры!

Семен Михайлович меры принял – красным карандашом исправил ошибку.

– Это все? – Прораб так возмутился, что покраснел как помидор. – Все ваши меры?

– А что я могу еще сделать? – усмехнулся Семен Михайлович. – Стихийный протест школьных масс. Вы мне покажите этих хулиганов, тогда я их накажу.

– А я их видел? – И прораб ушел, очень недовольный. Сказал на прощанье: – Не школа, а бандитское гнездо.

Семен Михайлович опять усмехнулся, ему вслед, однако после уроков собрал все-таки нас в актовом зале. И сказал грозную речь, завершив ее словами:

– Я, как строевой командир, категорически против партизанских методов борьбы! Какие-то листовки, прокламации! Казаки-разбойники! Робин Гуды! Дубровские! Этими глупостями вы ничего не добьетесь. Здесь нужна разумная стратегия и боевая тактика. Всем понятно?

При этих его словах Никишов и его два мушкетера значительно переглянулись. Будто наш грозный полковник невольно подсказал им ответ на задачку контрольной.

В общем, речь директора была строгой, но неубедительной. Наверное, потому, что он и сам был готов к партизанским методам. Потому что нормальная стратегия и бумажная тактика были бессильны против превосходящих сил противника.

И еще меня смутила пропажа из дома красного маркера.

После уроков я отловил Алешку возле стройки, взял его за воротник и строго спросил:

– Все-таки это ты плакаты писал! Включился в борьбу?

– Ты что, Дим! – очень убедительно воскликнул он. – Я что, дурак? Если хочешь знать, это все детские штучки.

– А где наш маркер?

– Откуда я знаю? Кому ты его отдал?

Вот нахал!

Конечно, меня «детские штучки» не беспокоили. Меня беспокоило другое: не поведет ли Алешка свою собственную борьбу против строительства – за наш стадион? Он-то наверняка записочками не ограничится. Мне даже немножко жалко стало и краснощекого прораба, и смуглых строителей. Но, конечно, не застройщика «Кис-кис» по фамилии Кошкинд.

Время шло. Шло строительство. И становилось все более впечатляющим. И тут мы с Алешкой решили сходить в парк, посмотреть, как строится спортивный комплекс. С двумя бассейнами.

Никакого строительства там, конечно, не было. Им там даже и не пахло. А пахло довольно неприятно. Бомжей и собак давно отсюда убрали, а запах остался. Остались и развалюхи, в которых они жили. Жалкое зрелище. Из старых досок, из рваной пленки, из каких-то обломков и лохмотьев. И здесь жили люди!

– Вот! – возмутился Алешка. – Вместо всяких фитнесов и фирм построили бы лучше дом для бездомных.

– Фирма деньги платит, – сказал я. – А бездомным людям платить нечем.

Побродили мы вокруг полянки, посмотрели. И поняли: никакого спортивного комплекса здесь не будет, все это вранье. А будет обычная свалка. Сюда уже заезжали самосвалы и сбрасывали всякий мусор.

Наш родительский комитет, к слову сказать, не сидел сложа руки – возмущался и писал грозные письма во все адреса. К нам даже из газеты приезжали. И еще какие-то комиссии. И даже телевидение. Они засняли вырубленные деревья, пеньки от них, записали гневную речь директора и уехали. И на следующий день дали репортаж. Молодой корреспондент, чем-то похожий на Кошкинда, восторженно сообщал, как преображается наша замечательная столица. Как на месте пустырей и «диких» детских площадок возникают прекрасные постройки современной архитектуры. Как на месте сорных древесных пород возникают «рукотворные насаждения» в виде благородных кленов и голубых елей.

– Конечно, – завершил свой сюжет корреспондент, – некоторые несознательные жители выступают против прогрессивного строительства и пытаются стихийными методами ему помешать, но… – И тут он включил нашего полковника, который на экране взъерошил усы, решительно взмахнул рукой и рявкнул: «Этому не бывать!»

А ведь на самом деле рявкнул Семен Михалыч совсем в другом смысле.

И строительство шло себе и шло. Как сказал один из узкоглазых рабочих: «Собака лает, а караван верблюдов идет».

– Сам ты верблюд! – сказал ему Никишов.

– А ты собака! – не остался тот в долгу. И пошел в свой вагончик. Наверное, плов готовить.

– И чего ты, Серега, на него набросился? – спросил вдруг Алешка. – Он ведь не виноват.

– А мне все равно, кто виноват, – холодно отрезал Никишов. – Я их сюда не звал.

Сельянов дожевал яблоко (он все время что-нибудь жевал) и сказал:

– Я – тоже. Я без нашего стадиона толстеть начал.

Приврал немного: Андрюха толстеть с самого рожденья начал. А на стадионе он обычно сидел на скамеечке, что-нибудь жевал и наблюдал за достижениями наших спортсменов.

Лешка не стал спорить. Он только усмехнулся. Но с таким превосходством, что мушкетеры растерялись. Только Юраша Козлов спросил:

– А тебе что, стадион не нужен? Ты за кого? Ты за них или за нас?

– Я за справедливость, – скромно ответил Алешка и потупил глазки.

Сегодня первым уроком у нас была литература. Бонифаций про Анну Каренину нам рассказывал. Так трепетно, будто она его родной тетей была. Но я плохо его слушал. Я прислушивался к шуму за окном, на стройке. Там была какая-то суета и ругань. Галдеж стоял сплошной. Непонятный. Во всех классах учителя стали захлопывать окна. А с улицы неслось:

– Искру проверил?

– Да есть искра!

– Топливо подается?

– Еще как!

– Так что ж он молчит?

И все эти фразы сопровождались, как говорит Бонифаций, крутой ненормативной лексикой. Ругательствами, если по-простому.

Тут чей-то другой голос вмешался, совсем рядом, прямо у меня над головой:

– Оболенский, а вот вы как оцениваете Стиву Облонского? – Бонифаций, когда на нас сердится, на «вы» нас называет. – Можете не вставать.