Приход ночи Тихомиров Артем

Глава шестая

Леша снимал приличную обставленную однокомнатную квартирку где-то возле центра Екатеринбурга. Я удивилась, но вспомнила его туманные объяснения. Видимо, ему действительно повезло и он имеет возможность платить за это жилье бешеные деньги. Мне такое, конечно, не по карману, подумала я, раздеваясь, но через минуту забыла обо всем.

Первым делом Леша показал мне бутылку белого вина, вытащенную из холодильника. Его манеры становились все более галантными, словно он боялся, что в любой момент я могу убежать, если он сделает что-то не то.

– На ночь останешься? – спросил Леша через десять минут.

Он появился на пороге комнаты, держа в руке плоскую тарелку с бутербродами. Я ответила, что лучше бы позже он отвез меня домой. Мне же надо на работу завтра!.. Леша сказал, что все понимает. Вопрос «С каким пор?» вертелся у меня на языке, но я не стала портить романтический момент.

Дальше следуют обрывочные воспоминания. Мы хорошо провели время. Как сто лет назад, в студенческие годы. Пили, говорили и слова за слово начали бешено целоваться. Леша избавил меня от одежды, потому что так мне всегда нравилось, усадил себе на колени, еще оставаясь в трусах, и занялся моей грудью. Мы ничего не забыли. Леша даже спросил, почему у меня такое лицо. Я ответила, что все просто отлично.

У него не было презерватива, а я давно не пила таблетки, поэтому попросила его выдернуться. Леша пообещал и сдержал обещание. Мы занимались любовью не меньше полутора часов, пока у нас не стала ехать крыша и мы не промочили всю простынь. Мне не хватало воздуха, судороги от оргазмов чуть не завязали в узлы мои руки и ноги, такое было ощущение. Леша вышел из меня и кончил на живот. На коже его сперма была точно капли расплавленного металла. Заглатывая воздух крупными порциями, он лег рядом со мной, лицом вверх и закрыл глаза. Мне было так хорошо, что я сматерилась во весь голос и укусила Лешу за правое плечо. Он захохотал. Мы закурили, ничего не говоря друг другу.

Вот уж разрядка, так разрядка.

Я представила Таню одну в постели и испытала мстительное удовольствие. Ничего подобного этому она не знала никогда. Я была далеко от нее, невозможно далеко – и дело не в географических координатах.

– Как ты поедешь? Ты же пьяный? – спросила я.

– Я обещал, ничего не поделать, – ответил Леша.

– Я могла бы и на трамвае, сейчас только половина десятого.

– Вот именно! Уже половина десятого. Довезу в лучшем виде.

Он сжал мою руку, наклонился и поцеловал в щеку, потом завел машину. В голове у меня гудело. Я знала, что ночью начнется похмелье. Заранее становилось тошно, однако воспоминания о хорошем сексе окупали все.

Теперь я ехала домой, чистая после душа, расслабленная, ненакрашенная, свободная, счастливая. Казалось, даже кожа излучает какое-то сияние. Я была сыта и довольна. Леша это чувствовал и сидел гордый, выпрямив спину и задрав нос. Он никогда не перестанет рисоваться, потому что слеплен из другого теста.

Леша ехал медленно, тщательно соблюдая скоростной режим и правила. Мне стало смешно, но я не подала вида, наблюдая его сосредоточенное лицо. Возможно ли между нами что-нибудь снова? Я не знала. Леша ничего насчет этого не говорил, а мне неловко было спрашивать. Меня бы вполне устроили подобные встречи время от времени. Но это меня… Вопрос в Леше. Мужчины редко удовлетворяются тем, что есть.

Я настояла на том, чтобы он не провожал меня до подъезда, а высадил на въезде во двор. Леша поворчал, но согласился. Он вышел и открыл передо мной дверцу. Я засмеялась. Помню этот момент. Леша подхватил меня за талию. В одной руку у меня была сигарета, которую я так тогда и не зажгла.

Мы поцеловались, и я сказала, что пойду. Не стоило передозировать удовольствие на первый раз.

– Все, счастливо. Созвонимся.

– Ладно… – ответил он, стоя в темноте возле машины.

Я пошла в сторону подъезда, мимо оголившихся деревьев, почти скрывавших первый этаж. Вдалеке лаяла собака, визжала сигнализация. Я этого почти не слышала, мои уши были словно набиты ватой. Сигнал, что похмелье приближается. Нужно срочно принять пару таблеток анальгина (или даже чего-нибудь посерьезней), умыться и спать.

Перед тем, как свернуть к бетонному крыльцу, я обернулась. Леши не было возле машины, наверное, он уже сидел внутри. Зажглись задние стоп-сигналы. Поблизости в темноте это был единственный свет – фонари как всегда не горели.

Я обошла лужу. Не потому, что видела ее, а знала, что она на этом месте. Замерзшая. Можно свалиться и костей не пересчитать. Я представила это себе, подходя к ступенькам крыльца, и все еще улыбалась, когда меня схватили.

Сначала я ничего не поняла. Рука из темноты сомкнулась сзади у меня на шее, стиснула. Я не успела даже втянуть голову в плечи – слишком была расслаблена. Появилась вторая рука. Она-то и не дала мне закричать, хотя я уже собралась. В этой руке было нечто вонючее и резкое. Мокрая штуковина, похожая на кусок свернутой марли, прижался к моему носу и рту.

Я вдохнула, одновременно осознавая, что поступаю неверно. Неправильно. Он хочет именно моего вдоха.

Я уснула, вырубилась, исчезла из реального мира.

Глава седьмая

Головная боль жуткая. Неужели я не приняла таблетку? Куда я дела этот проклятый анальгин, который мне так хорошо помогал?

Во рту стоит кислый привкус выпитого вина и коньяка. Я выпивала с Лешей. Верное воспоминание: мы встречались.

Я задумалась, пробуя вспомнить нечто большее, чем просто факт нашей встречи. Там, где должны были находиться яркие сочные воспоминания, лежали какие-то дряблые невзрачные кусочки впечатлений и событий. Все у меня внутри похолодело. Прямо так – типично книжный штамп. Оказывается, у меня есть тело, которому опять плохо оттого, что я напилась. И из-за этого ничего не помню. Надо прекращать все эти веселые вечера с выпивкой, иначе в скором будущем не избежать последствий. Не собираюсь превращаться в пьяницу! Да – и хорошо бы ограничить себя в курении. Прямо не продохнуть, легкие забиты воняющей табаком ватой.

Я не могла вспомнить, как ложилась спать, как проделывала привычные манипуляции с чисткой зубов и тщательным умыванием. Я собиралась принять лекарство и завалиться в кровать, чтобы завтра придти на работу в более-менее приличном состоянии. Неужели это мне не удалось? Что же тогда происходит?

Я попробовала открыть глаза – и не сумела. Вернее, открыть-то открыла, но ничего не увидела перед собой. На лице что-то было, и оно мне мешало видеть. Я встретила темноту, уперлась в нее взглядом, ничего не понимая и хлопая ресницами. Привычного узнавания своей комнаты, своей кровати, запаха своего дома не появилось. Пахло по-другому. Чужим местом. Опасным, враждебным местом. Вонь похожа на запекшуюся кровь.

Что у меня на лице? Я задрожала и попробовала пошевелить бровями, но и на них налепили нечто непонятное.

Дернувшись, я сообразила, что не могу двигаться.

Я не лежу, не могу ничего увидеть, слышу незнакомые запахи и… обездвижена.

Я не в своей кровати. Я не лежу, а сижу.

Челюсти примотаны одна к другой, по-видимому, лентой скотча – их не разомкнуть. Следующее открытие заставило меня издать сдавленный вопль, он вырвался без предупреждения, инстинктивно, ударился о зубы и остался во рту.

Я сидела совершенно голая. Сквозняк трогал мои лодыжки и бедра.

Глава восьмая

Боль заняла и глазные орбиты. При каждом движении глазами что-то будто давило на них. Так случается с крепкого перепоя или во время гриппа, когда инфекция добирается до каждого уголка тела и повсюду заявляет о себе. Отметив этот факт, я отбросила его как пока несущественный. Я вспоминала, сопоставляла воспоминания, находясь в шоковом состоянии и пока не осознавая всего кошмара моего положения…

Но черный ужас накатывал. Он походил на огромный шар, тяжелый, холодный. Он приближался ко мне из темноты, что простиралась за гранью здравого смысла и нормальной житейской логики.

…Я была с Лешей, мы сидели в кафе, затем поехали к нему на квартиру, потому что я заранее намеревалась дать согласие, если он предложит с ним переспать. Весь тот день был для меня тяжелым. Я хотела разрядки, и получила ее. Мы занимались сексом долго и с наслаждением, вспоминания все наши дни. По дороге я еще размышляла, не попробовать ли нам вновь сблизиться и жить вместе.

Все это как будто не вызывает вопросов, картины в моем мозгу были достаточно живыми. Страх помог реанимировать эти воспоминания.

Что было потом?.. Я вновь разревелась под той повязкой, которую налепили мне на глаза. Слезы выливались через какие-то крошечные отверстия в складках между скотчем и кожей. Нос заполнили сопли. Я заставила себя прекратить рев, чтобы иметь возможность нормально дышать. Минуту или две я ни о чем старалась не думать и приводила в порядок дыхание. Соплей было не так много, постепенно они ушли.

Вновь я сделала неосознанное движение правой рукой, но она не двинулась. Ее примотали к подлокотнику стула, на котором я сидела. То же самое было с ногами – их прикрепили к ножками, наверное, километрами липкой ленты. Я могла шевелить только пальцами. Голову, в свою очередь, зафиксировали так, чтобы я смотрела исключительно вперед, не имея возможности повернуть ее право или влево. Череп удерживали, помимо скотча, какие-то металлические штуки. Возможно, это струбцина.

Я представила себе, что моя голова находится в зажиме, а тело пришпилено к стулу, и стала выть сквозь зубы. Скотч держал челюсти, удерживал рот, обрезками на щеках и залеплял глазные впадины, захватывая волоски на бровях. Поэтому передо мной была темнота.

Тут я вспомнила слова бомжа о том, что я потеряю глаза, испытаю много боли и буду бояться. Меня всю заколотило. Потекло между ног, зажурчало на полу под стулом. Моча. Горячая. Я ее почувствовала внутренней стороной бедер. Мой ужас, кажется, не знал границ.

Я сделала открытие. Сиденье имело отверстие, поэтому моча сразу полилась на пол.

Кто-то все предусмотрел. Дал мне возможность справлять нужду не отлучаясь.

Я потеряла сознание.

Потом я спала, не знаю, как долго. Пробуждение было точно пощечина. Ныла шея, ныли плечи, ягодицы одеревенели. Так хотелось потянуться лежа в собственной постели, глядя на световые пятна на потолке воскресным утром! Быть под теплым одеялом, думать о том, какой впереди хороший день. Лучше всего летний день, пахнущий листвой и прелой землей после небольшого дождя. Ничего этого нет и, возможно, не будет никогда. Меня похитили, поместили в какое-то холодное помещение, раздев догола. Вероятно, изнасиловали перед этим. Я чувствовала, что недавно занималась сексом, но как могла определить, что похититель не воспользовался моим беспомощным бессознательным состоянием? Если речь идет только о Леше, это нормально… и еще это значит, что с вечера понедельника прошло совсем немного времени.

Нет, все не нормально!

Что было после того, как я приехала на его машине к дому? Я напрягала память, так и эдак пробуя докопаться до истины. Я отправилась в сторону подъезда, обходя опасные скользкие участки асфальта. Один такой, замерзшую лужу, я обогнула неподалеку от бетонного крыльца. Помню. Я мысленно видела себя, что иду, расставив руки для равновесия. В одно – сумка, другая пустая. Мне хорошо, потому как я выпившая и довольная тем, что удалила долгий телесный голод. Тогда еще я вообразила себе, как поскальзываюсь на льду и брякаюсь вверх ногами… Дальше этого воспоминания был провал, но у самого края провала я заметила ощущение от прикосновения чьей-то руки к шее, сжатие, вспышку неосознанного страха и попытку закричать. Закричи я, Леша прибежал бы на помощь – он не успел в ту секунду отъехать от дома. Но я не закричала.

Мне ко рту приставили салфетку или платок, или марлю, пропитанную пахучими веществом. Эфир или хлороформ. Он меня и вырубил почти мгновенно, лишив воли и сознания. Быстрый и надежный способ справиться с человеком, с женщиной, – погрузить его в наркоз. Ко рту подскочила тошнота, желудок скукожился и заныл, потрясенный этой очевидной мыслью. Такая же акция была и у организма в целом. Меня усыпили, говорила я себе. Меня усыпили! Мои губы двигались в такт мыслям, и если похититель видел меня в этот миг, то, наверное, считал, что я тронулась. «Меня усыпили, потом отнесли куда-то. Нет, не куда-то, а в багажник машины, и отвезли неизвестно в какое место». Это я произнесла не только про себя, но и двигая, насколько это возможно, ртом. Я нашла, что могу шевелить губами только вверх и вниз. Похититель не заклеил мне рот, не использовал кляп. Так он намекал, что меня никто не услышит, хоть заорись. Кричи, пока не выплюнешь легкие.

Я снова стала реветь, всхлипывая и желая захлебнуться в слезах и соплях. Мне было холодно. Откуда-то сзади тянуло ветром, кожа покрывалась мурашками при каждом новом дуновении. Я дрожала и уже не чувствовала ни пальцев на ногах, ни груди. Пальцы рук двигались свободно, но эта свобода не сулила дивидендов. Я не могла никак повернуть их, чтобы даже просто нащупать край скотча, держащего предплечье на подлокотнике. Липкая лента крепко держала мой живот, обхватывая снаружи боковые стойки стула.

Ни единой возможности выбраться.

Снова сон и снова пробуждение. По моим плечам, шее и груди тек пот. Сквозняк быстро осушал его, и я чувствовала холод. Сглотнула. Во рту сухо. Сердце тяжело бьется.

Боль повсюду.

Мне понадобилось помочиться – и я сделала это, не видя иного выхода. Получилось совсем немного, но мочевой пузырь заныл. Так можно простудиться. Скорее всего, я уже подхватила цистит или что-то в этом роде. Скоро дадут о себе знать почки, затем желудок или еще что-нибудь.

Наверное, мне придется и кишечник опорожнять подобным образом.

Я думала об этом со стыдом, обидой и ненавистью к человеку, который заставляет меня так унижаться.

Может быть, тут и весь смысл: унизить меня – раздев, лишив движения, заставив испражняться, словно я животное.

Что потом? Нет, не нужно думать о «потом».

Я ничего не хотела знать о будущем, кроме единственного: когда же меня убьют, сделают то, ради чего похитили.

Интересный вопрос, надо заметить. Ради чего меня похитили?

Самое жуткое – неизвестность, полное отсутствие зацепок, которые могли бы как-то прояснить обстановку.

Итак, Леша отпустил меня, потому что я настаивала. Почему-то мне не хотелось, чтобы он провожал меня до подъезда и тем более до квартиры. Упрямая идиотка! В глубине души я считала, что еще не время для подобных шагов. Я затеяла дурацкую игру, будто мы с ним только-только познакомились и начинаем с чистого листа. Дура! Кто бы на меня ни охотился, он не стал бы ничего предпринимать при Леше. Значит, я сама виновата. Не дай я похитителю такого шанса…

Я открыла глаза и снова уставилась на участок темноты перед собой.

Надо заставлять мысль работать, пока страх окончательно не овладел мной и не превратил в безмозглую живую куклу.

Верно – кто-то обращался со мной, словно я кукла. Интересная, однако, мысль. Меня усадили на стул, зафиксировали, чтобы не упала и меня никто не украл. С недавнего времени я чья-то собственность.

Любопытно, что находится прямо передо мной? Может быть, пластмассовый стол с кукольным сервизом: чашки, блюдца, ложечки, чайник? У меня в детстве был такой, розово-красный, я его очень любила и всячески берегла; редко давала даже близкой подружке-однокласснице трогать эту милую маленькую посуду. Со временем, конечно, предметы терялись, исчезали без следа, как это часто происходит с игрушками, и каждый раз я горько плакала. Каждый раз пропавшая чашечка или ложечка ассоциировались у меня с проходящими годами, с тем, как безвозвратно стареет мама, как ее лицо покрывается морщинками, становится все более уставшим, смирившимся.

Я заплакала снова. На этот раз из-за воспоминаний. Мне было тринадцать лет, когда мама отдала кукольный набор маленькой соседской девочке, вернее, то, что от него осталось: две тарелочки, две чашки и три ложечки. Это подействовало на меня словно самое страшное оскорбление, повергло меня в шок. Было очень больно – в тринадцать лет еще плохо справляешься со своими эмоциями. Я ревела тогда всю ночь, но ничего маме не сказала. Я была уверена, что детство кончилось. И почти не ошиблась.

Я не имела понятия, сколько времени и сколько уже сижу на этом стуле в холодном помещении. Никто не пришел. Я ничего не слышала, кроме очень далекого, призрачного звука капающей по соседству воды. Мне приходилось гнать мысли о воде, хотя это была немыслимая мука. Во рту пересохло, я не могла толком сглотнуть горько-кислую слюну. Она склеила мне весь рот. Губы покрылись коркой, облизывать их не имело смысла, да я и не могла: челюсти не давал раздвинуть скотч. И глаза – они тоже слипались от грязи, от слез.

Я стала ненавидеть себя за свою беспомощность и безволие. Видимо, где-то я совершила ошибку и теперь расплачиваюсь.

Я опять кричала, на этот раз громче, отчаянней, я билась на стуле, используя минимальную слабину держащих меня пут, пока не поняла, что сейчас снова потеряю сознание. Мне не хватало безумия. Вспышка истерики была кратковременной, но сильной. Помню, я что-то говорила в пустоту, уверенная, что мой похититель наблюдает за мной откуда-нибудь. Я умоляла отпустить меня, заверяла его в том, что я буду молчать всю-всю жизнь, ведь никакого дела мне нет до его внешности… и так далее, и тому подобное. Я брызгала каплями густой слюны изо рта, который даже не могла как следует открыть, я шевелила пальцами рук и ног. Я выдувала воздух сквозь сомкнутые зубы и от мысли, как нелепо и жутко это выглядит со стороны, распалялась еще больше. Я выла, шипела, дергалась и не могла добиться ничего.

Сознание осталось при мне. Я закрыла глаза, ощущая, как внутри меня тлеют раскаленные угли, прямо на моих внутренностях. Боль от их прикосновений растекалась по всему телу. Это был страх, его материальное воплощение. Его можно было потрогать, если бы не мои привязанные к подлокотникам руки.

Снова пришло это. Сумрак. Состояние между сном, явью, и потерей сознания. Я спасалась в нем, когда больше никуда не могла деться.

Был понедельник, девятое ноября, когда меня похитили. Мне удалось это вспомнить, тут воспоминания оказались четкими. День начинался плохо, у меня было жуткое настроение, болела голова. В автобусе по пути на работу меня вывели из себя, и я готова была закатить кому-нибудь дикий скандал. Обошлось. Леша успел до меня дозвониться еще до начала работы, мы назначили встречу. С этим все ясно. Я доработала до конца, и меня не задержали, а когда вышла из здания, увидела Лешу. Как сейчас помню, он стоял и курил, читая объявления на столбе. Я помедлила, поборола искушение убежать, пока он не заметил, однако посчитала, что это глупость. Раз обещала, изволь держать слово. Вечер получился отличным. Я не пожалела. Все шло отлично, пока не случилось это. Наверное, меня схватили по ошибке, намеревались украсть другую женщину. Но попалась я. Не существует причин, по которым меня надо похищать. Я была уверена в своей правоте. За меня не получить выкупа, никто из моих знакомых не попадает в категорию богатеев, никто не раскошелится на десятки тысяч долларов во имя моего освобождения.

Я раздумывала над причинами похищения и прорабатывала различные версии. По крайней мере, так мне было чем занять мозг, помочь ему бороться с отчаянием и ужасом. Что происходит с человеком, когда его похищают с целью выкупа? Преступников, как правило, несколько. Это известно большинству обывателей из криминальных хроник. Одни люди сторожат пленника, другие работают над выкупом, предъявляют родственникам требования, назначают встречу и обговаривают условия передачи денег. Все ясно. О таких вещах говорят сотни, если не тысячи фильмов и телепередач. Похищенный оказывается в каком-нибудь подвале, его приковывают наручниками к батарее, например. Ему завязывают глаза. Ему остается ждать развязки.

Я сравнивала то, чего нахваталась из телевизора, с тем, что произошло со мной. Никакой реальной связи, кроме самого факта похищения. Я одна неизвестно сколько времени – и, возможно, буду сидеть на этом стуле, пока не умру от голода и жажды, предварительно лишившись рассудка. Для чего, спрашивается, понадобилось раздевать меня? Привязывать вот так к стулу с дырой в сиденье? Лишать возможности двигаться и даже смотреть по сторонам? Вопросы требовали ответов, и мозг, еще не потерявший способность логически мыслить, выдвигал одну гипотезу за другой. Впрочем, все они были малоправдоподобные.

Никому не нужен выкуп. Глупости. Чушь. По-моему, слишком сложно для обыкновенных бандитов, решивших подзаработать. Даже для тех криминальных элементов, которые специализируются на взятиях заложников. Подобным образом поступают лишь ненормальные, маньяки, похитители, насильники, извращенцы, которым нужна сама жертва – объект для воплощения собственных фантазий.

Получается, я и есть кукла, которую кто-то купил в магазине собственного больного воображения. Моя догадка недалека от истины. Я стала чьей-то вещью. Пока я нахожусь здесь и размышляю, кто-то готовится поиграть со мной. Что будет, что впереди? Наверняка меня убьют… в конце, после того, как мое тело превратиться в кусок мяса… Изнасилование, увечья, издевательства, пытки. Я думала обо всем этом, ощущая, как внутренности сжимаются от ужаса, а из легких словно кто-то выкачивает воздух. Что мне делать? Что я могу предпринять в таком положении? Похититель предусмотрел все мои вероятные шаги к освобождению. Это место было подготовлено заранее; сюда принесли стул, сделанный, видимо, с определенным расчетом, запасли скотч и те железки, которые фиксировали мою голову.

Другая мысль просто чуть не заставила мое сердце разорваться: я не первая. Какие-то женщины были у этого чокнутого до меня, поэтому процедура захвата и определения в камеру смерти отработана до мелочей. Разве нет? Похититель действовал быстро, дерзко, но ни на секунду не теряя хладнокровия. Ничего общего с психопатом, который орет с пеной у рта и бросает с ножом на всех подряд.

Я попала к расчетливому убийце, который точно знает, что ему нужно. Такой вывод я сделала после многочисленных попыток докопаться до истины, но не приблизившись к ней ни на йоту. Я по-прежнему ничего не знала, ни до чего не могла дотянуться, исключая вещи и факты, лежащие на расстоянии вытянутой руки.

Сколько женщин уже сидели на этом стуле? Желудок мой сжался, но рвоты, конечно, не было. Спазм прокатился по пищеводу до горла. Во рту только стало чуть больше слюны, которую я проглотила.

На моем месте наверняка сидела мертвая женщина, чьих останков никогда уже не найдут.

Опять легкое скольжение во мрак беспамятства.

Я хочу домой. Я хочу, чтобы все это кончилось. Пусть он меня отпустит.

Видение было реальным, вещественным, сочным. Я иду по улице, а рядом шагает Леша. Мы о чем-то болтаем и едим мороженое на палочке. Мне точно известно, что мы уже начали новую жизнь, оба мы вышли на старую орбиту, намереваясь совершить еще одно путешествие. К чему оно нас приведет?

Леша рассказывал анекдоты, старющие, несмешные, однако я не обращала на это внимания. Мне было комфортно и безопасно. Впрочем, недолго.

В следующий миг, повернувшись, я увидела, что у Леши нет лица. На его месте зиял черный провал, из которого раздавался гулкий смех. Я закричала. Провал расширялся, поглощая тело Леши, оставляя на месте сожранной плоти только тьму. Леша исчез, а тьма начала пожирать весь мир вокруг меня. Я пробовала бежать, но не могла.

Перебирая без конца в уме события того понедельника, я почувствовала, как мое сознание покрывается трещинами. Надо это прекратить, иначе я сойду с ума. Толку от моих умствований нет ни малейшего. Если ничего не делать, можно свихнуться, но если заниматься чем-то однообразным без надежды на что-то другое, безумие придется еще быстрее.

Что делать? Миллион раз я уже повторила этот вопрос.

Я снова думала о времени. Понедельник, девятое ноября. Я спала много раз, придавленная стрессом, страхом, чувством безнадежности. Пробовала таким образом спастись внутри себя, найти надежное укрытие, чтобы отрешиться от происходящего. Несколько раз теряла сознание, видимо, на долгий срок. Я не могу сказать, прошли сутки или нет. А может, пролетели уже не одни? Несколько дней? Чувство голода успело слегка притупиться, как бывает при значительном воздержании, но жажда была чудовищной. Пожалуй она являлась сейчас самым главным моим мучителем. Я мечтала о воде, я согласилась бы на грязную, тухлую, воняющую, только бы пить. Телу нужна влага. У меня болело все тело, каждая мышца, каждая кость. Если бы не путы, я бы давно упала на пол и умерла, счастливая от того, что сидеть больше не нужно. Я не буду сидеть больше никогда, ни при каких обстоятельствах… если только вернусь на свободу! Я утомлена, но еще не измождена, в организме сохранились запасы энергии. Помимо жажды был голод – серьезная угроза. Я уже чувствовала, как скотч, схватывающий мой живот, немного ослаб. Из-за того, что живот втянулся. Хорошо это или плохо? Ну что мне толку от такого послабления? Вот если бы руки или ноги удалось сдвинуть с места!..

Много времени. Очень много времени. Оно продолжает течь, идти, бежать, мчаться. Я начала бормотать что-то, неразборчиво, и не понимала, что эти звуки издаю я.

Почему он не приходит? Пусть уже начнет свою игру, начнет и закончит. Я быстрее умру от неизвестности и одиночества. Наверное, он этого и хочет. Привязанности. Чтобы я всякий раз при его визите умоляла его остаться. Он психопат. Ублюдок. Тип с наследственными нарушениями психики. Вероятно, я детстве он хотел быть девочкой и играл в куклы втайне от матери, а сейчас воплощает свои стремления и грезы вот таким способом. Отрывает куклам головы, руки и ноги.

Он не дождется, что я буду умолять его о чем-то! Я сказала это себе и испугалась. Почему я так уверена? Я не имею понятия, что он задумал сделать со мной. Кем я буду после всего? Чем я буду после всего?

Невыносимо было об этом думать, но я заставляла себя, считая, что так я морально подготовлюсь к будущему. Глупый расчет.

Думать, безусловно, необходимо. Мозг – единственное, что мой похититель не смог поработить. Я мыслю, значит существую. На латыни «Cogito ergo sum» – я помню из университетского курса. Для меня это была в те минуты абсолютная истина.

Холод. Иногда он был еще более жесток, чем голод или жажда. Я погружалась в дрему и просыпалась, по ощущениям, через десять-пятнадцать минут потому, что сквозняк вытягивает из тела жалкие крохи тепла. Кажется, у меня уже не было ни бедер, ни ягодиц. Промежность болела, болевые импульсы поднимались вверх, к мочевому пузырю, а там боль превращалась в невидимую крысу, которая прогрызает себе путь через мои внутренности. Холод. Пальцы на ногах, несмотря на то, что я постоянно двигала ими, онемели, так же, как лодыжки. Из-за стягивающего икры скотча кровь не могла в полном объеме доносить кислород до клеток. Вполне возможно, скоро начнется отмирание тканей. Я лишусь ног. Гангрена поползет вверх, от пальцев к коленям и бедренным костям. Никто ко мне не придет. Через несколько лет, в лучшем случае, некие люди наткнутся на женский скелет, сидящий на стуле. Тогда мне уже будет все равно, меня не будет доставать сквозняк, голод, боль, онемение. Как хорошо!

Пальцы рук имели большую подвижность, и я пыталась хоть как-то разогнать кровь ими, но понимала, что это не поможет. Я вошла в знакомую сумеречную зону. Я слышала исходящую от меня вонь. Однажды я почувствовала необходимость опорожнить кишечник, и теперь не помню, когда это случилось. В помещении, где я находилась, жутко воняло. Воняла я, воняло моим потом, мочой, страхом, воняло дерьмом. К этому я почти привыкла. Сидя в сумраке ты не очень-то обращаешь внимания на такие мелочи. Ерунда, честное слово. Вонь – ерунда.

Внезапно я задрожала. Во мне не осталось тепла. Никакого, ни на грош. Меня трясло. Я бы стучала зубами на все помещение, если бы скотч. Я чувствовала даже, как трясется моя грудь.

Истеричный приступ смеха. Я хохотала, корчась в агонии, хотя не могла ни на сантиметр изменить положение тела. Я выдувала сквозь сомкнутые зубы воздух, а рот переполняла горечь. Из голодающего тела выходил ацетон, печень выбрасывала в желудок желчь, которая поднималась по пищеводу и попадала на язык. Сердце, не получающее подпитки в виде калия, билось неровно и даже будто бы останавливалось на миг, стоило мне поднапрячься. Да, время шло, а я таяла словно свечка.

Я смеялась, хотя со стороны это, наверное, выглядело жутко. Казалось, в комнате душили человека, который пытался глотнуть воздуха, в то время, как его горло сжимали все сильней. Я бы не хотела умереть от удушения. Дайте мне порцию яда, только мгновенного. Не хочу больше мучаться.

Я смеялась. Мои губы между двух вертикальных полос скотча вывернулись наружу и, вероятно, походили на два куска залежалого мяса. Я уже не чувствовала и их. На губах лежал слой грязи и засохшей слюны. Отсмеявшись, я принялась орать. Я собрала всю силу, оставшуюся решимость и отчаяние. Крика все равно не получилось. Из моего рта вылетал все тот же кошмарный звук. Когда у меня заболело горло, я опять лишилась сознания. Иначе бы не смогла остановиться.

Глава девятая

В какой-то момент мысли приобрели ясность. Я выскочила из темноты в серость, а потом в зону, где для меня существовали запахи и звук. Я не потеряла способность к слуху и обонянию.

Свыкнувшись с болью во всем теле и даже отмечая, что она как будто стала меньше, я сидела и вдыхала прохладный воздух. Дерьмо и моча чувствовались не так явственно. Вонючий пот покрывал кожу многослойной невидимой коркой. Я не думала о нем, потому что не видела в этом смысла.

Я анализировала то, как воспринимаю окружающее. Видимо, мне удалось преодолеть кризис, вызванный голодом, и организм частично приспособился. Я читала, что так бывает с теми, кто решил заняться голоданием. Примерно, на третий-четвертый день тяга притупляется и становится не так некомфортно. Сознание становится ясным, а мысли кристально чистыми. Это правда. Нечто подобное я начала испытывать выйдя из очередного обморока, длившегося, по моим прикидкам, не меньше трех часов.

Странно, но теперь мой слух обострился. Я слышала, как тихо капающая в соседнем помещении вода гремит словно колокол. Она падала на какую-то железку. Я улавливала вибрацию этого металлического предмета, размышляя над тем, что мне дает новая способность. Пожалуй, ее можно использовать только для одного – «просканировать» ближайшее пространство. Может быть, мне удастся услышать нечто помимо звука капель? Информация, вот в чем я нуждалась больше всего. Информация является оружием, даже для людей, оказавшихся в таком положении.

Я вслушивалась, стараясь переключиться на что-то другое, кроме звука воды. Меня не ожидало ничего хорошего. Видимо, я находилась под землей, либо в помещении, тщательно изолированном от внешнего мира. Ничего. Ни голосов, ни рева автомобильных моторов, ни грохота трамвайных колес по рельсам. Надо мной тоже ровным счетом ничего не происходило – например, если бы я сидела в подвале, то иногда до меня доносились бы глухие удары ног в половицы. Во всяком случае, если это и подвал дома, то дом нежилой.

Это плохо. Я нахожусь в полнейшей изоляции. Даже если бы я имела возможность кричать во весь голос, меня бы не услышали. Похититель отлично рассчитал условия моего содержания, отсек любые возможности воспользоваться одиночеством. То, что я до сих пор одна, означало, что он уверен: пленница не убежит. С другой стороны, он может наблюдать за мной в какое-нибудь отверстие в стене или дверной глазок. Или установил видеокамеры. Нет, видеокамер здесь нет. Ему пришлось бы следить за ними, к тому же, я слышала где-то, что они издают при работе определенные шумы. Я бы их уловила. Но как насчет крошечных шпионских камер?.. Я не знала. У меня стала болеть голова. Несколько минут назад я радовалась тому, что до сих пор не теряю способность думать и анализировать. Сейчас на меня снова навалилось привычное отчаяние. Стоило подумать, что маньяк сделает со мной, как срабатывал невидимый переключатель, – и я становилась дрожащим от ужаса животным, готовым на все. Во мне уже не было решимости отстаивать собственное достоинство.

Я не желала умирать. Контржелание. Не умирать! Ради этого я готова подчиняться.

Вдохнув всей грудью, я попыталась удержать плач, но не сумела. Опять сидела и всхлипывала, дрожа. Мне никак не удавалось успокоиться, в голове кружился какой-то темный холодный вихрь, и хотелось сойти с ума, чтобы ни о чем не думать.

Чем дальше, тем хуже… Наверное, меня зовут Людмила Прошина… С другой стороны, вероятно, меня никак не звали, никак не зовут… Я вещь. Я заброшена в кладовку, потому что ко мне потеряли интерес…

Я очнулась, но не открыла глаз, потому что не имело смысла. По мне что-то ползло. По правому бедру. Нечто маленькое, многоногое, неторопливое. Это существо знало, что я не причиню ему вреда. Я напряглась. Ползущее создание замерло. Удивительно, но я ощущала каждую его лапку – кожей на бедре. Мне казалось, что она сделалась как язык, с таким же количеством рецепторов. В качестве компенсации за зрение у меня стали развиваться обоняние и осязание, а также слух, который пока ничем не мог помочь.

По бедру полз таракан, видимо, крупный рыжий пруссак. Я представила себе его внешний вид и ощутила шевеление в желудке. Я хотела съесть эту тварь, запихнуть в рот и сжевать, потом проглотить, использовать его питательные вещества. Еще в школе нам объясняли, что насекомые – это кладези чистого протеина. Насекомых преспокойно употребляют в пищу в Юго-Восточной Азии, это отличный источник белков, который мне бы не помешал.

Таракан пополз дальше. Вверх. Я подбадривала его мысленно, чтобы он добрался до моего рта. Вряд ли я сумею схватить его, но приятно было думать, что я тут не одна. Пусть поползает по мне еще.

Я вспомнила, что когда-то, в другой своей жизни, боялась любых насекомых тварей. В детстве могла устроить дикий вой по поводу залетевшей в комнату бабочки, а уж если на руку садилась стрекоза или лесной клоп, истерика была обеспечена.

Но разве речь идет обо мне?

Странно. Таракан, ползущий по телу, стал почти родным.

– Ползи, – сказала я своим новым способом. – Ползи, родной. Вверх.

Он опять остановился. Видимо, его привлекала грязная, липкая потная кожа. Таракан питался ею, моим ужасом, выделениями, кожным салом.

Я судорожно вздохнула, и от этого мое сердце болезненно забилось.

– Ползи куда-нибудь! – прошипела я.

Таракан послушался, перебрался на живот и прошел под обвисшей лентой скотча. Обвисшей… Я раньше не думала, что мои путы не так серьезны и прочны, как могло показаться. Скотч рассыхается, на него садится грязь, пыль.

Думай! Чем это мне поможет? Думай.

Таракан быстро добрался до моей груди и пополз по ложбинке, где выступала грудная кость. Я знала, что он ступает по этой кости, прикрытой сверху слоем истончившейся кожи. Насекомое опять задержалось, и я застонала. Схватило живот, где-то ниже желудка возникло жжение. Чем я буду испражняться, если в кишках уже ничего не осталось? Я хотела есть, меня мучила жажда, я находилась на пороге смерти. Голод тяжелым камнем все сильнее давил на внутренности. Внезапно мне захотелось вложить в свой вопль все оставшиеся силы и не переставать кричать, пока порядком ослабшее сердце не остановится.

Казалось, мимо меня летели не часы, не шли дни, а мчались недели.

Я умираю, подумала я, улавливая увеличение сердечного ритма. Каждый удар отдавался в теле словно в пустой бочке.

– Ползи родной, – прошипела я, толком не зная, для чего мне это мерзкое создание.

Нет – не мерзкое создание, а мой единственный друг! Мне уже не хотелось его съесть. Мысленно я пробовала установить с ним контакт, выяснить, о чем он думает. Хорошо ему в эти минуты или он озабочен домашними проблемами? Изменяет ли он жене? Сколько у него детей? Десять тысяч? Двадцать?

В следующее мгновенье я сказала себе: «Если не перестанешь, ты свихнешься! Заткнись!»

Что там насчет скотча? Я не могла вспомнить. Все воспринимала через какую-то пленку, отделяющую меня от истины на пару сантиметров. Будто плавала я неподалеку от поверхности воды, но не в силах была всплыть, чтобы глотнуть воздуха. Я представила, как мою ногу удерживала стальная цепь, прикрепленная к чему-то на дне этого жуткого водоема.

О чем думает таракан? О чем думаю я? Как меня зовут?

Это начинало надоедать – постоянное погружение в обморок и кратковременное пребывание в нем. Впрочем, кратковременное ли? Неважно. Уже совершенно неважно.

Моему носу стало щекотно. На нем что-то было. Оно двигалось. Я сидела не шевелясь, мне даже не приходилось прилагать усилий к тому, чтобы не производить движений. Похититель избавил вашу покорную слугу от этого тяжкого труда. Меня примотали к стулу с дырой в сиденье скотчем за двадцать пять рублей моток.

Я вспомнила о таракане. Оказывается, он все еще тут. Он добрался до моего носа, совершил своего рода подвиг, покорив головокружительную вершину. Его собратья могут гордиться. Стоят, наверное, где-нибудь в стороне и наблюдают в крошечные бинокли.

Боль. В мочевом пузыре точно перекатывалось раскаленное толченое стекло, промежность высохла, я чувствовала, что там у меня просто кусок сушеного мяса. Правильно – зачем она мне, если я скоро умру?.. Я засмеялась, автоматически шевеля пальцами рук и ног. В этом занятии есть очарование, могу поспорить с кем угодно… Постепенно я переходила в какое-то иное состояние тела и разума. Даже сквозняк перестал меня беспокоить, мысли текли, в основном, плавно. Эмоции все меньше выходили на свет, всплески были, но не такие яростные, как раньше. Отмирала часть моей личности, может быть, отмерла уже давно и безвозвратно.

Что еще меня ожидает? Я обратилась с этим вопросом к моему другу. Должно быть, нелепая картина, сюрреалистическая бредятина: связанная голая женщина, а на кончике носа у нее таракан. Он, конечно, отказывался со мной разговаривать. Наверное, даже не знал, что я еще жива.

Таракан обследовал мой нос, переползая с места на место, а мне было ужасно щекотно. Я пошевелила носом. Таракан переполз на переносицу, остановившись у границы куска скотча. Нет, дружочек, подумала я. Нам с тобой не о чем говорить. Исхитрившись подогнуть верхнюю гугу и выпятить нижнюю, хотя это и было больно, я дунула. Таракан исчез. Взлетел вверх и пропал.

Вот теперь я опять совсем одна… Еще была мысль о скотче, но сейчас ее было еще труднее поймать, чем раньше. На нее налезало что-то другое, аморфное, пугающее, нелогичное. Мне показалось, что это призрак приближающейся смерти. Хорошо бы. Побыстрее.

Я собиралась как-то подстегнуть мыслительный процесс, собрать воедино все, что я знаю о своем похищении, о том, к каким выводам я пришла, но ничего не получалось. Я сидела в кататонической неподвижности. Не было сил даже двигать пальцами. Кажется, наступила стадия опасного физического истощения.

Для меня было важно думать. Но я не могла.

Только боль и неудобства давали понять, что мои тело и разум по-прежнему существуют. Выходит, я по-прежнему жива.

Втянув носом воздух, я поняла, что простудилась. Дышать становилось все труднее из-за соплей, уровень которых в носу все увеличивался. В горле разгорался очаг боли, было чувство, что мне ободрали наждаком заднюю стенку ротоглотки. Вдобавок к этому стало болеть мягкое небо. Навалилось все сразу, оставалось дождаться ломоты в мышцах, как бывает при гриппозной инфекции.

В другом мире, где я носила одежду, пользовалась туалетом и ела всякую чушь, я всегда болела по одному сценарию. Сначала начинала раскалываться голова, потом тело охватывала боль, ломота вплоть до трясучки, меня морозило от малейшего движения воздуха. Затем опухало мягкое небо, не дающее мне спать, а затем приходил и насморк. Я выключалась из повседневности напрочь, но продолжала ходить на работу и выполнять свои обязанности. Мой разум прятался в глубокую нору и смотрел оттуда, ни на что не реагируя. Я ненавидела болеть. Там, в другом мире, я считала, что болезнь отнимает мое время, унижает, изнуряет, вяжет по рукам и ногам.

Я страдала физически и морально, даже будучи полной сил. Можно себе представить, чем простуда обернется для меня здесь. Болезнь только набирает обороты, вспышки ее ярости и безумия впереди. Следующие сутки будут как никогда тяжелы, и, скорее всего, мне их не пережить.

Было в этом только одно утешение: впав в бредовое состояние, вызванное, скорее всего, гриппом, я больше не приду в сознание. Моя смерть будет незаметна и без боли. Надеюсь.

Вероятно, это и есть выход из положения.

Ничего вокруг меня не изменилось за последние часы, а мое состояние все хуже и хуже. Ломоты – что странно – нет, зато жутко болит горло. Из носа течет, и я даже не в состоянии облизнуть губы. По крайней мере, они немного увлажнились, хотя ума не приложу, откуда в моем организме влага.

Я напрягаю ослабшие мускулы руки и ног, пытаюсь выгибать спину. Я добилась только одного – спина уже не так сильно прилегает к перекладине на уровне лопаток. Когда меня привязывали, под кожей на бедрах, ягодицах и туловище было больше жировой ткани. Теперь я чувствовала себя свободней, хотя скотч по-прежнему мертвой хваткой держал руки, ноги и голову.

Несколько минут активных упражнений меня вконец измотали. На коже выступил густой вонючий пот, его запах лез мне в ноздри, еще не до конца забитые соплями. Я сдувала то, что попадало мне на губы, но все равно капли ползли по подбородку и падали на грудь.

Остановившись, я долго вдыхала и выдыхала, собираясь с силами. Скотч во многих местах рассохся, думала я. Это первое. Второе… пот наверняка способствует размыканию кожи и липкого слоя ленты. Разве нет? Мне надо воспользоваться этим, пока я в состоянии что-либо делать. Если в результате движений мне удастся вспотеть еще больше, то это будет победа. Главное – не останавливаться. Просто и ясно.

Я перестала чувствовать голод и жажду, или просто внушила себе не обращать на них внимание. Пусть отправляются куда подальше, у меня на повестке дня уйма других дел. Некогда.

Я решила двигаться и понемногу растягивать скотч. Теперь, правда, мне приходилось бороться не только с обычной болью от долгого неподвижного сидения, но и с простудой. Воздуха не хватало, приходило втягивать его через плотно сжатые зубы. Попутно я старалась разомкнуть челюсти, чтобы скотчевая повязка хоть немного дала мне свободы. Много минут прошло, прежде чем я в полуобморочном состоянии остановилась. Кровь под черепной коробкой пульсировала. Мозг сокращался точно большое дополнительное сердце, словно он взял на себя функцию по перекачке крови.

У меня поднялась температура, я чувствовала бегущий по жилам с бешеной скоростью жар. Отчасти это хорошо. Нужно пропотеть. Заставить кожу выделять хоть что-то.

У меня нашлось занятие, и была благодарна тому, что так экстремально сбросила вес. Об этом я думала совсем недавно, но не могла найти нужное направление для мысли. Пусть живот опал и груди обвисли, пусть я стала похожа на скелет – я буду рада, если это поможет мне освободиться.

Кажется, возникли некоторые подвижки. Я могла теперь разводить челюсти на несколько миллиметров. Это победа! Она далась мне нелегко – я была на грани очередного обморока, если не первого в жизни сердечного приступа, – но я ощущала триумф. Ни больше, ни меньше.

Не обращать внимания на боль! Тренировать мысль, двигаться! Только так можно сохраниться.

Пришла другая мысль, отрезвляющая. Для чего? Рано или поздно появится похититель. Он не будет счастлив, заметив, что пленница продвинулась на пути своего освобождения непозволительно далеко, что она вообще вздумала этим заниматься… За этим открытием наверняка последует жестокое наказание, ограниченное лишь единственным – фантазией исполнителя. Стоит задуматься, правильно ли я поступаю.

Вернулся страх, жгучий, необузданный, подталкивающий меня к бездонной пропасти полнейшего распада. Я напрягла руки и ноги, стремясь всеми силами оторвать их от стула. Мои ягодицы теперь почти свободно отрывались от сиденья. Полоса скотча, которая была на животе, вовсе мне не мешала. Я плюхнулась обратно, не добившись почти ничего. Руки и ноги по-прежнему в плену. Да еще голова. Не помогает освободить ее даже то, что волосы стали скользкой, пропитанной потом и грязью паклей. Железная штуковина и скотч хорошо выполняли свою работу.

Многие женщины пытались делать это до меня – освобождаться от пут. Некоторым, вероятно, везло больше, чем мне. Например, они освобождали руки, если допустить, что похититель просчитался и не примотал предплечья плотно. Что дальше? Пленница долго сражается с головными и ножными путами, а когда наступает долгожданный момент освобождения – при условии, что она не упадет в обморок от слабости, – обнаруживается, что ноги не могут идти. Кровоток в конечностях нарушен, они просто не в состоянии удержать вес тела. И это не все. Пленница без одежды, измождена голодом и жаждой, она идет к двери и обнаруживает, что та намертво закрыта. Все напрасно. Ей придется умереть здесь, в холодной комнате, на грязном полу.