Комната, которой нет Тихомиров Артем
Федор вспоминал тучку в безоблачном небе, лицо, которое оно ему показало. Много лет назад произошло нечто такое, за что теперь, видимо, им с Людмилой придется расплачиваться. Федор подумал о своих детях и о том, как все несправедливо. В этой истории роль сына и дочери невелика. Его отцовский долг в конечном итоге состоит в том, чтобы защитить их и по возможности ничем не выдать себя. Ольга тяжело переживала гибель Виталия, ее воспоминания еще свежи. Пусть сейчас у нее и Игоря другая жизнь, но в их прошлом слишком много мерзости, и Федор не хотел, чтобы дети к ней прикасались снова.
Но как же ему все рассказать жене? Поделиться догадками, страхами. Как рассказать женщине о дурных предзнаменованиях, когда она только и делает, что ждет плохих новостей? Конечно, может быть, Людмила и сама обо всем догадывается… Знает ли она вообще, что происходит с ней и вокруг них? Федор гадал, как лучше начать разговор и когда, и решил подождать до завтра. Одна ночь ничего не решит. Не надо пороть горячку, это пойдет только во вред.
Расстегнув рубашку почти до самого низа, Федор влез в машину. Включил кондиционер. Газеты и журналы полетели на заднее сиденье. Зазвонил сотовый – Федор схватил трубку, лежавшую на приборной доске у стекла. Бухгалтер одного из трех его магазинов задала ему вопрос, причем такой простой, что с его решением справился бы и школьник. Так Федору показалось. Он хотел накричать на нее, но вспомнил, что эта женщина работает у него недавно, и терпеливо объяснил, в чем проблема, добавив напоследок, чтобы по всем вопросам не обращалась к нему, а звонила непосредственно директору магазина.
Переведя дух, Федор отъехал от обочины и направился домой.
За деревьями справа стояли длинной шеренгой кирпичные девятиэтажки. Федор посмотрел в их сторону случайно, когда разворачивался, и увидел, что фасад одного из домов занимает та же самая отвратная физиономия. Сердце пропустило один удар, сжалось, Федор чуть не выпустил руль. Физиономия была огромная, великанская.
Снова стало донимать жжение в груди. Машина катила в сторону перекрестка. Федор быстро посмотрел назад. То, что он принял за лицо, было всего лишь балконами.
Когда он вернулся домой, Людмила смотрела телевизор и ела мороженое. Федор снял туфли, поставил на полочку. Огляделся. Бросил на себя взгляд в овальное зеркало, обрамленное коричневой деревянной рамой. Не так давно у него стала появляться неприязнь к зеркалам, в которых он видел не то, что хотел. Слишком, на его взгляд, был велик диссонанс между должным и желаемым. На Федора мутными глазами измученного работой вола смотрел человек с выдающимся животом, обвисающими щеками и сединой на висках. На скулах выделяются красные пятна, такие же пятна на лбу, и похожи они на свидетельства надвигающейся тяжелой болезни.
Федор подумал схватить что-нибудь тяжелое и разбить зеркало, влепить в эту гнусную рожу все свою злость. Он бы это и сделал, если бы была гарантия, что поможет.
Он болен – сомнений нет. Дело, видимо, не только в сердце. С чисто медицинской точки зрения, в нем мог поселиться рак, гепатит, цирроз, туберкулез, и скоро, вероятно, его настигнет инсульт или инфаркт, однако Федор боялся не этого. Он дряхлел по другой причине. Такой болезни ему не найти ни в одном справочнике.
Зачарованный своим отражением, Федор подошел к зеркалу ближе. Перспектива в глубине стекла изменилась. Казалось, позади него длинный коридор, где горит только одна тусклая лампочка. На Федора смотрело потное лицо, и каждая пора напоминала глубокий котлован, заполненный грязной дождевой водой. Черты преображались, подбородок сдувался, исчезал, губы вытягивались вширь и вперед. Лоб стал словно горка, потом превратился в козырек.
Я? Неужели это я? У Федора сжались кулаки. На него, ухмыляясь, смотрел выродок, животное, вот оно показывает зубы, каждый из которых просто омерзителен. Отражение высунуло язык, и Федор отпрянул.
– Как дела?
Людмила появилась в прихожей с пиалой, наполненной шоколадным мороженым.
Федор наклонился над полочкой для обуви и взял газеты с журналами. Давление в груди было уже труднопереносимым.
– Нормально, – ответил он, не оборачиваясь. Своего голоса Федор не узнавал. – Никто не звонил мне?
Что за дурацкий вопрос? Хотя…
– Нет, а должны были?
– Ну, дети.
– Нет. Я вчера звонила Игореше, – сказала Людмила.
– Как там дела?
– Отлично, я же говорила. Но он же вроде тебя, никогда не скажет, если проблемы появятся. Так и будет партизанить, пока его к стенке не прижмет.
Федор узнавал эту интонацию человека, который перекладывает, не впрямую, вину на другого, хотя сам чувствует ее гораздо сильнее. В случае с его женой это классическая защитная реакция. Людмила носит в себе комплекс вины, многие годы носит, Федору это прекрасно известно. Иногда его тошнит от отвращения и ненависти к ней. Этот проклятый тон ее голоса! Почему надо сегодня, сейчас говорить так?
Федор протянул ей газеты и журналы.
– Разогреть тебе? Будешь есть?
– Да, минут через пятнадцать, – сказал он.
Вид жены его неприятно удивил, даже испугал. На груди домашнего халата были пятна от засыхающего мороженого, и, кажется, кетчупа. К подбородку что-то прилипло. Взгляд Людмилы был бессмысленным, она смотрела на мужа сквозь полупрозрачную пленку. Неужели он думал о ней и сравнивал с тридцатипятилетней женщиной? Нет, это ошибка. Людмила вполне подходила для своих сорока семи. В последнее время она перестала так тщательно следить за собой и от постоянного сидения перед телевизором начала раздаваться в бедрах. Росли живот и грудь.
Федор отвернулся. Ему хотелось наорать на нее. Он чувствовал, что Людмила становится чужой, и, похоже, сама этого не осознает. И дело даже не в ее облике. Пятна и крошки на подбородке – не более чем следствие.
– Игорь собирается к нам приехать? С Лизой? – спросил он.
– Я не спросила, забыла, – сказала Людмила, отправив в рот ложку подтаявшего мороженого. – Почему у тебя такой вид? Ты весь мокрый какой-то. Вспотел?
– Жарко, – сказал Федор. – Скорей бы осень.
Неужели она ничего не помнит и не подозревает? Федор вспомнил, что произошло ночью, и ощутил злость, нет, ненависть. Людмила делает вид, что у них все нормально, хотя на самом деле положение ухудшается с каждым днем. Она профессионал по части зарывания головы в песок и пускания пыли в глаза. Федор мог простить ей многое, но только не ложь.
Да, но пока он ни в чем не уверен на сто процентов.
Беспомощность.
В бизнесе он сталкивался с более серьезными проблемами, с которыми успешно справлялся. А здесь пасует, размышляет, взвешивает, топчется на месте. Стареет, дряхлеет, распадается не только физически, но и умственно. Его воля мягчеет, словно кусок масла на солнце. Скоро превратится в ничто.
– Я разогрею тебе поесть? – спросила Людмила.
Федор вытаращился на жену. Как же он ее ненавидел в эту секунду! Как же он способен любить это существо и заботиться о нем? Неужели он настолько привык обманывать себя и видеть в ней прежнюю Людмилу, от которой в молодости терял голову? Той прекрасной доброй женщины нет. Была ли когда-нибудь?.. Федор подавил вопль. То, что он видел перед собой, было продолжением ужаса, который взирал на него с другой стороны зеркала. Неотъемлемой частью целого.
Русоволосая красавица была, но очень-очень давно, еще до рождения Ольги. Отчасти и до Игоря.
Он сознательно разрушает свою жизнь, разбивает ее вдребезги, это надо прекратить, пока еще хоть что-нибудь осталось.
Людмила держала в руках пиалу, а из-под мышки торчала кипа журналов и газет.
– Разогрей, а я отдохну немного, – пробормотал Федор. Ему стало нечем дышать, и он пошел в спальню, где прилег на кровать и раскинул руки. Сердце не успокаивалось, то и дело пропуская удары.
Раньше у Людмилы был собственный магазин. Она настояла, чтобы муж помог ей освоить свое дело, и, в конце концов, у нее появилась небольшая лавочка по продаже специй. Масштаб мизерный, но для Людмилы это было достижением, осознанием собственной значимости, самоутверждением, которое, согласно ее тогдашним взглядам, требовалось каждой женщине.
Ее хватило на пять лет, да и то – последние полтора года всем в магазинчике заправляла ее давняя подруга, вступившая вместе с ней в права собственности. Когда Людмила окончательно махнула рукой на бизнес, подруга выкупила у нее ее долю и пошла дальше своим путем. А Людмила своим. Женщины больше не общались. Между ними не было конфликтов ни профессиональных, ни личных, но и особой привязанности тоже, они не делились секретами, не сплетничали, не проводили вместе свободное время. Подруга была моложе ее, и думала исключительно о работе, следовательно, не имела ни семьи, ни детей.
Федор к поступку жены отнесся нормально, к ней у него не было претензий. Когда она была заинтересована в деле, то вела его честно и умело. Просто пропал интерес. Разонравилось так разонравилось, решил Федор и спросил, чем она хотела бы заниматься, и Людмила ответила, что подумает, торопиться не хочет. По правде говоря, Федор чувствовал, что продолжения не состоится. Он слишком хорошо ее знал. С магазином была куча проблем, и бизнес не всякому по душе. Втайне Федор был рад, что жена оставила это трудное и даже опасное занятие. Людмила вновь стала домохозяйкой, и ее размышления по поводу того, каким дело заняться, длились уже четыре с половиной года. Чем дальше, тем больше обоим становилось ясно: активная деловая деятельность Людмилы в прошлом.
Она помогала детям, вела домашнее хозяйство, иногда по просьбе Федора подключалась к каким-то незначительным его делам. Ольга и Игорь выросли, сын даже успел отслужить в армии и поступить на математический факультет. Дочь потеряла мужа и, кажется, вновь собирается сменить фамилию. Игорь, возможно, слишком неподготовлен к такому шагу, но у него все впереди. Так что внуков пока нет. Накопленная годами энергия не растрачена, не имеет выхода. По сути дела, Людмила не видит впереди никакой цели. Федор понимал, что в такой ситуации, именно в такой, человек начинает оглядываться в прошлое. Но лучше бы Людмиле этого не делать. Учитывая ее возрастные изменения и перестройку организма, влекущую за собой сдвиги в психике, ни к чему хорошему это не приведет. Федор принимал ее позицию, но не понимал. Может быть, потому, что видел все в реальном свете, а не жил фантазиями и чувством вины, как его жена. Людмила выстроила в своем сознании сложную систему оборонительных сооружений, которые способны были лишь ненадолго сдержать ее отчаяние и разрушение. Федор видел, что происходит с ней так же четко, как то, что происходит с ним. Ему было страшно. Его ненависть к Людмиле вспыхивала все чаще, он чувствовал дистанцию, которая все увеличивалась, и искал способ сблизиться снова. В конечном итоге, если они не будут держаться вместе, то просто погибнут. Федор любил ее несмотря ни на что. Сегодняшнее видение, все эти мелкие детали, создающие общую картину упадка, ничего не значат. Как можно обращать на них внимание и в чем-то винить ее? Они давно не говорили по душам, накопили множество нерешенных проблем, однако это не будет продолжаться вечно. Федор надеялся, что скоро все измениться. Пришел момент сделать выбор. За их спинами вырастала старая знакомая тень, та, от которой они избавились ценой неимоверных усилий и возвращения которой ждали все эти годы. Нужно посмотреть правде в глаза. Прошлое давит на них обоих, они превращаются в немощных больных стариков, у них нет таких сил, как в молодости, нет перспектив. Кошмар возвращался – чем они могут его встретить, когда даже между собой не способны найти общего языка? Федор приходил в ужас от мысли, что теряет Людмилу, а ведь это была далеко не метафора. Посмотрев сегодня ей в глаза, он понял, как много упустил, занимаясь своим бизнесом, уходя в него в попытке остановить время и собственное сползание в бездну. Где-то и когда-то они совершили ошибку, и судьба выставила им двойной счет. Их эскапизм достиг предела, смотреть на проблему сквозь пальцы уже непозволительная роскошь.
Федор боялся и чувствовал усталость. Что он может? Ему сорок девять, но он будто девяностолетний старик. Его пугает каждая тень, каждый незнакомец кажется вестником смерти. Ему снятся страшные сны, и временами становится трудно отличать их от настоящих событий. Людмила уходит на невидимую грань, а у него не хватает смелости и сил удержать ее.
Старик и ребенок, боящийся темноты. В Федоре жили два этих человека. Они дополняли друг друга. Первый боялся настоящих чудовищ, второй – вымышленных, но оба правили бал. Федору было стыдно за себя, именно отсюда проистекала его ненависть к жене, от которой он подсознательно ждал поддержки, одобрения, сочувствия. Не оправдывая его ожиданий, Людмила испытывала на себе гнев мужа. Федор ни разу не высказал ей в лицо что думает, однако такой исход был вероятен. Стены, кругом стены.
Федор старался держать своих выросших детей на расстоянии, поэтому не препятствовал их стремлению жить самостоятельно. Людмила одобряла такое решение, хотя напрямую они это не обсуждали. Чем дальше Ольги и Игорь будут от родителей, тем лучше для них, безопасней. По той же самой причине Федор никогда не стремился вовлечь сына или дочь в свой бизнес, не мешал им выбрать собственную дорогу. Он сожалел, что судьба сложилась так, но должен был думать, прежде всего, не о себе. Ночами Федора охватывала тоска, горькое сожаление о прожитых годах, стертых временем навсегда. Возможно, это не более чем паранойя, но ведь для него эти чувства были реальными, осязаемыми и вовсе не походили на иллюзию. Он подолгу лежал в полумраке рядом с женой, глядя в потолок, и созерцал мрачные картины в своем мозгу. Сны, в которых Федор превращался в беззаботного мальчика, гоняющего на велосипеде по мокрой желтой листве, приносили не только облегчение, но и боль. Просыпался он после них с невероятным чувством скорби и перед тем, как проснуться, слышал и чувствовал собственный плач.
Обо всем этом он думал, читая газету перед ужином. Его глаза скользили по строчкам, а мозг ухватывал только крошечные обрывки информации.
Федор не ощущал собственного сердца, все само пришло в норму. Можно было расценить это как хорошее предзнаменование в череде плохих, с которыми он столкнулся в последнюю неделю.
Людмила стояла у плиты, готовила плов с курицей и овощами. Федор сидел у стены за круглым столиком и посматривал на жену. Она передвигалась по кухне, шаркая истрепавшимися сланцами по линолеуму. Казалось, вообще не поднимала ног.
Федор оторвал взгляд от газеты и посмотрел на Людмилу, стоящую вполоборота. Она застыла в одной позе и отрешенно уставилась в окно, держа в руке деревянную лопатку. Еда негромко шипела на сковороде.
Федор и понятия не имел, о чем она сейчас может думать. Внутренний мир жены для него давно стал тайной за семью печатями. Халат обтягивал ее бедра, топорщился на груди. Эта картина показалась Федору сексуальной. Фигура Людмилы изменилась, оплыла, но ноги и талия еще были очень даже ничего, он не мог думать о них с неприязнью. Да, вспышка отвращения была, но от нее не осталось и следа, а в эту минуту его гормоны проснулись и начали путешествие по крови. Возбуждение нарастало.
Он снял очки, положил на стол, свернул газету. Людмила откликнулась на шелест, повернула голову.
– Что?
Да, он любил ее. Невзирая на все, что было в прошлые годы. На все секреты, которые они вдвоем оберегали не только от детей, но и от себя.
В молодости Людмила казалась Федору не в меру привлекательной и сексуальной. Игра шла, что называется, на грани фола. Как-то, подвыпив, он назвал ее шлюхой, имея в виду ее сексуальные таланты, и она не обиделась. Людмила действительно умела его удовлетворить, как ни одна женщина не смогла за всю жизнь.
У этой медали была и оборотная сторона, но Федор предпочитал ее не замечать.
– Что? – повторила Людмила.
Он оглядывал ее фигуру, надеясь, что она сама все поймет. Людмила улыбнулась, приподняла одну бровь. Из-под той мутной пленки проступило такое знакомое ему выражение. Казалось, стали исчезать с ее лица и признаки увядания.
– Вспомнил молодость? – повторила жена.
– Да, есть немного.
– Немного? Глаза горят, словно я вообще без ничего тут стою.
– А что у тебя под халатом?
Людмила засмеялась, и Федор подумал, что сто лет не слышал этого. Кровь застучала у него в горле.
– Посмотреть хочешь?
Сколько времени у них ничего не было? Подумать страшно.
– А у вас есть что показать?
Людмила с шутливой укоризной покачала головой.
– Некоторые этого вообще не заслужили, по-моему. Ну, так и быть.
Она отложила лопатку для помешивания и стала медленно развязывать халат. Федор четко себе представил ее тело, каким оно было раньше, и как Людмила не стеснялась в жару дома ходить совершенно голой, даже с маленькой Ольгой на руках. Дикое возбуждение ударило в голову. Людмила перевела взгляд на его домашние спортивные брюки и захохотала. Его пенис в считанные секунды выпрямился, встал колом, да так, что стало больно.
Людмила выпустила пояс из руки, он упал у ее ног.
– Что-то происходит? – спросила она. – Жара виновата? Ты ее вроде не любишь?
– Нет, – сказал Федор. – Плевать на жару…
Лифчика не было, только розовые вылинявшие от стирки трусики. Людмила слегка раздвинула полы халата, не показывая грудь целиком. Федор подумал, не переборщил ли он. Сердце могло не выдержать.
– Ты заставляешь и меня это вспоминать…
– Много чего надо воскресить. И тряхнуть стариной, – выговорил Федор. Он пытался угадать по ее глазам, помнит ли она ночные события, что она вообще о них знает, но ничего определенного не нашел. Правда, взгляд жены был другим, горящим, агрессивным – ничего не осталось от мечтательной отстраненности. Откуда-то из небытия появилась знакомая похотливая кошка. Федор вспомнил и эту широкую улыбку, которая всегда немного его пугала и внушала чувство неуверенности. Он наблюдал момент превращения. Оборотничество Людмилы именно сейчас казалось чем-то сверхъестественным.
Она подошла к нему и села на колени, обняв левой рукой за шею.
– Ты смотришь на меня и думаешь, какой я стала страшной и мерзкой, а сам по-прежнему хочешь.
Федор открыл рот.
– Подумай, – перебила Людмила. – Ты давно перестал меня замечать. Могла ли я быть другой?
Вот здесь она права. Федор почувствовал стыд.
– Ты считаешь, что я постарела, подурнела от сидения перед телевизором. Но и ты не помолодел. Ты ведь видишь себя в зеркало!
Федор покраснел, голову точно окутало жаркое облако. Алым зардели уши.
– Так что не осуждай меня. Не смотри в мою сторону, будто на старую грязную собаку, – прошептала Людмила ему на ухо. Ее дыхание жгло.
– Я не смотрел, – Федор прокашлялся.
– Я читаю твои мысли.
Его эрекция не целиком, но опала. Людмила сунула руку ему в брюки и исправила положение. Федор чуть не застонал, мысли путались, их благополучно выдавливала животная похоть.
Она читает его мысли.
Федор почувствовал гул крови у себя в голове, глазные яблоки стремились вылезти из орбит. Он тяжело вздохнул.
– А ведь ты хорошо сделал.
– Что?
– Воскресил меня…
– Как это?
Людмила распахнула халат на груди.
– Какая разница. Я еще не совсем заплесневела. Я кое-что еще могу. И хочу.
– Я ничего про это не…
Она стиснула его пенис горячими пальчиками, потом поднялась, чтобы заняться пловом. Федор тяжело дышал, обливаясь потом, но был готов наброситься на нее немедленно, сорвать одежду, опрокинуть на пол, придавить.
Людмила права во всем. Читает она мысли или нет, но, видимо, в его взгляде было чересчур много неприязни и злости, которые трудно не заметить. Кого за это винить?
Сомневаться не приходится, оба они виноваты. И все-таки Федор понимал, что его груз вины гораздо больший – даже учитывая, чем Людмила занимается ночами, когда она почти теряет свой нормальный облик. Ее связь с прошлым приобретает материальные очертания, и в ближайшее время это может вызвать катастрофу, должно вызвать.
Сейчас, возможно, это их последний шанс почувствовать друг друга как раньше, насладиться близостью, вспомнить.
Воскреснуть.
Точное слово.
Людмила поглядела на него из-за плеча. И опять будто видела его насквозь.
– Ты потерпишь? Сначала поужинаем. Хочешь растянуть удовольствие, да?
– Да.
– Слушаю и повинуюсь, господин.
Они ужинали, глядя друг на друга, и Федор чувствовал, как его бедра подрагивают от нетерпения. Кровь летела по жилам, словно он молод и его здоровью ничего не угрожает, а курево и выпивка еще не перешли в разряд губительных привычек. Под халатом жены он различал грудь, не такую совершенную, как раньше, однако эта новая форма казалась ему не менее привлекательной. Это была плоть. Именно плоти ему сейчас и хотелось. Федор не мог думать ни о чем другом, кроме секса. Он ел медленно, подчиняясь невысказанному пожеланию Людмилы, но все в нем клокотало. На его взгляд, вкуса у пищи почти не было.
Они ни о чем не говорили, не испытывая в этом необходимости. Просто угадывали мысли и чувства друг друга. Между ними установилась тесная эмоциональная связь, и Федору казалось, что он совершает путешествие во времени. Много лет назад они сидели вот так же за столом, ели и молча вели беседу, осознавая себя единым целым, прочно спаянными половинками. Ты хочешь? Я хочу! Имей терпение – и получишь награду. Я буду.
Такова была их прошлая жизнь, пронизанная стремление наслаждаться сексом, ловить каждый момент близости и ценить его. Любовь в их интерпретации. Может, не целиком, но сейчас она вернулась к ним, сломав искусственные границы, возводимые годами и возрастающим непониманием. И страхом от сделанного когда-то. Федор понимал, что корни их беды гораздо глубже, но имел ли он возможность докопаться до правды? Была ли у него смелость во всем признать самому себе? Эти горькие мысли вторгались в его сознание, пробуя вытеснить такие яркие и осязаемые сексуальные образы, и Федор вел борьбу с самим собой, будто измотанный боксер, входящий в последний отчаянный клинч с противником. Он гнал тьму из своего сердца, желая чувствовать только запах плоти. На его глазах Людмила преображалась. Изменения отчасти пугали Федора. И возбуждали. Сам он будто скидывал наросшую за двадцать лет оболочку из старой кожи. Омолаживался, обнажался. Сколько в этом эксгибиционизме было муки и наслаждения, могла понять только жена. За это Федор был спокоен: по ее глазам он догадывался обо всем.
В молодости они занимались сексом по нескольку раз в день, и не в состоянии были остановиться. Рождение Ольги особенно не изменило картину. Людмила быстро оправилась от родов, и стала еще более жадной до плотской любви. В перерывах между кормлениями, укладыванием и сменой пеленок они уединялись и наверстывали упущенное. Могли уединиться в туалете, в ванной, на полу в коридоре, даже на балконе, неважно. Один раз Людмила предложила Федору «оттрахать» ее во время кормления дочери, и они занимались любовью в то время, как младенец сосал материнскую грудь.
Так продолжалось до того третьего дня рождения Ольги. С тех пор Федор и Людмила уединялись лишь в спальне, боясь, что ребенок сумеет распознать их действия, если заметит, в правильном ключе. Безумие первых лет спало. Секс был не таким уж частым с тех пор, но по-прежнему жадным и ярким.
Но, разумеется, ничего не бывает вечным. Их жизнь катилась своим непредсказуемым путем. Бизнес стал отнимать много времени в последующие годы, и Федор отдалился от жены. Было много чего другого, о чем неприятно вспоминать, и сейчас он смотрел на жену и испытывал нечто сродни шоку. На короткое время все вернулось. Вернулась ее власть над ним. Зов ее тела.
Людмила все угадывала по его лицу. Может, фраза про чтение мыслей совсем не метафора? Федор встал и достал из холодильника бутылку белого вина, еле начатую. Предложил выпить, молча налил им обоим. Жена подняла бокал, они чокнулись. В горле мгновенно пересохло, Федора передернуло, но было хорошо, по телу прошла горячая волна. Судя по довольному выражению, Людмиле по-прежнему нравилось сухое белое.
Они тянули время, как могли, их прелюдия была как никогда длинной, сладостно-мучительной. Федору казалось, что он сойдет с ума.
Его выход из дремоты был сродни падению. Толчок и удар. Он открыл глаза, уставившись в темноту с колотящимся сердцем, и через минуту уже стал различать предметы мебели, запахи, улавливать движение.
Все повторялось. То же самое, что и вчера. Полная идентичность событий и знакомое чувство, будто он по-прежнему находится где-то в стране сновидений и отбивается от наступающих со всех сторон кошмаров. Характерная путаница мыслей и страх.
Вчера в это же время Федор проснулся и почувствовал какое-то движение у себя за спиной, на жениной половине постели. Толчки, всхлипы, тяжелое дыхание. Ничего удивительного, на первый взгляд, не было, Людмила имела привычку постоянно ворочаться и стонать во сне. Этим она, бывало, будила мужа несколько раз за ночь.
Федор не придал этому большого значения и собирался заснуть опять, но, пролежав несколько минут с закрытыми глазами, понял, что Людмила успокаиваться не хочет. Толчки стали более энергичными.
Лежа в неподвижности, Федор вдруг ощутил дикий страх. Он и представить себе не мог, что там происходит. Обернувшись, он увидел, что на груди его жены сидит какое-то существо, расположилось на корточках, голое, и раскачивается, просунув руку между ног. Людмила, сбросив подушку, запрокинула голову и дышит через рот. На ней не было ночной рубашки, ноги раскинуты.
Федор разинул рот для крика, но не закричал. Его словно превратили в каменную статую – для того, чтобы он мог только видеть. Все это происходило меньше чем на расстоянии вытянутой руки, однако казалось, что он наблюдает за всем из другого конца длинного коридора. Существо на груди жены рассмотреть в полумраке толком было нельзя, но оно походило на ребенка лет пяти-шести. У него была шарообразная голова, темные волосы, темная кожа, большие выпученные глаза, светившие словно угольки в костре. Федор смотрел, как этот уродец подпрыгивает на груди его жены, и не мог ничего сделать. Людмила принялась стонать. Ее рука подползала к промежности, и пальцы утонули во влажной вагине. Тут маленькая тварь посмотрела на Федора, улыбаясь, поднялась с корточек и продемонстрировала огромный фаллос, никак не подходящий к тщедушной фигуре. Федор напряг все силы, чтобы освободиться, а существо засмеялось – каким же отвратным был этот смех! Его даже сравнить оказалось не с чем, но в то же время в нем звучали знакомые интонации. Людмила согнула ноги в коленях. Собственный член Федора напрягся, он почувствовал запах жены, означающий крайнее возбуждение, но тут же накатил ужас.
Это и придало Федору сил. Он смотрел на повторяющуюся сцену, не понимая, то ли это вчерашнее воспоминание-сон, либо это происходит сегодня, после того, чем они занимались с Людмилой в течение трех часов. Федор с сожалением успел подумать, что, видимо, ей оказалось мало. Карлик с огромным пенисом соскочил с ее груди и пристроился между ног женщины. Людмила вскрикнула. Это было вчера или сегодня? И где он, Федор, находится? Его жена ритмично поднимала и опускала бедра, и голый выродок не заставил себя ждать. Его член вонзился в нее. Вопль жены сбросил Федора с кровати, он упал на четвереньки, чувствуя эрекцию. Казалось, пол утягивает его сквозь себя, размягчается, чтобы поглотить целиком. Федор вскрикнул и вскочил на ноги. В его сознании ревел шквальный ветер, тысячи образов из прошлого вдруг поднялись из своих забытых могил, о существовании которых благополучно забыли. Вот оно, еще одно предзнаменование, привет от когда-то изгнанного кошмара.
Карлик упирался руками в живот Людмиле и двигал бедрами, посматривая на Федора. Нет, вчера он до этого места единственный зритель не дошел – потому что убежал из комнаты, не в силах ничему помешать. И сейчас Федор не понимал, в каком мире находится. Он попробовал ударить карлика, занес руку – и она провалилась в пустоту. Просто не дотянулся, геометрия комнаты обманывала его, а это и есть сон, ужас, кошмар, сюрприз подсознания. Пласты времени и пространства сместились, полотно реальности треснуло по швам.
Федор повернулся и побежал прочь. Точно так же он поступил и вчера, слыша за спиной смех уродца и вскрики жены. Это была пародия на их занятия сексом, искаженная картинка супружеского совокупления, издевательство.
Людмила, скорее всего, не помнила, что произошло, Федор чувствовал это, полагаясь на отработанный годами нюх. Либо это тщательно просчитанная ложь, заговор против него.
И вот все повторилось.
Его жена спаривается с этой тварью и, похоже, ей нравилось выделывать такие телодвижения. Не говоря уже о звуках, рвущихся из открытого рта. Она стала животным. Ее чувственность переходила за грань человеческого, но не в божественную сферу, а назад, во тьму.
Федор выскочил из спальни, кинулся во тьму квартиры. Он бежал, не встречая препятствий, и понимал, что это ненормально. Это же, в конце концов, не спортивный зал. Остановившись, он увидел перед собой балконную дверь, открытую. Коснулся ее, убеждаясь, что она существует, и вышел в ночь.
Снаружи было не больше плюс восемнадцати, но он, голый, не чувствовал прохлады. Над двором, куда выходили окна, светили звезды. Скудное освещение не препятствовало звездному свету. Что удивительно для города, Федор различил рваную ленту Млечного Пути. Небо нередко прочерчивали яркие нити метеоров.
Внутри у Федора поселилась пустота, не осталось даже страха. И как в это можно было поверить? Такая картина годится только для полотна, написанного больным, шизофреником. Но его глаза видели, нос ощущал запах, тело улавливало вибрацию, когда коротышка подскакивал на груди Людмилы. Это галлюцинация? В таком случае весьма редкая, потому что воздействует на все основные чувства и создает полную иллюзию реальности.
Федор не верил в то, что это сон. Скажем, не только сон. Стоило ли удивляться, если в последнее время он наблюдает не менее странные видения? Это события одного свойства. Облака в виде головы, свое искаженное отражение в зеркале, физиономии на фасадах домов и прочее. А ведь те дегенеративные черты, которые были у карлика, почти повторяют его прошлые видения.
Федор по-прежнему боялся окончательных выводов. Он был суеверен и знал, насколько сильна мысль. Она способна открыть те двери, которые в прошлом были запечатаны намертво и завалены грудами камней. Или уже поздно?
Чем больше он думал, тем больше ситуация прояснялась: уже не имеет смысла прятать голову в песок. Нужно сделать шаг, пока еще что-то можно спасти. Но как? Он вспомнил, что сейчас происходит в спальне, и его посетило кошмарное дежа вю. Сколько раз это повторялось? Федор не хотел знать – как заставить себя принять правду? Он не готов признать факты и не способен справиться с этим ужасом. Значит, он попросту трус.
Федор нашел пачку сигарет и закурил, глядя в ночное небо.
Вернувшись в спальню через полчаса, продрогший и усталый, он увидел, что Людмила спит как ни в чем ни бывало, отвернувшись в сторону окна. Одеяло закрывало ее чуть не с головой. Ни малейшего намека на то, что было. Федор принюхался. Ничего. Только полное ощущение, что его оставили в дураках.
Он постоял возле кровати в пятне тусклого света из коридора. Жена спала крепко и дышала размеренно. Федор стиснул кулаки, его ярость и отвращение вернулись. Любовь превратилась в ненависть. Он словно вывалялся в грязи. Теперь, наверное, его кулаки достигнут цели, и будут адресованы этой шлюхе. Она должна понять, что такие вещи даром не проходят. Федор обогнул кровать, подошел к жене и склонился над ней, не понимая, какая сила удерживает его руки. Они рвались выполнить то, что он наметил.
Федор не может.
В конце концов, он не уверен, что ему не приснилось. Несмотря ни на что, гарантий нет.
– Люд, Люда, – прошептал Федор. – Спишь? Люда.
Она не пошевелилась. Муж притронулся к ее плечу, сжал пальцы, потряс.
– Ты слышишь? Люда.
Сон был слишком глубоким, каким она всегда и отличалась. Людмила не отреагировала. Федор стянул с нее одеяло, не совершая резких движений, и увидел, что она одета в ночную рубашку. Успела за то время, пока его не было? А простыни? Не скомканы. В темноте, конечно, не проведешь тщательный осмотр, трудно сказать, есть ли на постели следы карлика. Но нет и характерного запаха спермы и пота. От Людмилы пахнет обыкновенно. После их занятий любовью они оба принимали душ.
В конечном итоге Федор убедил себя в том, что версия со сном и есть ответ на вопрос. Может, потому, что так было удобней всего. Надо ложиться, сейчас он ничего не добьется. Спать – утро и так будет тяжелое.
Он укрыл Людмилу, выключил свет в коридоре и забрался под одеяло сам. Считал, что долго не заснет, но упал во тьму моментально.
Глава 5
Ольга открыла железную дверь и ступила в узкий неосвещенный предбанник. Слева от нее была соседская квартира. Замок щелкнул, породив долгое эхо в пустом подъезде. Она выделила из связки ключ от своей двери и сунула его в замочную скважину. Два целлофановых пакета перекочевали в левую руку, правая проделала все нужные движения с точностью робота-манипулятора.
Она с трудом понимала, что происходит. Руки двигались самостоятельно, без подсказки. Мозг временно сдал позиции и отступил глубоко в тень.
Взгляд Ольги в этот момент не выражал ничего, глаза походили на донышки пустых стаканов. Темные очки она где-то умудрилась потерять. Спина и шея ее были выпрямлены, ноги ступали почти не сгибаясь в коленях. Так Ольга шла не меньше двух кварталов от самой помойки, в полубессознательном состоянии петляя по дворам и ни на что не обращая внимания. Дома как будто испарились, уступив место пустыне, где дул горячий ветер.
И вот наконец ее надежное убежище.
Ей нужно было отдохнуть, но сначала смыть с себя грязь, пот, кровь, оценить размер ущерба, который она претерпела. Подумать о том, как жить дальше. Придти в себя, надеясь очнуться в квартире своей подруги и понять, что не было никакой беременности, никакого ребенка, а только кошмар, навеянный жарой. Ох, как замечательно все бы сложилось. Домой она поедет днем, с комфортом, а вечером они с Сашей будут гулять или торчать у телевизора и, может, займутся сексом. Она соскучилась, да и он не меньше.
Пробуждения не происходит, а это значит, что подруга далеко, в другом городе. Прокрутить события назад и проснуться не получится.
Ольга входит в квартиру, ставит пакеты на пол, снимает сумку с плеча, аккуратно вешает на крючок. Ощущение покоя и безопасности почему-то не возникает, зато появляется боль в животе, режущая, горячая, там ползет через плоть кусок раскаленного железа.
Ольга утирает ледяной пот со лба.
Никакой это не сон, а разум отказывается контактировать с внешним миром потому, что еще не избавился от шока. Ольга чувствует себя словно внутри тесного пыльного мешка, где нельзя даже как следует повернуться. Если бы у нее были какие-то силы, она бы закричала.
Ольга отлично помнила все, что произошло после родов в туалете торгового центра, и сами роды до мельчайших подробностей. Хотелось бы думать, что эта история произошла не с ней, но тело говорит об обратном. Сознание вопит и посылает сигналы бедствия в пустоту.
Все будет хорошо, думает Ольга, потому что это дом. Собираясь закрыть дверь, она потеряла сознание. Тело сложилось пополам и бухнулось у порога, Ольга несильно ударилась головой о стену.
Через несколько минут она очнулась от сильной боли в желудке. Попытка подняться вынудила ее вскрикнуть, но у Ольги не было другого выхода, лежать тут целый день она не может. Добираться до ванной ей пришлось держась за стены. Рвота полилась в раковину, хотя это громко сказано – рвота. Вышло немного минеральной воды, мелкие частички пиццы и желчь. Желчи было больше всего. Она заполнила рот и Ольга, плача, стала отплевываться. Холодная вода смывала всю эту мерзость в трубу и громко шумела. Ольга тщательно прополоскала рот и горло, спазмы к тому времени прекратились.
Она уселась на край ванны, чтобы отдышаться, и заметила, что между ног сквозь джинсовую ткань проступила кровь. Как давно она там? Кто это видел? Ольга в панике начала стаскивать джинсы, и от вида своих ног, покрытых коркой засохшей крови, чуть снова не потеряла сознание. Трусики тоже пропитались свежей кровью. За сегодняшний день она видела ее столько, сколько не приходилось за всю жизнь. Дрожащими руками, стараясь избавиться от грязной одежды как можно быстрее, она сняла оставшееся.
Ольга включила горячую воду, направила кран в ванну и заткнула сток пробкой. Что бы ни произошло, ей нужна горячая ванна. Если она ее не примет, то сойдет с ума. Плевать на все, остальное – неважно.
Пока набиралась вода, она нашла целлофановый пакет, сунула в него трусики, джинсы, оставшееся полотенце и ни на что уже не годное платье, в котором приехала. Стирать это она не будет. Проще избавиться. В пакет отправились также использованные тампоны. Ольга старалась не смотреть на то, что делает, – боялась, как бы ее не вывернуло наизнанку.
Завязывая мешок, она услышала в квартире какой-то звук. Шумела вода, и на ее фоне как будто раздавались быстрые легкие шаги. Ольга высунулась в коридор, боясь увидеть Сашу, которому взбрело в голову придти раньше времени. Она не сумеет внятно объяснить, что произошло и происходит. Осталось слишком много улик.
Мелькнула мысль: а ведь шаги не принадлежат взрослому… Слишком частые и какие-то неуклюжие.
Ольга вернулась к завязыванию мешка, ее мутило от запаха крови.
Конечно, шагов не было на самом деле. Обыкновенный звуковой мираж. Ольга твердила себе, что никаких проблем. Сейчас мозг пытается справиться с шоком, а это просто-напросто побочные эффекты. Она и раньше слышала много необычных звуков – так всегда происходит, когда находишься рядом с постоянным источником шума. По большей части мерещатся голоса, сейчас – шаги. Их нет, и не может быть. Мертвецы не возвращаются – всем известная аксиома. Ее ребенок лежит в контейнере за три дома отсюда, и она на сто процентов уверена, что никто не видел, как мешок упал на дно, затерявшись среди прочего мусора. Ольга соблюдала осторожность. Шок не препятствовал какой-то части мозга хладнокровно продумывать каждый шаг и управлять телом. Она все сделала правильно.
Помойка в том дворе была огорожена с трех сторон бетонным забором. Рядом с ней росли деревья с густыми раскидистыми кронами, гарантировавшие, что даже с девятого этажа никто ничего не заметит. Делая вид, что просто прогуливается, на негнущихся ногах Ольга свернула к помойке. Под защитой деревьев она почувствовала себя немного спокойней. Мешок с трупом тянул к земле, словно в коробке лежал не младенец, а два свинцовых слитка не меньше чем на пятнадцать килограмм каждый. До контейнеров оставалось метра три или чуть больше, но Ольга испугалась, что не пройдет это расстояние. Она чересчур вымотана, у нее болят руки, а от напряжения постоянно возникают боли внизу живота. Вспышки эти кратковременны, однако каждая бьет словно нож. Ольга вся в холодном поту сделала последний рывок к ближнему контейнеру. Подняла ногу на бетонный помост, встала, ловя вибрацию в бедренных мышцах. Огляделась. Ей повезло. Место закрыто от посторонних взглядов, и никто не сможет дать точных показаний насчет того, кто выбрасывал коробку с трупом. Никто не сможет дать вообще никаких показаний, вот в чем загвоздка. Ольга правильно рассчитала. У нее не было угрызений совести, она не могла воспринимать это существо не только как своего ребенка, но и как человека вообще. Настоящие люди так не рождаются, подобные роды противоестественны. Она не совершала преступления. Ее никто не спрашивал, хочет ли она зачать, хочет ли она родить так. Создание, появившееся из нее, не имеет права жить.
Ольге пришлось взяться за мешок обеими руками, и только тогда она смогла поднять его на нужную высоту и бросить вниз. Мешок зашелестел, перевернулся и проскользнул сквозь каверну в куче старого мусора на дно. Прежде всего Ольге захотелось вымыть руки. Ей казалось, они покрыты вонючей слизью пополам с кровью. Запах мертвечины ударил в нос.
Перехватив другие два пакета, Ольга идет домой, помня о необходимости заметать следы. Она сделала круг, потом другой, по меньшему маршруту, и вошла в свой двор с другой стороны, чем обычно. Неизвестно, откуда у нее хватило сил проделать все это.
Ольга забралась в горячую ванну, не в силах удержать стона. Промежность отозвалась болью. Казалось, там содрана кожа и все превращено в кусок рыхлого мяса.
Постепенно она привыкала к высокой температуре, чувство расслабленности начало вытеснять страх и боль. Ольга застонала – на этот раз от удовольствия. Откинула голову на край ванны, закрыла глаза, мысленно наблюдая, как сходит на нет дрожь у нее внутри. Вода окрасилась бурым, стала непрозрачной, но Ольга не обращала внимания даже на железистый запах, наполнивший комнату. Вспомнилась туалетная кабинка, теперь уже отстоящая от нее на многие и многие световые годы.
Ольга предпочитала думать, что все произошло не с ней. Ей придется столкнуться в будущем с огромным количеством проблем, главная из которых состояла в необходимости примириться с фактами. Она не помнила того, что предшествовало родам, ничего не могла сказать по поводу истинного отца ребенка, но приходила к единственному верному выводу. Зачатие произошло при таких обстоятельствах, которые ее сознание просто отсекло в стремлении сохранить психику в нормальном состоянии. Ольга подверглась насилию – где и когда неизвестно. Ее тело осквернили и бросили на произвол судьбы. Вот с чем ей придется жить. Это придется впустить в свой дом и посмотреть ему в глаза, а потом… сделать все, чтобы оно ушло навсегда. Если все пройдет хорошо, никто ничего не узнает: ни брат, ни родители, ни Александр.
Вот что им действительно ни к чему.
Все пройдет. Она выдержит. Женщина тверже, чем о ней часто думают.
И все-таки ей необходима поддержка. Ольга открыла глаза, охваченная желанием позвонить Саше и попросить его приехать. Ну и что потом? Нет, она не готова. Встретить в таком виде она его не может, и думать нечего. Всего-то и надо подождать до вечера, а пока она приведет себя в порядок, примет обезболивающее и поспит.
Отличная мысль.
Ольга заснула.
Ей снился контейнер с мусором, на дне которого лежит коробка с мертвым ребенком. Там, за слоем картона, мертвец открывает глаза. Такая коробка есть в каждом контейнере, и когда приезжает мусоровоз, эти маленькие красные чудовища с черными глазами и болтающейся пуповиной попадают в кузов машины. Мусоровоз едет по городу, а трупы выскакивают из него и разбегаются, ловко орудуя кривыми ножками. Люди видят их и начинают кричать. К ней прибегает Вера, вся в крови. «Что ты натворила, дура! Они теперь везде! Надо было мне сказать! – вопит она. – Я бы убила тебя. Тогда бы эта мразь не появилась на свет!»
Ольга проснулась и видела, что вода в ванне поднялась до критической отметки и сейчас начнет сочиться на пол. Она вздрогнула и кинулась закрывать кран. Часть воды выплеснулась. Ольга вынула пробку. В трубе зашумело. Темная муть потекла во тьму.
В груди сдавило, под ребрами появилась боль. Ольга приложила руку к сердцу, и только теперь сообразила, насколько тяжелыми стали груди. В них было молоко. Для того мертвеца, который уже гниет внутри обувной коробки.
Ольга замотала головой, таким образом выражая свой протест. Она что-то говорила сама себе и плакала, будто этим могла избавиться от правды и что-либо изменить. Если Саша не заметит ничего остального, его привлечет величина груди. Он любит прикасаться к ней, ласкать языком соски, теребить, а что будет, если начнет выделяться молоко? Ольга не могла вообразить себе его реакцию. Нет, она ни в коем случае не подпустит его к телу. Придется изворачиваться, врать, что Ольга всегда ненавидела, однако лишь в этом ее спасение.
Ольга потрогала груди в нескольких местах. На них появилась сеточка синих сосудов, чего не было раньше, и вообще они стали всерьез обвисать. Ну и что ей делать теперь?
Она взяла мыло и стала смывать с себя грязь, терла губкой со всей силой, на которую была способна. Через несколько минут остановилась, сообразив, что впала в очередную истерику. Остановись немедленно! Ольга закрыла руками лицо и сидела съежившись. Вода из крана текла в ванную, грязная уходила в сток.
Не будет толку, если постоянно казнить себя за случившееся, а именно это и происходит. На ней нет никакой вины. Что-то вторглось в ее жизнь, Ольга оказалась в неудачное время в неудачном месте – вот в чем проблема. Если удастся сохранить мужество, кошмар потеряет силу, рассеется, как всегда происходит по утрам. Новый день выметет из сердца всю мерзость.
Она, конечно, это понимала, но что делать с тяжелым предчувствием новой беды? С этим бесформенным чудовищем, которое прочно поселилось у нее внутри?
Стиснув зубы, Ольга включила душ, убрала с себя пену и принялась мыть голову. Быстрее бы со всем закончить, крутилось в мозгу. Однажды ей показалось, что приоткрытая дверь ванной двинулась. Она увидела это краем глаза и резко выпрямилась с ощущением, что сердце разорвалось на куски. Какой ширины был зазор? Эти пять-шесть сантиметров или меньше?
Секунду или две она ждала, воображая стоящего по ту сторону порога голого черноглазого ребенка. Ольга помнила свои ощущения, когда положила его на ободок унитаза и надавила на горло. Как ждала его смерти, глядя в темнеющее лицо.
Никого за дверью нет.
Ольга вспомнила о снотворном в аптечке. Она примет лошадиную дозу и проспит до завтрашнего утра. Не пойдет на работу, придумает какую-нибудь причину. Альбина, если что, прикроет. Так же что-нибудь наврет Саше. Придется учиться лгать, с этого дня и до конца жизни. Всем и каждому. Скрывать, что она родила чудовище и убила его в туалете торгового центра, а труп выбросила в контейнер.
Нужно начать с себя. Хорошая ложь самой себе – залог спокойного сна. Только вот где ложь, а где правда, если Ольга даже не помнит, кто отец ребенка?
Лучше не думать об этом сейчас. Воспоминание придет само, когда ему будет нужно. Как это ни страшно, придется признать, что она бессильна.
Разбрызгивая воду, Ольга промыла волосы и стала ополаскиваться целиком, постоянно глядя на дверь. Сердце выбивало агрессивную дробь.
Намотав на голову одно полотенце и завернувшись в другое, Ольга ступила на резиновый коврик перед ванной. Шум воды стих. Она думала о разбухшей груди и вспомнила, что у ее подруги, не то что бы близкой, есть прибор для отсоса молока. Хорошо бы его раздобыть. Главное, чтобы вещь была на месте, а правдивую историю она сочинит. При соблюдении мер предосторожности Саша ничего не узнает.
Время уходило стремительно. Посмотрев на часы, Ольга поняла, что его не так много, как раньше казалось. Она побежала в спальню и схватила фен. Пока сушила волосы, перехватила бутерброд, стакан сока и приняла обезболивающее. Самочувствие можно было назвать нормальным. Ольга боролась со сном, и, пожалуй, это была самая тяжелая борьба за весь день. Лекарство делало свое дело.
Она оделась и через полчаса, окончательно не просохнув, выскочила из дома. Подруга сказала ей по телефону, что аппарат у нее, и поинтересовалась, для чего он ей. Ольга сказала, что для одной знакомой. Этого оказалось достаточно.
По пути Ольга выбросила в соседнем дворе мешок с окровавленной одеждой.
Вернувшись домой через час, она поняла, что бороться с дремой больше не может. Одежду Ольга разбросала по комнате, а пакет с аппаратом до поры до времени сунула под кровать. Снотворное не понадобилось, она заснула моментально.
Веки сомкнулись. Ее закружило, утягивая в темноту. Падение не было болезненным и больше всего напоминало плавное скольжение оторвавшегося от ветки листа.
Когда движение прекратилось, Ольга ощутила себя в странно знакомом мире.
Не узнать это место было невозможно.
Она видела дом, где когда-то жила ее семья. Черновы переехали на новое место в тот год, когда Ольга закончила школу, но свое детство девочка провела именно здесь. Память восстанавливала декорации прошлого на ходу, вызывая ни с чем не сравнимое чувство повторяемости событий. Ольга не могла бы объяснить это на словах.
Она вышла из машины – наверное из такси – и оказалась под большущей березой, что росла напротив их балкона.
Трехэтажный дом на два подъезда стоял у самого перекрестка. Покатая шиферная крыша, светло-коричневая выцветшая краска на фасаде. Во сне она не выглядела облупившейся, как, должно быть, выглядит сейчас. С момента переезда прошло десять лет, а воспоминания, пришедшие к ней во сне, удивительно яркие.
Читать бесплатно другие книги:
