Меч на ладонях Муравьев Андрей

Улугбек вздохнул.

«Это же на час-полтора боя», – пронеслось в голове.

– Зато штуцера знатные, – казак старался приободрить поникшего командира. – Англицкие. Против местных берданок да турецких пукалок, знатные ружжа.

– Плюс мой да твой револьверы с двумя коробками патронов, – Улугбек улыбнулся, глядя, как упаренный казак лихо крутит ус. – Да и ночью посвежей. Ничего, сдюжим, Тимофей.

Горовой не спеша подкрутил грязный ус и одобрительно крякнул:

– О то ж.

…К вечеру посвежело.

Последние надежды Улугбека договориться с Калугумбеем растаяли, как вечерний туман. За входом в тайное святилище сразу начинался главный зал храма, посреди которого на небольшом постаменте стояла прекрасно сохранившаяся статуя Ардвисуры-Анахиты, матери всего сущего и богини земли в культе Зороастры. Сама статуя вряд ли привлекла бы внимание разбойников: ни жезл, который она сжимала в руке, ни ветвь, украшавшая вторую руку, ни материал статуи не были драгоценными. Зато постамент… Постамент был отлит из единого куска металла с характерным блеском и весь покрыт письменами. Не надо было производить экспертизу, чтобы убедиться, какой именно представитель химической таблицы элементов дал такой оттенок подставке статуи.

Золото…

И древний язык Согда. Утраченный навсегда с приходом ислама и вытеснением огнепоклонства. Теперь его знаки лежали у ног Улугбека.

Если бей узнает, что скрывается в храме, им отсюда никогда не выбраться. Слишком велика ценность находки, чтобы пришлые археологи смогли провезти ее через окрестные земли. Но если не дать волкам степей заглянуть вовнутрь, то, может, и уйдут к утру. Постреляют, погалдят и растворятся в утренней дымке.

– Знаем мы энтого брата, – гундосил Тимофей на смеси малоросского и русского, перетягивая в капище тюки сена и мешки с овсом для лошадей. – Погарцуют, а как под пули идтить, так и нет татарвы. Бузотеры, одним словом.

Улугбек Карлович Сомохов уверенности подъесаула не разделял. Сын немецкого ученого-востоковеда и персиянки, он впитал в семье рассудительность отца и темперамент матери. Эти противоположности уживались в нем так, что, долго принимая решения, взвешивая все за и против, он, определившись, исполнял задуманное со всем темпераментом потомков оттоманов. Вот и сейчас, решив держать оборону, он даже не слушал возражения студентов о том, что, дескать, стоило бы попробовать договориться. Мол, не волки же голодные, а люди кругом.

– Я этих людей перевидал, сколько вам и не снилось, господа. – Улугбек старательно щелкал затвором винтовки, проверяя и чистя его по ходу. – Этим только кончик страха покажи, дай деньгу маленькую – и не выйти нам из этой ямы.

– Но ведь они нас охранять обещали, Улугбек Карлович, – не унимался самый младший член экспедиции, Алексей Корчагин, студент первого курса. Он увязался в дальнюю экспедицию, чтобы уйти подальше от дома, и не раз уже об этом пожалел. – Они же не могут вот так вот. Раз – и в бандиты.

Горовой, слушая эту перепалку, только усмехнулся.

– Могуть, Алексей Кондратович, могуть. – Казак махнул в сторону балки, где обычно ночевали охранники. – Каб не могли, то костер развели б и спать легли. А так с вечора уси за балку сховалися. Выдэ месяц, и яны выдуть.

– Меня сейчас больше наша находка интересует. – Третий студент, Семен Альтман, поправил очки и мотнул головой в сторону статуи. – Мы ее полгода искали, а сейчас, вместо того чтобы описывать, фотографировать и зарисовывать, железяки чистим.

Студенты согласно закивали и, как один, повернулись к Сомохову.

Реплика была, конечно, скорее риторической, но отвечать на нее приходилось именно ему.

Слушая эти эмоциональные препирания уже в течение почти двух часов, глава экспедиции старался не накалять обстановку. На фоне эйфории от найденного сокровища даже нападение разбойников не казалось студентам значимым событием.

Сверху послышался хруст, и в храм скатился четвертый студент-практикант Афанасий Завальня.

– В чем дело, Афанасий? – Тимофей Горовой не был доволен отлучкой стоящего «на часах» студента.

– Да вот, слышу, вы статую описывать собрались. – Студент был выходцем с Сибири, умел пользоваться оружием и стал единственным, кому Тимофей доверил дежурство.

Улугбек закончил проверять винтовку и подошел к кружку студентов как раз в момент, когда закипающий Горовой начал устраивать разнос Афанасию.

– Да ты на карауле стоишь или попысать до кустиков пошел? – ревел подъесаул. – А ежели, пока ты тута своим статуям хвосты крутить будешь, степняки подкрадутся? Ты свои опися нам на могилки замист квиток класти будешь? Гэть звидсуль.

Афанасий молча юркнул наверх.

– Ну-ну, Тимофей Михайлович, мы, право, не на плацу, а господа студенты – не казаки из вашей сотни. – Улугбек попробовал успокоить разошедшегося подъесаула. – Если и делают промашки, то только по молодости и отдаленности своих привычек от устава караульной службы.

Тимофей только зыркнул на руководителя экспедиции.

– Нету в военном деле худшего, ниж ушедший с поста караульный, – как маленькому, принялся разъяснять казак. – Ибо если заснувший постовой еще проснуться может, то ушедший с поста помочь своим товарищам, коих охранять должен, никак не могет.

Улугбек примирительно поднял открытые ладони:

– Ладно-ладно. Караул – это только ваша прерогатива. – Тимофей, услышав незнакомое слово, нахмурился, и Улугбек добавил: – Вы лучше всех нас вместе взятых разбираетесь в этом и по праву командуете в эту минуту опасности.

Горовой приосанился, но ус крутить не перестал, что легко выдавало взволнованность эмоционального выходца из Малороссии.

– Кстати, господа, – теперь Улугбек Карлович обращался к студентам, – вы, я вижу, уже освоились с оружием, коим нас наделил любезный Тимофей Михайлович, и поглядываете в сторону статуи. Так вот…

Начальник экспедиции вздохнул и поправил винтовку.

– Пока нет гостей, мы сможем осмотреть находку и помещение за колоннадой. – Улугбек Карлович махнул рукой в сторону статуи богини. – На правах руководителя первым пойду я и… – Сомохов задумался. – Я и Тимофей Михайлович.

– Да что я в тэй бабе не бачыв?! – замахал руками подъесаул, но тем не менее встал и пошел за Сомоховым. – Разе шо за компанию, шоб цэ дьяволюки не скалились.

Под завистливые взгляды оставшихся около входа студентов Сомохов и Горовой пошли в глубину храма.

Факелы не давали много света, но и без солнца Улугбек видел, какое сокровище ему повезло откопать. Все смелые предположения были верны. Это была прекрасно сохранившаяся статуя богини, относящейся к культу Ардвисуры-Анахиты – богини земли, плодородия и женского начала, яркой представительницы пласта истории, слабо изученного современниками. Вернее, слабо изучен был культ Зороастры, культ же второй по значимости богини в веровании огнепоклонников был практически неизвестен. Только в общих чертах остались записи о том, что на определенном этапе культ богини даже перерос ту нишу, которая выделялась богине сущего и начал. Авеста уклончиво ссылается на времена, когда жрецы культа богини попробовали противопоставить себя даже самому Зороастре, но стрелы солнца сожгли их, и темная сущность Ардвисуры-Анахиты, ее первородная грязь, из которой солнце выбило жизнь, была развеяна.

По всем расчетам, расцвет храма богини, обнаруженной Сомоховым, приходился на этот период и поэтому был не только интересен.

Сомохов осветил статую.

Высокая, выше человеческого роста, статуя была выполнена скорее в античном, нежели в персидском стиле. Черты лица плохо различались, но отчетливо видны были все складки хламиды, властно вытянута вперед рука с ветвью, символом жизни. Левая, с жезлом, прижата к груди. Все это говорило об уникальности находки. В статуях богини, которые были известны до сих пор, Ардвисура-Анахита всегда протягивала жезл и прижимала к себе ветвь жизни. В этой же все наоборот: статуя прижимала к груди жезл, которым она дарует смерть, и протягивала вперед символ жизни – ветвь созидания, она же ветвь тлена и символ преходящего.

Вся статуя, за исключением жезла и ветви, была высечена из цельного куска камня. Жезл выполнен из сплава меди и украшен маленьким голубым кристалликом в навершии. Ветвь состояла из наборных металлических пластин, искусно сработанных в виде листьев омелы. Но главную ценность как для ученых, так и для грабителей представлял постамент статуи. По мнению ученого, постамент был сделан из сплава с высоким содержанием драгоценного металла и весь покрыт письменами. Язык Согда дошел до двадцатого века в виде фрагментов и большей частью остался неразгаданным. Надписи на постаменте же явно дублировались: друг под другом находились три блока текста, выполненных арамейскими буквами, египетскими иероглифами и согдийской вязью. Идеальный вариант для расшифровки.

Сомохов перекинул винтовку за спину, чтобы освободить руки.

– Посветите, пожалуйста, Тимофей Михайлович. – Ученый нагнулся к надписи на постаменте.

Горовой придвинулся поближе и недовольно заворчал. В отличие от археолога, ему не нравились ни статуя, ни храм. Будь его воля, подъесаул остался бы у входа, но он не хотел выказывать даже тени суеверного страха перед молодыми студентами.

– Что-то у статуи энтой камешек разгорелся на палке. – Горовой махнул головой в сторону жезла богини. Камешек в навершии действительно слабо светился в темноте.

Улугбек только отмахнулся:

– Это фосфор, наверное. Распространенный прием для восточных культов.

Археолог присмотрелся к навершию. Казалось, камень разгорается все больше и больше.

«Забавный элемент», – подумалось Улугбеку.

Он опять перевел взгляд на надпись на постаменте. Рядом топтался и сопел Горовой. Свет от керосиновой лампы играл бликами, творя из знаков причудливую мешанину. Сомохов покрутил головой, стараясь выбрать оптимальную точку, и передвинул лампу чуть правее. Освещение стало лучше, но все равно что-то ему не нравилось.

Улугбек отступил, еще раз посмотрел и недовольно вздохнул:

– Нет, двумя нашими лампами всю надпись не осветить.

Ученый сделал шаг к статуе. Его правая нога неожиданно соскользнула в щель между плитами и подвернулась. Инстинктивно Сомохов попробовал ухватиться за что-нибудь, но, на его счастье, Горовой оказался расторопней, чем можно было ожидать от грузного казака. Подъесаул подхватил археолога почти у самого пола и не дал ему упасть.

– Что ж вы, господин хороший, – пробурчал казак, удерживая Улугбека и помогая ему подняться.

Сомохов виновато улыбнулся. Левая рука его, как в тисках, была зажата мощными ладонями подъесаула, а вот в правой… Правая рука сжимала жезл Ардвисуры-Анахиты.

«Вот так коленкор», – пронеслось в голове. Сказать Сомохов ничего не успел. В глазах вспыхнуло и померкло солнце, и, уже теряя сознание, Улугбек почувствовал, как напряглись держащие его ладони Тимофея.

Захар Пригодько не был ни комсомольцем, ни коммунистом. Поэтому речь комиссара роты не произвела на него никакого впечатления. Взятый на фактории, куда он пришел сдавать накопившиеся за зиму шкуры, Пригодько за время подготовки в школе красноармейца так и не проникся до конца идеей классовой борьбы. И чем белофинны отличаются от просто финнов, он тоже не понял.

Зато Захар хорошо ходил на лыжах и метко бил из винтовки. Сейчас эти навыки для комиссара были важнее идеологической подготовки молодого бойца.

Три дня назад финские лыжники зажали их колонну, идущую на подкрепление героическим частям 8-й армии, пришедшей очистить землю Финляндии от помещиков и капиталистов. Зажали у самой кромки льда Ладожского озера. Летучий отряд финнов до трехсот человек, вооруженный минометом, двумя пулеметами и несколькими автоматами «Суоми», заблокировал двести сорок красноармейцев между лесом и водой и в течение трех дней сократил их количество до восьмидесяти человек. Потерь было бы намного меньше, но юный командир батальона, попавший в окружение, в первый же день поднял солдат на лобовую атаку, чем сразу уравнял численность противоборствующих сторон. Впоследствии он удостоится посмертной Красной Звезды.

Вчерашней ночью уже комиссар роты настоял на попытке прорыва вдоль Ладожского озера. Это стоило окруженным еще двадцати человек. Третью попытку они предприняли под утро третьей ночи, и на этот раз им повезло. Красноармейцам повезло… Повезло, что нападение финнов случилось напротив небольшой балки, где выжившие в двух первых атаках солдаты смогли погреться у костров в двадцатиградусный мороз без риска получить пулю. Повезло, что у лыжников «патруля смерти» оставалось мало боеприпасов для миномета. Повезло в том, что в отряде оказалось несколько сибирских промысловиков, призванных в Ленинградский военный округ перед операцией «воссоединения».

Захар и еще двое земляков утром проползли лысую заснеженную проплешину, отделяющую спасительную балку от пулеметного гнезда противника, забросали последними гранатами лыжников и вместе с добежавшими под огнем второй огневой точки красноармейцами пошли в штыки. Тут советским солдатам повезло еще раз: накануне вечером половина финнов была переброшена в глубь территории, а оставшиеся лыжники летучего отряда противника, вымотанные тремя днями осады, большей частью спали, и яростной атаке осажденных, выкатившихся прямо на лагерь врага красноармейцев, противостояли заспанные, полувылезшие из спальников стрелки. Если бы прорыв планировался на пятьдесят метров влево или вправо, то пришедшие в себя финны, возможно, рассеяли бы и третью попытку. Но воинам Красной Армии очень-очень повезло…

Захар уже восемь часов шел на лыжах на север. В слабом свете зимнего дня даже его острые глаза видели немного. Кожаные ботинки на меху со смешными загнутыми носами жали ногу, но в скобу на лыжах валенки не лезли, и Захар терпел трофейную обувь. Он привык уже к узким финским лыжам и вполне уверенно скользил по крепкому насту. После прорыва большая часть оставшихся в живых солдат отступила на восток вдоль дороги, прорываясь на звуки боя к своим, но Захар не считал, что это правильно. Если за три дня Красная Армия не пробилась на помощь, значит, на востоке такие же окруженцы.

Пригодько шел на север. Идти в глубь малозаселенной финской территории было опасно, и сибиряк надеялся, что именно этого от него никто и не ждет. Лыжи оказались даже лучше тех, что остались на заимке дома. Он был бы уже далеко, если б ход не замедляли сани с комиссаром.

Комиссар роты Борис Войтман был ранен, потерял много крови, но красноармеец верил, что довезет его живым до своих. Еще полчаса на север, переждать до утра и прямиком на восток. В свои двадцать он уже не строил иллюзий насчет распростертых объятий, с которыми его встретят. Вышедший в одиночку из окружения всегда вызывает много вопросов. Но вышедший с трофейным оружием (а в санях лежали два автомата «Суоми» с шестью полными кругляшами запасных магазинов) и с раненым командиром – такой солдат может даже рассчитывать на награду.

Захар остановился и прислушался. Утренняя поземка замела все следы, но рисковать Пригодько не хотел. Погони не было, а если и была, то далеко. Ветер укрыл снегом лыжные следы на плотном насте, и только отметины от лыжных палок могли выдать путь преследователям, поэтому последние пять километров Захар прошел без них. И устал он за эти пять километров больше, чем за предыдущие пятнадцать.

Лес был тих.

Ночной привал красноармеец сперва решил устроить на небольшом скальном массиве, возвышавшемся среди столетних елей. С высоты удобней обозревать окрестности, удобней держать оборону.

Захар вздохнул и осмотрел скалу еще раз. Такая удобная и пологая издалека, вблизи она оказалась почти вертикальным шпилем метров восьмидесяти высотой. Ни одного приметного подъема. О том, чтобы взобраться на этот «Тянь-Шань», нечего было и думать.

Боец повернул в обход. Силы были на исходе, и Захар выбрал ель повыше, под юбкой которой они с комиссаром и проведут время до вечера. Разлапистая лесная красавица стояла недалеко от отвесной стороны скалы.

Не самый плохой вариант.

Красноармеец запихал сани с комиссаром под ветки и полез следом. Еловые лапы настолько плотно прилегали к земле, что наметенный за зиму под них снежок не смог даже прикрыть столетний запас иголок.

Застонал в забытьи раненый. Укрытый двумя офицерскими полушубками и двумя трофейными куртками, комиссар не мог замерзнуть. Захар поправил полушубки, достал из-за пазухи трофейную флягу с коньяком и влил немного в полуоткрытый рот командира. Тот закашлялся и затих. Красноармеец отхлебнул сам и спрятал флягу. Щеки Войтмана порозовели. Пригодько удовлетворенно хмыкнул и начал устраивать лежанку на ночь.

Укрылся третьей курткой, положил под правую руку «Суоми» и вытянул ноги. Правая нога во что-то уперлась, и раздался металлический щелчок. Во рту резко стало сухо. Не двигая ногой, Захар сел. Рассказы о растяжках и минах, которыми финны заполонили возможные проходы в глубь своей земли, были одной из самых распространенных тем во время перекуров в учебке. Всю дорогу на лыжах он не задумывался о них, но стоило раздаться характерному щелчку, и все страхи вылезли наружу. Нежно, как учили старожилы, он очистил иголки вокруг ноги… И вздохнул свободней. Нога уперлась в заржавелое металлическое кольцо, торчавшее из земли.

«Вот так-так, – пронеслось в голове. – Кажись, схоронку чью-то нашел».

Захар начал аккуратненько окапывать кольцо, обнажая крышку небольшого люка. Сделанная из мореных старых досок, щедро присыпанная иголками, крышка насчитывала десятки, если не сотни лет.

– Ого! – Красноармеец попытался поддеть крышку ножом. – Никак на тайник какого-то кулака финского нарвался. А то, может, и клеть.

После трех дней на сухарях мысли о копченой колбасе и сале нежным перепевом заиграли в голове молодого бойца.

Откопав крышку, Захар попробовал поднять ее, но вросший в землю люк, да еще прихваченный морозом, даже не шелохнулся.

– Что ж ты там такое хранишь? – прошептал Захар.

Подумав несколько секунд, он полез в сани и достал свою винтовку. Штыком тщательно выколол весь лед по периметру и, где смог, из щелей между крышкой и основанием, освобождая колодец лаза. Прочистил кольцо от снега, засунул внутрь ствол винтовки и, используя его как рычаг, попробовал еще раз поднять крышку. После пяти минут сопенья, когда казалось, что или винтовка, или спина треснут, в люке что-то хрустнуло, и в лицо ему глянуло темное нутро подземного хода.

– Ну-ка, кто тута? – Захар смело сунул голову в открывшийся проем. Вместо ожидаемой кладовой охотника с подвешенными шкурами, копчеными окороками и рыбинами или хотя бы с мешками зерна и бочонками с топленым жиром он увидел только убегающий в темень лаз с обложенными камнем стенами. – Или эта схоронка больше, или… – Захар задумался. Посидев так минуту, он встал, подошел к саням и вытянул мешок с запасными магазинами к автомату. Хотелось спать и есть. – Я ненадолго, комиссар. Только погляжу, что там за ямина, и сразу назад. Я лампу твою возьму, ладно?

Войтман не ответил, да Захар и не ждал ответа. Красноармеец подхватил трофейный «Суоми», командирский фонарь электрического света, догнал патрон в ствол и нырнул в лаз, аккуратно подперев крышку хворостиной.

– Если там и нет чего пожрать, то хоть в безопасности пересидеть сможем, – подбадривал себя Захар, протискиваясь по узкому лазу.

Фонарь давал узкий лучик света. Мрак, окружавший бойца, казался живым. Будто ватная подушка, мягкая и обволакивающая, темнота стремилась залезть в каждую частичку окружающего Захара пространства. Стало заметно холодней. Звуки леса, еще проникавшие в лаз около входа, при продвижении в глубь окончательно исчезли, и на уши почти физически ощутимо навалилась тишина. Захара передернуло. Лаз кончился внезапно у подножия такой же узкой винтовой лестницы, выбитой прямо в породе скалы.

Теперь двигаться можно было только вверх. Боец сглотнул и задрал голову. Лучик света терялся на ступенях, не давая и примерного представления о том, как далеко тянется лестница.

– Нельзя сейчас назад, – шепнул красноармеец, подбадривая себя. – Ежели здесь что-то полезное и есть, то только по этой лесенке. Ничего, сдюжим.

Начался подъем.

По горам карабкаться Пригодько приходилось редко, ходить по лестницам еще реже. Дышать в застоявшемся мертвом воздухе было, нелегко, а тут еще начали вылезать позабытые детские страхи.

«Уж не в гости ли к королеве-ящерке я попал? – Вспомнились сказки деда Трофима, рассказывавшиеся непослушным внукам на ночь. – Только там стены малахитом обиты должны быть».

Малахит Захар не видел, но знал, что он зеленого цвета. А здесь камень на стенах был обычный, такого сибиряк перевидал достаточно. На сердце немного отлегло. Зато проснулись другие страхи. Красноармеец подтянул автомат.

Лестница кончилась. Перед глазами была дверь из мореного древнего дуба, украшенная одной полоской трухлявой стали с железной маской, изображавшей оскаленную морду то ли волка, то ли лисы. Захар попинал преграду плечом, поднатужился, попробовал сдвинуть вверх или вбок. Дверь стояла как влитая. Фонарик комиссара еле тлел, и его слабый лучик уже не мог разогнать тени.

– Что ж за хренотень-то, – выругался в сердцах парень и, уже от отчаянья, врезал прикладом автомата по звериной маске. Та внезапно просела внутрь, и стена с легким хрустом скользнула вправо.

В тоннель влетел свет и свежий воздух.

– Эй, есть тут кто? – Лезть дальше Захару хотелось все меньше.

Никто не ответил.

Захар выждал еще пару минут, перехватил автомат и шагнул вперед.

Он стоял посреди круглого, выбитого в скале зала. Диаметр – полтора десятка шагов. Стены зала были покрыты изморозью, из-за чего несколько лучей солнца, пробивающихся через расщелину в стене, буквально заливали зал светом. Посреди высилась статуя какой-то бабы в старорежимных тряпках. В женской одежде и в скульптурах Захар не разбирался, но разницу между статуями из парка культуры и отдыха и этой почувствовал сразу.

Лицо женщины дышало. Статуя, вырезанная из цельного куска камня, стояла на какой-то желтой подставке, загаженной птичьим пометом. У груди женщина держала палку со слабосветящимся голубым камешком, а вторую руку, со странной веткой, протянула вперед.

Боец еще раз осмотрелся. Больше в зале ничего не было.

Разве что… металлическая табличка стояла у ног изваяния. Захар поднял ее. В детстве дед пробовал его учить читать и писать, но внук учиться не любил. Позднее в школе красноармеец Пригодько усердно штудировал буквы и даже выучил такие важные слова, как «Ленин» и «Сталин», но на большее Захара не хватило. Однако и его знаний было достаточно, чтобы понять, что на табличке написано явно нерусскими буквами. Причудливая вязь больше походила на язык империалистов, и красноармеец захотел даже оставить табличку, но… передумал и засунул ее за пазуху, выкинув на пол пещеры запасной диск от автомата.

«Пойду комиссара перетащу сюда». Захар выглянул в щель. Лес прекрасно просматривался на многие километры.

Лучшего наблюдательного пункта не найти.

Войдя в тоннель, он обернулся и удивился яркому свечению камня на палке статуи.

Странный камень. Захар вернулся и выдрал из рук статуи палку со светящимся камешком. Фонарь светил тускло, а в туннеле такой светильник лучше, чем никакого. Уже поворачиваясь, он заметил, как вспыхнули ярче миллионы снежинок, покрывающих стены.

– Что за… – успел прошептать красноармеец, прежде чем в его глазах миллионы снежинок превратились в миллионы солнц.

Костя Малышев дал рукам отдохнуть, прежде чем тянуться к следующему уступу. Солнце еще не вышло в зенит, а день уже обещал стать настоящим пеклом. За последние сорок минут он прополз по этой скале почти двадцать пять метров. До расщелины было еще метров пятьдесят, и Костя рассчитывал успеть к полудню. У него в запасе часа три, и спешить здесь не следует. Косте и так повезло, что первый костыль пришлось вбивать после двенадцати метров.

Он перевел дух и потянулся вверх. Правая нога довольно удачно примостилась на пятисантиметровом уступчике, а вот под левую пришлось забить костыль. Рывок – левая рука захватила удобный выступ скалы. Теперь оставалось правой достать костыль и вогнать его в маленькую трещину в породе.

Костя не был «пауком», способным забраться на любую скалу с помощью мела и рук. Собственно, даже профессиональным скалолазом его назвать было нельзя. Костя был фотографом. По крайней мере, работал им.

В свои двадцать пять лет он не мог сказать, что окончательно определился, чем будет зарабатывать на жизнь. Хорошее образование, данное родителями, спортивная фигура, навыки джиу-джитсу, дзюдо, а также игры на гитаре (пять лет в музыкальной школе), – всего этого было недостаточно для успешной трудовой деятельности.

Работа клерком в офисе на протяжении следующих сорока лет не казалась пределом мечтаний. К бизнесу Костя тяги не чувствовал. Торговаться вроде умел, но не любил и поэтому постарался найти что-нибудь творческое, связанное с разъездами. На данный момент он работал фотокорреспондентом московского отделения издательства «Globus», выпускающего журналы «Animal Planet» и «Wild Life».

Птичек и зверюшек Костя любил в меру, но возможность ездить по всему СНГ за счет издательства, социальный бонус, включающий подержанную «Ниву», и неплохой, даже по меркам Москвы, оклад четко определили его место в жизни, по крайней мере на несколько ближайших лет.

Сейчас Костя лез за белым вороном. Курт Зайнер, начальник подразделения, распорядился сделать фотосессию семейства бурых медведей. Но местный егерь божился, что на скале живет настоящий белый ворон. Ворон-альбинос, живущий на свободе, – настоящий раритет природы, и Костя решил подработать.

Все знают, что медведей лучше фотографировать на Сахалине. Или за Байкалом. Там их много, и пуганы они слабо. Да вот только Курту заказали серию репортажей о прелестях Карелии, и последний месяц Костя провел именно здесь. Мишек он отснял на удивление быстро, но погода ему нравилась, с егерями он подружился, возвращаться в Москву не хотелось, и Малышев поехал к скале.

Через пару месяцев можно будет продать издательству снимки белого ворона, как перекупленные у знакомого фотографа. Прирабатывать на казенных командировочных, конечно, было запрещено, но жизнь есть жизнь, и на работе сквозь пальцы смотрели на такие халтурки.

До щели в массиве, где жил, по словам егеря, уникум птичьего мира, он добрался, когда солнце уже щедро залило всю скалу июльским жаром. Обливаясь потом и поминутно засовывая измазоленные руки в мешочек с мелом, Костя перевалился через расщелину в приятный после яркого солнца полумрак и рухнул во что-то мягкое. Глаза еще ничего не могли разобрать в темноте. Солнце редко заглядывало в эту пещерку, и фотограф наслаждался полумраком и прохладой после слепящих жгучих лучей, многократно отраженных от кристалликов кварца на поверхности скалы. Отлежавшись, Костя затащил в пещеру сумку с фотоаппаратом и фильтрами и страховочный трос – ворон не залетит сюда, если увидит свисающую веревку. Потом он огляделся.

Увиденное заставило фотографа вскочить.

Посреди небольшого овального зала, то ли выбитого в скале, то ли вполне естественного происхождения, стояла статуя. Статуя женщины в греческой или римской тоге, а может, в индийском сари – в женских тряпках Костя слабо разбирался. Богиня или кумир, вырезанный из цельного куска камня. Постаментом статуе служил небольшой, весь исписанный письменами или рунами кусок желтоватого металла. Черты лица статуи были достаточно грубы и мало походили на черты лица реальной женщины.

Костя начал приходить в себя. Дело оказывалось куда более значительным, чем снимки ворона-альбиноса. Накинув на шею сумку с фотоаппаратом, он подошел к статуе.

Вблизи на камне были заметны грубые следы резца.

– Да тебе ж, малая, сотни годков-то, – присвистнул фотограф, обходя постамент.

Под ногой что-то хрустнуло.

Фотограф отпрыгнул в сторону и посмотрел вниз. Там лежал проржавевший в труху дисковый магазин от автомата. По полу пещеры рассыпались латунные патроны.

– Фигня какая-то, – прошептал Костя, обходя диск стороной. Автоматическое оружие не вязалось с древним видом находки.

«Бля, да это ж культ какой-то, – пронеслось в голове. – Они ж здесь ритуалы небось кровавые творят».

Кто «они» – Костя не задумывался. Зато понял, что лазать в зал через расщелину не очень удобно для любой секты. Он осмотрел стены скалы за статуей и нашел тяжелую дверь из векового мореного дерева. На высоте груди посреди двери висела маска волка. Металлическая маска выглядела намного старше автоматного диска.

В голове фотографа начали проноситься кадры любимых фильмов об Индиане Джонсе. Напороться на хранителей таинственного культа посреди Карелии! Но, как говорится в известном сериале, – «Truth is out there»[20].

Костя достал из сумки револьвер. Гордость и предмет зависти знакомых, «смит-вессон», Костя получил год назад, после того как в одной из командировок на Дальний Восток его чуть не зарезали китайские браконьеры. Курт выбил для Кости разрешение на хранение и ношение оружия и дал карт-бланш на покупку револьвера за счет фирмы. Герр Зайнер уточнил, что револьвер может быть любой марки, но должен быть без наворотов, насечек серебром и прочих лазерных прицелов, то есть максимально стандартный. Через два часа начальник отделения уже пожалел о своем щедром предложении, так как Костя приволок самый дорогой стандартный револьвер из имеющихся в магазине: новый спортивно-защитный «смит-вессон» семнадцатой модели с барабаном на десять патронов, рукояткой из твердой резины, отбалансированный под его руку, в комплекте с оптическим и коллиматорным прицелом и пачкой дорогущих патронов 0,22 «лонг райфл». Лазерный целеуказатель он не купил.

Теперь, с револьвером на изготовку, он медленно подошел к двери. Ничего не произошло.

Постояв минуту, Костя несильно толкнул преграду. Дверь оказалась заперта. Фотограф толкнул сильней. Подождал еще минуту и навалился на нее уже всем телом, но она стояла намертво. Осмотрев дерево проема еще раз, Малышев засунул пистолет за пояс и попробовал сдвинуть, провернуть или приподнять дверь.

Устав, последователь экранного образа Хариссона Форда отошел обратно к статуе. Взгляд отметил какой-то голубой отблеск. Костя нагнулся и в куче вороньего помета выковырял небольшой медный жезл. В навершии слегка поблескивал маленький голубоватый камешек полсантиметра в диаметре.

Малышев присмотрелся к статуе. Богиня прижимала к груди пустую руку, в которой явно чего-то недоставало.

«А жезлик-то в руке должен быть, – подумал Костя и вложил брусок со слегка вспыхнувшим камнем в свободную руку богине. – Вот так вот».

Он даже успел удовлетворенно хмыкнуть, прежде чем окружавший его полумрак разлетелся сотнями солнц, залив сознание ослепляющим светом.

Голоса…

Чей-то хриплый бас на самом краю сознания с украинским акцентом склонял по матери чью-то родословную. Не останавливаясь и не повторяясь, голос перечислял, кто, зачем и в какой последовательности участвовал в создании генеалогического древа второго участника разговора и какие новые представители животного мира украсят ряды его потомков своим присутствием.

Малышев открыл глаза.

Он лежал в комнате, даже, скорее, в зале с невысоким закопченным потолком. Попробовав встать, Костя с удивлением обнаружил, что связан по рукам и ногам. По-видимому, он был связан давно, так как руки из-за пут совсем онемели и практически не чувствовались.

Рядом кто-то ругался – смачно, хотя и несколько монотонно:

– Да я таких, як ты, на кирмашу лейцами гонял и гонять буду, скоморох ху…в. – Невидимый голос не стеснялся в выражениях. – Я козак, мой отец, дед и прадед козаками были, и своими фокусами ты кобылу мою пугай, казалуп занюханны.

Обладатель возмущенного голоса медленно выхаркался и смачно плюнул, попробовал что-то еще сказать, но кто-то молчаливый и нетерпеливый, кому предназначались эти тирады, не выдержал. Послышались звуки глухих ударов.

Мягкий перелив чуждой речи прервал невидимое избиение. Язык был непонятен Косте, но по тону реплика более всего походила на упрек. Удары немедленно прекратились.

Тот же мягкий переливчатый голос уже по-русски спросил:

– Козак, или как тебя еще зовут, воин, скажи, не приходили ли на твою землю боги? – Голос помолчал, подбирая слова, и продолжил: – Может быть, ты знаешь о пришествии с небес сильных богов, схожих с людьми? Может, вы сами летали к звездам? Расскажи, и я верну тебя назад, воин.

Но собеседник у невидимого следователя был крепок. Послышались все те же харкания, завершившиеся смачным плевком. Удары возобновились.

Костя попробовал перекатиться на бок, чтобы видеть хоть что-нибудь. С третьей или четвертой попытки Малышеву удалось повернуться к разговаривающим, но вместо них он оказался лицом к лицу с еще одним связанным человеком. Вид его серьезно подорвал веру Кости в реальность происходящего.

На расстоянии вытянутой руки лежал красноармеец в потертом зимнем кожухе и шапке-ушанке. Загорелое обветренное крестьянское лицо, крепкие руки с обкусанными ногтями, стянутые кожаными путами на груди, и автоматный магазин времен Второй мировой рядом выглядели до крайности необычно и как бы даже немного потусторонне. Особенно потрясло Костю то, что затертый кожух красноармейца (это летом-то!) совсем не выглядел маскарадным костюмом.

«Ерунда какая-то, – пронеслось в голове. – Кино, что ли? Да я, наверное, в декорации влез какие-то. – Мозг старательно искал логические объяснения случившемуся. – Вылез через скалу в декорации, надумал секту себе – и пистолетом размахивать. Меня и бахнули по башке, чтобы не навредил кому. И пистолет забрали… И связали… на всякий случай, наверное».

Версия выглядела логичной.

Помутнение прошло. Сквозь дырки в потолке пробивались солнечные лучики. Пора было выбираться из этой ситуации и доказывать киношникам, что Костик – не обкурившийся дурик с волыной за пазухой.

Он постарался привлечь внимание.

– Эй, люди! Эй!! Я вас слышу. Подойдите сюда!

Звуки ударов прекратились.

Кто-то приблизился к Косте и рывком перевернул на спину.

Фотограф поперхнулся. За грудки его держало зеленокожее чудовище с мордой бабуина и красными безумными глазами. Клыки торчали из-за нижней губы.

– Ты х-хаво назвал людем, человек? – просипело создание, роняя на лицо Малышеву слюну.

В горле вопрошаемого мгновенно пересохло. Надо было что-то ответить, тем более что и чудовище замерло в ожидании, однако изо рта человека вырвался только нечленораздельный сип.

Костя начал вырываться, но тварь держала его крепко. Существо, походившее на гибрида обезьяны и персонажа « War Crafts», придвинуло морду ближе к Малышеву и, обдавая при каждом слове волной смрада из пасти, начало медленно повторять вопрос:

– Хаво ты людем назвал, чело… – Но договорить оно не успело. Из глубины зала раздался повелительный окрик, и чудище послушно отпустило Костю.

Спустя мгновение к замершему фотографу подошло еще одно странное существо. Будто вышедший из сказок не то волхв, не то друид. Низкого роста, сухощавый старичок в белом до пят балахоне из грубоватой холщовой ткани, подпоясанный наборным ремнем и с клюкой в руке.

– Ты-то будешь отвечать, воин? – Старичок задавал вопросы на довольно правильном русском, слегка растягивая слова, как эстонцы или латыши.

Малышев затравленно перевел взгляд с чудовища на волхва и кивнул головой.

– Хорошо, – удовлетворенно улыбнулся старичок. Сухие руки перехватили поудобней посох. – Ответь мне, воин, приходили ли на твою землю боги с небес? Может, ты слышал что-нибудь в легендах? Может, люди со звезд спускались к вам?

«Псих какой-то», – пронеслось в голове Константина. Происходящее явно не хотело входить в понятные рамки реальности и продолжало издеваться над нестойкой психикой горожанина.

– Где я и кто вы? – вместо ответа просипел он.

Старичок укоризненно по-доброму покачал головой.

– Это неправильный ответ. – Волхв слегка шевельнул кистью руки, и зеленокожее чудище, осклабившись, начало пинать Малышева в живот.

Уже второй удар попал в солнечное сплетение, и парень согнулся пополам от боли. Старичок остановил чудище и повторил вопрос:

– Были ли к вам визиты богов со звезд, воин? Может, вы сами начали летать к звездам?

Откашлявшись, Костя быстро замотал головой:

– Я скажу, скажу. Было, были. Прилетали, Малдер не даст соврать. И сами мы летали, только пока не дальше Луны. – Он перевернулся и посмотрел на заинтересованного старичка. – Только не бейте больше и скажите, где я?

Чудище попробовало опять начать бить связанного, но волхв придержал его. Медленно он обошел вокруг Малышева. Задумчиво причмокивая, кивнул и что-то сказал чудищу. То обиженно мяукнуло в ответ. Старичок повторил приказ уже громче, и монстра как ветром сдуло. Волхв опустился на корточки возле Кости:

– Расскажи мне, что ты знаешь о полетах к Луне.

Малышев понял, что пересказом «Икс-файлс» уже не обойтись. Память услужливо выдало фамилию Армстронга и историческую фразу о «маленьком шаге для человека, но большом прыжке для человечества». Но ерничать не тянуло, а факты поконкретней что-то не всплывали. Насчет того, где он и кто такие этот старичок с чудищем, Костя решил не спрашивать до поры до времени.

Слегка запинаясь, путая имена и даты, он за двадцать минут популярно пересказал историю космонавтики в СССР и США, отметил, весьма приблизительно, основные даты в освоении ближнего космоса и рассказал о планах путешествия на Марс.

Старичок выслушал его молча. Когда связанный фоторепортер закончил, разочарованно покачал головой:

– Это все не то, воин. – Волхв собирался с мыслями. – Скажи, были ли контакты у вас с другими людьми со звезд? Прилетельцев?

Теперь задумался Костя. Пересказывать байки дедку не хотелось. Не выглядел дедок с цепным Франкенштейном добрым свихнувшимся уфологом. Зато очень походил, строго говоря, на законченного психа и, судя по неестественно вытянутым зрачкам, изрядного наркомана, а может, даже и убийцу фотографов и красноармейцев.

Малышев начал издалека:

– Есть люди, которые говорят, что встречались с людьми с других планет и других звезд.

Старичок заинтересованно придвинулся. Но дослушать историю создания обществ поиска контактов со внеземными цивилизациями ему не дали. Юркий паренек, на вид пятнадцати-шестнадцати годков, позвякивая черненой кольчугой и длинным мечом, подбежал со спины волхва и взволнованно затараторил что-то. Говорил он неожиданно баритоном.

Связанному Косте не было видно лица прибежавшего, но эмоции на лице старичка менялись, как картинки. Видно, случилось что-то не очень приятное.

Волхв повернулся к Малышеву и удрученно крякнул:

– Плохо, что не удастся нам поговорить, воин. – Старичок покачал головой. – Ты начал рассказывать действительно интересные вещи.

Волхв задумчиво пошлепал губами и, приняв какое-то решение, встал:

– Прощай, воин.

Костя проводил глазами волхва, услышал, как хлопнула далекая дверь, и перевел взгляд на паренька в кольчуге. Оказалось, что это никакой не подросток, а взрослый мужичок невысокого роста с широкой грудью, крепкими руками, хотя и очень тонкими ногами.

Лицо воина было гладко выбрито и очень серьезно. После ухода старичка он быстро, молча осмотрел карманы и пояс Кости. После чего все с тем же серьезным выражением лица достал из ножен на поясе короткий кинжал и нагнулся к лежащему.

– Ты что делать собрался? – Костя не был уверен, что услышит ответ, но не задать вопрос не мог.

Вместо ответа мужичок коротко взмахнул рукой, всаживая кинжал в грудь Кости. Все выглядело настолько обыденно, что тот даже не успел испугаться или среагировать как-то иначе. За него это сделали другие.

За долю секунды, которая отделяла отточенное лезвие от груди фотографа, кто-то молча обрушился на спину мужичка, свалив его с ног. Костя закрутился юлой и перевернулся.

На полу, извиваясь, душили друг друга неудавшийся убийца и связанный красноармеец. Симпатии Малышева, учитывая сложившуюся ситуацию, были однозначны. Улучив момент, когда голова удушаемого, но размахивающего кинжалом тонконогого воина оказалась поблизости, он со всей силы врезал по ней связанными ногами. Обладатель кольчуги обмяк и затих.

Красноармеец, шумно дыша, откатился в сторону, для верности напоследок двинув противника головой об пол.

Теперь они с Костей рассматривали друг друга.

Красноармеец заговорил первым. Медленно выговаривая слова, как будто обращаясь к больному или слабоумному, он произнес, ткнув себя кулаком в грудь:

– Захар. Пригодько. Рот-фронт. СССР, – и ожидающе замолк.

Костя, подумав секунду, ответил:

– Костя. Малышев. Москва. Россия, – и тоже замолк.

Реакция красноармейца, которого, по-видимому, звали Захар, была понятной.