Моя шоколадная беби Степнова Ольга

– Слушай, – она помчалась за ним в коридор, – я не хотела тебя обидеть! – Из недр сумки она выхватила кошелек, из кошелька сто долларов. – Возьми вот, на проезд, на кофеек, на...

Глубочайшее оскорбление на лице Алика так резко сменилось на величайшее изумление, что показалось, будто с лица свалилась одна маска, а под ней оказалась другая.

– Ну, извини, – Катерина убрала бумажку обратно в кошелек. Черт, как сложно с этими «стильными юношами».

– Спасибо, Катерина Ивановна. Теперь я буду знать, сколько стою, как «приключение». Кстати, меня зовут Игорь.

Он ловко справился с замком, мелькнул широкой спиной и помчался вниз по ступенькам.

Катерина Ивановна?! Так ее называют только сотрудники-подчиненые.

– Стой! – заорала Катя, свесившись в лестничный пролет. Но он был блестящий бегун – его уже след простыл. Сколько ему? Двадцать три? Возраст и внешность его козырная карта, немудрено такого перепутать с моделью. Черт. И стоит он уж никак не сотню долларов за ночь.

– Надеюсь, парень, ты не из моего отдела, – пробормотала Катерина, продолжая висеть на перилах и всматриваться в бездонную пропасть пролета.

Она выбрала красное платье. Красное – потому что в Катином представлении это был цвет удачи, цвет радости, это был ЕЁ цвет. А еще – потому что все платья в ее гардеробе были красные. Ну, или почти все. Затесались случайно парочка белых, купленных в состоянии жесточайшего депресняка. Она выбрала платье, где полы взахлест набегали одна на другую. При каждом движении они разлетались, заставляя длинные, темные ноги мелькать и дразнить среднестатистического московского обывателя.

День набирал обороты в заведенном порядке. Кофе, пятнадцать минут перед зеркалом – только с таким цветом кожи можно позволить себе дискотечно-блестящие тени и оранжевую помаду. Да, оранжевую, потому что повторять на губах цвет платья провинциально и пошло.

Выскочив из лифта на первом этаже, она как всегда повстречала Майкла. Как всегда, Майкл попросил двадцать рублей, и как всегда, Катерина дала. Трудно отказать человеку, который смотрит на тебя как на богиню. А что для богини двадцать рублей?! Майклу было шестнадцать, его родители пропадали где-то в Африке, зарабатывая на жизнь, а бабушка, на чьем попечении он остался, держала парня в таких финансовых тисках, что до школы ему приходилось шагать две остановки пешком, вместо того, чтобы проехать их на автобусе. Так, во всяком случае, он уверял.

– Кать, я заработаю и отдам, – прошептал Майкл, засунув две десятки в карман. Он ослепительно улыбнулся улыбкой «хорошего мальчика» и умчался, хлопнув парадной дверью.

– Ох, Катерина Ивановна, – вздохнула громко Верка-лифтерша в своем «аквариуме», – и зачем вы пацана деньгами снабжаете? Ведь ни на что хорошее не потратит! Пиво, курево, не дай бог, наркотики!

– Что ты, Вера, какие наркотики? Он до школы доехать не может, бабка денег не дает, говорит, ногами добежишь!

– Какая школа, Катерина Ивановна! – лифтерша хлопнула себя короткими ручками по толстым бокам. – Да июнь месяц на дворе! Каникулы давно!

Катерина рассмеялась и побежала к двери.

– Эй, – закричала вслед Верка, – а это парень смуглявый не от тебя сегодня выходил? Потерял он кое-что...

– Что?! – Катерина вприпрыжку вернулась к «аквариуму». – Что потерял?

– Да вот, – Верка пухлой рукой просунула в окошко черную лайковую перчатку.

– Перчатка? – удивилась Катерина.

– Вот и я говорю, июнь месяц на дворе. Зачем твоему... хахалю перчатки?

– Это не его, – Катерина решительно впихнула перчатку обратно в застекленное пространство.

– Нет, его!

– Нет, не его.

– Да его, его! – Верка покраснела от обиды и вытолкнула перчатку наружу. – Я же не слепая, и не сумасшедшая! Он по лестнице как метеор пронесся, а из штанов у него, из джинсов то есть, вывалилось это ... изделие.

Катерина пожала плечами, закинула перчатку в сумочку и пошла к двери.

– Эй, Катерина Ивановна, – не унималась Верка, – вы этим своим ... хахалям скажите, что у нас дом приличный, лифты работают, а то где это видано, шестнадцать этажей козлом скакать! Пусть даже и вниз...

«Мустанг» завелся с пол-оборота, как и полагается заводиться спортивным машинам. Он был хоть и старенький, но «Мустанг»! А еще он был восхитительно красного цвета!

На пробки в дороге было потрачено положенных полтора часа. Вынужденные простои Катерина переживала тяжко: елозила за рулем, постукивала по нему кулаками, и даже пританцовывала сидя, если по радио звучала подходящая музыка. Сегодня, как на зло, в эфире попадалось одно занудство. Катерина, потерзав приемник, выключила его, еще на один слой накрасила ресницы и губы, посигналила громко – просто так, чтобы спустить пар, прочитала по губам водителей, сидящих в соседних машинах «идиотка» и «дура».

В общем, все как всегда: тихой сапой добралась до работы, пообещав себе, что завтра непременно попробует доехать сюда на метро.

Секретарша Алла стрельнула на нее подведенным глазом, в глазу читалась насмешка – опять в красном! Алла стояла на стуле и поливала цветы на высоком шкафу. Она очень жалела, что шеф у нее не мужчина. Любой мужик бы сейчас обалдел от ее изгибов, подчеркнутых одеждой и позой. Катерина же скользнула по ней равнодушно-веселым взглядом, и Алла почувствовала себя бледной молью.

– Катерина Ивановна, звонили из центра наружной рекламы, из компании «Олдис», из группы «ГФ», из журнала «Образ», из...

Алла была хорошей секретаршей, она не только записывала, но и наизусть помнила, кто звонил.

– Спасибо, Алла. Я опять опоздала. Пробки!

Катерина открыла свой кабинет, прошла к столу, отшвырнув сумку в кресло.

– Кофе, Алла! Умоляю!

Алла усмехнулась. Катерина Ивановна, как всегда, не приказывает, не просит, а умоляет, позволяя чувствовать себя не секретаршей, а благодетельницей.

– Кофе? – как обычно переспросила Алла. Начинался хорошо заученный утренний диалог. Жаль, что Катерина Ивановна не стройный молодой мулат, который не знает, куда деть свой темперамент. Впрочем, она и так не знает, куда его деть.

– Ну... или чай... Стой! Нет, кофе!

– Катерина Ивановна, вы говорили, вам врач сказал...

– Сказал. Кофе вымывает калий из организма. Столько, сколько я пью, его пить нельзя.

– Вот видите! Чай, – отрезала Алла, крутанулась на каблуках и пошла шагом караульного к двери.

– Кофе! – шарахнула Катерина кулаком по столу.

– Врач!

– Господи, – взмолилась опять Катерина, – ты бы видела этого врача! Маленький, тощенький, синенький, мешки под глазами, пузыри на коленках! По-моему, он просто позавидовал моему цветущему виду и решил подпортить мне жизнь. Заявил про спайки в бронхах, плохие анализы, запретил пить кофе и курить. Кофе! И побыстрее. – Катерина достала из ящика стола сигареты и закурила, вдыхая дым с жадным удовольствием.

Алла кивнула, зацокала каблуками, но у двери остановилась.

– Катерина Ивановна, а пузыри на коленках – это от чего?

Катерина с трудом поняла, о чем она и рассмеялась:

– А пузыри, Алла, это от сидячей жизни. Все пузыри всегда от сидячей жизни, а не от вредных привычек!

Крепкий кофе пьянил как коньяк. Вторая сигарета навеяла мысли об отпуске: пора бы осуществить давнюю мечту и скататься в Египет. Пять лет работы без продыха – такого не стоит ни одна, даже самая любимая работа.

Очень насущным на данный момент было бы организовать совещание сотрудников отдела креативных разработок, который Катерина возглавляла, но... Какое-то беспокойство поселилось в душе, какой-то сверлящий дискомфорт – как когда оденешь неудобные туфли и понять не можешь, что это обувь трет, а не жизнь пошла под откос.

Катерина любила свою работу. Рекламное агентство с названием, больше подходящим для мужского журнала – «Андрей», стало в большей степени домом, чем квартира на шестнадцатом этаже. Абсолютного счастья заниматься любимым делом за хорошие деньги ничего и никогда не нарушало. И вдруг – страх перед необходимостью собрать совещание. Катерина честно, и для порядка вслух задала себе вопрос: «Почему?» Подумала, снова закурила и также вслух ответила:

– Чертова перчатка!

Среди сотрудников обязательно окажется новенький. Он усмехнется еле заметно, вальяжно откинется на спинку стула, и в глазах его она прочитает «зюзик». Отвратительная привычка у генерального пополнять штат молодежью примерно раз в полгода. Отвратительная привычка у Катерины – не запоминать мужских лиц. Она вытряхнула из сумки содержимое и из развала косметики, ключей и документов вытянула перчатку. Черная. Кожаная. Но самое странное – весьма потасканная. Такой предмет не к лицу «стильному юноше», да еще в жарком июне месяце. Это не его перчатка. Катерина отшвырнула ее в мусорную корзину, и она органично вписалась в антураж из мятых бумаг. Старым вещам – путь на помойку. Она ткнула пальцем в кнопку селектора:

– Алла, в одиннадцать всех ко мне! Совещание.

– Хорошо, Катерина Ивановна, – пропела Алла, – всех приглашу.

Это «всех приглашу» Катерину добило.

– К черту все совещания! Алла, зайди ко мне!

– Хорошо, Катерина Ивановна, – Алла тоном сумела показать, что осуждает такую непоследовательность. Она вошла в кабинет, еще договаривая селекторную фразу.

– Алла, ты все про всех знаешь.

– Ну, не все и не про всех, Катерина Ивановна!

– Высокий, смуглый, черноволосый парень, недавно устроился к нам на работу, зовут Игорь... черт, или Дима – кто он?

– Что значит – кто?..

– Это значит, кем и в каком отделе он числится, и как давно устроился.

– Так Игорь, или Дима?

– Игорь.

Алла поморщила идеальный нос.

– Игоря в нашем агентстве нет.

– Нет?

– Нет.

– Черт. А Дима? Высокий, смуглый, черноволосый. Устроился совсем недавно.

– Дим в агентстве четверо. Но все они невысокие, не смуглые, не черноволосые и работают очень давно.

– Ну да, ну да, не высокие, не смуглые, и действительно работают очень давно, – Катерина носком туфли задвинула корзину с мусором поглубже под стол и полюбовалась своей длинной ногой в разрезе платья.

Жаль, что у нее секретарша, а не секретарь, и он не сходит с ума по ее темному, сильному телу.

– А ты ничего не путаешь?

– Катерина Ивановна, если бы у нас появился высокий, черноволосый парень, даже в качестве сантехника или электрика, я бы заметила.

– Да уж, ты бы заметила.

– Что вы имеете в виду?

– А ты – что?..

– В мои обязанности входит знать всех сотрудников нашего агентства.

– Ну вот, я то же самое и говорю!

– Совещание собирать? – сухо осведомилась Алла и Катерина подумала, что она очень плохой начальник, раз секретарша позволяет себе такой тон.

– К черту все совещания. Я ухожу в отпуск. И уезжаю в Египет.

– А как же...

– Я не отдыхала пять лет. У меня спайки в бронхах и плохие анализы.

– А...

– Вызови Верещагина, я передам ему дела.

– Но...

– И учти, я использую отпуск за все пять лет. Так что вы уж тут... притирайтесь.

– Катерина Ивановна!

– Креативным директором сможет быть даже кретин. Это тебе не бухгалтерия. Верещагин справится.

– Генеральный вас не отпустит!

Катерина расхохоталась. Она хохотала долго, не стесняясь показывать две идеальной формы подковы из белых ровных зубов.

Ну вот, а Андрей Андреевич уверял ее, что про их отношения уже судачит все агентство. Но раз даже Алла, которая знает все и про всех, считает, что генеральный может ее не отпустить, значит, их конспиративным маневрам можно поставить пять.

– Генеральный меня отпустит. Готовь заявление.

Алла развернулась и чересчур прямой спиной дала понять, что не одобряет Катерину Ивановну за бабские капризы и непоследовательность.

Генеральный, увидев заявление Катерины, схватился за голову.

– Солнце! – заорал он. – Без ножа режешь! Какой отпуск?! Через неделю «Олдису» сдавать план рекламной кампании, нужно провести массу презентаций, какой отпуск, солнце?!

– Я передам дела Верещагину, он справится. – Катерина присела на подоконник, задрала подол и стала рассматривать свою коленку.

Андрей Андреевич приложил руку к тому месту, где по идее должно биться сердце, но у него начинался упругий, круглый живот. Морщась, он потер это место, и было непонятно, что его беспокоит: сердце или желудок. Он погримасничал вдоволь, изображая, как чужие капризы сводят его в могилу, потом подскочил к Катерине и одернул на ней подол. Коленка скрылась под красным шелком.

– Верещагин – кретин и никудышный организатор! У него нет пространственного мышления, нет абстрактного мышления, у него нет вообще никакого мышления!

– Хорошо, выдвигай свою кандидатуру! – Катерина подтянула подол к бедру и помахала ногой почти у его носа.

– Ты!!! Ты, Солнце, незаменимый, талантливый креативщик! Ты умный организатор и отличный руководитель! – Он снова потер то ли сердце, то ли живот и занавесил Катеринину ногу, стараясь на нее не смотреть.

– Ну, хорошо! – Катерина встала и потянулась, закинув руки над головой. – Ладно, Андрей Андреич, буду пахать, как негра!

– Ну, Солнце! Хочешь, осенью, после ноябрьских праздников, отпущу тебя на два месяца?!

– После ноябрьских – это зима, – с притворной тоской сказала Катерина и присела на край директорского стола.

– Зима – не зима, поедешь в теплые страны, – генеральный уселся в свое кресло и вперился взглядом в Катеринины коленки. Коленки были хороши – блестящие, темные, с горчинкой на вкус, как настоящий шоколад. Он знал. Сегодня вторник, мой день, подумал он, а вслух сказал:

– Я заскочу вечером в девять, как обычно.

– Не получится, – усмехнулась Катерина и потрепала его по блестящей лысинке. – Не получится, пупсик. Мне нужен отпуск и масса свободного времени, чтобы заняться собой. А в девять у меня уже не будет сил ни на что, я очень устала.

Генеральный вновь подивился тому, какую власть имеет над ним эта темнокожая женщина. Как только он видит ее, сердце дает сбой, проваливается куда-то в желудок, бухает там, как молот, мешает дышать и мешает думать. Пахнет от нее чем-то особенным, белые бабы так не пахнут. Если не выполнить сейчас ее просьбу, он лишится трех дней в неделю – его дней, которые он ничем не сможет заменить, как наркоман ничем не может заменить героин. И она это знает, стерва. Еще эта стерва знает, что без работы она не останется, потому что талантливых рекламщиков не так много, как трендят об этом сами рекламщики, а то, что модно сейчас называть «креативом», и вообще немногим доступно.

Андрей Андреевич пощупал снова то место, где молотило сердце, прикинул все «за» и «против», вздохнул тяжело и сказал:

– Ладно, Катерина Ивановна, будет тебе отпуск. За все пять лет. Но сегодня мой день! – Он рывком задрал красный подол и вцепился губами в темную кожу. Катерина заулыбалась, глядя как солнце бликует на ровной поверхности лысины. Она знала, лысина пахнет шампунем, табаком, и каким-то китайским лекарством, которое он регулярно втирал, в надежде, что вновь обретет шевелюру.

Секс – такая безделица, ломаный грош, и если этим грошом можно платить за разрешение больших и маленьких своих проблем, да с удовольствием!

Без проблем. От нее не убудет.

Отпуск! Катерина влетела в свой кабинет, быстренько вызвала Верещагина и потратила полчаса на инструктаж. Юный Верещагин смутился, удивился, но кресло ее занял с видимым удовольствием.

Отпуск!! Катерина с трудом удержалась, чтобы не попрыгать к двери на одной ноге.

– Катерина Ивановна, – окликнул ее Верещагин, – это ваше?

Ей очень не хотелось задерживаться, но пришлось оглянуться. Верещагин довольно брезгливо, двумя пальцами, держал черную перчатку.

– За компьютером лежала, – объяснил он.

Катерина вернулась, заглянула под стол – мусора не было. Пока она была у генерального, Любаша сделала уборку. Перчатка показалась ей достаточно «приличной», чтобы отправить ее на помойку. Любаша часто так делала – вытаскивала из корзины «приличные», на ее взгляд, вещи и водворяла Катерине на стол. Катерина сначала возмущалась, но потом перестала, поняв, что люди, пережившие войну, никогда не смогут выбросить чашку с отбитым краем, или «почти целую» ручку. Катерина попросила Любу забирать «приличные» вещи домой, но та гордо заявила, что ей «чужого не надо» и продолжала складировать за компьютером разный мусор.

– Вот привязалась! – засмеялась Катя, имея в виду перчатку, а не Любашу.

Она сунула перчатку в сумку, решив, что выбросит ее по дороге в урну.

Отпуск!!! Катерина все же не удержалась и поскакала по лестнице на одной ноге, благо, в курилке никого не было. На выходе она запуталась в турникете-вертушке, больно ударилась ногой о железные трубы, засмеялась и сделала еще одну попытку проскользнуть между металлическими «зубами».

Краем глаза она вдруг заметила в будке охранника: смуглая кожа, темные волосы.

– Так ты охранник! – рассмеялась Катерина, наклонив к окошку кудрявую голову. – А откуда ты знаешь мое отчество?

– Помилуй, зюзик! – он в улыбке показал безупречные зубы. – Да ты каждый день мне пропуск под нос суешь! Да и на празднике тебя вчера все Катериниванили!

– А какого черта ты на презентации делал?

– Так ваш главный распорядился дополнительную охрану в штатском в зал запустить. В виду сложной криминогенной обстановки и многолюдности мероприятия. Охранял я там, Катерина Ивановна!

– Ясно. И на старуху бывает...

– Ты не старуха, зюзик. Умыла ты меня баксами-то! Я потом пожалел, что не взял. Взыграла вдруг гордая грузинская кровь.

Катерина вздохнула. Паника отменялась. Он оказался не ее сотрудник, не ее подчиненный. Можно было не дрейфить и собирать совещание. Можно было не торопиться с отпуском. Зимой в Египте даже лучше, ведь летом в Африке от жары можно сдохнуть даже с черной кожей.

Катерина отрыла в сумке перчатку и сунула в окошко.

– Ты кое-что у меня потерял.

Парень помял пальцами старую кожу и выкинул перчатку наружу.

– Я не ношу летом перчатки, зюзик! Ищи среди тех, кому плачено баксами, а я с голыми руками на дело хожу и с чистыми помыслами. – Он захохотал, довольный своим остроумием.

– Не смей называть меня зюзик. Эта перчатка твоя, она вывалилась из твоих штанов, когда ты катапультировался с шестнадцатого этажа. Лифтерша видела.

– Слушай, – обрадовался вдруг юноша с гордой грузинской кровью, – а ведь и правда в штанине что-то болталось! Но эта перчатка не моя, зю... Катерина Ивановна! Мои джинсы в кресле лежали, а там много чего валялось. Легкий беспорядок только украшает жилище одинокой женщины. Наверное, ее забыл кто-то из твоих... бывших, а она в мою штанину завалилась. И потом, – он выхватил перчатку из рук Катерины, – размерчик-то не мой!

Перчатка действительно была ему мала. Она застряла на его руке, образовав перепонки между пальцами.

Катерина вздохнула тяжко и в который раз твердо решила: пора завязывать со случайными связями. Запихнув в сумку перчатку, она протиснулась сквозь вертушку.

– Эй, так я зайду вечерком. Бесплатно! – Он не спрашивал, он утверждал.

– Ты съеденный кусок. Отвянь и забудь, – крикнула Катерина уже из-за дверей.

Отпуск. Она завела машину. Что теперь делать? Что нужно делать в отпуске одинокой, молодой, умной и небедной женщине, которая не умеет отдыхать?

Впрочем, однажды она была вынуждена бездельничать. Только вспоминать об этом тяжело, неприятно и больно. Так больно, что душит за горло отвратительный спазм, а в глазах появляются слезы.

Там был белый потолок, синие стены, железная кровать и белье, которое постоянно пачкалось кровью, сколько бы перевязок ей не делали. Она очень надеялась тогда, что умрет, и даже крикнула как-то врачу, или кто он там был – в халате, шапочке и повязке, – чтобы он не мешал умирать, а врач, или кто он там был, заорал:

– Заткнись, дура! Ты не имеешь права сдохнуть после того, что мы для тебя сделали! Да все отделение из-за тебя не спит, не ест, дома не бывает! Все, кто может, кровь сдает! Ты не имеешь человеческого права! – Он проорал все это и неожиданно погладил ее по голове. Катя тогда вдруг подумала, что голова, наверное, грязная и неприятная на ощупь. Это была первая мысль не о смерти, а о жизни. Больше она никогда не говорила вслух, что хотела бы умереть, но думала об этом постоянно. Особенно после того, как другой врач, тоже в шапочке и повязке, ища глазами что-то на потолке, сказал, что у нее никогда не будет детей. Катерина тогда не очень хорошо поняла, что он имеет в виду, и тоже стала рассматривать потолок, удивляясь тому, что там можно рассматривать. А когда поняла... жизнь кончилась второй раз. Первый раз она кончилась, когда Катерина поняла, что лежит, истекая кровью в редком лесочке, среди пожухлой травы, на холодной земле, а Сытов, ее Сытов, сел в машину, нажал на газ и уехал.

Жизнь кончилась, а тело начало выздоравливать. Как все вокруг радовались! Врач, другой врач, завотделением, медсестры и даже санитарка, которая таскала судно и протирала тумбочку марлевой тряпочкой. На Катерину приходили смотреть врачи из других отделений:

– Надо же, совсем девочка! Негритяночка! Ранение, несовместимое с жизнью! И выжила! А ведь у нас в районной больнице ни оборудования, ни хороших лекарств! Сколько дали тому шабашнику, который стрелял? Пятнадцать?! Надо же! Казнить таких надо!

Катерина вовсе не была согласна, что казнить таких надо. Выстрелить в человека с пьяных глаз – не самый большой грех. Самый большой грех... но и за это казнить не надо. Ведь выжила же она, девочка, негритяночка, вот только детей...

Она стала много плакать, как только смогла плакать. К ней даже пригласили еще какого-то врача, который тихим голосом расспрашивал про детдомовское детство и заставлял рисовать какие-то картинки. А потом она вдруг успокоилась. Она простила, постаралась все забыть, а на тонкую субстанцию, которую принято называть «душой», навесила большой амбарный замок. Нет, десять амбарных замков.

Шут с ними, с детьми. В жизни есть много других радостей.

Свой личный праздник – два месяца безделья, Катерина решила отпраздновать в кафе. Первый шаг в познании полной свободы – завалиться утром в кафе, и в то время, когда остальные потребляют в офисах растворимый суррогат, заказать себе чашку эспрессо.

– У нас большой выбор: латэ, мачиато, каппучино, – заученно защебетала вышколенная девушка, от юности которой у Катерины почему-то зарябило в глазах и появилось чувство снисхождения. Может, это и есть материнское чувство?

– Я никогда не пью кофе с молоком, – Катерина постаралась помягче сказать фразу, которую всегда говорила резко.

– Извините, – почему-то покраснела девушка, будто обязана была знать, что очаровательные темнокожие женщины в красных платьях и с оранжевыми губами никогда не закажут себе латэ. – Эспрессо?.. – неуверенно спросила она, боясь снова попасть впросак.

– Двойной, – кивнула Катерина, отметив, что у девушки акриловые ногти с нелепым рисунком и слишком худые ноги.

Нет, это не есть материнское чувство.

В кафе никого не было. Только на неком подобии застекленного подиума, за дальним столиком маячил одинокий господин. Катерина достала зеркальце и, делая вид, что красит губы, стала ловить его отражение.

Для буднего летнего утра господин был неподобающим образом одет. Темный костюм, белая рубашка, вместо галстука – бабочка. Катерина хмыкнула, и помада неровно легла на губы, которые и без помады были хороши – четкий контур, объем, который никак не нуждался в модном нынче увеличении. Губы были хороши, и Катерина стала пальцами стирать помаду, заинтересовав этим действием господина. Она видела в зеркальце, как он смотрит на нее через застекление, и знала: он прилип к ней глазами надолго, она ему нравится в своем красном платье, со своей темной кожей, роскошными губами и оранжевыми пальцами. Она – восхитительное зрелище для господина, по какой-то причине нацепившего с утра бабочку. Катя взяла салфетку и стала стирать помаду с рук, вспомнив почему-то любимое выражение их штатного фотографа, которым он сопровождал любую съемку. «Эротичнее!» – кричал всегда Алексей, и было трудно понять, что он имеет в виду.

Девушка принесла кофе, и Катерина задумалась, не заказать ли коктейль. Ведь лето. Отпуск. Она выглядит как Наоми Кэмпбелл на обложке журнала. Нет, лучше. Эротичнее! Пока она раздумывала, девушка, мелькнув ножками-спичками исчезла. Вот если бы у Кати была дочка, она бы ей объяснила, как одеваться так, чтобы превратить недостатки в достоинства. Но у Кати никогда не будет дочки и пора перестать прикидывать на себя чужой наряд – шкуру мамочки.

Говорят, есть два типа женщин – мать и Клеопатра. Матери пестуют свое потомство, Клеопатры сводят с ума мужчин. Говорят, что эти качества вместе не уживаются. Быть Клеопатрой Катерине нравилось, и только чистое любопытство заставляло ее иногда думать о том, что чувствуют и как живут «мамашки».

Они не носят маленьких сумочек, где только зеркальце, помада и пудреница. Они таскают сумищи, бока которых трещат от напора продуктов, и не всегда они прут эту ношу лишь до машины. Частенько они спускаются с нею в метро, поднимаются на высокие этажи. Они маются с неудобными колясками на московских улицах, где ничего для этих колясок не приспособлено, они плохо накрашены, у них беспокойные, тревожные лица, которые трудно назвать счастливыми. «Трудно», – каждый раз убеждала себя Катерина, при случае старавшаяся заглянуть в чужую коляску.

– Мадам любит горький кофе? Кофе без сахара, молока, и даже без минеральной воды? – Он произнес это по-английски и был в этом неоригинален. Попробовал хотя бы французский. Впрочем, он мог и не знать французского.

– Мадам любит, мадам любит, – пробормотала Катерина тоже по-английски, потому что так и не выучила французского.

Она знала, он стоит у нее за спиной в темном костюме, белой рубашке и бабочке, невесть откуда приземлившейся с утра на дорогой прикид. У него черные волосы, профиль полководца, и возраст, позволяющий думать об опыте, такте и хорошем достатке.

– Разрешите составить компанию?.. – это было плоско, совсем не подходило к бабочке, но Катерина кивнула.

– Валяйте, – без церемоний, на русском сказала она.

– О? – удивился он. – Вы учились в России?

– Нет более российского продукта, чем я, – засмеялась Катя. – Цвет кожи только подтверждает это. У всех истинно русских есть свой прадедушка Ганнибал.

Он сел напротив и вежливо рассмеялся, давая понять, что оценил ее шутку. Вверху, над его головой, был закреплен телевизор, и в отличие от других таких заведений, он был настроен не на музыкальный канал, а на информационный. Шли новости, и какой-то дядька, очень похожий на подсевшего господина, витиевато рассуждал о налогообложении. Катерина мысленно пририсовала дядьке бабочку вместо галстука. Получилось смешно – бабочка не шла к гневным рассуждениям о налогах. Катерина рассмеялась.

– Слушайте, так вас и зовут-то, наверное, Таня?! – продолжал быть плоским господин.

– Мы знакомимся? – Катерина перестала улыбаться и пожалела, что спровоцировала этот инцидент.

– Вы разрешили составить вам компанию, – вежливо напомнил господин.

– Катерина Ивановна.

– Роберт. Тоже Иванович.

Кофе показался излишне горьким, утро не таким уж и солнечным, а господин, при ближайшем рассмотрении оказался изрядно посечен молью: седые виски, костюмчику сезона три, бабочка – глупый фарс.

«Ты ездишь на старой „Мазде“ с правым рулем, у тебя бэушный мобильник, растолстевшая жена, и дети, которые сосут кровь, – поставила диагноз Катерина. – Наверное, ты отправил жену в подмосковный санаторий, а сам решил взять от жизни то, что тебе полагается. И тут – я. Наоми Кэмпбелл. Нет, лучше. Катерина Ивановна».

Телевизор над его головой мерцал, и ведущий выдал нарочито многозначительно:

– А теперь криминальные новости.

Катерина никогда не смотрела телевизор. Голубой экран представлял основную угрозу ее легкой и беззаботной жизни. Только там она могла увидеть человека, при виде которого могло остановиться ее сердце... Она надеялась, что только там.

– Катенька, я закажу вам коктейль?

– Спасибо, но я за рулем.

Третьим собеседником оказался телевизор.

– Трое преступников вчера вечером совершили дерзкое ограбление центрального отделения «Приватбанка».

– Хорошо, тогда пирожное «Антре».

– Большое спасибо, но сладкое с утра – это лишнее.

– Как сообщает РИА «Новости» со ссылкой на источник в правоохранительных органах, трое неизвестных вошли в помещение банка и, угрожая пистолетом, сковали наручниками троих сотрудников банка и охранника.

– Вашей фигуре ничего не грозит! Попробуйте! Я сам привез рецепт из Италии!

– Вы?!

– Затем преступники потребовали от них открыть сейф. Однако служащие отказались подчиниться налетчикам.

– Я лично езжу по всемирно известным кондитерским и собираю рецепты. Вам не повредят ни взбитые сливки, ни шоколадный крем! Мои девочки научились отлично готовить «Антре». Лучше чем в Риме!

– Ваши девочки?

– Тогда неизвестные стали сами искать ключи от сейфа, и тут между ними возникла ссора.

– Мои! Это мое кафе!

– Ваше?!

– Ну да. – Он был доволен произведенным эффектом.

– Один из грабителей выстрелил в сотрудницу банка.

– Давайте ваше римское пирожное, Роберт, тоже Иванович!

– Галочка, нам «Антре»!

Не такой уж у него и потрепанный вид. Седые виски – импозантны, бабочка – прихоть небедного, костюмчик тянет на тысячу баксов.

– Другой нападавший попытался остановить расправу над служащими, но сам получил от своих подельников пулю в живот.