Олимп Симмонс Дэн

– Разница была, – добавил он, – но не такая большая.

– Вы не замечали большой разницы, доктор Хокенберри, потому что сила тяжести на Марсе, где вы прожили последние десять лет, а мы воюем последние восемь стандартных месяцев, составляет девяносто три целых восемьсот двадцать одну тысячную нормальной земной.

Хокенберри поразмыслил над услышанным.

– И что? – сказал он наконец. – Боги подправили силу тяжести, пока снабжали планету воздухом и океанами. Они ведь, в конце концов, боги.

– Они представляют собою нечто, – согласился Астиг/Че, – но только не то, чем кажутся.

– Неужели поменять силу тяжести на планете – такое большое дело? – спросил Хокенберри.

Наступила тишина. Хотя моравеки не переглядывались, Хокенберри чувствовал: сейчас они оживленно обсуждают по радио- или другой связи: «Как объяснить это идиоту-человеку?»

В конце концов Сума IV сказал:

– Это очень большое дело.

– Куда большее, чем терраформировать планету, подобную изначальному Марсу, менее чем за полтора столетия, – пискнул Чо Ли. – Что само по себе невозможно.

– Сила тяжести равна массе, – сказал Ретроград Синопессен.

– Правда? – Хокенберри понимал, каким дураком себя выставляет, однако ему было наплевать. – Я всегда думал, это то, что удерживает вещи внизу.

– Сила тяжести – это воздействие массы на пространство-время, – продолжал серебристый паук. – Плотность сегодняшнего Марса превышает плотность воды в три целых девяносто шесть сотых раза. Тогда как прежде – немногим больше ста лет назад, то есть до терраформирования, – это соотношение было три целых девяносто четыре сотых.

– Вроде как не очень большая разница, – сказал Хокенберри.

– Да, – подтвердил Астиг/Че. – И это никоим образом не объясняет увеличения силы тяжести почти на шестьдесят пять процентов.

– Кроме того, гравитация – это еще и ускорение, – музыкально вывел Чо Ли.

Вот теперь Хокенберри перестал что-либо понимать. Он пришел узнать о полете на Землю и выяснить, зачем он им нужен, а не выслушивать лекции, как особенно тупой восьмиклассник.

– Итак, неизвестно кто, но не боги изменили притяжение Марса, – сказал он. – И вы считаете, что это очень большое дело.

– Это действительно очень большое дело, доктор Хокенберри, – ответил Астиг/Че. – Кто бы или что бы ни изменило силу притяжения Марса, оно владеет квантовой гравитацией. Дыры… как их теперь называют… представляют собой квантовые туннели, которые тоже воздействуют на гравитацию.

– Кротовые норы, – сказал Хокенберри. – Про них я знаю…

«Из „Стар трека“», – подумал он, но вслух этого не сказал.

– Черные дыры, – добавил он. – И белые дыры.

На этом его терминологические познания закончились. Впрочем, даже далекие от физики люди вроде старого доктора Хокенберри к концу двадцатого века в целом представляли, что Вселенная полна кротовин, соединяющих далекие точки в этой и других галактиках, и что для путешествия по ним надо войти в черную дыру и выйти из белой. Или, может быть, наоборот.

Астиг/Че опять покачал головой, как Манмут:

– Не кротовые норы. Бран-дыры. От слова «мембрана». Судя по всему, постлюди с околоземной орбиты использовали черные дыры для создания очень недолговечных кротовин, но бран-дыры – это не кротовины. Как вы помните, между Илионом и Марсом осталась лишь одна бран-дыра, остальные утратили стабильность и пропали.

– Если бы вы попытались пройти сквозь кротовую нору или черную дыру, то сразу бы умерли, – вставил Чо Ли.

– Спагеттифицировались, – уточнил генерал Бех бен Ади со странным удовольствием в голосе.

– Спагеттификация означает… – начал Ретроград Синопессен.

– Спасибо, я в общих чертах понял, – сказал Хокенберри. – Короче говоря, изменение гравитации плюс появление квантовых бран-дыр делают противника страшнее, чем вы боялись.

– Да, – подтвердил Астиг/Че.

– И вы посылаете здоровенный корабль на Землю выяснить, кто сотворил эти дыры, терраформировал Марс и, возможно, создал богов.

– Да.

– И желаете, чтобы я полетел с вами.

– Да.

– Зачем? – спросил Хокенберри. – Что я могу?.. – Тут он осекся и прикоснулся к тяжелому кругляшу на цепочке, упрятанному под туникой. – Квит-медальон.

– Да, – сказал Астиг/Че.

– Когда вы только явились, то брали у меня эту штуку на целых шесть дней. Я уже не надеялся получить ее обратно. И вы взяли у меня кучу анализов… кровь, ДНК, полный набор. Я думал, вы наштамповали уже тысячу квит-медальонов.

– Если бы мы сумели изготовить хотя бы дюжину… полдюжины… да что там – одну копию, – прорычал генерал Бех бен Ади, – война с богами уже завершилась бы, а наши силы заняли бы Олимп.

– Скопировать квит-медальон невозможно, – сказал Чо Ли.

– Почему? – Голова у Хокенберри раскалывалась.

– Квит-медальон подогнан под ваше тело и разум, – сообщил Астиг/Че звучным голосом Джеймса Мейсона. – Или ваше тело и разум… подогнаны… для работы с медальоном.

Хокенберри обдумал услышанное, затем еще раз потрогал медальон и покачал головой:

– Как-то странно. Понимаете, это не штатное снаряжение схолиаста. Нам полагалось являться в условленные места, и боги сами квитировали нас на Олимп. Что-то вроде «Поднимай меня, Скотти»[9], если вы понимаете, о чем я. Хотя вряд ли…

– Мы вас отлично понимаем, – произнес трансформатор на серебристых паучьих лапках не толще миллиметра. – Обожаю этот сериал. Особенно исходную версию. У меня он весь записан… Мне всегда было интересно, существовала ли между капитаном Кирком и мистером Споком тайная физически-романтическая связь.

Хокенберри хотел было ответить, потом не стал.

– Послушайте… – сказал он наконец. – Афродита дала мне медальон, чтобы я шпионил за Афиной и убил ее. Но это было через девять лет после того, как я начал работать схолиастом и курсировать между Илионом и Олимпом. Как мое тело могли «подогнать» под медальон, когда никто не знал заранее, что…

Хокенберри остановился. Теперь, помимо головной боли, он чувствовал еще и дурноту. Может, что-то с воздухом?

– Вас изначально… реконструировали… для работы с этим квит-медальоном, – сказал Астиг/Че. – Точно так же, как богов запрограммировали квитироваться по собственной воле. Мы в этом уверены. Вероятно, ответ на вопрос «почему» находится на Земле либо на земной орбите в одном из сотен тысяч постчеловеческих устройств и городов.

Хокенберри откинулся на спинку стула. Когда все садились за стол, он отметил, что спинка есть только у его стула. В этом моравеки проявили удивительную заботу.

– Вот почему вы хотите взять меня в экспедицию. Чтоб я мог квитироваться с корабля, если что-то пойдет не так. Для вас я вроде сигнального буя, какие в мое время имелись на каждой подводной ядерной лодке. Их выбрасывали на поверхность, только если припрет.

– Да, – сказал Астиг/Че. – Именно поэтому мы просим вас отправиться с нами.

Хокенберри моргнул:

– Что ж, хотя бы честно… Этого у вас не отнимешь. Каковы цели экспедиции?

– Цель первая – разыскать источник квантовой энергии, – сказал Чо Ли. – И по возможности отключить. Он угрожает всей Солнечной системе.

– Цель вторая – установить контакт с любыми уцелевшими представителями человечества или постчеловечества на планете либо на ее орбите, дабы выяснить у них мотивы, стоящие за взаимоотношениями Олимпа и Трои, а также связанными с ними квантовыми манипуляциями, – добавил маслянисто-серый ганимедянин Сума IV.

– Цель третья – закартировать существующие и любые дополнительные скрытые квантовые туннели – бран-дыры – и проверить их на возможность использования для межпланетных или межзвездных путешествий, – сказал Ретроград Синопессен.

– Цель четвертая – найти инопланетные сущности, которые четырнадцать веков назад вторглись в нашу Солнечную систему, реальных богов за спинами карликов-олимпийцев, и призвать их к благоразумию, – изрек генерал Бех бен Ади, – а если уговоры не подействуют – уничтожить.

– Цель пятая, – негромко, по-британски растягивая слова, произнес Астиг/Че, – возвратить на Марс всю команду до единого моравека и человека… живыми и способными функционировать.

– Наконец хоть что-то в моем вкусе, – пробормотал Хокенберри.

Сердце у него стучало, а головная боль перешла в мигрень, какой у него не случалось со времен магистратуры – самой тяжкой полосы его прошлой жизни. Он встал.

Моравеки сразу же поднялись.

– Сколько у меня времени на размышления? – спросил Хокенберри. – Если собираетесь лететь через час, то я не с вами. Мне надо как следует все обдумать.

– На подготовку и оснащение судна уйдет еще двое суток, – сказал Астиг/Че. – Хотите подождать здесь? Мы оборудовали для вас удобное место в тихом уголке…

– Я хочу вернуться в Трою, – перебил Хокенберри. – Там лучше думается.

– Мы подготовим шершень к немедленной отправке, – ответил Астиг/Че. – Только, боюсь, на Илионской равнине сейчас не очень спокойно, судя по данным, которые поступают по мониторам.

– Ну вот, так всегда, – сказал Хокенберри. – Стоит отлучиться на пару часов, пропустишь самое интересное.

– Не исключено, что события на Олимпе и в Трое увлекут вас настолько, что вам не захочется улетать, доктор Хокенберри, – произнес Ретроград Синопессен. – Я бы, безусловно, понял, если бы научный интерес к «Илиаде» вынудил вас остаться и продолжить наблюдения.

Хокенберри вздохнул и покачал раскалывающейся головой:

– Что бы ни происходило сейчас между Илионом и Олимпом, это уже точно не «Илиада». По большей части я настолько же беспомощен, как несчастная Кассандра.

Через выгнутую стену синего пузыря влетел шершень, завис над ними, затем беззвучно опустился и откинул трап. В проеме стоял Манмут.

Церемонно кивнув делегации моравеков, Хокенберри сказал:

– В ближайшие двое суток я сообщу вам о своем решении, – и пошел к трапу.

– Доктор Хокенберри! – окликнул его голос Джеймса Мейсона.

Хокенберри обернулся.

– Мы думаем взять в экспедицию одного грека или троянца, – сказал Астиг/Че. – И были бы очень признательны за совет.

– Зачем? – удивился Хокенберри. – В смысле, они же из бронзового века. Для чего вам тот, кто жил и умер за шесть тысяч лет до земной эпохи, куда вы направляетесь?

– Есть причины, – ответил Астиг/Че. – И все-таки чье имя первым приходит вам в голову?

«Елена Прекрасная, – подумал Хокенберри. – Подарите нам с ней романтический круиз на Землю, и полет окажется чертовски приятным». Он попробовал вообразить секс с Еленой в невесомости, но из-за головной боли не смог.

– Вам нужен воин? Герой?

– Не обязательно, – ответил генерал Бех бен Ади. – Мы берем с собой сто наших бойцов. Просто любой представитель эры Троянской войны, кто сможет принести какую-то пользу.

«Елена Прекрасная, – повторил про себя Хокенберри. – От нее большая…»

Он тряхнул головой и сказал:

– Лучше всего подойдет Ахиллес. Он, как вы знаете, неуязвим.

– Да, знаем, – подтвердил голосок Чо Ли. – Мы тайно исследовали его и выяснили причины этой, как вы выражаетесь, неуязвимости.

– Мать, богиня Фетида, окунула его в реку… – начал Хокенберри.

– Вообще-то, – перебил Ретроград Синопессен, – на самом деле кто-то… или что-то… до невозможности искривил квантово-вероятностную матрицу вокруг мистера Ахиллеса.

– Ладно, – сказал Хокенберри, не поняв в этой фразе ни единого слова. – Так вам нужен Ахиллес?

– Ахиллес вряд ли согласится полететь с нами, вы не находите, доктор Хокенберри? – спросил Астиг/Че.

– Э-э-э… да. А вы не можете его заставить?

– Полагаю, это повлечет за собой больше риска, чем все опасности экспедиции на третью планету, вместе взятые, – пророкотал генерал Бех бен Ади.

«Роквек с чувством юмора?» – удился Хокенберри, а вслух сказал:

– Если не Ахиллес, то кто?

– Мы надеялись, что вы кого-нибудь предложите. Кого-нибудь отважного, но умного. Восприимчивого исследователя. Способного к диалогу. Гибкую личность, как у вас говорят.

– Одиссей, – без колебаний ответил Хокенберри. – Вам нужен Одиссей.

– Думаете ли вы, что он согласится? – спросил Ретроград Синопессен.

Хокенберри набрал в грудь воздуха.

– Если скажете, что в конце дороги его ждет Пенелопа, он пойдет с вами в огонь и воду.

– Мы не можем ему солгать, – возразил Астиг/Че.

– Я смогу, – сказал Хокенберри. – С радостью. Не знаю, полечу ли я с вами, но уж компанию Одиссея я вам обеспечу.

– Будем весьма благодарны, – ответил Астиг/Че. – В течение сорока восьми часов сообщите нам, пожалуйста, что вы надумали. Мы с нетерпением ждем положительного ответа.

Европеанин протянул руку с довольно-таки гуманоидной ладонью.

Хокенберри пожал ее и следом за Манмутом забрался в шершень. Трап поднялся. Невидимое кресло приняло пассажира в объятия. Они вылетели из голубого пузыря.

14

Расхаживая в нетерпении и ярости перед тысячей лучших своих мирмидонцев по берегу у подножия Олимпа в ожидании, когда боги выставят очередного бойца, которого он убьет, быстроногий мужеубийца вспоминает первый месяц войны – время, которое троянцы и аргивяне по-прежнему называют Гневом Ахиллеса.

Тогда они квитировались с высот Олимпа легионами, эти боги, уверенные в своих энергетических полях и машинах, готовые прыгнуть в Медленное Время и спастись от ярости любого смертного, не ведая, что маленький механический народец – моравеки, новые союзники Ахиллеса, – припасли в ответ на божественные трюки собственные заклинания.

Аид, Арес и Гермес явились первыми, обрушились на боевые порядки троянцев и греков. Небо взорвалось. Силовые дуги полыхали огнем, так что вскоре ряды людей и богов превратились в купола, шпили и волны пламени. Море забурлило. Маленькие зеленые человечки бросились к своим фелюгам. Зевсова эгида содрогалась и подергивалась видимой рябью, поглощая мегатонный натиск моравеков.

Ахиллес смотрел только на Ареса и его соратников – закованного в черную бронзу багровоокого Аида и черноокого Гермеса в шипастых багровых доспехах.

– Научим смертных смерти! – вскричал Арес, бог войны, двенадцати футов ростом, устремляясь на аргивян.

Аид и Гермес ринулись за ним. Все три божественных копья не могли пролететь мимо цели.

Но все-таки пролетели. Ахиллесу не суждено было умереть в тот день. Как и в любой другой – от руки бога.

Одно бессмертное копье задело сильную правую руку быстроногого мужеубийцы, но даже не царапнуло его до крови. Второе вонзилось в красивый щит, однако выкованный богом слой поляризованного золота его блокировал. Третье отскочило от блестящего шлема, не оставив вмятины.

Три бога принялись метать ладонями силовые молнии. Нанополя Ахиллеса стряхивали миллионы вольт, как собака стряхивает воду.

Арес и Ахиллес столкнулись, точно две скалы, в ту самую минуту, когда две рати сошлись. Земля задрожала, сотни троянцев, греков и богов попадали с ног. Арес первым отступил на шаг. Он поднял свой красный меч, чтобы обезглавить смертного выскочку.

Ахиллес нырнул под клинок и пропорол бога войны насквозь. Его меч рассек божественные латы, вскрыл олимпийский живот, и золотой ихор хлынул равно на смертного и бессмертного. Божественные внутренности вывалились на красную марсианскую почву. Изумление не дало Аресу упасть, ярость – умереть. Он просто смотрел, как его кишки, разматываясь, выскальзывают из живота на землю.

Ахиллес вскинул руку, ухватил Ареса за шлем, рывком потянул его вниз и вперед. Человеческая слюна брызнула на идеальное лицо бога.

– Сам попробуй смерть, трусливый истукан!

Потом, работая, словно рыночный мясник в начале долгого дня, он отрубил Аресу кисти, ноги выше колен и руки у плеч.

Черный ревущий циклон заклубился вокруг тела; прочие боги смотрели ошалело, а голова Ареса продолжала вопить, даже когда Ахиллес уже отсек ее от туловища.

В ужасе от увиденного, но по-прежнему грозный, одинаково хорошо владеющий обеими руками, Гермес поднял второе копье.

Ахиллес метнулся вперед так быстро, что все решили, будто он телепортировался, ухватил божественное копье и рванул его на себя. Гермес потянул копье назад. Аид махнул мечом, целя Ахиллесу по коленям, но тот, высоко подпрыгнув, избежал удара черной углеродистой стали.

Так и не сумев вырвать копье, Гермес отпрыгнул назад и попытался квитироваться прочь.

Моравеки раскинули вокруг сражающихся свое поле. Никто не мог квант-телепортироваться, пока не закончится бой.

Гермес выхватил кривой и жуткий клинок. Ахиллес отрубил ему руку у локтя, и кисть, по-прежнему сжимавшая меч, упала на красную землю Марса.

– Пощады! – вскричал Гермес, бросаясь на колени и обнимая Ахиллеса за пояс. – Пощады, умоляю!

– Не дождешься, – сказал Ахиллес и разрубил бога на кучу дрожащих, истекающих ихором кусков.

Аид отступал; его багровые очи наполнились ужасом. Меж тем другие боги квитировались в ловушку сотнями. Их встречали Гектор с троянскими полководцами, Ахиллесовы мирмидонцы и все греческие герои. Защитное поле моравеков не позволяло богам квитироваться обратно. Впервые на чьей-либо памяти боги, полубоги, герои и смертные, ходячие легенды и рядовой состав бились, можно сказать, почти на равных.

Аид переместился в Медленное Время.

Планета перестала вращаться. Воздух сгустился. Волны застыли, круто изогнувшись над каменистым берегом. Птицы замерли на лету. Аид тяжело отдувался и рыгал. Никто из смертных не мог за ним последовать.

Ахиллес переместился в Медленное Время вслед за ним.

– Это… не… возможно… – прохрипел Аид в тягучей, точно сахарный сироп, атмосфере.

– Умри, Смерть! – крикнул Ахиллес и вонзил копье своего отца Пелея в божественное горло под черными нащечными пластинами шлема; золотая струя ихора медленно хлынула в воздух.

Ахиллес оттолкнул в сторону изукрашенный черный щит Аида и пронзил мечом живот и позвоночник бога смерти. Умирая, Аид успел нанести удар, который расколол бы горы. Черное лезвие скользнуло по груди героя, не задев его. Ахиллесу не суждено было погибнуть в этот день – и ни в какой день от руки бессмертного. А вот Аиду суждено было умереть в этот день, пусть и временно по человеческим меркам. Он тяжко рухнул на землю, и чернота заклубилась вокруг него, пока он не исчез в обсидиановом смерче.

Манипулируя новой нанотехнологией без всякого сознательного усилия, терзая и без того покореженные квантовые поля вероятностей, Ахиллес молниеносно покинул Медленное Время и влился в битву. Зевс квитировался с поля сражения. Другие олимпийцы бежали, от страха забыв поднять за собой эгиды. Магия моравеков, накачанная в кровь поутру, позволила Ахиллесу пробить их слабые энергетические щиты и устремиться в погоню по склонам Олимпа.

Тогда-то он и начал рубить богов и богинь по-настоящему.

Но это было в первые дни войны. Сегодня – через день после погребения Париса – ни один бог не вышел на бой.

Гектор – в Илионе, на троянской части фронта тихо; тысячами троянцев остался командовать младший брат Гектора Эней. Ахиллес совещается с ахейскими военачальниками, а также с моравекскими артиллеристами. Они обсуждают план атаки на Олимп.

Замысел прост. Ядерные и энергетические орудия моравеков активируют эгиду на нижних склонах, а тем временем Ахиллес и пять сотен лучших ахейцев на тридцати транспортных шершнях пробьются сквозь силовой щит примерно в тысяче лиг дальше, на другой стороне Олимпа, добегут до вершины и предадут богов огню и мечу в их собственных домах. Раненых ахейцев и тех, кто струсит биться в самой цитадели Зевса, шершни умчат обратно, как только исчезнет элемент неожиданности. Сам Ахиллес останется на вершине Олимпа, пока не превратит ее в покойницкую, а беломраморные храмы и жилища богов – в дымящиеся руины. В конце концов, когда-то, разгневавшись, Геракл в одиночку сокрушил стены Трои и захватил город, так отчего чертогам Олимпа быть нерушимыми?

Все утро Ахиллес ждал, что Агамемнон и его простоватый братец заявятся во главе оравы приспешников, чтобы вернуть себе власть над аргивской армией, снова втянуть людей в войну против людей и заручиться покровительством коварных, кровожадных богов. Однако бывший главнокомандующий с песьим взором и сердцем оленя пока не появлялся. Ахиллес решил убить его при первой же попытке мятежа. Его, рыжебородого юнца Менелая и любого, кто посмеет пойти за Атридами. Ахиллес уверен, что весть об обезлюдевших городах – всего лишь уловка Агамемнона, чтобы подстрекнуть трусливых данайцев к бунту.

Так что, когда центурион-лидер Меп Аху, роквек, отвечающий за артиллерию и энергетическую бомбардировку, отрывает взгляд от карты, которую они вместе изучают под шелковым навесом, и говорит, что его бинокулярное зрение различило странного вида армию, выходящую из Дыры со стороны Илиона, Ахиллес не удивляется.

Впрочем, он все же удивляется несколько минут спустя, когда Одиссей – самый зоркий среди командиров, собравшихся под хлопающим навесом, – говорит:

– Это женщины. Троянки.

– Хочешь сказать, амазонки? – переспрашивает Ахиллес, выступая под солнце Олимпа.

Час назад Антилох, сын речистого Нестора, старый друг Ахиллеса по бесчисленным схваткам, примчался на колеснице в ахейский стан, рассказывая всем и каждому о приезде тринадцати амазонок и клятве Пентесилеи убить Ахиллеса в единоборстве.

Быстроногий мужеубийца легко рассмеялся тогда, обнажив идеальные зубы. Можно подумать, он для того воевал десять лет, для того разбил десять тысяч троянцев и десятки богов, чтобы испугаться женской похвальбы.

Одиссей качает головой:

– Их около двух сотен, и все в дурно пригнанных доспехах, сын Пелея. Это не амазонки. Они слишком толстые, низкорослые и старые, некоторые почти калеки.

– Изо дня в день, – ворчит Диомед, сын Тидея, владыка Аргоса, – нас затягивает все глубже в бездну безумия.

Тевкр, незаконнорожденный искусный лучник и единокровный брат Большого Аякса, говорит:

– Не выставить ли пикеты, благородный Ахиллес? Пусть остановят баб, какая бы дурь их сюда ни привела, и отведут обратно к ткацким станкам.

– Нет, – говорит Ахиллес. – Пойдем к ним навстречу, узнаем, что побудило женщин впервые пройти в Дыру к Олимпу и нашему лагерю.

– Может, они разыскивают Энея и своих троянских мужей, разбивших стан в нескольких лигах слева от нас? – предполагает Большой Аякс Теламонид, предводитель армии саламитов, которая этим марсианским утром защищает левый фланг мирмидонцев.

– Возможно. – В голосе Ахиллеса звучит насмешка, легкое раздражение, но ни капли убежденности.

Он идет вперед в бледных лучах марсианского дня, за ним тянутся ахейские цари, полководцы и самые верные воины.

Перед ними и впрямь беспорядочная толпа троянок. Ярдах в ста от них Ахиллес останавливается в окружении пятидесяти с чем-то героев и ждет. Женщины приближаются, лязгая бронзой и громко вопя. Быстроногий морщится: гогочут, словно гусыни.

– Видишь среди них кого-нибудь из благородных? – спрашивает Ахиллес у зоркого Одиссея, покуда они дожидаются, когда лязгающая толпа преодолеет последние ярдов сто разделяющей их багровой почвы. – Жену или дочь прославленного героя? Андромаху, Елену, неистовоокую Кассандру, Медезикасту или почтенную Кастианиру?

– Ни единой из них, – быстро отвечает Одиссей. – Достойных там нет, ни по рождению, ни по супружеству. Я узнаю одну лишь Гипподамию – рослую, с копьем и старым длинным щитом вроде того, что у Большого Аякса, – да и то лишь потому, что она гостила у нас на Итаке с мужем, дальностранствующим троянцем Тисифоном. Пенелопа водила ее по саду, а потом жаловалась: баба, дескать, кислая, как недозрелый гранат, и не умеет радоваться красоте.

Ахиллес уже и сам видит женщин.

– Сама она точно красотой не радует, – говорит он. – Филоктет, ступай вперед, останови их и спроси, что им нужно на поле битвы с богами.

– А почему я, сын Пелея? – скулит престарелый лучник. – После вчерашней клеветы на погребении Париса не думаю, что мне следует…

Ахиллес оборачивается, строго глядит на него, и Филоктет умолкает.

– Я с тобой. Подсоблю, если что, – рокочет Большой Аякс. – Тевкр, давай с нами. Двое лучников и один искусный копейщик сумеют ответить этой ораве баб, даже если они станут еще страшнее, чем сейчас.

И все трое идут прочь от Ахиллеса и его спутников.

Дальнейшее происходит очень быстро.

Тевкр, Филоктет и Аякс останавливаются в двадцати шагах от запыхавшихся, с грехом пополам вооруженных женщин. Бывший предводитель фессалийцев и бывший изгнанник выступает вперед с легендарным луком Геракла в левой руке, подняв правую ладонь в знак мира.

Молодая женщина справа от Гипподамии швыряет копье. Это невероятно, немыслимо, но оно попадает Филоктету – пережившему десять лет ядовитой язвы и гнев богов – прямо в грудь, чуть повыше легкого доспеха лучника. Острие проходит насквозь, рассекает позвоночник, и Филоктет безжизненно валится наземь.

– Убить суку! – в ярости кричит Ахиллес, устремляясь вперед и вытаскивая из ножен меч.

Тевкр, осыпаемый градом наудачу брошенных копий и плохо нацеленных стрел, не нуждается в подобных приказах. С неуловимой для смертного глаза быстротой он запускает руку в колчан, полностью натягивает тетиву и всаживает стрелу в горло убийце Филоктета.

Гипподамия с двумя или тремя десятками спутниц приближаются к Большому Аяксу. Одни потрясают пиками, другие неуклюже пытаются двумя руками поднять тяжелые мечи отцов, мужей или сыновей.

Аякс Теламонид всего лишь мгновение смотрит на Ахиллеса с некоторым даже весельем, затем поднимает свой длинный меч и, одним небрежным ударом отбросив меч и щит Гипподамии, сносит ей голову – как будто срубает сорняк во дворе. Другие женщины, остервеневшие настолько, что уже ничего не боятся, кидаются на двух воинов. Тевкр пускает стрелу за стрелой, целя в глазницы, бедра, колышущиеся груди, а несколькими секундами позже – в спины бегущих. Большой Аякс приканчивает тех, кому недостало ума удрать, – шагает между ними, точно взрослый среди малышни, оставляя за собой трупы.

К этому времени подбегают Ахиллес, Одиссей, Диомед, Нестор, Хромий, Малый Аякс, Антилох и другие, но около сорока женщин уже мертвы или умирают на алой земле, залитой алой кровью. Слышны мучительные вскрики. Остальные женщины бегут к Дыре.

– Во имя Аида, что это было? – говорит Одиссей, приближаясь к Большому Аяксу меж разбросанными телами, лежащими в изящных и не очень, но совершенно знакомых Одиссею позах, свидетельствующих о насильственной смерти.

Сын Теламона ухмыляется. Его лицо перепачкано, меч и доспехи залиты кровью.

– Не в первый раз убиваю женщин, – сообщает великан. – Но клянусь богами, впервые с таким удовольствием.

Из-за спин товарищей выходит, прихрамывая, Фесторид Калхас – верховный птицегадатель.

– Это нехорошо, – изрекает он. – Дурно это. Очень дурно.

– Заткнись, – обрывает его Ахиллес.

И глядит из-под ладони на Дыру, в которой как раз исчезают последние женщины; впрочем, вместо них оттуда появляется маленькая группа более крупных фигур.

– А это еще что? – спрашивает сын Пелея и богини Фетиды. – На кентавров похоже. Может, мой старый наставник и друг Хирон явился нам на подмогу?

– Нет, не кентавры, – отзывается зоркий и сообразительный Одиссей. – Другие женщины. Верхом.

– Верхом? – переспрашивает Нестор, щуря старческие глаза. – Не в колесницах?

– На лошадях, словно всадники из древних времен, – говорит Диомед; теперь он тоже их разглядел.

В нынешние времена никто не ездит верхом, коней запрягают в колесницы. Хотя однажды – еще до перемирия – Одиссей и Диомед во время ночной вылазки спаслись из пробуждающегося троянского стана, ускакав без седла на распряженных колесничных конях.

– Амазонки, – говорит Ахиллес.

15

Храм Афины. Тяжело дыша, с пунцовым лицом, Менелай надвигается на Елену. Та стоит на коленях, опустив бледное лицо и обнажив еще более бледные груди. Муж грозно нависает над ней. Поднимает меч. Ее белая шея, тонкая как тростинка, словно просится под удар. Многократно заточенное лезвие без усилия рассечет кожу, мясо, кости…

Менелай замирает.

– Не медли, супруг мой, – шепчет Елена почти без дрожи в голосе.

Менелай видит, как отчаянно бьется жилка у основания левой груди – тяжелой, в рисунке синих вен. Видит – и сжимает рукоять обеими руками.

Но пока не опускает клинка.

– Будь ты проклята, – хрипит Менелай. – Будь ты проклята.

– Да, – шепчет Елена, глядя в пол.

Над ними, в насыщенной благовониями мгле, по-прежнему высится золотое изваяние Афины.

Менелай с яростью душителя сжимает рукоять меча. Его руки дрожат от двойного напряжения – готовности обезглавить жену и усилия держать меч на весу.

– С чего мне тебя щадить, вероломная сука? – шипит он.

– Не с чего, муж мой. Я вероломная сука. И больше ничего. Покончи с этим. Исполни свой праведный приговор.

– Не смей называть меня мужем, чтоб тебе!

Елена поднимает голову. Об этих ее темных глазах Менелай грезил больше десяти лет.

– Ты мой муж. Единственный. И был им всегда.

От боли, пронзившей сердце, Менелай чуть не убивает ее. По его лбу стекает пот и капает на простое платье Елены.

– Ты бросила меня… Меня и нашу дочь… Ради этого… Хлыща. Молокососа.

– Да. – Елена вновь опускает лицо.

Менелай видит знакомую родинку на ее шее, как раз там, куда придется удар.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Негатив положительного героя» – цикл новелл конца 90-х годов XX века – взгляд повзрослевшего шестид...
Что может заставить воина, ушедшего от мира, вновь взять в руки клинок? Множество вещей – любовь, не...