Магия Неведомого Басов Николай

6

Джарсин обратила внимание, насколько эти жесткие, сильные мужчины были выше ее Хранительницы. Кто-то на голову, кто-то и вовсе нависал над ней, словно скала. Рыцарь из орков был, пожалуй, раза в три тяжелее и мощнее, чем ее пифия и управительница замка, а все же… Многие из них смотрели на нее со страхом, и не составляло труда догадаться, кто бы из них победил, случись им сойтись в единоборстве. Разумеется, не на мечах, не состязаясь в силе и обученности поединку, а вообще… Ванда тоже понимала это, она почти улыбалась, вот только с ее-то нелюбовью к мужчинам, к этим глыбам мяса, костей и похоти, она готова была применить самые изощренные испытания.

Впрочем, Джарсин уже догадывалась, что сделает Хранца. На этот раз она обойдется без мучительства, она собиралась проверить их иначе.

– Внимание. – Хранца даже руку подняла, чтобы все девять оставшихся мужиков смотрели на нее. – Мое испытание будет простеньким. – Она даже ухмыльнулась, возможно, чтобы поддержать их, а может быть, чтобы еще сильнее запугать.

И тогда перед внутренним взором каждого из них возник… пасьянс, обычный карточный пасьянс на две колоды, где все карты были разложены в произвольном порядке в восьми столбиках. Слева имелось шесть свободных клеток, куда можно было укладывать по одной карте, а справа были четко выражены восемь других клеточек, куда следовало уложить все восемь мастей, от туза и до короля. Это было довольно необычно, но Джарсин не спешила упрекнуть Ванду.

Она разложила пасьянс сама, вычитав его из сознания Хранцы. Все было просто, но вот какая штука – он решался единственным образом, и так легко было совершить ошибку… По сути, нужно было увидеть и понять комбинацию, где карты следовало как бы перемешать, и лишь тогда, как и было замечено Джарсин, он решался до конца. Она даже пожалела на миг этих дуболомов, потому что ни один из них, как она полагала, не был обучен такому образу мышления и, следовательно, не мог справиться с заданием. И лишь тогда она поняла…

Поняла, что делала Ванда. Она проверяла их на удачливость, на способность даже наобум, не понимая конечного результата, выбирать необходимые действия, совершать поступок, который бы несомненно, пусть и с отклонениями от оптимального варианта, все же приводил к успеху. Это было неглупо, Джарсин стала следить за тем, кто и как справляется с пасьянсом.

Один из воинов сделал несколько ходов, потом передумал, как-то сумел исправить неудачное решение и все же пошел по правильному пути. Вглядываясь в его сознание, Джарсин не видела его внешним образом, не могла оценить даже цвет его глаз, волос, кожи… Она могла видеть лишь, как ворочались его не очень плотные, какие-то порхающие мысли. Другой, восточник, думал более трудно, и мысли у него были тяжелые, словно глыбы камней, почти валуны. Но он был очень удачлив от природы, а потому медленно и в целом верно шел по правильному пути, хотя не очень-то благополучно решил один из столбиков, который выложил. У него могла быть с ним проблема, Джарсин и сама не понимала, как он теперь поступит, но вдруг у него и это ошибочное решение как-то разрешилось, да, удача была на его стороне.

Третий тоже решил свое задание, и даже еще точнее, чем прочие. Джарсин подумала, что он как-то сжульничал, но, оказывается, Ванда предусмотрела и это. Она даже оглянулась на свою Госпожу, но та не протестовала, и Ванда успокоилась. Она была по-прежнему настроена против этих смертных, она почти ненавидела их, но достоинства каждого проявились в этом задании с наглядностью, которая Джарсин понравилась. Решение нашли четверо. И к ним следовало приглядеться особо. Джарсин даже порадовалась, что у нее есть теперь четверо проверенных слуг, которые, возможно, и вправду выполнят то, что она была намерена им поручить. Наконец все стало понятно.

Джарсин избавилась от внутреннего взгляда в сознание этих существ и посмотрела на них внешне. Они были характерными личностями.

Один был на четверть гоблином, на четверть орком, но основой ему служила кровь южных людей или восточных карликов, хотя такое сочетание встречалось очень редко. Впрочем, подумала Джарсин, если орки предпочитают людей поедать, то гоблины иногда воруют человеческих женщин, а бывает, что и оставляют их у себя. Она даже читала когда-то в юности одну почти любовно-эротическую сагу, где некая некрасивая в людском понимании женщина сама пришла в племя гоблинов и нашла там себе мужа, разумеется оставаясь младшей женой в его семье, но все же женой, со всеми правами дележки пищи за столом, крова от непогоды и постели для утех.

Другой был очень сильным на вид демоником с голубоватой, светящейся, как у этих существ часто бывает, кожей. Иногда, как слышала Джарсин, эти смертные умели летать, правда, не высоко и лишь в юности, пока не отяжелеют от прожитых лет. Но в старости у самых умных из них возникала другая особенность: они могли мгновенно переноситься в другое место, что было очень выгодно в схватке с несколькими противниками. Самые продвинутые из них умели перескакивать таким образом шагов на двадцать или двадцать пять, но и прыжок в три-четыре шага считался неплохим результатом. В лице этого демоника, чем-то похожем на морду очень умной и безволосой собаки, читалась обычно несвойственная собакам жестокость.

А вот третий был чистым человеком, удивительно сохранившим особенности своей породы и расы. Даже кожа у него вокруг глаз собралась в морщинки, как бывает с людьми, и лоб от передуманных мыслей сделался морщинистым, и еще пара шрамов у него имелась, должно быть из-за чрезмерной для воина нежности кожи. Но несмотря на то что он принадлежал к самой слабой, по мнению Джарсин, породе смертных, он все же справился с заданиями, и его следовало принимать в расчет. Впрочем, решила Наблюдательница, если она все же решит задействовать только троих, а не четверых своих вояк, именно человека она отошлет в казармы. Не нужен он ей, не хочет она, чтобы он участвовал в ее деле, пусть и прошел испытания.

Четвертый имел в своих жилах немалое количество крови эльфов, но изрядно разбавленной северными, светлыми птицоидами. Это выдавалось в нем густой, русой щетиной на щеках, похожей на легкие перья, таким же странным пухом, покрывающим его остроконечные уши, и сильной нижней челюстью, которой, кажется, можно было колоть кокосовые орехи, превращающей нижнюю часть его лица в подобие клюва. К тому же на руках у него было четыре пальца, которые хоть и сохранили присущую эльфам тонкость, подвижность и чувствительность, но были на редкость сильными, жесткими и оканчивались едва ли не настоящими когтями, как у хищного орла или грифа-падальщика.

Джарсин так увлеклась разглядыванием отобранных четырех рыцарей, что не заметила, как Ванда удалила из зала остальных. Отметив это, Наблюдательница решила продолжать, своим низким для женщины, даже грубоватым голосом она сказала:

– Так, милостивые государи… Теперь представьтесь.

Вперед выступил тот гоблино-орк, которого Джарсин рассматривала первым.

– Меня называют Сухром од-Фасх Переим, Госпожа. – Он склонился в таком глубоком, таком долгом поклоне, что Джарсин даже решила, что он туповат или медлителен, но она помнила, что удача была на его стороне, а потому ждала.

Когда Сухром и как-то там его дальше все же сделал шаг назад, не разгибаясь, выступил северянин-птицоид:

– Оле-Лех Покров, моя Госпожа, к твоим услугам всегда и до смерти. – Он с заметным озорством блеснул глазами. – Еще в казарме меня величают Четырехпалым.

– Иначе быть не может, – кивнула Джарсин Наблюдательница и перевела взгляд на демоника.

– Шоф, Госпожа Верхнего и Нижнего миров, – не сходя с места, представился голубоватый и очень странный рыцарь ее Ордена. – Прозвища не имею, а то, как меня называли в моем племени, не может выговорить ни один из этих… – Он чуть покосился на сослуживцев.

– Понимаю, – кивнула Джарсин. – Вот только у нас-то, как правило, одним именем кличут только слуг.

– Мы все твои слуги, Госпожа. – Он все же склонился в поклоне.

Надменен, решила Джарсин, держится особняком, и именно у него оказалось то самое порхающее мышление, наверное, он и не может иначе, потому что ни к чему не привязан или даже склонен к неверности… Забавно. Она жестко, оценивающе посмотрела на человека. Тот сразу же поклонился:

– Фран Термис Соль, Госпожа моя… Хотя некоторым мое прозвище не нравится.

– Любопытно, рыцарь. – Джарсин было действительно любопытно. – А кто-нибудь объяснял, почему тебя так прозвали?

– У него очень соленый пот, который выступает во время тренировок в изобилии, – чуть насмешливо проговорил Оле-Лех. – И кровь у него имеет солоноватый привкус, впрочем, как у всех людей, Госпожа.

Они над ним привычно насмехаются, решила Джарсин. Но чему тут удивляться, ведь он, несомненно, самый слабый из них. И легко потеет к тому же… На тренировках. И все же она решила спросить:

– Соленый пот… И как вы это почувствовали?

– Во время рукопашного тренинга, – сказал демоник Шоф, – после захватов на наших руках его… жидкость остается, Госпожа. А вот кровь, конечно, попадает на язык при укусах. – Он все же чуть смутился. – У нас бывают очень упорные тренировки по рукопашному бою, Госпожа.

– И довольно жестокие с точки зрения классической борьбы, не так ли?

– У него вообще, – почти пробасил гоблино-орк Сухром с длинным именем, – очень быстро синяки появляются. Чуть сожмешь его, Госпожа, – он уже… чуть не весь лиловый.

– Тебе, как я понимаю, здорово достается от них, Фран Соль, – сказала Джарсин. – А вообще-то я удивлена, что среди моих рыцарей есть человек, почти без примеси крови Старших рас.

– Я умею сражаться, Госпожа, не хуже прочих. Пусть и в синяках, но часто остаюсь победителем.

– Правда? Никогда бы не подумала. Хотя иначе бы тебя тут не было. – Она помолчала и продолжила: – А теперь, рыцари мои, я скажу вам, что от вас требуется…

И вдруг вперед выступил Кнет. Он склонился перед Джарсин в низком, но вовсе не шутовском поклоне и сказал голосом, дрогнувшим от волнения:

– А как же мое испытание, Госпожа? Ты дала возможность Торлу и Ванде доказать свою преданность тебе, но ведь и мне нужно предоставить шанс.

– Тебе? – удивилась Джарси. – Кнет, это вовсе не игра, не шутовство…

– Я понимаю, Госпожа моя. – Шут снова склонился. – Я умоляю тебя… Если тебе не понравится, ты всегда можешь прервать мое испытание этих… Четырех достойнейших рыцарей.

Джарсин была действительно удивлена, это было настолько необычное ощущение, что она согласно кивнула:

– Хорошо, посмотрим, что ты придумал, шут.

И тогда Кнет обернулся к четырем рыцарям.

– Просто смотрите на меня, милостивые государи, – сказал он. – И думайте, как умеете, как получится. – Все же не мог он без подначек.

И вдруг стал, не сходя с места, почти не делая движений, изображать… Да, изображать смертных, во всем множестве рас, видов, пород и внешностей. Это было так неожиданно для испытуемых, что они… Да, решила Джарсин, они увлеклись. Лишь для нее в том, что делал Кнет, не было ничего удивительного, она привыкла к этому его умению, едва ли не мастерству, если бывает хоть гран мастерства в лицедействе, в чем она определенно сомневалась.

А Кнет, ее шут и дурак, вдруг стал представлять смертных, и ему это почему-то тоже нравилось… Он становился острым и злым гоблином, высокородным и пафосным эльфом, крохотным гномом или трудолюбивым и бородатым карликом, тяжелым и мощным циклопом или мечтающим о полетах тархом, то есть птицоидом, становился почти настоящим демоником или вдруг оказался человеком с хрупкими костями и с необъяснимой склонностью к синякам… Определенно, ему это понравилось.

Джарсин снова стала смотреть в сознание рыцарей, почти в их души, в их существо. Фран Соль откровенно любовался, едва ли не восхищался, у него не возникало никакого протеста против того, что делал шут, наоборот, ему хотелось продлить забаву. Гоблино-орк Сухром Переим оторопел, но ослушаться даже шута в этом замке не осмеливался, раз уж на его трюки согласилась Госпожа, а потому честно и прямо пробовал понять, что это значит. Не зря ему дали такое прозвище, решила Джарсин, он тяжеловат на подъем, едва ли не тугодум, всегда следует за другими, и если бы не его удачливость… Оле-Лех эльфо-птицоид откровенно посмеивался, ему вообще очень нравилось быть веселым, насмешливым, шутливым. Он бы без труда сговорился с Кнетом и, не исключено, научил бы его новым шуткам, да и сам бы позаимствовал кое-что из его шутовского арсенала. А вот демоник Шоф был угрюм и спокоен. Он не сразу выделил основные эмоции, но, когда все же нашел их, Джарсин почти с радостью и удовольствием заметила – он ненавидел все то, что ему показывал шут. Он хотел бы только одного – стереть это, уничтожить все создания, которые демонстрировал Кнет, он мог бы с удовольствием пытать и мучить всех этих эльфов, людишек, орков… Он был бы рад их мучению.

И тогда Джарсин поняла, что именно он обрадовался их первому испытанию и именно он восхитился пережитой болью. А еще она поняла, почему даже во время тренировочных рукопашных боев он кусал этого человечишку Франа Соль… Впрочем, многие из ее солдат были, без сомнения, так далеки от человеческих слабостей, что кусали его едва ли не в насмешку, к тому же, наверное, это здорово помогало им в тренировочных поединках против Франа.

– Хватит, – приказала Джарсин жестко. – Довольно, Кнет.

Шут остановился не сразу, он еще по инерции что-то представлял, вызывал в сознании своем и четырех рыцарей, наблюдающих за ним, разные впечатления, еще собирался добавить какие-то новые краски или эффекты, но все же… остановился, замер, потоптался, мигом сделавшись неловким и донельзя уязвимым, склонился, отступил, снова поклонился.

Он тоже увидел все, что Джарсин поняла о своих солдатах посредством высочайшей магической выучки, вот только как-то по-своему, минуя магию, другим образом, о котором Наблюдательница не знала почти ничего. Но теперь у него было довольно полное понимание этих рыцарей, точное и верное представление о том, как будут действовать все эти четыре рыцаря, исполняя ее задание. И он отчетливо не одобрял демоника.

А он все же молодец, подумала Джарсин про голубокожего, нужно будет его оставить при себе, поручить ему выучить анатомию разных смертных получше, чтобы он умел их беспощаднее пытать, и тогда… Нет, пусть пока просто поживет в замке, там решим, что он умеет лучше – сражаться или ненавидеть.

Для нее сильная, безудержная ненависть в ком-то другом, а не в ней самой была такой ценной и действительно редкой, удачной находкой, что она едва ли не восхитилась Шофом… Если бы умела восхищаться кем-либо другим, а не собой и своим магическим умением.

– Шоф просто, как ты представился, – она все же чуть улыбнулась собственному остроумию, – ты можешь идти. Недалеко… Отныне ты будешь жить в замке, там придумаем, чем ты займешься, что у тебя будет лучше получаться. Пока же оставайся поблизости, чтобы я могла тебя в любой момент позвать. Ты понял? Я могу позвать тебя в любой момент.

– Я понял, моя Госпожа. – Демоник снова стал раскланиваться, в его сознании резко и отчетливо разгорелась зависть к этим троим, которые оставались с ней, с Джарсин Наблюдательницей, и она собиралась сообщить им что-то, чего он, может быть, не узнает. – Я только хочу добавить, что тоже предан тебе и хотел бы участвовать в деле, ради которого ты вызвала нас сюда и ради которого испытала…

– Уймись, Шоф, сейчас у меня нет для тебя времени. – Она все же смягчилась, он явно не привык, чтобы с ним так обращались, ничего, придет время – научится. – Твои вещи должны быть в замке к исходу дня. Кто-нибудь из старших слуг покажет тебе комнату, где ты теперь станешь жить. Пока – все, иди обустраивайся.

Демоник снова поклонился, слегка растерянно, что не укрылось от впечатлительного шута, да и остальных тоже, вышел, осторожно прикрыв за собой двери. Тогда Джарсин потянулась в своем кресле, словно сытая кошка, и сказала голосом, который зазвучал, словно сильная труба, которым в прежние годы магических войн, случалось, она разрушала крепостные стены:

– А теперь, смертные, я скажу вам, что от вас требуется. И прошу понять, что малейшее невыполнение моего приказа или даже тень подозрения, что кто-либо из вас выполняет его ненадлежащим образом, тут же приведет к вашему устранению… Разумеется, в таком виде, чтобы провинившийся уже никогда не мог вызвать моего неудовольствия и чтобы он никому не сумел выдать то, что он здесь узнает.

Трое рыцарей поклонились, понимая, что другого пути, кроме подчинения ей, Джарсин Наблюдательнице, и исполнения того, что она задумала, у них уже нет.

7

Пока они втроем ехали по длиннющему мосту, который соединял замок Наблюдательницы и остальную землю, все помалкивали. Тем более что за ними следовала замковая стража на расстоянии шагов тридцати, но и через это расстоянии их можно было отлично услышать… Мост этот был их зоной ответственности, поэтому протестовать или даже удивляться было бы бессмысленно. Хотя Сухром и заворчал пару раз, оглядываясь. Но при этом ему приходилось немного разворачивать и своего коня, а это делало его маневры опасными, потому что мост не имел парапета, а так как ехали они в ряд, то других отжимало к пропасти. Наконец Оле-Лех не выдержал:

– Сухром, спокойнее, старина.

У него в задумчивости возникала вот такая неумеренная дружелюбность, но лишь внешне. Фран, да и сам Сухром, отлично знали вспыльчивый характер этого… гм… брата по Ордену, знали его манеру напуститься на любого чуть не с оружием, если ему что-то не нравилось. Поэтому Сухром отозвался:

– А чего они?..

– Оставь, все равно это на них впечатления не произведет, а нам… – Фран не договорил.

Он хотел добавить, что это может осложнить ситуацию, но понял, что зря, куда уж больше осложнять то положение, в котором они оказались после полученного приказа? Кажется, больше уж некуда… Или все же есть? Или еще будет?

– Не о том нужно думать, – все же досказал Оле-Лех.

Оба других рыцаря согласно промолчали. Они съехали с моста, копыта их коней перестали так невыносимо звонко греметь над тусклой, серой пропастью. Звуки на этом мосту вообще раздавались излишне резко и отчетливо, это была всем известная особенность, чтобы никто, даже самый тренированный смельчак, не мог, предположим, пробраться в замок по мосту по обратной, обращенной вниз стороне.

Стражники Наблюдательницы остались у каменной кромки, дальше рыцари поехали по дороге, впрочем тоже вымощенной плоскими булыжниками, в сторону Слободы. В ней обитало немало народу, разумеется, самого разного. Да настолько немало, что в любой другой стране это скопление домов и прочих строений считали бы городом, лишь тут, где все было неумеренным – либо чрезмерно большим, либо изрядно мелким, – городок этот назывался Слободой.

Орденцы, еще ранее высланные из замка, тут и собрались, в трактире, который встречал всех, кто съезжал с моста, на главной слободской улице, перед небольшой площадью с фонтаном. Их кони топтались у древней, изъеденной ветрами и дождями коновязи, над которой чуть покачивалась на ржавых кольцах дощатая вывеска, изображающая пару рыцарей в белых и черных старинных доспехах, скрестивших свои огромные мечи. Трактир называли по-разному, кто величал его «Два рыцаря», кто – «Бело-черным», кто – «Под крестиком», а кто и просто – «Два дурака», уж очень заметно случалось тут иным орденцам нагрузиться вином и бренди, коротая в общем-то немногие при их службе часы ничегонеделания. Перед трактиром стоял кто-то из рыцарских слуг или оруженосцев, он заметил подъезжающую троицу и тут же умчался внутрь, чтобы доложить своему господину.

– Вообще-то обдумать это дело нужно, – вздохнул Оле-Лех. – Между собой-то нам секретничать ни к чему, верно?

– Я остановился дальше по улице, – сказал Сухром. И добавил, чтобы другим тоже стала понятна его мысль: – Не в этом трактире.

В Нижнем мире когда-то он был сыном очень богатых родителей и здесь тоже проживал не только на деньги, которые выплачивались рыцарям за службу. Собственно, о его богатстве ходили байки не только среди солдат, но и среди рыцарей, которые тоже в часы безделья любили почесать языками. Рассказывали также и о его скуповатости, которая проявлялась самым неожиданным образом.

– Да, секретность, сдержанность, молчание… – протянул со вздохом Фран. – Это было ее главным условием. – Внезапно он оглянулся на замок. – Кстати, вы не чувствуете, она, кажется, следит за нами?

– Я не ощущаю, – помолчав, проговорил Сухром. – Это ты у нас такой чувствительный.

– Сдается мне, теперь мы все время будем у нее под наблюдением, – отозвался Оле-Лех. – Теперь Госпожа нас не выпустит… Или не отпустит.

Из «Двух рыцарей» высыпало немало других орденцев, которые решили посмотреть на тех, кто оставался в замке дольше других. Один из них, огр, спросил, едва разжимая челюсти, которыми он мог, кажется, жевать камни:

– А где же Шоф?

Трое рыцарей ничего ему не ответили, это был нелепый вопрос. Раз уж Госпожа решила его оставить в замке, так это и следовало принять, без вопросов. Но этого почти никто и не заметил, потому что случилось другое. Новый гроссмейстер Ордена Колотун вышел вперед и, кивнув, проговорил:

– Мне приказано следовать вашим распоряжениям, братья. – Он был, кажется, все еще чуть расстроен, что госпожа Джарсин не выбрала его для своего задания, а потому развел руками. – Готов исполнить пожелания любого из вас.

– Мы знаем, – кивнул Фран. – Нам все же требуется передохнуть… Калмет здесь?

Калемиатвель, или в просторечии Калмет, был слугой и оруженосцем Франа, он должен был поджидать своего господина как раз в этом трактире, за столом для оруженосцев. Вперед протолкался Калмет, странный паренек, почти чистокровный эльф на редкость для этого племени небольшого росточка, который единственный из всех орденских оруженосцев ходил в килте и презирал даже самые легкие доспехи, предпочитая старинную кольчугу из очень светлой стали. Еще у него на широком поясе всегда висел мешочек из оленьей замши, в котором он носил свое имущество. На ходу он пробовал натянуть на голову полукруглый шлем с пластинами, закрывающими по бокам его скулы и длинную шею почти до плеч, с переносьем, спускающимся ото лба чуть не до губ.

– Я здесь, господин.

– Расплатись, захвати мои доспехи и вещички, следуй за нами, – приказал Фран. – Да, попутно найди слуг этих… благородных рыцарей.

– И передай, что они нам нужны, – буркнул Сухром.

– Иди уж, – толкнул оруженосца в плечо Колотун. – Я послежу, чтобы трактирщик не посчитал вас должниками. И за слугами благородных рыцарей пошлю кого-нибудь, освобожу уж тебя от этого поручения.

Калмет быстро поклонился, благодаря, и побежал в трактирную конюшню к своему коню и второму коню Франа, на котором тот приволок свои доспехи и пожитки в тюках.

Гостиница, в которой остановился Сухром, была куда лучше трактира, где рыцари собрались после вызова в замок. Тут были даже отдельные укромные комнатки, в которых можно было обсудить разные свои дела, не опасаясь чужих ушей, разумеется не считая магической слежки. Хотя местная хозяйка, тощая и какая-то темнокожая девица уже весьма преклонных лет, утверждала обратное, полагая, что те несколько талеров, которые она заплатила какому-то ярмарочному шаману, надежно оградили ее заведение даже от магии. Шаман этот, разумеется, сделал все, что умел, чтобы навести на гостиницу завесу непроницаемости, но поверили в это немногие, если вообще хоть кто-то поверил.

Встретив трех рыцарей на пороге, она все сразу поняла каким-то таинственным чутьем, свойственным лишь преуспевающим содержателям подобных заведений, провела гостей именно в такую комнату, где стоял большой стол, и тут же стала выговаривать шепотом девицам, чтобы те подали блюда с подходящей для каждого из рыцарей пищей, побольше вина и всего прочего. Сухром и Оле-Лех держались отстраненно, лишь Фран, мельком оглядев помещение, попросил:

– Свечей, хозяйка, да побольше.

– Будет исполнено, мой господин.

Свечи появились почти сразу, как и еда. И с ней хозяйка расстаралась, Сухрому подали мясо, едва-едва обжаренное на вертеле, Оле-Леху достался отличный салатец, сложенный, кажется, из двух десятков разного рода овощей и даже фруктов, редких в Верхнем мире, а также сыры нескольких сортов и чуть солоноватое, светлое вино, сделанное из березового сока, а Франу принесли горшочек неплохого рагу из баранины с грибами, тушенными под сметанкой. Для него и Сухрома также подали тягучее, крепкое вино и вино легкое, чуть розоватое, с запахом вереска.

Все трое расселись молча, каждый сосредоточенно подвинул к себе свою тарелку, налили винца в тяжкие оловянные кубки, Оле-Лех добавил в свой кубок воды, поболтал, чтобы размешать напиток, и выпил не отрываясь. Оказывается, он хотел пить, потом налил еще, но водой больше не разбавлял.

Они посмотрели друг на друга, даже не изучающе, а просто… Прежде они мало знали друг друга, и то, что оказались в одной команде, обернулось для них неожиданностью. Сухром так и сказал.

– Ерунда, – махнул рукой Оле-Лех, – это ненадолго. Госпожа приказала отправляться в путь не мешкая. А это значит…

– Сразу, как только прибудет то самое, на чем нам приказано ехать. Или лететь, – добавил Сухром и вздохнул. – Мне-то дальше вас придется забраться.

– Тебе выпало, – кивнул Фран, – отправиться на восток, в земли… Кажется, они находятся под покровительством Марсии Клин и Сары Хохот.

– Знаю. Вот только ходят про них не очень-то обнадеживающие слухи. Как архимагички они обе немногим уступают нашей Госпоже, а вот характером… И притом следует, как приказано Госпожой, соблюдать таинственность и незаметность. Что бы это значило, а?

– Легче всего, кажется, пришлось мне. Я отправляюсь на север. – Оле-Лех поскреб свою похожую на легкие перья щетину. – А там хозяйствует Рош Скрижаль, как сказывают, книгочей и любитель тишины. Правда, еще есть Нора Поток, а это значит, придется забрести в такие дикие места, где и леса нет… Почти до тундры придется дойти. – Он снова выпил и скривился, долил из стеклянного кувшина в свой кубок бренди, хлебнул уже с удовольствием. – Надо будет здесь запастись этим пойлом, там не достанешь такого ни за какие деньги. – Он посмотрел на Франа. – Но хуже всего придется тебе, друг. Тебе отправляться в самые горячие земли, к Вильтону Песку и Августу Облако. Вильтон всем известный некромант, а про Августа вообще ничего не известно.

– Это может оказаться или очень хорошо, или очень плохо. Вдруг Облако всех, кто в его земли забредает без спроса, в соляные столбы обращает?

– Пугаться-то заранее не следует, – сказал Сухром философски.

Они помолчали, Оле-Лех полез во внутренний карман своего колета, в котором явился на вызов Госпожи, и вытащил мешочек из замши. Вытряхнул из него еще три мешочка поменьше, из одного вытащил странный, причудливый медальон, украшенный камнем с ноготь взрослого человека, играющий в своей глубине ярким фиолетовым отблеском.

– Она еще сказала, что нам следует найти тех… исполнителей, которых мы должны уговорить следовать с нами, как этот вот камешек захочет. И как же это произойдет?

– Вообще-то Госпожа сказала, что поможет медальон, а не камень, – поправил его Сухром.

– Никакой разницы не вижу.

– Не скажи.

Доели, и вряд ли кто-либо из них вообще почувствовал вкус еды, как ни старательно и умело она была приготовлена. Фран тоже выпил светлое вино, налил темного, тоже не понравилось, выплеснул под стол. Налил немного бренди, вот его он стал пробовать, причмокивая.

– Хорошо задание – пойди, не зная куда, найди, не знаю кого… Которые найдут то, чего не знает никто.

– Это не обсуждается, – ответил Франу восточник, нахмурившись. Чувствовалось, что теперь эти оба… компаньона тяготили его.

– Разумеется, – согласился Фран-человек. – Вот только как же этих смертных искать-то? – Он помолчал. – И что значит – найти именно тех, в ком есть искра такого же цвета, что в камне светится?

Не сговариваясь, он и Сухром тоже достали по три медальона. У Сухрома были камни синий, красный и очень светлый, почти бесцветный, с оранжевым отсветом. У Франа в медальонах оказались желтый, очень большой, неприметный серенький, едва ли не как галька на берегу моря, величиной с семечку подсолнечника, похожий даже формой, и коричневатый, кажущийся мягким и совершенно неприглядным. Даже серый камешек, по сравнению с этим коричневым, представлялся чуть ли не благородным.

– И что же в них такое содержится? – решил выразить свое недоумение Сухром.

– Магия, брат, – ответил Оле-Лех.

Он тоже разложил свои медальоны, приглядываясь к ним недоверчиво и в то же время благоговейно. Помимо фиолетового камня в его медальонах имелись зеленый изумруд и голубой топаз. Хотя и от этих благородных камней те, что были вставлены в его медальоны, отличались изрядно. Они были… более яркими, насыщенными некоей силой, казались едва ли не горячими.

– Меня еще вот что озадачило, – продолжил Оле-Лех, снова почесав свою щетину, при этом возникало впечатление, что растительностью этой он изрядно гордится. – Что значат слова Госпожи, мол, если кто-либо из нас не справится, она пошлет других? И притом помогать не станет, иначе это будет очень заметно другим архимагам?

– Да то и значит, что она сказала. Чего ты не понимаешь? – Фран спрятал медальоны, как и Оле-Лех, в нагрудный карман своего длинноватого белоснежного доломана.

– Мы все сами должны решать, вот что, – добавил Сухром, поглядывая на двери. Он определенно ждал своего слугу. – Я расстроился не от этого. А потому, что с собой следует брать только по одному слуге. Как это можно – в дальнем путешествии, почти в походе пользоваться только одним прислужником? В голове не укладывается…

– А у меня всегда один, – пожал плечами Фран, – я привык. Да и справляется мой Калемиатвель, знаете ли, забот у него не слишком много.

– Так то – ты, а я же… – Сухром даже голову повесил, расстроившись. Проговорил, глядя в тарелку с остатками мяса и потеками красного сока: – Что же, я все должен сам делать, так получается?

И словно бы в ответ на его вопросы в комнату осторожно, стараясь не шуметь, вошли трое их оруженосцев и слуг. Их привел все тот же Калемиатвель, который даже немного запыхался, выполняя распоряжение Франа. Он открыл было рот, чтобы доложить, что все исполнено, но посмотрел, как рыцари сидят за столом, и отошел в сторону.

– Датыр, лисий сын, почему тебя не оказалось в «Двух рыцарях»? Ты же должен был там ожидать меня.

– Господин… – Слуга согнулся в несколько преувеличенном поклоне. Когда он выпрямился, стало ясно, что про себя он посмеивается и ничуть не боится суровости Сухрома.

Он был уже пожилым, и возраст сгладил едва ли не все черты, свойственные ему от рождения и предков. В чем-то он был даже более похож на человека, чем это удавалось иным людям. У него были длинные, серые от седины волосы, забранные в длинную косу, которую он иногда свободно запихивал за пояс. Сказывали, что когда-то он был отличным бойцом, но в какой-то осаде, которую уже никто не помнил, получил три стрелы в грудь и живот, чудом выжил и с тех пор поединщиком был не самым выносливым. Про него также ходили слухи, что на короткое время, примерно на четверть минуты, он умел таинственным образом омолаживаться и начинал биться едва ли не лучше, чем умеют голубокожие демоники. К тому же у него в этом измененном состоянии был невероятно сильный удар, как-то он кулаком перешиб ствол бамбука с ногу мужчины толщиной, это Фран сам видел, хотя и не очень-то поверил – трюк этот вполне мог оказаться одной из восточных иллюзий, фокусом, а не боевым мастерством.

Разговаривал Датыр мало, ходили слухи, что он понимает желания и мысли Сухрома без слов. Вот и сейчас он ограничился всего лишь одним словом, которое означало и обращение к его рыцарственному повелителю, и просьбу о прощении, и вопрос, не нужно ли чего еще, помимо того что он явился сюда.

– Ты должен, как и слуга Франа, приготовить мои пожитки, негодяй, – уже потише, хотя по-прежнему сердито, стал распоряжаться Сухром. – Мы отправляемся… В общем, мы уезжаем, по распоряжению Госпожи, понимаешь? И мне наказано взять всего одного из слуг, поэтому я возьму тебя, остальных можешь отослать в казармы. Да, не забудь запастись едой, вином, одеждой… И всем прочим, что мне может понадобиться. – Оказалось, что не только слуга понимал Сухрома без слов, но и Датыр умел объяснить что-то своему господину незаметно для остальных, потому что рыцарь вдруг спросил, глядя на слугу: – Что не так?

– Деньги, господин.

– Ах деньги. Ну ты там поторгуйся, может, сбросят свою цену.

Сухром все же неохотно полез в небольшой кармашек, сделанный в его широком кожаном поясе, и вытащил горсть серебра и пару золотых. Золото он тут же попробовал спрятать в кулаке, хотя и не очень удачно. Датыр взял серебро, взвесил на ладони и остался стоять на месте.

– Что такое? Думаешь, не хватит? – Сухром нахмурился. – Что?! – уже почти с мукой в голосе возопил восточник. – За наш постой тут заплатит Орден, Колотун определенно высказался…

– Нужно заплатить слугам.

– Думаете, у меня монетный двор султана Ахтиапаба? Или полагаете, что служба рыцаря приносит несметные доходы, от которых не знаешь как избавиться?

Вдруг Сухром посмотрел на двух других рыцарей, сидящих с ним за столом, и молча достал большие золотые монеты, но уже из другого кармашка, который находился в голенище его невысоких сапог. Молча положил их на стол и проводил взглядом, когда Датыр неторопливо сгребал их ладонью. Потом слуга поклонился и сказал, перед тем как уйти:

– Через полчаса, господин, все будет готово.

Когда Датыр вышел, Оле-Лех посмотрел на своего Тальду:

– Ты понял?

Тальда был очень сильным, мощным, большим, просто огромным темнокожим орком. Может быть, в нем была и какая-то другая кровь, но внешность этого племени перебила все остальные признаки его предков. Любимым его развлечением было поднимать камни и бревна, которые он потом с удовольствием забрасывал подальше. К Оле-Леху он относился с большим почтением, полагая, что тот всегда высказывает несомненную истину.

– Что? – переспросил он. – Что я должен понять, сахиб?

Голосок у него был нежным, певучим, едва ли не детским, что было странно для такого существа. Но всем было известно, что это – прием маскировки, при желании он умел рычать не хуже самого отпетого орочьего дикаря.

– Мы отправляемся в поход, Тальда, – стал объяснять рыцарь. – И ты должен к нему как следует подготовиться.

– Это слишком общее распоряжение, сахиб. Что я должен делать? – снова едва ли не по-девичьи пропел Тальда, наморщив свой лобешник.

– Еще раз, мы отправляемся в поход, – повторил Оле-Лех. – Поэтому ты должен сделать следующее…

А Фран отвлекся. Он снова налил себе бренди и подумал, что идея Оле-Леха запастись этим напитком здесь не лишена разумности. Вот только денег у него было маловато, но Госпожа сказала, что они получат деньги из ее казны, как и средства передвижения. Вот только что из этого выйдет, когда они перейдут в Нижний мир, он не знал.

Как и никто толком не знал. Бывало, что деньги тут, в Верхнем мире, превращались там в какую-то грязную глину, а отличное вино оборачивалось уксусом. И даже они сами, создания разной природы здесь, становились там… неизвестно кем. Такое при переходе в Нижний мир случалось сплошь и рядом. Зато всегда оставалась надежда, что очень-то существенно ни они сами, ни вещи, с которыми они отправятся туда, не изменятся. Такое тоже частенько происходило. Да, надежда все же оставалась, и приходилось положиться на нее… Согласно полученному распоряжению Госпожи.

8

Первым в путь отправился Сухром. Откуда-то сверху, из той самой серой хмари, которая заменяла в Верхнем мире небо и которой так много внимания уделяла Джарсин Наблюдательница, спустился летучий корабль. Он был красив, хотя изящный и небольшой его корпус висел под странного вида раздутым баллоном. Местные обыватели и раньше видели этот корабль, но нечасто, а потому выбежали на улицы и площади, чтобы получше рассмотреть эдакое диво. Но по мере того как вся эта странно невесомая машина, от которой к тому же веяло несомненной магией, снижалась и замедляла ход, все начинали неуверенно переглядываться, и скоро на улицах не осталось любопытных. Вероятно, они все же следили за тем, что происходит, но осторожно, незаметно, исподволь – интерес к делам Госпожи был слишком рискованным делом, чтобы об этом забыть из-за пустого любопытства.