Чёрная жемчужина Аира Зелинская Ляна
Что её так напугало, Летиция так и не поняла, но женщина отпрянула, прильнув к стене, и зажала рот рукой. Её чёрные глаза расширились от ужаса, так, что едва не вылезли из орбит, даже белки стали видны, а полные губы затряслись. Она что-то пробормотала, но слов было не разобрать, да и язык показался Летиции незнакомым. Единственное слово, что она смогла отчётливо расслышать – «экбалам». Женщина повторила его несколько раз, развернулась и со всех ног бросилась прочь по улице.
– Да поехали же! Что застыл? – недовольно воскликнула Аннет и ткнула возницу в спину ручкой веера.
– Что она сказала?
– Понятия не имею, – фыркнула Аннет, – да кому вообще интересно, что говорят ньоры?
Суаре у Фрессонов проходило в дальнем саду. Был ещё ближний сад – регулярный, где дорожки усыпал белый гравий, а кусты были пострижены в виде различных фигур: слонов, лошадей и птиц. Этот сад обрамлял дом в классическом стиле с белыми мраморными колоннами и большой верандой. В этом саду полагалось просто гулять, прикрываясь зонтиком от солнца, и показывать гостям плоды трудов искусного садовника. Ни на что больше этот сад не годился.
А вот дальше, там, где парадная часть усадьбы заканчивалась и природа брала своё, находился уютный уголок, заросший раскидистыми катальпами, которые неспешно роняли на траву цветы, похожие на маленьких белых бабочек. Лето встречало гостей водопадом лиловой глицинии, свисавшей кистями над входом в беседку, и на большой террасе с видом на Аирский залив стояли накрытые скатертями столы.
Над поляной витал умопомрачительный запах жареного мяса и лёгкий дымок от дубовых поленьев. Слуга нарезал мясо тонкими ломтиками, так, чтобы белые господа могли легко подцепить их вилкой и, поливая тамариндовым соусом, разносил между гостями.
Летиция чувствовала себя неловко, внезапно оказавшись объектом пристального внимания изысканного альбервилльского общества. Все здесь знали друг друга давно, и новая фигура – племянница Готье Бернара, пожаловавшая прямо из Старого Света – вызывала жгучее любопытство.
Впервые с того момента, как Летиция ступила на эту землю, ей стало не по себе. А вдруг кто-нибудь, вернувшись из Старого Света, расскажет историю её мужа? Вдруг кто-нибудь её узнает? Вероятность этого, конечно, была небольшой, но всё равно от мыслей об этом хотелось сжаться в комочек и перестать привлекать к себе излишнее внимание. Только сделать это было очень непросто.
Она чувствовала, как её придирчиво рассматривают дамы, изучая гостью от носков туфель, до кончиков волос, уложенных по настоянию Аннет в гладкую причёску. Надо ли говорить, что Летиция провела перед зеркалом весь остаток дня, доводя свой облик до совершенства. Ей так хотелось не ударить в грязь лицом перед знакомыми семьи Бернар, что даже голова разболелась, и заботливая Люсиль принесла какой-то успокоительный отвар. Столько тонкостей! Куда девать веер, какой рукой брать тарелку, куда класть салфетку, как приветствовать пожилых дам – во всем здесь были свои особенности.
Но какое счастье, что Летиция послушала свою кузину и приняла во внимание все местные традиции! Кое-какие огрехи вроде слишком яркого цвета платья, конечно, оказались замечены, но их Летиции снисходительно простили. А в остальном промахов у неё не оказалось. И судя по тому нарочито-безразличному выражению лиц, которое стремились изобразить дамы, глядя на новенькую, Летиция поняла – выглядит она хорошо. И судя по выражениям лиц мужчин – даже очень.
Она вспомнила напутствия мадам Мормонтель о том, что в незнакомом обществе надлежит вести себя скромно, но с достоинством, не изображать недотрогу, но и не позволять лишнего, не лезть с разговорами, а лишь поддерживать лёгкую беседу…
Наставления бабушки по этикету содержали, наверное, страниц триста, но сейчас Летиция разом вспомнила их все и стала вести себя так, что мадам Мормонтель наверняка поставила бы ей высший балл. Пусть не думают, что она бедная родственница-полукровка, да и к тому же не знающая правил поведения в обществе. По части образования и манер бабушка Мормонтель могла бы дать фору придворным дамам самой королевы.
– …да, очень красивый город, – отвечала Летиция на очередной вопрос очередной дамы о том, как она находит Альбервилль. – Такая удивительная архитектура, такое смешение стилей, такие краски…
– …жара? Нет, я совсем от неё не страдаю. Но я родом из этих мест – наверное, я всё-таки привычна к ней больше, чем думала…
– …о да, я очень люблю кофе! Вы знаете, в Старом Свете его совершенно не умеют делать…
– …согласна, этот соус придаёт мясу потрясающий вкус…
– …я не считаю, что справедливо наказывать тех, кто не имеет права за себя постоять…
– …не думаю, что одно только то, что ребёнок родился у рабыни, делает его рабом, в этом есть что-то, противное Богу…
Летиция не сразу поняла, что в её ситуации безупречные манеры – это, кажется, не очень хорошо. Вернее, даже плохо. Будь она проще, допусти пару ошибок и нелепостей, урони, наконец, соус на платье, все бы выдохнули со словами «Так мы и думали!» и успокоились бы. Но она своими безупречными манерами словно бросила вызов всем дамам альбервилльского общества, которые разом потеряли часть внимания своих мужчин. И лишь когда Жильбер Фрессон – сын хозяина дома, забросив разговоры с дядей Готье, устроился в кресле рядом и принялся подробно расспрашивать её о Старом Свете и взглядах на рабство, она поняла, что, кажется, перегнула палку и с этикетом, и с наведением красоты.
О-ля-ля! А ведь бабушка просила не выделяться! Сидеть тише воды, ниже травы. Ну вот, посидела…
И ещё ей, конечно, следовало бы попридержать язык. Потому что сложенные на коленях руки в тонких прозрачных нитяных перчатках и безупречная осанка, скромный взгляд и улыбка вежливости вместе со словами благодарности за поданую тарелку, и кокетливая вуалетка, и сетка, что стягивала непокорные волосы – всё это на фоне тех слов, что она говорила, было словно красная тряпка, какой дразнят быка. И мужчины альбервилльского общества, разумеется, не могли не принять этот вызов. Потому что никакой скромной позой не могла она скрыть того, что видели они в её глазах.
– Вы, может, аболиционистка?[13] – возмущённо спросила дама с буклями, ковыряя на тарелке салатные листья.
– Простите, мадам, но я не знаю, кто это или что это, – ответила Летиция как можно более почтительно.
– В Старом Свете все поголовно аболиционисты. Они думают, что сахар растёт на деревьях и падает оттуда прямо в мешки! – возмутилась другая дама с розовым фаншоном[14] на голове, напоминавшим взбитые сливки на свадебном торте.
– И сам собой ещё заворачивается в папиросную бумагу! – поддакнула другая пожилая дама в лиловом шёлке.
– Молодёжь, как побывает в Старом Свете, так приезжает оттуда с этими дурными идеями! – дама в розовом фаншоне недовольно отставила тарелку. – А вы что скажете, мсье Жильбер? Вы же сами учились в Старом Свете.
– Знаете, мадам Армонт, у моего отца, к счастью, нет рабов, но если бы они были, то в этом вопросе я солидарен с мадмуазель Бернар – это не гуманно. Что мешает нам нанимать работников так же, как это делают в Старом Свете? И платить им за работу? – ответил Жильбер Фрессон и при этом ободряюще улыбнулся Летиции.
И, наверное, эту поддержку можно было бы считать данью вежливости, ведь Жильбер – сын хозяина, которому по традиции следовало примирять позиции всех гостей, чтобы праздник проходил непринуждённо. Но только в его улыбке слишком уж много было теплоты, и сидел он совсем рядом, а голубые глаза откровенно любовались лицом Летиции. Он то подавал тарелку, то салфетку, то зонтик поправлял, и лишь когда Летиция перехватила полный ненависти взгляд Аннет Бернар, то поняла, что кажется, за один вечер нарушила все заветы бабушки и нажила себе смертельного врага.
– Платить ньорам? Как можно? – мадам Армонт так и замерла с ложкой в руке. – Мсье Жильбер, у меня такое даже в голове не укладывается!
И в подтверждение этих слов она мелко потрясла головой, отчего её фаншон затрепыхался совсем, как уши у спаниеля.
Конечно, внимание хозяина дома Летиции было приятно, но не более того. Жильбер Фрессон был «слишком слащав», как выразилась бы бабушка. Ведь по мнению мадам Мормонтель, мужчина должен быть чуть красивее лошади, иначе – жди беды. А мсье Жильбер был красив: правильные черты лица, голубые глаза, русые волосы и губы с чувственным изгибом, такие, на которые хочется смотреть, думая о всяких неподобающих вещах…
Он был одет со вкусом и безупречно вежлив, и он слишком похож был на Антуана Морье – её покойного мужа. А с того момента, как в их дом постучала полиция с дурными вестями, Летиция перестала верить «слащавым мужчинам», более того – таких мужчин она теперь старалась всеми силами избегать. Но как избежать внимания хозяина дома? Особенно, если она ему понравилась?
А она ему понравилась.
– Вы позволите, – мсье Жильбер придержал стул, когда Летиция собралась уходить. Гости постепенно разъезжались, и пришло время прощаться. – Я ещё хотел бы познакомить вас с дедушкой.
И хотя Летиция не горела желанием знакомиться с родственниками жениха своей кузины, но отказывать в такой ситуации было бы очень невежливо.
Рауль Фрессон показался Летиции крайне неприятным человеком. Высокий и худой, в чёрной шляпе, которую он не считал нужным снимать даже в присутствии дам, он стоял, прислонившись к столбику беседки, и рассматривал гостью внимательно и оценивающе, совсем как скаковую лошадь. Или как рабыню, выставленную на продажу. Измождённое, жёлчное лицо старшего Фрессона покрывала седая щетина, но в то же время он совсем не выглядел стариком, а, скорее, человеком, с которым лучше не встречаться на тёмной улице.
Он пропустил мимо ушей рассказ внука о приезде Летиции из Старого Света, а спросил напрямик, как ей показалось, с какой-то странной насмешкой в голосе:
– Так, выходит, ты – дочка Жюльена? Хотя похожа, да… А я слышал от Готье, что ты померла от лихорадки в тот год. А ты, значит, живучая…
На этом смотрины закончились – Рауль Фрессон развернулся и, не прощаясь, ушёл.
Жильбер проводил гостью до коляски. Поцеловав руку и чуть удержал в своей, спрашивая, посетит ли Летиция ежегодный бал. И его взгляд, и тихий голос, и то, как он склонялся к ней всякий раз, словно хотел расслышать, что она говорит, хоть со слухом у него и было всё в порядке – всё это говорило только об одном: он совершенно ею очарован. А поодаль стояла Аннет Бернар, с серым лицом, и делала вид, что очень занята увлекательным разговором с мадам Армонт.
Летиция представила, что её ждёт по возвращении в дом Бернаров, и отрицательно покачала головой. Сослалась на занятость и необходимость уехать на плантацию и всеми силами избегала смотреть Жильберу в глаза. Но он всё же поймал её взгляд, уже когда она села в коляску, и, видимо как-то иначе истолковав её смущение, улыбнулся.
Ну что за беда! Вот же навязался на её голову! Зачем только она сюда поехала!
Домой они с Аннет возвращались в гробовом молчании, и, наскоро попрощавшись, Летиция поднялась к себе.
Ну что за муха её укусила болтать о несправедливости рабства! Стоило бы сидеть помалкивать, да восторгаться домом Фрессонов или скатертями на столе!
Но история с поркой слуг в доме дяди Готье задела её за живое. Да и откуда ей было знать, что Жильбер Фрессон – гуманист и сторонник отмены рабства?
Вот правильно говорила ей бабушка: язык – твой враг, Летиция!
Она заперла дверь на засов, задула свечу и долго лежала, прислушиваясь, не попробует ли кто войти. Но было тихо. Потом помолилась мысленно и пришла к выводу, что, наверное, ей лучше как можно быстрее отплыть на плантацию, что бы там ни говорил дядя. Стать врагом Аннет Бернар – совсем ей это ни к чему. И этот «слащавый» Фрессон с его ухаживаниями даром ей не нужен.
И, кажется, впервые она была по-настоящему согласна с бабушкой в таком вопросе.
Этой ночью она спала крепко, её не тревожили странные сновидения, и поутру на полу не было никаких глаз из кукурузной муки. И Летиция подумала – прошлый рисунок, видимо, был просто дурацкой шуткой. Может быть, даже подстроенной руками Аннет.
Глава 5. Бутылка рома, чёрный петух, пять сигар и стручков ванили
– Папа! Да она же просто… просто… сучка! – выпалила Аннет.
Вся покрытая красными пятнами, она тихо рыдала в кабинете отца.
– Святой Луи! Аннет! Да разве можно так выражаться! – воскликнул Готье, но скорее по привычке, а не потому, что хотел одёрнуть дочь.
Сам он, нахмурив лоб, мерил шагами комнату из угла в угол, слушая рассказ Аннет о том, как за каких-то пару часов та почти лишилась жениха усилиями своей новообретённой кузины.
– …и она… она ещё и говорила со мной, – Аннет давилась слезами, – как ни в чём не бывало! А я ведь помогала ей… Советы давала! Отправь её на плантацию, папа! Пусть едет на болота, с глаз долой! Зачем ты вообще оставил её здесь?
– Хватит! – Готье взял дочь за плечи. – Перестань рыдать!
– Вышвырни её! Пусть проваливает к деду, пусть там её лихорадка сожрёт!
– Успокойся! – Готье достал платок и протянул его дочери. – Я придумаю, как избавиться от неё, но в наших же интересах, чтобы она не попала на плантацию как можно дольше.
– Зачем? Пусть катится к аллигаторам! Платья ей покупаешь! А она же… Она же – просто дрянь!
С этим Готье как раз был согласен, но дочь следовало успокоить – как бы её истерика совсем всё не испортила.
– Присядь, Аннет, – он подтолкнул дочь к стулу, плеснул из графина воды в стакан и протянул ей, – вот, возьми, выпей и успокойся. Слезами тут ничего не решишь. Ты же у меня разумная девушка? А теперь послушай…
Готье присел в кресло рядом, закинул ногу на ногу и, сцепив пальцы, обхватил колено. Он смотрел задумчиво в тёмное окно, за которым среди седых нитей ведьминых волос, свисавших с ветвей старого дуба, мелькали редкие пока ещё светлячки. Вскоре нарастающая летняя жара пригонит сюда целые стаи этих насекомых, призрачным сиянием озаряющих леса и болота в долине Арбонны.
Аннет выпила воды и плакать перестала. Прикладывая к щекам батистовый платок, спросила, внимательно глядя на отца:
– Почему нужно, чтобы она не попала на плантацию?
– Я тебе объясню, но ты должна держать язык за зубами. Надеюсь, ты понимаешь, что это в наших общих интересах? – ответил Готье, переводя взгляд на дочь.
Аннет умна – вся в него, и лишнего болтать не станет.
– Мы с твоей мамой не говорили тебе этого, но твой дед, будь он неладен, совсем спятил. Написал новое завещание, в котором отдаёт Летиции Бернар большую часть своего имущества, – Готье вздохнул и добавил тише: – А точнее сказать – он отдаёт ей всё. Всю плантацию «Утиный остров».
– Что? Да как же можно! – рот Аннет округлился. – Почему ты не сказал! Да я её теперь ненавижу ещё больше!
– Я не хотел никого расстраивать раньше времени… Но! – Готье поднял палец вверх. – В его завещании есть одна юридическая тонкость – там написано, что Летиция должна обязательно явиться к нему сама, и произойти это должно до его смерти. Понимаешь? Если это условие не будет исполнено, то завещание можно опротестовать. Его честь – судья Джером – меня в этом вопросе поддержит, и тогда плантацию как минимум поделят на всех наследников поровну.
– И мы что же, отдадим ей половину? – возмущённо спросила Аннет.
– Не половину, а третью часть – ты забываешь про дядю Аллена. Но сейчас-то ей вообще придётся отдать всё, – криво усмехнулся Готье.
– И она об этом знает? – Аннет от возмущения даже икнула.
– Нет, она не знает. Она думает, что наследует просто ферму на полуострове, кусок земли и полсотни рабов. Я сам диктовал письмо помощнику нотариуса и заплатил ему, чтобы тот не послал ей копию завещания. Хорошо, что Жак Перье уже стар и сам больше не пишет бумаг.
– Но, папа! Она что же, может вот так запросто забрать у нас всё? – в голосе Аннет послышались нотки ужаса.
– Не волнуйся, ничего она не заберёт. Я уже придумал, как оставить всё наследство в наших руках. И я знаю, как сделать так, чтобы Жильбер Фрессон перестал интересоваться твоей кузиной в качестве потенциальной невесты.
– И как? – Аннет отставила стакан и впилась глазами в отца.
– Я рассказать тебе пока не могу. Но вот ты помочь мне можешь.
– Чем? Я всё сделаю, лишь бы избавиться от этой дряни! – с готовностью ответила Аннет, вытирая остатки слёз.
– Ты должна усмирить свой гнев и стать ей лучшей подругой. Ездить с ней по магазинам, в оперу, на балы, и постараться задержать её тут, в городе, как можно дольше. Сделай вид, что тебе безразличен Жильбер Фрессон, и даже похвали её за такой выбор – поверь, скоро он сам от неё отвернётся.
– Но, папа! Я что, должна потакать этой дряни?
– Ты должна быть хитрее, Аннет. Чему я тебя учил? Чему тебя учила мама? Никто не должен видеть на наших лицах то, о чём мы думаем на самом деле. Ты должна стать для Летиции лучшей кузиной и удержать её в Альбервилле на неделю, а лучше – на две. Вот и всё, что нужно. Своди её в оперу, покупайте наряды, готовьтесь к балу. Ты же сможешь справиться с этим простым делом? – Готье понизил голос и чуть подался вперёд.
– Да! – энергично закивала Аннет.
– И всё рассказывай мне. Где она бывает, о чём говорит. А ещё забери от неё Люсиль. Я пришлю ей другую служанку. И помни: ни в коем случае нельзя говорить ей о том, что дед Анри переписал своё завещание – она должна думать, что ей достанется только ферма. Можешь рассказывать ей о том, как там ужасно, о комарах, лихорадке, аллигаторах и лихих людях на болотах. И что именно поэтому мы редко там бываем. А теперь иди, умойся и больше не давай воли чувствам, пока она здесь. И не забудь: от того, как хорошо ты умеешь держать себя в руках, зависит твоё… и наше общее будущее.
– Я всё сделаю, папа! – с готовностью кивнула Аннет.
Когда она ушла, Готье послал за сыном. Филипп только что вернулся и ввалился в кабинет отца шумно, принеся с собой запах лошадиного пота и азарта – он снова был на скачках. Суаре у Фрессонов он предпочёл более весёлое времяпрепровождение. Выслушав рассказ отца о злоключениях несчастной Аннет, Филипп только фыркнул:
– Ну а чего ты хочешь! У кузины Летиции уж точно более аппетитные формы, чем у моей сестры, а Фрессон не слепой, да и не дурак…
– Ты у меня дурак, прости, Отец наш небесный! – разозлился Готье. – Ты что, не видишь, к чему всё идёт?
Что ни говори, а его сына Бог обделил умом, именно поэтому любимицей Готье Бернара всегда была Аннет.
– Ну а чего ты хочешь от меня? – пожал плечами Филипп. – Чтобы я утопил деда в болоте?
– Разумеется, нет, – ответил Готье, но как-то не слишком возмущённо, будто всем своим видом давал понять, что такой вариант его бы тоже устроил.
– Тогда чего? – Филипп принялся стягивать сапоги.
– Я хочу, чтобы ты приударил за Летицией. А если всё уж совсем плохо обернётся, то тебе придётся на ней жениться.
– Что? ениться на полукровке? – воскликнул Филипп удивлённо, застыв с сапогом в руке. – Пфф! Одно дело – пассия, другое – жена, и у меня вообще-то есть невеста, или ты забыл?
Готье скрестил руки на груди, глядя на сына сверху вниз, и произнёс, вложив в голос весь свой сарказм:
– А как долго твоя невеста останется твоей, когда узнает, что наши доходы от плантации благополучно уплыли в руки этой полукровки? А оттуда – в руки Жильбера Фрессона? – он наклонился вперёд, очевидно, для того, чтобы сын лучше расслышал. – И вы с сестрой враз станете бедными родственниками вашей кузины. Ты об этом не подумал? Но, если ты женишься на Летиции, то всё перейдёт к тебе, как к её мужу. Надеюсь, это понятно?
– А моя невеста? Это же будет скандал…
– Скандал – это меньшее зло, Филипп. Спишут всё на внезапно вспыхнувшую страсть, что и неудивительно, учитывая происхождение твоей кузины, – Готье усмехнулся и прищурился. – Тебе же не сложно изобразить страстное увлечение? Кузина недурна, не думаю, что это будет трудно.
– Ну, она весьма недурна, я бы сказал даже больше, – ответил Филипп, усмехнувшись в ответ. – И я совсем не против за ней приударить, но она такая скромница.
– Думаю, скромность её показная. Помня, каким был её папаша – я уверен, что это так. Очень уж она на него похожа. И было бы хорошо, если бы ты смог её скомпрометировать, – добавил Готье, задумчиво глядя в окно, – чтобы Фрессон перестал рассматривать её всерьёз. Всё-таки они дорожат репутацией.
– Скомпрометировать? – Филипп отбросил сапоги в угол. – Насколько сильно скомпрометировать?
– Ну, насколько сможешь. Не оставь ей вариантов. Надеюсь, то, что она красива, и вы живёте под одной крышей, послужит твоей легенде. Только прошу: без дуэлей и глупых споров, и не испорти отношений с Жильбером Фрессоном. Если бы ты смог влюбить в себя кузину, да так, чтобы обошлось без лишней драмы, то это был бы идеальный вариант. Она потеряла жениха, год ходила в трауре – твоё внимание и сочувствие сейчас были бы очень кстати. Ты хорош собой и умеешь красиво ухаживать за женщинами. Ну так прояви себя. Сделай так, чтобы она и думать забыла о поездке на плантацию. Это же ты сможешь?
– Хорошо, я приударю за кузиной, – ответил Филипп, забрасывая ноги на соседнее кресло, – но вот насчёт того, чтобы жениться на полукровке – этого мне точно не нужно. Я лучше пристрелю старого пирата, да и вся недолга!
– Или он пристрелит тебя! Или его чёрные головорезы выпустят тебе кишки! – зло воскликнул Готье. – Ты забыл, что ему хоть и под семьдесят, а стреляет-то он получше тебя! Или ты думаешь, пиратом его зовут только за то, что он ходит по плантации в треуголке? От тебя требуется немного – просто отвлеки кузину от этого мальчишки Фрессона и вскружи ей голову.
Когда Филипп ушёл, Готье Бернар взял карандаш и подошёл к пробковой доске, на которой висела карта, расчерченная квадратами плантаций. Он смотрел некоторое время на извилистую линию Арбонны, а потом со злостью воткнул карандаш в карту так, что он вошёл в пробковую доску прямо посреди плантации Анри Бернара.
Всю ночь Аннет ворочалась в кровати, обдумывая так и эдак слова отца, и понимала только одно: если она будет удерживать кузину здесь, как он просил, то точно лишится жениха. Ведь за одну только встречу на суаре эта мерзавка Летиция успела так очаровать Жильбера, что он даже попрощаться забыл с Аннет! Но если кузина отправится на плантацию, то в итоге Аннет лишится денег. И оба эти варианта её не устраивали. Отец, конечно, по-своему прав, но он не понимает главного – у неё нет двух недель в запасе, чтобы водить эту дрянь в оперу и на балы. И даже одной недели нет.
Отец просто не видел, как Жильбер Фрессон смотрел на эту мерзавку, и как эта дрянь смотрела на него – точно играла с ним, как кошка с мышью. Лицемерка! Подлая тварь! Но Аннет ей не удастся обмануть своей ложной скромностью и сложенными на коленях ручками! Только, если всё это продолжится, и эта дрянь попадёт на бал…
Ох, нет! Только не бал! Неужели он пойдёт с ней на бал?!
От этой мысли она даже села в кровати.
Последний весенний бал – закрытие сезона. После наступает жара и альбервилльское общество, как стая бабочек, разлетится кто куда. Кто-то поедет в Старый Свет, кто-то на север, кто-то в загородные поместья или на плантации, и город опустеет. Влажное дыхание океана и штормы вместе с удушливой жарой сделают пребывание в Альбервилле невыносимым – какие уж тут балы! Но именно на этот последний бал в сезоне Аннет возлагала свои самые большие надежды, связанные с Жильбером Фрессоном. А уж на карнавале она рассчитывала и вовсе сопровождать его в парном костюме в качестве невесты. И свадьба состоялась бы осенью…
Аннет и представить не могла, что в одночасье может лишиться всего разом – и жениха, и денег! Нет, она не будет ждать, пока папа придумает способ избавиться от этой дряни, ей нужно действовать самой. И как можно быстрее.
Она столько раз представляла себя хозяйкой поместья Фрессонов! Как она проводит в их саду суаре, как сидит в их гостиной, обставленной изящной белой мебелью, как прекрасно они будут смотреться с Жильбером в паре… Но теперь всё рушилось прямо на глазах, и перед этим обстоятельством её рассудок отступал, а наставления отца уходили куда-то на задний план.
Аннет поспала совсем немного, вскочила, едва ночь окрасилась в серый и над верхушками банановых деревьев заалела полоса восхода. Она придумала свой план, который не противоречил тому, что задумал папа, а даже, наоборот, помогал. Но для его осуществления ей кое-что понадобится, и Аннет принялась рыться в ящике стола.
Прекрасно!
Пуговица, носовой платок, лента для волос… и деньги. Она ссыпала в кошелёк пятьдесят экю – вся её сумма наличных, что удалось накопить, не вызывая вопросов отца. Что же, это как раз тот случай, когда придётся платить наличными.
Едва солнце показалось над деревьями, она кликнула служанку и, наспех проглотив завтрак, поехала в город. Отец спозаранку отправился в контору. Филиппа, к счастью, тоже нигде не было видно: наверное, он спал, и, скорее всего, как обычно, будет спать до полудня. Это было хорошо, потому что цель своей поездки Аннет собиралась сохранить в тайне.
Коляску с кучером она оставила за углом на рю Омбре – не стоит слугам знать, куда она ездила. И, пройдя квартал, свернула на рю Верте, оглянулась несколько раз, рассматривая редких пока прохожих – не хватало ещё встретить тут каких-нибудь знакомых.
Нет, конечно, сюда ходят благородные дамы, вернее, даже в основном они сюда и ходят, но ни одна из них не станет афишировать этот факт. Не увидев никого, кроме нескольких ньор, спешивших с корзинами на рынок, Аннет быстро потянула за ручку дверь с синим глазом и нырнула в лавку мадам Лафайетт.
Внутри было темно, пахло остро и терпко – смесью специй и трав. Кто такая мадам Лафайетт – история умалчивала, а лавкой владела ньора из вольноотпущенных, и уж точно никакая она была не мадам. Нынешнюю хозяйку звали Мария. Впрочем, имя, скорее всего, было ненастоящее. Как и облики святых, вырезанные на акациевых досках, что занимали центральную полку прямо напротив двери. Официально лавка торговала травами от колик, притирками от укусов гнуса, нюхательными солями, мылом, ароматным маслом и другими мелочами, так необходимыми каждой женщине в хозяйстве.
А вот неофициально…
– Что понадобилось муасель в такой ранний час? – хозяйка поднялась из-за прилавка – женщина вполне аппетитных форм и неопределённого возраста.
Она была квартеронкой, и, видимо, довольно красивой в молодости, потому что следы этой красоты время до сих пор ещё не стёрло с её лица.
Несмотря на то, что Мария была вольной, она всё равно носила тийон, причем, необъятных размеров. Казалось, на голову намотано не меньше двух туасов оранжево-зелёного шёлка, и носила она его с достоинством, будто гордилась. Она степенно выплыла из темноты, обойдя потёртый деревянный прилавок, и принялась неспешно переставлять на полке бутылочки, давая возможность посетительнице побороть своё смущение.
– Я слышала, вы продаёт разные… средства, – осторожно произнесла Аннет, пытаясь подобрать правильное слово.
– Я много чего продаю, – уклончиво ответила Мария, – что именно ищет муасель? Что хочет она облегчить «средством»: жизнь или… смерть?
Аннет растерялась. Вопрос хоть и был завуалированным, но от этого не становился менее страшным. Но отступать она не собиралась. От этого «средства» зависит её будущее – какие тут ещё могут быть сомнения? И, набрав в грудь побольше воздуха, Аннет произнесла тихо, почти шёпотом:
– Мне нужно сделать так, чтобы один мужчина перестал интересоваться одной женщиной. И чтобы она… тоже.
– Соперница? – Мария повернулась и прищурилась.
Гагатовые бусы на шее Марии, повторявшие цвет её глаз, чуть блеснули, будто подмигнули Аннет, понимая. Или ей это только показалось? Она кивнула в ответ – под пронизывающим взглядом этих глаз ей было очень неуютно.
– Что ты хочешь, чтобы с ней случилось? – спокойно спросила ньора, продолжая разглядывать Аннет.
– Я не знаю…
У неё как-то разом пересохло в горле.
И зачем только она сюда пришла! Глупая это была затея!
Хотя нет, не глупая…
– Не знаешь? – усмехнулась Мария. – Знаешь, девочка, знаешь… А знаешь ли ты, что за её жизнь полагается плата?
– Сколько? – глухо спросила Аннет.
– Пятьдесят экю мне, но это лишь за то, что я спрошу об этом у великого Эве. А ему полагается в оплату кое-что совсем другое…
– И что нужно… великому Эве? – голос у Аннет совсем охрип.
– Может, часть твоей жизни, а может, ещё чьей, а может, и вся… Уж как он прикажет. Ты готова принести что-то подобное взамен?
Аннет испугалась не на шутку. Забрать чью-то жизнь – да ей же потом гореть в адском пламени до скончания веков! Да, если кто узнает, что она сюда пришла и такое просила, ей откажут даже в том, чтобы ступить на порог Храма, не то что в прощении!
– Я… я… мне не нужна её жизнь. Я хочу, чтобы она просто исчезла куда-нибудь! Чтобы уехала! Увлеклась другим мужчиной, влюбилась без памяти, бросила всё и сбежала с ним! Хоть на край света! – выпалила Аннет, покрываясь холодным потом.
– Увлеклась другим мужчиной? И уехала отсюда? – Мария тронула подбородок и, плавно качнув пышными юбками, зашла за прилавок. – Это проще…
– И чтобы Жильбер её забыл, – добавила Аннет уже тише.
– Что же, за это тоже полагается плата, хоть и меньшая.
– Какая? – Аннет стиснула в пальцах ридикюль.
– Десять экю за неё, десять экю за него, десять экю за того, кому её отдаст великий Эве. Это за мою к нему просьбу, – Мария сделал паузу, положила ладони на выщербленную поверхность прилавка, и на её мизинцах кольца с гагатом будто налились молочно-белым светом, а может, это просто отразилось от стёкол восходящее солнце…
– А ещё, девочка, всё, что забираешь у неё, должно вернуться в другом месте. У великого Эве всё в этом мире всегда в равновесии. Как зовут твою соперницу?
– Летиция, – Аннет сглотнула, едва не подавившись буквой «ц».
– Мне нужно будет что-то из того, к чему она прикасалась.
– Вот, – Аннет развернула носовой платок.
Внутри лежала пуговица. Вчера, во время примерки платьев, она оторвалась у Летиции от рукава, и Аннет её подобрала, а отдать забыла. И вот теперь она оказалась так кстати!
– Как зовут того, от кого её нужно отвадить? – Мария покатала пуговицу между пальцами.
– Жильбер.
– Мне нужна и его вещь. И ещё твоя вещь.
Аннет достала носовой платок, не так давно Жильбер обернул им стебли цветов, которые дарил ей. А из своих вещей протянула ленту для волос.
– Жди здесь.
Мария ушла за перегородку, отделявшую лавку от другого помещения. Аннет, наконец, выдохнула и принялась разглядывать полки, уставленные склянками и бутылочками. На стенах висели пучки трав и луковицы, заплетённые в косичку, а в половинках кокосового ореха лежало манговое мыло. Лавка Марии выглядела не так уж страшно, если не знать, что всё это лишь фасад…
Но страх понемногу уходил, и к Аннет возвращалась уверенность – она всё делает правильно. Она вернёт всё в их семье на свои места.
Из-за перегородки доносилось невнятное бормотание, возня и шипение, словно на раскалённой сковороде жарили мокрого угря. Потянуло дымом, запах жжёных перьев и ткани смешался с густым ароматом расплавленной колофонской смолы и тины.
Ждать пришлось долго. Наконец, Мария вышла из-за перегородки и поставила перед Аннет четыре бутылочки: две белого стекла, две – зелёного.
– В этой, – Мария подвинула пальцем бутылочку белого стекла, повязанную синей ниткой, – то, что вызывает любовь и страсть. С синей ниткой – для соперницы, с красной – для тебя. Ты должна выбрать мужчину для своей соперницы и налить ему немного. И ей. А из этой бутылочки – тому, кого выбрала ты, этому Жильберу.
Аннет схватила обе бутылочки и спешно сунула в ридикюль.
– А вот в этих, – Мария подвинула оставшиеся бутылочки, – плата великому Эве, чтобы вернуть в этот мир равновесие. Это должен выпить тот, кто потом будет ненавидеть тебя и твою соперницу – такова плата за вынужденную любовь. И мой тебе совет: для себя выбирай того, кто не сможет причинить тебе большого зла. Пусть это будет кто-то, кому недолго осталось жить. Ведь сколь велика будет сила любви, рождённой этим напитком, столь велика и ненависть.
Эту часть наставлений Аннет слушала вполуха. Вот уж по части ненависти у неё никаких вопросов не было. Это было даже лучше, чем она могла предположить. Летиция Бернар понятия не имеет, что и без этих капель есть те, кто ненавидят Бернаров больше всех на свете – семья Дюран. Так вот куда стоит направить их ненависть – на новую наследницу поместья Утиный остров. А с этими каплями Дюраны просто сотрут её в порошок, и следа не останется. Уж Аннет знала, какой бешеный у них нрав. Так что всё сложится само собой, и руки Аннет Бернар останутся чисты, и не гореть ей в адском пламени…
Одним выстрелом она убьёт сразу двух зайцев. Ну а свои капли она подольёт кому-нибудь в приюте Святых Агнцев – там полно умирающих старых ньоров, от которых отказались хозяева. Осталось только придумать, как воплотить этот план в жизнь.
– Что я вам должна? – спросила она, доставая шёлковый кошелёк с монограммой.
– Двадцать экю. И ещё: принесёшь бутылку рома, чёрного петуха, пять сигар и стручков ванили. Завтра, на кладбище Святого Луи, на закате. Жди у северной стены – я выйду. Или всё превратится просто в воду.
– А… гарантия? – спросила вконец осмелевшая Аннет.
– Гарантия? – Мария непонимающе прищурилась.
– Ну, это всё точно… произойдёт?
– Пфф! Это решать Великому Эве, девочка. А духам надо понравиться. Выбирай им подарки от души. Да не поскупись: принеси ром получше, сигары покрепче, да петуха побойчее – глядишь, духи и оценят твоё подношение, и будет тебе гарантия, – усмехнулась Мария.
Глава 6. День неправильных поступков
Эдгар вышел из дома семейства Лаваль в Альбервилле и сел в коляску. Устало окинул взглядом улицу: разноцветное кружево ажурных балконных решёток и яркие краски фасадов. Весна в городе медленно уступала лету, и магнолии вдоль рю Гюар уже опали бело-розовым дождём. Даже не дождём – снегом, казалось, улица усыпана им, совсем как на севере, на его родине… Впрочем, нет, родина-то у него здесь.
Он родился в Альбервилле и лет до одиннадцати, пока был жив дед Гаспар, проводил на плантации много времени. Отец с матерью сильно не ладили, и дед частенько забирал внука к себе. Потом он умер, Эветт увезла сына на север, а отец вернулся в поместье.
Возница с наслаждением курил сигару, терпеливо ожидая, пока Эдгар выйдет из задумчивости и скажет, куда ехать дальше.
– К Фрессонам. В банк. Трогай, – произнёс он, наконец, доставая из внутреннего кармана рекомендательные письма к банкиру.
Эдгар только что сделал предложение Флёр, и теперь она официально стала его невестой. Хотя нет – положено ещё провести торжество в честь помолвки, но это уже просто формальность. Жак Лаваль – её отец – так растрогался, что даже позволил им остаться ненадолго наедине и подмигнул Эдгару – не теряйся, пцелуй невесту! И невеста была не против, даже наоборот – она так призывно смотрела ему в глаза, так тихо отвечала, вынуждая его склоняться, чтобы расслышать и быть к ней как можно ближе, желая удостовериться, что вот это кольцо на её пальце – реальность.
Он и поцеловал…
А сейчас ощущение у него было такое, будто он сам посадил себя в клетку, а ключи выбросил в море. Может, это ошибка – жениться на ней? Почему где-то в глубине души он был уверен, что отсутствие чувств между ними – гарантия от новой боли? И что безразличие к этой женщине и её безразличие к нему позволят им мирно сосуществовать вместе, занимаясь каждому своими делами?
Но тогда почему от поцелуя осталось такое тягостное ощущение, словно целовал он гуттаперчевую куклу? Куклу, наряженную в васильковый шёлк, с белоснежными локонами и румянами на щеках. Может, потому, что он помнил когда-то совсем иные ощущения от поцелуя? И скучал по ним.
Оказывается, сильно скучал…
А губы Флёр казались безжизненными и холодными, а тело под его пальцами, стянутое специально надетым для помолвки атласным корсажем, – чужим и жёстким, словно высохшая воловья кожа. Невеста призывно подставила губы для поцелуя… именно – подставила: не отозвалась, не дрогнула, даже не вздохнула, ледышка – ледышкой, словно он был святым отцом или она – мученицей.
И то, что ему сейчас захотелось вернуть те ощущения от поцелуя, что он помнил с тех пор, когда ещё мог чувствовать – сейчас это желание отозвалось болью в сердце и горечью во рту, и, порывисто вытерев рукой губы, он криво усмехнулся собственной глупости. Не думал он, что вот это и будет самым сложным – жить рядом с безразличной ему женщиной, замечая в ней только то, что не нравится: как она ходит, как смеётся, как зовёт его по имени…
Флёр красива и холодна, как кусок мраморного надгробия, и нет в ней ни капли нежности или страсти, и пылает жаром она только тогда, когда кричит в гневе на служанок или лупит их кнутом. Но не эту страсть Эдгару хотелось бы видеть в жене. Не говоря уже о нежности.
Он посмотрел на письма, адресованные банкиру Клоду Фрессону, потёр лоб и усилием воли заставил себя перестать думать о Флёр. У него сейчас другие заботы: надо решить с банкиром вопрос снижения процентной ставки и добиться большей отсрочки первого взноса, чтобы платить пришлось, когда урожай будет распродан. А ещё надо предоставить гарантии выплат: сколько туасов земли засажено в этом году, сколько рабов на плантации, и не забыть купить детали для пресса и сахароварни.
Его дяди и кузены, похоже, позволяли ходить по поместью всем подряд, и не мудрено, что всё сломалось, а что-то украли. Хотя его мать утверждала, что это дело рук проклятых Бернаров. В их семье считалось, что источником любых неприятностей всегда являются соседи.
Может, и так. Семейная вражда между Дюранами и Бернарами продолжалась не одно десятилетие, даром, что плантации находились поблизости. Из-за чего всё началось – Эдгар не знал, да и никто не знал – эту тайну его дед Гаспар унёс с собой в могилу. Но случаев порчи имущества друг друга, убийства ньоров и перестрелок между членами враждующих семей было не счесть.
Помнится, дед Гаспар таскал внука с собой, чтобы посидеть в засаде на болотах, в надежде, что сосед явится на их участок. Однажды Анри и впрямь явился, уж неизвестно зачем, и Гаспар в тот раз стрелял по нему дробью, но не попал. В отместку старый Бернар поджёг сухой тростник, что лежал между их участками на границе с поместьем Лаваль, а чем закончилось противостояние, Эдгар так и не узнал – началась эпидемия лихорадки, и его спешно отправили на север.
Возница осадил лошадь, коляска дёрнулась и остановилась у банка, выдернув Эдгара из паутины воспоминаний.
Его встретил сам Клод Фрессон – невысокий пожилой мужчина в серой паре и белой рубашке, рукава которой до локтя закрывали нарукавники. Он был сдержанно-радушен, снял пенсне и крепко пожал руку, а затем внимательно прочёл письмо от мсье Лаваля и те бумаги по кредиту, что подписала Эветт.
– Значит, это вы – будущий зять моего друга? – спросил банкир с вежливой улыбкой и тут же велел принести кофе и бурбон. – Это… неожиданно… весьма. Вы ведь здесь совсем недавно? И уже помолвка…
– Что поделать, мсье Фрессон, любовь всегда приходит неожиданно, – развёл руками Эдгар.
В словах банкира ему почудилось какое-то разочарование, словно его помолвка стала для него неприятной новостью.
– Что же, я рад за Флёр. Очень рад! – он натянуто улыбнулся. – И, пользуясь случаем, хочу пригласить вас с вашей невестой в «Белый пеликан» – в этом году заключительный бал сезона организуют моя жена и её благотворительное общество. Мы рады будем видеть вас там. К тому моменту как раз, я полагаю, правление рассмотрит ваш вопрос, и я приложу максимум усилий, чтобы он решился положительно. Учитывая объединение ваших капиталов, думаю, всё пройдёт гладко. С таким поручителем, как мсье Лаваль, я уверен, члены правления поддержат моё предложение о снижении процентной ставки и отсрочке выплаты по договору. Чудес обещать не буду, но в разумных пределах…
– Благодарю вас, мсье Фрессон, – Эдгар чуть кивнул.
– Как идут дела на плантации? Я слышал, бедняга Венсан совсем плох, – осторожно поинтересовался банкир.
Эдгар пожал плечами. Что сказать, его дядя Венсан сошёл с ума – это уже факт. И дошло до того, что он застрелил одну из рабынь, приняв её за болотного ягуара. А потом стал нападать на всех подряд. Так что дядя Шарль вынужден был запереть его во флигеле и поить всё время сонным отваром, иначе Венсан начинал метаться по комнате и царапать стены.
– Дядя… он… болен и, боюсь, уже не поправится, – уклончиво ответил Эдгар.
– А как поживает мадам Дюран? – прищурился мсье Фрессон. – Надеюсь, она в добром здравии?
– Да, спасибо. С ней всё хорошо.
Читать бесплатно другие книги:
