Timeout, или Вечерняя Москва Пелевин Виктор
– О чем же? – спросил Т. с неподдельным интересом.
– Попробуйте догадаться с трех раз, граф.
– Я вряд ли сумею.
– Могу помочь. Что приходит вам на ум, когда вы думаете об античности?
– Ну… – Т. замялся.
– Об этом сразу забудьте, – хохотнула княгиня, – шалунишка… Что еще?
Т. посмотрел на набор гладиаторского снаряжения, висящий на стене.
– Цирковые бои?
Княгиня отрицательно покачала головой.
Т. поглядел на Артемиду с ланью, потом на Аполлона, целящего куда-то из воображаемого лука.
– Многобожие?
Княгиня подняла на Т. удивленные глаза.
– Поздравляю, вы угадали! Именно, граф. Покойный князь был глубочайшим знатоком античности и посвятил меня в тайную доктрину древних. Однако мои духовные способности не внушали ему доверия – и он завел домашний уклад, где каждая деталь должна была напоминать мне об этом возвышенном учении. Князь завещал ничего не менять после его смерти.
– Надеюсь, вас не оскорбит мой вопрос, но что возвышенного в многобожии?
– Современные люди не понимают, что это такое на самом деле. Даже в античные времена суть многобожия открывалась только посвященным в мистерии. Но покойный князь владел древней книгой, которая раскрывала секрет – она сохранилась в единственном списке и была приобретена им в одном итальянском монастыре. По преданию, книгу написал сам Аполлоний Тианский.
– И что там было сказано?
– Во-первых, там опровергалась доктрина сотворения мира.
– Каким образом?
– Дело в том, что эта причудливая теория, заразившая западный ум множеством диких представлений, основана исключительно на аналогиях с жизнью крупного рогатого скота, за которым тысячелетиями наблюдали наши предки. Неудивительно, что у них возникла идея о сотворении. Удивительно другое – эти представления до сих пор лежат в фундаменте всего здания современной духовности…
– Простите, – сказал Т., – но я не могу взять в толк, при чем здесь крупный рогатый скот.
– Скоты оплодотворяют друг друга, а затем рождается новое животное, для существования которого уже не требуется, чтобы его, так сказать, зачинали секунда за секундой. Перенеся это наблюдение на высшие сферы, люди древности решили, что и там действует тот же принцип. Есть подобный зачатию момент творения, в котором участвует божество-гермафродит, оплодотворяющее само себя. Они назвали это «сотворением мира». А дальше, после родов, мир существует по инерции – поскольку он уже зачат и порожден.
– Никогда не думал, что подобное воззрение связано со скотоводством.
– Видите, – сказала княгиня, – концы упрятаны так глубоко, что никому и в голову не приходит эта простейшая мысль.
– А как видели сотворение мира последователи многобожия?
– Они считали, что творение происходит до сих пор – непрерывно, миг за мигом. В разное время нас создают разные божества – или, выражаясь менее торжественно, разные сущности. Если сформулировать доктрину многобожия совсем коротко, боги постоянно заняты созданием мира и не отдыхают ни минуты. Ева ежесекундно возникает из ребра Адама, а живут они в Вавилонской башне, которую непрерывно перестраивают божественные руки. Древние пантеоны богов – просто яркая, но недоступная профану метафора, в которой запечатлено это откровение…
– Мне трудно поверить, – сказал Т., – что эллины строили такие причудливые мистические теории. Насколько я представляю, они были простыми и солнечными людьми. А во всем этом чудится нечто математическое, немецкое. Или даже иудейское.
Княгиня улыбнулась.
– В духовных вопросах, граф, «несть ни иудея, ни эллина». Как это говорил один веселый иудей в те времена, когда эллины еще были… Отчего вы не едите щуку?
– Я стараюсь придерживаться вегетарианской диеты.
– Если вы не будете кушать, – сказала княгиня Тараканова игриво, – я замолчу.
Т. улыбнулся и взял рыбный нож.
– Продолжайте, прошу вас, – сказал он, придвигая к себе тарелку. – Вы не сказали, как именно боги создают нас. Они трудятся над нами все вместе? Или по очереди?
– Имеет место и то, и другое.
– Не могли бы вы пояснить на примере?
– Попробую. Вот представьте себе – некий человек зашел в церковь, отстоял службу и испытал религиозное умиление. Дал себе слово всегда быть кротким и прощать обидчиков… А потом отправился гулять по бульвару и наткнулся на компанию бездельников. И один из этих бездельников позволил себе нелестно выразиться о фасоне панталон нашего героя. Пощечина, дуэль, смерть противника, каторжные работы. Неужели вы полагаете, что у всех этих действий один и тот же автор? Вот так разные сущности создают нас, действуя поочередно. А если вы представите себе, что и в церкви, и во время прогулки по бульвару, и особенно в каторжном заточении наш герой то и дело думал о плотской любви в ее самых грубых и вульгарных формах, мы получим пример того, как разные сущности создают нас, действуя одновременно.
Т. кивнул.
– Я думал о чем-то подобном применительно к смертной казни, – сказал он. – Она лишена смысла именно потому, что несчастный, на которого обрушивается кара, уже совсем не тот человек, что совершил преступление. Он успевает десять раз раскаяться в содеянном. Но его вешают все равно…
– Вот именно, – сказала княгиня Тараканова. – Неужели тот, кто убивает, и тот, кто потом кается – это одно и то же существо?
Т. пожал плечами.
– Принято говорить, что человек переменчив.
– Покойный князь хохотал, когда слышал эти слова. Человек переменчив… Сам по себе человек не более переменчив, чем пустой гостиничный номер. Просто в разное время его населяют разные постояльцы.
– Но это все равно один и тот же человек. Просто в ином состоянии ума.
– Можно сказать и так, – ответила княгиня. – Только какой смысл в этих словах? Все равно что глядеть на сцену, где по очереди выступают фокусник, шут и трагик, и говорить – ах, но это все равно один и тот же концерт! Да, есть вещи, которые не меняются – зал, занавес, сцена. Кроме того, все номера можно увидеть, купив один входной билет. Это позволяет найти в происходящем непрерывность и общность. Но участники действия, из-за которых оно обретает смысл и становится зрелищем, все время разные.
– Хорошо, – сказал Т., – а боги занимаются только представителями благородных сословий? Или простым людом тоже?
– Вам угодно шутить, – усмехнулась княгиня.
– Нет, я вполне серьезен. Как, например, боги создают своим совокупным усилием какого-нибудь пьяного приказчика из лавки?
Княгиня немного подумала и сказала:
– Если, например, приказчик из лавки поиграл на балалайке, затем набил морду приятелю, потом продал балалайку старому еврею, сходил в публичный дом и пропил оставшиеся деньги в кабаке, это значит, что приказчика по очереди создавали Аполлон, Марс, Иегова, Венера и Вакх.
Т. посмотрел в окно, за которым висели невозможно далекие, словно высеченные из мрамора облака.
– Вы говорите интересные вещи, – сказал он. – Но что же в таком случае мы называем человеком?
– Это brochet tarakanoff, – ответила княгиня. – Щука по-таракановски. Именно мистерию человека и символизирует наше фамильное блюдо.
Т. перевел взгляд на рыбного дракона. Прислуживающие за столом лакеи в туниках с серебряным шитьем уже почти полностью разделили его на элементы.
– Посмотрите, – продолжала княгиня. – С первого взгляда кажется, что перед нами настоящий дракон – так уверяют чувства. Но на самом деле это несколько разных рыб, которые при жизни даже не были знакомы, а теперь просто пришиты друг к другу. Куда ни ткни дракона, всюду будет щука. Но все время разная. Первая, так сказать, плакала в церкви, вторая стрелялась на дуэли из-за панталон. А когда невидимые повара сшили их вместе, получилось создание, которое существует только в обманутом воображении – хотя воображение и видит этого дракона вполне ясно…
– Я понял вашу мысль, – сказал Т. – Но вот вопрос. Кто создает богов, создающих нас? Другими словами, есть ли над ними высший бог, чьей воле они подвластны?
– Князь считал, что мы создаем этих богов так же, как они нас. Нас по очереди выдумывают Венера, Марс и Меркурий, а мы выдумываем их. Впрочем, в последние годы жизни князь полагал, что сегодняшнее дьяволочеловечество создают уже не благородные боги античности, а хор темных сущностей, преследующих весьма жуткие цели.
– Допустим, я соглашусь и с этим, – сказал Т. – Но остается главный вопрос. Для простого человека – а я полагаю себя именно таким – в вопросах веры важна не доктрина, а надежда на спасение. Древние верования, изобретенные пусть даже и скотоводами, дают ее. Человек верит, что у него есть создатель, который будет судить его и возьмет затем в вечную жизнь. И откуда знать, может быть, за гробовым порогом эта наивная вера действительно способна помочь. А какое утешение дает душе многобожие, которое исповедовал ваш супруг?
Княжна Тараканова прикрыла глаза, словно припоминая что-то.
– Покойный князь говорил об этом тоже, – сказала она. – Боги не творят нас как нечто отдельное от себя. Они просто играют по очереди нашу роль, словно разные актеры, выходящие на сцену в одном и том же наряде. То, что принято называть «человеком» – не более чем сценический костюм. Корона короля Лира, которая без надевшего ее лицедея останется жестяным обручем…
– Спасение души, судя по всему, вас не заботит.
Княгиня грустно улыбнулась.
– Говорить о спасении души, граф, можно только в те минуты, когда нашу роль играет сущность, озабоченная этим вопросом. Потом мы пьем вино, играем в карты, пишем глупые стишки, грешим, и так проходит жизнь. Мы просто подворотня, сквозь которую движется хоровод страстей и состояний.
– А способен ли человек вступить в контакт с порождающими его силами? – спросил Т. – Общаться с создающими его богами?
– Отчего же нет. Но только в том случае, если его создают склонные к общению боги. Любители поговорить сами с собой. Знаете, как маленькие девочки, говорящие с куклами, которых они оживляют собственным воображением… Почему вы так побледнели? Вам душно?
Но Т. уже справился с собой.
– Вот теперь понимаю, – сказал он. – Но ведь это… Это совсем безнадежный взгляд на вещи.
– Ну почему. Одушевляющая вас сущность может быть полна надежды.
– А как же спасение?
– Что именно вы собираетесь спасать? Корону короля Лира? Сама по себе она ничего не чувствует, это просто элемент реквизита. Вопрос о спасении решается в многобожии через осознание того факта, что после спектакля актеры расходятся по домам, а корону вешают на гвоздь…
– Но ведь у нас всех, – сказал Т., – есть постоянное и непрерывное ощущение себя. Того, что я – это именно я. Разве не так?
– Об этом князь тоже частенько рассуждал, – ответила княгиня. – Ощущение, о котором вы говорите, одинаково у всех людей и по сути есть просто эхо телесности, общее для живых существ. Когда актер надевает корону, металлический обод впивается ему в голову. Короля Лира могут по очереди играть разные актеры, и все будут носить на голове холодный железный обруч, чувствуя одно и то же. Но делать вывод, что этот железный обруч есть главный участник мистерии, не следует…
Т. посмотрел на блюдо с обезглавленным драконом и вдруг почувствовал непобедимую сонливость. Он клюнул носом и тихо сказал:
– Похоже, ваш покойный супруг знал все тайны мира. А он случайно не говорил с вами про Оптину Пустынь?
Княгиня наморщилась.
– Оптина Пустынь? Кажется, это что-то связанное с цыганами. То ли защитное построение повозок, то ли то место, откуда пришли их предки, точно не помню. Здесь на берегу неподалеку будет табор, можно пристать ненадолго и навести справки… Однако вы, кажется, засыпаете?
– Простите, княгиня. Я, признаться, очень устал. Сейчас я…
– Не беспокойтесь. Отдохните прямо здесь. У меня есть небольшое дело, но скоро я к вам вернусь. А если вам понадобятся слуги, Луций будет ждать на палубе за дверью.
Княгиня поднялась с банкетки.
– Не вставайте, умоляю вас, – сказала она, приближаясь к Т. – Пока вы не заснули, я хочу сделать вам небольшой подарок.
Она подняла руки, и Т. почувствовал холодное металлическое прикосновение. Опустив глаза, он увидел на своей груди медальон на золотой цепочке – крохотную золотую книгу, наполовину утопленную в цветке из белой яшмы.
– Что это? – спросил он.
– Книга Жизни. Амулет достался мне от покойного князя. Он принесет вам удачу и защитит от беды. Обещайте не снимать его, пока вашей жизни угрожает опасность.
– Постараюсь, – дипломатично ответил Т.
Княгиня улыбнулась и пошла к дверям.
IV
Т. сразу же заснул. Ему приснился короткий беспокойный сон – он говорил с княгиней Таракановой, и беседа была очень похожа на только что завершившуюся, но в конце княгиня сделала строгое лицо, накинула на голову темный плат и превратилась в нарисованного на стене черного ангела.
Проснувшись, Т. увидел, что блюдо, на котором лежал сделанный из рыб дракон, исчезло: мифологическую метафору, видимо, уже доедали гребцы и слуги.
«Какая гадость эта составная рыба, – подумал он. – И ведь в словах княгини почти невозможно найти брешь. Единственный вопрос – это о смысле устроенного подобным образом мира. Надо поинтересоваться, что говорил на эту тему покойный князь…»
Но спросить в пустой столовой было некого – княгиня еще не вернулась.
Уже темнело. Комнату наполнил синеватый сумрак, и античные статуи, стоявшие у стен, преобразились – полутьма сделала их белизну мягкой и почти телесной, словно вернув то время, когда эти изувеченные лица и торсы были живыми. Но взгляды каменных глаз оставались холодными и равнодушными – и под ними человеческий мир казался смешным и суетливым фокусом.
Внезапно Т. ощутил тревогу. Что-то было не так.
Встав, он подошел к двери на палубу и открыл ее. За ней никого не оказалось.
Т. понял, что его насторожило – размеренный плеск воды больше не был слышен. Подойдя к борту, он посмотрел вниз. Неподвижные весла торчали во все стороны. Кораблем никто не управлял – он плыл по течению, постепенно поворачиваясь к берегу носом.
В дальнем конце палубы промелькнула быстрая тень.
– Кто здесь? – позвал Т. – Отзовитесь!
Ответа не последовало.
Т. вернулся в столовую, нашел на столе спички и зажег керосиновую лампу. Комната сразу изменилась: огонек изгнал из мраморных статуй их сумрачные души, и темно-синий вечер за окном превратился в черную ночь.
Т. оглядел комнату в поисках какого-нибудь оружия.
На стене тускло поблескивала гладиаторская экипировка: тяжелый шлем с рогом, круглый бронзовый щит и копье, кончавшееся с одной стороны широким лезвием, а с другой – массивным круглым набалдашником, к которому была привязана длинная веревка, обмотанная вокруг древка. Под копьем висела табличка со словами:
МЕТАТЕЛЬНАЯ САРИССА
Древко выглядело крепким и новым, но металлические части, похоже, были настоящей античной бронзой.
Шлем оказался тесным, рассчитанным на древний маленький череп – он неприятно сдавил голову. Продев руку в кожаные петли щита и подхватив сариссу, Т. взял другой рукой лампу и вернулся на палубу. Она по-прежнему была безлюдной.
Сделав несколько шагов, Т. краем глаза заметил движение рядом и резко повернулся. Перед ним стоял бородатый воин в рогатом шлеме и халате – по виду типичный персиянин из армии Дария. В одной руке у воина была лампа, в другой – щит и копье.
Это было его собственное отражение в одном из окон.
«Каким идиотом я выгляжу», – подумал Т.
Добравшись до кормы, он спустился по знакомой лестнице и осторожно открыл украшенную изображением Аполлона дверь.
Все люди в трюме были мертвы.
Это стало ясно с первого взгляда. Т. пошел по проходу между скамьями, внимательно глядя по сторонам.
На мертвых лицах не было гримас страдания – скорее, открытые глаза усопших глядели на что-то, оставшееся в прошлом, с недоумением и досадой.
Т. заметил что-то вроде тонкой щепки, торчащей из шеи одного гребца. Склонясь над мертвецом, Т. поднес лампу ближе и увидел маленькую стрелу, похожую на зубочистку с перышком на конце. Такая же торчала из плеча соседнего трупа.
В трюме сильно пахло керосином. Кто-то успел полить им и тела, и пол, и скамьи – на это ушел целый бидон, валявшийся теперь в проходе.
Пройдя дальше, Т. заметил слуг из столовой, одетых в туники с серебряной вышивкой. А затем – саму княгиню Тараканову.
Она сидела в узком пространстве между скамьями, прислонясь спиной к стене; на ее лице застыла удивленная полуулыбка. Стрела-зубочистка попала ей в щеку. На полу перед ней блестели осколки блюда со щукой.
Рядом с Таракановой лежали Луций и четверо неизвестно откуда взявшихся монахов-чернецов, трупы которых смотрелись в таком окружении совсем странно – словно это были жертвы последнего антихристианского эдикта. Видимо, смерть настигла их всех почти одновременно. Один из монахов, упавший на скамью для гребцов, держал в руках странного вида рыболовную сеть с похожими на лезвия кристаллами хрусталя или кварца, привязанными к ячейкам.
С минуту Т. завороженно глядел на искры света в кристаллических гранях, а затем дверь трюма открылась, и на пол упал бледный луч карбидного фонаря.
– Граф Т… Боже мой, в каком виде. А знаете, вам идет этот наряд. Из вас вышел бы недурной гоплит.
Лицо стоящего у двери было скрыто полосой тени, но Т. узнал голос.
– А вы выглядите на редкость безобразно, Кнопф, – сказал он.
Действительно, Кнопф смотрелся не лучшим образом – его мокрый пиджак был покрыт пятнами жирно блестевшей грязи или тины.
– Это сделали вы? – спросил Т., указывая на трупы.
– Нет, – ответил Кнопф. – Не я, а стрелы духового ружья, смазанные экстрактом цегонии остролистой.
– Что это такое?
– Растение из амазонской сельвы, которое обладает весьма особенными свойствами. Ботаники называют ее «cegonia religiosa».
– А кто стрелял?
– Хотите узнать? – отозвался Кнопф. – Извольте.
Он сунул руку за пазуху и вынул оттуда нечто, сперва напомнившее Т. кожаный кошель. Но когда предмет попал в луч фонаря, стали видны седые волосы и презрительно сморщенные черные глазницы.
Это была высушенная человеческая голова на длинной пряди волос – даже не голова, потому что из нее вынули череп, а просто сушеное лицо. От него отходил длинный мундштук. Кнопф поднес его ко рту и дунул.
Раздался низкий вибрирующий звук, похожий на крик ночного зверя. Т. услышал шлепанье босых ног, и по лестнице в трюм скатилось пятеро крохотных существ, одетых в карнавальные фраки, разноцветные жилеты и цилиндры; все это было мокрым и грязным, в таких же пятнах тины, как на одежде Кнопфа. Обступив Кнопфа, они замерли на месте.
– Вы вовлекли в свои мерзости детей? – брезгливо спросил Т.
– Это не дети, а амазонские индейцы, безжалостные и опытные убийцы. Они не вырастают выше двух аршин. Младшему из них около сорока лет.
– Зачем тогда этот дурацкий маскарад?
– Единственный способ не привлекать внимания в пути, граф, это перевозить наших маленьких друзей под видом цирковых коротышек. Оно, конечно, хлопотно, но приносимая ими польза искупает все трудности. Они действуют совершенно бесшумно, а по своей убойной силе могут сравниться с пулеметной командой…
Пока Кнопф говорил, Т. поставил лампу на лавку и незаметно сбросил веревочный моток с копья на пол.
– Трудно представить себе что-нибудь бездарнее убийства беззащитных людей с помощью яда, – сказал он.
Кнопф хитро покрутил пальцем в воздухе.
– Не все так просто! Их убил не яд. Их убило безверие.
– Что вы имеете в виду?
– Знаете ли вы, почему цегония остролистая называется также «религиозной»? В ней содержится не просто яд, а особый алкалоид с сильным избирательным действием. Он не действует на человека, безусловно и глубоко верующего.
– В кого? В Бога?
– В Провидение, Высшую Силу, Истину, Будду, Аллаха – неважно, как вы это назовете. Главное, чтобы вера была искренней. Когда-то такой яд использовали индейские колдуны для своих магических обрядов, а во времена конкисты про его свойства узнали, потому что он не действовал на некоторых католических миссионеров, хотя убивал обычных грабителей-конкистадоров…
Т. перевел взгляд на покрытый трупами пол. Под сермягой на груди ближайшего гребца тускло блестел медный крест.
– Так вот, – продолжал явно любующийся собой Кнопф, – перед экзекуцией всем этим несчастным, включая хозяйку, было предложено помолиться. Как видите, ни у кого не нашлось веры даже с горчичное зерно.
Т. поглядел на труп княгини Таракановой.
– Но зачем ваша амазонская сволочь убила эту бедную женщину, которая в жизни не обидела и мухи?
– Представьте заголовки петербургских газет, – сказал Кнопф. – «Пожар на яхте сумасбродной помещицы…» Или так – «Отлученный от церкви граф празднует огненную помолвку с княгиней-язычницей…» Экстравагантная смерть не вызовет ни у кого подозрений. Ни один коронер не заметит крошечных ранок на обгоревших трупах.
Т. медленно передвинул ногу и наступил на конец размотавшейся веревки, прижав его к полу.
– Ну а ваш античный шлем, – продолжал Кнопф, – послужит лишним доказательством давно ходящих слухов о вашем помешательстве, граф.
С этими словами он постучал себя пальцами по голове.
– Неплохо, Кнопф, – сказал Т. – Но в ваших рассуждениях есть одна слабость.
– Какая же?
– Вы обратили внимание на мой шлем. Но не обратили на копье.
Т. перекинул сариссу в свободную руку и показал ее Кнопфу. Тот растянул губы в улыбку.
– Ваше упрямство вызывает уважение – хотя, конечно, отнимает силы и время. Вот только как же ваш знаменитый принцип непротивления злу? Боюсь, что в этом зловонном трюме вам не удастся соблюсти его в полной мере…
– Забота о моих принципах очень трогательна, – ответил Т. – Но я следую им применительно к обстоятельствам.
– Ну что ж, – промурлыкал Кнопф, – давайте узнаем, есть ли в вас истинная вера… Вам, наверно, и самому ужасно интересно?
Он поднял ко рту свой жуткий мундштук и издал два сиплых гудка.
В руках индейцев-фрачников появились короткие духовые трубки. Они вскинули свое оружие к губам; в ту же секунду Т. присел на корточки, закрывшись щитом. Раздалось несколько звонких щелчков о металл, а вслед за этим Т. страшно прокричал:
– Поберегись!
И швырнул копье в ближайшего из индейцев.
Раздался глухой вой – скорее звериный, чем человеческий. Несчастный упал. Т. рванул на себя веревку, и окровавленное копье опять оказалось в его руке.
– Поберегись! – крикнул он снова.
Бросок, и второй карлик повалился на пол рядом с первым. Третий успел перезарядить свою духовую трубку и выстрелить, прежде чем его сразило копье. Острый шип воткнулся Т. в плечо.
В ту же секунду он почувствовал во рту металлический вкус; в голове загудело, а перед глазами заплясали разноцветные пятна.
«Ариэль, – вспомнил он, – Ариэль…»
Пелена перед глазами сразу исчезла, и головокружение кончилось так же внезапно, как началось.
В Т. попало еще два отравленных шипа – один в ногу, другой в кисть руки. Но яд больше не оказывал действия, и вскоре последний фрачник упал на пол, обливаясь темной кровью.
– Поберегись… – хрипло выдохнул Т.
– В этот раз ваше напутствие несколько опоздало, – меланхолично заметил Кнопф. – Впрочем, бедняга все равно не понимал по-русски… Вы не устаете меня удивлять, граф. Причем удивлять неприятно.
Вынув из кармана револьвер, он попятился к лестнице. Закрываясь щитом, Т. шагнул за ним следом. Грохнул выстрел; пуля под острым углом ударила в щит и отрикошетила в потолок.
Кнопф вновь поднял револьвер, тщательно прицелился и выстрелил. Керосиновая лампа, стоявшая на лавке, подскочила и, лопнув, упала на пол. По доскам поползли желто-голубые огненные змеи. На лице Кнопфа появилась ухмылка.
– Что ж, – сказал он. – Кому суждено сгореть, тот не умрет от яда…
Он навел револьвер на Т., и тот вновь выставил перед собой щит. Но Кнопф не стрелял – он просто держал Т. на мушке, дожидаясь, пока пламя расползется по трюму.
Запахло паленым мясом. Т. чувствовал, что жар подступает со всех сторон; щит в его руке стал нагреваться.
– Прощайте, граф, – сказал Кнопф. – Счастливой дороги в Аид.
С этими словами он захлопнул за собой украшенную Аполлоном дверь.
Т. огляделся. Пустой весельный люк, через который он попал на корабль, теперь был отрезан непроходимой стеной огня. Бросив щит, Т. подскочил к ближайшему веслу, яростным усилием вырвал его из уключины и вытолкнул за борт. Затем он сорвал уже тлеющий халат, протиснулся сквозь узкий лаз, упал в холодную воду, нырнул и поплыл прочь от обреченного судна.
Отплыв, насколько хватило дыхания, он вынырнул и оглянулся. Баржа горела; Т. увидел привязанную к ее корме лодку, куда перебирались подручные Кнопфа. Сам Кнопф был уже в лодке.
– Вон он! – крикнул один из преследователей. – Глядите, вон он плывет!
Т. сделал глубокий вдох и нырнул за миг до того, как по воде защелкали пули.
V
Выбравшись на берег, Т. пошел вниз по реке, прячась в прибрежных зарослях. Зарево пожара осталось позади; вокруг сомкнулась холодная тьма, и вскоре Т. стало казаться, что он не человек, а заблудившийся зверь, крадущийся сквозь ночь – доказательством были его нагота и одиночество.
«Впрочем, – подумал он, – фальшивое чувство. Крадущийся зверь не ощущает себя крадущимся зверем. Хищнику не нужны метафоры – все это слишком человеческое…»
Примерно через час он увидел вдали огни костров, потом услышал звуки гитары, а затем до него долетел сводящий с ума аромат печеных яблок. Это, видимо, и был тот табор, о котором говорила покойная княгиня.
Самая веселая компания расположилась вокруг большого костра у кромки воды. Они пели «Шел мэ вэрсты». Т. любил эту песню.
Чтобы не смутить цыган внезапностью своего появления, он издали запел им в лад. На его голос обернулось несколько человек – но никто не проявил беспокойства, когда в освещенном пространстве перед костром появился голый мускулистый бородач.
Сохраняя дистанцию, Т. присел у огня и с наслаждением стал впитывать тепло – за время прогулки по берегу он изрядно продрог. Вскоре к нему подошла цыганская девушка, одетая в ворох пестрых платков и тряпок, и протянула глиняную тарелку с двумя печеными яблоками. Т. благодарно принял предложенное, и девушка, покосившись на его золотой талисман, присела рядом.
– Куда путь держишь, офицер? – спросила она хриплым разбойничьим голосом.
«Видимо, – подумал Т., – офицер для нее всякий мужчина, который не цыган. Какая простая вселенная, даже завидно…»
– В Оптину Пустынь, – ответил он.
– А что это такое?
– Так я сам, милая, хотел у вас разузнать.
Цыганка смерила его взглядом.
– Ну погоди, сейчас разузнаешь.
Встав, она ушла в темноту.
Когда Т. доел последнее яблоко, к нему приблизились двое – седой старик, похожий на зажиточного мужика (его принадлежность к цыганскому сословию выдавала только серьга в ухе), и бритый наголо гигант в зеленых шароварах. Торс гиганта покрывали лубочные татуировки, выполненные крайне неискусно и криво, а нос был уродливо расплющен.
«Это впечатляет, – подумал Т. – До чего, однако, точный психологический расчет: сразу понимаешь, что такому ничего не стоит убить человека. Ясно по тому, как пошло он себя изуродовал. Ведь из презрения к собственной жизни всегда следует презрение к чужой…»
– Ты спрашивал про Оптину Пустынь? – спросил старик.
– Я, – подтвердил Т.
Старик с гигантом обменялись многозначительным взглядом.
– Думаю, это тот, кого мы ждем, – сказал гигант. – Если полковник правду говорил, куплю новые сапоги.
– Не лютуй, Лойко, – вздохнул старик.
Читать бесплатно другие книги:
