Точка бифуркации Величко Андрей

© Величко А. Ф., 2018

© ООО «Издательство «Яуза», 2018

© ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Пролог

Чарльз Крамп имел все основания пребывать в приподнятом настроении – кажется, трудности, связанные с тем, что военно-морской флот не только не хотел давать заказы полностью независимой от него фирме, но вообще отрицательно относился к существованию ее и ей подобных, подошли к концу. Заказы, потерянные на внутреннем рынке, удалось компенсировать на внешнем. Причем, что удивительно, в России! Да, русские оказались очень придирчивыми заказчиками, но это искупалось тем, что платили они не только щедро, но и вовремя. Вот и за ледокол «Ермак» предпоследний из платежей пришел на два дня раньше срока. Последнюю часть, сто тридцать тысяч долларов, Петербург заплатит после прибытия «Ермака» во Владивосток – в полном соответствии с договором.

И сразу после этого можно будет приступать к следующему этапу, а он должен принести деньги, существенно превышающие полученные от постройки одного ледокола. Русские хотят, чтобы он, Крамп, построил им на Дальнем Востоке современный судостроительный завод, причем первая очередь должна войти в строй всего через полтора года. Сроки, конечно, жесткие, но вполне реальные, тем более что Крамп решил рискнуть и начал подготовку проекта еще до получения аванса. И оказался прав, ибо из Петербурга уже спрашивали, не помешает ли возведение завода во Владивостоке постройке двух броненосных крейсеров для российского флота в Филадельфии. Ответ уже отправлен: нет, не помешает, высылайте техзадание и делегацию для оперативного решения первоочередных вопросов.

В общем, Чарльз Генри Крамп вполне оправданно смотрел в будущее с оптимизмом.

По другую сторону Атлантики капитан Антон Иванович Деникин в это же время испытывал похожие чувства, но все-таки к надежде примешивалась доля недоумения.

Два года назад капитан, окончив Академию Генерального штаба, тем не менее к нему причислен не был из-за каких-то интриг, проводимых генералом Сухотиным. Деникин, естественно, отправил жалобу военному министру, но очередь до нее, похоже, дошла только сейчас. И хотя она могла быть удовлетворена только с одобрения его величества, все равно было непонятно, почему вызов пришел не из канцелярии военного министра, а из императорского секретариата.

Но вскоре выяснилось, что это было самое начало странностей. В секретариате, расположенном в Зимнем, после проверки документов сообщили, что Деникину надлежит немедленно отправиться в Гатчину, автомобиль уже ждет.

Дорога до Гатчинского дворца отняла меньше часа, и тут документы проверяли уже дважды – сначала при въезде на территорию дворцового комплекса, а потом при входе во дворец. В общем, когда выяснилось, что Деникина примет сам его императорское величество, капитан уже не очень удивился, хотя и не мог взять в толк, зачем это понадобилось.

Император начал именно с этого.

– Не волнуйтесь, Антон Иванович, ваша жалоба полностью удовлетворена, и сейчас решается вопрос, кто виноват в случившемся и как их наказать. Но побеседовать я с вами хочу по другой причине, и давайте без чинов. Меня зовут Александр Александрович. Так вот, начнем мы с того, что я задам вам три вопроса. Первый – в значительной мере риторический. Вам, я думаю, известно, кто такой Денис Давыдов и чем он занимался во время наполеоновского нашествия?

– Разумеется, Александр Александрович.

– Тогда вопрос номер два. Как, по-вашему, подобная тактика может иметь применение в условиях современной войны?

Теперь Деникин ответил уже не сразу, а после примерно минуты раздумий.

– Думаю, что да, однако действенной она будет только в том случае, если война идет на нашей территории. Или на такой чужой, где население поддерживает русских.

– Согласен, но с небольшой оговоркой. Там, где никакого населения вообще нет или его очень мало, тоже может получиться неплохо. И, наконец, третий вопрос. Не возьметесь ли вы сначала за теоретическую, а потом, возможно, и практическую проработку данного вопроса? Место предполагаемых действий – остров Сахалин, противник – японский десант, время – вот тут я не знаю. Раньше чем через пару лет на нас вряд ли нападут и позже чем через десять – тоже.

– Простите, Александр Александрович, но неужели вы опасаетесь японского нападения? Силы же совершенно несоизмеримы, и в Токио это отлично понимают! Или?..

– Нет, сам я ни на кого нападать не собираюсь. Силы же… да, они были несоизмеримы всего десять лет назад. Сейчас у нас еще сохраняется преимущество, но оно уже совсем небольшое. Если темпы развития Японии и России останутся на прежнем уровне, то самое большее через пять лет преимущество перейдет к японцам. Причем я опасаюсь, что на самом деле им и двух-трех лет хватит.

– Разумеется, я не буду с вами спорить…

– И зря – извините, что перебил. Если вам кажется, что я где-то не прав, то прошу немедленно сообщать об этом мне, не заботясь о приведении ваших возражений в обтекаемый вид. Я не обидчивый. Продолжайте, пожалуйста.

– Александр Александрович, я не буду с вами спорить потому, что не чувствую себя компетентным в области высокой политики. А по сути дела разрешите вопрос: если вы опасаетесь оккупации Сахалина, то почему бы не оборонять его традиционными методами?

– Потому что война, если она все-таки начнется, тоже будет не совсем обычной. Каковы могут быть цели любой войны?

– Захват чужих или удержание своих территорий, а также получение каких-либо торговых или дипломатических преференций по результатам мирного договора.

– Банальный грабеж забыли, но это не очень важно. Так вот, мне кажется, что цели русско-японской войны, если она все-таки начнется, для обоих противников будут состоять в том, чтобы нанести оппоненту максимальный финансовый ущерб. И проиграет тот, у кого раньше кончатся деньги. Исходя из этого, оборонять территорию, на которой почти ничего нет – ни промышленности, ни особых материальных ценностей, ни даже хоть сколько-нибудь многочисленного населения, – невыгодно. А вот ввести агрессора в неприемлемые расходы путем развертывания партизанских действий – другое дело.

– Но если на Сахалине, как вы говорите, почти ничего нет, то зачем его будут пытаться захватить японцы? Они и свой Хоккайдо толком освоить никак не могут.

– На Сахалине есть уголь, нефть и много чего еще. Все это пока в земле, но японцы наверняка уже задумываются о будущем. И люди найдутся – у них на островах тесно, а население растет. И, главное, в Токио могут считать, что захват Сахалина не потребует больших усилий и расходов. Так вот, я хочу предложить вам сделать так, чтобы наших восточных соседей в конце концов постигло глубочайшее разочарование. Возьметесь?

– Так точно.

– Рад, что я в вас, кажется, не ошибся. Но вы вроде хотели задать еще один вопрос, и я примерно представляю, какой именно. Почему именно вы – неужели не нашлось кого постарше и в более высоких чинах? Или задача настолько мелкая, что для ее выполнения и простой капитан сгодится – так?

– Да, Александр Александрович. Но мне казалось, что эти вопросы явно не из тех, которые следует задавать императору.

– А мне – наоборот, и я готов ответить. Как, по-вашему, у Александра Первого было мало генералов? Однако с задачей справился только Давыдов, который, кстати, тогда был моложе, чем вы сейчас.

– Однако он был уже подполковником.

– Не волнуйтесь, и вы будете. Так вот, задачу предстоит решить совершенно нестандартную, ни в одном уставе не описанную, а для этого молодость не является преградой, скорее наоборот. Важность же вам порученного подтверждается самим фактом теперешней аудиенции. Вы же не думаете, что я лично беседую с каждым капитаном, отбывающим к новому месту службы?

После того как встреча с Деникиным закончилась, император достал из ящика лист бумаги с начерченной на нем таблицей и поставил галочку в одну из клеток.

Таблица, хоть и не имела названия, отражала ход подготовки к грядущей войне. Примерно половина клеток в ней была уже заполнена, но Александр считал, что это еще не повод для неумеренного оптимизма. Ведь вторая-то половина пустая!

Глава 1

Кажется, я уже упоминал, что в обязанности императора в числе прочего входила выдача разрешений родственникам на вступление в брак, и это было зафиксировано в соответствующих документах.

Кроме того, аналогичным образом дело обстояло с верхушкой моих спецслужб. На этот счет никаких письменных указаний, естественно, не было, но сути дела это не меняло. До осени тысяча девятьсот первого года эти процессы шли независимо, но в сентябре ситуация поменялась.

Матильда Кшесинская возжаждала выйти замуж и, как оно положено, обратилась с просьбой по команде, то есть к ее величеству императрице. Ну а Рита доложила мне.

– Давай подробности, – попросил я. – За кого она собралась выскочить?

– За Сергея.

– Хитра, чертовка. И, конечно, хочет, чтобы я не гнал Сережу из России, да еще продолжал платить ему великокняжеское содержание?

– Разумеется, а то зачем бы ей был нужен Сергей Михайлович без всего этого.

Немного подумав, Рита уточнила:

– Маля утверждает, что Сергей сам предложил жениться, добавив, что с ней он готов жить даже в нищете.

– Ага, так он ей и нужен, нищий-то. Могу предположить, что ему ответила исходящая высокими чувствами Малечка. Мол, она слишком любит Сережу, чтобы стать причиной таких жертв. Нет, она сейчас пойдет к императрице, упадет ей в ноги и постарается вымолить, чтобы та походатайствовала перед императором.

– В общих чертах так оно и было. Ты не поверишь, как безутешно она передо мной рыдала.

– С какой стати? – удивился я.

– Ну, я попросила показать, как бы она меня уговаривала, не связывай нас служебные отношения. Получилось очень убедительно, я чуть сама не прослезилась.

– Хорошо, я пока подумаю, как эти обстоятельства можно использовать наиболее эффективно, а ты дня через три приведи Малю ко мне.

То, что Матильда в начале встречи несколько робела, было видно. Все-таки это она с императрицей общалась сравнительно часто и накоротке, а со мной такое поведение осталось в далеком прошлом.

– Надеюсь, ты понимаешь, что твоя просьба весьма неординарна, – на всякий случай уточнил я.

– Да, ваше величество. И готова на все.

– Всего мне не надо, но кое-что действительно потребуется. В принципе я могу разрешить подобное, но только своим верным соратникам. Ты к ним уже давно относишься, а вот Сергей – нет. Пока нет, но еще есть время это исправить. Он должен согласиться работать с тобой в паре и на тех же условиях, что и ты. За верность – все, что в моих возможностях, за предательство – смерть. Да и вообще, работа предстоит очень непростая. Он сможет?

– Да, – решительно ответила Матильда. – У меня – сможет.

– Когда он будет готов к беседе со мной?

– Если без спешки, то через неделю, ваше величество.

– Когда мы одни или только с императрицей, я для тебя Александр.

– Спасибо, Александр. А можно к вам обратиться с просьбой? Когда мы одни или с императрицей, не называйте меня Матильдой или даже Матильдой Феликсовной. Если можно, то, как раньше, Малей или Малечкой.

Вот зараза, подумал я и махнул рукой:

– Ладно, иди… Малечка.

Вообще-то Матильду очень вовремя одолели матримониальные желания. Дело было в том, что я, кажется, наконец разобрался, какую роль хочет предложить Японии Англия.

В Лондоне уже убедились, что вовлечение России в любую войну окончательно оформит русско-германский союз, что, естественно, считалось абсолютно нежелательным. Но если таковое произойдет, то к нему надо быть готовым, и сэры во главе с королем это понимали не хуже меня. А какая конфигурация стран могла противостоять союзным Германии и России?

Если только Англия и Франция, то сдаваться можно сразу. У Лондона нет хоть сколько-нибудь приличной сухопутной армии, французов немцы неплохо били и без нашей помощи, а с ней уделают еще быстрее и основательней. Морская же блокада будет неэффективной, ибо и сырье, и продовольствие Германия сможет получать из России. Причем германский флот развивается быстрее английского и лет через десять сможет создать серьезные проблемы для Роял Нэви.

Значит, нужны еще союзники. Первое, что может прийти в голову, и мне именно оно и пришло, – Штаты. Но в Лондоне отлично понимают, что на роль младшего партнера Вашингтон не согласится, но зато в качестве старшего выдоит Великобританию досуха. Кроме того, вряд ли американцы так сразу захотят вмешиваться в конфликт с неизвестным исходом. Скорее всего, они посмотрят, кто берет верх, после чего начнут потихоньку помогать тому, кто проигрывает. Чтоб, значит, война затянулась, а прибыли их торговцев оружием возросли. Так что Лондон вряд ли сможет уговорить Штаты на скоординированное выступление.

Всякие там Румынии, Италии и Дании никто всерьез рассматривать не станет, и в Европе из подлежащих окучиванию держав остается только Австро-Венгрия. Вот такой тройственный союз уже имеет какие-то шансы на победу, но весьма невеликие. Однако если в спину России ударит Япония, то они заметно возрастут. В общем, я склонялся к подозрению, что в Лондоне решили совместить Русско-японскую и Первую мировую войны, но тут была одна тонкость. Она заключалась в том, что Франция отчаянно трусила. И не без причины.

В Париже хорошо понимали, что, как бы ни закончилась война, за время ее протекания большая часть Франции окажется в руинах, ведь основные боевые действия будут, скорее всего, разворачиваться на ее территории. Да и многие еще ясно помнили, каково оно, воевать с Германией. Поэтому Франция не теряла надежды как-то ухитриться привязать к себе Россию, причем настолько, что иногда даже позволяла себе огрызаться на окрики из Лондона.

Так вот, подумал я, а что, если дать лягушатникам реальную надежду? Ну, почти реальную, с виду и не отличишь. Пусть великий князь Сергей для всех станет ближайшим другом императора, его доверенным лицом и чуть ли не фаворитом. Тогда ведь французы, найдя к нему подход через Малю, из шкуры наизнанку вывернутся! Из финансовой, я имею в виду. А это будет очень ко времени, ибо с деньгами у меня, как всегда, ощущается напряг. Да и раздрай в рядах будущих союзников тоже лишним не станет.

Оставалось только понять – сможет ли Сергей, пусть и при всемерной поддержке своей ненаглядной Матильды, сыграть такую роль?

Так что я ждал нашей встречи даже с некоторым нетерпением.

В качестве небольшого аванса прием состоялся в верхнем кабинете, то есть на третьем этаже Арсенального каре. Это был знак особого расположения, потому как из всех моих родственников чести побывать тут пока удостоились только Рита, Мишка и Сандро с Ксенией. Правда, переходить на «ты» я Сергею пока не предложил. А просто взял и честно рассказал, чего я от него хочу, что смогу дать взамен в случае лояльности и что заберу, если она вдруг когда-нибудь кончится.

– Ничего особенного, – уточнил я, – только жизни и имущество. Ваши с Матильдой Феликсовной. Распространять ли это на ваших будущих детей, я еще не решил.

Было забавно наблюдать, как при этих словах изменилась физиономия визитера. Разумеется, Маля уже ему пересказала суть моего предложения, но он, наверное, надеялся, что любимая преувеличивает. А она, оказывается, даже слегка преуменьшала!

– Я согласен, – вздохнул Сергей, – но позвольте задать один вопрос. Неужели правда, что родственные узы для вас ничего не значат?

– Сами по себе – действительно почти нет. Если они подкреплены совместной со мной работой на благо России, то только тогда становятся по-настоящему крепкими. Когда родственники заботятся только о своем благополучии, но не задевают при этом моих интересов, мне они безразличны. Ну, а уж если кто-то ухитрится эти интересы задеть, родственные связи начинают работать как отягчающее обстоятельство. Например, вспомните дядю Алексея. Я не буду уточнять, от чего именно он помер, но сделано это было очень вовремя. Зато вдовствующая императрица для меня ныне – любимая и уважаемая мать. Она вовремя поняла реальную обстановку, и теперь наши отношения практически безоблачны. Вот видите, Сергей, насколько я с вами откровенен? Это потому, что действительно надеюсь – вы сможете стать мне родственником не только по факту рождения.

Так, подумал я, накал патетики пора снижать, а то ведь могу не выдержать и ухмыльнуться в самом неподходящем месте.

– Ладно, хватит о грустном. Давайте лучше подумаем, за какие заслуги Матильде Феликсовне будет пожалован графский титул, дабы ваш брак не выглядел совсем уж неприлично. А потом сделать ее светлейшей княгиней я смогу и без всяких поводов, прецеденты уже были.

Ну да, именно так Александр Второй сделал из княжны Екатерины Долгоруковой светлейшую княгиню Юрьевскую. Правда, она уже давно была его любовницей. Но ведь многие, в том числе и Сергей, считают, что и Маля когда-то давно была моей! Так что все нормально, не будем создавать трудностей на ровном месте.

– Итак, – сказал я после небольшой паузы, – надеюсь, что отныне у меня появился еще один настоящий родственник. Вам надлежит начать впрягаться в государственные дела. Ваш отец, великий князь Михаил Николаевич, в силу почтенного возраста уже испытывает определенные трудности с исполнением обязанностей генерал-фельдцейхмейстера. Подумайте, чем вы можете ему помочь, имея в виду, что скоро главным в российской артиллерии придется становиться уже вам.

Исключительно для публики, мысленно закончил я свою речь. Если Сергей не дурак, то и сам это скоро поймет. Но вряд ли он обидится – во всяком случае, Маля обещала такого не допустить. Впрочем, какую-то малую толику реальных полномочий ему, пожалуй, дать придется. А то вдруг балерина ему все-таки не застила весь свет и осталась маленькая щелка для честолюбия! И если не дать ему выхода, то в конце концов может получиться нехорошо. Как совсем недавно с Поляковым. Врач написал в заключении, что Лазарь Соломонович скончался вследствие приступа грудной жабы. С моей точки зрения, это была чистейшая правда! Жаба его, гада, задушила, решил навариться на кризисе. Не греб бы он так борзо под себя, нарушая наши договоренности, – до сих пор бы был живехонек.

Конечно, я надеялся, что к Сергею такие меры применять не придется, но если он потеряет берега, то о его своевременной кончине позаботится сама Маля, с ней это уже обговорено. Хоть и мелочь, а все экономия для бюджета.

Однако на этом брачные новости не закончились. Дней через десять после встречи с Сергеем мне позвонили из бюро пропусков и сообщили, что без всякого предварительного уведомления приехала моя младшая сестра Ольга. И вот, значит, теперь она там сидит и ревет в три ручья.

– Проводите ее ко мне наверх, – приказал я. В чем тут дело, мне в общем-то было уже известно.

Маман взбрело в голову выдать дочь замуж за принца Ольденбургского. Единственное его достоинство состояло в том, что он жил в России – и, значит, Ольге не придется никуда уезжать. Зато все остальное представляло собой сплошные недостатки. Принц был старым, потасканным, лысым и не сказать что умным. Кроме того, Рита сообщила – ходят слухи о его нетрадиционной ориентации. В общем, мне не понравилось, что мою сестру хотят выдать черт знает за кого, да еще не посоветовавшись со мной и не спросив ее собственного мнения, и я приказал, чтобы слухи побыстрее дошли до Ольги. Вот они, похоже, и добрели.

Вытерев сестре слезы и вообще успокоив (между прочим, девятнадцать лет человеку, могла бы реветь хотя бы без соплей), я спросил:

– Так, значит, жених тебе совсем не нравится?

Ольга энергично закивала.

– А кто нравится?

Казалось бы, самый естественный вопрос, но он поставил сестру в тупик.

– Пока никто, – сообщила она, шмыгнув носом. – Так ведь и нет в России никого равнородного! А уезжать я не хочу.

– И правильно, нечего там, в Европах, делать. Значит, что уж тут поделать – ищи неравнородного. Если найдешь хорошего и способного продуктивно работать на благо державы, дам разрешение на брак.

– Как… я сама должна искать?

– А кто за тебя это будет делать? Нам с Ритой некогда. Маман тебе уже одного жениха нашла. Мало? Могу разве что Мишку попросить.

– Нет, спасибо, – улыбнулась Ольга. – Значит, сама? Но я же не умею!

– Обратись к супруге моего порученца, Юлии Рогачевой, – хмыкнул я. – Или к ее сестре Матильде. Эти мигом научат.

Мой ответ, разумеется, не был импровизацией. Мне уже давно хотелось внести изменения в уложение об императорской фамилии, ибо пункт о равнородстве вступающих в брак в нынешних условиях резко ускорял деградацию той самой фамилии из-за большого числа близкородственых браков. Ладно, мне еще повезло, жена умная и даже почти красивая, дети, тьфу-тьфу, здоровые, но на ком им жениться и за кого выходить замуж, когда вырастут? Причем я точно знал – когда в будущем аристократия почти во всех странах отвергла тезис о равнородстве, ничего страшного не случилось. Скорее наоборот. И, значит, следовало начинать готовить общественное мнение к грядущим переменам в данной области. Про окна Овертона, то есть принцип постепенного расширения пределов допустимого, многие в двадцать первом веке слышали, и я в том числе, – вот, значит, пора теперь применять когда-то полученные знания на практике.

В общем, на вечерней беседе с Рогачевым я ему сообщил:

– Возможно, к Юле скоро подойдет моя сестра Ольга на предмет помощи в поиске мужа. А у меня тут лейб-медик доктор Боткин неженатый! Нельзя ли поспособствовать, чтобы она в конце концов нашла именно его? С Ритой я это уже согласовал, а на днях поговорю и со вдовствующей императрицей.

Да, подумал я, матери в числе прочего надо будет объяснить, что если бы она дала себе труд сначала посоветоваться со мной, а только потом втюхивать Ольге жениха, то и я бы побеседовал с ней перед тем, как ставить задачу Михаилу с Юлией. А так – что получилось, то получилось. Пусть учтет на будущее.

Глава 2

Вскоре произошло беспрецедентное событие – в Гатчине не осталось ни одного величества.

Я отбыл в Подольск, где завершались сдаточные испытания первого и в России, и в мире борта номер один. То есть дирижабля, на котором я собирался летать на расстояния примерно до двух тысяч километров. Он был сравнительно небольшим, объемом всего семнадцать тысяч кубов, и мог поднять две тонны полезного груза, не считая полной заправки топливом.

Пока это был единственный аппарат, который предполагалось надувать гелием – больно уж дорогое это оказалось удовольствие. Для заправки конкретно этого дирижабля, например, требовалось восемь двадцативагонных эшелонов с монацитовым песком, так что остальные пока подождут хоть какого-то удешевления гелия, которое сможет произойти не раньше, чем добыча природного газа приобретет промышленные масштабы.

А Рита наконец-то отправилась погостить на родину, в Германию. Причем без меня – пусть в европейских столицах гадают, между кем и кем пробежала черная кошка. Я поссорился с Вильгельмом или Маргарита поругалась со мной? Опять же надо облегчить французам подход к Рите – мало ли, а вдруг они догадаются ей что-нибудь предложить. Да и засиделась жена дома, пусть маленько развеется, возраст детей уже позволяет оставить их на пару недель с няньками и воспитателями.

Дирижабль мне понравился, хотя ничего нового я не увидел, ибо сам принимал деятельное участие в его проектировании. По уровню комфорта он, конечно, до царского поезда не дотягивал, но я надеялся, что этот борт превзойдет поезд по уровню безопасности. А то ведь под ним эсеры однажды уже ухитрились взорвать мину! Правда, меня в числе пассажиров того поезда не было, я ехал в обычном коротком техническом составе, следующем первым, да и ущерб получился не очень серьезный, но все равно неприятно. Зато дирижабль, летящий на высоте двух-трех километров, сейчас с земли не достанешь. Да и летает он все же раза в два быстрее, чем едет поезд. А если спешить, невзирая на повышенный расход топлива, то и в три.

В общем, я возвратился в Гатчину почти как советский человек, то есть с чувством глубокого удовлетворения в душе, а через три дня вернулась жена из Германии.

Естественно, сразу по возвращении из вояжа Рита дотошно отчиталась обо всем, могущем представлять интерес. И в самом конце отчета заявила:

– Если бы я была просто твоей женой и ездила только повидаться с братьями и сестрами, то, пожалуй, об одной интересной встрече умолчала бы. Но так как я еще и директор особой сервисной службы при твоем величестве, то докладываю: в Берлине мне удалось познакомиться с одной очень интересной женщиной, к тому же давно тебе знакомой, и она согласилась работать на нас. Собственно, ее даже и уговаривать не пришлось, сама предложила. И сразу сообщила, что за это ей уже выплатили аванс французы. Догадываешься, о ком речь?

– О Марине?

– Разумеется.

– Само собой, ты допускаешь, что на самом деле она работает именно на Францию, а может, даже на кого-то другого, и ее подход к тебе есть просто выполнение задания.

– Дорогой, неужели ты все еще подозреваешь меня в доверчивости? Очень даже допускаю, и над планом проверочных мероприятий уже работают. Но интуиция мне подсказывает, что Марина была со мной искренна – она хочет вернуться в Россию, причем не просто так, а с оцененными заслугами. Кстати, у тебя еще бывших любовниц не осталось? У меня вечный кадровый голод, а тут какую ни возьми – ценнейшее приобретение.

– К сожалению, нет. Хотя… вот ведь зараза, чуть не забыл! Была одна такая, настоящего имени не помню, все ее звали Лиззи. Восемьдесят пятый год, если не путаю. Она примерно на год старше меня.

– Так ты что, ухитрился забыть свою первую женщину? – поразилась Рита. – Нет, я, конечно, за одиннадцать лет совместной жизни тебя неплохо узнала, но такого все-таки представить не могла. И можешь не трудиться, я знаю, что ты мне собираешься сказать.

– М-м?

– Ну, в моем присутствии ты готов забыть не только про первую, но и вообще про всех женщин на свете. Угадала?

– Как всегда. И план проверки, когда он будет готов, ты мне покажи.

– Обязательно. А на ее фотографию посмотреть не хочешь? Сделано при мне, по методу Прокудина-Горского, в цвете. Или боишься?

– Боюсь, но смотреть все равно буду.

Причина для опасений у меня действительно была, но не совсем та, какая наверняка пришла в голову Рите. Дело в том, что аналог Марины в будущем, Маришка Вереш, была несравненной красавицей только до двадцати восьми лет. Потом как-то быстро стала просто сравнительно интересной дамой, причем выглядевшей старше своего возраста, но продержалась в таком виде не очень долго, а дальше стало совсем плохо. Вот я и опасался увидеть первые признаки чего-то подобного.

Как выяснилось, зря. В свои тридцать с небольшим лет Марина уже не очень напоминала тридцатилетнюю Вереш. Она была гораздо красивее. Конечно, следовало учесть, что Марина наверняка тщательно подготовилась к съемке, но результат все равно поражал воображение. Во всяком случае, мое. Но так как не только мне, но и моему организму было уже далеко не восемнадцать лет, я грозно сказал воображению «брысь!», и оно послушно сдулось.

– А ведь тебе повезло, что вы с ней вовремя расстались, – заметила жена.

– Да, я в курсе, но ты, если не трудно, все-таки обоснуй.

– Я, как ты знаешь, спокойно отношусь к тому, что в нашем союзе главный – ты, а я ведомая. Меня это вполне устраивает. Для Марины же такой подход неприемлем. Она – лидер, как и ты. И если бы ваши отношения продлились еще хотя бы года три, вы или возненавидели бы друг друга, или, что менее вероятно, ты оказался бы у нее под каблуком. Как сейчас Георгий, но он не имеет ничего против и поэтому счастлив. Кстати, ты, по-моему, и без ее инициативы обещал им со временем разрешить вернуться в Россию, я ничего не путаю?

– После рождения второго наследника.

– Ну так и чего ж мы сидим, как неродные? Двенадцатый час ночи, а мы тут беседуем о возвышенном. Я, между прочим, соскучилась.

Надо сказать, что и в России, и в мире уже больше года продолжался экономический кризис. Так как я не удостоился чести оказаться в числе готовивших его лиц, то и сверхприбылей мне получить, естественно, не удалось. Да и не больно-то хотелось. Гораздо более важным для меня было взятие под полный или частичный контроль новых предприятий в ключевых отраслях, а с этим все обстояло неплохо.

После резкого обвала акций удалось довольно дешево приобрести контрольный пакет «Бакинского нефтяного общества», и на его предприятиях уже началась модернизация. Вот с «Товариществом братьев Нобель» так пока не получилось, но все же мне через подставных лиц удалось приобрести и некоторое количество их акций. Правда, хотя предприятия и скупались по дешевке, но все же не задаром, поэтому я, как говорится, уже слегка поиздержался. В общем, кризис развивался стандартно – бедные становились еще беднее (а по сравнению с семейством Ротшильдов я действительно был бедноват), богатые богатели. Ну и денег, естественно, не хватало многим, не только мне. Причем некоторым их не хватало очень сильно. Например, заказ у Крампа в конце концов обошелся нам почти на треть дешевле, чем предполагалось в девяносто восьмом году, правильно я тогда решил не спешить. И оборудование для Русско-американской геолого-технической компании тоже встало не в такую копеечку, как могло бы, а она ведь расширяла золотодобычу в Южной Африке, где пока так и не началась война.

Правда, кризис обострил социальные противоречия в России, из-за чего мне и моим доверенным родственникам опять пришлось перейти в режим показного аскетизма. Маман была не очень довольна, но я не пожалел двух часов на обоснование необходимости подобного шага, и она, кажется, в конце концов поняла. Сандро – тоже, а остальные, похоже, собирались продолжать наступать на те же грабли, что были впервые опробованы ими во время голода десять лет назад.

Понятное дело, рост социальной напряженности привел к росту популярности Чрезвычайной комиссии по правам человека, возглавляемой Ульяновым. Уж что-что, а значение пиара он понимал прекрасно и не упускал случая отметиться на страницах прессы. И вот, значит, в середине лета тысяча девятьсот первого года он представил мне обширный доклад, посвященный еврейскому вопросу в России. Так как я прочитал его, пока он был еще в черновике, то, быстро просмотрев – не появилось ли чего нового, – вопросил:

– И каковы, Владимир Ильич, будут ваши предложения?

– Как можно быстрее отменить черту оседлости, как не соответствующую…

– Спасибо, я в курсе, что это не образец национально-религиозной терпимости, однако хотел бы услышать более весомые аргументы, нежели те, что вошли в доклад. Более прагматичные и не столь возвышенные, ведь они у вас наверняка есть.

– Ну конечно, Александр Александрович. Первый из них – черта оседлости все равно толком не работает. Мало ли иудеев в Москве и Питере? По-моему, уж всяко больше, чем в Бердичеве. И второй – как вам, наверное, уже донесли, недавно я имел беседу с господином Львом Нойманом, представителем французской ветви Ротшильдов. Так вот, он сообщил, что его поручители не пожалеют денег на улучшение положения своих соплеменников в России. До согласования конкретных сумм дело еще не дошло, но Лев Иосифович заявил, что они будут шестизначными. В рублях, разумеется, а не франках.

– Жалко, что не в фунтах, – вздохнул я. – Надеюсь, вы понимаете, что на личные и партийные нужды можно будет тратить только половину полученного, а остальное сразу передать мне?

– Да, Александр Александрович, хотя, скажу честно, такое положение дел особого восторга у меня не вызывает.

– Это просто оттого, что вам пока не требовалась моя защита. Как понадобится, небось подумаете, что не грех было бы заплатить и побольше. А она обязательно понадобится в связи с вашими все увеличивающимися разногласиями с партией социалистов-революционеров, это люди серьезные. По поводу самой черты я с вами согласен, однако отменять ее следует поэтапно – естественно, сразу же обнародовав график той самой отмены. Начнем с востока и пойдем на запад по два часовых пояса в год.

– По три, – мгновенно отреагировал Владимир Ильич. – Пять лет для столь актуальной программы – это непозволительно много.

– Ладно, не буду торговаться, три так три. А вы, пожалуй, потихоньку начинайте кампанию в прессе на тему о том, как ваша РСДРП совместно с ЧК намерены бескомпромиссно бороться с самодержавием за права угнетаемых наций.

– Александр Александрович, дорогой, я же не первый день в политике! Статьи уже пишутся. Но было бы неплохо, чтобы на некоторые из них наложила запрет цензура.

– Не вопрос, свяжитесь с Зубатовым и уточните, какие именно следует не пропустить, я его предупрежу.

Когда Ильич ушел, я встал и прошелся по кабинету. Нет, с первого взгляда мотивы председателя ЧК и по совместительству главы РСДРП понятны – на борьбе за права угнетаемых евреев его партия доберет популярности, а если учесть, что за это еще и заплатят, то все совсем замечательно. Но дело в том, что будущий вождь пролетариата не мог не учитывать долгосрочной перспективы, а она не столь безоблачна, как может показаться. Он почти правильно заметил, что на самом деле черта оседлости почти не работает. Вот только забыл уточнить, что не работает она очень избирательно и большей частью вполне официально. В соответствующих документах черным по белому написано, что селиться за пределами этой черты имеют право купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, медицинский персонал и даже, блин, «лица свободных профессий»! То есть реальная граница возможного жительства определялась исключительно толщиной кошелька, и запрет касался только тех евреев, чья бедность находилась в процессе перехода в откровенную нищету. Сейчас эти слои населения являются кадровым резервом для социал-демократов, но при отмене черты оседлости партия может большее число из них потерять, причем Ильич этого не понимать не может. Похоже, тут где-то зарыта собака, и меня собираются слегка, так сказать, использовать в личных целях. Вот только как именно это будет происходить?

А, ладно, мысленно махнул рукой я. То, что черту оседлости надо отменять, давно ясно и без Ленина. Интересно, Ильич уже догадался о той функции, которую выполняет его ЧК в механизме управления империей? Вообще-то не обязательно, он же по образованию и складу характера гуманитарий, а функция чисто техническая. Называется – гаситель колебаний, то есть демпфер. Очень полезная вещь, особенно в механизмах, или склонных к автоколебаниям, или испытывающих хаотические внешние нагрузки, а ведь империя – это как раз такой механизм, в котором есть оба признака. Кстати, в другой истории Ильич как-то сравнил российское самодержавие с телегой. Так вот, если телегу снабдить нормальной подвеской и хорошими амортизаторами, то есть демпферами, то она поедет заметно лучше. И, наоборот, если с хорошего автомобиля снять амортизаторы, то автомобилем он, конечно, останется, зато хорошим быть перестанет.

То есть как только в обществе обнаруживался очередной перекос, Чрезвычайная комиссия поднимала шум, привлекала всеобщее внимание и тем самым заметно снижала скорость развития процесса. Что мне, собственно говоря, и требовалось. Но все же, что такое хитрое потенциальный Ленин хочет замутить с евреями, хотелось бы знать? Неужели в нем дали о себе знать гены матери, в девичестве Марии Бланк?

А Владимир Ильич все никак не унимался и через несколько дней даже предложил мне принять товарища Арона Кремера, члена РСДРП и одного из основателей Бунда.

– Это сразу покажет евреям, что власть всерьез намерена отойти от политики их угнетения к налаживанию диалога, – заявил он.

– Таки вы в этом уверены? Хорошо, зовите. Надеюсь, его для беседы не придется вытаскивать с каторги или из тюрьмы? Я хоть и самодержец, но все равно злоупотреблять подобным не стоит.

– Нет, он недавно освободился.

В общем, после беседы с этим ленинским протеже численность ЧК увеличилась еще на одно лицо. Кремер оказался умным человеком, да к тому же с инженерным образованием, так что мы быстро нашли общий язык. Правда, поначалу ему слегка мешало лицезрение моей самодержавной морды при мундире средней степени парадности, а мне – то, что визитер выглядел, как помесь Троцкого с обезьяной, но оба, будучи сравнительно культурными людьми, предпочли не обращать внимания на мелкие внешние недостатки собеседника. И, значит, в конце концов Арон Иосифович согласился принять участие в подготовке документов о поэтапной отмене черты оседлости в России. А потом, если я в нем не ошибся, в ЧК появится новый отдел – экономический, и Кремер его возглавит.

Уже через пару месяцев стало ясно, что это довольно перспективный кадр – даже странно, что в прошлой жизни я о нем ничего не читал и не слышал.

Глава 3

После нескольких ненастных дней наконец-то установилась хорошая погода, и почти вся Ярославская летная школа искренне этому радовалась. Почти – это потому, что предстояли экзаменационные полеты, и не все курсанты чувствовали себя полностью готовыми к ним. А тут еще в помощь местным инструкторам прибыли два пилота – аж первого класса – из самой Гатчины! Штабс-капитан и ротмистр. Ясное дело, многие волновались, и курсант Алексей Чеботарев был в их числе.

Школа, хоть и называлась Ярославской, располагалась в восьми километрах восточнее городка Бежецка, а название такое имела, как объяснило начальство, из соображений поддержания секретности. И вот теперь курсанты, прошедшие в ней полуторагодовой курс обучения, должны были продемонстрировать, чему они за это время научились.

Алексей не без оснований в глубине души считал себя невезучим, ибо в силу природной наблюдательности давно заметил, что если с ним может приключиться какая-нибудь неприятность, то она не заставит себя долго ждать. Поэтому он не очень удивился, узнав, что контрольный полет у него будет принимать пилот из Гатчины. «Ну что же, в очередной раз не повезло», – мысленно вздохнул курсант. Говорили, эти приезжие летают как боги, а некоторые шепотом добавляли, что их учил сам император. Но как бы там оно ни было на самом деле, с высоты такого мастерства умения курсантов будут смотреться весьма бледно. Небось завалит, и хорошо, если придется всего лишь проучиться еще полгода дополнительно, но могут ведь и отчислить.

Вообще-то молодой человек был не совсем прав в своем пессимизме. Гатчинские гости приехали за лучшими выпускниками и принимали экзамены у тех, кто, по мнению руководства школы, подавал определенные надежды.

Полет должен был проходить по треугольному маршруту Бежецк – озеро Великое – Кашин – Бежецк. Поначалу все шло штатно, но сразу после поворота над озером впереди, немного правее курса, показался грозовой фронт. И перед Алексеем встала дилемма – прямо отсюда возвращаться на аэродром, сильно сократив маршрут, или все-таки попытаться пройти по краю грозы?

– Принимаю решение продолжать полет по маршруту, – сообщил курсант в переговорную трубу. Проверяющий молчал, и Алексей понял это как одобрение. Инструктор и не должен был вмешиваться без крайней необходимости, причем для получения курсантом отметок «хорошо» или «отлично» требовалось, чтобы такая необходимость в полете не возникала. «Похоже, у меня пока все хорошо», – подумал Алексей, но не успел даже мысленно сплюнуть через левое плечо, как понял, что радоваться рано. Как он вообще ухитрился прозевать второй облачный фронт, на сей раз справа? Наверное, потому, что смотрел в основном на тот, что был слева, а теперь приходилось лететь между двух постепенно смыкающихся облачных стен. И почему молчит проверяющий – неужели он, Алексей, все делает правильно? Наверное, он считает, что человек, претендующий на звание пилота, должен уметь летать в любую погоду. Хорошо, если так, но дальше-то что? Еще минута – и самолет залетит в облака. Правда, насколько курсант успел заметить, впереди они, похоже, снова разойдутся, но километра два точно придется лететь вслепую. Снижаться? Но неизвестно, какова высота нижней кромки облачности, а сейчас хоть есть запас, на альтиметре два километра, а это значит, что реально меньше тысячи восьмисот быть не может никак.

Слепые полеты в программу обучения не входили, но Алексей как-то раз во время обычного учебного полета примерно на минуту закрыл глаза, и ничего особенного не случилось. Вот только курсант не учел, что полет в идеальных условиях, когда самолет летит практически сам, и вплотную к грозовому фронту – это разные вещи.

Как только «У-2» влетел в облака, началась свирепая болтанка, и уже через полминуты Алексей потерял всякое представление о своем положении в пространстве. «Да что же молчит проверяющий, он там помер, что ли? Если так, то тогда и мне недолго осталось», – мрачно подумал курсант и вдруг почувствовал, что он повис на ремнях. Отрицательная перегрузка или уже полет вверх колесами?

Разумеется, таким режимам полета курсантов не учили. Да и вообще мотор в подобном положении работать не мог – карбюратор переставал подавать топливо. Что курсант почти сразу пронаблюдал в натуре: двигатель, чихнув пару раз, заглох. И тут Алексей вспомнил, что им говорил инструктор школы почти перед каждым полетом:

– Ребята, наш «У-2» – совершенно уникальная машина. В какое бы неестественное положение вы его ни загнали, бросьте управление, и он сам выправит траекторию! Даже из штопора выйдет, лишь бы высоты хватило.

«Похоже, я именно в штопор и сорвался», – подумал Алексей и – будь что будет – снял ноги с педалей и бросил ручку. И тут она вдруг – чудо! – сама пошла вперед, педали задвигались, а из переговорной трубы, подобно грому небесному, донесся рев инструктора:

– Не лезь к управлению, дурень, я выведу! И верти ручное магнето, на одном моторном движок не заведется, хоть его и крутит встречным потоком!

Не успев толком удивиться чудесному воскресению проверяющего, Алексей принялся изо всех сил крутить ручку магнето. И вскоре мотор завелся! А потом и самолет более или менее выправился и полетел почти прямо.

Слепой полет продолжался минут десять, а потом в облаках начали появляться просветы, и вскоре Алексей увидел сразу и небо, и землю.

– Курсант, не сидите истуканом, лучше определите, куда мы залетели! Если сможете, конечно, – снова донеслось из переговорной трубы.

Алексей развернул планшет с картой и начал всматриваться вниз. Так, впереди река, а такая широкая тут может быть только одна – Волга. И городок. Калязин? Нет, не похож… тогда какие тут еще есть?

– Впереди Кимры, господин штабс-капитан!

– Молодец. А теперь рассчитайте курс для возвращения на аэродром.

– Триста сорок градусов.

– Вам мало было одного захода в грозу, что вы захотели туда вернуться?

– Ой, не подумал… тогда вдоль Волги до Калязина, а от него курсом триста, там будет девяносто пять километров до аэродрома.

– Согласен, – буркнул проверяющий и замолчал, не передавая управления курсанту.

Самолет летел вдоль Волги, грозовые облака остались позади, а впереди показалась хорошо заметная колокольня. Инструктор развернулся на курс триста градусов и спросил:

– Курсант, отсюда довести машину до аэродрома сможете?

– Так точно!

– Тогда берите управление. Если от меня не поступит дополнительных указаний, сажать тоже будете сами.

И обратный полет, и посадка прошла без замечаний. Инструктор, сдав машину техникам, сразу куда-то ушел, а Чеботарев остался в тягостном недоумении: сдал он все-таки экзамен по пилотированию или нет? И если сдал, то на какую оценку?

Уже ближе к вечеру Алексей с удивлением узнал, что получил «отлично». И, набравшись смелости, подошел к проверяющему.

– Ваше благородие, разрешите обратиться?

– Обращайтесь, курсант.

– Извините, но я не могу ничего понять про тот полет…

– Да все просто, парень. Я, хоть по сравнению с тобой и опытный, но все равно дурак, в ночь перед полетом не выспался, решил, что ничего страшного. А помнишь, какая была погода при взлете? Ни облачка, ни ветерка, даже турбулентности – и той не было. И пилотировал ты вполне прилично. Ну, я и задремал. Просыпаюсь – что за черт? Гром, молния, видимость ноль, самолет валится вниз, мотор стоит. Ну я и начал на тебя орать. А ты молодец, не запаниковал и не растерялся. В общем, не волнуйся, «отлично» тобой вполне заслужено. И, надеюсь, ты запомнил, что грозу всегда надо обходить по широкой дуге, а в случае невозможности – возвращаться?

– Да, ваше благородие.

– Вот и отлично. Всем четверым из вашей школы, получившим высокий балл, предлагается служба в первой боевой эскадрилье. Командир – я. Согласен послужить под моим началом?

– Так точно, ваше благородие.

– Тогда привыкай – у нас без чинов, по именам друг друга зовем. Я – Андрей Васильевич, фамилия Зайцев.

– А… ваше… Андрей Васильевич, в этой вашей эскадрилье мы на чем летать будем – на самолетах или дельтапланах?

– На самолетах, причем таких, коих ты еще не видел. На каких именно, пока не скажу – у тебя допуска нет. Пока ты гуляешь в отпуске, его как раз и оформят, тогда все узнаешь.

– Далеко хоть служить-то придется?

– Курсант, а точнее, уже почти прапорщик, тебе же ясно сказано: получишь допуск и все узнаешь. А пока ты с завтрашнего дня и по первое августа включительно в отпуске. Второго утром чтобы был здесь как штык! Иди в канцелярию, там твои документы и отпускные с подъемными уже готовы.

Кроме проездных документов и денег, Алексей получил еще и памятку – что ему можно говорить о своей учебе в школе, чего не рекомендуется, а о чем нельзя упоминать даже вскользь. И хотя он все это давно знал, ибо курсантов инструктировали перед каждым увольнением в город, прочитал инструкцию еще раз.

Итак, он учился и выучился на механика по обслуживанию дельтапланов. Самолеты видел, «М-1» и «М-2», то есть паровые системы господина Можайского одноместный и двухместный, но близко к ним не подходил. И, естественно, не летал на них. Зато пару раз поднимался пассажиром на дельтаплане. Кстати, все по большому счету являлось правдой. Чеботарев действительно только видел паровики – на очень качественно отпечатанных картинках. И за время учебы два раза поднимался в воздух на дельтаплане.

Про «У-2», да и вообще про самолеты с двигателем внутреннего сгорания, даже мельком упоминать категорически запрещалось. Зато можно было сколько угодно и с любыми подробностями рассказывать про дирижабль, три раза в год прилетавший на аэродром из Подольска.

Отпуск пролетел быстро, и уже двадцать девятого июля (с запасом, чтобы не дай бог не опоздать) Чеботарев прибыл в расположение летной школы. После чего трое суток маялся в общежитии, ожидая прилета дирижабля. Кстати, это оказался не старый знакомый «Пегас», а какой-то новый – большой, четырехмоторный, с алюминиевой обшивкой гондолы и с необычным названием «Z-4».

– Совместное с Германией производство, – объяснил словоохотливый бортмеханик воздушного корабля. – Корпус немецкий, моторы и вся начинка наши.

– А куда мы полетим, если не секрет?

– Пока не взлетели, действительно секрет. Вот как наберем высоту и ляжем на курс, подходи ко мне, расскажу.

Эскадрилья, где предстояло служить прапорщику Чеботареву, базировалась на Южном Урале, неподалеку от поселка Ишимбаево. Полет туда продолжался семнадцать часов, то есть, взлетев с рассветом, дирижабль достиг места назначения поздним вечером.