Метро 2035: Муос. Чистилище Петров Захар

1

– Папа, а расскажи про Поверхность, как ты маму спасал.

– Верочка, тебе мама много раз рассказывала, а я это вспоминать не очень люблю. Подрастешь – сама увидишь свою Поверхность: выучишься на ученого и пойдешь ее исследовать вдоль и поперек. Или вот Костик уже совсем скоро сталкером станет, ему уже пятнадцать почти. Будет выходить и тебе все рассказывать.

– Не-а. Костик сразу женится, непонятно, что ли? Он уже с Лилькой своей целуется и дни считает, когда жениться можно будет, я сама слышала. Он с Лилькой будет жить. И ей все рассказывать будет. А со мной он и сейчас разговаривать не хочет.

– О чем с такой бестолковой вредной козявкой разговаривать? Тебе в самую пору с Надькой общаться, – улыбаясь, отозвался Костя.

Вера тут же задиристо выпалила:

– Сам ты козявка бестолковая. А Надька еще и разговаривать толком не умеет.

Отец бросил на Константина недовольный взгляд, но ничего не сказал. Вера поджала губки и скорчила капризную гримасу, сделав вид, что обиделась.

Их поселок был расположен в подземном хранилище огромного банка. Изрядно побитая ядерным ударом и временем вывеска на обезлюдившей улице гласила: «МегаБанк». Массивное строение на юго-западе столицы – одна из задумок последнего президента Беларуси. МегаБанк должен был стать финансовым оплотом страны в условиях надвигающейся угрозы. Никто не думал, что Последняя Мировая сотрет в прах цивилизацию, а золотой запас, валютная наличность и другие ценности перестанут что-то значить для тех, кто выживет.

Но постройка этого финансового монстра была лишь маленькой частью грандиозного проекта, воплощение которого было начато последним президентом обреченной страны. Под предлогом расширения подземной инфраструктуры и недопущения разрастания столицы вширь последние годы под Минском строился второй город, который по задумке должен был укрыть все население мегаполиса от кратковременной и не очень сильной атомной атаки. Планировалось создать уникальную многоуровневую систему подземных убежищ, складов, лазаретов, мастерских, хранилищ, гаражей, соединенных ходами и туннелями, оборудованной системами вентиляции и дренажа грунтовых вод. Этими работами руководило отдельное секретное ведомство, названное Минским Управлением Оборонных Сооружений. Но, погрязнув в бюрократии, воровстве, тендерных злоупотреблениях, МУОС не справился со своей задачей, и когда проревели сирены, далеко не все смогли укрыться под землей. А те, кому посчастливилось или, наоборот, не посчастливилось спуститься, оказались в не готовых принять даже такое количество людей подземных пустотах, большинство из которых даже с оговорками нельзя было назвать убежищами. Проект подземного города не был воплощен в жизнь и наполовину, хотя официальные отчеты врали об обратном. Большая часть туннелей и ходов, находившихся вне веток метро, либо не была достроена, либо обвалилась от вызванных ядерными взрывами тектонических ударов. Поэтому подземелья превратились в сложный лабиринт похлеще Мамонтовых пещер, точную географию которого толком не знал никто. Но выжившие воспринимали действительность такой, какая она есть, и не догадывались, каким их убежище должно было быть на самом деле. Что значит аббревиатура «МУОС», давно забыли, и слово «Муос» стало самоназванием их подземного мира. В день Последней Мировой люди, сбежавшие под землю, оказались в совершенно неведомом для них мире, главным образом сгрудившись на станциях метро и в крупных бункерах, не догадываясь об истинных размерах Муоса. Но год за годом сталкеры, диггеры, беженцы и просто отчаянные головы исследовали подземелья, находя все новые места для жизни. Так, через многие годы после спуска под землю группой сталкеров был найден вход в МегаБанк, и вскоре власти Республики направили сюда людей для обустройства этого удобного поселения.

К тому моменту, когда в окрестностях Минска в одночасье выросли ядерные грибы, МегаБанк уже успели достроить, даже завезли сюда офисную мебель, оргтехнику и канцелярские товары, но подземные хранилища пока что оставались пустыми. А теперь они стали прекрасным убежищем для трех десятков человек. По меркам Муоса жизнь в поселке была спокойной и относительно безопасной. Метровые железобетонные стены делали МегаБанк непреступной крепостью, попасть в которую можно было только через тамбур с тремя толстыми металлическими дверьми. Одна дверь вела наверх – в само здание бывшего банка. Вторая – в короткий туннель, сливавшийся с другими поземными коммуникациями Муоса. Через третью дверь входили в холл – так мегабанковцы называли самое большое помещение своего поселка. По двум сторонам от холла располагались помещения поменьше: теперь это были квартиры, кладовые и мастерские жителей МегаБанка.

Картофельное поле мегабанковцев – распаханный ими же мертвый сквер – находилось рядом с выдержавшим ядерным удар строением банка, то есть почти возле их дома. Это позволяло быстро скрыться при появлении редких хищников, которым чудом удавалось пересечь добротное ограждение их поля. Эта часть города была сильно удалена от мест падения боеголовок, поэтому уровень радиации не был столь высок и не убивал так быстро, как на других сельхозугодиях. Взрослые мегабанковцы, одевшись в прорезиненные костюмы, два раза в день выбегали из здания МегаБанка, рассыпались по полю, в течение трех часов обрабатывали его или собирали урожай и возвращались домой. Они научились это делать быстро и слаженно. За трехчасовую вылазку никто не позволял себе передохнуть ни секунды, но больше трех часов на поле они не задерживались. Такой «щадящий» режим выхода на Поверхность давал мегабанковцам надежду не «схватить» летальную дозу и дожить хотя бы до сорока.

Вылазки на Поверхность входили в обязанность всего взрослого населения, за исключением отца Веры, ветерана Великого Боя, Владимира Пруднича. Потому что он был инвалидом: во время сечи с ленточниками он потерял руку и ногу. И потому что он был администратором их поселка, входящего в Республику. А последнее время еще и потому, что он был одиноким отцом троих детей: пятнадцатилетнего Кости, десятилетней Веры и маленькой Надежды, которой недавно исполнилось два года. Их мать погибла четыре месяца назад.

2

Анастасия Пруднич ушла собирать слизней и не вернулась. Слизневый питомник находился недалеко, поэтому мегабанковцы не боялись ходить туда по одному. После недолгих поисков ее тело нашли в коллекторе. Кто-то ее изрешетил ножом, оставив свое оружие со странной рукояткой в теле убитой.

Еще день они ждали следователя, а труп оставался на том же месте: Уголовный Закон Республики запрещал нарушать обстановку места преступления до прихода следователя. Работы отменили, возле тела выставили охрану.

В семьях Муоса превалировало средневековое грубое отношение к женщинам. Но стареющий Пруднич относился к своей Анастасии с каким-то неестественным для подземелий трепетом, категорически отказавшись от второй жены. После Великого Боя, сократившего мужское население Муоса почти наполовину, Законом Республики сроком на двадцать лет было введено многоженство. А для управленцев, к коим относился и Пруднич, право взять вторую жену и показать тем самым пример другим мужчинам было негласной обязанностью. Но от второй жены он отказался наотрез, несмотря на согласие Анастасии, несмотря на откровенные сватанья вдов, несмотря на требования инспекторов.

Пруднич, разом постаревший лет на десять, не находил себе места, стараясь всеми силами этого не показывать: администратор должен стойко переносить личную боль и с пониманием воспринимать то, что его жена почти сутки так и лежит в луже крови на холодном бетоне коллектора.

Он с детьми сидел при лучине в своей просторной квартире. Костя возился возле Надиной кроватки, украдкой вытирая постоянно бегущие из глаз слезы. Прудничу бы остаться одному да приглушить образовавшуюся в сердце пустоту изрядной долей браги. Но он сидел на топчане рядом с Верой, прижимая к себе единственной рукой постоянно вздрагивающую от рыданий дочь.

– Ничего-ничего, Верочка. Мама не умерла. Мама ушла на небо к Боженьке. Она теперь с Ангелами. Ей хорошо, не больно, не холодно, не голодно. И когда-нибудь мы встретимся с нею. И мы будем каждый вечер молиться Боженьке за маму. И мама будет на небе молиться за нас.

– Мама не на небе, она в коллекторе лежит, ты же сам говорил. И ты ее в землю хочешь закопать, а не на небо к Богу отправить.

– В коллекторе осталось тело мамино, а душа ее уже у Бога. Она смотрит оттуда на нас и очень огорчается, что ты все грустишь да плачешь.

Пруднич сам поднял голову к потолку, как будто хотел там, на небе, увидеть Анастасию. У них было почти настоящее небо, нарисованное Настей. После Великого Боя люди Муоса по какому-то всеобщему наитию потянулись к примитивной форме искусства – разрисовыванию потолков и стен своих жилищ и общественных помещений. В Центре заработала целая мастерская по производству красок, спрос на продукцию которой был несоразмерен с достатком жителей Муоса. Разрисовать изнутри свою конуру, пусть коряво и неумело, пусть трясущейся от голода рукой, было делом принципа уважающего себя республиканца. Это был еще один вызов беспросветной действительности, отчаянный плевок в душащий мрак подземелий. Творения большинства таких художников ужасали или в лучшем случае смешили, но Анастасия рисовала очень хорошо. Пруднич поначалу противился столь неразумной покупке: обменять почти полный мешок картошки на пять банок краски. Но когда он увидел, в какую сказку Настя превратила их квартиру, сам застыдился своей скупости. Над входной дверью у них подымалось огромное красное солнце. Верх стен и потолок – голубое небо, кое-где с сиреневым отливом, с редкими кудрявыми облаками. Стены – это сказочный лес с избушками, серыми волками, чебурашками и прочими зверюшками, срисованными с иллюстраций из детских книжек, взятых в поселковой библиотечке.

Куда бы Пруднич ни повернул голову, он везде натыкался глазами на что-то, что вопило о незримом присутствии Анастасии. Их просторная квартира в одну комнату была пропитана ее заботой, тягой к красоте и умением создать уют, такими редкими в их голодном, жестоком мире. Скупой интерьер из четырех топчанов, самодельного стеллажа под самый потолок, стола и четырех стульев она сумела превратить в продолжение нарисованной на стенах сказки: ножки мебели были обкручены проводами в разноцветной изоляции, спинки стульев и кроватей раскрашены веселыми цветами, тут и там свисала бахрома из распушенных ниток и отходов кожи. В этой яркой квартире, наполненной смехом, плачем и разговорами неугомонных детей, нельзя было быть несчастливым! И Пруднич, в который раз закусывая губу, тихо бесился от того, что просто вовремя не заметил десятилетий счастья, которые подарила ему эта женщина.

3

Воспоминания волнами накатывали в душу администратора, вызывая жгучую тоскливую истому в сердце. Вот он, молодой ходок-партизан в длинном кожаном плаще, солдатской каске, въезжает с другими ходоками на велодрезине на Площадь Независимости. Как и подобает ходоку, пренебрежительно хмуро общается с высокомерными и насмешливыми УЗ-3 и УЗ-4. Но на самом деле под его напускной угрюмостью скрывается натура жизнерадостного любопытного юноши. Его душа рвалась осмотреть все, что есть на самой роскошной станции Муоса. На время торгов они заселились в гостиницу. Наспех перекусив, он вышел изучать станцию и окрестности. У него всего два часа – об этом неприязненно ему сообщил администратор гостиницы, в случае неприбытия – тревога. Трижды обежав все лавки, конторки, осмотрев термитники квартир и муравейники многочисленных переходов, как минимум два раза получив пинка от постовых в переходах, ведущих на запретные объекты Центра, Владимир не спеша возвращался назад. Он везде был, но в гостиницу возвращаться не хотелось.

Он спрыгнул с платформы на рельсы, решив пройтись по туннелю до ближайшего заслона в сторону Института Культуры. И тут же услышал плач и увидел автора этого плача. Автор сидела на рельсе, уткнув голову в колена и обхватив ее руками. Владимир бы развернулся и пошел, чтобы не мешать человеку. Но не смог из-за волос. Да, именно из-за волос. Он никогда не видел таких волос: у партизанок они обычно были обрезаны, немыты и неухожены. А у этой девушки они были густыми, длинными, опускались до земли и прямо так и лежали на рельсах и шпалах. Он просто должен был увидеть лицо человечка, обладавшего таким чудом. Пусть бы она оказалась страшненькой, и он бы пошел восвояси… Владимир неуверенно произнес:

– Эй, ты-ы…

Плач прекратился, голова резко поднялась, и из-под водопада волос вынырнула симпатичная мордашка с заплаканными глазами и раскрасневшимся носиком. Мордашка, чмыхнув носом, совсем незлобно спросила:

– Тебе чего?

– Ну я это… иду тут… А ты плачешь…

– Да ты кто такой вообще?

– Я – Вол.

Вообще-то Волом Владимира никто раньше не называл, да и потом называть никогда его так не будет. Это он прозвище себе сам такое придумал. У каждого ходока есть свое прозвище, и Прудничу хотелось бы, чтобы его называли Волом. Но вслух он об этом никому не говорил – не скромно себе прозвища навешивать во вторую ходку, еще ни разу не достав из ножен меча. А вот перед этой почему-то вырвалось само собой. Девчонка, моргнув глазами, ответила:

– Настя.

– Так плачешь чего?

Но вместо ответа ее головка снова брякнулась на колени и она зарыдала. Владимир присел на корточки перед новой знакомой. Уходить он просто так, не дознавшись всего, не собирался. На ее комбинезоне он рассмотрел цифру «6». Уровень значимости девушки его, конечно, не интересовал, так же как и девушку не интересовало партизанское происхождение незнакомца. Вытирая сопли и периодически чмыхая носом, Анастасия рассказала ходоку, что мать у нее УЗ-3, врач. Она тоже хотела стать врачом и три года подряд сдавала какие-то тесты в Университет. Но каждый раз ей не хватало какой-то пары баллов. После первой неудачи ее разжаловали в УЗ-6, и она вынуждена была уйти из квартиры матери в другую квартиру. Благо, устроилась санитаркой в Госпиталь. Сегодня у нее был последний шанс, она снова провалилась, и больше возможности поступить в Университет у нее не будет.

Владимир слушал в пол-уха, не отводя глаз от лица и особенно волос девушки. Ему ужасно хотелось потрогать эти волосы, но позволить себе этого он, конечно, не мог. Он, решив успокоить Настю, сказал первое, что пришло в голову:

– Ну, шестой уровень тоже неплохо… У меня вот вообще никакого нету, даже девятого… И ничего… Живу…

– Дурачок. Девятый только у мутантов в верхних помещениях.

Девушка чуть улыбнулась, а может быть, Владимиру это лишь показалось. И они разговорились. Рассказчик Владимир был не ахти какой, да и похвалиться ему было особо нечем. Поэтому он рассказывал про то, что знал от других: про змеев, лесников, шатунов и прочие страхи Автозаводской линии. Анастасия слушала его, раскрыв рот. До нее, конечно, доходили кое-какие слухи про этих кошмарных существ, но пересказывали это ее же ровесники, которые толком сами ничего не знали. А теперь она все это слышала чуть ли не из первых уст! И Владимир постепенно, но неуклонно вырастал в ее глазах. Через два часа для пятнадцатилетней Насти семнадцатилетний Владимир стал героем, невесть откуда свалившимся прямо к ней в этот туннель между Площадью Независимости и Институтом Культуры. Они не обращали внимание ни на время, ни на центровиков, проходивших мимо и косившихся на странную пару.

– Вот он! – послышалось со стороны платформы. Владимир обернулся и увидел шедшую процессию. Визгливого администратора гостиницы, уже два часа назад заявившего местной службе безопасности о неявке из увольнительной партизана. Двух мордоворотов-центровиков в военных комбинезонах. И однорукого Митяя. Собственно, последнего Владимир боялся больше всех. Он, отходя, сказал Насте:

– Мне пора. Может быть, еще встретимся?

Девушка испуганно переспросила:

– Ты уже уходишь?

– Я тебя найду; в твой Госпиталь приду и найду.

– Извини, я забыла, как звать тебя?

– Во… Владимир. Владимир меня звать.

Для того чтобы унизительная сцена его бичевания не происходила на глазах Насти, он сам подбежал к приближающейся процессии и, не обращая внимания на визг администратора, ловко увернувшись от хватки мордоворота и стараясь не смотреть в глаза Митяя, быстро пошел в направлении гостиницы.

В гостинице они пробыли еще два дня. Митяй лишил Владимира увольнительных. Ему оставалось только сидеть и восхищенно рассматривать запечатлевшийся в памяти образ необыкновенной девушки с великолепными волосами. Когда они уходили с обозом обратно в партизанские лагеря, Владимир обшаривал глазами платформу, ища Анастасию, но ее нигде не было.

Через две недели с новым обозом они пришли в Центр. Митяй отпустил Владимира в увольнительную, многозначительно продемонстрировав ему сжатый кулак здоровой руки. Владимир бежал в госпиталь. Подловив какого-то чернорабочего с семеркой на куртке, он стал расспрашивать про санитарку Анастасию. Тот хотел от него убежать, а когда это не удалось, пытался увильнуть от ответа, но, видя настойчивость Владимира, злорадно заявил:

– Да наверху твоя девка. Сразу как с тобой пообщалась, ей за предательство и связь с иностранными агентами присвоили «почетный» девятый уровень и отправили картошечку полоть.

Пруднич, проклиная тот день, когда спрыгнул в этот злосчастный туннель, и не обращая внимание на оскал чернорабочего, поплелся в гостиницу. Нет, прекращение еще не начавшегося общения с центровичкой его бы сильно не расстроило. Но до конца жизни знать, что из-за своего сумасбродства он фактически убил мучительной смертью ни в чем не повинную девушку… С этим он просто не сможет жить. Он побежал и, ворвавшись в гостиницу, с юношеской горячностью бросился к Митяю, сумбурно рассказал ему обо всем и потребовал немедленного спасения Анастасии. Митяй хладнокровно ответил:

– Даже и не думай об этом! Все! До ухода из Центра никаких увольнений. А вернемся на Тракторный, подумаем, стоит ли тебе вообще ходоком быть.

В этот день у Владимира закончилась юность. Его мысли в бешеной скачке носились по кругу, раздирая душу на куски и изматывая его от осознания собственного бессилия. Он не хотел бы об этом думать, но сознание само дорисовывало ужас пребывания хрупкого прекрасного создания в логове мутантов. Он не мог этого допустить, этого просто не должно было быть!

Они снова возвращались в партизанские лагеря. Прошли Нейтральную. На выезде стояла увешанная пластами металла бронедрезина. Помогли нейтралам закатить на место металлическую крепость на колесах. Решение родилось спонтанно. Владимир кинулся обратно, к бронедрезине, и протиснулся в узкую щель между броней и стеной туннеля.

Догадавшись, в чем дело, Митяй бросился за ним, пытаясь схватить за руку. Нейтрал с бронедрезины удивленно спросил:

– Малой, ты чего?

– Я хочу стать нейтралом.

Митяй несвойственным ему, почти ласковым голосом, как будто больному, говорил:

– Владимир! Вернись. Еще не поздно. Давай пойдем домой и все забудем. Не горячись.

– Нет, Митяй. Я все решил. Я остаюсь с нейтралами. Прости.

– Ты понимаешь, что это – дезертирство. Возврата обратно не будет.

Нейтрал с бронедрезины примирительно поддержал Митяя:

– Пацан, ты слушай, что командир твой говорит. У нас, знаешь ли, ничего хорошего нет. Лучше иди домой.

Владимир поднял голову. Митяй, изловчившись, схватил его за руку и сильно потянул назад. Пруднич, понимая, что с Митяем ему не тягаться, крикнул нейтралам:

– Я хочу быть нейтралом!

Сверху без воодушевления спросили:

– Ты уверен?

– Да! – еще громче крикнул Владимир.

Нехотя нейтрал обратился к командиру ходоков:

– Извини, Митяй. Сам Конвенцию знаешь: каждый желающий стать нейтралом имеет право им быть. Пацан сделал свой выбор, и с этим ничего не поделаешь.

Митяй отпустил хватку и, ничего больше не говоря и не оборачиваясь, пошел к велодрезинам.

Владимир стоял в главном доте Нейтральной – апартаментах атамана Головы. Он рассказал ему историю своей встречи с Анастасией и то, как стал невольным виновником ее казни. Голова не особо вслушивался в рассказ молодого партизана и совсем не проникся его идеями. Он вяло спросил:

– Ну и что ты хочешь?

– Помогите ее освободить и забрать сюда!

– Ты дебил или прикидываешься? Из-за какой-то бабы, пусть молодой и смазливой, я должен нарушить Конвенцию и объявить войну Центру? У меня что, врагов не хватает? Вот только центровиков в их число приписать осталось для полного счастья! Чтобы Нейтральную раскатали, а меня, да и тебя, дурня, из-за этой целки твоей к мутантам отправили! Охеренная перспектива!

Волна отчаяния вмиг вскипятила кровь и без того находившегося на пределе Пруднича. Он, стиснув кулаки, в два шага подошел к массивному люку дота:

– Я сам пойду!

– А вот это правильно. Подожди-ка.

– Что правильно? – остановившись, спросил Владимир.

– То-то и правильно, что ты еще не нейтрал. В нейтралы мы тебя еще не посвятили, и ты можешь делать все что хочешь. Это нейтрал, по Конвенции, не может нападать на ее членов. А ты пока что рискуешь только собой. Сдохнешь так сдохнешь, а приведешь центровичку свою – милости просим: обоих тогда в нейтралы и посвятим.

Пруднич молчал, не понимая, к чему клонит атаман.

– Мне что твои браты-партизаны, что центровики, что американцы – все побоку. Вот поэтому я тебе могу, как бы невзначай, помочь в твоем деле. Например, продать в кредит, в счет будущих твоих заслуг, кое-какую амуницию; подсказать кое-какие входы-выходы. И, кстати, на Нейтральной сейчас два мужичка ждут посвящения в нейтралы. Они такие же вольные птицы, как и ты. Пойдут с собой – их дело: не-нейтралов удерживать не имею никакого права.

Владимира подташнивало – радиация пробивалась через ватно-марлевые фильтры и прорезиненную ткань. На Поверхности он был в первый раз. От бесконечной бездны неба кружилась голова. Было жарко. Они прошли два квартала, вернее, проползли по руинам. С Нейтральной на Поверхность с ним вышли двое. Первый – центровик-повстанец с Института Культуры Окуневич, который предпочитал, чтобы его называли только по фамилии. После подавления революции Окуневич в течение нескольких лет блуждал по переходам, чудом остался жив и, насытившись голодной свободой, пришел на Нейтральную. Вторым был беглый раб с Америки по имени или кличке Бони. Первый ненавидел государственный строй Центра, второй – рабство. То есть никаких предрассудков насчет нападения на центровиков они не испытывали. Но с Владимиром они пошли неохотно. Просто атаман «порекомендовал» им помочь пацану таким тоном, что отказать ему они просто не смогли.

Они карабкались по руинам домов. Проще было идти по улицам, превратившимся в лесные заросли. Но атаман, не раз предпринимавший такие вылазки, не рекомендовал выбирать на первый взгляд легкий путь. Человек в лесу был беззащитен перед кишевшими там тварями. Поэтому безопаснее было пробираться по руинам, подальше от деревьев и высоких кустарников. Но даже на расстоянии чувствовалась чудовищная враждебность серо-коричнево-зеленой растительности и населявшей ее живности. Дважды им надо было пересекать улицы. Они искали прогалины в зарослях, карабкаясь сотни метров вдоль улицы по относительно безопасным руинам. Когда они пересекали очередную прогалину, из леса к ним метнулся ящер. Чудище метровой длины остановилось в полутора метрах от Пруднича, вяло раскрыло пасть, но к людям приближаться не стало. Владимир подумал, что будь он один, монстр вел бы себя более смело.

Они шли к «Динамо» – стадиону, превращенному центровиками в плодородную плантацию, защищенную со всех сторон брустверами обваливающихся трибун. К самому стадиону под землей вел подземный ход. Они шли почти наугад, будучи совсем не уверены, что Анастасия находится именно здесь. Голова рассудил, что рабы-каторжане в Центре – товар нередкий, но не настолько дешевый, чтобы им разбрасываться. Поэтому хрупкую девчонку они вряд ли направят на открытую плантацию. На такие направляли обычно мутантов и более крепких репрессированных центровиков, чтобы они могли при случае сами защититься от набегов врагов и хищников. Поэтому, скорее всего, «соплячку» надо искать в амфитеатре «Динамо». Владимиру оставалось надеяться, что атаман не ошибся.

К стадиону они решили пробираться со стороны квартала по улице Ленина. В других местах вокруг стадиона вздымался высокий лес, и только с этой стороны было относительно чистое пространство до самого вала амфитеатра. Появления людей охранявшие амфитеатр УЗ-8 боялись меньше всего, а поэтому именно этот участок стены практически не охранялся, дозорных на нем не было. Они стояли там, где могли появиться хищники, – со стороны леса.

Владимир и его спутники подбежали к стене стадиона и по полуразрушенной кладке стали карабкаться вверх. Забравшись на гребень, Владимир увидел внутри огромное поле, расчерченное ровными лоскутами. Было время прополки, четыре десятка рабов УЗ-9, скованные цепями друг с другом, выстроившись в шеренгу, шли с тяпками вдоль зеленых картофельных рядов. За ними вяло топтался только один надсмотрщик УЗ-8, на стенах – трое постовых. Под гермолюком выведенного на средину поля подземного хода прячется от ненужных доз радиации еще с пять-шесть надсмотрщиков. Они появятся по первому сигналу тревоги.

Пока что им везло. Втроем они юркнули на трибуны и быстрым шагом стали спускаться вниз – прямо к группе рабов. Надсмотрщик увидел их приближение и поднял арбалет.

Центровик Окуневич с нарочитой грубостью произнес:

– Эй, ты на кого арбалет подымаешь, недоделок? Не видишь, инспектора идут?

В тяжелых мозгах мутанта вяло зашевелились мысли, что-то ему подсказывало бессмысленность сообщения о появлении здесь трех инспекторов. Но недавно начертанная четверка на груди говорившего, шедшего в сопровождении двух «пятерок», заставила его неохотно опустить свое оружие. Караульные, которые стояли на стенах, насторожились. Они все с удивлением рассматривали непонятно откуда появившуюся тройку центровиков.

Медленно подходили к надсмотрщику. Неестественно маленькую голову широкоплечего, горбатого мутанта скрывала защитная маска, крупные затемненные очки и ватиновые фильтры. Но по тому, как он переминался с ноги на ногу, сильно сжимал в своей руке арбалет, можно было догадаться: еще чуть-чуть – и нервы мутанта не выдержат. Спокойным и надменным тоном Окуневич излагал заранее придуманную легенду:

– Я – инспектор сил безопасности. По полученной информации, среди этой группы УЗ-9 есть девушка-ленточница. Мы должны проверить всех УЗ-9, найти ее и доставить в лабораторию для исследований.

До этого молчавший мутант недовольно прогундосил:

– Фо фтаршим рефайте, – и направился в сторону люка.

Окуневич выстрелил в мутанта, стрела вошла ему в затылок, свалив насмерть. Завопили надсмотрщики, сбегавшие с брустверов к полю.

Владимир крикнул растянувшимся по полю УЗ-9:

– Настя!

Никто не отозвался.

– Анастасия.

Одна фигурка на самом краю поля, обтянутая грязным комбинезоном, опираясь на тяпку, разогнулась. Владимир подбежал к ней.

– Меня когда-то звали Настей. Теперь я Шавка. Такое имя дал мне господин Дрон.

Владимир не узнавал этого сиплого слабого голоса. Он подбежал к девушке и на секунду приподнял ее защитные очки. Глаза узнал: серые, немножко раскосые. Только теперь их обрамляли синюшные кровоподтеки. Девушка была прикована к общей цепи. Она стояла крайней в ряду. Наверное, надсмотрщики меньше всего опасались ее побега.

– Как снять цепь?

– Ключи у господина Дрона.

Охранники уже сбегали с трибун на поле. Скоро они будут на расстоянии прицельного выстрела из арбалета или еще хуже – смогут вызвать тех, кто прячется в укрытии за люком.

Бони дернул Владимира за плечо:

– Давай, партизан. Стреляй, у вас это лучше получается.

Владимир кивнул. Он снял с плеча свой арбалет и стал целиться. В середину отверстия трубки-прицела он словил жирную цифру восемь на комбинезоне приближающегося надсмотрщика. Плавный спуск. Стрела вошла как раз в середину верхнего круга восьмерки.

Окуневич выстрелил во второго надсмотрщика – промах. Владимир быстро перезарядил арбалет. Прямо над головой пролетела стрела – мутант неудачно выстрелил в него. Прицеливание и спуск. Не так удачно, попал в плечо. Мутант схватился рукой за торчащую стрелу, одновременно пятясь назад. С другой стороны уже целился третий надсмотрщик.

– На землю! – крикнул Владимир всем, но переживал он только за Настю.

Рабы упали на землю среди картофельных рядов, громко брякнув цепями. Окуневич и Бони сделали по выстрелу. Они были плохими стрелками, в отличие от целившегося в них надсмотрщика. Бони согнулся от впившейся ему в бок арбалетной стрелы. Владимир снова выстрелил, и второй надсмотрщик, глухо ухнув, упал на землю.

Раненный в плечо мутант понял, что перестрелку со снайпером ему не выиграть. Он побежал к люку, одновременно крича и зовя на помощь засевшее там подкрепление. Окуневич бросился за ним. Владимир обратился, громко крича, к подымающимся с земли УЗ-9.

– Вы свободны. Мы – с Нейтральной. Идемте с нами. У нас мало времени, идемте.

Секундное молчание, а потом слабые голоса:

– Мы не сможем…

– Мы не дойдем…

– Я слишком слаб…

– Я и так скоро умру…

– Лучше умереть здесь…

В отчаянии Владимир сделал то, о чем в дальнейшем и он, и Анастасия старались не вспоминать. Он подбежал к тощему рабу, который был прикован к Анастасии, схватил его левую руку, от которой шла цепь к правой руке Насти, и гробовым голосом спросил:

– Ты идешь с нами?

Тощий медленно покачал головой.

Владимир в секунду выхватил из ножен меч и, размахнувшись, отрубил рабу большой палец у самого основания. Рывком дернул кольцо цепи, и она с глухим хрустом соскочила с руки раба. Анастасия закричала, но он не обращал внимание на ее протесты, а также на вопли и проклятия раненого. Схватив за цепь у самой руки Анастасии, он потащил ее за собой.

Окуневич убил убегавшего надсмотрщика и уже возвращался назад. Но сидевшие в укрытии мутанты услышали призывы о помощи. Пять надсмотрщиков выбежали на Поверхность. Окуневич схватил ослабевшую девушку за другую руку, и они втроем побежали в сторону трибуны, с которой спустились на поле. Бони отставал.

Преследователи сразу же разрядили свои арбалеты. Но на бегу им не удалось хорошо прицелиться – ни одна стрела не попала в убегавших. Когда забегали на трибуну, Пруднич оглянулся – надсмотрщики преследовали их только с мечами и дубинами, арбалеты они побросали, надеясь вскоре достигнуть беглецов.

Бони почти перешел на шаг. В середине подъема трибун Окуневич остановился и крикнул:

– Бони, отстреливайся; потом догонишь нас.

Окуневич знал, что «потом» для Бони не будет, об этом догадывался и Бони. Он остановился, сам себе кивнул и устало сел на растрескавшееся от времени пластиковое сидение. Медленно вскинул к плечу арбалет и прицелился в надсмотрщиков.

Когда они достигли вершины трибун, Владимир еще раз посмотрел вниз. Двое надсмотрщиков обегали Бони с разных сторон. Трое возвратились на поле за брошенными арбалетами. В центре поля стоял отрешенно наблюдавший происходящее двухголовый мутант со скрещенными на груди руками. Пруднич мысленно поблагодарил обреченного американца, который задержал надсмотрщиков и дал им шанс спастись.

К вечеру они уже были на Нейтральной. Только через неделю из Центра явились военные со следователем. Они убедились, что Бони, Окуневич и Пруднич не числились нейтралами на момент нападения. Формально нарушения Конвенции не было, и они ушли. Правда, старший военный злобно сказал усмехающемуся Голове, что доложит Ученому Совету о необходимости пересмотра Конвенции. Но дальше пустых угроз дело не пошло.

Владимир и Анастасия поселились в одном из пустующих дотов. Две недели в верхних помещениях Центра подорвали ее здоровье и враз размазали в ничто ее детские мечты и мысли. С первого дня пребывания на каторге симпатичную длинноволосую девушку присмотрели себе начальники надсмотрщиков УЗ-8 – сиамские близнецы, считавшие себя одной личностью и называвшие себя Дроном. Ей предложили стать постоянной любовницей в обмен на освобождение от работ на Поверхности. Что было после ее отказа, Анастасия объяснить не могла: то ли не помнила, то ли не хотела вспоминать. Дрон заставил ее отзываться на унизительную кличку «Шавка» и, избитую и униженную, изгнал к другим УЗ-9.

УЗ-9, брошенные на самое дно социальной лестницы Центра, быстро скатывались к дикости. Обычным делом в их общинах были жестокость и убийства, полигамия и извращения. Слабенькую и миловидную Анастасию ждала страшная участь. Но за нее заступился один УЗ-9. Это был репрессированный ученый-медик, отказавшийся участвовать в экспериментах по выведению морлоков. Его так и называли – Док. Он лечил соплеменников, насколько это было возможно при почти полном отсутствии лекарств и медицинских инструментов, и поэтому общине каторжан был очень полезен. Приведя в чувства истерзанную надсмотрщиками девушку, он заявил всем, что забирает новенькую себе. И нарушить запрет Дока трогать ее не решался никто из УЗ-9, потому что каждый из них мог завтра вознуждаться в его помощи. Док ничего от нее не требовал взамен своего покровительства, хотя спали они рядом. И что им двигало, для Насти так и осталось загадкой. Это Док стоял на поле в цепи рядом с Настей, и именно ему Владимир отрубил палец.

Сидя, обнявшись, в своем тесном доте, они решили больше никогда не вспоминать того, что произошло с момента их встречи до момента их прихода на Нейтральную. И они никогда об этом больше не говорили и почти никогда не думали. Лишь спустя годы Анастасия как-то раз рассказала эту историю подрастающей и умной не по годам Вере, назойливо требовавшей подробного отчета об обстоятельствах знакомства ее родителей. Конечно, в этом рассказе самые жестокие подробности были сглажены. И девочка, привыкшая к тихому однообразию поселковой жизни, настолько прониклась этим рассказом об отважном прошлом ее родителей, что Анастасия была не рада своему внезапному порыву. Вера вместо сказки на ночь требовала очередного повторения этих не очень приятных ее родителям воспоминаний.

Нейтральная не стала для Владимира родным домом. Злобные и постоянно конфликтующие между собой жители станции-форта, становившиеся одним народом только на время нападений, были совсем не похожи на шумных и дружных партизан. Особенно тяжело было Владимиру наблюдать регулярно следовавшие через станцию родные партизанские обозы. Он бы хотел их вообще не видеть, но это было невозможно: каждый нейтрал обязан заступать в дозоры возле бронедрезины и у ворот в Большой Проход. В первый раз в таком дозоре, встретив своих ходоков, он спрыгнул с дрезины и выбежал к ним навстречу, радостно приветствуя друзей. Митяй от него отвернулся. Никто из ходоков не протянул ему руки, как будто они не видели и не слышали Владимира. Для них он был дезертиром.

Наступали ленточники – трупный запах этой черной давящей угрозы просачивался уже и на их станцию-крепость. И от этого таким хрупким казался кокон счастья этих двух человек, ожидавших скорого появления третьего. Скоро через Нейтральную прошел странный обоз в сопровождении людей, пришедших откуда-то издалека, не из Муоса. А еще через несколько месяцев на станцию пришел монах, назвавшийся Присланным. Кто был этот человек, и был ли он человеком вообще, осталось загадкой. Но его дар говорить простыми словами о великих вещах оправдывал данное ему прозвище. Пруднич, как сейчас, помнит себя и Настю, стоящих на одном колене и в едином порыве со всеми жителями Нейтральной приветствующих Присланного. А еще через три месяца Настя, пряча слезы, сидя у него на коленях и держа на руках месячного Костика, шептала ему, уходящему в Последний Бой, неизвестно где услышанные ею заговоры от смерти.

Он помнит строй, в котором стояли почти все мужчины Муоса, чувствуя себя непобедимой силой, монолитом, о который непременно разобьется нашествие людей-червей. Туманная вуаль покрывала его воспоминания о длившемся сутки кровавом кошмаре, названном Последним Боем. Больше он помнил усталое лицо Мясника, быстро и неаккуратно зашивающего ему кровоточащие обрубки руки и ноги, матерясь в ответ на его просьбы уколоть опий.

После возвращения домой он быстро научился ходить на протезе; еще быстрее утратил чувство неполноценности из-за увечья, потому что оказался одним из немногих выживших и одним из многих калек.

Нейтральная вошла в Республику, по призыву которой он, Анастасия и Окуневич, собрав небольшую группу добровольцев, заселили поселение МегаБанк, администратором которого был назначен Пруднич. Жили они не сыто, но относительно спокойно и, в общем-то, счастливо: честно трудились, отстраивали поселение, рожали, растили и воспитывали детей.

Пруднич был не только руководителем поселка, но и единственным священником поселения. Республика с прохладцей относилась к «религиозным суевериям» народа, но вынуждена была с ними считаться, по крайней мере до тех пор, пока не сократиться до минимума количество людей, помнящих Присланного. Тем более людскую веру можно было использовать на службе государству. В не так давно изданном законе Республики было предписано, что каждое поселение имеет право на оправление религиозных культов только под эгидой руководителя поселения. Поэтому выбор был невелик: или культ становился противозаконным, или же его оправлял администратор поселения. Пройдя двухнедельный курс в Монастыре, он получил право на ведение церковных служб и таинств. Мегабанковцы выходили на молитву и принимали причастие от Пруднича, на время становившегося отцом Владимиром, но исповедоваться к нему шли неохотно. Потому что он был для них «в доску» своим, да и без исповеди знал недостатки каждого из них.

Когда все взрослые посельчане уходили наверх, Пруднич становился учителем и воспитателем. Девятеро ребят разных возрастов собирались в холле, чтобы получить от него те немногие знания, которые он получил за три года учебы в партизанской школе. К этому скромному багажу Пруднич старался кое-что добавить в ходе самообучения, самостоятельно читая и истолковывая на свой лад малопонятные для него учебники. Вообще-то последние годы администраторов поселений обучали в Университете, но «старые кадры» не трогали и переучиваться не заставляли.

Пруднич не был талантливым учителем, и его ученики не проявляли особых рвений к овладению знаниями. За исключением одной ученицы – его собственной дочери Веры. Она, открыв рот, сидела на всех уроках, внимательно слушала своего отца, аккуратно выводила на обратной стороне серых банковских бланков буквы и цифры. Вера цыкала на других учеников, которые шумели и отвлекались на уроках. И даже один раз подралась с Колькой, который передразнивал ее отца. Она зачитала до дыр все учебники в их скудной библиотеке, выкачала из отца все его знания и заваливала его кучей вопросов, на которые он просто не знал ответов. В своих мечтах Пруднич видел Веру студенткой Университета, а потом – великой ученой в одной из уютных лабораторий Центра, создающей средства для спасения Муоса.

Пруднич, сколько себя помнил, постоянно был чем-то недоволен: не таким большим, как хотелось бы, урожаем; слишком большими, больше, чем хотелось бы, налогами; не прекращавшимися мелочными ссорами между посельчанами; своими неудачами на поприщах капеллана и учителя, никем здесь не воспринимавшихся всерьез, и сотнями других раздражавших и пугавших его неудач. Теперь же на фоне настоящего горя все эти «беды» виделись мелочами, слегка подсаливавшими его счастливую жизнь.

И он все ждал этого чертового следователя, из-за которого он не мог по-христиански похоронить свою жену, помянуть ее по-мужски, уложить детей и пойти наконец-то закрыться в администраторской да побыть самим собой – обычным мужиком, у которого отняли жену, любимую им больше жизни.

Дверь их квартиры открылась, вбежала запыхавшаяся дозорная Нина – вдова из соседней квартиры. Взрослых мужчин в поселке было всего восьмеро, поэтому дозор к единственному входу в МегаБанк перекрывали и женщинами. Да и никакой опасности пребывание в таком дозоре не несло: через массивные двери в холл все равно никто проникнуть не мог. Вера не любила Нину за то, что она не раз недвусмысленно набивалась в число жен администратора. А Нина взволнованно протараторила:

– Аркадьевич, там это… следователь из Центра.

Несмотря ни на что, слово «следователь» даже видавшего виды Пруднича заставило вздрогнуть. Об этих сверхлюдях ходили легенды. Их боялись и уважали. Они были наделены огромными полномочиями и обладали почти сказочными способностями. Они были лишены страха и равнодушны к голоду и боли.

Пруднич неуклюже встал и суетливо, опираясь на палку и заваливаясь на корявый протез, покульгал к двери. Ему на миг показалось, что следователь каким-то чудом может вернуть ему его жену. Вере передалось настроение отца, и она тоже поднялась с кушетки и выбежала в холл.

Следователь совсем не был страшен, как это рисовали старшие ребята в своих рассказах. Среднего роста, худой человек, с обычным лицом – не злым и не добрым, просто каким-то неподвижным. По возрасту – как отец, темно-русые волосы с сединой на висках. Форма следователя совсем не бросалась в глаза, как, например, униформа военных или чиновников: серая укороченная матерчатая куртка, серые широкие брюки, затянутые ниже лодыжек. Вот только сапоги были необычные – невысокие из прорезиненной материи; они позволяли передвигаться беззвучно. За спиной – ножны с двумя короткими мечами и рюкзак. Об этих рюкзаках тоже ходили легенды. Говорили, что там лежат сложные, почти волшебные приборы и инструменты, при помощи которых следователи узнают Истину.

Следователь, не поздоровавшись, спокойным властным тоном обратился к Прудничу:

– Идем к месту происшествия. Подробности сообщите там.

Следователь развернулся и вышел, не заботясь о том, успевает ли за ним инвалид. На осмотр трупа и места происшествия ушло не больше часа. Следователя сопровождали два воина из УБР – Ударного Батальона Республики, которых называли убрами, исполнявших в Республике роль спецназа. Но и убры вместе Прудничем и другими жителями МегаБанка стояли вдалеке. Им было видно мерцание фонарика следователя, который то нагибался, то подымался, что-то изучая и осматривая. Следователь ничего не писал, всю информацию следователи складировали исключительно в своей памяти. Потом он подошел к сопровождавшим и сообщил:

– Осмотр закончен, можете хоронить.

Кто-то из мегабанковцев спросил:

– Что там?

Следователь невозмутимо ответил:

– До приведения приговора в исполнение вся информация по происшествию – тайна следствия. Мы уходим.

Пруднич растерянно спросил:

– Как уходите? Куда?

– Приводить приговор в исполнение. Вы остаетесь здесь. Из селения никто не выходит до моего разрешения.

– А если вы не вернетесь?

– Это маловероятно. Но и в этом случае вы не выходите из поселка до прихода другого следователя, который будет выслан, если я не представлю рапорт в течение недели.

Командор поселка Окуневич, который отвечал за оборону селения и был негласным заместителем Пруднича, неуверенно спросил:

– Но вас только трое. Мы можем пойти с вами?

Следователь приглушенно ответил вопросом на вопрос:

– Кто-то не понял, что я сказал?

– Мы сделаем так, как вы скажете, следователь, – вмешался Пруднич, – только найдите тех, кто это сделал.

Следователь едва заметно кивнул, развернулся и, не попрощавшись, ушел вместе с убрами.

На следующий день, после похорон, все собрались в холле, бывшем одновременно столовой и залом совещаний, гостиной и гостиницей для гостей, церковью, учебным классом и библиотекой. Теперь это было местом поминок. На столах – вареная картошка в кожуре, вяленые слизни да бутыли с брагой – нехитрая пажить мегабанковцев. Стандартные слова, тихий разговор. Вера сидела на лавке, на своем месте – там, где она всегда сидела во время праздников. Только вот мамы не было. Вера не притронулась к еде. Она косилась на пустое место на лавке между нею и отцом – там раньше всегда сидела мама. Иногда Вера бросала злобные взгляды на тетю Нину: молодая вдова, которая и до смерти мамы не могла спокойно пройти мимо ее отца, вырядилась на поминки как на праздник, распустила волосы. Она назойливо успокаивала ее отца, то и дело кладя руки ему на плечи и с неестественным сочувствием пыталась «приголубить» детей администратора поселка. А старый Пруднич ничего вокруг не замечал. Он выпивал подливаемую ему Ниной брагу и замирал, уставившись на нетронутый стакан с лежащими рядом картофелинами для его жены.

Мегабанковцы подпили, и теперь гул голосов стал громче. Кто-то вспоминал эпизоды из жизни жены администратора, кто-то разговаривал уже на совсем посторонние темы. Дети начали шалить. Костя подсел к Лизе, они беседовали о чем-то серьезном, хотя вряд ли о его погибшей матери. И если бы не угрюмый администратор да его мрачная дочь, все походило бы на обычный совместный вечер жителей поселка.

Вдруг дозорный сказал одно лишь слово, которое вмиг погрузило холл в тишину:

– Следователь.

Мегабанковцы повставали со своих мест, Пруднич поднял голову.

Следователь вошел в сопровождении тех же убров. Остановившись, он, как всегда, не здороваясь, монотонным канцелярским голосом сообщил:

– Именем Республики! Оглашается приведенный в исполнение приговор. Вчера мною получено сообщение о гибели гражданки Республики, жительницы поселения МегаБанк Анастасии Пруднич. В сопровождении двух солдат Ударного Батальона Республики мною осуществлено выбытие на место происшествия. При осмотре были установлены явные следы ритуального убийства, указывающего на причастность к нему членов секты так называемых чистильщиков. Признаки этого – крестообразное нанесение пяти ударов ножом: в живот, шею, пах, обе груди и в солнечное сплетение убитой, и оставление ритуального ножа в раневом канале в области живота. Осмотром трупа установлено, что раны прижизненны и причинили потерпевшей тяжелые предсмертные страдания. На месте обнаружены средства связывания и кляп, а также следы обуви. В соответствии с параграфом девятнадцать, мною организован поиск сектантов. Средства и методы поиска составляют государственную тайну, оглашению не подлежат и будут мною изложены в письменном рапорте на имя начсота Республики. В действиях преступников содержится состав преступления, предусмотренного пунктами семь и двенадцать параграфа четыреста сорок семь – ритуальное убийство с особой жестокостью. В связи с особой опасностью преступников, а также ввиду отсутствия доказательств их принадлежности к гражданству Республики, в соответствии с параграфом тридцать восемь, я заочно вынес в отношении них смертный приговор, исполнение которого принял на себя лично и поручил двум сопровождавшим меня убрам. В течение шестнадцати часов нами была обнаружена группа сектантов в количестве шести человек. В ходе скрытого наблюдения была установлена их причастность к убийству гражданки Пруднич, так как детали преступления они обсуждали между собой. Приговор до оглашения был приведен в исполнение. Приговоренные оказали сопротивление, что лишило их права на выбор способа казни. При осмотре казненных установлены дополнительные доказательства их причастности к убийству: наличие ритуальных ножей, совпадение следов обуви с обнаруженными на месте происшествия, обнаруженные при посмертном обыске вещи убитой. В соответствии с параграфом двести тридцать девять, требующим при наличии возможности предоставлять в распоряжение родственникам убитых головы казненных, мною осуществлено расчленение трупов…

Один из убров бросил к ногам мегабанковцев завязанный мешок, по контурам которого было видно, что в нем лежат круглые предметы. Мешковина пропиталась кровью. Несколько женщин и детей, оказавшихся ближе других к казненным, отшатнулись от чудовищного трофея. А следователь бесстрастно продолжал:

– В соответствии с параграфом девяносто четыре вам, потерпевший, предоставляются на опознание вещи убитой.

Следователь, переступив мешок с головами, подошел к столу, небрежно стряхнул разбросанные на нем картофельные лупины и на освободившееся место высыпал из пакета деревянный крестик на бечевке и латунное обручальное кольцо.

– Это ее вещи?

Пруднич рассеянно ответил:

– Ее, кажется… Да, конечно, это вещи моей Насти, я узнаю их.

– Вещи убитой остаются вам. В соответствии с параграфом двести пятьдесят четыре вы имеете право на реквизицию имущества казненных: одежду, обувь, аксессуары, ручную кладь, оружие. Убры объяснят, где найти трупы…

– Не нужны нам их вещи.

– Отказ принят. Оглашение приговора окончено. Именем Республики!

А потом следователь менее сухим голосом добавил: