Агония Хана Соболева Ульяна

И расхохоталась, запрокинув голову так, что теперь Борджу была видна только уродливая сторона…Его невольно затошнило от гадливости.

* * *

Столько, сколько я плакала за эти дни, не плакала никогда, наверное, глаза мои превратились в красные щелочки, опухшие и разъеденные слезами. Потом слез не осталось, и я смотрела в одну точку. Раскачивалась из стороны в сторону и просто смотрела перед собой. Да, я знала, насколько жесток мой муж, но он не был никогда настолько жесток со мной. Даже в самом начале, когда брал меня молча, без согласия, он всегда относился ко мне со своей специфической, грубой заботой… я поэтому и полюбила этого зверя, потому что видела его любовь ко мне. А теперь от той любви и следа не осталось. Одна ненависть, презрение, злость. Как будто чья-то адская насмешка. Судьба вознесла меня на пьедестал, я была на троне рядом с самым любимым и ласковым любовником на земле, а оказалась в вонючей грязи, совершенно одна. И мой тюремщик, мой палач, это тот, кто когда-то любил меня.

И мне невыносимо больно, я не справляюсь, у меня не хватает ресурса вытерпеть его ненависть. Наверное, я растратила все свои силы, когда ждала, искала его, когда верила, что все наши кошмары уже позади. А теперь у меня нет ни одного союзника, нет никого, кто мог бы заступиться за меня, никого, кто хотел бы мне помочь. Я оказалась один на один с обезумевшим Ханом и в тщетных попытках достучаться до его разума. Да и это больше не он. Одна оболочка…внутри не осталось моего любимого Тамерлана. Он похоронил себя вместе со мной и не хочет воскресать. Вместо него осталось жуткое чудовище без души и без сердца.

Как я смирюсь с этим? Как я смогу жить, видя эту ненависть в глазах, видя этот смертный приговор. Вначале я не поверила, что он так и поступит со мной. Не поверила, что запрет в комнате без еды и воды. Мне все еще казалось, что вот сейчас или немножко позже все изменится. Он меня узнает. Почувствует, и все прекратится. Прозреет, очнется от своего ледяного сна.

Но я горько ошиблась. Все только начиналось. Все мои страдания, испытанные до этого, ерунда, пустяки в сравнении с тем адом, который начался сейчас. И я больше не знаю, что со мной будет завтра. Я стою под поднятой гильотиной, с опущенной головой, стою на коленях и жду, когда лезвие опустится и отрежет мне голову. И я знаю…это лишь вопрос времени. Оно опустится. Он слишком ослеплен ненавистью, ревностью. Болью. Он меня не пощадит. Не пощадит Дину…она для него – лживая сука, гадина, которая посмела притворяться его женой, и никто не докажет ему обратного…Только моя смерть и то, если захочет опять сверять ДНК. Но я не могу умереть. Не сейчас. Не тогда, когда Эрдэнэ исчезла, а мои мальчики совсем одни. У них теперь нет ни отца, ни матери, ни сестры. Я обязана жить ради них, вытерпеть, что-то придумать и вытерпеть.

Из окна моей комнаты мне видно, как Хан каждое утро выходит на тренировку. Как эта груда мышц, железная машина смерти тренируется, рассекая воздух руками и ногами, переворачиваясь в немыслимых сальто и подпрыгивая в невероятно высоких прыжках. Неужели не думает обо мне, запертой без капли воды, сходящей с ума от жажды, или ему доставляет радость меня мучить?

Ответом был его взгляд. Когда посмотрел на окна и выпрямился во весь рост. Эти мрачные глаза взирают исподлобья, кулаки сжаты так, что жгуты мышц выступают из-под кожи. Посмотрел и отвернулся, силой ударяя невидимого противника…

Эти дни были жуткими. Я никогда не думала, что жажда настолько безжалостна, она начала меня сводить с ума намного раньше и сильнее, чем голод. Уже в первые сутки к вечеру мое горло горело, как будто в него насыпали песок. А утром я не могла даже проглотить слюну. Ее попросту не было. Она стала липкой и тягучей, как комок.

Я помню это страшное состояние по часам. После полудня на начало вторых суток, казалось, что мой язык начал опухать, мне было необходимо сделать глоток воды и, как назло, из окна я видела озеро, слышала, как в нем плескаются лебеди. Отвлекали только мысли о детях, о том, что пройдет время, ОН поймет, что мне не в чем признаваться, и мои мучения окончатся. Уже к ночи у меня начала болеть голова. Вначале ненавязчиво, а потом все сильнее и сильнее, мешая уснуть, мешая даже думать, пока не начался звон в ушах, и уже ближе к утру, я ощутила, как немеют мои пальцы. Как быстро. Всего два дня… а я уже и на человека мало похожа, даже на ноги встать не могу. Как и закричать…только подползти к двери и начать стучать в нее изо всех сил.

С рассветом ко мне в комнату зашла женщина…это, наверное, Цэцэг…она вернулась?

Цэцэг…тварь, ядовитая змея, которая думала вынудить меня предать моего мужа. Я помнила, с какого момента ко мне начали возвращаться воспоминания. Очень медленно. Как и раньше. Картинками. Навязчивыми галлюцинациями, когда я шаталась от головной боли и не могла открыть глаза, а перед ними проносились образы. Она позвала меня поздно вечером в сад, увела далеко в лабиринты, где нас никто не мог услышать под видом экскурсии по диковинному месту.

– Ты должна начать действовать, Дина.

– Действовать?

– Да. Пришло время, когда ты можешь отплатить Хану, а потом я помогу тебе сбежать, помогу уехать далеко в Монголию и спрячу тебя там. Ты уничтожишь Хана, и никто тебя не найдет.

– А моя семья? Что будет с ними?

– Они тоже уедут. Я была там сегодня, и мы этот момент обсудили. Послушай. Просто действуй, как я скажу.

Ее глаза лихорадочно блестели, и она оглядывалась по сторонам, всматриваясь в полумрак.

– Завтра он уедет из дома по делам, а ты проникнешь в его тайник.

– Какой тайник?

– В вашей спальне, за спинкой кровати есть тайник. Но ты не сможешь его открыть без ключа…ключ Хан носит в своем бумажнике. Когда он будет спать, укради его. Он все равно не заметит. И в его отсутствие откроешь тайник и возьмешь оттуда документы.

– Я…я не могу этого сделать.

Мысль о том, чтобы украсть что-то у НЕГО, казалась мне кощунственной, вызывала протест. Эти последние дни он был мягок со мной, если так можно вообще сказать о Хане.

– Почему? Что за глупости? Конечно, можешь. Ты ближе всех к Хану и единственная, кто имеет доступ к тайнику в любое время суток.

– Если…если он узнает, он убьёт меня! Что в тех документах? Зачем они нужны прямо сейчас?

– Кощеева смерть! В тех документах крах всей империи Дугур-Намаевых. Получим их и сможем лишить его большей части денег! Не переживай, ты свою долю получишь. А он…, – Цэцэг снова осмотрелась по сторонам, – когда он вернется, соблазнишь его, а потом подсыплешь в питье вот это.

Она протянула мне маленький пузырек.

– Это убьет его мгновенно. Пару глотков, и он будет мертв. Я прикрою тебя. Никто не узнает, от чего он умер. Яд вызовет кровоизлияние, и это и будет официальной причиной смерти. А ты к тому времени, как проведут вскрытие, будешь уже далеко…

Пока она говорила, я вдруг увидела перед глазами саму себя…стоящую на коленях, с залитым слезами лицом. Я кричу от дикой боли, кричу как в агонии и падаю на пол…мне больно, потому что я думаю, что он мертв…точнее, я не хочу в это верить. И эта боль настолько оглушительно сильна, что даже сейчас я пошатнулась и с ужасом посмотрела на Цэцэг.

– Я не могу…я…не могу его убить.

– Можешь. Он ведь может угрожать твоей семье, поверь, он бы прикончил тебя не задумываясь. Бери!

Ткнула пузырек мне в руку, но я, отрицательно качая головой, протянула его обратно.

– Я… я не буду этого делать, не буду.

Изо всех сил качая головой и отмахиваясь от нее дрожащими руками.

– Что значит не будешь? Ты в своем уме? Мы это сто раз обсуждали! Будешь! Вначале выкрадешь ключ, а потом отравишь этого ублюдка!

Я не верила, что она говорит мне это…она же его тетя, она же его родня.

– Ублюдок? Он же…он же ваш племянник. Родной. Ваша кровь. Как вы можете убить его? Как можете так хладнокровно говорить об этом? Вы в своем уме?!

– Да! Я в своем уме! Он мне никто. Этот выб***ок инцеста мне не родня. Позорище. Бери яд и сделай то, о чем договаривались.

– Нет! – сказала отчетливо и швырнула пузырек на землю, – Ни о чем я с вами не договаривалась. Я не стану воровать ключ, не стану убивать. Я не убийца и не воровка!

– Ты…, – она сделала несколько шагов ко мне, – ты что несешь, маленькая сучка? Я зачем все это делала, м? Зачем помогала тебе выжить, чтоб ты предала меня?

– Вы…мне не помогали. Вы выполняли ту работу, которую вам поручили. Я не стану убивать его, не стану!

– Станешь!

Она набросилась на меня с кулаками и схватила за волосы. От неожиданности я чуть не упала. Цэцэг оказалась настолько сильной, что я не могла вырваться из ее хватки, как не пыталась отпихнуть ее от себя, у меня не получалось. Жирные руки трясли меня и дергали за волосы изо всех сил.

– Станешь, тварь! Все сделаешь, как я скажу!

– НЕТ! Я не стану его убивать!

Вцепилась ногтями ей в лицо и изо всех сил оттолкнула от себя, шатаясь и отходя назад, готовая отбиваться, если снова нападет.

– Почему, черт тебя раздери? Почему? Он же монстр, палач, убийца!

– Я…люблю его!

Закричала и с диким воплем упала на колени, закрывая голову руками, голову, которая разрывалась от адской боли в висках. И перед глазами могила… могила, которую женщина, так похожая на меня, запретила закапывать…я внутри нее, я в ее теле. Я и есть она сама. И я корчусь от боли утраты, я чувствую эту боль, я ее помню. Вот почему я все еще жива, вот почему я никогда не смогу убить – Я ЛЮБЛЮ ЕГО!

Распахнула воспалённые глаза, которые стали такими же сухими, как и мое горло, и поняла, что лежу на полу в своей комнате. У меня нет сил пошевелиться, мне тяжело дышать. Я слышу собственное прерывистое дыхание и пульс, бьющийся в висках. Неужели я умру здесь? Умру и так и не увижу Эрдэнэ и моих сыновей?

Дверь резко открылась, и я с трудом различила в полумраке черные мужские ботинки с грубой подошвой.

Глава 5

– Живая?

Приподняла голову с трудом, преодолевая головокружение и пытаясь рассмотреть его лицо в мареве тумана. Едкая радость тут же сменилась разочарованием, потому что его взгляд обжигал холодом. Пробирал им до самых костей.

– Конечно, живая…

Наклонился ко мне с флягой воды, потряс ею так, чтобы я услышала, как она плещется в бутылке, и со стоном протянула руки, но он тут же поднял ее выше.

– Где моя дочь? И тогда ты получишь воду! Отвечай быстро и честно. Где вы ее с Дьяволом спрятали. Это же он ее выкрал? Только он мог увести ее из дома – она ему доверяла!

Отрицательно покачала головой. Отвечать не могла, мое горло превратилось в горящий от боли кусок мяса. Чтобы я начала говорить, он наклонился и приподнял мою голову, влил мне один глоток воды и тут же отнял флягу.

– Какая холодная, свежая вода, и вся эта фляга будет твоей, если просто скажешь мне, где Эрдэнэ! Всего лишь начнешь говорить и получишь эту проклятую воду и еду. Просто скажи мне, где она.

Снова качаю головой и в мольбе тяну руки к фляге. От жажды темнеет перед глазами, и больше ничего не хочу. Только пить. Только утолить жажду, только один глоток. Вцепилась в его ноги, но он отшвырнул меня, как собачонку.

– ГДЕ! МОЯ! ДОЧЬ?!

Заорал, наклонившись ко мне, и когда я не ответила, начал медленно выливать воду на пол. Прохрипела:

– Нееееет!

Хватая струю руками, поднося пустые ладони ко рту.

– Отвечай!

Я молча смотрела на его искаженное злобой лицо, смотрела в глаза…не в силах громко закричать, во все горло, так, чтобы зазвенело в ушах, так, чтобы он оглох, чтобы у него лопнули вены. Как же я хотела броситься к нему, бить по груди, по щекам и кричать, орать, молить, чтобы эта пытка прекратилась, и он вернулся ко мне таким, каким я его любила. Пожалуйста. Пусть произойдет чудо. Пусть погаснет на секунду свет, и мой Тамерлан вернется ко мне.

Мне казалось, что больших мучений уже не вынести, что большей жестокости не испытать. Какая глупая, все еще верящая в то, что все может измениться, все еще с глупой надеждой на счастье. Человек ведь не может жить без надежды, не может перестать верить в лучшее, иначе жизнь потеряет смысл. Нельзя отнимать самое зыбкое и самое дорогое – надежду, иначе можно сойти с ума. Вот что отличало нас с ним друг от друга. У меня всегда была надежда. Я всегда верила в него, в нас. А он…самое первое, что терял – это веру. А неверующему человеку бесполезно что-то доказывать, о чем-то молить, чего-то от него ждать. Неверующий уже в аду…Как и Хан. Вот он рядом со мной, опустил меня в пучину боли и страданий, но разве я страдаю больше, чем он? Разве это я стою на коленях и молю о пощаде?

Мой ад только начинался. Хан накинул мне ошейник на горло и тащил меня в свое пекло насильно…А для меня самое жуткое – это его ненависть, самое жуткое – видеть его настолько чужим и каждый день лишаться крупицы надежды, приближаясь к тому самому аду, где вместе мы точно умрем.

Вылил всю воду и пошел к двери. Я закричала, на коленях поползла следом, хватаясь за его ноги.

– Не знаю…, – хрипела срывающимся голосом, – не знаю…не уходи…прошу, пожалуйста. Лучше убей…

Схватил на шиворот, резко поднял и пронес через всю комнату, чтобы швырнуть на кровать и вдавить в нее за горло.

– Убью…не сейчас, не сегодня, но обязательно убью. Когда станешь мне не нужна, когда осточертеешь настолько, что я захочу от тебя избавиться. А сейчас ты будешь мне подчиняться и делать все, что я пожелаю и прикажу. Ты хуже, чем мусор, и хуже пыли под моими ногами, и дышишь потому, что я так хочу.

Его образ расплывался перед глазами, и я с трудом держалась, чтобы не отключиться.

– Все…что прикажешь.

Повторила за ним и облизала сухим языком потрескавшиеся губы.

– Если узнаю, что солгала насчет Эрдэнэ, я буду срезать с тебя куски кожи и скармливать тигрицам живьем. Ты будешь смотреть, как они тебя медленно пожирают. Поняла?

Кивнула, а он сдавил мое горло сильнее.

– ПОНЯЛА?

– Да…

– А теперь тебе принесут пить и есть.

– Нет…

Всхлипнула и сдавила его руку своей ладонью.

– Не хочу…ты мне не веришь…лучше смерть.

– Верить? Тебе?

Расхохотался мне в лицо так громко, что я зажмурилась и закусила губы.

– Ты планировала меня убить, ты спала с моим братом, ты самое худшее и черное уродливое пятно в моей жизни, нужно было тебя удавить, едва увидел. Ты…грязное болото! Подделка…которую я пока что не хочу уничтожать. Запомни – пока что. И пока мне нужно, ты будешь жить, дышать и подчиняться мне.

Каждое слово как удар хлыста, как пощечины плеть, так, чтоб темнело в глазах от боли и не было сил даже вздохнуть.

– Сейчас поешь…придешь в себя, отправишься на скотный двор. Теперь твое место среди свиней, помоев и мусора. Когда мне будет надо, сопроводишь меня, куда я скажу. А сейчас я больше не хочу тебя видеть!

Разжал пальцы, и я медленно закрыла глаза.

– Когда-нибудь ты узнаешь правду…как ты простишь себя, Тамерлан?

Ударил со всей силы кулаком возле моей головы.

– Никогда больше не смей притворяться ею. Поняла? Никогда. Спектакль окончен. Ясно? Отвечай! Тебе ясно?

– Ясно, Тамерлан…, – мне все ясно, моя надежда корчится в диких муках в предсмертной агонии, и я знаю, что скоро она может умереть, и тогда…тогда я не знаю, как мне жить дальше.

– Хан! Для тебя я всегда только Хан и твой хозяин! Мое имя тебе запрещено произносить! Никогда больше не произноси мое имя!

– И как…как я буду жить без твоего имени? – прошептала и ощутила, как по щекам скатились слезы. Как же адски хочется, чтобы его сочные губы прямо сейчас прижались к моим губам, и все закончилось, чтобы он спрятал мою голову на своей груди и баюкал меня, как ребенка, пока я рыдаю от самого жуткого кошмара в моей жизни.

– Как-нибудь проживешь… – ответил немного растерянно и посмотрел мне в глаза, а у меня внутри все разрывается от боли. У меня внутри кипяток обжигает легкие. Это сомнение в его глазах, эта вспыхнувшая волна боли, которая дает моей надежде поднять голову и посмотреть окровавленными глазами на того, кто режет ей вены и смотрит, как она корчится в агонии.

– Как жить без любви и надежды…как жить? Я…же люблю тебя…все еще люблю.

Всматривается в мои глаза, наклонившись ниже, вцепившись руками в покрывало и нависая надо мной адской тенью. А я из последних сил воюю с ним, я из последних сил держусь наплаву и не теряю сознание только потому, что его дыхание настолько близко.

– А Дьявола тоже любишь? Когда трахалась с ним, любила его?

– Никогда…

Едва слышно, но изо всех сил выдыхая ему в лицо.

– Никогда не любила или никогда не трахалась?

С ухмылкой спрашивает, и волнение исчезает из его глаз, они снова становятся черными безднами ледяного мрака.

– Никогда…не любила и никогда не была с ним…

Пока говорила, провел пальцами по моим щекам, вытирая слезы, поднес к своим губам и облизал их. Потом сдавил мои щеки пятерней, так, что заболели скулы.

– А ты прекрасная актриса. Подыхаешь и продолжаешь лгать. Красиво, виртуозно. Как будто знаешь, что именно я хотел бы услышать. Только ничего не выйдет больше… я знаю, как вы с ним задумали меня уничтожить, знаю, как работала на Сансара, знаю все, о чем сговорилась с Цэцэг. У меня есть записи…твой голос вторит ее голосу, когда она говорит, как ненавидит меня, ты поддакиваешь ей. Сука! Как же прекрасно у тебя получается дурить мне мозги!

Отшвырнул от себя на пол и быстрым шагом вышел из спальни. Сразу после него появилась та женщина, которую я видела раньше. Она принесла немного воды и несколько ложек каши.

– Тебе пока много пить нельзя. Смочи губы, съешь немного овсянки и иди за мной, если есть силы. Ты переезжаешь в другую часть дома.

Если любишь человека, то разлюбить его только потому, что он перестал быть таким как раньше, невозможно. Я знала, почему он стал таким, я чувствовала его боль, как свою собственную, и обвинить его в том, что он жесток к лживой поддельной жене, не могла.

Кто-то меня не поймет, кто-то осудит за то, что я продолжаю безумно любить этого человека. Но я не могу отвернуться от отца моих сыновей. Потому что сейчас он ранен…глубоко, смертельно ранен, и ему нужна не ненависть и война, а помощь.

Я смотрела на себя его глазами и понимала весь ужас той ситуации, в которой мы с ним оба оказались, и если я на своем месте, я знаю, кто я, я знаю, кто он, то мой Хан потерял смысл жизни. Из-за меня. Моя смерть его сломала, стерла с лица земли того человека, каким он стал со мной, и вернула прежнего – холодного, жуткого монстра, не знающего любви, не знающего ласки, живущего в вечной лжи и предательстве.

Я переживала за Эрдэнэ…не знаю, кто мог похитить девочку и зачем. Я не верила в то, что она сбежала. В этом все пытались убедить Хана, даже полиция. Говорили, что с подростками так бывает, тем более он привел в дом женщину. Но Эрдэнэ не могла сбежать только по одной причине – она бы не оставила своих братьев мне. Мне, лжеАнгаахай. Никогда бы не доверила малышей кому-то. Я слишком хорошо знала свою приёмную дочь.

Меня провели на задний двор, там, в здании для обслуживающего персонала мне выделили комнату. Два на два метра с кроватью, тумбочкой и стулом. В этой комнате никто раньше не жил, здесь хранили предметы для уборки. Для меня ее благородно освободили и внесли старую кровать и старую мебель из чулана. Я знала, какие комнаты у слуг, и ту каморку, которую дали мне, с трудом можно назвать комнатой. Он хотел меня унизить и показать мне свое место. Ей…предательнице и лгунье. Мне страшно, что с ним будет, когда он узнает, как с нами поступили, как нас пытались разлучить, как нас окунули в самое адское пекло.

А мне не привыкать к работе, не привыкать к бедности и нужде. Мне хватит и овсяной каши с водой. Я не нуждаюсь в праздничных столах. Моя душа тоже в трауре – на моих глазах умирает любимый, и я ничем не могу ему помочь.

Ничто не происходит зря, ничто не случается просто так. Каждый этап дан нам, как урок, как наказание, как возможность научиться чему-то…пусть через боль и страдание.

Я стирала белье слугам. Да, этим тоже кто-то должен заниматься. И пока стиральные машины и сушильные были заняты вещами домочадцев, мне приходилось стирать вручную в большом медном корыте. Униформу служанки выдали в тот же день. Но не такую, в каких ходят по дому, а такую, какую носят чернорабочие, не вхожие в хозяйский дом. У слуг в доме была красивая шелковая национальная одежда. Мне всегда нравилось, как было принято, чтоб они одевались. Когда-то я сама заказывала пошив одежды у швеи. У других слуг был обязателен черный низ и белый верх. Мужчины носили брюки, женщины юбки по самые икры, накрахмаленные фартуки и свободные блузки с широкими рукавами. У всех одинаковые белые носки, черные туфли. Если на улице прохладно, то слуги носят свитера из черной шерсти и черные дутые куртки.

Сейчас стояло лето, было очень жарко. Солнце беспощадно припекало голову и лицо. Я собирала юбку и подтыкала ее концы за пояс, чтобы она не падала в таз и не намокала, закатывала рукава по самые плечи и натирала о стиральную доску огромные простыни и пододеяльники. Потом мне нужно было их полоскать во втором корыте. Спасибо Суму, он приносил мне воду из дома и помогал менять ее, сливая грязную. Сума – сын кухарки по имени Марве. Они не были монголами, и я не знала, откуда они приехали, потому что и Сума и Марве были глухонемыми и безграмотными, и я не могла с ними общаться, даже если бы они и говорили хоть на каком-то языке. Суме примерно лет восемнадцать на вид. Он очень худой и высокий, но непомерно сильный и выносливый. Сума смотрит за конюшнями, кормит коров.

Мне оставалось прополоскать полотенца, и я безумно устала. День уже заканчивался. Скоро слуг будут кормить в столовой на заднем дворе. Но мне нельзя с ними. Меня кормят отдельно. Хан приказал, чтобы мой рацион состоял из овсянки и воды. После голодовки мне нельзя есть что-то другое.

Я услыхала детские голоса, когда выкрутила последнее полотенце и положила в уже полный таз. Скоро Сума будет возвращаться с конюшен и поможет отнести белье к растянутым между кольями веревкам.

Кто-то громко смеялся детским голосом, и я только сейчас заметила, как в мою сторону бежит малыш в коротких шортиках, желтой футболочке, с черными волосами, собранными в пучок на макушке. Таз выпал из моих рук, и я замерла на месте. В мою сторону бежал маленький мальчик лет двух. Он смеялся, весело оглядывался назад, и его ножки перебирали по песку, и тот забивался в маленькие сандалики. В руках у малыша был воздушный шарик.

Оглянувшись назад еще раз, он споткнулся и упал навзничь на песок, и я тут же подбежала, чтобы поднять его дрожащими руками. С трудом сдерживаясь, чтобы не заорать, чтобы не завопить от безумной радости, от сумасводящего чувства, которое защемило внутри, словно с меня сдирали кожу там, где сердце. Это же мой сыночек…мой маленький Галь. Мой сладкий малыш. Я помню его совсем крошечным, светленьким… но волосы потемнели… и он так вырос.

Шарик взмыл вверх, и я успела его схватить, прежде чем он улетел в небо. Я смотрела на малыша, а он на меня. Своими огромными голубыми глазами, так ясно выделявшимися на смуглом личике. У Дугур-Намаевых был обычай не стричь мальчиков до трех лет. Он тянулся еще с позапрошлого века, поэтому у Галя был роскошные кучерявые волосы, собранные вверху в пучок. Из него выбились непослушные пряди, и мне до боли хотелось погладить их и тронуть пальцами.

– Ты Галь, да? Галь?

Он смотрел на меня и молчал, потом протянул руку за шариком, и я присела перед ним на корточки, всматриваясь в личико с раскосыми глазками и вздернутой верхней губкой. Какой же он красивый, мой малыш. Я точно знаю, что это он. Мое сердце чувствует.

– Хочешь шарик?

Я ожидала, что мальчик кивнет и попросит, но этого не произошло, он снова протянул ручку, раскрыв ладошку звездочку. И я отдала ему шарик. Не выдержала, протянула руку и погладила его по волосам. Он продолжал смотреть…но не на меня, а куда-то в сторону, потом поднял в песке стеклышко, а я пожирала его взглядом и не могла насмотреться. Пусть эти мгновения длятся вечно… я увидела своего сына. Я наконец-то увидела своего малыша.

– Галь! Гааааль!

Молодая женщина в одежде для слуг бежала ко мне, держа за руку другого ребенка, постарше. И когда я его увидела, то чуть не разрыдалась в голос. Я узнала его – это мой Лан. Мой старший сын. Мое чудо, сердце мое. Нянька схватила Галя на руки очень грубо, и шарик улетел.

– Тебе нельзя говорить с детьми! Пошла прочь!

Крикнула мне и, спрятав плачущего малыша, потянула за собой Лана, который в отличие от младшего брата внимательно на меня смотрел. Мне захотелось броситься вслед, отобрать у нее ребенка, успокоить, прижать к себе. Мое сердце разрывалось от детского плача. Но я лишь стиснула руки в кулаки и молча проводила их взглядом.

Оказалось, что мои сыновья живут в пристройке Эрдэнэ, в нескольких метрах от бараков для прислуги. Это означало, что я смогу их видеть. Хотя бы издалека… и слезы градом полились по щекам. Ради этого можно было сдохнуть от усталости.

Глава 6

Эрдэнэ

Она сидела в одной из комнат, больше похожей на куб, без окон и дверей с довольно низким потолком. У стены свален в кучу старый реквизит. Маски, драные наряды, обломки хлыстов, поцарапанные ролики без передних колесиков, старые афиши.

«Цирк уродов Сансара. Вам и не снилось в самых страшных снах то, что с ними сделала природа, но они вам покажут каждый из своих ужасных недостатков. Они здесь, чтобы развеселить вас»

Пнула афишу, отбрасывая от себя подальше и посмотрела на миску с застывшей похлебкой. Она к ней даже не прикоснулась. Только воды выпила из пластиковой бутылки и спрятала ее за кучей мусора. Пока что ей не сказали, кто и зачем ее здесь держит…но надпись на афише была более чем красноречива, а Эрдэнэ была слишком умна, чтобы не понимать, как она подходит под данное обозначение. Урод. Именно такой она и считала себя с самого детства, и только один человек позволил ей поверить…что она прекрасна.

Значит, ее выкрали из дома, чтобы привезти в этот цирк. Тогда они все не знают, чем для них закончится это похищение. Когда отец поймет…и тут же сердце болезненно сжалось от мыслей об отце…Впервые появилось сомнение, что он сможет ее найти, и она запретила себе так думать, она прикусила язык и ударила себя по губам. Ни одной гадкой мысли об отце. Он ее кумир, он ее господин, он самое дорогое, что у нее есть. Он и братья. И…была Ангаахай.

Маленькая, не сломанная девочка любила его всегда. Даже тогда, когда он отказывался от нее и не замечал, даже когда обходил ее пристройку стороной и запрещал ей появляться в доме. Любила, потому что по-другому не умела. Он ее отец. Родителей не выбирают. Она знала историю своего появления на свет, знала, что ее мать хотела убить ребенка, едва она родилась, и что отец не позволил ей этого сделать. Он забрал ее и растил. Как умел. Как мог. При всей ненависти к ее матери, которая так подло предала Тамерлана, он не уничтожил ребенка-инвалида, а признал своей и забрал в свой дом, а мог отречься, мог выбросить в сточную канаву. Зимбага не поскупилась на красноречивое описание и измены матери, и ее казни отцом. Это она рассказала ей всю историю жизни, начиная с рождения.

В какой-то мере это было честно и справедливо, а в какой-то – настолько чудовищно, что просто не укладывалось в детской голове. Как и за что…почему ребенку нужно рассказывать весь этот ужас. Но так лучше. Жить во лжи намного отвратительней, чем знать такую мерзкую правду. Будь Эрдэнэ на месте своего отца, она бы поступила с матерью точно так же и ни на секунду бы не засомневалась и не пожалела ее. Предательство не прощают. Дугур-Намаевы слишком горды, чтобы уметь прощать. Они не дают второго шанса. Первого более чем достаточно.

Жизнь малышки изменилась лишь тогда, когда появилась белая лебедь. Красивая, нежная, ранимая. Лебедь, которая смогла научить их всех любить. И прежде всего она научила любить отца. Кто бы мог подумать, что белоснежной, золотоволосой девушке удастся заставить этого черствого человека изменить устои в доме, согнуться и разрешить маленькой птичке править в своем мрачном царстве.

Это Ангаахай толкнула их к друг другу. Отца и дочь. Это она заставила Хана посмотреть на безногую девочку, как на личность. Поверить в нее, дать шанс. Только при Ангаахай в жизни Эрдэнэ появились и другие члены семьи. Раньше ее никому не показывали, а теперь все изменилось. Эрдэнэ полноценный член семьи. С ее мнением считаются, слуги склоняют перед ней голову, и никто не смеет смотреть на нее как на неполноценную. Всего этого добилась мама Вера.

Мир девочки разбился вдребезги, когда она узнала о смерти той, кого назвала матерью. Большей боли и большего горя она никогда не испытывала. Месяцами рыдала по ночам и ждала Верочку, звала ее и молилась богам, чтобы смерть оказалась обманом, и она вернулась к ним ко всем.

Но горевать не получалось…потому что остались братики. А братикам была нужна ласка и любовь, и девочка не могла позволить, чтобы про малышей забыли. Она сльная. Она Эрдэнэ Дугур-Намаева, и она сможет поставить сыновей Ангаахай на ноги.

Дочка все простила отцу – и его безумное и адское горе, и его отстраненность, его полное равнодушие к ней и к сыновьям. Она стремилась понять и понимала, насколько плохо отцу, она ощущала его агонию каждой клеткой своего тела и прощала ему все…пока он страдал по Вере, самым сильным его союзником и поддержкой была Эрдэнэ. Она бы вытерпела что угодно и закрыла глаза. Но…только не то, что он сделал. Не то, что он привел в дом тварь, химеру. Подделку.

Привел и посмел смотреть на нее такими же глазами, как и на Ангаахай. Дочь не слепая. Она все видит. Ее не обмануть. И этот блеск в его глазах, и это безумие в черных зрачках, эту резкость и эти перемены. Он снова стал другим…выбрался из могилы, перестал пить…

И нет, Эрдэнэ за него не рада. Она эгоистично хочет, чтобы он страдал по Вере и не смел менять ее на этот суррогат. Не смел никогда любить кого-то еще. Одна мысль об этом доставляла ей страдания.

Когда ощутила, насколько он увлечен псевдоженой, решила уничтожить ее…нет ничего надежней, чем высшая справедливость. Зачем убивать. Природа сама убьет подделку, устранит этот недостаток и убожество, появившееся в их доме. Убожество, которое может протянуть руки к ее мальчикам. К обожаемым братьям, которые ей как сыновья. Она обоих выкормила сама по часам, она вынянчила и выкачала их на своих руках. Пела им песни и читала сказки. Никто не отберет у нее малышей. ЭТА никогда к ним не прикоснется. Скорее сдохнет.

Но что-то пошло не так…и кошки не тронули лжеАнгаахай.

В ту ночь Эрдэнэ договорилась с одной из прислуг взять волосы из расчески любовницы отца, срезала прядочку волос у Галя и собиралась отвезти их в город следующим утром.

Но водитель доставил ее совсем в другое место. А значит у тех, кто схватили Эрдэнэ, есть свои люди в доме, и прислуга, та самая, что достала для Эрдэнэ волосы, либо сама донесла, либо кому-то рассказала.

В двери клацнул замок, и Эрдэнэ подняла голову, сжимая в руке ложку и готовая драться ею до последней капли крови, как учил ее тренер. Она умела убивать даже заколкой от волос, а ложка – прекрасное оружие.

Но, те, кто пришли ее забрать…их было четверо. Со всеми навыками Эрдэнэ она не справится с четырьмя. Чтобы они ее не тащили, она пошла вслед за ними сама, гордо подняв голову. Не хватало, чтоб Дугур-Намаеву волокли, как животное. Если кто-то жаждет ее унижения, то он сильно разочаруется. Она не даст повода для радости или злорадства.

Девушку завели в одну из комнат. Просторную. Увешанную красивыми красными портьерами из тонкой прозрачной ткани. На низком топчане, устланном темно-бордовыми подушками, возлежала женщина, с короткими черными волосами, ровной челкой и ярко-алыми губами. Эрдэнэ видела ее строгое лицо сбоку, и эта женщина даже казалась ей красивой. В тонких, очень длинных пальцах она сжимала сигарету, и та струйкой дымилась, поднимаясь разводами до самого потолка.

– Что вам от меня нужно? – спросила девушка и нагло посмотрела на гостью.

Та улыбнулась и сделала широкий жест рукой.

– Здравствуй, Эрдэнэ. Рада с тобой познакомиться.

– Кто вы такая?

– Твоя родная бабушка…

– У меня нет бабушки и никогда не было.

Ответила, гордо вздернув подбородок и стараясь не смотреть на низкий стол, уставленный роскошным ужином с морепродуктами, холодным квасом и нарезанными дольками дыни и арбуза, красиво украшенными ветками красного и зеленого винограда.

Она была голодна. До дрожи во всем теле, до судорог. Но и прекрасно понимала, что на это и рассчитано. На ее голод, на ее усталость и страх. Но эта женщина, кем бы она там не назвалась, сильно ошибается, если думает, что Эрдэнэ испугалась. Слишком много нужно, чтобы напугать маленькую девочку-воина, как ее называл отец на тренировках в те самые счастливые дни, когда Вера еще была с ними и смотрела за их поединками, поедая сладкую клубнику из плетеной корзины.

– Ошибаешься. Есть. Я мать твоей матери. Матери, которую зверски убил твой так называемый отец. Матери, которую сварили живьем только за то, что она посмела полюбить и бежать от этого монстра. Она была красива, молода, полна планов и надежд. У нее была вся жизнь впереди, а этот нелюдь убил мою девочку.

Сказала с дрожью в голосе, и в очень узких глазах блеснули слезы. Но почему-то они не показались Эрдэнэ искренними, она ими не прониклась.

– Вы хотели сказать, что вы мать той шлюхи, которая изменяла моему отцу и решила избавиться от ребенка-инвалида? Об этой матери вы говорите? Или мы с вами все же говорим о разных людях?

Лицо красногубой женщины исказилось от злости, и она резко повернула голову, а Эрдэнэ не удержалась и отпрянула от ужаса в сторону, потому что обезображенная внешность кого угодно заставит испугаться. Какое ошибочное мнение, когда говорят, что внешность не отражает внутренний мир человека. Но только не в этот раз.

– Это тоже сделал он – изуродовал меня! Отдал на съедение тиграм! Приговорил к жуткой смерти!

– Думаю, было за что. Мой отец – справедливый человек. И если он приговорил вас к наказанию, я даже не сомневаюсь, что вы его заслужили.

Женщина грациозно встала с дивана и обошла Эрдэнэ со всех сторон кругами. Она двигалась отрывисто, резкими шагами, и в то же время была некая грация в ее движениях. Каждый шаг напоминал прыжок хищницы.

– А ты дерзкая для маленькой, безногой, никому не нужной сиротки.

Вытянулась как струна и стиснула пальцы в кулаки. Ее не так-то просто задеть, особенно ее недостатком, который уже давно с помощью Веры перестал причинять боль и душевное беспокойство. Ведь девочка могла танцевать самые сложные «па» в балете, была прекрасно растянута и обладала природным талантом. Никто и никогда не смог бы сказать, что у нее на самом деле нет ног…

– При иных обстоятельствах за такие слова можно было бы лишиться зубов.

Сказала очень четко и посмотрела красногубой прямо в раскосые черные глаза. Пусть знает, что ее никто не боится, пусть знает, что такими низкими приемами ее не задеть.

– Ведь когда человек теряет аргументы в диалоге, он начинает придираться к внешности собеседника, желая именно этим уколоть побольнее. Но на самом деле – это от слабости.

– В этом справедливость Дугур-Намаевых? Наказывать за правду?

Подошла к девочке вплотную и протянула руку, чтобы тронуть ее волосы, но та отшатнулась.

– А ты знаешь…ты очень похожа на мою дочь. Как две капли воды. Те же тонкие черты лица, тот же разрез глаз, те же пухлые губы и остренький подбородок. Скажи…ты простила ему то, что много лет он прятал тебя, как чудовище, за семью замками и не показывал никому, кроме прислуги?

Кажется, она просмаковала каждое слово, сказанное Эрдэнэ. Показывая, насколько обо всем осведомлена.

– Это было решение моего отца, и никто не смеет его оспаривать.

– Справедливое решение – убрать с глаз долой ребенка с недостатком и притвориться будто его и вовсе нет. Так за что тебя наказал твой отец? В чем ты провинилась? В том, что родилась без ног? Чем он лучше своей жены, которая якобы хотела тебя уничтожить? Кто вообще сказал, что это правда? Твой отец, твой лживый дед, который много лет и слышать о тебе не желал, или ты сама так решила?

Она била по больному, резала по самому живому. Именно там, где пусть и затянулось, но все еще ныло, все еще кровоточило, если дернуть за корочку. И проклятая ведьма словно приставила к груди девочки свои красные когти и надавила там, где сердце, мягко погружая свои лапы в ее плоть. Вот-вот ухватит за само сердце.

– В чем вы пытаетесь меня убедить, и зачем вам это нужно?

Красногубая стала напротив Эрдэнэ и все же тронула ее волосы. Пропустила сквозь длинные, тонкие пальцы, рассмотрела под светом от ламп, словно любуясь ими.

– Как шелк. Такие же длинные, шелковистые, вьющиеся пряди, как у моего солнышка, которое у меня так жестоко отняли. Ты представляешь, что означает боль матери, которую лишили ребенка и отобрали внучку?

Она могла бы поверить в ее слова, могла бы проникнуться так тоскливо звучащим голосом. Могла бы, если бы не была Эрдэнэ Дугур-Намаевой и не чуяла ложь и лицемерие за версту. А эта женщина была похожа на паучиху с длинными лапами, страшными глазами и ядовитым жалом. Она хочет отравить душу девочки и заставить поверить в то, что ее отец виновен. Заставляет начать сомневаться, заставляет ненавидеть свою семью и своих братиков.

– Могу представить и пожалеть ту женщину. Только, глядя на вас, мне кажется, что вы и та самая несчастная женщина далеко не один и тот же человек.

Резко отняла руку и посмотрела на девочку исподлобья, словно обожглась и не ожидала такого ответа.

– Значит, ты слепая и глухая. С тобой там обращались, как с отребьем, как с животным на привязи. Ты никогда не была ему нужна. Вначале он привел в дом эту русскую шлюху и нарожал с ней ублюдков, а потом…

Эрдэнэ сделала предостерегающий жест рукой…такой же, как делал ее отец, растопырив все пальцы и согнув в фалангах, как выпущенные когти дикой кошки.

– Замолчите! И никогда не смейте называть моих братьев ублюдками, а маму Веру шлюхой, иначе я лично выцарапаю вам глаза.

Подалась вперед и теперь смотрела прямо в лицо, так похожее на оскал самой смерти.

– Это не кровь Дугур-Намаевых в тебе так играет. Это моя кровь…мояяяя, – прошипела женщина и ухмыльнулась, – сколько силы, сколько агрессии. Кто бы мог подумать, что в маленьком звереныше столько мощи. Только направленной не туда, куда надо…Кого ты любишь, девочка? Пацанов, которые станут во главе этой семьи и насильно выдадут тебя замуж за какого-нибудь старика, лишь бы не мешалась под ногами, или запрут в доме, чтобы точно так же не показывать тебя людям? Или любишь своего отца? Спившегося тирана, который привел в свой дом еще одну тварь…усадил опять на пьедестал и молится ей, а потом родит еще с десяток наследников? Где здесь ты? В каком месте о тебе подумали? Уверена, что дед внесет тебя в свое завещание? А твой отец оставит тебе хотя бы тот сарай, в котором ты прожила всю жизнь? Ты…никому не нужная безногая дура!

Зашипела и впилась женщине в плечи. От невыносимой боли заныло в груди с такой силой, будто в сердце вонзили нож и несколько раз провернули. Эта ядовитая дрянь знала, куда побольнее ужалить, знала, в какую вену впустить свой яд, чтобы он выстрелил прямо в душу.

– Заткнись! Слышишь! Просто заткнись! Что тебе от меня нужно?

– Злость. Да, вот эта самая злость, от которой засверкали твои глаза и исказилось лицо. Отомсти им всем. Отомсти своему отцу, той суке, которую он снова притащил на место твоей матери, своему выжившему из ума деду…Иди ко мне. Стань на мою сторону. Я богата, я имею власть и влияние. У меня больше никого нет кроме тебя. И как думаешь…кому я все отдам, когда соберусь на тот свет к праотцам? Тебе! Тебе – моей единственной плоти и крови! Но…мы можем приумножить наше состояние. Можем вместе сокрушить Дугур-Намаевых и занять их трон! Ты и я!

Страницы: «« 12

Читать бесплатно другие книги:

Кого выбрать огненной драконице Ирьяне: черного Сотника хейларов или рыжего дракона, злого из-за поб...
Продолжение приключений Адруса-Звереныша, Мастера Смерти!Волею судьбы он становится армейским дракон...
Это третья книга об Адрусе – Щенке, Звереныше и Звере. Он отомстил тем, кто разрушил его жизнь, убил...
Мейзи ничего не понимает в кораблях, но этот ей понравился. У него красивая резная скульптура на нос...
Сара Мессей, начинающая актриса, попросила помощи у Мейзи. И не с какой-нибудь там уборкой, а найти ...
Неопубликованные ранее мысли и идеи Стивена Кови, автора легендарной книги «7 навыков высокоэффектив...