Крымская война. Соратники Батыршин Борис
– Так точно, господин капитан второго ранга! При использовании этого ме… простите, метода лейтенанта Азарова вьюшка с минрепом крепится не на корпусе мины, а на якоре, и оснащается стопором, состоящим из щеколды и штерта с грузом. Когда мину сбрасывают за борт, она остается на плаву. Штерт под действием груза оттягивает щеколду, позволяя минрепу сматываться с вьюшки. Якорь тонет, разматывая минреп; груз на штерте касается дна раньше его, – тогда натяжение ослабевает, и щеколда стопорит вьюшку. Якорь тем временем продолжает тонуть, увлекая мину на глубину, которая соответствует длине штерта с грузом. А ее можно установить заранее, на палубе, – и никакие промеры не нужны!
– Превосходно, прапорщик! – Красницкий удовлетворенно кивнул. – И учтите, наши мины ненамного сложнее принятых у вас гальваноударных системы академика Якоби. Будь у нас времени побольше, можно было бы самим наладить их выпуск. Но – увы…
– Три… два… один… давай! – выкрикнул адамантовец. Красницкий поднял жестяной рупор:
– Сброс!
Не может такого случиться, подумал мичман, чтобы все мины нашли свои жертвы. Каким плотным ни было бы построение французов. Такого везения не бывает, скорее уж наоборот, один и тот же корабль может подорвать не одну, а две мины – как это случилось в Порт-Артуре с японским броненосцем. Так или иначе, не меньше половины мин не взорвется, и их придется снимать Причем не просто перерубить минреп и обезвредить взрыватели – нет, надо вытащить и тележки-якоря. Заменить сахар в механизме размыкания – дело нехитрое, а мины еще пригодятся.
Дело, конечно, опасное, но ведь и знакомое! Правда, до сих пор Красницкому доводилось снимать только учебные мины, без боевого заряда. Но ведь все когда-нибудь приходится делать в первый раз, не так ли?
Из записок графа Буа-Вильомэза
«27 сентября. Решено, что армия двинется к югу, держа равнение правым флангом к морю. Ее будут поддерживать, следуя вдоль берега, военные корабли. В Евпатории Сент-Арно оставил лишь небольшой гарнизон, – крупного сражения следует ожидать в ближайшие дни, если не часы.
Если в мае мы имели решительное преимущество перед русскими в линейных силах (19 единиц, из них 3 паровых, против 14 у неприятеля) и к моменту выхода из Варны оно стало еще значительнее, то теперь, из-за позорного бегства англичан, наш перевес сведен к минимуму. Вот списки кораблей, которые готовятся покинуть Евпаторию и отправиться к Севастополю:
Линейные корабли, винтовые:
«Наполеон», 90 орудий, 1000 индикаторных сил;
«Шарлемань», 80 орудий, 450 индикаторных сил;
«Жан Бар», 80 орудий, 450 индикаторных сил;
«Монтебелло», 120 орудий, 130 индикаторных сил.
Линейные корабли, парусные:
«Вилль де Пари», 120 орудий;
«Вальми», 122 орудия;
«Фридланд», 120 орудий;
«Генрих IV», 100 орудий;
«Иена», 90 орудий;
«Байярд», 90 орудий;
«Юпитер», 82 орудия;
«Маренго», 80 орудий;
«Вилль де Марсель», 80 орудий;
«Сюффрен», 90 орудий;
«Алжир», 74 орудия.
Кроме того, имелся винтовой «Агамемнон»; он и вооруженный пароход «Карадок» – это все, что осталось у нас от британской эскадры.
Турки добавляют к списку два парусных корабля: «Махмудие» (122 орудия) и «Тешрифие»(84 орудия).
Итого, 13 парусных и 5 паровых линейных кораблей; к этому списку следует присовокупить винтовой сорокапушечный фрегат «Помон». Мы по-прежнему превосходим Черноморскую эскадру русских, но сейчас это превосходство не выглядит столь подавляющим. По фрегатам, паровым и парусным, а также по судам помельче, включая многочисленные вооруженные пароходы, наше преимущество по-прежнему велико.
Большая часть пароходов, а также парусные турецкие линкоры и фрегаты вместе с эскадрой египетского бея, остаются у Евпатории. С флотом идут лишь назначенные к буксировке суда, а также паровые фрегаты, корветы и шлюпы, занятые в охранении.
Линейные корабли образуют три отряда. В первом четыре винтовых линкора, фрегат «Помон», а также два колесных шлюпа, «Гомер» и английский «Карадок». Ведет отряд «Агамемнон» под флагом адмирала Лайонса.
Вслед за ними следуют двумя колоннами отряды кораблей на буксире. Адмирал на «Вилль де Пари» возглавляет правую колонну, в состав которой входит и «Наполеон». Во главе левой следует «Вальми», на котором поднял флаг автор этих строк.
Флот начал сниматься с якорей около шести часов утра, по сигнальному выстрелу.
Еще в июне мы много практиковались в буксировке как паровыми линкорами (британские «Агамемнон», «Санс-Парейль» и наши «Жан Бар» и «Наполеон» в общей сложности тащили за собой до десяти парусных собратьев, то есть по 2–3 каждый!), так и колесными пароходами. Маневры проделывались в том числе и в виду русской крепости Севастополь 13–15 июня. Благодарение Господу, наши моряки обладают опытом буксировки больших кораблей в эскадренном строю. Это, кстати, и дало Гамелену повод оставить «Наполеон» в составе своей колонны – адмирал заявил, что хочет иметь возможность буксирования в бою линейных кораблей, не подвергая риску малые пароходы.
Тем не менее выход второй и третьей колонн сильно задержался. Флот двинулся в сторону мыса Лукул лишь к одиннадцати утра, четырехузловым ходом.
В два часа пополудни с «Карадока», следовавшего в авангарде, заметили канонаду в районе устья реки Альма. Адмирал Гамелен, получив это известие, приказал поднять ход до пяти узлов, Лайонсу было передано распоряжение выслать к берегу барказы для промеров глубин. Это было исполнено к четырем часам. К тому времени стрельба на берегу прекратилась, сигнальщики наблюдали в подзорные трубы перемещения войск.
Через час с берега на шлюпке прибыл адъютант маршала; Сент-Арно просил адмирала с утра открыть бомбардировку русских войск, занимающих возвышенное плато. Промеры глубин сделать не удалось: посланные барказы обстреляли с плато полевая артиллерия и вооруженный пароход, несущий дозорную службу. «Помон» и «Карадок» несколькими выстрелами отогнали его, но преследовать не стали: над эскадрой появилась крылатая лодка, на зюйде, у горизонта, замаячили паруса русских фрегатов. Наученный горьким опытом (русские оказались настоящими мастерами внезапных нападений!), адмирал Гамелен скомандовал становиться на якоря.
Уже стемнело, когда состоялся военный совет. На нем, кроме адмирала Лайонса, присутствовал лорд Раглан; нашего главнокомандующего представлял дивизионный генерал Канробер. На совете приняли план действий на завтра. Сначала отряд Лайонса должен обстрелять берег, имея целью привести к молчанию батареи. Опыт сегодняшнего дня показывает, что русские не дадут обследовать прибрежное мелководье, а потому лишь паровые корабли, способные маневрировать в стесненных условиях, могут выполнить эту задачу. После этого к бомбардировке присоединится мой отряд из шести парусных линкоров. Третий отряд встанет на якоря мористее, на случай (весьма маловероятный) появления русской эскадры. До сих пор они ограничивались набегами легких кораблей и фрегатов, не решаясь ввести в бой главные силы. Остается надеяться, что недавние успехи не прибавят неприятелю решимости: сейчас, когда наши силы ослаблены предательством британцев, они, пожалуй, могли бы добиться некоторого успеха!
Совет закончился далеко за полночь. Со второй склянкой отбыли на берег лорд Раглан и генерал Канробер. Эти военачальники и раньше не демонстрировали доброго согласия, а теперь и вовсе не желали беседовать друг с другом. Перед отъездом генерал громко упрекнул лорда Раглана в том, что англичане скрывают от союзников важные сведения. Адмирал Гамелен, присутствовавший при сем, осведомился, о чем идет речь.
Оказывается, генерал Канробер недоволен тем, что лорд Раглан держит при своем штабе британского подданного, репортера лондонской газеты, бежавшего недавно из русского плена на крылатой лодке. Его спутник в этом отчаянном предприятии, русский военный врач, сильно пострадал при падении в воду и находится сейчас в лазарете, в Евпатории. Уже несколько дней он то приходит в сознание, то впадает в забытье; попытки расспросить беглеца об удивительных кораблях и летучих механизмах ни к чему не приводят. Лондонский же корреспондент (по уверениям дивизионного генерала, состоящий на службе в Форин-офис) имел долгий разговор с лордом Рагланом и с тех пор избегает общения с кем бы то ни было, кроме офицеров британского штаба.
Адмирал Гамелен согласился с генералом, что такое поведение не укрепляет взаимопонимания и доверия между союзниками. На это лорд Раглан ответил, что не вправе приказывать этому господину, поскольку тот есть лицо гражданское и, как репортер крупного издания, обладает известной свободой действий. На сем беседу пришлось прекратить, поскольку как лорд Раглан, так и генерал Канробер, торопились на берег – с утра ожидалась баталия, и у обоих военачальников была еще масса дел, не терпящих отлагательства. Прощаясь с англичанином, адмирал заявил, что надеется на встречу с упомянутым репортером, и Раглан дал слово устроить ее, как только найдется свободная минута…»
Вспомогательный крейсер «Морской бык».
28 сентября 1854 г.
Андрей Митин
28 сентября 1854-го восход солнца, согласно календарю, составленному Пулковской обсерваторией, состоится в 6.43 пополуночи. Навигационные сумерки, когда хорошо видны навигационные звезды и линия горизонта, начинаются несколько раньше, между третьей и четвертой склянками, в 5.43. К этому часу западная сторона горизонта уже тонет в чернильной мгле; на востоке, на фоне узкой, робко светлеющей полосы неба уже угадывается профиль крымских гор. С зюйд-веста задувало балла на три, и Андрей порадовался: ветер благоприятен для нахимовской эскадры, идущей полным бакштагом. И этот же ветер прижимает к крымскому берегу неуклюжие на буксировке парусные корабли французов…
Вместо того чтобы следовать к норду, навстречу неприятелю, Нахимов увел эскадру далеко в море, чтобы потом, с попутным ветром, обогнуть неприятеля по широкой дуге. И переменить галс так, чтобы подойти к устью Альмы не с зюйда, откуда их, конечно, ждали, а с веста. А с севера внимание вражеского боевого охранения отвлекут парусные фрегаты – «Кулевчи», «Месемврия», «Мидия», «Сизополь», «Коварна», «Кагул», «Флора». Они не станут сближаться с противником – покажут из-за горизонта марселя и будут ждать. И лишь получив сигнал по радио, вздернут нижние паруса и брамсели и пойдут к месту боя.
Отряд во главе с «Морским быком» ночью дожидался Нахимова на траверзе устья Альмы. Над мачтами французских линкоров (они вечером подтянулись к Альме и встали на ночь на якорях, недосягаемые для полевых батарей) мотался туда-сюда беспилотник, и всякий раз, когда паровые корабли охранения поворачивали на вест, русские разрывали дистанцию, оставаясь невидимыми для врага.
Черноморцы находились в положении зрячего бойца, вступившего в схватку с могучим, но подслеповатым противником. У русских адмиралов имелась по-настоящему полная картина – достоверная, своевременная, поддающаяся в любой момент проверке! А вдобавок к ней еще и надежная оперативная связь чуть ли не с каждым кораблем эскадры. О чем еще мечтать флотоводцу?
К пятой склянке в предутренней серости на зюйде замаячили паруса – подходила линейная эскадра. На траверзе колонной шли военные пароходы «Дунай», «Крым», «Одесса», «Тамань». Их при нужде можно было использовать как буксиры, если в решающий момент ветер подкинет какой-нибудь сюрприз.
Рация зашипела, забулькала. Старшина-контрактник, выполнявший на «Морском быке» обязанности связиста, прижал ладонью наушник.
– Третий передает: «Имею повреждения».
Корнилов встревоженно поглядел на Андрея. Тот слегка пожал плечами.
– «При перестроении в колонны столкнулся с «Ягудиилом». Не могу управляться, нуждаюсь в починке. «Ягудиил» остался в строю, серьезных повреждений не имеет».
– Некогда чиниться! – резко бросил адмирал. – Передайте Павлу Степановичу: «Перенести флаг на «Константин». «Марию» пусть тащат самоваром.
Вот так, подумал Андрей. Теперь у нас тринадцать парусных линкоров вместо четырнадцати. Хотя «Императрица Мария» тоже подтянется к месту, на буксире за одним из пароходов. Повреждения скорее всего за ночь не устранить, хотя матросы будут работать как проклятые…
И зря адмирал отдает такие мелкие распоряжения Нахимову. Тот сам с усам – что по части судовождения, что по части тактики. А вот сам Корнилов, в противоположность ему, скорее администратор, чем флотоводец. Истребовать у Петербурга средства для постройки новых судов на Николаевской верфи, для ремонта старых, для расширения доков в Севастополе; пробить расширение казарм для растущих экипажей, истребовать пополнения арсенала новыми орудиями и боевыми припасами – это он может. А командование эскадрой в бою лучше оставить все-таки Павлу Степановичу…
– Тащ майор, сто третий на связи!
Не спится Борисычу, подумал Андрей, принимая у радиста наушник на спиральном шнуре. Нет чтобы лежать и выздоравливать, как положено раненому, – нет, он ни свет ни заря в эфире и наверняка сейчас начнет делиться новостями.
– Привет, Дрон, как ты там?
Слышимость сегодня отличная, никаких шумов, тресков. Да и откуда им взяться – до «Адаманта» не больше четырех миль. Даже для карманного «потаскуна» – не дистанция.
– Порядок. Что там стряслось на «Марии»?
– Да ерунда, понимаешь. На «Яшке» неудачно переложили руль, прорезали в темноте соседнюю колонну и подвернулись «Марии» под форштевень. Та и ударила, да так, что сорвало катер, висевший на корме, и часть рангоута с бизани. «Мария» поломала бушприт и утлегари, теперь не может управляться. Такие маты стояли – у нас было слышно! Сейчас «Яшка» идет своим ходом, «Марию» зацепил «Крым», а у него котлы текут, мощу дать не может. Плетутся сзади, чинятся на ходу.
«Яшкой» непочтительно именовали трехдечный 84-пушечный «Ягудиил». Что за непочтительное отношение к ветеранам, усмехнулся про себя Андрей, ведь этот линкор был заложен еще при Императоре Павле. Хорошо хоть, «Императрицу Марию» не прозвали «Машкой» – видимо, из уважения к царствующей династии. А может, и прозвали, только при начальстве держат язык за зубами? С черноморских остроумцев станется…
– Плечо не болит?
– Болит, конечно, куда без того… Кременецкий, волчина, запретил выходить из санчасти – а я-то только-только Айболита нашего уговорил! Теперь ничего не увижу!
– Я тебе ролик нарежу, – посулил Андрей. – Да и что ты такого сможешь наблюдать с вашего корыта? Наверняка будете болтаться за горизонтом.
– Это уж точно. Шестистволка – это, конечно, вещь, фрегат пополам перепилит, только снарядов к ней всего пара тысяч. На двадцать секунд стрельбы. А дальше что – грязными носками в них кидаться? Так что придется мне посидеть в низах, пока вы там геройствуете…
Как же, подумал Андрей, так я и поверю, что Серега усидит в лазарете! Наверняка выберется и либо залезет в радиорубку к Никитке, либо станет путаться под ногами у Лехи, оператора БПЛА, уговаривая рассмотреть французские линкоры поближе.
А посмотреть будет на что. Минные банки выставлены со вчерашнего вечера. Противник несколько раз пытался прощупать мелководье барказами и малыми пароходами, причем один из них прошел точно над взрывчатым «гостинцем», слава богу – осадки не хватило, не задел днищем свинцовый колпак… Так что «подслеповатый силач» вот-вот угодит ногой в капкан, и тогда настанет черед парусных линкоров Нахимова, их бомбических орудий.
– Андрюх, Кремень просил напомнить миноносникам насчет торпеды. Я им уже проел плешь, давай и ты подключайся.
– Ок, подключусь.
На военном совете было решено, что единственную торпеду следует приберечь для сильнейших кораблей неприятельской эскадры – британского «Агамемнона» или французского «Наполеона». А чтобы не повторить ошибку, случившуюся во время нападения на караван (тогда на «Заветном» перепутали «Санс-Парейль» с «Трафальгаром» и извели драгоценный боеприпас на парусное корыто), торпеду будут пускать только по целеуказанию с беспилотника. Но Велесова все равно одолевали сомнения – уж очень похожи одна на другую трехдечные громадины. В суматохе боя непросто разглядеть кургузую дымовую трубу, по которой только и можно опознать винтовой линкор…
Вон он, «Заветный» – стоит рядом с «Алмазом», над всеми четырьмя трубами курятся угольные дымки. Корабли попаданцев держат давление в котлах, ожидая команды. Самая подвижная и самая мощная группа Черноморского флота.
– Кстати, Дрон, слыхал, что Фомич учинил? – ожил наушник. – Он, как только узнал, что Великий князь прибыл к армии, самолично его встретил – раньше Меньшикова, заметь! – и потащил показывать пулеметные позиции. Николай Николаич так увлекся, что о светлейшем забыл и вспомнил, только когда их разыскал Панаев. Это адъютант светлейшего, между нами, та еще сволочь… Так Николай Николаич просил извиниться за него и передать, что он до конца баталии останется с пулеметчиками – хочет оценить возможности нового оружия. Фомич говорит: Меньшиков, как это услышал, аж побелел, зубами заскрипел, затрясся. А поделать ничего не может – сам Великий князь пожелали-с! Тем более что при армии он пока как бы неофициально, без назначения…
– Здорово! – Восхитился Андрей. – Если Николай Николаич западет на пулеметы, да еще и с прапором нашим договорится…
– А куда он денется? Тем более Лобанов-Ростовский тоже не лаптем щи хлебает – князь, как-никак!
– А мы потом Николая Николаича на «Адамант» пригласим и вдумчиво его обработаем, – согласился Андрей. – Пригодится. Молодчина Фомич, не ожидал от него такой прыти. Вот что значит старая школа!
Голос Сергея вдруг пропал и зазвучал только спустя полминуты. На этот раз без игривых ноток:
– Мабута, Дроныч! Передай Корнилову – французы снимаются с якорей, идут к берегу. Началось!
Андрей машинально взглянул на часы – 6.24 утра. И тут же отозвался медный звон корабельного колокола – третья склянка.
Севастополь.
28 сентября 1854 г.
Реймонд фон Эссен
– Плотнее укладывай, Петька, – наставительно говорил Кобылин. – И шоб они не ерзали. А то будут, понимаешь, ерзать – корзина сползет и все высыплется. Ползай потом по днищу, собирай…
Эссен сидел на бочонке возле слипа и смотрел, как летнаб вместе с Петькой-Патриком загружают стрелки-флешетты в готовый к вылету аппарат. Кустарный «боезапас» свозили отовсюду – из полковых и городских кузниц, из крепостных и портовых мастерских. Стрелки делали из чего попало: от подковных гвоздей до старых скоб, выдранных из корпусов догнивающих в дальнему углу бухты старых фрегатов. «Алмазовцы» недаром носились по всему городу, объясняя, показывая, растолковывая: стрелки получались грубые, разносортные, мало похожие на фабричные изделия, которые авиаторы Великой Войны вываливали на головы противника – но, тем не менее, убойные.
Флешетты привозили навалом в лубяных коробах. Два десятка матросиков севастопольского экипажа с утра сидели, увязывая стрелки пучками по две дюжины прядями распущенных старых канатов. Связки укладывали в корзины и впихивали их куда только можно – и в кабину, под ноги авиаторам, и за спинки, рядом с клепаным бочонком топливного бака, под сиденья. Просто так ссыпать стрелки в корзины нельзя: в воздухе летнаб должен загрузить флешетты в особый жестяной короб, прикрепленный к борту кабины. Пилот заходил на цель, бомбардир выбирал момент и дергал за тросик. Дно ящика откидывалось, и флешетты смертельным дождем обрушивались на врага. «Отбомбившись», пилот уводил аппарат на новый заход, а бомбардир должен был за эти недолгие мгновения заново наполнить ящик флешеттами. Потому их и связывали в пучки – много ли захватишь из корзины горстью? Да и руки поранишь об острые жала…
– Ты, главное, не забывай веревочки резать, – поучал Кобылин. – А то не рассыплются в воздухе – и что тогда проку? Разве что кому по башке приложит цельной связкой!
Летнаб не особо расстраивался, что мальчишка займет его привычное место. Щуплому Патрику куда сподручнее возиться в тесной кабине, чем медведеобразному унтеру, а во-вторых, мальчишка уже доказал, что имеет верный глаз. Еще в бытность авиаотряда на Каче он с Эссеном несколько раз вылетал на учебное «стрелометание», и всякий раз флешетты точно накрывали цель. Лейтенант, впечатленный его успехами, официально произвел Патрика в «волонтеры флота» и бомбардиры, велел подобрать форму из «алмазовских» запасов: офицерский пояс с портупеей, галифе, куртку-кожанку с двумя рядами медных пуговиц и главное сокровище, французский пилотский шлем. Высоких шнурованных ботинок по размеру не нашлось, и Кобылин заказал у сапожника в городе сапоги из лучшей кожи, на манер гусарских – с короткими, присобранными гармошкой, голенищами. Вдобавок к этому гардеробу Патрик, как полноправный авиатор, получил бельгийский браунинг в замшевой кобуре и был теперь совершенно счастлив.
– Ну вот, готово! – Кобылин запихнул связку стрелок в корзину, пристроенную под сиденье летнаба. – Больше не лезет. На четыре-пять заходов хватит, а более и не надо!
Мальчик кивнул – он пока неважно владел русским и предпочитал отмалчиваться. Впрочем, его и так прекрасно понимали.
За амбаром, где стоял «раздраконенный» гидроплан, свезенный в числе прочего имущества авиаотряда на берег, часто зазвонил колокол. Патрик поднял голову – к слипам, на которых стояли аппараты, быстро шли мичмана Корнилович и Энгельмейер, назначенные в первый вылет. Вторая смена во главе с Марченко будет ждать своей очереди. Когда звено вернется и пилоты отправятся отдыхать – займут их места в кабинах. Короткий осмотр, масло, газолин, флешетты – и снова в небо! От Севастопольской бухты до устья Альмы всего четверть часа лету по прямой…
И так – пока хватит силенок у изношенных «Гном-Моносупапов». Несмотря на то что удалось перебрать все три мотора и заменить кое-какие изношенные детали, Эссена одолевали дурные предчувствия. А куда от них денешься, если отряд уже потерял из-за поломок два аппарата, причем один – вместе с экипажем? В хрупкой конструкции «эмок» постоянно что-то выходит из строя, ломается, а запасные части брать неоткуда. Кое-что удавалось исправить в местных мастерских, благо не перевелись на Руси Левши и Кулибины. Но куда, скажите на милость, деться от технического отставания в шесть десятков лет? Эссен с ужасом ждал, когда оставшиеся аппараты посыплются без всякого воздействия со стороны неприятеля.
Ну ничего, на сегодняшний день должно хватить. А там механики с «Адаманта» обещали кое-чем помочь. Их корабельной мастерской могла позавидовать даже гатчинская школа военных пилотов. Превосходного качества бензин, которым они поделились – не чета забористому коктейлю, намешанному Эссеном из спирта, керосина и касторового масла. Даст бог, с помощью «потомков» получится продлить жизнь стареньким «эмкам»…
– Как дела, Кобылин?
– Все в порядке, вашбродие! – отозвался летнаб. – Аппарат осмотрен, к летанию готов!
Он уже взялся обеими руками за лопасть винта. Петька-Патрик ревниво поглядывал на унтера (вообще-то это было его обязанностью как напарника Эссена в предстоящем полете), но спорить не решился.
Лейтенант занял место в кабине, потрепал по шлему Патрика, обернулся, махнул рукой. Кобылин качнул лопасть, резко рванул вниз. «Гном» стрельнул, фыркнул, брызнул во все стороны касторкой, отрыгнул клуб вонючего дыма. Кобылин ловко спрыгнул на землю, и матросики, дружно ухнув, столкнули аппарат в воду. Эссен описал по водной глади дугу, разворачиваясь против ветра. Как непривычно, подумал он, видеть Севастопольскую бухту пустой, без шеренг линейных кораблей, без леса мачт, за которым не видно порой неба, без неумолчных криков, стука молотков и топоров, скрипа снастей – всего того, что составляет флот.
Гидроплан, шлепая фанерным днищем по зыби, пошел на разгон. Эссен бросил взгляд назад – там разворачивались для взлета Корнилович с Энгельмейером. Поверхность бухты, исчерченная полосками волн, провалилась вниз, мелькнула под желтыми крыльями серая буханка Константиновской батареи. Эссен дождался, когда взлетят оба ведомых, покачал крыльями. Ведомые выстроились строем пеленга, и Эссен взял штурвал на себя. Аппарат слегка задрал нос и принялся набирать высоту. Петька-Патрик завозился, залез на сиденье коленями и перегнулся через борт, вцепившись пальцами в полированный брус, идущий по верху борта. Как бы не вывалился, забеспокоился лейтенант. Патрик, всякий раз поднимаясь в воздух, норовит свеситься за борт. Скажи ему сейчас: «Петька, выбирайся на крыло!» – ни секунды не помедлит, вылезет, встанет в полный рост, держась за стойку одной рукой, а другой стащит с головы шлем и станет самозабвенно размахивать им над головой…
Патрик полез в парусиновую сумку, привешенную с внутренней стороны к борту. В сумке стеклянно брякнуло. Кроме стрел, в каждый гидроплан уложили по дюжине «ромовых баб», бутылок со смесью олифы, скипидара и машинного масла. Эти импровизированные зажигательные снаряды с примитивными, но вполне надежными терочными воспламенителями в авиаотряде поставили на поток. «Ромовые бабы» неплохо показали себя при налете на английскую эскадру – Эссен видел как минимум три возгорания на кораблях.
«Зажигалки» вместе со стрелами-флешеттами составляли вооружение гидропланов. Эссен рассчитывал, отработав по пехоте, сделать пару заходов и на корабли. Лишь бы моторы не подвели, до Альмы лететь всего ничего, два с половиной десятка верст, топлива хватит на пять-шесть заходов.
Патрик повозился в сумке, извлек бинокль. Юный ирландец смотрел прямо по курсу, на север – туда, где в утренней туманной дымке, за низким нагорьем, петляла, зажатая в сухих глинистых берегах, речонка Альма.
Глава четвертая
Из записок графа Буа-Вильомэза
«28 сентября. Наши биваки оживились в 4 утра – назначенные дежурные стали будить офицеров. Накануне, поздно вечером, начальник штаба генерал Мартенпе сообщил план сражения командирам дивизий, бригад, дивизионным начальникам артиллерии и саперов. Я представлял на этом совещании флот.
После этого состоялись совещания в дивизиях и полках; в результате младшие офицеры вынужденно засиделись далеко за полночь.
Сент-Арно (он в этот день переживал острый кризис болезни, осложняемой изнурительной лихорадкой) определил начало действий на прибрежном высоком фланге. Русские уже успели здесь укрепиться, и маршал рассчитывал разрушить их оборону корабельной артиллерией. 3-й дивизии принца Наполеона он приказал занять южный берег реки, подняться на плато и, выбив оттуда неприятеля, двигаться вдоль моря, в направлении башни телеграфа. Возникший в результате глубокий охват должен создать угрозу центру и тылу, что вынудит русских перебросить резервы и облегчит атаку туркам и англичанам на другом фланге.
Сент-Арно напомнил, что перед нами сильный противник на сильной позиции. Уязвимых мест в обороне не видно, положение наше усугубляется отсутствием более половины англичан. Отмечу, что маршал не упускал возможность повторить это лишний раз, причиняя тем самым неприятность лорду Раглану. Тот менялся в лице, но не смел возразить против очевидного.
В самом деле, из-за бегства союзников мы лишились четвертой части всей выделенной для крымской экспедиции пехоты! Две колонны транспортных судов, перевозившие 1-ю гвардейскую дивизию герцога Кембриджского и 3-ю генерал-майора Ингленда, остались в строю общего конвоя, но те, что везли 1-ю Легкую, 2-ю и 4-ю дивизии, вернулись в Варну. К счастью, их примеру не последовала колонна, перевозившая кавалерию Кардигана и Лукана. Всего до Крыма добралось около 10 тысяч английской пехоты вместо 26 тысяч, до тысячи сабель и две трети артиллерии – 40 полевых и осадных орудий.
Сент-Арно, напутствуя командира нашей 3-й дивизии, добавил: «Я рассчитываю на вас, принц», на что тот ответил: «Да, господин маршал, я понял, что должен отвлечь на себя часть центра противника. Но помните, что я не могу продержаться более двух часов».
После этого слово взял я и заверил начальников дивизий, что к началу движения в 6.30 утра батареи на плато непременно будут разбиты. Та же участь постигнет и пехотное прикрытие. Особенно я отметил, что моряки понимают меру своей ответственности с учетом недостатка сил, вызванных отсутствием британских союзников. Надо было видеть, как почернел лорд Раглан при очередном болезненном уколе! Кардиган же, который даже в шатре главнокомандующего не снял высокой медвежьей шапки, заскрипел зубами и положил руку на эфес сабли. Пустая бравада!
Итак, флот подведет к берегу самые мощные корабли и, действуя с малой дистанции, очистит высоты от неприятеля. В иной ситуации, будь войск у нас больше (и опять отравленная стрела в сторону гордых островитян!), мы бы ограничились обстрелом с фрегатов и вооруженных пароходов, назначив главные силы для прикрытия с моря. Но теперь этого мало, тем более что русские не проявляют особой активности на море. Их линейная эскадра по-прежнему отстаивается в бухте Севастополя.
От командира 3-й дивизии требуется проявить осмотрительность и не дать первой линии угодить под огонь наших же корабельных пушек. А это вполне может произойти вследствие чрезмерной горячности авангарда. Маршал согласился со мной, добавив, что без активных и самоотверженных действий флота любые наши действия в этом сражении – да и во всей кампании, если уж на то пошло! – обречены на неуспех.
На востоке, над крымскими горами, первые робкие лучи дневного светила разгоняли предутреннюю мглу. Я наблюдал за происходящим с борта стодвадцатидвухпушечного «Вальми», куда перешел по распоряжению Гамелена. Отряд адмирала Лайонса уже развел пары и двигался в сторону берега. Линкоры нашей колонны, влекомые на буксирах, двигались за ними, склоняясь к зюйду. Впереди шли на веслах барказы, которым было поручено сделать промеры, невзирая на обстрел с берега. За ними, прикрывая гребные суда, следовал «Карадок». Возвышенный берег четко рисовался на фоне быстро светлеющего неба, и, когда стрелки моего брегета показали 6.30 пополуночи, с берега одна за другой взвились три ракеты. Но и без условленного сигнала я видел, что войска пришли в движение и батальоны 3-й дивизии, словно морской прибой, накатываются на берега Альмы.
В ответ с плато одна за другой ударили пушки, и высокие всплески замелькали с большим недолетом до барказов, где матросы уже готовились бросать лоты. Сражение началось».
Крым, Альма.
28 сентября 1854 года.
Прапорщик Лобанов-Ростовский
Местность по берегам Альмы едва ли не идеальна для обороны, в который уже раз подумал прапорщик. Повсюду чахлые купы деревьев и виноградники, позволяющие укрыть стрелков. Будь у них трехлинейки или хоть старые добрые «Бердан № 2», неприятелю пришлось бы завалить русло своими трупами. Впрочем, им и так не поздоровится – если, конечно, все пойдет по плану.
Пехотные батальоны дивизии Кирьякова оттягивались назад. Со стороны французов это должно было выглядеть так, будто русские поддались панике. Пехоцким было назначено отойти за татарскую деревню и там закрепиться – благо узкие улочки и многочисленные вырытые в земле зернохранилища могут служить прекрасными инженерными заграждениями и без того сильной позиции. Все постройки деревни были из типичного для Крыма материала – самана, высушенных на солнце кирпичей из глины пополам с рубленой соломой.
Селение Улуккул-Аклес, покинутое обитателями, подверглось разграблению. Лобанов-Ростовский видел, как стрелки и артиллеристы, ничуть не страдая угрызениями совести, выносили из домишек все, что могло пригодиться на биваке: нехитрую домашнюю утварь, доски, жерди, ковры. Другие обирали сады с виноградниками, наполняя фруктами бескозырки и ранцы.
Батареи стояли на своих местах, частично укрытые брустверами из плетеных туров, засыпанных землей. То одна, то другая пушка с грохотом выбрасывала столб белого дыма и откатывалась назад, зарываясь хоботом в красную сухую землю. Номера наваливались на колеса, поддевали лафет гандшпугами и накатывали, другие банили ствол, прибивали заряд. Бомбардир припадал к прицелу, щурился, подкручивал винт наводки, вскидывал руку. Пальник с тлеющим в железном зажиме фитилем вжимался в затравку, пушка ухала, и черный мячик гранаты летел в сторону неприятеля.
Три батареи 17-й дивизии вяло постреливали по бродам. Еще две бросали ядра по барказам, выползающим на мелководье. За шлюпками строем фронта двигались громады линкоров. Стеньги по случаю боя спущены, мачты торчат кургузыми обрубками. Корабли отчаянно дымят; в бинокль видно, что пушечные порты открыты, высовываются из них тупые рыла орудий. Пока они молчат, обстреливать высокий берег из погонных пушек смысла не имеет. И только колесный шлюп, следующий за барказами, уже повернулся и грохнул по очереди обеими своими пушчонками. Лобанов-Ростовский перевел на него бинокль: на гафеле бизани полоскался «Юнион Джек».
– Это «Карадок», – сказал Великий князь. – Если верить записке, которую передал ваш генерал, здесь три французских линкора, британский «Агамемнон» – вон он, самый правый, – и большой фрегат. Самые лучшие их корабли, все винтовые!
– Как бы этот мелкий англичашка не подпортил нам обедню, – забеспокоился прапорщик. – Выползет сдуру на минную банку, лягушатники и насторожатся…
За линией паровых линкоров виднелись парусные корабли. Шесть махин, каждая на буксире за отчаянно чадящим колесным пароходом. Идут в строю фронта, забирая к норду, в обход винтовых собратьев. «Встанут правее, аккурат на траверзе речного устья, – понял прапорщик. – Что ж, толково. Тогда край плато вместе с батареями и передовыми позициями пулеметчиков окажется в фокусе дуги из… сколько их там? Раз, два три… да, из одиннадцати больших кораблей. Считая по четыре десятка пушек на борт – по плато будет бить пять с половиной сотен орудий. Такой ураган чугуна способен смести любые полевые укрепления».
С моря снова громыхнуло. Ядра с «Карадока» ударили в край обрыва.
– Сейчас пристреляются, – прошептал Николай Николаевич. – Ну, теперь держись…
Прапорщик покосился на собеседника. Высокий, юношески стройный, затянутый в безупречный, без единой складки, темно-зеленый мундир с серебряными эполетами. Форма конно-пионерного дивизиона, которую Николай Николаевич носит с 1850 года. Каску-пикельхауб держит в руке, за спиной. Бравирует, хочет показать свою храбрость под огнем?
Над головой взвизгнуло ядро, Великий князь чуть вздрогнул, но не стал втягивать голову в плечи – прапорщик видел, какого усилия воли ему это стоило.
«Да, Ваше Высочество, то ли еще будет, когда начнется настоящий обстрел…»
Впрочем, надо признать, что августейший гость показал себя лихим воякой. И в Балканской кампании отличился, и при Инкермане пулям не кланялся. И сейчас держится отменно, разве что немного побледнел.
С моря раздался многопушечный рык: головной «Агамемнон» развернулся, ударил залпом. Недолет.
На батареях засуетилась прислуга. Передки подкатывали ближе, ездовые стояли, держа лошадей под уздцы. Скоро придется уходить – и быстро, потому что открыто стоящие на гребне пушки не продержатся и четверти часа под градом ядер и бомб с четырех линкоров.
– Ладно, пора и нам. – Прапорщик сжалился над царским сыном. – Пойдемте, Ваше Высочество, французы вот-вот начнут подниматься на плато. Ни к чему им видеть движение возле наших пулеметных гнезд.
Но не успели сделать десятка шагов, как звук артиллерийской канонады перекрыл гулкий удар. Лобанов-Ростовский обернулся, вскинул бинокль и заорал от восторга. Секундой позже к нему присоединилась и прислуга орудий. Даже Великий князь, не в силах сдержать эмоции, подкинул вверх свою каску, украшенную литым из серебра императорским орлом.
«Агамемнон», возле борта которого оседал высокий водяной столб, кренился, валился на борт. И без бинокля было видно, как с палубы падают в воду крошечные фигурки. Идущий в кильватере корабль отвернул, избегая столкновения. На минуту его высокий борт закрыл от зрителей картину погибающего судна, и тут новый взрыв подбросил носовую часть линкора. По инерции его потащило вперед – снова оглушительный удар, новый столб пены и дыма под скулой. Когда пелена рассеялась, стало видно, что корабль стремительно уходит в воду, высоко задирая корму.
– Получилось! – в восторге орал Николай Николаевич. – Получилось ведь, мон шер ами! Как котята топнут!
Он порывался кинуться к орудиям, лично возглавить обстрел уцелевших французских кораблей, и прапорщику пришлось чуть ли не силой уводить своего подопечного прочь. Два подорвавшихся на минах линкора – это, конечно, замечательно, но не стоит забывать и о французах, карабкающихся на плато. Еще пятнадцать, от силы двадцать минут – они перевалят через гребень и окажутся в пределах действия «Максимов».
Слух авиатора привычно уловил сквозь канонаду далекое жужжание. Он поднял голову, вгляделся, схватил Великого князя за рукав и ткнул пальцем на юг. Оттуда, на высоте примерно трехсот метров, выстроившись строем пеленга, подлетали три гидроплана. Когда моторы затарахтели прямо над головой, от ведущего аппарата (прапорщик ясно различал цифры «37», машина Эссена), чиркнула косым взблеском и повисла зеленая ракета. Гидропланы один за другим заложили вираж в сторону неприятельского ордера.
Ну вот шутки и кончились, господа союзники. Теперь все, теперь повоюем по-настоящему…
Гидроплан М-5, бортовой номер 37.
27 сентября 1854 г.
Реймонд фон Эссен
– Тридцать седьмой, я Первый, как слышно, прием?
До Альмы оставалось минут пять лету, когда Эссена вызвали с «Адаманта».
– Я Тридцать седьмой, слышу хорошо!
Петька-Патрик перестал вертеться и с интересом вслушивался. Он еще не настолько освоил русский язык, но голос из загадочной коробочки действовал на мальчишку завораживающе.
– Тридцать седьмой, задача меняется. Первый удар наносите по колонне линейных кораблей на буксирах за пароходами. Ориентир – устье Альмы. Повторяю – бейте по кораблям, идущим на буксирах! Как поняли, прием?
– Понял вас, Первый, атаковать линейные корабли, буксируемые пароходами на траверзе устья Альмы, – дисциплинированно отозвался Эссен. И после короткой паузы спросил: – В чем дело?
Первый – это был позывной «Адаманта»; сторожевик с его мощными системами связи, всевидящим оком радиолокатора и беспилотником играл роль штабного корабля. По всем правилам, оттуда должны были ответить: «Отставить вопросы, исполнять!» Так уже случалось, и не раз, но сейчас Первый снизошел до разъяснений:
– Первая колонна наскочила на мины, два подрыва… нет, уже три. Вторая пытается встать между ними и берегом, к зюйду. Надо их пугнуть, чтобы кинулись врассыпную, авось да выскочат на вторую линию мин. Работайте бутылками и стрелами, атака по команде. Как поняли?
Как, удивился Эссен, стрелками-флешеттами – и по кораблям? И вспомнил палубы линкоров, кишащие, как муравейники, матросами и пушкарями. Да, это, пожалуй, имеет смысл. Паника будет, и еще какая…
Лейтенант оглянулся. Корнилович с Энгельмейером держались справа в строю пеленга. Эссен повернулся в Патрику, ткнул большим пальцем вверх, потом показал три пальца. Мальчишка закивал. По их коду это означало «дать зеленую ракету»; если бы палец был один, ракета была бы белой, если два – красной. Зеленая же означала команду ведомым «делай как я».
Юный ирландец клацнул замком, загнал в ствол картонный цилиндрик патрона. Поднял массивную ракетницу обеими руками, зажмурился и надавил на спуск. Зеленый комок огня улетел вверх и вперед, и лейтенант дважды, с секундным интервалом, качнул плоскостями – сигнал ведомым выстраиваться для атаки.
Внизу мелькали домики татарской деревни, за ними, на Севастопольской дороге, пылили прямоугольники пехотных колонн, разворачивались орудийные запряжки, двигались массы кавалерии.
Ведомые один за другим пристроились в хвост. Лейтенант снова качнул крыльями и дал штурвал вправо. Аппарат послушно лег на крыло, уходя в сторону моря.
Батареи то и дело выбрасывали в сторону кораблей столбы дыма. Ветер относил ватные облачка на юг, вдоль побережья, возле бортов то и дело вставали всплески. Линкоры вяло огрызались одиночными выстрелами – ничего похожего на слитный грохот сотен орудий, который раньше представлял себе лейтенант. Лишь колесный пароход, вставший между линейной колонной и берегом, раз за разом ударял жиденькими залпами.
Гидропланы сделали вираж над скалистым мысом, далеко выдававшимся в море. Эссен привычно направил звено вдоль неприятельской линии. С высоты хорошо были видны облака донной мути, поднятые взрывами. Видимо, подумал лейтенант, французы рискнули подойти к берегу как можно ближе; вряд ли под килями у них сейчас больше пятнадцати футов. Головной линкор завалился на борт и медленно оседает в воду, выставив на обозрение борт и часть днища, обитого медными листами. Второй погрузился на ровном киле – над водой торчит корма, мачты с поперечными черточками рей. Вокруг мельтешат шлюпки, море усыпано человеческими головами, обломками. Три уцелевших линкора отползают прочь. Трубы отчаянно дымят – машинные команды выбиваются из сил, стараясь поднять давление в котлах до максимальных отметок.
– Тридцать седьмой, атакуйте корабли на буксире! Повторяю, на буксире! Как поняли, прием?
– Понял вас, Первый, атакую тех, что на буксире!
Эссен ткнул пальцем, указывая бомбардиру на горлышки «ромовых баб», торчащих из корзины. Но Патрик и сам все понял – вскарабкался коленями на сиденье, сжимая в охапке бутыли с зажигательной смесью. Длинные шнуры терочных запалов он намотал на указательный палец, чтобы все три сработали одновременно, как только бутылки полетят за борт.
Гидропланы один за другим нырнули к воде, заходя в лоб французской колонне на высоте сорока метров. Впереди шлепал колесами пароходик, за ним ползла громада парусного линкора. Странно, успел подумать лейтенант, почему мачты такие низкие? И тут же сообразил – французы собирались встать на якоря и не спеша, со всеми удобствами обстреливать берег. А стеньги спустили, чтобы поберечь в бою рангоут.
Сброс! Петька ящеркой нырнул к корзине, ухватил еще две бутылки, зажал зубами шнуры. Под крыльями проносились плещущие на ветру вымпела, коротко обрубленные мачты, марсы, шканцы, полные людей. Мальчишка успел швырнуть новую порцию «ромовых баб» на концевой линкор, и Эссен увел аппарат в правый вираж с набором высоты.
Перед вылетом было условлено: при атаке на колонну цели разбирать последовательно. Ведущий работает по первому в ордере, первый ведомый, Корнилович, – по следующему, мичман Энгельмейер по третьему.
– Тридцать седьмой, повторить заход!
Ну да, наверняка где-то поблизости висит беспилотный геликоптер с «Адаманта», и «потомки» наблюдают картину боя на своих экранах так же ясно, как и те, кто сидит в кокпитах. Эссен поискал аппаратик глазами, но, конечно, ничего не увидел. Поди разгляди эту белую фитюльку на фоне неба!
– Понял, Первый, выполняю…
Нос гидроплана опустился, и Петька-Патрик вывалил за борт новую порцию зажигалок. Увы, результаты попаданий, даже если они и были, пока не видны. А может, их и нет вовсе – не так уж трудно затоптать, сбить кусками парусины огненное пятно, возникшее при падении на палубу бутылки с кустарной зажигательной смесью! Даже если им повезло и в линкоры угодило несколько «ромовых баб» – немедленного результата ждать не стоит.
А вот паника – дело другое. Головной пароход рыскнул вправо, утягивая за собой линкор. Нос многопушечной махины покатился в сторону моря, и в этот момент под бушпритом корабля взорвалась мина. Столб огня, пены, деревянных обломков взвился выше мачт, и Эссен инстинктивно завалил аппарат на крыло, влево, уводя к берегу. Быстрый взгляд назад – ведомые на месте, порядок!
Моряки все точно рассчитали, подумал Эссен, французы и впрямь запаниковали. Один из пароходов уже обрубил буксир и улепетывает; брошенный линкор беспомощно дрейфует в сторону берега, подгоняемый ветерком с веста.
– Тридцать седьмой, отлично! Еще заход с кормы, пеленг тридцать пять, высота семьдесят, как поняли?
– Понял, Первый! – ответил Эссен. – Выполняю!
А про себя порадовался такому невиданному делу: чтобы воздушными ударами руководили с земли настолько толково, указывая и цели, и необходимые маневры, и эшелоны захода на цель, с полным пониманием сложившейся ситуации… Да, это вам не молодецкий (а если честно – фанфаронский) налет на Зонгулдак, здесь совсем другое качество управления боем, невиданное на фронтах германской войны. Будь у них такое управление во время налета на английский караван – глядишь, и не сгорела бы «девятка» вместе со всем экипажем…
Звено заложило широкий вираж, заходя для новой атаки. Стройной колонны уже нет: линейные корабли расползаются, кто вправо, кто влево, обходя «пострадавших», подорванный линкор быстро садится носом, с бортов горохом сыплются в воду люди.
Лейтенант ткнул Патрика локтем, снова ткнул вверх большим пальцем, но на этот раз показал сначала один палец, потом три. Белая и зеленая ракеты – «выбирать цели самостоятельно».
Мальчишка-ирландец вывалил оставшийся боекомплект на корабль, описывающий циркуляцию в обход подорванного линкора, и лейтенант с удовлетворением отметил, что не все «ромовые бабы» пропали напрасно – на шкафуте занимался пожар.
Выровняв аппарат, Эссен бросил взгляд на стеклянную трубку указателя топлива. Еще один, может, два захода – и пора домой. Сколько там у Петьки осталось бутылок – три, четыре? Что ж, пехотой займемся в другой раз…
Из записок графа Буа-Вильомэза
«28 сентября. Кто бы мог сегодня утром предположить, что этот день обернется для французского флота самой страшной со времен Трафальгара катастрофой? Кто из нас поверил бы, что эти гордые красавцы, на которые совсем недавно взирали с надеждой десятки тысяч глаз, к вечеру лягут на дно или спустят перед неприятелем свои флаги? Воистину, страшна судьба тех, кто расстался сегодня с жизнью, но и жалка участь того, кто остался жив и до дна испил чашу скорби и унижения!
По сигналу с флагманского «Вилль де Пари» отряд Лайонса снялся с якорей. Корабли шли строем фронта, намереваясь как можно скорее занять места для обстрела берега. С барказов флажками передавали результаты промеров: храбрецы-матросы мужественно делали свое дело, невзирая на град ядер. Их прикрывал двумя своими пушками «Карадок», и русские батареи отвечали ему беглым огнем, так что море вокруг шлюпа кипело от падающих ядер. Воистину, в эту минуту я готов был простить англичанам их бегство!
Вслед за отрядом Лайонса двинулись и мы. «Вальми», на котором я держал флаг, шел на буксире за пароходом «Прометей», занимая место во главе колонны. По сигналу корабли выполнили поворот, перестроившись в шеренгу, и теперь «Вальми» оказался на левом фланге ордера. Спустя несколько минут я распорядился поднять сигнал «поворот все вдруг» и повел колонну в обход первого отряда. Планом предусматривалось, что мы встанем на шпринги на траверзе Альмы, загнув левый фланг к берегу, и откроем стрельбу, поражая русских через головы батальонов, поднимающихся на высоты. Для этого нам следовало некоторое время идти на норд, после чего выполнить еще поворот; после него и до постановки на якоря колонну поведет «Сюффрен».
Я собирался отдать команду «к повороту», когда пришло сообщение о взрыве. Сигнальщики не смогли разобрать, с каким кораблем случилось несчастье. Я велел передать на «Сюффрен»: «уточнить, что произошло» и скомандовал поворот. Следующие несколько минут наш отряд двигался на зюйд-ост, вклиниваясь между мелководьем и левым флангом Лайонса. К моему удивлению, его корабли вели редкий огонь по русским, маневрируя вразнобой.
И в этот момент сигнальщик передал сообщение, ввергшее всех, кто находился на шканцах «Вальми», в трепет:
«Агамемнон» затонул, «Жан Бар» погружается носом».
Мы решительно ничего не могли понять: как может случиться, что два сильнейших боевых корабля потеряны за такой короткий промежуток времени? Если случай с одним еще как-то можно объяснить (например, удачно пущенной бомбой, угодившей в крюйт-камеру), то гибель сразу двух не укладывалась в здравый смысл! Тем более мы своими глазами видели, что русские батареи стреляли в основном по шлюпкам и отчаянному «Карадоку»!
И тут появились крылатые лодки. Как ураган они пронеслись над нами, едва не задевая верхушки мачт. О палубу ударился маленький предмет и разлетелся брызгами жидкого пламени. Это был брандскугель, сброшенный с крылатой лодки! Упали еще два снаряда: один ударил в грот-марс, другой лопнул на шканцах. Всех сразу же охватил страх; люди десятками бросались за борт, не в силах справиться с кромешным ужасом, обрушившимся на нас с небес. Положение спас лейтенант Грегуар Пинье. Он собрал вокруг себя матросов, и те стали сбивать огонь песком и кусками парусины. Отважный лейтенант сам снял сюртук и, нещадно хлеща им по языкам пламени, подавал малодушным пример истинно галльской отваги!
Крылатые лодки тем временем вернулись. Они пролетали над нашими головами, засыпая корабли зажигательными снарядами. Дым поднимался на идущей правым мателотом «Иене», досталось и другим. Но, к моем удивлению, результаты огненной атаки оказались не слишком впечатляющими: когда матросы под командой храбреца Пинье одолели пламя, выяснилось, что угроза была не так уж и велика: мы отделались закопченным палубным настилом, обугленными кофель-нагельными планками да несколькими бухтами канатов, пострадавших от огня. По счастью, огненные брызги не попали на пороховые картузы, сложенные у пушек, – в этом случае последствия оказались бы куда разрушительнее.
Тем временем летучие машины предприняли еще одну атаку, третью по счету. Мы ждали новой порции «брандскугелей», но вместо этого воздух прорезал леденящий душу свист, послышались тупые удары, во все стороны полетели щепки. Стоящий рядом со мной офицер взмахнул руками и отлетел к фальш-борту, будто сбитый ударом в грудь. Я наклонился к нему. Бедняга был еще жив, на губах его пузырилась кровавая пена. В грудь ему угодил заостренный металлический штырь, который, пробив тело насквозь, вонзился в палубу и почти целиком ушел в дерево. Я потрогал торчащий из досок хвостовик смертоносного снаряда, и на моей перчатке осталась кровь несчастного.
Я вспомнил, что британский репортер, тот, что бежал от русских, рассказывал о подобном оружии. Мы не обратили на его слова особого внимания, полагая, что оно представляет угрозу скорее для сухопутных войск. Как жестоко мы заблуждались!
Трое офицеров и семеро матросов на шканцах были убиты или тяжело ранены; погибли оба штурвальных и сигнальщики. По всему кораблю убитых и раненых считали десятками. По счастью, русские не обратили внимания на буксирные пароходы, иначе последствия «железного дождя с небес» могли оказаться куда тяжелее. Мало того что эти суда лишились бы управления вследствие гибели людей у штурвалов, ужасные стрелы могли пробить медные стенки паровых котлов, прикрытых сверху тонкими досками! Стрелы ударяли в цель с такой силой, что их находили на артиллерийской палубе – они, словно бумагу, пробивали настил опер-дека, собранный из полуторадюймовых досок, и летели дальше. Я сам видел запасной рей толщиной в шесть дюймов, пробитый стрелой так, что острие ее выглядывало с обратной стороны!
Но и без того железный дождь натворил бед. Наш ордер распался; «Иена», следуя за «Саламандрой», вывалилась из строя в сторону моря, напересечку ей шел «Вилль де Марсель». Я с негодованием увидел, что на «Магеллане» обрубили буксир и «Байярд» беспомощно дрейфует к берегу.
До ушей моих донесся гулкий удар, напоминающий раскат грома. Глазам моим предстало страшное зрелище: под бушпритом «Сюффрена» встал водяной столб – несомненно, следствие подводного взрыва. Линкор осел на нос, и я понял, почему так быстро погибли «Агамемнон» и «Жан Бар»: несчастный «Сюффрен» не продержался на поверхности воды и трех минут! Опер-дек и полубак погибающего корабля уже захлестывали волны; шканцы линкора, куда кинулись, ища спасения, матросы, напоминали теперь кишащий муравейник. Несколько минут – и «Сюффрен» скрылся под водой, и лишь море вокруг мачт, торчащих из воды, подобно покосившимся могильным крестам, кипело от сотен человеческих голов.
Читать бесплатно другие книги:
