Близорукая любовь Воронова Мария

– Почему отказываетесь?

– Честно говоря, из экономии. У меня минимум двенадцать дежурств в месяц, когда я дома не ем, то на больничной кухне сижу. Даже если считать по сто рублей, тысяча двести – прибавка в семейный бюджет. А жене говорю, что меня бесит просто с контейнерами возиться.

– Интересное слово – «тормозок», – деликатно перевела Люба разговор с темы вечного безденежья многодетного профессора.

– Знаете, есть очень много разных забавных слов. Когда я гостил в деревне у Яши Розенберга… Да вы же его знаете, это Зоин однокурсник, известный пластический хирург. Он, кстати, в своем доме прием в честь Зоиного дня рождения устраивал. Вы там были?

Люба кивнула, с грустью и восторгом вспомнив свои приключения в беседке.

– Мы с Катей тоже собирались, – продолжал Колдунов, – но дорогая теща в последний момент отказалась с детьми сидеть. Так вот о диалектах: мы с ним в деревне баню натопили, собираемся париться, и вдруг он мне говорит: давай блюдо! Я ему: на что тебе в бане блюдо? А он: ищи блюдо, и все! Я говорю: слушай, Розенберг, ты еще в бане не был, а уже угорел. Нет, говорит, это я не понимаю, как ты без блюда мыться будешь. Ладно, думаю, спорить бесполезно, полез в буфет, нашел там фарфоровое блюдо с розочками и ему несу. Он увидел меня да как заржет! Оказывается, блюдо у них – это таз по нашему. Который не шайка, а, наоборот, без ручек, с плавными контурами.

– Очень интересно, – вежливо сказала Люба.

В этот момент дверь с треском распахнулась, и спиной вперед в нее влетела Зоя.

– Я тебе сказала, что нужно ставить дренаж! – взревела она грозно, обращаясь к невидимому Любе собеседнику, предположительно оставшемуся в коридоре. – Без дренажа рана стопудово нагноится! Откажешься – мне не жалко, можешь лежать, гнить сколько хочешь! Нет, гний! То есть гней! Короче, ты меня понял. Иди пока в палату, я тебя вызову, как перевязочная освободится. – Она наконец развернулась. – О, Любаня, привет! Какими судьбами? Слушай, ты же у нас филолог, как будет правильно от «гнить»?

Люба задумалась:

– Вроде и нет такой формы.

– Это специально, чтобы люди друг другу гнить не желали, – заметил Колдунов. – А ты знаешь, что к нам спустился ангел с нектаром и амброзией?

Зоя кинула на него тяжелый взгляд:

– Ты, Колдунов, поаккуратнее! Пятеро детей у тебя, забыл?

– Бог с тобой! Я просто хотел сказать, что Люба нам поесть принесла. Садись скорее, все горячее еще.

– Другое дело.

Зоя бросила на стол пачку историй болезни и стала мыть руки.

– Они там совершенно охренели, – сказала она мрачно, положив в тарелку фаршированный перец. – Так меня выдрали за плохое оформление документов, что я до сих пор распрямиться не могу. Главное, если бы хоть по делу было, а то цепляются ко всякой фигне. Тут подписи нет, тут обход завотделением не записан. Подождите, говорят, сейчас мы вас особо круто рублем наказать не можем, но уже придумана новая форма оплаты труда, и большая часть зарплаты будет теперь распределяться на усмотрение администрации. Тут-то мы вас научим родину любить. Создадим специальный экспертный отдел, который будет определять, кто как работает и кому сколько начислять денежек. Я говорю: вам мало дармоедов? Вы уж сразу тогда начните нас под конвоем на работу выводить. Парочку надзирателей приставьте к каждому доктору, пусть смотрят, чтобы он все графы ваших идиотских документов заполнял и ни в коем случае денег не брал с пациентов.

– А я ведь еще помню благословенные времена, когда история болезни писалась для врачей, а не для страховых компаний, – мечтательно сказал Колдунов. – Когда история заводилась для того, чтобы врачи понимали, что происходит с пациентом, и отслеживали динамику. Исследователи потом использовали истории в научной работе. И то мы стонали, что много бессмысленной писанины. А сейчас история болезни служит, кажется, одной-единственной цели – чтобы страховой компании было к чему прикопаться и снять денежки. Любой специалист понимает: когда он заводит историю, он заводит прежде всего компромат на самого себя. Поэтому он отражает там не то, что на самом деле происходит с пациентом, а то, что должно быть, чтобы страховая оплатила случай. Меня раз вызывают к начмеду. Сидит там наш зам по экспертизе, девка эта полоумная, которая за всю свою карьеру ни одного больного не вылечила, и важно так заявляет: Ян Александрович, вы совершенно не умеете оформлять истории болезни! Я спокойно так ей отвечаю: деточка, я истории писал, когда еще твоя мама с твоим папой знакома не была, и написал их за свою жизнь столько, что, если бы я их не писал, осталась бы цела большая березовая роща. А она открывает передо мной историю с таким трагичным видом, что я даже испугался. Неужели, думаю, я в пьяном виде выдал какой-нибудь нецензурный текст? Смотрю, нет, вроде все нормально. В чем дело, спрашиваю. – Колдунов сделал эффектную паузу и закурил. – Оказывается, я, о ужас, написал: санация раны.

– А что такого? – удивилась Зоя. – Слово «санация» короче, чем слово «обработка». На целых две буквы. А если учесть, что мы заполняем по тридцать историй в день…

– Зоечка, тебе понятно, что такое «санация раны»?

– Да.

– Вот именно. Любому врачу понятно, что я имел в виду. А она в претензии, почему я не указал в истории, что использовал для этого трехпроцентную перекись водорода! Как будто, если я этого не укажу, все подумают, что я санировал рану борщом или там водоэмульсионной краской для потолков.

– Да кошмар вообще! – В сердцах Зоя ударила ладонью по столу. – Ведь кто нас проверяет? Бестолковые бабы, ни черта не понимающие в клинической работе! Вот мне как-то дико нужны были деньги. Машину хотела купить. Думаю, возьму отпускные, ухну их на машину, а чтобы не сдохнуть с голоду, найду себе временную работку. Собралась в супермаркет яблоки фасовать, но потом меня профессор Миллер к себе в больничку забрал, у него как раз врачей не было. И я подумала: допустим, фасую я эти несчастные яблоки, а за моей спиной сидят пятеро проверяющих, которые получают деньги из моей зарплаты. По каждой порции я даю им листочек, в котором указываю сорт, вес яблок, вид пленки и то, каким способом я их фасовала. По этим листочкам проверяющие оценивают, хорошо я работаю или нет, стоит ли мне вообще платить зарплату или, может, им поделить ее между собой? При этом проверяющие ни разу не видели в глаза ни яблок, ни пленки, ни весов. Также они не дают себе труда выйти в торговый зал и спросить у покупателей, довольны ли те моим трудом. Стала бы я на таких абсурдных условиях работать фасовщицей? Да ни за что в жизни! А вот врачом на этих условиях почему-то работаю.

– Машину-то купила? – невпопад спросил Колдунов.

– Нет, на нормальную не хватило, а ведро с гайками я брать побоялась. Вообще страховая медицина для нашей страны, – заговорив на больную тему, Зоя уже не могла остановиться, – дело просто убийственное! После нескольких лет работы по этим извращенным правилам, после абсурдных наказаний вроде твоего, Ян, за санацию раны, у врача, который тоже человек и иногда хочет кушать, поменялись в голове все ориентиры. Теперь его цель – не вылечить больного, а закрыть страховой случай. Главное, государство-то выделяет деньги на здравоохранение! Но, пропущенная сквозь многочисленные фильтры страховых компаний, эта питательная жидкость на выходе превращается практически в дистиллированную воду.

Колдунов хмыкнул. При слове «питательная жидкость» он встрепенулся, достал из холодильника бутылку вина и показал дамам.

Зоя кивнула, и он налил понемногу в кофейные чашки.

– Давайте пейте. За мое здоровье. Я перед операцией не могу. Вот смотри, Зоя, какой парадокс. Для чего вообще страхование? Почему нельзя перечислять деньги в медицинские учреждения напрямую из бюджета?

– Да почему нельзя? Можно, если не ставить целью большую их часть украсть.

– Не шуми. Если отменить страховые компании, как регулировать финансовые потоки? Тогда пришлось бы каждого человека прикрепить к определенному медицинскому учреждению и выделять этому учреждению средства из расчета количества людей, закрепленного за ним. А если человек хочет лечиться у другого врача или заболел вдали от дома? Именно для этого и придуманы страховые компании, чтобы, оказав человеку помощь, больница связалась с компанией и та оплатила расходы по его лечению. Вот главный смысл. А у нас почему-то не так. Если ты застрахован в области, изволь лечиться в области, если в Питере – то в Питере. Иначе не оплачивают. То есть не выполняют ту функцию, ради которой и были созданы.

– Дорогой Ян, единственная функция, ради которой были созданы страховые компании, – это сосать бабки из населения и врачей. Люба, перцы – прелесть! Ты хочешь меня дождаться? У меня работы еще много. Сейчас пойду орлу одному рану санировать, применяя трехпроцентную перекись водорода, потом кучу историй переписывать… Раньше пяти не освобожусь.

– Тогда я побегу. У меня еще в городе дела. – Люба допила вино и отправилась домой.

Никаких дел у нее в городе не было.

Дома, включив компьютер, она быстро застучала по клавишам. Наконец-то она поняла, каким будет сценарий. Олигарха Люба безжалостно выкинула из списка персонажей. Дело ведь не в деньгах, а в том, чтобы человек был сильный и добрый. Нет, пожалуй, олигарха она все-таки оставит, но не как главного героя, а в качестве искушения для Золушки. Но выберет Золушка не его, а обычного доктора, человека, которому не надо доказывать свой героизм с помощью сентиментального спасения детей и прочего экстрима. Он и так каждый день совершает маленький подвиг. Зачем ему кидаться под колеса автомобиля, если он оперирует больного гепатитом? Если лечит больного корью или активным туберкулезом, прекрасно зная, что маски спасают не всегда и велика вероятность заразиться? Он дышит средствами для наркоза, губительно влияющими на мозг и сердечную мышцу, подвергается рентгеновскому излучению, моет руки в препаратах, способных вызвать неизлечимую экзему, терпит ругань и срывы больных, испытывает колоссальное нервное напряжение, понимая, что любой его неверный шаг может стоить больному жизни. И за этот адский труд он получает весьма скромное вознаграждение от общества, потому что все сливки сняли работники страховых компаний. Но только его почему-то никакими калачами не заманишь на работу в эту самую компанию.

Любины пальцы просто не успевали за мыслью. Нужно сегодня же закончить и отправить Владимиру Федоровичу. Интересно, что он скажет? Обычно Любе бывало немного неловко, когда она посылала редактору плоды своих трудов, но сейчас она чувствовала себя как школьная отличница, уверенная, что безупречным выполнением домашнего задания порадует строгого учителя. Она выполнит все его инструкции. Золушка поймет, что честность и верность долгу дороже любого золота. А она-то, наивная, думала, что ее проблемы могут решить только деньги!

Стас привез больного в реанимацию и нарвался на проверяющего. Пожилой профессор с кафедры общей хирургии, венцом деятельности которого была обычная холецистэктомия[6], недавно получил должность заместителя главного врача по какой-то там работе и теперь донимал всех разнообразными проверками.

Ругнувшись про себя, Грабовский определил больного на койке, дал сестрам инструкции и морально приготовился к экзекуции.

– Почему у вас не работает мешок Амбу?[7] – грозно спросил профессор.

Ясное дело, пользуясь отсутствием в отделении дежурного врача, он все тут облазил и нашел множество недочетов.

– Ах, Амбу! – Стас попытался прикинуться дурачком. – Мы его порвали, когда больного реанимировали. Сразу написали рапорт, но пока нового мешка нам не дали. Впрочем, это не страшно. У нас есть второй, да и этот работает, если клапан пальцами затыкать в нужный момент.

– По инструкции должно быть два мешка. С одним вы идете на вызовы по больнице, а второй постоянно должен находиться в отделении.

Грабовский покаянно кивнул, признавая правоту профессора. Глупо указывать ему на то очевидное обстоятельство, что второго мешка Стас не родит.

– В реанимации у нас всегда есть свободные аппараты ИВЛ[8], так что амбушка мало когда нужна. Если возникает потребность в вентиляции, мы сразу трубим и на аппарат.

Проверяющий горестно покачал головой:

– Молодой человек, молодой человек! У нас была анестезиолог, так иногда всю операцию мешком дышала. Руками-то надежней, мягче будет!

«Особенно если ты такой идиот, что не можешь подобрать правильный режим аппарата», – мрачно подумал Стас. Оказывается, он не должен был принимать смену без двух рабочих мешков. Без работающего кардиомонитора, который последние три месяца обещают починить. Без запаса кровезаменителей. Судя по тому, как исправно администрация снабжала реанимационное отделение, предыдущий дежурный врач обречен был сидеть на работе вечно.

Поругав Стаса за халатность, профессор двинулся прямиком к шкафчику с противочумными костюмами. Этот шкафчик был укомплектован в незапамятные времена, еще, наверное, до войны, и с тех пор туда никто не заглядывал. Шкафчик обходили стороной, словно там таились не средства защиты, а сама чумная бактерия. Стасу даже стало интересно: что же там лежит?

Профессор извлек на свет божий связку респираторов, ворох пожелтевших от старости льняных халатов и горку кирзовых сапог. Последними из шкафчика выпали древние кеды фабрики «Красный треугольник», у Стаса были такие в детстве для уроков физкультуры.

– Что это?

– А? – В голове Стаса уже зарождался план, как они с психиатром Ванькой Анциферовым ночью, в час затишья, наденут противочумные костюмы и пойдут пугать девчонок из приемного отделения.

– Я спрашиваю, что это такое? – Профессор взял кеды за шнурки и потряс ими перед носом Грабовского. – Зачем они здесь?

– Наверное, чтобы врач мог быстрее убежать из очага поражения? – Стас улыбнулся.

– Молодой человек, вы вообще знакомы с приказом об особо опасных инфекциях? Разве вы не знаете, что доктор, заподозрив холеру, чуму или геморрагическую лихорадку, не имеет права покидать помещение, где находится больной?

«Вот и здорово! На следующем дежурстве, как заступлю, сразу же заподозрю у кого-нибудь чуму. В строгом соответствии с приказом запремся до утра в реанимации: никого не впускать, никого не выпускать. А если в приемное дернут или еще куда-нибудь – извините, не можем покинуть очаг поражения! Устроим небольшой пир во время чумы, а когда особо опасная инфекция не подтвердится – извините, я не виноват. Проявлял бдительность».

– Да просто кто-то их здесь спрятал сто лет назад, – сказал он миролюбиво. – У нас раньше много было докторов, которые спортом занимались.

– Так вот как вы следите за порядком в отделении!

Бессмысленно было напоминать профессору, что Стас не заведующий реанимацией, не материально ответственное лицо и даже не эпидемиолог, поэтому не имеет ни малейшего отношения к противочумной укладке. Ясно же, проверяющим движет не стремление понять, чего не хватает отделению для безупречной работы, а желание поглумиться над бедным доктором.

Стас в тоске огляделся и заметил, что на пороге стоит по-уличному одетая Зоя Ивановна и машет ему рукой.

– Простите. – Грабовский устремился к ней, как верблюд к оазису. – Слушаю вас, Зоя Ивановна.

– Здравствуйте, Павел Николаевич! – сказала она профессору. – Все проверяете? Ну-ну! Бог в помощь.

– Не понимаю вашего сарказма, Зоя Ивановна. У вас в отделении тоже не все благополучно с санэпидрежимом. Доктора плохо знают приказы, но что с них требовать, если заведующая не стесняется демонстрировать свое вопиющее невежество в вопросах эпидемиологии перед всем врачебным составом!

Стас ухмыльнулся. Не так давно администрация пригласила видного инфекциониста прочесть лекцию докторам, чтобы те лучше диагностировали инфекционные заболевания.

Лектор зануднейшим образом описывал симптомы разных болезней, а потом перешел к методике сбора эпиданамнеза[9]. Целых двадцать минут Зоя честно пыталась конспектировать, а потом задремала. Сидела она в первом ряду, и лектор, естественно, обиделся:

– Многие врачи, особенно хирурги, пренебрегают сбором анамнеза, – сказал он. – Однако такие на первый взгляд формальные вопросы, как то, куда выезжал пациент в последние полгода, могут быть ключевыми в диагностике заболевания. Ведь многие инфекции эндемичны, то есть встречаются в каком-то определенном регионе. Например, малярия, многие паразиты. Очень важно привязать инфекцию к местности. Вот вы, Зоя Ивановна… Зоя Ивановна! Скажите нам, как привязать инфекцию к местности?