Гарри Поттер и кубок огня Роулинг Джоан Кэтлин

Глава первая

Дом реддлей

В деревне Малый Висельтон этот особняк по старинке называли «домом Реддлей», хотя семья Реддлей давно уже здесь не жила. Особняк высился на холме над деревней. Окна тут и там были заколочены, с крыши постепенно осыпалась черепица, а по фасаду буйно и беспрепятственно расползался плющ. Когда-то прекрасный, все в округе затмевавший величием, дом Реддлей стоял теперь замшелый, заброшенный и необитаемый.

Малые висельтонцы сходились во мнении, что старый дом – «жуть, да и только». Полвека назад в нем случилось нечто странное и ужасное, нечто такое, о чем старожилы до сих пор любили посудачить, когда иссякали другие темы для сплетен. От бесконечных пересказов история обросла цветистыми подробностями, и никто уже не знал, где правда, а где нет, но все версии начинались одинаково: с прекрасного летнего утра пятьдесят лет назад, когда солидный дом Реддлей еще блистал своей лощеной красотой. В тот день на рассвете служанка вошла в гостиную и обнаружила всех троих обитателей дома мертвыми.

Служанка заголосила и помчалась с холма, поднимая деревню:

– Лежат! Холодные как лед! А глаза-то открытые! Как были – в вечерней одеже!

Вызвали полицию. В Малом Висельтоне бурлило потрясенное любопытство и плохо скрываемое возбуждение. Никто особо и не пытался притвориться, что жалеет Реддлей – их не любили. Эти богачи, старый мистер Реддль с женой, только и умели, что нос задирать да на всех гавкать, а их взрослый сын Том и подавно. Жителей деревни волновало одно: кто убийца? Ясно же, что три вроде бы вполне здоровых человека не могут дружно помереть своею смертью в одну ночь.

В тот вечер в «Висельчаке», деревенском пабе, не успевали принимать заказы; народ пришел обсуждать убийство. И люди не пожалели, что покинули родные очаги: явилась кухарка Реддлей и драматически объявила притихшему собранию, что арестовали Фрэнка Брайса.

– Фрэнка?! – вскричало сразу несколько человек. – Не может быть!

Фрэнк Брайс работал у Реддлей садовником и жил при особняке в полуразвалившемся домике. Он, как вернулся после войны с искалеченной ногой и огромной неприязнью к шуму и толпам, так и поступил к Реддлям.

Кухарку поспешили угостить стаканчиком, ибо жаждали услышать подробности.

– А я всегда говорила, дурковатый он! – сообщила она напряженно внимающей толпе после четвертого хереса. – Смурной какой-то вечно. Я ж к нему и с чайком, и так и этак, посидим-де, потолкуем, а он – бирюк бирюком!

– Бросьте, – вмешалась женщина у стойки, – как-никак человек прошел войну. Фрэнк любит покой. С какой стати…

– А у кого ж еще был ключ от задней двери? – бухнула кухарка. – Сколько себя помню, всегда у садовника запасной ключ висел! Дверь-то не взломана! Окна не разбиты! Фрэнку всего-то и надо было, пробраться в большой дом, пока все спят…

Народ мрачно переглянулся.

– Мне он никогда не нравился, вот хоть режь, – проворчал мужик у стойки.

– Это он на войне сделался такой странный, – сказал хозяин заведения.

– Помнишь, я же говорила, что Фрэнку под горячую руку не попадайся, помнишь, Дот? – жарко заговорила женщина в углу.

– Ужасный характер, – рьяно закивала Дот. – Помню, когда он был еще пацаненком…

К утру никто уж и не сомневался, что Реддлей прикончил Фрэнк Брайс.

Однако неподалеку, в соседнем городке Большой Висельтон, в сумрачном и грязном полицейском участке Фрэнк упрямо твердил, что не виноват, а возле дома в день убийства видел разве только незнакомого паренька, бледного и темноволосого. Больше никто в деревне никакого паренька не приметил, и в полиции были уверены, что Фрэнк его выдумал.

Над головой бедного Фрэнка сгустились тучи, но тут прибыл рапорт о вскрытии – и ситуация совершенно переменилась.

Полицейским никогда еще не попадался рапорт необычнее. Патологоанатомы всесторонне исследовали тела и пришли к заключению, что ни один из Реддлей не был отравлен, зарезан, застрелен, задушен, не задохнулся сам и (насколько можно судить) вообще не пострадал. Собственно говоря, сообщалось в рапорте с явным изумлением, все Реддли отменно здоровы – правда, мертвы. Доктора, впрочем, не преминули указать (как бы пытаясь отыскать хоть что-нибудь несообразное), что на лицах у покойных застыло выражение смертельного ужаса – но слыхано ли, разочарованно заметили полицейские, чтобы людей, троих разом, взяли и запугали до смерти?

Поскольку доказательств, что Реддлей убили, не нашлось, Фрэнка отпустили. Реддлей похоронили при маловисельтонской церкви, и одно время их могилы сильно привлекали любопытных. Фрэнк Брайс, ко всеобщему удивлению и несмотря на косые взгляды, вернулся в свой домик в поместье Реддлей.

– А я вам говорю, это он их порешил, и мало ли чего там считает полиция, – заявила Дот в «Висельчаке». – Была б у него совесть, он бы здесь не остался, коль уж мы все знаем, что он убийца.

Но Фрэнк не уехал. Он остался и ухаживал за садом для следующего семейства, поселившегося в доме Реддлей, а потом и для следующего – долго в особняке никто не задерживался. Из-за Фрэнка или еще почему всякий новый владелец объявлял атмосферу в доме неприятной, и так, в отсутствие обитателей, особняк приходил в упадок.

Нынешний состоятельный владелец не жил в доме Реддлей и вообще им не пользовался; в деревне говорили, что он купил дом «по налоговым соображениям», но не умели толком объяснить, что это значит. Состоятельный владелец тем не менее продолжал платить Фрэнку за садовничество. Фрэнк готовился отметить свое семидесятисемилетие. Он почти оглох, хромал сильнее прежнего, но в хорошую погоду исправно тыкал совком в клумбы, хотя сорняки уже грозили прорасти сквозь него самого.

Фрэнку приходилось сражаться не только с сорняками. Деревенские мальчишки взяли дурную манеру бросаться камнями в окна особняка. Они гоняли на велосипедах прямо по газонам, за которыми Фрэнк так старательно ухаживал. Пару раз хулиганы вломились в старый дом на слаб. Они знали, что старик Фрэнк будет до последнего защищать дом и двор, и потешались, глядя, как он ковыляет на хромой ноге, угрожающе размахивает палкой и, ворона вороной, выкрикивает проклятия. А по убеждению Фрэнка, мальчишки издевались, потому что, как и их родители, и дедушки с бабушками, считали его убийцей. И однажды августовской ночью, проснувшись и заметив, что в доме творится что-то очень и очень подозрительное, он решил, что мучители всего-навсего опять пытаются его доконать.

Фрэнка разбудила боль в ноге; в старости она его совсем затерзала. Он поднялся с постели и, хромая, спустился в кухню, думая подлить горячей воды в грелку, которая одна могла унять ноющее колено. Стоя перед раковиной и дожидаясь, пока наполнится чайник, он взглянул на дом Реддлей и в верхних окнах увидел мерцающий свет. Фрэнк мигом догадался, в чем дело. Опять мальчишки! Вломились в дом и к тому же – судя по отблескам – развели там костер!

Телефона у Фрэнка не было, да и в любом случае после своего ареста он сильно не доверял полиции. Он отставил чайник, поспешил наверх, насколько позволяла больная нога, оделся, вскоре вернулся в кухню и снял с крючка у двери ржавый запасной ключ. Захватил свою палку, что стояла у стены, и вышел во тьму.

Передняя дверь дома Реддлей не взломана. Окна тоже в порядке. Фрэнк похромал вокруг дома к задней двери, почти заросшей плющом, вставил ключ в замочную скважину и бесшумно отворил.

Он прошел в гулкую кухню. Не заходил сюда вот уже много лет, однако вспомнил, какая дверь ведет в холл, и ощупью направился туда. Ноздри наполнил запах тлена и разрушения, слух обострился до предела в ожидании малейшего отзвука шагов или голосов. Он вышел в холл, где было чуть светлее – по обеим сторонам парадной двери высокие окна, – и начал карабкаться вверх по лестнице. Хорошо, что толстый слой пыли на каменных ступенях заглушает стук подошв и палки.

На площадке Фрэнк повернул вправо и сразу понял, где хулиганы: дверь в самом конце коридора была приоткрыта, и в щели неярко мерцал свет, длинной золотой полосой ложась на черный пол. Фрэнк, крепко ухватившись за палку, потихоньу продвигался ближе. В нескольких футах от порога за дверью стала видна часть комнаты.

Огонь, как выяснилось, разожгли в очаге. Это удивило Фрэнка. Он замер и внимательно прислушался: из комнаты доносился мужской голос, робкий и даже испуганный:

– В бутылке кое-что осталось, милорд, если вы еще голодны.

– Позже, – раздался второй голос. Он тоже принадлежал мужчине, но звучал странно: пронзительно и холодно, как внезапный порыв ледяного ветра. Почему-то от этого голоса редкие волосы у Фрэнка на затылке встали дыбом. – Придвинь меня к огню, Червехвост.

Чтобы лучше слышать, Фрэнк повернулся к двери правым ухом. Звякнула бутылка, поставленная на что-то твердое, ножки кресла тяжело и глухо проскребли по полу. В проеме спиной к Фрэнку промелькнул человечек: он толкал кресло к камину. Длинный черный плащ, на затылке плешь. Потом человечек вновь исчез из виду.

– Где Нагини? – спросил ледяной голос.

– Не… не знаю, милорд, – нервически задрожал в ответ первый голос. – Осматривает дом, по-моему…

– Ты подоишь ее перед тем, как мы отправимся спать, Червехвост, – приказал второй голос. – Ночью мне понадобится питание. Путешествие крайне утомило меня.

Нахмурив брови, Фрэнк наклонил слышащее ухо еще ближе к двери. После паузы человек по прозвищу Червехвост снова заговорил:

– Милорд? Позвольте спросить, долго мы здесь пробудем?

– Неделю, – ответил ледяной голос. – Или дольше. Здесь достаточно удобно, а дальнейшее развитие плана пока невозможно. Глупо действовать, пока не кончится чемпионат мира по квидишу.

Фрэнк сунул в ухо шишковатый палец и повертел. Видимо, опять сера скопилась – иначе откуда бы такое непонятное слово «квидиш»? Да и не слово это никакое.

– Чем… чемпионат по квидишу, милорд? – переспросил Червехвост. (Фрэнк сильнее повертел пальцем в ухе.) – Простите, но… я не понимаю… зачем нам ждать окончания чемпионата?

– Затем, идиот, что сейчас в страну прибывают колдуны со всего мира и болваны из министерства магии уже начеку и по любому поводу проверяют и перепроверяют удостоверения личности. Они же помешаны на безопасности – а то ведь муглы, не приведи небо, заметят! Уж лучше мы подождем.

Фрэнк оставил попытки прочистить ухо. Он явственно расслышал слова «министерство магии», «колдуны» и «муглы». Без сомнения, эти выражения что-то обозначают – это шифр. Фрэнк знал лишь два типа людей, употребляющих шифры, – стало быть, тут у нас либо шпионы, либо преступники. Фрэнк покрепче уперся в пол палкой и стал слушать еще внимательнее.

– Значит, ваша светлость, вы полны решимости? – тихонько спросил Червехвост.

– Разумеется, я полон решимости, Червехвост. – В ледяном голосе засквозила злоба.

Еле уловимая пауза – а затем Червехвост заговорил. Слова посыпались из него кувырком, точно он спешил высказаться прежде, чем потеряет кураж.

– Это можно сделать и без Гарри Поттера, милорд.

Снова пауза, длиннее.

– Без Гарри Поттера? – еле слышно выдохнул второй голос. – Понятно…

– Милорд, я говорю это не потому, что забочусь о мальчишке! – взвизгнул Червехвост. – Мальчишка для меня ничего не значит, совсем ничего! Но с другим колдуном или ведьмой – любым другим колдуном или ведьмой! – дело бы сладилось гораздо быстрее! Если бы вы согласились отпустить меня ненадолго – вы же знаете, я умею превосходно маскироваться, – я бы вернулся с подходящим человеком уже через пару дней…

– Я мог бы использовать другого колдуна, – тихо сказал второй голос, – это правда…

– Милорд, это ведь разумно, – в голосе Червехвоста слышалось огромное облегчение, – потому что достать Гарри Поттера так сложно, его так тщательно охраняют…

– И ты готов привести замену? Интересно… быть может, тебе, Червехвост, стало утомительно выкармливать меня? Быть может, твое предложение изменить первоначальный план не что иное, как попытка сбежать от меня?

– Милорд! Я вовсе не хочу покидать вас, у меня нет ни малейшего…

– Не смей мне лгать! – зашипел второй голос. – Я всегда знаю, когда ты лжешь, Червехвост! Ты жалеешь, что вернулся ко мне. Я тебе отвратителен. Я же вижу, как ты кривишься, когда смотришь на меня, вижу, как ты содрогаешься, прикасаясь ко мне…

– Нет! Моя преданность вашей светлости…

– Твоя преданность – от трусости. Ты пришел, потому что больше некуда было идти. Как я выживу без тебя, если меня необходимо кормить каждые несколько часов? Кто будет доить Нагини?

– Но вы так окрепли, милорд…

– Лжец, – выдохнул второй голос. – Я вовсе не окреп, а за несколько дней в одиночестве могу лишиться и того весьма сомнительного здоровья, которое обрел благодаря твоей неуклюжей заботе. Тихо!

Червехвост, безостановочно бормотавший что-то невразумительное, мгновенно умолк. Несколько секунд Фрэнк слышал только, как в камине потрескивает огонь. Затем второй человек снова зашептал – будто змея зашипела:

– У меня свои причины использовать мальчишку, как я тебе уже объяснял, и никто другой мне не подходит. Я ждал тринадцать лет. Подожду и еще несколько месяцев. Что касается его охраны, я уверен, мой план сработает. А от тебя, Червехвост, требуется лишь немного отваги – и ты найдешь ее в себе, если не хочешь познать всю полноту гнева Лорда Вольдеморта…

– Милорд, позвольте сказать! – в панике закричал Червехвост. – Все наше путешествие я снова и снова обдумывал ваш план – милорд, исчезновение Берты Джоркинс не останется незамеченным надолго, и если мы продолжим, если я наложу проклятие на…

– Если? – ужасным шепотом переспросил второй голос. – Если? Если ты будешь действовать по плану, Червехвост, в министерстве никогда не догадаются, что исчез кто-то еще. Ты все сделаешь тихо, без суеты; я лишь жалею, что не могу сам, но… в моем нынешнем положении… Ну полно, Червехвост! Осталось устранить всего одно препятствие – и путь к Гарри Поттеру свободен! Я не требую, чтобы ты работал в одиночку. Нет, к тому времени к нам присоединится мой верный слуга…

– Я ваш верный слуга, – сказал Червехвост с еле заметной обидой.

– Червехвост, мне нужен тот, у кого есть мозги, кто ни на минуту не дрогнул в своей преданности, а ты, к несчастью, моим требованиям не удовлетворяешь.

– Это я вас нашел, – обида Червехвоста проступила явственно, – я! И привел к вам Берту Джоркинс.

– Это правда, – отозвался второй, слегка развеселившись. – Проблеск гения, которого я, признаться, не ожидал от тебя, Червехвост, – хотя, если уж начистоту, ты ведь не сознавал, сколь полезна она окажется, правда?

– Я… я сразу подумал, что она может пригодиться, милорд…

– Лжец, – заявил второй человек, уже откровенно и жестоко веселясь. – При этом, не отрицаю, ее информация была бесценна! Без нее мой план попросту провалился бы. Ты будешь вознагражден, Червехвост. Я позволю тебе исполнить для меня чрезвычайно важное дело – многие из моих последователей охотно отдали бы за это правую руку…

– Н-н-неужели, милорд? Какое же?.. – Червехвост опять пришел в ужас.

– Ах, Червехвост, зачем портить сюрприз? Твой выход в самом конце спектакля… Но обещаю, тебе будет предоставлена честь внести столь же важную лепту, как и Берта Джоркинс.

– Вы… вы… – Червехвост вдруг охрип, словно у него совершенно пересохло во рту. – Вы… убьете… и меня тоже?

– Червехвост, Червехвост, – укорил ледяной голос, – ну зачем мне тебя убивать? Берту убить пришлось, после допроса от нее уже решительно не было проку. Да и в любом случае, представь, какие вопросы ей стали бы задавать, вернись она в министерство с известием, что на каникулах повстречала тебя. Псевдопокойным личностям не след встречаться с министерскими ведьмами в придорожных гостиницах…

Червехвост забормотал так тихо, что Фрэнк не расслышал, но второй человек расхохотался – и этот смех, ледяной, как и его голос, лишен был всякой радости.

– Модифицировать ее память? Но заклятия забвения так легко снимаются умелыми колдунами – что я сам доказал, когда ее допрашивал. Кроме того, было бы оскорблением ее памяти не использовать информацию, которую я извлек.

Фрэнк внезапно заметил, что рука, стиснувшая палку, стала скользкой от пота. Человек с ледяным голосом убил женщину. И говорит об этом без тени сожаления – ему весело. Он опасен – маньяк. И планирует новое убийство – мальчик, Гарри Поттер какой-то, в опасности…

Фрэнк знал, что делать. Вот сейчас-то ему прямая дорога в полицию. Он выберется из дома и направится в деревню, к телефонной будке… но ледяной голос зазвучал опять, и Фрэнк застыл на месте, ловя каждое слово.

– Еще только одно проклятие… мой верный слуга в «Хогварце»… и Гарри Поттер – мой! Решено. Больше никаких споров. Но тихо… кажется, я слышу Нагини…

Его голос переменился. Таких звуков Фрэнк никогда раньше не слыхивал; не переводя дыхания, человек шипел и брызгал слюной. Наверное, припадок, решил Фрэнк.

И вдруг сзади, в коридоре, что-то шевельнулось. Фрэнк обернулся – и от страха его парализовало.

По полу скользило нечто, и, когда оно оказалось в полосе света от камина, он в ужасе разглядел, что это гигантская змея – футов двенадцать по меньшей мере. Пораженный, онемевший, Фрэнк смотрел, как ее тело волнами прорезает в пыли широкую дугу и подползает все ближе, ближе… Что делать? Спрятаться можно только в комнате, где эти двое планируют убийство, но, если остаться здесь, змея, скорее всего, убьет его…

Не успел он ничего сообразить, как змея поравнялась с ним, а затем – непостижимо, просто чудо какое-то! – проползла мимо, влекомая шипением и фырканьем человека с ледяным голосом. Мгновение – и ее узорчатый, в ромбах, хвост исчез за дверью.

Фрэнка прошиб пот, рука с палкой задрожала. Из комнаты неслось шипение, и старика посетила странная, невозможная мысль… Этот человек умеет говорить по-змеиному.

Да что ж тут происходит? Больше всего на свете Фрэнк хотел очутиться в своей постели со своей грелкой. Только вот беда – ноги не двигаются. Пока он трясся и старался совладать с собой, ледяной голос вдруг вновь заговорил на нормальном английском языке.

– Нагини принесла интересное известие, Червехвост, – сказал он.

– В с-с-самом д-деле, м-милорд? – отозвался тот.

– В самом деле, – подтвердил голос. – По словам Нагини, за дверью стоит старый мугл и слушает наш разговор.

Фрэнк никак не успел бы спрятаться. Раздались шаги, и дверь в комнату распахнулась.

На пороге стоял низкорослый седеющий мужчина с острым носом и маленькими водянистыми глазками, и на лице его страх мешался с тревогой.

– Пригласи его войти, Червехвост. Что у тебя за воспитание?

Ледяной голос доносился из старинного кресла, повернутого к огню. Кто говорит, Фрэнк не видел. Но видел, что на полусгнившем коврике у камина свернулась змея – жуткая пародия на комнатную собачку.

Червехвост поманил Фрэнка в комнату. Несмотря на потрясение, старик посильнее ухватился за палку и, прихрамывая, переступил порог.

Камин был единственным источником света в комнате; он отбрасывал на стены длинные паукообразные тени. Фрэнк смотрел на задник кресла; человек, сидевший в нем, видимо, был еще меньше, чем его слуга, – даже макушка не показывается.

– Ты все слышал, мугл? – прозвучал ледяной голос.

– Как это вы меня назвали? – спросил Фрэнк с вызовом. Теперь, когда пришло время действовать, он расхрабрился; вот и на войне всегда так бывало.

– Я назвал тебя муглом, – невозмутимо объяснил голос. – Это означает, что ты не колдун.

– Не знаю, что еще за «колдун» такой, – голос Фрэнка окреп, – знаю только, что наслушался довольно и полиция вами заинтересуется, уж будьте уверены. Вы совершили убийство и затеваете новое! И вот еще что, – добавил он по наитию, – моя жена знает, что я здесь, и если я не вернусь…

– У тебя нет никакой жены, – очень спокойно оборвал голос. – Никто не знает, где ты. Ты никому не говорил, что идешь сюда. Бесполезно лгать Лорду Вольдеморту, ибо он видит… он все видит…

– Ах вот как? – выпалил Фрэнк. – Лорд, стало быть? Ну и манеры же у вас, дорогой лорд. Повернулись бы лицом, как подобает человеку!

– Но я не человек, мугл, – еле слышный за потрескиванием поленьев, молвил голос. – Я гораздо, гораздо больше, чем просто человек… Однако… почему бы и нет? Я покажу тебе свое лицо… Червехвост, будь любезен, разверни кресло.

Слуга заскулил.

– Ты слышал меня, Червехвост.

Медленно-медленно, гадливо сморщившись, будто готов на что угодно, лишь бы не приближаться к своему господину и коврику со змеей, человечек подошел и начал разворачивать кресло. Змея подняла отвратительную треугольную голову и легонько зашипела, когда ножки кресла задели коврик.

И вот кресло повернулось к Фрэнку, и он увидел, чт там. Палка со стуком упала на пол. Фрэнк распахнул рот и завопил. Он вопил так громко, что не услышал тех слов, которые, подняв палочку, произнес сидевший в кресле. Ослепительно полыхнуло зеленым, что-то просвистело в воздухе, и Фрэнк Брайс упал как подкошенный. Он умер, еще не коснувшись пола.

В двухстах милях от особняка мальчик по имени Гарри Поттер вздрогнул и проснулся.

Глава вторая

Шрам

Гарри лежал на спине и дышал тяжело, как после длительной пробежки. Он проснулся от очень яркого сна, прижимая к лицу ладони. На лбу под пальцами адской болью полыхал старый шрам, будто в кожу только что вдавили раскаленную проволоку.

Он сел, не отнимая одной руки от шрама, а другой нашаривая в темноте очки на тумбочке. Надел их, и прояснилась комната, тускло освещенная рассеянным оранжевым светом уличного фонаря за занавесками.

Гарри осторожно ощупал шрам. Все еще больно. Он включил лампу, вылез из постели, подошел к шкафу и открыл. Из зеркала на дверце недоуменно глядел худенький мальчик лет четырнадцати, со встрепанными черными волосами и блестящими зелеными глазами. Гарри внимательно посмотрел на свой лоб. Шрам, в форме зигзага молнии, выглядел как обычно, но сильно саднил.

Гарри попытался вспомнить сон. Все казалось таким реальным… двое знакомых людей и один незнакомый… хмурясь, он напряженно думал, припоминая…

В голове всплыла картинка: полутемная комната… змея на коврике у камина… человечек по имени Питер, по прозвищу Червехвост… пронзительный ледяной голос… голос Лорда Вольдеморта. При одной мысли о нем в живот как будто проскользнул кубик льда…

Гарри крепко зажмурился и постарался вспомнить, как выглядел Вольдеморт, но не смог… помнил только, что, едва кресло повернулось, накатил смертельный ужас и он мгновенно проснулся… Или его разбудила боль во лбу?

И что это был за старик? Там точно был какой-то старик; Гарри видел, как он упал на пол. В голове все перемешалось; мальчик закрыл лицо руками, чтобы не видеть комнаты и удержать воспоминание, – но нет, это все равно что пытаться удержать воду в ладонях; чем сильнее он цеплялся за сон, тем быстрее сон ускользал… Вольдеморт и Червехвост говорили, что убили кого-то, но Гарри никак не мог вспомнить имени… и они собирались убить кого-то еще… его самого!

Гарри убрал руки от лица, открыл глаза и оглядел комнату, словно ожидал увидеть что-то необычное. И правду сказать, необычных вещей тут хватало. В изножье кровати открытый деревянный сундук, внутри котел, метла, черные колдовские мантии и разнообразные книги заклинаний. На письменном столе большая пустая клетка, где обычно восседает полярная сова Хедвига, а вокруг клетки сплошь пергаментные свитки. На полу у кровати открытая книга; вечером Гарри читал ее, пока не заснул. Люди на иллюстрациях двигались. Мужчины в ярко-оранжевых мантиях гоняли на метлах, то появляясь, то исчезая из поля зрения, и перебрасывались красным мячом.

Гарри поднял книжку с пола, проследил, как один колдун забил весьма впечатляющий гол в кольцо на шесте пятидесятифутовой высоты. И захлопнул книгу. Сейчас даже квидиш – по мнению Гарри, лучшая игра на свете – не мог отвлечь его от тяжелых мыслей. Он отложил «Полеты с “Пушками”» на тумбочку, подошел к окну и раздвинул занавески.

Бирючинная улица выглядела так, как и подобает почтенной пригородной улице в субботу перед рассветом. Все окна зашторены. И, насколько можно различить в темноте, нигде ни единого живого существа, дае кошки.

И все же… все же… Гарри в тревоге вернулся к кровати, сел и снова провел пальцем по шраму. Его беспокоила вовсе не боль; он был привычен и к боли, и к травмам. Однажды он вообще лишился костей в правой руке и провел кошмарную ночь, дожидаясь, пока они отрастут заново. Вскоре ту же самую руку насквозь пронзил ядовитый змеиный зуб длиной в фут. Не далее как в прошлом году Гарри, летая на метле, упал с высоты в пятьдесят футов. Короче говоря, наистраннейшие несчастные случаи и увечья – обычное дело для Гарри; в сущности, они неизбежны, если ты учишься в «Хогварце», школе колдовства и ведьминских искусств, и вдобавок обладаешь талантом вляпываться в истории.

Беспокоило его другое. В прошлый раз шрам болел, когда Вольдеморт был рядом… но его же нет… невозможно и представить себе, чтобы он рыскал ночью по Бирючинной улице, это абсурд…

Гарри напряженно вслушался в ночную тишину. Ожидал ли он скрипа ступеней, шороха плаща? Внезапно он вздрогнул – но это всего лишь мощно всхрапнул за стенкой двоюродный брат Дудли.

Гарри внутренне встряхнулся; ну что за глупости; в доме никого, кроме дяди Вернона, тети Петунии и Дудли, и все они спят, и ничего плохого и страшного им не снится.

Надо сказать, именно в таком виде – спящими – Дурслеи устраивали Гарри более всего; когда они бодрствовали, радости от них было мало. Дядя Вернон, тетя Петуния и Дудли, единственные родственники Гарри, были муглами (неколдунами), презирали и ненавидели колдовство во всех его проявлениях, и в доме у них Гарри чувствовал себя какой-то плесенью. Последние три года, объясняя длительное отсутствие племянника, Дурслеи говорили соседям, что он воспитывается в заведении св. Грубуса – интернате строгого режима для неисправимых преступников. Дяде и тете было прекрасно известно, что несовершеннолетним колдунам воспрещается заниматься магией вне стен «Хогварца», и все же именно Гарри они винили во всех происшествиях, что случались в доме. Нелепа сама мысль о том, чтобы довериться родственникам и вообще рассказать им хоть что-нибудь о жизни в колдовском мире. Вот и сейчас: пойти к ним, когда они проснутся, и пожаловаться на боль во лбу, на беспокойство из-за Вольдеморта? Да это просто смешно!

Тем не менее изначально Гарри оказался у Дурслеев именно из-за Вольдеморта. Если бы не Вольдеморт, у Гарри не было бы шрама. Если бы не Вольдеморт, у него были бы родители…

Гарри был всего годик, когда однажды ночью Вольдеморт – самый могущественный черный маг столетия, колдун, одиннадцать предшествующих лет набиравший силу, – явился к ним в дом и убил его родителей. Потом Вольдеморт обратил свою волшебную палочку на Гарри и произнес слова, которые смели с его пути к власти многих и многих взрослых колдунов и ведьм, – но проклятие чудесным образом не сработало. Вместо того чтобы прикончить малыша, оно рикошетом ударило по Вольдеморту. Гарри отделался небольшим шрамом в форме зигзага молнии, а Вольдеморт превратился в жалкую тварь. Лишившись колдовской силы, почти лишившись самой жизни, Вольдеморт исчез; кошмар, что так долго нависал над тайным колдовским сообществом, рассеялся, приспешники Вольдеморта разбежались, а Гарри Поттер сделался знаменит.

Когда в свой одиннадцатый день рождения Гарри узнал, что он колдун, это явилось для него изрядным потрясением; но то, что в скрытом от посторонних глаз колдовском мире каждый ребенок знает его имя, добило его окончательно. В «Хогварце», куда бы он ни пошел, вслед ему поворачивались головы и несся взволнованный шепоток – с таким не сразу освоишься. Теперь-то он привык, как-никак осенью идет уже в четвертый класс. Гарри с нетерпением считал дни, отделяющие его от возвращения в любимый замок.

Но до первого сентября оставалось целых две недели. Гарри вновь безнадежно обвел глазами комнату, и его взгляд задержался на открытках, присланных двумя лучшими друзьями в конце июля ему на день рождения. Что бы сказали они, если б он написал им про шрам?

Моментально в голове зазвенел встревоженный голос Гермионы Грейнджер:

«Шрам болит? Гарри, это очень серьезно… Срочно напиши профессору Думбльдору! А я пойду посмотрю “Справочник распространенных колдовских заболеваний и недугов”… Может, там есть что-нибудь про шрамы от проклятий…»

Да, именно это и посоветовала бы Гермиона: обращайся прямиком к директору «Хогварца», а пока суд да дело, загляни в книгу. Гарри уставился в окно, в чернильно-синие небеса. Он сильно сомневался, что книга поможет. Насколько ему известно, он единственный человек на земле, переживший такое проклятие, а следовательно, вряд ли его симптомы описаны в «Справочнике». Что же касается директора, Гарри понятия не имел, где Думбльдор проводит лето. Он отвлекся на минуту, вообразив, как Думбльдор – с длинной серебристой бородой, в полном колдовском облачении и островерхой шляпе – лежит на пляже и втирает лосьон для загара в крючковатый нос. Разумеется, где бы Думбльдор ни находился, Хедвига непременно его отыщет; сова еще ни разу не сплоховала при доставке писем, даже без адреса. Только вот что написать?

«Уважаемый профессор Думбльдор! Извините, что беспокою, но сегодня ночью у меня болел шрам. Искренне Ваш, Гарри Поттер».

Даже в воображении – глупость страшная.

Тогда он попытался представить реакцию своего друга Рона Уизли. Сразу же перед внутренним взором всплыла длинноносая, веснушчатая физиономия с удивленно вытаращенными глазами.

«Шрам болит? Но… ведь Сам-Знаешь-Кого не может быть рядом, правда? В смысле… ну, ты бы ведь почувствовал, да? И он бы опять постарался тебя кокнуть, разве нет? И вообще, Гарри, я не знаю, может, шрамы от проклятий всегда немножечко зудят… Спрошу у папы…»

Мистер Уизли, высококвалифицированный колдун, работал в министерстве магии, в отделе неправомочного использования мугл-артефактов, но, по сведениям Гарри, не был специалистом по проклятиям. Да и в любом случае Гарри претила мысль, что вся семья Уизли узнает, какую панику Гарри поднял из-за минутной боли во лбу. Миссис Уизли засуетится похуже Гермионы, а шестнадцатилетние братья-близнецы Рона, Фред с Джорджем чего доброго решат, что Гарри сдрейфил. Он обожал семейство Уизли; он очень надеялся, что они, может, вскоре пригласят его к себе (Рон же обмолвился про чемпионат мира по квидишу), и ему совсем не хотелось, чтобы пребывание в гостях омрачалось тревожными расспросами про шрам.

Гарри потер лоб костяшками. На самом деле ему хотелось (и почти стыдно было признаться в этом даже себе) кого-то… ну, вроде родителя: взрослого колдуна, у кого можно, не чувствуя себя дураком, спросить совета и кто небезразличен к тебе и разбирается в черной магии…

И тут до него дошло. Так просто и так очевидно – непонятно, как он сразу не додумался, – Сириус!

Гарри вскочил с кровати и кинулся за стол; подтащил пергамент, окунул орлиное перо в чернила, написал: «Дорогой Сириус!» – и задумался, как бы получше облечь в слова свою тревогу, между тем удивляясь, почему он с самого начала не вспомнил о Сириусе. Хотя, если разобраться, тут нет ничего удивительного – о том, что Сириус его крестный, Гарри узнал всего два месяца назад.

До этого Сириус отсутствовал в жизни крестника по вполне объяснимой причине: сидел в Азкабане, страшной колдовской тюрьме, охраняемой жуткими существами – дементорами. После побега Сириуса эти незрячие душесосущие демоны явились за ним в «Хогварц». А ведь Сириус был невиновен – его осудили за убийства, совершенные приспешником Вольдеморта Червехвостом, которого практически все считали погибшим. Гарри, Рон и Гермиона знали правду; в прошлом году они столкнулись с Червехвостом лицом к лицу, но их рассказу тогда поверил лишь Думбльдор.

В продолжение одного-единственного восхитительного часа Гарри думал, что наконец-то уедет от Дурслеев, – Сириус предложил жить с ним, как только с него снимут обвинения. Но счастливая возможность ускользнула – Червехвост удрал раньше, чем его успели сдать представителям министерства магии, и Сириусу пришлось спасаться бегством. Гарри помог ему, Сириус улетел на гиппогрифе по кличке Конькур и с тех пор скрывался. Все лето Гарри преследовал образ дома, который мог бы у него быть, не убеги тогда Червехвост. Было вдвойне трудно вернуться к Дурслеям, зная, что, если бы не трагическая случайность, он бы избавился от них навсегда.

Но Сириус очень помогал крестнику даже заочно. Благодаря Сириусу Гарри теперь держал школьные принадлежности у себя в комнате. Раньше Дурслеи такого не позволяли; их страх перед колдовскими способностями Гарри и извечное стремление портить ему жизнь заставляли их запирать сундук со школьными вещами в чулане под лестницей. Однако их отношение переменилось, стоило им узнать, что крестный отец у Гарри – маньяк-убийца, а что Сириус невиновен, Гарри упомянуть «забыл».

С возвращения на Бирючинную улицу Гарри получил от Сириуса два письма. Оба доставили не совы (как принято в колдовском мире), а большие, яркие тропические птицы. Хедвига относилась к вторжениям этих броских созданий неодобрительно и с огромной неохотой подпускала их к своей поилке перед обратной дорогой. А вот Гарри они нравились – глядя на них, он воображал пальмы и белый песок и надеялся, что Сириус, где бы ни находился (в письмах он об этом умалчивал, на случай если те попадут в чужие руки), наслаждается жизнью. Гарри как-то не верилось, что дементоры долго протянули бы под жарким солнцем; может, поэтому Сириус и отправился на юг? Его письма, надежно спрятанные под чрезвычайно удобной неприбитой половицей у Гарри под кроватью, были веселы, и в обоих он призывал обращаться к нему в случае необходимости. Что ж, вот она, необходимость…

Свет настольной лампы как будто потускнел – наступил холодно-серый предрассветный час. Затем, позолотив стены, взошло солнце, из спальни дяди Вернона и тети Петунии послышались первые шорохи, а Гарри сбросил со стола скомканные листы пергамента и перечитал законченное письмо:

Дорогой Сириус!

Спасибо за письмо, эта птица была такая громадная, что с трудом пролезла в окно.

У нас тут все как обычно. С диетой у Дудли не очень. Тетя обнаружила, что он таскает к себе в комнату пончики. Ему пригрозили, что урежут карманные деньги, если так будет продолжаться, он разозлился и выкинул в окно «Плейстейшн», такой как бы компьютер с игрушками. Но это Дудли сильно сглупил, теперь он даже не может поиграть в свой любимый «Мегамордобой-3», и ему не на что отвлечься.

У меня, спасибо тебе, все хорошо: Дурслеи боятся, как бы ты не объявился и не превратил их по моей просьбе в летучих мышей.

Вот только ночью случилась странная вещь. У меня опять разболелся шрам. Последний раз это было, когда Вольдеморт проник в «Хогварц». Но вряд ли же он где-то рядом, правда? Ты не слышал, может, шрамы от проклятий и много лет спустя болят?

Я пошлю это письмо с Хедвигой, когда она вернется, она сейчас улетела поохотиться. Передавай от меня привет Конькуру.

Гарри

Да, подумал Гарри, вроде нормально. Не стоит описывать сон, а то получится, как будто он слишком испугался. Он скатал пергамент и отложил в сторону, чтобы сразу отдать Хедвиге, как только она прилетит. Потом встал, потянулся, снова открыл шкаф. И, не глядя в зеркало, стал одеваться к завтраку.

Глава третья

Приглашение

В кухне Дурслеи уже собрались за столом. Когда Гарри вошел, а затем сел, на него не обратили внимания. Громадное красное лицо дяди Вернона скрывалось за утренней «Дейли мейл». Тетя Петуния, поджав губы – лошадиных зубов не видно, – делила грейпфрут на четыре части.

Дудли злился и дулся. Казалось, он занимает гораздо больше места, чем обычно, – а это кое-что, да значило, поскольку обычно он занимал одну сторону большого квадратного стола от угла до угла. С боязливым: «Вот, нашему Дюдюшечке» тетя Петуния положила ему на тарелку четвертинку грейпфрута без сахара. Дудли гневно воззрился на нее. С тех пор как он привез из школы свой табель, жизнь обходилась с ним чересчур сурово.

Нет, плохим оценкам дядя Вернон и тетя Петуния, как всегда, нашли оправдание; тетя Петуния считала, что Дудли очень одаренный мальчик и учителя просто не способны его понять, а дядя Вернон твердил, что ему вообще не нужен в доме зубрила и маменькин сынок. Они также умудрились деликатно обойти обвинения в хулиганстве и жестокости. «Дудли, конечно, активный ребенок, но он и мухи не обидит!» – сквозь слезы заявила тетя Петуния.

Однако в конце табеля рукой школьной медсестры в очень тактичных выражениях было приписано такое, против чего ни дядя, ни тетя возразить не могли. Сколько бы ни причитала тетя Петуния, что у ее сына крупная кость, что его вес – это детский жирок и что растущему организму требуется хорошее питание, факт оставался фактом: на школьном складе не было бриджей такого размера. Школьная медсестра обратила внимание на то, чего глаза тети Петунии – так зорко замечавшие отпечатки пальцев на сверкающих чистотой стенах и приходы-уходы соседей – попросту не желали видеть: Дудли не только не нуждался в дополнительном питании, но давно уже приобрел габариты молодого кита-убийцы.

Итак, после многочисленных скандалов и споров, сотрясавших пол комнаты Гарри, после обильных потоков слез, пролитых тетей Петунией, в доме ввели новый режим. Листок с диетой, рекомендованной школьной медсестрой «Смылтингса», прикрепили к дверце холодильника, а сам холодильник полностью очистили от всего, что так любил Дудли, – от газировки и пирожных, шоколадок и бургеров – и наполнили овощами, фруктами, одним словом, тем, что дядя Вернон называл «силосом». А чтобы Дудли было не так обидно, тетя Петуния решила: пусть диеты придерживается вся семья. Сейчас тетя передала Гарри четвертинку грейпфрута – гораздо меньше, чем четвертинка Дудли. Видимо, тетя Петуния считала, что для поддержания у сына боевого духа нужно, чтобы он, по крайней мере, получал больше еды, чем Гарри.

Но тетя Петуния не знала, что припрятано у Гарри наверху под половицей. Она понятия не имела, что Гарри вовсе не придерживается диеты. Едва почуяв, что ему предстоит пережить лето на сырой морковке, он разослал друзьям письма с мольбой о помощи, и те проявили редкостную отзывчивость. От Гермионы Хедвига вернулась с огромной коробкой не содержащих сахара батончиков (родители Гермионы были зубными врачами). Огрид, лесник «Хогварца», откликнулся целым мешком печенья собственного изготовления (к печенью Гарри не прикоснулся: ему слишком хорошо были известны кулинарные способности Огрида). Миссис Уизли прислала Эррола, семейного филина, с громадным кексом и многочисленными пирожными. Бедняга Эррол, который был очень стар и слаб, целых пять дней приходил в себя после трудного путешествия. Потом на день рождения (который Дурслеи полностью проигнорировали) Гарри получил четыре великолепных именинных пирога, по одному от Рона, Гермионы, Огрида и Сириуса. Два у него еще осталось, и поэтому, предвкушая настоящий завтрак у себя в комнате, Гарри послушно приступил к грейпфруту.

Неодобрительно фыркнув, дядя Вернон отложил газету и посмотрел в собственную тарелку.

– И это все? – ворчливо обратился он к тете Петунии.

Тетя Петуния метнула на него свирепый взгляд и выразительно указала подбородком на Дудли. Тот, покончив со своим грейпфрутом, поросячьими глазками кисло косился в тарелку Гарри.

Дядя Вернон издал глубокий вздох, отчего зашевелились его густые кустистые усы, и взялся за ложку.

Раздался звонок в дверь. Дядя Вернон тяжело поднялся и направился в прихожую. С быстротой молнии, пока мать возилась с чайником, Дудли украл у отца грейпфрут.

Гарри услышал разговор в прихожей, чей-то смех и резкий ответ дяди. Затем дверь захлопнулась, и донесся звук разрываемой бумаги.

Тетя Петуния поставила чайник на стол и с любопытством обернулась. Ей не пришлось долго ждать, чтобы узнать, чем это занят ее муж; не прошло и минуты, как он вернулся. Вид у него был разъяренный.

– Ты! – рявкнул он Гарри. – В гостиную. Быстро!

Изумленный, гадая, в чем же таком опять провинился, Гарри встал и проследовал за дядей в соседнюю комнату. Дядя Вернон с грохотом захлопнул дверь.

– Ну. – Он протопал к камину и повернулся к Гарри, будто собираясь объявить, что тот арестован. – Ну.

Гарри ужасно хотелось ответить: «Баранки гну», но вряд ли стоило так сурово испытывать дядино терпение с утра пораньше; дядя и без того на пределе из-за недокорма. Поэтому Гарри ограничился невинно-удивленной гримасой.

– Вот что сейчас принесли, – дядя Вернон помахал листком лиловой почтовой бумаги. – Письмо. Про тебя.

Гарри совсем растерялся. Кто бы из его знакомых стал писать про него дяде Вернону? И вдобавок посылать письма по почте?

Дядя Вернон некоторое время прожигал Гар ри глазами, а затем уставился на письмо и зачитал вслух:

Уважаемые мистер и миссис Дурслей!

Мы с вами друг другу не представлены, но я не сомневаюсь, что вы много слышали от Гарри о моем сыне Роне.

Возможно, Гарри говорил вам, что в следующий понедельник вечером состоится финальная игра чемпионата мира по квидишу. Моему мужу Артуру благодаря связям в департаменте по колдовским играм и спорту удалось достать билеты на лучшие места.

Я очень надеюсь, что вы позволите нам взять с собой Гарри на матч, поскольку такая возможность выпадает буквально раз в жизни, игры на кубок не проводились в Англии вот уже тридцать лет и достать билеты практически невозможно. Мы, разумеется, будем счастливы, если Гарри погостит у нас до конца каникул, и проводим его на поезд в школу.

Будем признательны, если Гарри пришлет ответ как можно скорее нормальным способом, нам не доставляют мугловую почту, и я не уверена, что почтальон вообще знает, как нас найти.

Ждем Гарри с нетерпением.

Искренне Ваша,Молли Уизли

P.S. Надеюсь, я наклеила достаточно марок.

Дядя Вернон дочитал, сунул руку в нагрудный карман и вытащил оттуда кое-что еще.

– Взгляни, – пробурчал он.

Он протянул конверт, в котором прибыло письмо миссис Уизли, и Гарри с трудом удержался от хохота. Конверт был усеян марками сплошь, за исключением одного квадратного дюйма на лицевой стороне, куда миссис Уизли микроскопическим почерком вписала адрес Дурслеев.

– То есть марок она наклеила достаточно, – сказал Гарри таким тоном, будто подобную ошибку мог совершить всякий.

Дядя сверкнул глазами.

– Почтальон обратил внимание, – процедил он сквозь зубы. – И очень интересовался, откуда могло прийти такое письмо. Потому он и позвонил в дверь. Он, видите ли, подумал, что это забавно.

Гарри промолчал. Кому другому, возможно, показалось бы странным, что дядя Вернон поднимает такой шум из-за чрезмерного количества марок, но Гарри жил с Дурслеями давно и знал, что их ужасает все, хоть на йоту выходящее за рамки обыкновенного. А больше всего на свете они боялись, как бы кто не пронюхал, что они имеют отношение (пусть и очень отдаленное) к миссис Уизли и ей подобным.

Дядя Вернон сверлил племянника глазами, а Гарри старался сохранять нейтральное выражение. Если сейчас повести себя правильно и не сглупить, его ждет настоящий подарок, мечта всей жизни! Он подождал, пока дядя Вернон что-нибудь скажет, но тот только стоял и таращился. Гарри решился нарушить молчание.

– Так что… мне можно поехать? – спросил он.

Еле заметный спазм исказил большое багровое лицо. Усы ощетинились. Гарри точно знал, что происходит за этими усами: отчаянное сражение, конфликт между двумя главными инстинктами дяди Вернона. Разрешить поехать – значит, доставить Гарри удовольствие, а против этого дядя боролся целых тринадцать лет. С другой стороны, разрешить Гарри уехать к Уизли на весь остаток каникул – значит, избавиться от него на две недели раньше, чем предполагалось, а дядя ненавидел, когда Гарри дома. Он снова посмотрел на письмо миссис Уизли – видимо, тянул время и размышлял.

– Кто она? – спросил он, с отвращением взирая на подпись.

– Вы ее видели, – объяснил Гарри. – Мама Рона, моего друга, она встречала его с «Хог…». Cо школьного поезда.

Он чуть не сказал «Хогварц-экспресс», а это был верный способ разозлить дядю. Под крышей дома Дурслеев запрещалось упоминать название школы, где учится Гарри.

Дядя Вернон сморщился, будто вспомнил нечто ужасно противное.

– Такая толстуха? – выдавил он после долгого раздумья. – С рыжим выводком?

Гарри нахмурился. Со стороны дяди Вернона, пожалуй, немного слишком называть кого-то толстухой, когда его собственный сын Дудли наконец достиг того, к чему шел с трехлетнего возраста, и таки сделался поперек себя шире.

Дядя Вернон продолжал изучать письмо.

– Квидиш, – пробормотал он себе под нос. – Квидиш… что еще за ерунда?