Отдаю свое сердце миру Калетти Деб

7

Хотя сердце весит меньше, чем консервная банка супа, здоровое сердце перекачивает две тысячи галлонов крови каждый день.

Кухонный кран должен быть открыт до отказа в течение сорока пяти лет, чтобы слить объем воды, равный количеству крови, прокачанной сердцем за всю жизнь.

Если смотреть по-другому: в течение среднестатистической жизни сердце прокачивает около полутора миллиона баррелей[32] крови. Этого достаточно, чтобы наполнить двести железнодорожных цистерн.

Несмотря на всю эту силу и мощь, в теле единовременно находится только полтора галлона крови. Достаточно потерять всего два литра крови – одну бутылку диетической колы – и можно попрощаться с жизнью.

Аннабель обещала и матери, и дедушке Эду, что отдохнет несколько дней, дождется, пока заживут волдыри, и только после этого продолжит марафон.

Но на ней лежит проклятие Аньелли. Она – сладкоречивая лгунья.

Ее толкает вперед некая сила, не подчиняющаяся здравому смыслу. Сила, которую ничем не обосновать. Называйте это чувством вины, стыдом, жаждой искупления. Называйте это страхом или храбростью. Называйте это человеческим духом, который пытается взлететь.

Называйте это глупостью, учитывая состояние ее ног. И не забудьте назвать это глубочайшим желанием противостоять безнадежности.

Очень, очень трудно незаметно выскользнуть из фургона, когда на скамейке внизу спит дедушка. Это требует заблаговременного планирования. Сет Греггори назвал бы это умыслом. В данном случае планирование включает в себя записку, которую она написала дедушке Эду накануне вечером. Кроме того, она спит в одежде. Рюкзак она упаковала, пока дедушка Эд чистил зубы и полоскал рот «листерином» перед сном. Она запаслась энергетическими батончиками, фруктами и булочкой с ломтиками сыра, так что сможет и позавтракать, и пообедать.

Помимо плана требуется и немного удачи, но ей везет: на столе она замечает стакан со следами бургундского. Второй стакан вина, выпитый дедушкой Эдом перед сном. Видите? Все-таки он за нее переживает. Тем не менее он громко храпит. Открытый рот зияет как пещера.

Сбегая тайком, надо быть готовой и к другим отвратительным неудобствам: терпеть нечищеные зубы, справлять нужду на улице. И, хуже того, самой менять повязку, бросая старую на ступеньке у двери фургона. «Прости меня», – заранее говорит она. Это уже настолько заезженная фраза, что ее следует нанести татуировкой на запястье, а может, и на сердце. Она наматывает столько бинтов, что кажется, будто на ногах снегоступы. Она будет ковылять всю дорогу, как мистер Джанкарло.

В ближайших три дня Аннабель предстоит близко познакомиться с тропой Железного коня. Она преодолеет сорок две из почти трехсот миль тропы. Если дедушка Эд не отречется от внучки после ее побега, они встретятся в национальном парке на реке Сноквалми в конце первого дня, у излучины реки Якима на второй день и на съезде с шоссе Кэбин-Крик-роуд за городком Истон на третий день. День, когда ей исполнится восемнадцать.

В своей прежней жизни эта тропа была действующей железной дорогой. Теперь она собирает вокруг себя самые заброшенные земли штата. Вряд ли Аннабель встретит здесь много людей, только койотов и сосновых змей[33], а то и кого пострашнее.

Этим утром, минуя железнодорожную станцию «Кедровый водопад», Аннабель бежит по приветливой тропинке из щебня, окаймленной деревьями в яркой зелени и желтизне распускающихся листьев. Мазь с антибиотиком, которой смазаны ступни, обладает хорошим болеутоляющим эффектом, так что о позавчерашнем пожаре в ногах напоминает лишь легкий зуд. Впрочем, обилие бинтов затрудняет бег. Она ослабила шнурки и растянула старые кроссовки, но все равно чувствует себя как зомби на троечку. Ее беспокоит новая боль в бедре. Она надеется, что это не начало синдрома мертвых ягодиц – тендинит[34] в заднице, – о чем предупреждал тренер Кван. Ей нужно обязательно включить в тренировки подъемы туловища и ног, чтобы укрепить брюшной пресс и ягодичные мышцы.

Ноги зомби, мертвая задница, загнанная душа – она разваливается по частям. И это только третий день ее марафона. Четвертый, если считать часы после побега из закусочной «Дикс». Сейчас он кажется таким далеким прошлым.

С трудом продвигаясь вперед, она постукивает подушечками больших пальцев по остальным пальцам рук. Она знает, какие еще боли и напасти, все потенциально катастрофические, терзают ее тело. Тревога заполняет грудь, как вода – тонущий корабль: врываясь в отсеки и медленно поднимаясь все выше. В то утро она читала описание маршрута и помнит, что ее ждет: черный как смоль железнодорожный туннель. Две с половиной мили кромешной темноты. После этого двенадцать миль, все в гору. Достаточное наказание? Никак нет. Даже с натяжкой.

«Не верь всему, что лезет тебе в голову», – учит Кэт. Или, может, так говорит доктор Манн, встречаясь с ней взглядом и улыбаясь, прежде чем надеть очки и назначить следующий сеанс.

Вот уж неподходящий момент для эсэмэски. Аннабель, даже не заглядывая в телефон, уверена, что это сообщение от негодующего дедушки Эда или от Джины, или даже от Малкольма с новостью о том, что GoFundMe поднялся со вчерашних 460 баксов. Но она здесь одна, если не считать Лоретты. Звуковой сигнал эсэмэски обнадеживает. Какая-никакая, а все-таки компания.

Это Джефф Грэм. Джефф – ее друг. Раньше они оба состояли в команде по кроссу. У него есть футболка с надписью «Как Джефф, но через “о”»[35], но с некоторых пор даже это уже не кажется смешным.

«Слышал о твоей затее. Это круто».

Как мило, а! Очень мило. Но текст эсэмэски – как удар под дых. Она чуть ли не сгибается пополам.

Аннабель останавливается. Кажется, впереди маячит высокая зияющая цементная арка туннеля. У нее с собой ни фонарика, ни налобного светильника. А время поджимает.

«Будь ты проклят, туннель. И ты, Джефф – как Джефф, но без “о”. Будь ты проклят, Хищник».

«Что есть, то есть», – подбадривает себя Аннабель.

Эта фраза обычно приносит ей утешение. Напоминает о том, что лучше принять правду, а не бороться с ней. Но сейчас эта присказка, скорее, выводит ее из себя. Иногда того, что есть, быть не должно. Категорически. Оно есть только в силу идиотских причин, восходящих к временам заблуждающихся поколений; протухших причин, которые никак не вяжутся с сегодняшним миром. Это есть случилось давным-давно, и его необходимо – немедленно, решительно, не теряя ни минуты – изменить.

Она не просто в бешенстве. Ее переполняет ярость при мысли о том, что можно протестовать, кричать и писать письма, но, несмотря ни на что, все остается как есть, и зло торжествует снова, снова и снова. Нет слов. Это немыслимо. Это карикатура. Это всеобщий позор.

Она стоит перед этим дурацким туннелем, и… вау… там темно.

– Я иду к тебе, туннель. Не ты приходишь за мной, – говорит она вслух. И подкрепляет угрозу самым грубым из всех жестов, которым научилась у дедушки Эда: агрессивно выставляя вперед указательные пальцы. Что в переводе означает: я надеру тебе задницу так, что ты долго не сможешь сидеть.

Она бежит. Ныряет в темноту. В туннеле высокий потолок и изогнутые стены, и он достаточно просторный, чтобы вместить товарняк, но пространство смыкается. Темно так, что не видно ни конца ни края. И холодно. Она дубеет под натиском сквозного ветра, разгуливающего по туннелю.

Аннабель дрожит. В этой холодной, кромешной тьме она забывает о боли в ногах, ягодицах и даже – на какое-то мгновение – в сердце. Если она услышит или почувствует летучую мышь, у нее случится сердечный приступ. Что-то мокрое плюхается на плечо, а потом и на щеку. Капает сильнее. Она ускоряет бег.

Топот ее ног разносится эхом. Мурашки бегут по рукам. Поначалу ей кажется, будто она что-то слышит, но вот она уже уверена в этом, потому что на нее что-то надвигается. Это яркий свет, он все ближе, он разрастается. На мгновение она видит каменные стены, прежде чем ее ослепляет свет налобного фонаря. Это просто велосипедист. «О, привет», – радостно и несколько удивленно бросает он и исчезает. Снова непроглядная темень.

Две с половиной мили в полной темноте – долгий путь. Впрочем, она заходила гораздо дальше в местах куда более темных, чем этот туннель.

Джефф Грэм.

В тот вечер она звонит в дверь его дома. Он открывает. Ухмыляется.

– Ого, чипсы! Спасибо. – Он радостно хватает пакет. – Больше никто ничего не принес. Лузеры. – Слышна музыка…

Но нет, до этого.

Задолго до этого.

Джефф Грэм у своей машины на парковке у школы Рузвельта. С ним Тревор Джексон и Зандер Хан. Зандер по-приятельски толкает Джеффа, и Джефф отпихивает его в ответ. Они смеются. Громко разговаривают. Аннабель томится у старенькой «тойоты» Джины в ожидании Кэт. На прошлой неделе команда Рузвельта проиграла школе Баллард в окружном чемпионате, так что сезон по кросс-кантри закрыт. Аннабель возвращается к своему обычному графику работы и волонтерства и сейчас собирается подвезти Кэт до дома. Кэт всегда опаздывает, что бесит, и пока это самая большая проблема в жизни Аннабель. Кэт лучше поторопиться. Аннабель нужно успеть заехать домой и переодеться для работы.

На дворе поздняя осень. Деревья возле школы – еще совсем недавно с огненно-красными, оранжевыми и желтыми кронами – теряют последние листья. Несколько листиков медленно кружат, пока она ждет. В воздухе разливается дымный запах конца октября. Осень всегда пахнет костром.

Она не может не заметить его, когда он идет в ее сторону. Хищник. Просто он очень высокий. Аннабель чувствует, что смущается, но не знает, почему. После класса «микс медиа» он не разговаривал с ней два дня, а потом и вовсе отсутствовал на занятиях, и вот сейчас он здесь. Она задается вопросом, что происходит. Он усмехается, как будто что-то замышляет. Это заставляет ее нервничать. Но и вызывает любопытство.

– Привет, – выкрикивает он.

Джефф вскидывает голову. Она замечает это довольно отчетливо: как Джефф перестает шутить, смеяться и толкаться. Как он наблюдает за Хищником, когда тот попадается ему на глаза.

В руке у Хищника розовый конверт. Открытка. Для нее. Смущение нарастает.

Она чувствует… сама не знает, что. Легкий укол сожаления. Она затеяла какую-то игру, и теперь придется расхлебывать. «Ты можешь улыбнуться мальчишке, а он подумает, что ты в него влюблена», – предупреждала Джина еще в шестом классе, после инцидента с Джорджи Закарро. Это означало: твоя задача – держать ребят в узде. Первая мысль, которая приходит в голову при виде розового конверта: она злоупотребила своей кроткой девичьей властью. Безрассудно орудовала ею, обрушивала на беззащитных и уязвимых, не думая о последствиях. Обидно, что временами ей как раз не хватает этой власти, а когда не нужно – ее слишком много.

– Это тебе, – говорит Хищник. И то, что за этим следует, повергает ее в смятение. Она и без того сама не своя, но просто шалеет, когда он почтительно склоняет голову. Ни Джефф Грэм, ни Тревор Джексон, ни Зандер Хан никогда такого не сделали бы, потому что знают, насколько странно это выглядит. Нет нужды говорить, что Тревор и Зандер теперь тоже таращатся в ее сторону. Они хорошие ребята, так что в их поведении нет ничего угрожающего или издевательского, просто все это настолько необычно, что их распирает любопытство.

– Вау, – вырывается у нее. – Спасибо.

Она не знает, что делать, но он, кажется, ждет, поэтому она открывает конверт. На лицевой стороне открытки ваза с цветами, роняющими лепестки на столешницу и пол. На обороте витиеватая надпись: «Естественная небрежность красивее идеальной картинки».

Он ждет.

Она слегка ошеломлена, потому что он, кажется, разгадал что-то в ней, настоящей. Он видит не только притворщицу, которой она чаще всего себя ощущает, пытаясь быть такой безупречной, совершенной, неповторимой. По крайней мере, он замечает в ней что-то из ее истинной сущности, чего не дано даже Уиллу. Тем не менее многозначительное послание и открытка – это перебор. Особенно для школьной парковки с гудящими клаксонами, смехом и автобусами, ожидающими у обочины.

– На днях, твоя рубашка…

Она и забыла совсем. Теперь кое-что проясняется, и это дает ей возможность правильно среагировать. Какое облегчение. Она посмеивается.

– Вау, спасибо.

– Не за что.

На его лице вспыхивает бешеный румянец.

– Это очень мило, правда, – говорит она. Кэт лучше бы поторопиться.

– Ладно, мне нужно идти. Мой автобус.

– Еще раз спасибо, – говорит Аннабель. – Это действительно мило, – повторяет она.

– Увидимся.

– Увидимся.

Он бросается ко второму автобусу, одним прыжком преодолевая ступеньки. Автобусы отъезжают. Тревор садится в машину к Джеффу, и тот выруливает со стоянки. Зандер бежит в сторону своего дома. Аннабель прячет открытку в тетрадь.

Когда Кэт наконец появляется, Аннабель не рассказывает ей о том, что произошло. Однако в тот же вечер рыскает по Интернету в поисках информации о Хищнике. Что она ожидает найти? Без понятия. В соцсетях только фотографии Хищника и его друзей из прежней школы в Вермонте. На одной из них ребята в бейсболках, надетых козырьком назад, дурачатся, развалившись на партах; на другой – группа детей в треуголках а-ля «Американская революция» позирует на лужайке. Здесь же неловкое семейное фото, резвящаяся в снегу кошка, он и его отец в тире с ружьями наизготовку. Есть крупный план торжественного завтрака. Он и его мама, оба нарядные, стоят у дверей шикарного отеля. Она ему по плечо, но у нее такие же лохматые волосы.

Аннабель не должна судить, ничего о нем не зная. Так что же ей известно? Он стеснительный – немудрено, ведь он новенький в их школе. Он кажется милым. Единственная открытка, которую подарил ей Уилл, была на День святого Валентина. На ней бигль держал в зубах коробку конфет и признавался: «Ты мой любимый поставщик лакомств».

Наверное, надо отблагодарить Хищника за такую любезность. Хотя бы расспросить его о том, кто он и что. Она должна, по крайней мере, проявить дружелюбие.

Но это не мешает ей выбросить открытку в мусорную корзину у себя в комнате. И запихнуть поглубже. Так, чтобы с глаз долой. Открытка портит ей настроение. В конце концов она выносит мусорную корзину на помойку.

– Из кухни тоже захвати мусор, – кричит ей вслед Джина.

В темном туннеле Аннабель едва дышит. Помимо летучих мышей и капель воды ей мерещатся всякие твари под ногами, готовые запрыгнуть на щиколотки. Она воображает затаившегося у стены незнакомца, который схватит ее, когда она побежит мимо. Он там и вон там, и еще дальше – тянется к ней руками. Она шарахается в сторону. Прибавляет шагу, потому что спиной чувствует другого преследователя. Он где-то там, сзади, но приближается. Он набирает скорость. Ей надо поторопиться.

Опасности подстерегают повсюду: сверху, снизу, со всех сторон. Темнота шевелит своими мерзкими пальцами и пытается ее сцапать.

Когда впереди мелькает крошечный проблеск света – неужели? – она испытывает облегчение, но лишь отчасти. Она почти уверена, что слышит мужские шаги за спиной.

Круг света растет. Он сияет как новый день. После долгой пытки темнотой она ныряет в эти блаженные объятия, пробегает еще милю или около того, уносясь подальше от злосчастного туннеля, и, когда он скрывается из виду, замедляет шаг и останавливается.

Она упирается ладонями в колени. Тяжело дышит. Жадно глотает воду. Она хочет чувствовать себя победителем, как будто сразилась один на один с этим чертовым туннелем и одержала верх. В конце концов она на солнце, и мрачное подземелье позади. Но где-то там, в глубине души, кто-то или что-то продолжает ее преследовать. Совсем не обязательно, что это происходило в туннеле. Она не слышит чужих шагов, и никто не дышит ей в затылок, но она знает, что он все еще в засаде.

Это чувство не покидает ее – то разгораясь, то затухая. Она выжила в аду, а те, кому удается уцелеть в таких передрягах, хорошо знают, что в следующий раз чудесного спасения может и не случиться.

8

– Ну что мне с тобой делать, а? – В состоянии эмоционального волнения у дедушки Эда особенно ярко проявляется акцент. Он приехал в эту страну двенадцатилетним мальчишкой из города Галларате, что в провинции Варезе на севере Италии. Покровитель Галларате – святой Христофор. Он заботится о путешественниках, детях и холостяках, защищает от бурь, эпилепсии и зубной боли. Медальон с ликом святого Христофора вмонтирован в пластиковый солнцезащитный козырек дедушкиного фургона.

– Che palle! – Перевод: какого хрена!

– Я сожалею, – говорит Аннабель.

– Ни фига ты не сожалеешь, – рявкает он. – И не пытайся меня разжалобить.

– Ну, немножко сожалею.

На самом деле она не испытывает ничего, кроме облегчения. Она так обрадовалась, когда увидела фургон на условленном месте, у реки Якима. Она боялась, что дед разозлится настолько, что бросит ее ко всем чертям. Аннабель видела, как они цапаются с Джиной. Кто-то один всегда рубанет с плеча, и тут же поднимается ор, после чего другой хлопает дверью. Неделю они делают вид, будто не существуют друг для друга, даже если встречаются во дворе у почтовых ящиков. Но, может, с детьми и внуками все по-другому, потому что в ссорах с ней гнев дедушки Эда быстро улетучивается. Кажется, ей с ним крупно повезло.

– Как все прошло?

– Прекрасно. Все в порядке. – Она не добавит ему беспокойства своей правдой. – Задница болит.

– Да? Ты тоже сидишь у меня занозой в culo. Дай-ка осмотрю ноги.

Она уже разматывает бинты. Дедушка Эд морщится.

– Господи.

– Кажется, ты занимался разделкой рыбы. И всякого повидал.

– Я был бизнесменом. И имел дело с цифрами.

Верится с трудом, учитывая, что ей миллион раз приходится объяснять ему, что, если 2700 миль разделить на 16, получится пять месяцев в дороге, плюс-минус. На самом деле, хоть это и выглядит мерзко, боль уже вполне сносная.

– Заживает, Белла Луна. – Ей нравится, когда он ее так называет. Луна – ее второе имя. Имя ее бабушки. Аннабель никогда ее не видела: бабушка умерла, когда Джине было семнадцать. Но Аннабель слышала истории. Как бабушка познала любовь пятнадцати матерей. Как могла одним взглядом поставить дедушку Эда на место. Как умела снимать malocchio, сглаз, молитвой и погружением мизинца в миску с водой и несколькими каплями оливкового масла. Иногда Аннабель думает, что мама и дедушка ссорятся потому, что оба слишком любили одного и того же человека.

– Трудно поверить, что заживает, но, кажется, так оно и есть.

– Ладно, пристегивайся. Нам надо ехать. Тут вокруг национальный парк. Я уже смотался на разведку. Как тебе это нравится? Мимо проезжал коп и сказал, что мы не можем здесь заночевать! В чем проблема? Он думает, я украду что-нибудь?

– Бобра, – встревает она.

– Вот именно! Это все, что здесь можно украсть.

– Нет, я не то имею в виду. Смотри. Я вижу бобра.

Она показывает рукой. Бобер выкарабкивается из реки и исчезает в кустах, потом возвращается, но уже с большой веткой, которая выглядит великоватой для него.

– Тяжелый груз, – сочувствует Аннабель. Бобер тянет и тащит. Дело, которое он пытается провернуть, кажется невыполнимым. Честно говоря, зверек не отличается большим умом, раз выбрал что-то настолько неподъемное. – Почему он схватил именно эту ветку?

– Нам не понять, что он задумал, но сам он знает, что делает, – отвечает дедушка Эд.

Жаль, что им приходится переезжать. Река извилистая и живописная, как на картинке. Так и просится на страницу календаря. Снег тает, и белые глыбы разбиваются о крутые пороги. Весна окрашивает ранний вечер приятным желтым светом. Царство науки, красоты и природы, свободное от беспорядка человеческого мира. Это один из тех моментов, когда хочется все бросить и остаться здесь навсегда. В последнее время в жизни Аннабель много таких моментов. Конечно, все это фантазии из-за Сета Греггори.

Фургон, громыхая, уносится дальше. Место, отведенное для кемпинга, не так привлекательно, как река. Территория лесистая и затененная, и здесь все еще сохраняется зимняя сырость. Дедушка Эд заезжает на стоянку и паркует фургон.

– Смотри-ка! Мы здесь не одни. Надо же, март и такой холод, а туристам все нипочем. Глазам своим не верю.

Аннабель на мгновение забывает, с кем имеет дело. До того, как дед купил дом по соседству с ними во Фримонте, он годами колесил по стране и останавливался в таких местечках, как это. И сейчас он сияет и ликует, как призовой игровой автомат.

– Гуляем! – Он щелкает пальцами. – Да здравствует Лас-Вегас!

– Вау, как ты оживился. – Аннабель выглядывает в окно. – Все, что я вижу, – это задраенные палатки и кемпер[36] со стикером на бампере «Сохраним Портленд необычным»[37]. Скорее всего, это пожиратели гранолы, подавшиеся в бега и скрывающиеся от закона.

Он вскидывает брови.

– Забудь.

– Незнакомцы – это друзья, которых ты еще не встретил, – говорит дедушка Эд. Сейчас он больше похож на милую миссис Парсонс из «Саннисайд», а не на дедушку Эда с большим носом и зачесанными назад волосами, в спортивном костюме с эмблемой футбольного клуба «Сихокс». – Они пригласили меня на коктейль.

– Они? Кто это?

– Дама из домобиля. Я ее встретил, когда приезжал сюда на разведку сегодня днем.

– Вау. Вперед, порви их, тигр.

– Ужин в печке. Сама себя обслужишь. А я пойду переоденусь.

– Да уж, пожалуй. – На его толстовке красуется надпись «Собственность “Сиэтл Сихокс”», и выглядит она так, будто служит ему и рубашкой, и фартуком.

– Приводи себя в порядок – пойдешь со мной.

– Да я едва могу двигаться.

– Там есть ребенок твоего возраста. Внук. Из Портленда.

– Нет, дед.

– Да ладно…

– Прекрати. Никаких парней.

– Белла. Я что, сказал, что сегодня вечером ты выходишь замуж? Нет. Просто приди и поздоровайся, прояви дружелюбие. Будь хорошей соседкой.

– Никаких парней. Точка.

– Ты собираешься навсегда закрыть эту часть своей жизни? Да, Сестра Мэри?[38]

– Я больше не хочу говорить об этом.

– Поступай как знаешь.

Через полчаса он выходит из ванной. Что за черт! Дед в черных брюках и выходной рубашке, а благоухает так, будто его облили одеколоном. Волосы слегка взъерошены, чтобы скрыть слуховой аппарат.

Он щелкает пальцами, и маленькая дверь фургона захлопывается за ним.

У Аннабель ломит все тело. Она делает упражнения на растяжку, концентрируясь на ягодицах, чтобы унять боли в бедре. Потом достает из печки кастрюлю, поднимает фольгу и, стоя, уплетает жареного цыпленка и картофель с розмарином. Она так и не переоделась, но умирает от голода, поэтому плевать на грязную одежду. В последнее время она – как машина, потребляет и отдает энергию. Ей нравится ощущать себя машиной. Вот было бы здорово, если бы ее смастерили из металлических деталей, у которых нет никаких чувств, но есть единственная цель – работа.

Аннабель жует, одновременно проверяя голосовую почту и эсэмэски. Накопилось немало. Пришло даже несколько электронных писем. Вот что бывает, когда выпадаешь из жизни. После ужина она отвечает на звонки.

– Карл Уолтер отвез меня в «Дикс», и мы забрали твою машину, – сообщает Джина. – Нам повезло, что ее не отогнали на штрафстоянку. Я позвонила менеджеру, и он сказал «нет проблем», но Карл Уолтер только сегодня вернулся из Бойсе. Я наконец-то связалась с миссис Гарви. Можно подумать, что она губернатор, а не директор Рузвельта – знала бы ты, сколько сообщений я оставила и сколько времени потратила на бестолковые беседы с секретаршами. Короче, они закроют глаза на твое отсутствие без уважительной причины. Не сердись, но я забыла позвонить на прошлой неделе, потому что, знаешь, у меня столько всего в голове, не упомнишь. Директриса надеется, что ты придешь на выпускной: мол, нежелательно пропускать торжественную церемонию, учитывая ситуацию, и я полностью с ней согласна, но какая стерва! Нежелательно. Она имела наглость сказать, что общественности необходимо…

Аннабель перестает слушать. При слове общественность она выпадает из контекста. Мама любит ее, и она любит маму – честно говоря, без мамы она бы со всем этим не справилась, – но иногда хочется, чтобы даже любимые люди оставили тебя в покое. Ненадолго, не навсегда, просто дали бы возможность побыть какое-то время в тишине. Аннабель выглядывает в окошко. Опускается ночь. Интересно, чем сейчас занят тот бобер? Темнота за окном пугает. Но она видит домобиль из Портленда, ярко освещенный, сияющий как луна.

– И бла-бла-бла, что-то еще, но он сказал, что ничего страшного, если ты вернешься к двадцать второму сентября…

– Что?

– Сет Греггори. Ты что, меня не слушаешь? Это важно.

– Большой грузовик проехал, я не расслышала.

– Он сказал, что ничего страшного, если ты покинешь пределы штата. Знаешь, я переживала из-за этого.

– Ладно.

– В общем, это хорошо.

– Ладно.

– Не огрызайся, Аннабель. Ничего, что я тут занимаюсь всей твоей жизнью? Посылка для тебя пришла от Amazon…

– О, да. Помнишь? Те акварельные ручки, которые были нужны мне для школы. Я верну тебе деньги. А еще лучше – дам тебе свой банковский пароль.

– В этом нет необходимости! После Айдахо ты уже будешь дома… через сколько… двенадцать дней?

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я вернусь из Айдахо через двенадцать дней?

– Что значит: я имею в виду? Твой дедушка сказал, что вы договорились пересечь границу с Айдахо, а потом он привезет тебя обратно.

– Проклятие Аньелли. Он солгал.

– Что значит: солгал? Он не мог солгать! – Джина переходит на визг. Аннабель вынуждена отнять трубку от уха. – Я согласилась на эту безумную авантюру только при одном условии: что ты вернешься меньше чем через две не…

В трубке что-то шуршит. Теперь голос матери звучит приглушенно, протестуя на расстоянии, только слов не разобрать.

– Не волнуйся, я с ней разберусь, – вступает в разговор Малкольм.

– Боже, Малк, ты что, сойдешься с ней в рукопашной?

– Шестьсот, – говорит он.

– Шестьсот чего?

– Шестьсот долларов! На GoFundMe.

– Ты шутишь. Это же целое состояние.

– Ну, двести перевели твои бывшие боссы из пекарни, Клэр и Томас. И ты случайно не работала с этим стариком, Джанкарло?

– Мистер Джанкарло. Из «Саннисайд».

– Должно быть, это его дочь. Дженни Джанкарло, 75 баксов. Шестисот тебе, вероятно, хватит только на полпути через Айдахо, если не считать того, что ты уже потратила, но мы ведь только начали кампанию.

– Малкольм, у меня есть деньги на колледж.

– Ты что, не догоняешь? Люди хотят помочь.

Ей невыносимо это слышать. Отзывчивость бывших боссов, дочери мистера Джанкарло, незнакомых людей поднимает волну стыда, которая грозит обрушиться на нее и утопить.

– Аннабель, ау!

– Я здесь.

– Не пугайся, но, когда доберешься до Венатчи через три дня, у тебя там будет интервью с Эшли Начес из местной школы. Я скину тебе номер ее телефона. Позвони ей за час, и она встретит тебя в школьной библиотеке.

– Что? Зачем?

– Это пиар-кампания от твоего пресс-агента.

– Моего пресс-агента?

– Оливии. Зак занимается финансовыми вопросами. Я отвечаю за логистику.

– Ребята, вам вовсе не нужно этого делать.

– Мы обсудили общую стратегию и составили план с миссис Ходжес. – Миссис Ходжес – преподаватель по бизнесу и консультант по программе DECA[39] в школе Рузвельта. – Она подчеркнула необходимость публичного освещения, и Оливия уже вовсю этим занимается. Эшли Начес из школы Венатчи – только первая, с кем связалась Оливия, и она загорелась идеей интервью с тобой.

Аннабель стонет.

– Малк! Что тут вообще можно сказать?

– Что можно сказать? Ты шутишь?

Аннабель чувствует, что ей уже нехорошо.

– Я не хочу заниматься самопиаром. Ты же знаешь, как я к этому отношусь. – На нее обрушивается лавина воспоминаний. Новости. Репортеры, пресса. Дни, когда она не могла выйти из дома, даже при желании. Дни, когда надрывался телефон, пока его не отключали.

Прекрати!

– Аннабель. Это «Горн Пурпурной Пантеры». Это не CNN[40].

– Малк, я не могу.

– Можешь. Придется. Все это слишком серьезно и касается не только тебя.

– Черт возьми! Ладно.

– Тебе придется зарегистрироваться на офи…

– Я же сказала: ладно! Что-нибудь придумаю.

Малкольм – не только гений; у него есть трудолюбие и адское терпение, как у черепахи, пересекающей пустыню. К тому же он ее друг.

– Мы с мамой собираемся тебя удивить завтра, в твой день рождения. Я знаю, как ты ненавидишь сюрпризы, так что хотя бы изобрази удивление.

Он любит ее. Зря она огрызнулась на него.