Охота за древом. Стихи и переводы Милитарев Александр
Об авторе
Александр Юрьевич Милитарев (род. в 1943 г.) – лингвист-компаративист, представитель Московской школы дальнего языкового родства, ученик и соавтор И.М.Дьяконова и С.А.Старостина, один из авторов этимологического словаря семитских языков, автор нескольких книг, ряда популярных и полутора сотен научных статей по языкам и культурам Ближнего Востока, Северной Африки и Канарских островов, по применению лингвистических методов в реконструкции этнокультурной истории, разработке единого генеалогического древа языков мира, библеистике, еврейскому феномену в истории. Доктор филологических наук, профессор-консультант кафедры истории и филологии Древнего Востока Института восточных культур и античности РГГУ, многолетний участник российско-американского проекта «Эволюция человеческих языков» в Институте Санта Фе (Нью-Мексико). Читал лекции во многих университетах Европы, США и Израиля. Переводчик поэзии с английского (в частности, сонетов Шекспира, опубликованных в Литературных памятниках. М., 2016) и испанского. Автор книг «Стихи и переводы» (Наталис, М., 2001) и «Homo tardus (Поздний человек)» (Критерион, М., 2009)1.
Краткое авторское предисловие
Я давно вышел из того – признаюсь, затянувшегося – возраста, когда сильна иллюзия своими руками и головой заметно изменить к лучшему мир (страну, город, отношения между людьми, et cetera) или, скажем, внести нетленный вклад в науку (культуру, литературу, открытие иноязычной поэзии и т.п.). Omnia transeunt… Предлежащий сборник я составил из груды опубликованных, неопубликованных и начерканных на подвернувшихся поверхностях стихов и переводов почти за шестьдесят лет из своей неожиданно долгой жизни с главной целью: когда сын-подросток и юная внучка, а то и их – мое – потомство войдут в возраст пробуждающегося интереса к своим предкам, к своему древу, для них будет открыта возможность путем заглядывания в эту книгу что-то, не лежащее на поверхности, про данного предка узнать, а, может, и понять. Поэтому, кроме кондиционных стихов и переводов, я и напихал сюда все накопившееся – от юбилейных посвящений и юношеских стишков до вольных переводов и откликов коллег и друзей. Если что-то из написанного покажется еще кому-то интересным, хорошо. Но для меня это не особо важно.
Автор благодарен за дружескую помощь Елене Бернштейн (в форматировании книги) и Марине Готсбан, Ирине Лившиц и Савве Митуричу (дизайн и оформление обложки).
«Открытье требует отрытья…»
- Открытье требует отрытья,
- а память вкрадчива как крот.
- Уже назначен час отплытья,
- уже не время для острот,
- уже отринуты советы,
- придушен стропами багаж:
- словарь, будильник, пистолеты
- и пара ношеных гамаш,
- галет сундук, воды канистра
- да спирт, начало всех начал,
- и надо, не прощаясь, быстро
- взойти на брошенный причал,
- отдать концы, смотать швартовы,
- поднять под днищем якоря,
- чтоб вдруг понять, что все готово
- и про отбой мечталось зря,
- что брошен лот и нет возврата,
- и продолженью не бывать,
- а если брат пошел на брата,
- здесь просто не с кем воевать.
- Так, значит, надо отправляться
- в совсем неведомый маршрут
- и ничему не удивляться —
- там будет все не так, как тут.
- Так, значит, в путь! А птицу-веру
- в то, что вернуться суждено,
- под птичье слово утром серым
- по сквозняку пустить в окно.
Из книги «Стихи и переводы»
Сонеты
«За все, чем жил, чем жив, благодарю…»
1.
- За все, чем жил, чем жив, благодарю:
- за кров и кровь, за притчу и за пищу,
- за пирров пир, за крезов короб нищий,
- за власть и казнь, приставшие царю.
- Твоих даров уже не раздарю,
- не разорю спаленного жилища —
- под черным перегноем пепелища
- пущу росток и лягу ждать зарю.
- Но клонятся календы к ноябрю —
- негодный срок для сева и для тризны:
- голодная, неплодная страда.
- И белыми губами говорю
- слова любви, ни слова укоризны:
- не даждь зерну умрети без плода.
«Не научились даже умирать …»
4.
- Не научились даже умирать —
- oтбыв свое, откланяться прилично.
- Уходит жизнь. Как зло. Как непривычно.
- Как тать в ночи. Как тать в ночи. Как тать.
- А думали, что рождены летать!
- Что куплены баландой чечевичной
- свобода и ангажемент столичный.
- Но сорок – срок. Не век его мотать.
- И предкам нашим проданным под стать,
- в судьбу не веря и беды не чуя,
- живем, покуда чуть не на виду
- напитанную вермутом звезду2
- трубой воззвав, невидимая рать
- последнюю готовит аллилуйю.
«Не меден как грошик и щит …»
5.
- Не меден как грошик и щит —
- сентябрь невозможно серебрян.
- Варьянтов набор не перебран,
- оркестрик аллегро бренчит.
- А кровь еще в меру горчит,
- По-царски питая церебрум,
- и кожа неломаным ребрам
- еще из надежных защит.
- Отмерено было сполна
- мне нежности женской и детской,
- беседы мужской и труда,
- но чаша пита не до дна
- египетской, царской, стрелецкой,
- и благо не ведать – когда.
«Песок застлал руины Йерихона…»
7.
- Песок застлал руины Йерихона.
- Я быть устал. Страна моя пуста —
- потоптана конями фараона,
- по горло морем красным залита.
- С обломков стен глядят как бы с холста
- глаза родных на своего Харона.
- Последний бык горящего моста,
- я ухожу, паромщик похоронный.
- На западе – Сахары рыжий дым
- и белые фантомы гор Хоггара.
- Зачем меня, прожженным и седым,
- и в этот раз выносишь из пожара?
- Но вновь почти не различим ответ:
- народ… песок морской… на склоне лет.
«Прекрасной Франции холмы…»
8.
Илье Смирнову
- Прекрасной Франции холмы
- ломают линию долин,
- и птиц грассирующий клин
- в табличке неба – знак зимы.
- Здесь пляшут белые дымы
- над кровлей из карминных глин
- и жизни ток неодолим,
- но на Востоке смертны мы.
- О, этот птичий говорок,
- обычай местных недотрог
- благоволить, скользя!
- Водой бы влиться в водосток,
- но за спиной горит Восток,
- и не уйти нельзя.
«Мне мало дня – переползти висячий…»
10.
- Мне мало дня – переползти висячий
- мост. Над провалом времени вися,
- чье чрево поло, вижу: сзади вся
- окрестность поросла травой удачи,
- посохшей, ставшей сеном, сном. Тем паче
- назад, где наспех, вкривь и вкось кося,
- прошла красотка с бельмами, нельзя
- коситься, как и вниз, в пролет – иначе
- до ночи не дойти, и темнота,
- раскачивая колыбель моста,
- добьется реверсивного эффекта,
- и переход когда-то — никогда
- зальет по темя темная вода,
- и в тень одну войдут никто и некто.
Два сонета из венка
* * *
11.
- Металличен аттический рок,
- безразличен актер и теоним —
- тот, кем бесов сомненья изгоним,
- заготовленных автором впрок.
- Третий акт доиграется в срок,
- режиссер – знаменитый аноним.
- Текст домямлим, героев схороним
- и нашарим в штанах номерок.
- Но на вечность закрыт гардероб,
- альфа театра и жизни омега —
- золотое сгинело руно.
- Размозжить напоследок бы лоб,
- да окутала ватная нега —
- в чаше черепа сладко вино.
«В чаше черепа сладко вино…»
12.
- В чаше черепа сладко вино.
- Пей же, нежная, пей, Маргарита:
- жребий брошен, срамное обрито
- и смешное забыто давно.
- Что недодано, будет дано,
- где схоронено, будет разрыто,
- а топтаться не нам у корыта:
- чрево сыто и сердце полно.
- Под юпитером всяк – королева,
- но не здешних лесов наше древо,
- так не бойся, не верь, не проси,
- ты вещунья, невежда, невеста.
- А конец, он един на Руси —
- кол осинный в причинное место.
«Вот я, Аврам. Я выйду ночью рано…»
13.
- Вот я, Аврам. Я выйду ночью рано,
- покуда Иштар3 светится во мгле.
- Под тенью пальм сладка вода Харрана4,
- но я – арам5, кочевник на земле.
- Печать зари затрет твой путь, Инанна6:
- он кругл и вечен и застыл во зле.
- Но мед и млеко в реках Кенаана7
- текут наверх как новый сок в стволе.
- Но это был не междуречный демон,
- чей голос был бы слышен только там.
- Тот зов шел от неведомого Бога.
«Я – ИсраэльИсраэлькудурру. Я не боролся с Богом…»
14.
- Я – Исраэль10. Я не боролся с Богом.
- Писец-потомок из имен извлек
- событий смысл, которых знать не мог
- (он был поэтом и этимологом).
- Я ночь как пес провел перед порогом
- взбесившейся речушки Яавок.
- Я – Яаков11, что значит «Бог сберег».
- Тот был силач, но я уперся рогом.
- Он не хотел пускать меня туда,
- где мой народ, кому я имя дал,
- таился за рекой и смерти ждал,
- как после, как в Исходе, как всегда.
- Сил Сильного хватило до утра.
- И вброд я вышел – с вывихом бедра.
«век бродячей собаки недолог…»
16.
- век бродячей собаки недолог
- дать ответ не успеть на семь бед
- докажи им немой что не волк
- выблюй хищник кровавый навет
- за кормежку за вывод на свет
- благодарствуй великий кинолог
- только руку лизать нам не след
- дом он пахнет иначе чем долг
- а что суки щенятся в краю
- где так много бездомного зверя
- что задешево здешнее мыло
- так за это в собачьем раю
- где у дома не заперты двери
- нам ведь скажут зачем это было
Из цикла «Одиссея»
«Последние метры в проливе сирен…»
- Последние метры в проливе сирен,
- последней агонии стон,
- и если канат
- не удержит колен,
- я буду на дне погребен.
- Глухая команда пьяна без вина,
- и семеро виснут на мне,
- об мачтовый кедр разбита спина,
- а голос поет в тишине.
- А голос про хаос извечный поет,
- про то, как седой океан
- в объятиях душит лазоревый свод,
- безбрежен, безумен и пьян.
- И водную бездну вздымая до звезд,
- ревет он, вселенский Силен,
- и рушится навзничь,
- невинен и прост,
- и дремлет под пенье сирен.
- Хвостатые девки не краше, чем псы,
- и мне ль их пугаться рулад?
- Но хаос, но хаос,
- гармонии сын,
- я раб твой,
- я враг твой
- и брат.
- И зов этот бешен,
- и вечен наш бой
- как вечны свобода и плен!
- Завяз я навеки
- во мзге голубой,
- в проклятом
- проливе
- сирен.
«Гони женихов, Пенелопа!..»
- Гони женихов, Пенелопа!
- Скажи им, что ты не одна,
- что будет для буйного скопа
- последнею эта война.
- Рукою, привычною к стилю,
- рулю и тугой тетиве,
- легко я их, нежных, осилю
- ослабших от страсти к тебе.
- Мне тошно, что меч обагрится —
- самим бы умерить им прыть,
- мне жаль, что покроют их лица,
- что мне своего не открыть.
- Грози им копьем Телемаха —
- игрушечным детским копьем:
- стрелу, долгожданную сваху,
- мы пустим с мальчонкой вдвоем.
- Я встану за белой колонной,
- мне лук Одиссеев – трава.
- Не слушай, царица, их стоны,
- ведь смерть не бывает права.
- Я знаю, что некуда деться,
- что местью питается честь!
- Но разве не трогали сердце
- их грубые шутки и лесть?
- И совесть не жгли ли, царица,
- угрюмые взоры раба?
- Ну что ж, им воздастся сторицей,
- а бабья природа слаба…
- Так стоит ли плакать: за что же
- то пламя безжалостный рок
- на вдовьем соломенном ложе
- моею рукою разжег?
- Не ведома ль гордой царице
- натуры над разумом власть?
- Так лучше огню покориться,
- чем жертвою оводов пасть.
- Поправь же, хозяйка, доспехи
- под рваной рубахой раба:
- уж скоро начало потехи
- протрубит царева труба.
- Ворота спиною закрою
- и лук напрягу до конца,
- и потом смертельного боя
- пахнет по покоям дворца.
- Пусть залы заляпаны кровью,
- прорублены шлем и броня,
- не лучше ль заняться любовью?
- Война утомляет меня.
- К рассвету дворец опустеет
- от шумных докучных гостей.
- Но слушай… на ложе Цирцеи
- проснулся твой муж, Одиссей.
Разное
«Помнишь…»
- Помишь:
- безумство сирени
- в майский ворованный час,
- пальцы твои и колени,
- губы, свечение глаз.
- Алые сполохи страсти
- с мерным рефреном разлук,
- трепетной цели во власти
- тела натянутый лук.
- Бледные зори прощаний,
- поздних объятий беда,
- горечь немых обещаний,
- что никогда… никогда…
- Слово – молчания проще,
- слабый кивок головы,
- судеб невидимый росчерк,
- вписанный в темень травы.
«Боинг курс спрямил на Канары…»
- Боинг курс спрямил на Канары,
- вмерз я в кресло, не мертв, не жив.
- Все же я не такой уж старый —
- не старее, чем Вечный Жид.
- А когда небеса гуанчей12
- этот облачный дым, тигот13,
- был пронзен – но не мигом раньше! —
- мне открылось скопленье вод.
- С вышины, меж спиралей пены,
- над пучиной чужой судьбы
- я следил Острова Блаженных14,
- восстающие из синевы.
- Тенерифе, Ченерфе, Чинет!15
- Я две эры тебя искал,
- средь задохшихся слов покинут
- как среди твоих голых скал.
- Все воронки твоих барранко16
- зорким вороном разгляжу,
- давней распри гадючью ранку
- на груди твоей залижу.
- Спят герои твои, сокрыты
- в черных дырах годов и гор.
- Что ж таить на меня обиды?
- Я – печальный конкистадор.
- И сейчас здесь иное племя17 —
- золотая пора плодов!
- Разве род их не зачат теми,
- кто родился от ваших вдов?
- Хоть не верю я в байки эти
- об испанской Большой Резне,
- только клялся мне попгенетик:
- ваших генов в крови их нет.
- Значит, всех унесла зараза18:
- был к вам бог ваш, Акоран19, крут.
- Врет про смысл богослов-пролаза,
- и бездарен бытийный круг.
- …Вот и скрылись снега Ла Тейде20.
- В кафкин китеж лечу – домой!
- Мне б портвейну фугас
- и к Фрейду:
- залечил бы мне комплекс мой.
«Невероятна Барселона…»
- Невероятна Барселона,
- ее красоты не забыть.
- Жизнь, как цветок, растет из лона,
- и тянет быть, а не не быть.
- От моря тянется Ла Рамбла —
- такой здесь на сердце уют!
- Вы не поверите, но там для
- народа птичек продают.
- И их не гонят и не губят —
- ни тварь летучую, ни вас.
- Там люди спеть и выпить любят
- под каталанский перепляс.
- Там даже мусор не отвратный —
- его Шанелью душат, что ль?
- Но резко хочется обратно:
- пожить – о да! А жить – уволь.
- И эта дурь необъяснима —
- всем Каталунья хороша…
- А что же жизнь? – Проплыла мимо,
- и плоть живучей, чем душа.
Из книги «Homo tardus»
(«Поздний человек»)
«Поэту нищенство – венок…»
Памяти Осипа Эмильевича Мандельштама
- Поэту нищенство – венок,
- его словарь – сума да милость,
- ему не так постыла стылость
- земли под плоскостопьем ног.
- И прободенный язвой бок,
- и плоть, что над трубой дымилась —
- все облачится в слог, как в милоть21,
- но речь простую слышит Бог.
- Остались: астма, чернь дорог,
- червь в сердце, смерчи пересылок,
- барак, утрата веры в рок,
- ночь, пламя, босховские рыла,
- расплевка с музой, бред, могила —
- чтоб столь кристален был итог.
«Я не пошел в Севилье на корриду…»
Сереже Старостину
- Я не пошел в Севилье на корриду,
- хоть мясо ем (и выпить не дурак;
- был бит и сам не сторонился драк —
- с годами, впрочем, забывал обиду).
- Тореро, стой! не упускай из виду:
- бык не партнер по зрелищу, а враг.
- Смешно от смерти пятиться как рак
- (а верить в рай – как сплавать в Атлантиду).
- Но резать скот – не наше ремесло.
- Да что нам надо? Нам немного надо:
- успеть прожить, удерживая зверя.
- А если что-то делаем назло,
- прости, отец, покинутое чадо —
- так трудно помнить о тебе, не веря.
Из цикла «Филология»
Стихи о русской поэзии ушедшего века
Поэтов русских высота,
полет – стены отвесней,
и тень погнутого креста
над лебединой песней.
(из юношеских стихов)
Аське
- Стихи – бесстыдное занятье
- людей, стыдливых до забав,
- кому невместно скинуть платье
- при всех, хоть в койке у шалав.
- Ах, что судьба! Судьба – индейка,
- рифмовок кармовая клеть.
- А вот свобода-иудейка
- в том, чтоб и стыд преодолеть.
- Не со стыда ли брили пейсы
- и оба Оси, и Борис?
- (Ведь только с геном эритрейца
- легко ходить на снежность риз.)
- Чего уж говорить о дамах!
- В слезах проходят, обе две:
- ну как задрать подол до самых…,
- как век стоять на голове?
- Как доносить стихотворенье
- под сердцем, черным от растрав?
- Одной – петля, другой – старенье.
- О, Боже правый, ты не прав.
- Да, об эпохе, жизни, лямке
- что говорить? Ну, не свезло.
- А что никто не вышел в дамки,
- так это было западло.
- Вон: агнцем по волчарне рыща,
- звеньев опущенных кузнец,
- поэтов царь, надменный нищий —
- ведь доигрался, наконец.
- Другой, запрятавшись беспечно
- в природу, в переводы, в тень,
- решил: мне жизнь – сестра навечно.
- Что он скопил про черный день?
- (Лишь самый младший был везучий —
- бежал он, ободрав бока.
- Но горше нет его созвучий,
- и невский лед его строка.)
- А в след колес, из-под турусов
- влетев, поспел ли, как в кино,
- с тураевской шпаргалкой Брюсов
- сыграть в кровавом казино?
- И сквозь слезу не зрит ли око:
- сокрытой камерой заснят,
- над неподвижным ликом Блока
- болотный венчик бесенят?
- А председатель угорелый,
- дерзнувший оструктурить бред?
- А симулянт безумья белый?
- От всех остался красный след.
- А долговязый возмутитель?
- Все до плеча, всё по плечу:
- я – новой жизни возвеститель!
- я рифмы бритвою точу!
- А визави его кудрявый,
- любимец муз, хлыстов и баб,
- и наше всё догнавший славой?
- Как все, он оказался слаб.
- Вот если б из-под пули выжил
- последний рыцарь, дивный враль,
- когда б потомком не унижен
- да пожил – вот кого бы в рай!
- Но формула неотменима:
- направо – потеряешь честь,
- налево – ум, а прямо – мимо
- судьбы, к стихам, что ни прочесть,
- ни переврать не будет шанса
- у интернетова писца
- (и нобелевского венца
- в дурном изводе иностранца
- не схлопотать, а до конца
- рядиться в тельник голодранца).
- Поэтому легко поэту —
- шпарь, не заботясь о судьбе!
- у ней засолены ответы.
- Но надо стыд убить в себе.
- Мы алчем ласки муз? Не верьте:
- мы озабочены лишь тем,
- чтоб снять табу еще до смерти
- с запретных рифм, с заветных тем.
В файл «Альбом.doc»
«Я десять лет не понимая…»
- Я десять лет не понимая
- тлел не горел
- я был слепой а ты немая
- и вот прозрел
- я думал он с годами высох
- в душе тот след
- и рифм на адрес хмурых лысых
- не пишут нет
- глаза мне застил мутный фокус
- былых грехов
- но катаракту съела окись
- твоих стихов
- и вот пишу по паутине
- из-за морей
- и размышляю о причине
- зачем еврей
- спешу вернуться в край любимый
- мной не тобой
- с его шальной невыносимой
- родной судьбой
- зачем ныряю в этот морок
- сплав без плота
- где жизнь ни в грош покой не дорог
- все маета
- зачем готов чем ближе к точке
- жить за тире
- когда весь банк давно на бочке
- опять в игре
- согреть в горсти и бросить кости
- на новый кон
- и вновь спешить домой как в гости
- допить флакон
- я возвращаюсь возвращаюсь
- delete печаль
- экран тускнеет тьма прощаюсь.
- К утру встречай.
«Твоим стихам, написанным не рано…»
- Твоим стихам, написанным не рано,
- пролившимся как солнце из тумана,
- как кровь из вены,
- твоим стихам, посеянным в молчаньи,
- расцвеченным палитрой увяданья,
- мазками тлена,
- твоим стихам, бессильным как моленье,
- как заговор от боли и забвенья,
- я знаю цену.
Бывший экспромт
«Постмодернизм – дедок попсы…»
- Постмодернизм – дедок попсы.
- Он схож с искусством без обмана
- как онанизм через трусы
- схож с ночью страсти в пик романа.
- Коль смысл смешон, а жизнь – копейка
- и под луной всяк акт – не нов,
- сподручней руки греть с ремейка,
- не вынимая из штанов.
«Поэтике мешает этика…»
- Поэтике мешает этика,
- а этике мешает жизнь.
- Попробуй, поживи на свете-ка
- и неподсудным окажись.
- А здесь, где rusica-sovetica
- в костер плеснет то кровь, то шизь,
- как ни зверька, ни человечека
- не оттолкнуть, хоть размозжись?
- Как экзистню до экзистенции
- поднять, презрев и стыд, и быт,
- когда по лавкам дети спят?
- Так:
- в убывающей каденции,
- когда заранее убит,
- встать – и копье метнуть в распад.
«От постмодернистской оттяжки…»
Вяч. Вс. Иванову – по прочтении его
брошюры «Наука о человеке. Введение
в современную антропологию»
(курс лекций). М., 2004
- От постмодернистской оттяжки
- как бомж от кутюр далеки,
- замшелы как наши замашки,
- нечитаны наши стихи.
- Нам срока отпущено мало —
- его не хватает всегда,
- и еле видна из подвала
- мельчайшая наша звезда.
- Порой нам смешна наша вера
- в непознанный императив
- и в то, что взойдет ноосфера,
- вселенную смыслом снабдив.
- Но бельма нацеля слепые
- и цель без промашки разя,
- куражится мать энтропия,
- и брать отпускные нельзя.
- Не считано, сколько осталось
- в жидеющих наших рядах
- и сколько придет – эту малость
- восполнить в грядущих родах.
- Завидуя релятивистам,
- заведуя только собой,
- мы с тихим отчетливым свистом
- ведем свой расчетливый бой,
- рассчитанный на неудачу,
- заложенный на неуспех.
- А славы подкупим на сдачу
- с бессмертья.
- Там хватит на всех.
Детям
«Наденька, ветчинку, будь добга, сюда.
А хлеб – детям, детям!»
(из Ленинианы)
- Написана масса на свете
- всего о страстях роковых,
- но чувства, что будят в нас дети,
- прочней и светлей половых.
- Я не о подросших – о детях,
- о малых, всамделишных, сих,
- о тех, за кого мы в ответе
- из-за беззащитности их.
- Любой романтической дури,
- любому оттенку страстей
- дань отдана в литературе,
- но мало в ней видно детей.
- Самца соразмерного поиск
- забот материнских первей.
- Ложатся под дрянь и под поезд
- дурехи всех стран и кровей.
- Любовь, с феромона балдея,
- делить норовят на двоих
- (одна проявила Медея
- заботу о детях своих).
- Как доблесть воспетая ревность —
- на деле сплошной эгоизм,
- ползущий в дремучую древность
- хвостатый такой атавизм.
- Эмоций возвышенных маску
- с той ревности снять – а под ней
- узришь скопидомскую тряску
- купца над кубышкой своей.
- А эти – мессиры да доны,
- кому что алтарь, что альков,
- сей орден Святого Гормона,
- что враз причаститься готов
- всей дамскою плотью наличной.
- А первым чтоб прыгнуть в кровать,
- привычно и даже прилично
- подельнику глотку порвать.
- И ладно махалось когда бы
- друг с дружкою это урло,
- но Трою урыть из-за бабы?
- А сколько народу легло!
- Но светел иною любовью
- кто ею живет или жил:
- с детьми мы повязаны кровью,
- что в жилах течет – не из жил.
- Пленительно женское тело
- (про душу молчу уже я),
- и слиться с ним – милое дело,
- а все же не смысл бытия.
- Но данного тела приметы
- у всех на слуху и виду —
- ваганты, гриоты, поэты
- в одну только дуют дуду.
- Подчас и тончайшим из этих
- жрецов Купидона и муз,
- уж если и вспомнят о детях,
- то лира изменит, то вкус.
- В безмерном Шекспира наследстве
- сюжета заметнее нет
- о чуде природы, о детстве,
- чем страсти с тринадцати лет.
- За знание женской натуры
- Толстому хвала и почет:
- скок, Анна, под поезд! Амуры
- закончились. Дети не в счет.
- А есть ли манерней у Блока
- стихи, где он смерть описал
- ребенка в бесчувственных строках
- про карлу, что вылез к часам?
- И в средневековом искусстве
- не сыщешь детей днем с огнем.
- Там все о младенце Иисусе,
- о детстве – так, значит, о нем.
- В смущеньи смотрю я на эти
- причуды великих людей —
- как будто бы нету на свете
- родительских чувств и детей.
- Без них, обрастая коростой,
- стать может культура сплошной
- игрою жестокою взрослой
- по правилам зоны блатной.
- Но, может, у предков безличен
- инстинкт этот был, как у рыб,
- и был он к малькам безразличен,
- наш вид, до недавней поры?
- Условны морали основы,
- и нечего душу томить,
- и легче родить было новых,
- чем этих, чумазых, отмыть.
- Отсев шел в процентах, и снова
- бах-трах! и рожали подряд.
- Детей, вон, сменили Иову,
- а он оклемался и рад!
- Во время, наверное, оно
- и мать что кукушка была!
- Вон, та – на суде Соломона
- ребенка другой отдала.
- Детей, верно, меньше любили —
- обратно количеству их.
- …Но нет утешенья Рахили,
- что плачет о детях своих…
- (В наш век, правда, в обществе стала
- забота о детях расти,
- но это все – мир капитала:
- с тем миром нам не по пути.
- Особый наш путь. И родимых
- сироток, приютскую голь,
- мы ценим и не отдадим их
- во вражьих объятий юдоль.
- Осуждена нашим народом
- и думой клеймлена навек
- поганого Запада мода
- на детушек наших калек.
- Детей – наши фьючерсы – все мы,
- встав в строй, не дадим отнимать!
- Но я отклонился от темы,
- чуть вспомнилась родина-мать).
- Мир скроен не с детского сада,
- и нюни к чему разводить?
- Но лирою к детям бы надо
- чувств добрых побольше будить.
- Мне скажет сосед-культуролог:
- «Ты эти кунштюки забудь!
- Сам знаешь, извилист и долог
- прогресса культурного путь.
- У каждой науки свой метод,
- и в область специальную лезть
- с профанным подходом, как этот,
- тебе, брат, не делает честь».
- Напомнит про школы и стили,
- про смену и связь парадигм
- (ну, что-то и мы проходили,
- хоть это давно позади).
- Интертекстуальность отметит,
- к большим отошлет именам.
- «А смерть, там, любовь или дети,
- так это, прости уж, не к нам.
- И жизнью поверить культуру
- нельзя – там другой алгоритм,
- а тот, кто не верит в структуру,
- пусть пламенем синим горит.
- И дискурс твой контрпродуктивен,
- пусть даже как творческий ход».
- О Боже, зачем мне противен
- родимый научный подход?
- Когда ты на собственной шкуре
- проверишь, что жизни – в обрез,
- к вояжам, науке, культуре
- слабеет былой интерес.
- Любви разнополой терзанья
- (с другой я, пардон, не знаком)
- уходят – приходит сознанье,
- что главное в чем-то другом.
- Становятся брачные узы
- у многих с годами, увы,
- привычкой, рутиной, обузой
- и тянутся из головы.
- И только одно остается —
- смех детский и жалобный плач.
- От них только сердце забьется,
- а горечь былых неудач
- и мелких удач эйфория
- уйдут вместе с пеной страстей.
- И жизнь удалась бы, умри я
- без страха за судьбы детей.
Сонеты
«Есть в акте творчества три части…»
Моим любимым юным старикам – Зае и Б.Б.
- Есть в акте творчества три части,
- когда находит стих всерьез:
- пролог – жжет душу мысль, вопрос,
- страданья опыт или страсти.
- Затем ты отдаешься власти
- стихии языка. Вразнос
- идет сознанье: сон, гипноз,
- невнятным таинствам причастье?
- На третье – правка, ремесло,
- безжалостных купюр рутина,
- паренью духа столь презренна.
- Без них зазубрено тесло,
- чревата патиной картина
- и все стихотворенье тленно.
«Пьянят нас с детства миражи да глюки…»
- Пьянят нас с детства миражи да глюки:
- Культуры Храм, Искусства Божество,
- художники – еродулы его22,
- поэты – его верные мамлюки23!
- Косится на природу мастерство,
- под роды косят творческие муки.
- Художник добр. Он не обидит мухи
- (ну, разве малость брата своего).
- Но к старости трезвенья скоплен опыт,
- и лишние шумы слышны как шепот.
- Возделывай, художник, тихо куст свой,
- но не за счет живых, а вместо сна.
- Жизнь подлинна. Искусственно искусство.
- Поэзия, где твое место, знай.
«Искусство – древнее занятие…»
- Искусство – древнее занятие,
- наследье волшб и фетишей.
- Прозрачно, как его ни шей,
- любой монаршей голи платье.
- Работай, творческая братия!
- А пить, детей лишать грошей,
- дурить, себя лишать ушей —
- не дар свободы, а проклятье.
- И если человечьи жертвы
- искусству приносить в ответ
- за духа пир, успех, обет
- во славе воскресить из мертвых,
- то строим Молоху мы храм,
- чтоб в нем кадил грядущий хам.
Из цикла «Второе отцовство»
Сыну-1
- Что сам живой – залог успеха,
- и вывод сплелся непростой:
- сын будет в старости утеха,
- хоть раньше станет сиротой.
- Пусть акт зачатья невозможен
- как суперстохастичный акт,
- сам факт рожденья непреложен —
- с каталки вопиющий факт.
- Но это ж – жребий! И не чаще
- из бездны должен выпасть он,
- чем стрел, из двух концов летящих,
- стыковки действовать закон.
- …Пока гудел от напряженья
- мозг под реликтами волос,
- мое прямое продолженье
- из тоху-боху24 в мир рвалось.
- Побудку ангелы трубили,
- реанимацию будя.
- Миг вечности часы пробили:
- я в руки взял свое дитя.
- К обетованных благ разбору
- последним, как всегда, поспев,
- в горящей шапке с меткой вора
- я спел победный свой напев.
- В ответ оркестр урезал «Славу»,
- осанну взвыл отчизны хор
- и синегнойную державу
- простер над ямой дирижер.
- И был колосс тот чуден видом
- на постаменте гжельских ног.
- Ревел он: «Счет вести обидам
- не смей! Се – Родина, сынок!»
- Неистребим, как псевдомонас25,
- как рак и рок непобедим,
- он ждал, чадолюбивый Кронос,
- и был един. И сын – один.
- Инфант лежал, а мы стояли,
- по сути, каждый одинок.
- Сын зрел впервой родные дали,
- вздохнул я: родина, сынок.
- Была погодка – Donnerwetter,
- гуляли небо и земля,
- и как оборванный катетер
- моталась в такт судьбы петля.
- Счет шел на вечность и на миги,
- и таял прочности запас,
- а жизни начатой вериги
- легко менялись на отказ.
- Но всю поэзию, культуру,
- смысл и порядок мировой
- я отдавал за фиоритуру
- птенца с поникшей головой.
- Тут Тот, Который не бывает
- (да, в сущности, не может быть),
- махнув рукой, из древних баек
- вбежал, чтоб детям подсобить.
«Младенцы – отдельная рас…»
- Младенцы – отдельная раса,
- отдельней, чем негр и еврей.
- В хрусталике детского глаза
- прозрачны глубины морей.
- Все таинство филогенеза
- со скоростью света пройдя,
- всех вер и наук антитеза,
- восходит из бездны дитя.
- И лобик нахмуренный морща,
- взирает на дольний бедлам,
- и учится, горько и молча,
- делить бытие пополам.
- И помня свой путь, изучает
- ту странность, куда занесло,
- и долго еще излучает
- остывших галактик тепло.
Тумбалалайка
Памяти Галича
- Эта песнь в меня въелась с исхода
- из Египта младенческих снов
- то ли бабкиным шепотом – с года,
- то ли копотью выжженных слов.
- Там слова как в считалке на вылет,
- как мычание – тум-ба-ла-ла.
- В ком отчаянье не пересилит,
- тем в посмертии честь и хвала.
- Тумбала-тумбала-тум балалайка.
- Это вам не жаргон, не наречье —
- средневерхненемецкий язык!
- Им за тысячелетье до печи
- предок мой изъясняться привык.
- Средний – гарью осел, стал последний,
- верхний – дымом взошел в облака.
- Причастилась им в сытной обедне
- паства родственного языка.
- Мне ж в наследство по праву рожденья
- с той же кровью и в те же года
- что досталось? Одно наважденье —
- эту песенку слышать всегда.
- Тумбала-тумбала-тум балалайка.
- Словно в Треблинке, в ту пересменку
- перед выходом в адский костер,
- пел нам Лева ее Трактовенко26,
- погорелого театра актер.
- Позже, в семидесятых, в начале
- слушал я ее, оторопев:
- в ней слова по-иному звучали,
- но остались мотив и припев.
- Александр Аркадьевич Галич
- (я у ног его в кухне сидел)
- ей катарсиса смертную горечь
- в души лил наших скученных тел.
- Ей теперь я баюкаю сына,
- что по возрасту – в правнуки мне.
- И зевнув, и вздохнув без причины,
- он летит и взрослеет во сне.
- Тумбала-тумбала-тум балалайка…
Сонеты
«Ни жив, ни мертв, играть не в ту игру…»
1.
- Ни жив, ни мертв, играть не в ту игру
- сажусь за стол, виссоном крытый белым.
- Борясь с собой, но не владея телом,
- я душу на кон выставлю к утру.
- Мел прожитого рукавом сотру
- украдкою от неба, между делом,
- и банк сорвав в азарте угорелом,
- с рассветом не замечу, как умру.
- Но я не грек, и ты, со лба мне рок
- смахнув как мошку, наклонишься долу,
- как в Пиете, возьмешь мой корпус ватный,
- и слух отверзнув детскому глаголу,
- души бессмертной мыльный пузырек,
- поймав в горсти, вдохнешь в меня обратно.
«Ты сдул с меня позерства лепестки…»
2.
- Ты сдул с меня позерства лепестки,
- пыльцу желаний, венчик превосходства,
- нектар иллюзий и с цветами сходство —
- опивки нарциссической тоски.
- Зато мой корень ты врастил в пески
- повторного и жгучего отцовства,
- меня настиг в пустыне поздний зов твой:
- «Вот сын тебе – мой дар». Теперь руки
- не убирай с младенческого лба.
- Твоя рука крепка, моя слаба.
- Сын смотрит сон. Прошла спокойно ночь,
- ты дал нам силы слабость превозмочь.
- И боли нет. Чиста его одежда.
- И за окном рассвет. И есть надежда.
Больничный
3.
- Мы научились сидя спать
- урывком на случайном стуле.
- Больничный наркотичен улей
- днем. К ночи страх ползет опять.
- Мы научились в рост стоять,
- когда лежащих косят пули
- отчаянья, в чьем ровном гуле
- надежды труб не разобрать.
- И неуклюж как бегемот
- с жестикуляцией еврейской,
- движений четкости армейской
- я оценил скупой расчет.
- Во мне бы умер санитар,
- не будь, как Вечный Жид, я стар.
«К надежде от отчаянья кругами…»
4.
- К надежде от отчаянья кругами
- мотает нас, считай, четвертый год.
- Цезуры, переходы есть. Нет нот,
- не выученных в этой полной гамме.
- Я рассчитался с прошлыми долгами
- с процентами и возвращеньем льгот,
- но как в басах мне распознать фагот,
- расслышать тему в этом грозном гаме?
- И голосом, и слухом обделен,
- любовью слаб и верою обижен,
- веду, пробитых трюмов капитан,
- вцепившись в руль, одолевая сон,
- четвертый год в открытый океан
- титаник свой, надежды бризом движим.
«В статистике племен и наций…»
5.
- В статистике племен и наций
- такой напасти удостоен
- лишь сын мой. Путь его устроен
- так. Не случайно, может статься.
- Стерпев с десяток операций,
- он весь заштопан от пробоин.
- Рубакам мятежей и войн
- слабо с трехлетним им тягаться.
- Смешлив, смышлен не по годам,
- он ласков, духом бодр, упрям.
- И только ведома Творцу
- в земном сценарии великом
- роль, что доверил он мальцу
- с терпеньем ангельским и ликом.
«Мне с юности казался странным…»
6.
- Мне с юности казался странным
- за муки все возврат Иову
- его потомства, но другого
- в придачу к козам и баранам.
- И златоустым Иоанном
- не удостоены ни слова
- обмен обносков на обновы,
- размены в стаде безымянном.
- Я в суперпахана не верю.
- Кто в кровь учил меня морали?
- Нет, чем любовь, прицельней цели.
- Писцы там что-то переврали.
- Оплакать легче мне потерю
- Тебя, чем смерть теодицеи.
Автобиография
7.
- Был вундеркиндом. В юности балбесом.
- Стал поздно – в тридцать – грызть наук гранит.
- Без денег, без чинов, без заграниц
- трубил до перестройки мэнээсом.
- Прирос под старость публикаций весом
- в четыре с чем-то тысячи страниц.
- Стал в чем-то первым (пусть сочтет хронист,
- я расплевался с этим интересом).
- Дочь, внучка чудные есть. В позднем браке сына
- родил. Он болен. Держат медицина
- да Бог – путем лекарств и операций.
- Прошел с ним первыми кругами ада.
- Надежда есть. Мне ничего не надо,
- как только к тельцу теплому прижаться.
«Посмев избрать его дебют…»
8.
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют.
Что строчки с кровью убивают…
Б.Л.Пастернак
- Посмев избрать его дебют,
- поверил я, что так бывает:
- поэта строчки убивают.
- Да эндшпиль оказался крут.
- Себя любить – сизифов труд:
- с годами ego убывает.
- Когда дитя заболевает,
- заботы лишнее сотрут.
- Но выучен урок под старость:
- когда одна любовь осталась
- с надеждой, то бывает так,
- что в мусорный спускаешь бак
- и нобелевских премий малость,
- и творческой судьбы пустяк.
«Мы прорываемся с боями…»
9.
- Мы прорываемся с боями.
- Цель – выйти без больших потерь.
- Какою тактикой ни мерь,
- она за дальними морями.
- Стрельба стихает временами,
- но этой тишине не верь:
- мы на войне – здесь и теперь,
- в крови и дырах наше знамя.
- Наш командир хоть мал, да смел.
- Он с честью побывать успел
- в сражениях и передрягах,
- достойных описанья в сагах.
- Растянут слишком – от Москвы до Бронкса
- фронт. Если с нами Бог, то мы прорвемся.
«Навалилась мертвая усталость…»
10.
- Навалилась мертвая усталость
- вроде ни с того и ни с сего,
- и одно желание осталось —
- спать, не быть, не помнить ничего.
- Это «я» во мне такая малость —
- чтоб заверить кровное родство.
- Застрелись, к себе тупая жалость,
- дезертирской сборки естество.
- То ли вправду Бог вдохнул в нас душу,
- то ли кантовский императив
- в нас вселился прихотью мутаций,
- только я умру, но не нарушу,
- заповедь, что в списке опустив,
- ты отдельно дал мне: не сдаваться.
Разное
Воспитание морали
- Четыре года – возраст самый
- на все иметь особый взгляд:
- Хороший тигр Шер-Хан, – упрямо
- сын спорит. Я ворчу: он – гад.
- Не знает сын такого слова,
- и педагог я никакой,
- но смысл поняв, кричит он снова:
- Шакал Табаки – не плохой!
- Ты что? – я возражаю слабо.
- – Хорошая Баба-Яга!
- – Ну да, куда там, прелесть баба:
- и связь с народом, и нога.
- Все-все хорошие, – твердит он, —
- и волк, и Наг, и Бармалей!
- Да ты, – я говорю, – пропитан
- имморализмом, дуралей.
- Усвоить, нам, большим, внимая,
- мораль людскую должен он,
- хотя в душе я понимаю
- его божественный резон.
- Но странно знать, что за страданье
- судьба, усовестясь, дала
- ребенку ангельское знанье:
- боль в мире есть, но нету зла.
Инструкция по уходу
- Одно леченье – не решенье:
- ему сопутствует уход,
- и тут без перевоплощенья
- ты не продержишься и год.
- Когда выходишь на прямую,
- из кожи нужно выйти вон,
- глушить истерику немую
- и страхов похоронный звон,
- принять условие задачи:
- расход – ничто, а все – приход.
- Не милосердья, не отдачи —
- вниманья требует уход.
- Все видеть, слышать ритм дыханья,
- пять чувств включенными держать
- и волчьей ямы привыканья
- ночными стражами бежать,
- смотреть, чтоб шрамы зарастали,
- как пьет, в сухое ли одет
- (уходом правит бог деталей,
- ты – лишь старательный адепт),
- следить, чтоб не сошла повязка,
- чтоб ел, чтоб спал, чтоб не потел,
- но скажется скорее сказка,
- чем сотня сделается дел.
- Чтоб отдохнули мозг и руки,
- для сверхчувствительных натур
- стихи сгодятся и науки
- в пятиминутный перекур.
- А с рук, готовящих лекарство,
- лезть может кожа, как с ужа,
- чтоб смыла прошлых жизней барство
- преображенная душа.
- …Когда же тьма уступит свету
- и камень с сердца сможешь снять,
- ты сыну промолчи про это.
- Не надо слишком много знать.
Из цикла «Охота за древом»
Дочери
- Плоть от плоти, душа от души,
- одичалой оливы отросток:
- вот и нажил свои барыши,
- свой процент скопидомства и роста.
- Всё, что сверх – все труды и стихи,
- разговоры, разъезды, романы —
- суета, колебанье стихий
- и ссыпание соли на раны.
- Только этого в жизни хотел,
- всё, что кроме, соломы горенье.
- Лишь об этом – сплетение тел
- и последнего вздоха прозренье.
Обрывок еврейского венка
1.
- Судьбы междуречья пологой
- бежать, перейти через брод
- и сделать крутой поворот
- к горам: одоленье порога.
- Придумать единого Бога
- и с ним человеческий род,
- в пророчествах знать наперед
- чем плачена эта дорога.
- Мутации зову ли внемля,
- путем то прямым, то кривым
- идти испрямлять эту землю,
- чтоб впрямь человечеством стало
- племен разномастное стадо
- и Бог оказался живым.
2.
- И Бог оказался живым?
- Не знаю. Для скептика вера —
- соблазн, несвобода, химера,
- костров инквизиции дым,
- газ Треблинок, вышки Колым,
- духовность спецслужб и премьера.
- Прививка от этой холеры —
- одним только верить своим
- глазам и ушам. Вот наш опыт.
- Нас в розницу вечно и в опт
- в различные веры обуть
- рвались их жрецы и мессии.
- Ловились. Заказан тот путь.
- Тем паче еврею в России.
3.
- Тем паче еврею в России
- на это ловиться не след.
- Вон, тянется красный послед
- от родов, где наших усилий
- не счесть. Даже если бузили
- юнцы – и погромам в ответ.
- Но с памятью в тысячи лет
- грех есть ли стыдней амнезии?
- А в Бога – не зная – нелепо
- не верить. Как веровать слепо.
- Зря разум Творец дал нам, что ли
- (иль Дарвин-старик нагадал)?
- Но гидом я разум бы взял
- в прогулках по минному полю.
Дед.doc
Неправильный (с неполучившимся магистралом) венок сонетов в подарок двум дочерям Соломона Сергеевича Майзеля – Заиде Соломоновне Готсбан, урожденной
Майзель, и Марии Яковлевой и в память старшей – Елены Соломоновны Милитаревой, урожденной Майзель, моей мамы
1.
- Дед умер в пятьдесят втором – за год,
- не отгуляв поминок по дракону.
- Он был блестящий лектор и ученый
- и редкого размаха полиглот.
- Днем – три работы. Ночи напролет
- сидел, в свою науку погруженный.
- Ровесник века, тезка Соломона,
- он не был мудр. Инфаркт прервал полет
- идей, прозрений. Всем казался он
- живым, веселым, легким человеком,
- не обращенным людоедским веком
- во тварь дрожащую. Был от тюрьмы спасен
- он Богом или картою случайной.
- А для меня стал образцом и тайной.
2.
- Дед для меня стал образцом и тайной.
- В преемники я был назначен с детства
- семьей. Был худшим для нее из бедствий
- его уход, внезапный и летальный.
- Последний труд его монументальный,
- оборванный, достался мне в наследство,
- а я и знать не знал, по малолетству,
- что путь мой мечен в перспективе дальней.
- Что ж, я издал, спустя тридцатилетье,
- сей труд, снабдив вступлением пространным27,
- и это для семьи была победа
- (жаль, бабки уже не было на свете).
- Но я сейчас не про себя – про деда.
- Он рос в местечке и в семействе странном.
3.
- Он рос в местечке и в семействе странном:
- отец – хасид, наполненный псалмами,
- и ляйпцигский профессор дед по маме,
- умерший рано и с пустым карманом.
- Шла дочкам, в Русслянд сосланным, приданным
- культура Гаскалы28. На лушне-маме29
- общаться в лавке и кой-как с мужьями
- они могли, но как на иностранном.
- Такая жизнь казалась горше плена,
- и счеты с ней красавица Елена
- свела, как отстрадала третьи роды,
- и с мачехою стали жить сироты.
- Дед послан был учиться в ешиботе30,
- но мамин – Гейне был язык и Гете.
4.
- А мамин Гейне был язык и Гете.
- И быв отцом за вольнодумство порот,
- пройдя бар-мицву31, он подался в город
- от сна патриархального и гнета.
- В гимназии был опыт ешибота
- полезен. Дед-филолог был бы горд:
- для внука грызть гранит науки – спорт,
- а языки давались просто с лету.
- На испытаньях на вопрос «Кто вас
- готовил к нам из профессуры местной?»
- ответив «сам», услышал «неуместна
- здесь ложь», но в пятый был зачислен класс.
- И так барьер процентный одолев,
- у теток жил, двух прогрессивных дев.
5.
- Из тетушек, двух прогрессивных дев,
- одна потом в Америке училась
- и там, туземцам в радость, отличилась,
- помочь создать компартию успев.
- Еврейскую утопию воспев
- для негров, видя, что погорячилась,
- в свой рай, в свой край родимый воротилась
- как раз к тридцать седьмому – но не сев,
- и тихо умерла в своей постели
- (спас от судьбы, видать, еврейский Бог,
- хоть выбить дурь марксистскую не смог).
- Уже прозревший, сдерживался еле
- дед в спорах с ней. Она в ответ кричала,
- но – чистая душа – не настучала32.
6.
- Да, чистая душа, не настучала.
- Идем назад: германская война,
- пятнадцатый… А деду горя мало:
- трактат он пишет «Солнце и луна»
- про гений и талант. Но вскоре на
- гражданскую уходит. Идеалы
- еврейского понятны пацана
- (минус тринадцать зренье не мешало).
- В седле стяжал он конармейских лавров,
- словарь испанский зачитав до дыр.
- Гласит апокриф – рявкнул командир
- (а, может, это был и сам Котовский):
- «Хай скачет в университет московский,
- а тут не треба нам таких кентавров».
7.
- Не надо было им таких кентавров,
- и, посланный в Москву с депешей срочной,
- дед поступил на факультет восточный,
- с испанцев плавно перейдя на мавров.
- Застал науки русской динозавров,
- еще взял экономику заочно.
- А Власть Советов расцвела, побочно
- полнаселенья обратив в кадавров.
- Арабского уроки и Корана
- блестящие Атая и Баранов
- вели. Да плюс персидский и турецкий,
- да плюс еще досдал на дипломата.
- …На власть имелось много компромата,
- но дед пока был человек советский.
8.
- В двадцатые дед – человек советский:
- страдает как экономист марксизмом,
- а как лингвист переболел марризмом
- (маразмом, множенным на лепет детский).
- Хоть в партии, чураясь церкви светской,
- не состоял, спецом был ею признан
- и то в Иран, то в Турцию был призван
- спецкором ТАСС и как толмач33 торгпредский.
- И раз в тридцать восьмом, в исходе года
- (посольство все почти уже сидело)
- ему приказ в Союз был возвращаться.
- В Одессу-маму бабка полетела,
- чтобы успеть к приходу парохода
- с вдовой своей дать взглядом попрощаться.
9.
- С женой в приезд тот не пришлось прощаться:
- судьба до смерти от беды хранила
- (одной рукой, другой – похоронила
- иллюзиями радость обольщаться).
- До этого был случай: домочадцы
- все были с ним в Стамбуле. Можно было
- (и нужно – все за это говорило)
- забрать семью, бежать, не возвращаться.
- Большой словарь турецкий34 завершен,
- он в мире признан как авторитет
- по Ближнему Востоку и ученый,
- к тому же на работу приглашен
- в американский университет.
- Он взвесил все. И в пасть полез к дракону.
10.
- Он взвесил все – и в пасть полез к дракону.
- Зачем? Страх на родню, друзей беду
- навлечь? (Не знал он, что не по суду
- метут – по разнарядке, без резона.)
- Любовь к России странная? Озона
- нехватка за границей? Не найду
- за давностью ответа – и ввиду
- того, что рассуждать теперь легко нам
- логически. Но прошлого не зли:
- оно в ответ на сладострастный зуд
- вершить над ним наш беспристрастный суд
- сожмет в объятьях и оставит с носом.
- И бьюсь я над загадочным вопросом:
- как вышло, что его не загребли?
11.
- Как вышло, что его не загребли?
- Для власти ценным был специалистом?
- Незаменим был? Не был коммунистом?
- Но и таких без счета в гроб свели,
- и раствориться в лагерной пыли
- равно светило чистым и нечистым.
- …Позором стукачам и особистам
- в июне сорок первого пришли
- в квартиру коммунальную родня,
- друзья, соседи (дед им был за ребе),
- и был опасней смерти разговорец.
- Плохой прогноз, – сказал он, – у меня,
- когда на нас фашистское отребье
- идет, а тут проклятый правит горец.
12.
- А тут пока проклятый правил горец,
- купив победу по цене разгрома.
- И ждали зря, что полегчает дома —
- лишь горшая травила души горечь.
- Но я про деда. Шла у нас про то речь,
- как он не сел. Мне рассказал знакомый,
- его коллега: секретарь парткома,
- их Торквемада, псих-шпионоборец
- (Бог шельму метит: некто Кебенёв)
- сказал кому-то, кто не донесет —
- и понеслось по институту слово:
- «Что Майзель контрик, ясно и без слов,
- но парень честный, х… с ним, пусть живет»
- и – вычеркнул из списка рокового.
13.
- В тот раз избегнув списка рокового,
- он воевать по возрасту не мог
- и в Куйбышев был послан – на Восток
- вещать. Им было не найти другого —
- ни уровня его языкового
- ни чтоб и местных нравов был знаток.
- Но этой передышки вышел срок:
- в Иран он едет драгоманом35 снова.
- Война прошла. Он в Африку отправлен,
- где будет четырех держав альянсом
- колониям дан статус итальянским.
- И к каждой делегации приставлен
- справляться с языками целый цех.
- В советской переводит он со всех.
14.
- Он переводит с языков со всех,
- Но ночь – его: он бродит, пишет вволю.
- Он слышит речь, он в Африке, он в поле!
- Он жив, не стар. И это ль не успех?
- Обратно через Лондон. Без помех
- сидеть в библиотеках: вот раздолье!
- Здесь тратить час на ужин жаль до боли,
- так на прием загнали как на грех.
- А за столом Хью Гейтскелл36 оказался.
- Дед, пальцем ткнув, сказал, хвативши лишку:
- «И я по маме Хацкель, вот как этот».
- Вмиг древо принесли, и отыскался
- российский след. Тут лорд вскричал «Братишка!
- Ах, как я рад!». И дед сказал: «Forget it!37».
15.
- Лорд рад родству, а дед сказал: «Forget it!»
- и рать сексотов38 оглядел украдкой,
- но был той швали, на халяву падкой,
- вискарь родней, чем Ильича заветы39.
- В Стране Советов вновь в родимом гетто
- вмиг схвачен века-волка мертвой хваткой,
- амебной абиссинской лихорадкой
- и творческой, он свой научный метод
- к безмерному примерить материалу
- спешит ночами, сердце надрывая.
- В апреле, в пятьдесят втором, в трамвае
- оно не выдержало, и его не стало.
- Так пал в ничейной битве Ланцелот.
- Драконий труп еще кривлялся – с год40.
Стихи, не вошедшие в два изданных сборника
«Судьба порой сплетала туго…»
Осе Каплану на 65-летие
- Судьба порой сплетала туго,
- хотя и жаловаться грех,
- зато на всю катушку друга
- иметь – везенье не для всех.
- Уже немного тех осталось,
- с кем бабку помянуть и мать,
- но наползающую старость
- как дар нам легче принимать,
- когда в кругу потомков милых
- за тесным праздничным столом
- есть с кем поднять, покуда в силах,
- бокалы в память о былом.
- А вдруг потрафит смерть-старуха
- до возрастов библейских нам,
- чтоб лет до ста внимало ухо
- твоим мальчишеским стихам,
- чтоб прочны были мирозданье,
- где внуков и детей растим,
- и дом, где не за мзду и званья
- не видно стен из-за картин.
- Так выпьем водки, коли пьется!
- Печенка есть – душа легка.
- А только здесь ли жизнь дается,
- то нам неведомо
- пока.
Прощанье с кармой
«Народ – биомасса истории»
(И.М.Дьяконов, в разговоре)
«И вы, мундиры голубые…»
(М.Ю.Лермонтов)
Памяти Бродского
- я расплатился с тобой под расчет за хлеб вино и ученье
- за искусство любить (чет) и за науку забвенья
- (нечет) в этой степи где гурт исходная единица меры
- биомассы живого мяса поживы войны и холеры
- ибо смерда жизнь как гондон одна разова и конечна
- но в том бонтон что величина и величье державы вечны
- прощай волок из варяг ладейных и урок былинных в греки
- чай путь долог с малин удельных к голубой царевой опеке
- от благоверной царицы Феодоры бляди к Федорину горю
- порционному горю христа ради на этом сиром просторе
- в этой путине безрыбья бурлящей радостью рабьей
- под вечной властью отребья в позе распятья крабьей
- в этом волчьем урочье в этой топи горючей
- в этой доле собачьей в этой юдоли сучьей
- на этой вдовьей поляне политой спермой
- пострелянных здесь по пьяни Великой Стервой
- имя которой кощунственно мусолить в соплях патриоту
- а пришлецу бесчувственному прокаркать легко до рвоты
- съел у нас этот брак как поется лучшие годы
- я тебе не друг и не враг бери половину свободы
- как знаешь распорядись и оставайся с Богом,
- только что не трудись платком махать за порогом
- а я сактируюсь с зоны пойду по следам таежным
- коридором зеленым пройдусь по твоим таможням
- мне нечего в декларации предъявить чтоб качать права
- и кочевой моей нации все это трын-трава
- дети да воспоминанья неподотчетный скарб мой
- это не расставанье это прощанье с кармой.
Сыну-2
- Если умру, ты меня забудешь
- (я тоже не помнил, что было в пять),
- с полгода «а папа?» спрашивать будешь,
- чтобы на годы забыть опять.
- Жена, с которою не сложилось
- по моей одной, как всегда, вине,
- не окажет мне последнюю милость —
- сыну рассказывать обо мне.
- Не подскажет с моей роднею общаться
- (да что тебе в той московской родне?).
- И только, быть может, лет в тринадцать
- ты спросишь с опаскою обо мне.
- Ну был – профессором и вроде поэтом,
- был да сплыл в неясную синь…
- Тебе ль, осиянному Новым Светом,
- до древ, до евреев и до Россий?
- Но в поиске робком простых ответов
- на вопросы, скопившиеся за тридцать веков,
- ты наткнешься средь старых книг на этот
- невесомый томик моих стихов41
- и увидишь древо, и услышишь голос,
- настоянный на цикуте любви и боли,
- и почувствуешь жажду, и испытаешь голод
- по тому, что ушло, не вернется более.
- И заплачешь как взрослый, и станешь молиться
- по-детски кому-то, кто б вернул отца,
- и это будет твоей бар-мицвой.
- И будешь выслушан до конца.
- Тут ты, собеседник мой приватный,
- вздохнешь: «Наверное, я был неправ»
- и руль времен крутанешь обратно,
- меня с обочины подобрав.
- И скажешь: «Как есмь я первопричина
- всему – безглазая, погоди.
- Ступай, сынок, воспитай мне сына,
- у нас с тобою все впереди».
- И вернешь меня в Гарлем, положишь рядом
- с тельцем, что сразу прильнет ко мне.
- И не узнать, что мировой порядок
- ради нас поменялся в забытом сне.
«Наш любимый юбиляр…»
Б.М.Бернштейну на 90-летний юбилей
- Наш любимый юбиляр
- ни хрена еще не стар!
- Избежав советских нар
- и патриотичных свар
- в солнечной Эстонии,
- ты, тая в мозгу пожар,
- выпускаешь легкий пар
- (это тоже редкий дар),
- слушая симфонии.
- Если жить хотя бы до ста,
- по пиндосовскому ГОСТу,
- девяносто – это просто
- шаг вперед и точка роста,
- и дождемся чуда мы:
- Боря наш подлечит глаз,
- снова вспрыгнет на Парнас
- и ужо завалит нас
- новыми талмудами.
- Ты в искусстве свел концы:
- сеют разный злак творцы
- румб находят гении,
- мы же, зрители – жнецы
- да галерные гребцы.
- Что же мы в забвении?
- Вольной мысли паладин,
- докопаться до глубин
- не страшишься ты один,
- зависть сея белую.
- Ближний круг и дальний круг —
- свет твой нужен всем вокруг
- Долгой жизни, старший друг!
- Жизнь с тебя я делаю.
Сонет джаза
В. К.
- я был на джазовом концерте
- за жизнь второй
- случайный раз
- мутили тихий омут черти
- и в уши лез как в душу
- джаз
- хотите нет хотите верьте
- трубач был асс
- и лабух класс
- и знали о любви и смерти
- ударные и контрабас
- мне кайф ловить досталось мало
- на протяженье
- бытия
- но глупо начинать с начала
- и туш все глуше слышу
- я
- фоно
- ударит
- по басам
- но соло слажу
- только сам
Ностальгический сонет
- Что ж, жизнь легко непредсказуема —
- паранаучный парадокс.
- Век от Орехова до Зуева
- прет паровоз, транжиря кокс.
- Ну как не поиграть в игру его?
- Пока. Спасибо за урок-с.
- Где эта остановка х… ва?
- Все, откатались. Ну, и Бог с
- ней. Может, что-то есть
- за поворотом тем задымленным.
- Прощаемся. Имею честь.
- Все сходят. Легионы имя им.
- Отбив свиное42, что осталось?
- Одна ко всем слепая жалость.
«Люблю картошку больше макарон…»
- Люблю картошку больше макарон,
- а, значит, пуще я дурак российский,
- чем европейский трикстер. Поделом
- мне здесь сидеть и печь топить дерьмом,
- не мной произведенным, в мегафон
- бурча кухонный: не такие сыски
- да перлюстровки, да стальной закон
- видали мы. Почтовый электрон
- пока неиссякаем. И марксистский
- монстр или сдох, иль спит мертвецким сном.
- А эти все – народец явно склизкий,
- но «вор милей» и хватит о дурном.
- Поговорим о чем-нибудь смешном —
- ну, например, какие ждут нас риски…
Жизнь
- Сначала медленно тянулась
- и все хотелось поскорей.
- Едва сознание проснулось,
- я знал, что смертен и еврей.
- И так хотелось жизни взрослой,
- но мама чтоб не умерла,
- а оказалось, все непросто,
- когда взяла да понесла.
- И так несется в рваном ритме,
- пока не лопнет колесо,
- и только сердце в такт стучит мне:
- пока не все, пока не все…
«Ты к слову относишься плево…»
К Л.
- Ты к слову относишься плево,
- но я – филолог и еврей.
- Почти что как дело мне слово:
- в нем пушечный гром батарей
- и летних громов канонада —
- почти спецэффект и салют,
- но землю ровняют снаряды
- и молнии в дерево бьют.
- Отсюда лесные пожары
- и гибель людей и зверей.
- Так поняли слово недаром
- когда-то и грек, и еврей.
- Отсюда и магия слова,
- шаманская сила имен
- и виденье слова – такого,
- которым был мир сотворен.
- А ты говоришь, что неважно:
- слова – это только слова,
- не больно совсем и не страшно,
- когда их роняешь едва.
- Пустого болтания биты,
- не значащие значки.
- И ходишь живой, как убитый,
- от словом рожденной тоски.
Подражание Дикинсон (303)
- Душа себе нафрендит шушеру
- и трепачей,
- и в интернет навалит мусору —
- ведь он ничей.
- В фейсбучной проходной обители
- шумит салон,
- и в закуте для вытрезвителя
- царит бонтон.
- Хозяйкина благотворительность
- на всех одна.
- один я проявляю бдительность:
- беги говна!
* * *
От камня по воде круги, растопит айсберг пламень спички. Но, милый друг, себе не лги, раз не умеешь с непривычки. Вольно ж тебе признать стихи за формулу различий духа, за дистрибуцией стихий следя вполглаза и вполуха. Ведь и железная строка слаба для притяженья истин, а гравитация легка лишь там, где бег планет расчислен. Всем сестрам по серьгам раздай, наплюй на пол и свойства наций и радуйся, внеся раздрай в науку идентификаций. Забыть себя, побыть другим, чтоб ощутить родство в их шкуре и архетип принять, как гимн, стоймя в любой архитектуре.
А что же дух? Постой, постой, здесь только кожа, только кости… мы ненадолго, на постой, с одной пропиской на погосте.
(сентябрь 2013, Нью-Йорк)
Ответ
- А я молчу, сжав зубы за стеной,
- тебе в стекло дыша январской стужей,
- и с репликой все той же, с той одной,
- что сдавливает горло – и все туже.
- Играем пьесу странную, как жизнь,
- где все экспромт и драматург аноним.
- Подмостки ходят, но актер держись,
- пока мы молча монологи гоним.
- Невысказанность – та, что рвется с губ,
- гуляет эхом в темном полном зале,
- а зритель хочет бис, поскольку глуп,
- и жадно ждет катарсиса в финале.
- Сюжет так прост: сошлись два гордеца —
- лиса и журавель из детской сказки,
- чтоб там, где у начала нет конца,
- сорвать с лица наклеенные маски.
- Покамест ждем, кто первым включит свет,
- одним движеньем рук разгонит морок,
- запасы тают отведенных лет,
- и каждый день невозвратимо дорог.
Стишки для детей
Что с утра ест белый аист?
- Вот в гнезде проснулся аист.
- Что на завтрак он с утра ест?
- Аппетита нет с утра —
- ну, проглотит комара,
- на затравку пару мошек,
- на закуску трех рыбешек,
- не забыть про червяка,
- слопать майского жука,
- чтобы не было икоты,
- нужно выпить полболота
- и заесть пяток лягушек
- парой сотен жирных мушек,
- пожевать ужа и мышь,
- клюв почистить об камыш
- и в воде удобней встать,
- до обеда чтоб поспать.
- Аппетита утром нет.
- Аппетит придет в обед.
Если курица не птица
- Если курица – не птица,
- то не птица и синица,
- и удод, и свиристель,
- и пингвин, и коростель.
- Если курица – не птица,
- то не зверь тогда куница,
- и ленивец, и енот,
- и козел, и бегемот.
- Если, этому поверя,
- согласимся, что не звери li>слон, пантера и жираф,
- то получится, что прав
- тот, кто рыбой не считает
- рыб, которые летают.
- Но и плавающих рыб
- мы тогда вполне могли б
- не считать за рыб: леща,
- сельдь, и стерлядь, и ерша,
- простипому, путассу
- и другую рыбу всю.
- И, наоборот, за рыбу
- мы кита держать могли бы.
- Но куда девать кита,
- если рыба вся не та?
- Если курица не птица,
- то не рыба и плотвица,
- барракуда, сом и язь,
- и акула, и карась.
- Значит, врет наука вся
- про гуся и порося:
- от моржа до кабарги
- пудрят в школе нам мозги!
- Если курица – не птица
- и совсем не зверь лисица,
- и не рыба вовсе хек,
- значит, я – не человек.
- Получается тогда
- ну такая ерунда,
- ну такая чушь совсем,
- что уже пора бы тем,
- кто к народу лезет с тем,
- что, мол, курица – не птица,
- перед всеми извиниться.
Гиппопотам
- Зверь большо-о-ой гиппопотам:
- морда – тут, а попа – там!
Белый аист-альтруист
- Я, признаюсь, удивляюсь:
- ай да птица этот аист!
- Словно белый снег он чист,
- и притом – не эгоист.
- Он гнездо большое вьет,
- мелких птиц туда зовет43:
- трясогузки, воробьи,
- прилетайте – все свои!
- И синичкам, и скворцам —
- всем найдется место там.
- Мелюзге гнездо такое
- словно царские покои.
- Не в восторге аистиха:
- не бывает дома тихо.
- «Папа-аист, ты сдурел —
- столько птиц в гнезде пригрел!
- Как высиживать птенцов?
- Может, выселим жильцов?
- Превратил гнездо в притон —
- хоть лети из дома вон…»
- Длинным клювом улыбаясь,
- отвечает папа-аист:
- «Коллективное гнездовье
- сохраняет нам здоровье.
- Всем давая кров и дом,
- мы природу бережем.
- Сообща растить птенцов
- веселей, в конце концов!»
Совиный разговор
- Сыч, сипуха и сова
- сели в круг играть в слова.
- Говорит сова: «Сипуха,
- прекрати сипеть мне в ухо!
- Ясно всем как дважды два,
- что сипуха – не сова.
- Сколько я прошла лесов,
- не встречала рыжих сов.
- В форме сердца морда птичья —
- вкус дурной до неприличья:
- с мордой сердцем, без ушей —
- как брелок из-под ключей!
- А видали вы красу —
- ухо чуть не на носу?
- Без ушей нормальных сов
- ты, как кошка без усов».
- Та в ответ ей: «Ты, сова,
- просто дурья голова!
- В интернете посмотри:
- всем ясна как трижды три,
- и без всяких лишних слов
- роль сипух в отряде сов.
- Форма сердца для лица —
- несравненная краса!
- У ушей на птичьих лицах
- вид – ну просто застрелиться.
- А сиплю я, чтоб не ухать
- (сов обидеть не хочу хоть)».
- Сыч считает: «Ты, сова,
- совершенно не права.
- Вон сипуха как мудра —
- Так бы слушал до утра».
- Говорит сычу сипуха:
- «Ни пера тебе, ни пуха!»
- Сыч в ответ: «С чего бы вдруг?
- Разве я тебе не друг?
- То желать, что надо людям,
- птицам, мать, давай не будем!
- Пожелать такое птице —
- можно, если разозлиться!
- На меня уж ты не злись —
- ведь почти как пень, я лыс…»
- Говорит сова сычу:
- «Про тебя уж я молчу.
- Стыдно совам, дорогой,
- быть такою мелюзгой.
- Не почти – как пень, ты лыс!
- А дурацкий этот свист?
- По-болгарски кукумяка
- ты не зря – сиди не вякай!
- Будь на вы со мною, сыч,
- и когтем в меня не тычь!»
- Отвечает с сучьев сыч:
- «Не порите, птицы, дичь.
- Не собачьтесь снова, тетки,
- мы ж не люди с вами все-таки!
- Доведет до драки слово.
- Поимейте совесть, совы!»
- «Ух ты, – ухает сова, —
- как умно! Спиши слова».44
Крокодиловы слезы
- Плачет бедный крокодил:
- «Я ль не кроток, я ль не мил?
- Если б мог я без кровей
- корм клевать, как воробей,
- как козел, траву жевать,
- чтобы не переживать
- тварей божьих пояденье
- как моральное паденье!
- Это что же за напасть —
- что шевелится, все в пасть!
- Разве я, ребята, рад
- хрупать, хряскать всех подряд,
- жамкать, жвакать все живое?
- Со стыда я волком вою!
- Жалок мой удел и жуток —
- управляет мной желудок!
- Но такая, знать, судьба —
- воля, видимо, слаба.
- Если б можно было мне
- оставаться в стороне
- от проклятых челюстей,
- я бы папы был святей!
- Тварь любую нежно я
- все лизал бы, не жуя.
- Звали б все ягненком Нила
- душку-крошку крокодила…
- Взять страшилу бегемота —
- украшение болота:
- вон, как хряк, разлегся там
- «конь реки», гиппопотам!
- Вот за что ему везенье —
- лотос жрать без угрызенья?
- почему его, урода,
- добрым сделала природа?
- Ладно, быдло бегемот…
- А убивец-кашалот?
- Сколько жизней загубил он
- чемоданным этим рылом!
- Сколько он за день-деньской
- сводит фауны морской!
- А как вспомнишь про акулу,
- так до боли сводит скулы.
- Сколько душ сожрет на круг!
- Хрясть – и ноль душевных мук.
- Столько хищников на свете —
- я один за всех в ответе…»
- Наползает на глаза
- крокодилова слеза…
- Пожалеешь: бедный зверь!
- Но поверь мне – и не верь
- крокодиловым слезам.
- Подрастешь – поймешь все сам.
Кстати о птичках
- Это – не ямб, не хорей и не дактиль.
- Просто стишок.
- Ящероптица звалась птеродактиль.
- Вникни, дружок:
- дактилос – палец, птерон значит птица
- (если запишешь, потом пригодится).
- Самая мелкая – как воробей:
- ела букашек, клевала червей.
- Крупную звать, как запомнить легко нам,
- орнитохейрусом45, птеранодоном46,
- арамбургианой и кецалькоатлем
- (с Тецкатлипукой не путать – понятно?
- Тот и тот – два мексиканских божка,
- и у обоих – страшила башка).
- Эта – тварюга ужасного вида
- (в народе известная как аждархида).
- Саженей шесть, это метров тринадцать —
- крыльев размах (не дай Бог повстречаться),
- с длинной, противной такой головой.
- Водилась в период она меловой,
- ну, еще в юрский встречалась, бывало.
- Ее человечество позабывало.
- Вру: не забыло – пока что его
- не было в юрский и в меловой.
- Эта, большая, в отличье от малой,
- зубаста была и жрала что попало.
- Ладно, неважно, что было в начале:
- или забыли, или не встречали
- (драконы из сказок-то схожи по виду
- с этой заразой – пардон, аждархидой).
- Важно другое: что куча ученых
- верит, что птицы – потомки драконов,
- т.е., простите, летающих ящеров!
- Если бы это про хищников – ястребов,
- грифов, орлов, сов и коршунов, но ведь
- даже колибри – потомок чудовищ!
- Вот, значит, как появились на свете
- птицы! А что там про них в интернете?
- (Надо искать и тебе научиться.
- Кстати, нашел я, что главный по птицам
- – только не смейтесь, у что вы как дурочки? —
- дядя один по фамилии Курочкин.
- Но хорошо, что не Тецкатлипукин —
- самое главное – имя в науке.
- И, не в обиду серьезным ученым,
- будем хихикать над тем, что смешно нам.
- А чтоб узнать, что про рыб еще слышно,
- будем искать на фамилию Фишман).
- Там я узнал, что когда-то однажды
- жил на земле динозавр двухэтажный —
- четырехкрылая ужасть такая.
- И, что еще оказалось: в Китае
- в ранней формации типа Исянь
- тоже отрыли какую-то дрянь.
- Это был переворот настоящий:
- птица – не птица, и ящер – не ящер.
- Звали его «микрораптор гуи»,
- вызвал в науке он прямо бои.
- И, что мне в голову не приходило:
- птицы, похоже, родня крокодила,
- и что не только ИЗ ЯЩЕРОВ птицы,
- – В ЯЩЕРОВ птицы могли превратиться.
- Встретились мне терезинозаврид,
- и криптоволанс, и троодонтид,
- и псевдозухий, и авимимус.
- Тут-то я понял, что крышею двинусь.
- Тут-то я понял, что хватит с меня – и
- лучше я мячик пойду погоняю.
Переводы
Переводы с испанского
Luis de Gongora47 / Луис де Гонгора (1561—1627)
Un soneto
- Mientras por competir con tu cabello,
- oro bruido, el sol relumbra en vano;
- mientras con menosprecio en medio el llano
- mira tu blanco frente el lilio bello;
- mientras a cada labio, por cogello,
- siguen ms ojos que al clavel temprano,
- y mientras triunfa con desdn lozano
- del luciente marfil tu gentil cuello;
- goza cuello, cabello, labio y frente,
- antes que lo que fu en tu edad dorada
- oro, lilio, clavel, cristal luciente,
- no slo en plata o viola truncada
- se vuelva, mas t y ello juntamente
- en tierra, en humo, en polvo, en sombra, en nada.
Luis de Gongora / Луис де Гонгора (1561—1627)
Сонет
- Пока, с твоими локонами споря,
- напрасно солнце золотом лучится,
- и белизной чело твое кичится
- пред лилией в сияющем уборе,
- пока, твоим устам зовущим вторя,
- гвоздика тщетно взор пленить стремится,
- и с глубиной очей твоих сравниться
- мечтало бы пристыженное море,
- усладу уст, очей, ланит, кудрей
- спеши испить из моря наслажденья,
- пока на смену золотой поре
- гвоздик и лилий не пришло забвенье
- сухой фиалкой в тусклом серебре,
- и ты не стала прахом, тленом, тенью…
Ruben Dario48 / Рубен Дарио (1867—1916)
Filosofia
- Saluda al sol, araa, no seas rencorosa.
- Da tus gracias a Dios, oh sapo!, pues que eres.
- El peludo cangrejo tiene espinas de rosa
- y los moluscos reminiscencias de mujeres.
- Saber ser lo que sois, enigmas siendo formas;
- deja la responsabilidad a las Normas,
- que a su vez la enviarn al Todopoderoso…
- (Toca, grillo, a la luz de la luna, y dance el oso.)
Ruben Dario / Рубен Дарио (1867—1916)
Философия
- Паук, восход приветствуй и вытри злые слезы,
- за счастье жить, о жаба, восславь Творца щедроты!
- Корявый краб шипами вполне достоин розы,
- а в устрице осклизлой от женщины есть что-то.
- Так будем тем, что есть, обиды не тая!
- Непостижимое – лишь форма бытия.
- Оставим труд разгадок природе и Творцу…
- Трещи, цикада, под луной! пляши, медведь, в лесу!
Сонеты из цикла
«Негасимая молния»/
«El rayo que no cesa»
Sonetos (1934—1935)
Miguel Hernandez49 / Мигель Эрнандес (1910—1942)
«Me tiraste un limn, y tan amargo (4)…»
- Me tiraste un limn, y tan amargo (4),
- Con una mano clida, y tan pura,
- Que no menoscab su arquitectura
- Y prob su amargura sin embargo.
- Con el golpe amarillo, de un letargo
- dulce pas a una ansiosa calentura
- mi sangre, que sinti la mordedura
- de una punta de seno duro y largo.
- Pero al mirarte y verte la sonrisa
- que te produjo el limonado hecho,
- a mi voraz malicia tan ajena,
- se me durmi la sangre en la camisa,
- y se volvi el poroso y ureo pecho
- una picuda y deslumbrante pena.
«Ты бросила мне горький плод лимона (4)…»
- Ты бросила мне горький плод лимона (4)
- рукой горячей и такой невинной,
- что не задет был строй его глубинный
- и горечь оказалась сохраненной.
- Ожогом желтым из истомы сонной
- исторгнутая, кровь моя лавиной
- вскипела, отзываясь на осиный
- укус овала плоти напряженной.
- Но шалости своей ты улыбнулась,
- и понял я твою игру простую,
- столь чуждую моей, мужской и злой.
- И под рубашку кровь, остыв, вернулась,
- ужалив сердце в мякоть золотую
- пронзительной слепящею иглой.
«Tengo estos huesos hechos a las penas (10)…»
- Tengo estos huesos hechos a las penas (10)
- y a las cavilaciones estas sienes:
- pena que vas, cavilacin que viene
- como el mar de la playa a las arenas.
- Como el mar de la playa a las arenas,
- voy en este naufragio de vaivenes,
- por una noche oscura de sartenes
- redondas, pobres, tristes y morenas.
- Nadie me salvar de este naufragio
- si no es tu amor, la tabla que procuro,
- si no es tu voz, el norte que pretendo.
- Eludiendo por eso el mal presagio
- de que ni en ti siquiera habr seguro,
- voy entre pena y pena sonriendo.
«Для злых сомнений создан мой висок (10)…»
- Для злых сомнений создан мой висок (10),
- и стала боль для жил моих законом.
- На боль сомненья набегают сонно,
- как в час прилива волны на песок.
- Как в час прилива волны на песок,
- меня несет кругами монотонно
- по сковородам ночи закопченным
- вод этих темных неуклонный ток.
- Мне не уйти от этой мглы зловещей —
- лишь ты, любовь, лишь ты даешь мне силы,
- лишь ты горишь последнею звездою.
- И смехом заглушая голос вещий,
- который шепчет, что и ты забыла,
- вхожу в пролив меж горем и бедою.
«El toro sabe al fin de la corrida (17)…»
- El toro sabe al fin de la corrida (17),
- donde prueba su chorro repentino,
- que el sabor de la muerte es el de un vino
- que el equilibrio impide de la vida.
- Respira corazones por la herida
- desde un gigante corazn vecino,
- y su vasto poder de piedra y pino
- cesa debilitado en la cada.
- Y como el toro t, mi sangre astada,
- que el cotidiano cliz de la muerte,
- edificado con un turbio acero,
- vierte sobre mi lengua un gusto a espada
- diluida en un vino espeso y fuerte
- desde mi corazn donde me muero.
«Когда коррида проревет к финалу (17)…»
- Когда коррида проревет к финалу (17)
- и вена, вздувшись, лопнет как струна,
- узнает бык: у смерти вкус вина,
- которым жизнь, жалея, обделяла.
- Фонтан сердец забьет из раны алой,
- пучину сердца осушив до дна,
- и накренится над песком сосна,
- и глыба камня рухнет с пьедестала.
- Ты, кровь моя, живучая как бык,
- с утра наполнив кубок неизменный
- тончайшего старинного литья,
- саднящим вкусом стали под язык
- сочишься влагой горькою и пенной
- из сердца, где скопилась смерть моя.
«No me conformo, no: me desespero (20)…»
- No me conformo, no: me desespero (20)
- como si fuera un huracn de lava
- en el presidio de una almendra esclava
- o en el penal colgante de un jilguero.
- Besarte fue besar un avispero
- que me clava el tormento y me desclava
- y cava un hoyo fnebre y lo cava
- dentro del corazn donde me muero.
- No me conformo, no: ya es tanto y tanto
- idolatrar la in de tu beso
- y perseguir el curso de tu aroma.
- Un enterrado vivo por el llanto,
- una revolucin dentro de un hueso,
- un rayo soy sujeto a una redoma.
«Я не смирен, о нет! Я изойду (20)…»
- Я не смирен, о нет! Я изойду (20)
- лавиной жгучей лавы, что попала
- в острог висячий вместо птахи малой,
- быком взъяренным в конскую узду.
- О, я припал к осиному гнезду
- тех жадных губ, чье гибельное жало
- сочило яд и сердце мукой сжало,
- и в сердце сжался я и смерти жду.
- Я не смирен – я обречен ползти
- как пес по следу твоего дыханья,
- молясь на идол поцелуя в страхе.
- Я – бунт свирепый, вспыхнувший в кости.
- Я – заживо закопанный в рыданье.
- Я – молния в смирительной рубахе.
Переводы с английского
Edgar Allan Poe50 / Эдгар Эллан По (1809—1849)
The Raven
- Once upon a midnight dreary, while I pondered weak and weary,
- Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
- While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
- As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
- ««Tis some visitor,» I muttered, «tapping at my chamber door —
- Only this, and nothing more.»
- Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
- And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
- Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
- From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore —
- For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore —
- Nameless here for evermore.
- And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
- Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
- So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
- ««Tis some visitor entreating entrance at my chamber door —
- Some late visitor entreating entrance at my chamber door; —
- This it is and nothing more.»
- Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
- «Sir,» said I, «or Madam, truly your forgiveness I implore;
- But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
- And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
- That I scarce was sure I heard you» – here I opened wide the door; —
- Darkness there and nothing more.
Ворон
Памяти мамы, сорок лет недоверчиво и ревниво следившей за изменениями в переводе: на листках с многочисленными вариантами – ее карандашные пометы.
- Как-то ночью в полудреме я сидел в пустынном доме
- над престранным изреченьем инкунабулы одной,
- головой клонясь все ниже… Вдруг сквозь дрему – ближе, ближе
- то ли скрип в оконной нише, то ли скрежет за стеной.
- «Кто, – пробормотал я, – бродит там в потемках за стеной,
- в этот поздний час ночной?»
- Помню, в полночь это было: за окном декабрь унылый,
- на ковре узор чертило углей тлеющих пятно.
- Я не мог уснуть и в чтеньи от любви искал забвенья,
- от тоски по той, чье имя света лунного полно,
- по Лино, по той, чье имя в небесах наречено,
- той, что нет давным-давно.
- А шелков чуть слышный шорох, шепоток в багровых шторах
- обволакивал мне душу смутных страхов пеленой,
- и глуша сердцебиенье, я решил без промедленья
- дверь открыть в свои владенья тем, кто в поздний час ночной
- ищет крова и спасенья в этот поздний час ночной
- от стихии ледяной.
- Быстро подойдя к порогу, вслух сказал я: «Ради Бога,
- сэр или мадам, простите – сам не знаю, что со мной!
- Я давно оставлен всеми… вы пришли в такое время…
- стука в дверь не ждал совсем я – слишком свыкся с тишиной».
- Так сказав, я дверь наружу распахнул – передо мной
- мрак, один лишь мрак ночной.
- Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
- Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
- But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
- And the only word there spoken was the whispered word, «Lenore?»
- This I whispered, and an echo murmured back the word, «Lenore!» —
- Merely this and nothing more.
- Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
- Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
- ««Surely,» said I, «surely that is something at my window lattice;
- Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore —
- Let my heart be still a moment and this mystery explore; —
- ««Tis the wind and nothing more!»
- Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
- In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
- Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
- But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door —
- Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door —
- Perched, and sat, and nothing more.
- Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
- By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
- «Though thy crest be shorn and shaven, thou,» I said, «art sure no craven,
- Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore —
- Tell me what thy lordly name is on the Night’s Plutonian shore!»
- Quoth the Raven «Nevermore.»
- Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
- Though its answer little meaning – little relevancy bore;
- For we cannot help agreeing that no living human being
- Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door —
- Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
- With such name as «Nevermore.»
- В дом с крыльца скользнул я тенью, от себя гоня в смятеньи
- то, что даже в сновиденьи смерным видеть не дано.
- И когда замкнулся снова круг безмолвия ночного,
- в тишине возникло слово, тихий вздох: «Лино… Лино…?».
- Но услышал лишь себя я – эхо, мне шепнув «Лино…!»,
- смолкло, вдаль унесено.
- Только дверь за мной закрылась (о, как гулко сердце билось!),
- вновь усиленный молчаньем, оттененный тишиной
- тот же звук раздался где-то. «Что ж, – подумал я, – раз нету
- никого там, значит, это ветер воет за стеной.
- Просто ветер, налетая из зимы, из тьмы ночной,
- бьется в ставни за стеной!».
- Настежь тут окно раскрыл я. Вдруг зашелестели крылья
- и угрюмый черный ворон, вестник древности земной,
- не чинясь, ступая твердо, в дом вошел походкой лорда,
- взмах крылом – и замер гордо он на притолоке дверной.
- Сел на белый бюст Паллады – там, на притолоке дверной,
- сел – и замер предо мной.
- От испуга я очнулся и невольно улыбнулся:
- так был чопорен и строг он, так вздымал он важно грудь!
- «Хоть хохол твой и приглажен, – я заметил, – но отважен
- должен быть ты, ибо страшен из Страны Забвенья путь.
- Как же звать тебя, о Ворон, через Стикс державший путь?»
- Каркнул ворон: «неверррнуть!».
- Что ж, не мог не подивиться я руладе странной птицы:
- хоть ответ и не был связным, к месту не был он ничуть,
- никогда б я не поверил, чтобы в комнате над дверью
- видел этакого зверя кто-нибудь когда-нибудь —
- чтоб на мраморной Палладе вдруг заметил кто-нибудь
- тварь по кличке «Неверррнуть».
- But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
- That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
- Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered —
- Till I scarcely more than muttered «Other friends have flown before—
- On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.»
- Then the bird said «Nevermore.»
- Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
- «Doubtless,» said I, «what it utters is its only stock and store
- Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster Followed fast and followed faster till his songs one burden bore —
- Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
- Of «Never – nevermore’.»
- But the Raven still beguiling all my fancy into smiling,
- Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
- Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
- Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore —
- What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
- Meant in croaking «Nevermore.»
- This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
- To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s сore
- This and more I sat divining, with my head at ease reclining
- On the cushion’s velvet lining that the lamp-light gloated o’er,
- But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o’er,
- She shall press, ah, nevermore!
- Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
- Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
- «Wretch,» I cried, «thy God hath lent thee – by these angels he hath sent
- thee
- Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
- Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!»
- Quoth the Raven «Nevermore.»
- Испустив сей хрип бредовый, гость мой вдаль глядел сурово
- как певец, когда сорвется с вещих струн последний звук.
- Так сидел он, тень немая, черных крыл не подымая,
- и вздохнул я: «Понимаю: ты пришел ко мне как друг,
- но тому, чей дом – могила, ни друзей уж, ни подруг…»
- «не вернуть!» – он каркнул вдруг.
- Вздрогнул я слегка (ведь тут-то в точку он попал как будто),
- но решил: «Припев унылый – все, что слышать ты привык
- в чьем-то доме, на который Фатум, на расправу скорый,
- натравил несчастий свору, и убогий твой язык
- в этой скорбной партитуре лишь один припев постиг:
- «не вернуть!» – тоскливый крик».
- Усмехнулся я украдкой, так легко найдя разгадку
- этой тайны, и уселся в кресло, чтоб слегка вздремнуть…
- Но взвилась фантазмов стая надо мной! И в хриплом грае,
- в дерзком, мерзком этом грае все искал я смысл и суть.
- В том зловещем кличе птичьем все хотел постичь я суть
- приговора «не вернуть!».
- Так сидел я без движенья, погруженный в размышленья,
- перед птицей, что горящим взором мне сверлила грудь.
- Передумал я немало, головой склонясь усталой
- на подушек бархат алый, алый бархат, лампой чуть
- освещенный – на который ту, к кому заказан путь.
- никогда уж не вернуть.
- Вдруг пролился в воздух спальни аромат курильниц дальних,
- вниз, во тьму, с высот астральных заструился светлый путь,
- и незримых хоров пенье слышу я: «Во исцеленье
- Небо шлет тебе забвенье – так забудь ее… забудь…
- пей же, пей нектар забвенья, пей – и мир вернется в грудь…»
- Тут он каркнул: «не вернуть!»
- «Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still, if bird or devil! —
- Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
- Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted —
- On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore —
- Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!»
- Quoth the Raven «Nevermore.»
- «Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still, if bird or devil!
- By that Heaven that bends above us – by that God we both adore —
- Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
- It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore —
- Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.»
- Quoth the Raven «Nevermore.»
- «Be that word our sign of parting, bird or fiend!» I shrieked, upstarting —
- «Get thee back into the tempest and the Night’s Plutonian shore!
- Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
- Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
- Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my
- door!»
- Quoth the Raven «Nevermore.»
- And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
- On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
- And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,
- And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;
- And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
- Shall be lifted – nevermore!
- «Кто ты? – взвился я с досады, – дух? пророк? исчадье ада?
- Искусителя посланник или странник в море бед,
- черным вихрем занесенный в этот край опустошенный,
- в мир мой скорбный и смятенный? Но ответь мне: разве нет,
- нет бальзама в Галааде, чтоб вернуть слепому свет?».
- «Не вернуть» – пришел ответ.
- «Птица, дьявол ты, не знаю! – крикнул я, – но заклинаю
- этим небом, горним светом, указующим нам путь:
- напророчь мне, гость незванный, что в земле обетованной
- сможет вновь к Лино желанной сердце бедное прильнуть
- и вернуть тот свет блаженный хоть на миг… когда-нибудь…».
- Каркнул ворон: «Не вернуть».
- Тут я встал: «Твое признанье принял я – как знак прощанья.
- Уходи же, кто б ты ни был – в бурю, в ад, куда—нибудь!
- черных перьев не дари мне! лживых слов не говори мне!
- одиночество верни мне! с бюста – вон! в недобрый путь!
- И из сердца клюв свой вырви, чтобы жизнь вернулась в грудь».
- Каркнул ворон «Не вернуть».
- С той поры сидит упорно надо мною ворон черный.
- Ни на миг под этим взором не проснуться, не уснуть.
- А в зрачках безумной птицы демон дремлющий таится,
- и от крыльев тень ложится, на полу дрожа чуть-чуть…
- И души из этой тени, что легла плитой на грудь,
- не поднять – и не вернуть!
James Henry Leigh Hunt51 / Джеймс Генри Ли Хант
(1784 – 1859)
The Glove and the Lions
- King Francis was a hearty king, and loved a royal sport,
- And one day as his lions fought, sat looking on the court;
- The nobles filled the benches, and the ladies in their pride,
- And ’mongst them sat the Count de Lorge, with one for whom he sighed:
- And truly ’twas a gallant thing to see that crowning show,
- Valour and love, and a king above, and the royal beasts below.
- Ramped and roared the lions, with horrid laughing jaws;
- They bit, they glared, gave blows like beams, a wind went with their paws;
- With wallowing might and stifled roar they rolled on one another;
- Till all the pit with sand and mane was in a thunderous smother;
- The bloody foam above the bars came whisking through the air;
- Said Francis then, «Faith, gentlemen, we’re better here than there.»
- De Lorge’s love o’erheard the King, a beauteous lively dame
- With smiling lips and sharp bright eyes, which always seemed the same;
- She thought, «The Count my lover is brave as brave can be;
- He surely would do wondrous things to show his love of me;
- King, ladies, lovers, all look on; the occasion is divine;
- I’ll drop my glove, to prove his love; great glory will be mine.»
- She dropped her glove, to prove his love, then looked at him and smiled;
- He bowed, and in a moment leaped among the lions wild:
- The leap was quick, return was quick, he has regained his place,
- Then threw the glove, but not with love, right in the lady’s face.
- «By God!» said Francis, «rightly done!» and he rose from where he sat:
- «No love,» quoth he, «but vanity, sets love a task like that.»
James Henry Leigh Hunt / Джеймс Генри Ли Хант
(1784 – 1859)
Перчатка и львы
- Был сердцем храбр король Франциск и толк в забавах знал.
- На схватке львов он как-то раз глядел с балкона в зал.
- Там были славные мужи и дам придворных цвет,
- И граф Делёрж сидел там с той, которой дал обет.
- Здесь были все, кто знали толк и в битве, и в любви —
- Король вверху, бомонд – внизу, на дне – королевские львы.
- Как ветер быстр их лап удар, их рык как гром в ночи,
- Ужасен их зубов оскал, и когти как мечи.
- Метался дьявольский клубок на желтом дне арены,
- И вились гривы на ветру в клубах песка и пены.
- Со свистом взвился за барьер кровавых струй фонтан!
- «Нет, видит Бог, – сказал король, – все ж лучше здесь, чем там!».
- Делёржа спутница была прелестна и юна.
- С улыбкой к рыцарю склонясь, подумала она:
- «Граф храбр как лев и раб любви, а, значит, храбр вдвойне —
- Безумством пусть докажет он свою любовь ко мне.
- Увидит мой триумф цвет дам, бомонд и сам король.
- Ты хочешь, граф, на даму прав – сыграй героя роль!»
- И ах! перчатка вниз летит, и тут с поклоном граф
- Ко львам бежит – и вмиг назад, перчатку подобрав.
- Но отказался граф от прав на даму, сев с ней вновь,
- Когда с перчаткой бросил ей в лицо свою любовь.
- «И поделом! – вскричал Франциск. – Ты прав, считаю я:
- Нет, из любви не шлют на смерть – шлют из тщеславия!».
Rudyard Kipling52 / Редьярд Киплинг (1865 – 1936)
Tommy
- I went into a public—’ouse to get a pint o’ beer,
- The publican ’e up an’ sez, «We serve no red—coats here.»
- The girls be’ind the bar they laughed an’ giggled fit to die,
- I outs into the street again an’ to myself sez I:
- O it’s Tommy this, an’ Tommy that, an’ «Tommy, go away»;
- But it’s «Thank you, Mister Atkins», when the band begins to play,
- The band begins to play, my boys, the band begins to play,
- O it’s «Thank you, Mister Atkins», when the band begins to play.
- I went into a theatre as sober as could be,
- They gave a drunk civilian room, but ’adn’t none for me;
- They sent me to the gallery or round the music—’alls,
- But when it comes to fightin’, Lord! they’ll shove me in the stalls!
- For it’s Tommy this, an’ Tommy that, an’ «Tommy, wait outside»;
- But it’s «Special train for Atkins» when the trooper’s on the tide,
- The troopship’s on the tide, my boys, the troopship’s on the tide,
- O it’s «Special train for Atkins» when the trooper’s on the tide.
- Yes, makin’ mock o’ uniforms that guard you while you sleep
- Is cheaper than them uniforms, an’ they’re starvation cheap;
- An’ hustlin’ drunken soldiers when they’re goin’ large a bit
- Is five times better business than paradin’ in full kit.
- Then it’s Tommy this, an’ Tommy that, an’ «Tommy, ’ow’s yer soul?»
- But it’s «Thin red line of ’eroes» when the drums begin to roll,
- The drums begin to roll, my boys, the drums begin to roll,
- O it’s «Thin red line of ’eroes» when the drums begin to roll.
Rudyard Kipling / Редьярд Киплинг (1865 – 1936)
Томми
Читать бесплатно другие книги:
Добрая книжка для девчонок и мальчишек!Сказки о маленькой и отважной девочке.Невероятные приключения...
Известный журналист Виктор Кольцов накануне выборов должен написать заказной очерк о кандидате в деп...
«Хотел бы я иметь такого духа, который летит высоко-высоко и видит все. И может подсказать наверняка...
В сборнике «Некрасовский рубеж» в сжатом виде описаны бои в ноябре-декабре 1941-го в окрестностях бу...
Чтобы помешать России разрабатывать континентальный шельф, в Заполярье заброшена группа диверсантов....
Андрей Викторович Саенко родился в Москве в 1974 году, профессиональный юрист. Выступает в прессе с ...
