Красная королева Бородкин Алексей
– Милорд Лейстер, мы вызвали вас сюда для того, чтобы расспросить вас о разных важных вещах, и требуем от вас, как верноподданного и вассала, чтобы вы откровенно и непреложно сообщили нам чистую правду, не считаясь с личностями и с родственными или дружескими связями. Представьте себе, что вы стоите перед судом; клянусь Богом, что, если вы промолчите хоть что-нибудь, я отдам вас под суд.
– Ваше величество, – ответил Дэдлей, – я не знаю, с каких пор моя королева стала сомневаться, что Варвик не доверит ее мудрости даже такой тайны, которую от него не могла бы вырвать никакая другая земная сила.
– Милорд, я предпочитаю доказательства преданности уверениям в ней.
– Тогда спросите меня, ваше величество, и я отвечу вам! Но сошлюсь опять-таки на сказанные мною слова. Я не знаю, что угодно вам, ваше величество, спросить у меня, но знаю, что существуют вещи, о которых я не в состоянии говорить в присутствии третьего лица, хотя бы этим третьим лицом был даже мой высокий и уважаемый покровитель, лорд Сесиль Бэрлей.
– Лорд Сесиль, соблаговолите обождать моих распоряжений в приемной! – приказала Елизавета.
Бэрлей поклонился и вышел из комнаты.
– Милорд, – начала королева, – скажите мне, что вы знаете о графине Гертфорд?
– Ваше величество, я не имею чести знать эту даму.
– Вы не знаете ее? Но ваш друг, Вальтер Брай из Дэнфорда, хорошо знаком с нею, и если вы подумаете, то, наверное, вспомните, что он говорил об этой женщине и своих намерениях касательно ее.
– Вальтер Брай? Ваше величество, это очень замкнутый человек; мне известна одна тайна его жизни, но с его уст никогда не срывалось ни одного звука относительно ее; то же, что мне известно, я знаю благодаря своему другу Роберту Сэррею.
– Значит, этот сэр Брай избегает людей и любит уходить в мрачные грезы? Быть может, это полоумный, одержимый навязчивыми представлениями?
– Ваше величество, это один из самых достойных людей, вернейший друг, а если он и таит мрачные планы, то потому, что сам пережил много тяжелого горя.
– Расскажите мне, что именно пришлось ему пережить.
– Ваше величество, сэр Брай любил одну девушку, которая отвечала ему взаимностью. Один из его врагов старался обесчестить девушку, а когда ему это не удалось, то он обвинил ее в распутстве. Эдинбургская толпа, подлая чернь и негодяи-всадники потащили несчастную за город, окунули ее в воду и привязали к позорному столбу. Появился Вальтер Брай; он отвязал несчастную, чтобы узнать от нее правду и услыхать имена тех, кому он мог бы отомстить за нее; затем он хотел умертвить полуживую девушку, так как думал, что для лишенной чести смерть должна казаться избавлением. Но одной старухе удалось вырвать из его рук жертву.
– Он и в самом деле хотел умертвить ее? – спросила Елизавета с большим интересом. – Почему он хотел ее убить? Потому, что она была виновата, или же он считал, что женщина, которую он любил, после всего происшедшего не достойна жить на свете?
– Он уверился в ее невиновности, но, не считая для нее возможным жить с позором, хотел убить ее.
– Это доказывает большую широту мыслей. Но как это ужасно! Этот субъект очень своевластен, но он мне нравится. Продолжайте!
– Он тщетно искал своего врага, но тому удалось скрыться в Англию. Когда Брай узнал, что его невеста еще жива, он, не обращая внимания, что находился в то время под преследованием, бросился к месту, где она, по слухам, жила. Я сопровождал его в этой поездке и могу подтвердить, что Брай глубоко возненавидел обесчещенную за то, что она предпочла смерти позорную жизнь. Она исчезла. Через некоторое время и мы тоже прибыли в Лондон. В ту самую ночь, когда моему отцу пришлось поплатиться сначала свободой, а потом и жизнью, Брай встретил своего врага в Виндзорском парке. Его враг успел вкрасться в доверие к дедушке, чтобы потом предать деда королеве Марии. Брай бросился в парк, чтобы добраться до врага, голос которого он услыхал, но его схватили и посадили в Тауэр. Как ему удалось спастись из Тауэра – об этом он не обмолвился ни словом ни мне, ни Сэррею. Но, наверное, это произошло с помощью старой шотландской колдуньи, потому что она привела его к себе в подземелье, где прятались и мы, Сэррей и я, и доверила ему мальчика, которого он полюбил, как сына. Очень возможно, что этот мальчик был сыном его невесты, которая позднее открыто ступила на путь позора; наверное не знаю, но мне кажется, что это так. Этот мальчик был нашим пажом во Франции. Он был очень предан и самоотвержен. Однажды он спас мне жизнь, когда нас преследовала Екатерина Медичи. Та приказала пытать его, но, благодаря заступничеству Марии Стюарт, удалось добиться его освобождения. Однако с тех пор наш паж исчез, и Вальтер Брай тщетно искал его по всей Франции и здесь. Я убежден, что в надежде, будто мальчик вернулся к своей матери, Брай явился к ней и потребовал от нее обратно ребенка.
– Как звали врага сэра Брая?
– Лэрд Бэклей, граф Гертфорд.
– А! – воскликнула Елизавета, слушавшая рассказ Дэдлея с напряженным вниманием, – тогда все ясно. Теперь мы знаем, что такое графиня Гертфорд, и понимаем, почему Брай вдруг выдан за сумасшедшего. Благодарю вас, граф Лейстер! Позовите лорда Сесиля!
Дэдлей поклонился и повиновался, хотя ему очень хотелось узнать, что означают все эти расспросы и странные слова Елизаветы.
– Лорд Бэрлей, – сказала Елизавета, когда Сесиль снова появился перед ней, – милорд Лейстер дал нам вполне удовлетворительные объяснения. Прикажите сейчас же арестовать графиню Гертфорд и поставить ей условием ее освобождения, чтобы она назвала яд, который она дала сэру Браю, потому что, если он умрет, ее голова скатится с плеч; пока же он не выздоровеет, она должна оставаться в цепях. Затем она должна выдать все, что ей известно о ее сыне, а мы прикажем навести розыски об этом со своей стороны. Что касается ее дальнейшей участи, то, быть может, мы предоставим решающее слово самому сэру Браю. Его немедленно освободите и приставьте к нему моего лейб-медика, который должен давать мне постоянные рапорты о ходе его болезни. Пусть ему отведут комнату в нашем замке или поместят где-нибудь на наш счет, пока он не будет в состоянии лично рассказать мне обо всем происшедшем. Лорда Т. привлеките к ответственности за превышение власти. В государственном совете мы с вами увидимся.
Бэрлей, поклонившись, вышел.
Тогда Елизавета милостиво обратилась к Лейстеру:
– Милорд, благодарю вас за первую службу, которую вы сослужили мне. Вы помогли мне проявить правосудие, и теперь я хочу подвергнуть еще более тяжкому испытанию вашу преданность. Ведь вы, кажется, говорили, что готовы пожертвовать для меня своею кровью и всем достоянием?
– Ваше величество, я, как милости, жду этого испытания!
– Хорошо же, милорд, вы должны устранить для меня опасного соперника и помочь увенчать победой первый важный шаг внешней политики. Дело идет о жертве, за которую вы будете щедро вознаграждены.
– Ваше величество, какая награда может быть для меня выше вашей милости и благоволения?
– Сначала выслушайте, чего я потребую от вас. Вы произвели впечатление на наших дам; вы умеете смело говорить с женщиной и прямо идти к цели, что обеспечивает вам победу. Наша родственница, Мария Шотландская, стала жертвой мятежных лордов и нуждается в опоре. Задачей английской политики должно быть, чтобы эта поддержка нашлась здесь, на острове. Человек, которого я рекомендую в качестве супруга Марии Стюарт, должен видеть будущность Шотландии в единении с Англией, а не в союзе с жалкой Францией. Он должен быть верным слугой Англии, и я выбрала для этого вас, граф Лейстер.
Елизавета произнесла последние слова дрожащим голосом, так как Дэдлей был поражен, или мастерски притворялся пораженным, и Елизавета не была бы женщиной, если бы не подумала, что разбила ему сердце.
– Сэр Дэдлей, – мягче продолжала она, видя, что он стоит, точно раздавленный неожиданным несчастьем, – ведь я назвала жертвой ту службу, которую требую от вас.
– Ваше величество, – ответил он, не поднимая взора, – я предлагал вам свою голову, но вы требуете большего…
– Милорд, мне говорили, что ваше сердце еще свободно. Мария Шотландская красива, а вместе с ее рукой вам достанется корона. – Взор Елизаветы впился в него, словно желая вонзиться в грудь и с дрожью подслушать там, что говорит его сердце. – Или, быть может, ваше сердце не свободно? – тихо спросила она.
Он взглянул, и от этого взора вся кровь хлынула в лицо королевы. Чувство глубокого торжества, которого она так жаждала, пронизало ее всю.
– Ваше величество, – с горькой усмешкой сказал Дэдлей, – разве это важно? Любишь, потом над тобой надругаются, а потом уже и не можешь любить, так как ничто так не разбивает сердца, как подобное издевательство. Если оно заслужено, тогда дело обстоит еще веселее – дурака выставляют на всеобщее посмеяние, если же оно не заслужено, то это, конечно, неприятно высмеянному и ему спешат заплатить за страдание и за жестоко растоптанные чувства предлагают чужую корону. Ваше величество, на ком прикажете мне жениться, если шотландская королева откажет мне?
– Лорд Лейстер!
– Ваше величество, вы сердитесь, так как я говорю с горечью и забываю, что стою перед королевой. Но, впрочем, какое вам дело до Дэдлея Варвика? Вы можете потребовать моей головы, но не вправе разбить мое сердце. Это может сделать только прекрасная Елизавета Тюдор. Она одна может запятнать свой образ, глубоко сокрытый в моей груди.
– Граф Лейстер, вы сошли с ума. Ведь вы говорите с вашей королевой!
– Вы были ею. Вы могли послать в Тауэр меня, дерзкого, если вас, как королеву, оскорбляло, что я осмелился поднять на вас свой взор. Вы не сделали этого, потому что не хотели поступить по-королевски, а, как кокетливая женщина, пожелали сначала поиграть с сердцем, чтобы потом растоптать его и надругаться над священнейшими чувствами.
Елизавета вскочила; ее грудь бурно колыхалась, глаза метали молнии. Ее рука совсем было коснулась сонетки, но она не решилась позвонить, так как Дэдлей не только не испугался ее угрозы, а, наоборот, только презрительно рассмеялся.
– Милорд, если бы я не думала, что вы вне себя, то это оскорбление стоило бы вам головы! – воскликнула она.
– Я ничего другого и не желаю! Ваше издевательство для меня ужаснее смерти. Если вы думали, что я дерзко забылся перед вами, когда ползал вчера на коленях, то вы могли отдать меня под суд. Но вы, как женщина, простили меня для того, чтобы иметь возможность поиздеваться надо мной, а это недостойно Елизаветы, нет, недостойно! Я смеюсь над вашим гневом, потому что знаю, что вы понимаете меня, хотя и притворяетесь, будто мои слова непонятны для вас.
– Дэдлей, вы только доказываете мне, насколько я забылась, насколько жестоко должна королева поплатиться своей гордостью, если она хоть немного поддастся женской слабости. С вашей стороны было бы благороднее пощадить меня и избавить от этого признания. Вы должны были почувствовать, что и мне самой стоило жестокой борьбы сказать вам: «Дэдлей, полюбите другую». Я-то вас хорошо понимаю, но вы не понимаете меня!..
Он бросился к ее ногам; как ни мягко звучали последние слова, но в них слышалась такая решимость, что он не мог сомневаться в крушении всех своих честолюбивых надежд.
– Елизавета, – шепнул он, прижимая к своим губам край ее платья, – вы правы, называя меня безумным; только безумец мог надеяться на то, на что надеялся я. Простите несчастному, который забылся на мгновение и в глубоком страдании произнес слова, за которые не может отвечать.
– Встаньте, Дэдлей! Довольно! И так было слишком много всяких объяснений. Я, как королева, не хочу краснеть перед вами. Я назвала свое требование жертвой и просила вас принести ее мне. Издевательство заключалось бы в том, если бы вам приказывали, а я просила вас! Я буду вдвойне уважать вас, если мне никогда не придется раскаиваться в том, что я позволила вам забыться в моем присутствии. Отправляйтесь в Шотландию, милорд, прошу вас об этом!
Дэдлей прижался губами к протянутой ею руке и произнес:
– Ваше величество, вы могли потребовать от меня даже чести, а не только разбитого сердца. Когда вы прикажете отправляться в путь?
– Государственный канцлер передаст вам мой указ. Прощайте, Дэдлей!
Он еще раз страстно прижался к ее руке и затем бросился вон из комнаты.
Елизавета с глубоким волнением смотрела ему вслед, но в ее взоре было больше торжества, чем страдания.
– Это была борьба, – пробормотала она, – но я все-таки победила. Леди Кильдар неудачно попророчествовала, заявив мне, что когда-нибудь любовь сломит и мою гордость. У меня гордость сломила любовь.
Когда Елизавета появилась в зале заседания совета министров, ее лицо сияло торжеством. Она заявила членам совета, что выбрала графа Лейстера в супруги шотландской королеве.
Один из членов совета осведомился, не позаботилась ли она о том, чтобы дать Англии короля, который мог бы обеспечить наследника престола.
– Милорды, – ответила Елизавета с гордой усмешкой, – посланник испанского короля испытывает мое терпение, продолжая дожидаться ответа, хотя я уже несколько лет тому назад дала ему таковой и не собираюсь менять его. Вообще, милорды, я бы любому иностранному принцу предпочла английского лорда, но в настоящий момент я еще не решилась, выйду ли замуж или нет. Если я выберу такого, который будет иметь хоть малейшее влияние на дела, то, благодаря женитьбе на мне, он получит достаточно власти, чтобы употребить это влияние во зло. Поэтому я твердо решила, в случае, если выйду замуж, не уступать будущему супругу ничего из своих прав, власти, имений и средств, предоставив ему единственную заботу о доставлении Англии наследника престола. Хотя вы часто предостерегаете меня от избрания в мужья одного из подданных, но в этом случае я не послушаю ваших советов. Но, нужно сказать, стоит мне подумать о замужестве, как все сердце разрывается у меня от боли, так как брак совершенно противен моей природе, и только благо моих верноподданных может вынудить меня на подобный шаг.
Елизавета говорила все с величием правительницы, сознающей, что она поборола в себе человеческие слабости. Теперь же она еще одерживала двойную победу над своей единственной соперницей: как королева и как женщина; она давала ей в мужья человека, бывшего всецело во власти ее, Елизаветы, чар. Ведь она не любила его пламенем разбушевавшихся страстей или скорбью тоскующего сердца; просто ее самолюбию льстило, что понравившийся ей человек упал к ее ногам, и только поэтому она стерпела дерзкое обращение Дэдлея. Она не потерпела бы, чтобы ее рыцарь винчестерского турнира, единственный человек, заставивший быстрее биться ее сердце, с обожанием отнесся к ее сопернице; теперь же она могла гордо и победоносно распоряжаться судьбой этого человека – он был ее рабом.
В то время как в государственном совете обсуждался текст ответа Джеймсу Стюарту, который обратился к Англии с просьбой выбрать супруга для Марии Стюарт, так как он находил целесообразным для Шотландии, чтобы между нею и Англией существовали дружественные отношения, – Кэт Гертфорд была арестована.
Она покоилась на мягких подушках дивана, прихлебывала сваренный с пряностями шоколад и поджидала лорда Т., который должен был принести ей известие, что Вальтер Брай стал навсегда неопасен для нее. Как жаждало ее сердце этого известия, как кипела в ее жилах пламенная ненависть, когда она думала об угрозах, которые кинул ей в лицо этот призрак ее прошлого! Надо уничтожать своих врагов, чтобы совесть могла успокоиться; из гроба никто не встает вновь.
В коридоре послышался шум. Кэт пошла на этот шум торжествующая, хотя ее глаза поглядывали все еще с опаской. А что, если встретились какие-либо препятствия, если Брай мог выдать ее?.. О, нет, яды, приготовляемые Гуг, действуют наверняка!..
Но что это за шум? Ведь это звон шпор и бряцанье оружия!.. Это далеко не осторожные шаги боязливого требовательного любовника… Послышались грубые слова команды…
Кэт вздрогнула, приложила бледную щеку к скважине двери, стала напряженно прислушиваться, и ее глаза сверкали мрачным огнем, сквозь который просвечивался ужас. В то же время ее дрожащая рука уже искала засова, которым можно было бы припереть дверь.
– Именем королевы!.. – раздался в коридоре грубый голос полицейского. – Назад!
«Что же это такое? Неужели они явились арестовать меня? – подумала Кэт. – Да нет, это невозможно, сумасшедший не мог дать какие-либо показания… Просто пришли, чтобы забрать слуг и снять с них допрос!»
Екатерина снова стала прислушиваться. Но вот шаги раздались уже с другой стороны, дверь в спальню открылась и в нее дрожа вбежала горничная.
«Нет, это уж за мной, я пропала! Яд не подействовал! Брай донес на меня, и пришли за мною, чтобы спросить: „Где ребенок?” Мне грозит тюрьма, эшафот!.. Тюрьма?!»
Холод ужаса пробежал по телу Кэт; ее всю затрясло. «Мое нежное тело хотят бросить на жесткую солому, заковать мои мягкие руки в железные оковы, и не видеть мне ничего, кроме сырых, холодных стен, быть наедине со своей совестью, быть одной ночью, когда призраки выходят из могил?.. Но нет, я еще пока свободна!»
Мрачная улыбка насмешки исказила черты Екатерины.
«Там, в шкафу, стоят маленькие флаконы с ядами! Я умышленно припрятала их и неоднократно подумывала: пока еще поразит меня месть, я успею проглотить черноватую каплю… Живой им не получить меня; им не придется снова сечь меня и бросать в воду, чтобы долгое время держать в страданиях ужаса смерти!»
Она торопливо подбежала к шкафу. Звон шпор слышался все ближе и ближе… Но рука Екатерины уже схватила пузырек.
А вдруг еще есть спасение? Яд действует скоро, с ним играть не приходится, а смерть так ужасна, тем более что после нее будут Страшный суд и вечное проклятие. Умереть без исповеди и отпущения грехов?
Екатерина вздрогнула, и ее рука в нерешительности отдернулась назад… Но половица уже затрещала под ногами полицейского. Все завертелось перед глазами Кэт, чьи-то грубые руки схватили ее за плечи.
– Пощадите!.. – пробормотала она и упала в глубокий обморок.
Ей брызнули водой в лицо. Когда она пришла в себя, то увидела, как один полицейский старательно укладывал в ящичек все ее флаконы, а другой стоял перед ней, и в его глазах светилась злорадная насмешка.
– Мы поспели вовремя!.. – засмеялся он. – Прекрасная леди, вероятно, это и есть те самые яды, которые вы подмешали сэру Браю в вино? Поскорее опишите нам, какой именно яд вы дали ему и какое противоядие может еще спасти его, потому что королева приказала держать вас до тех пор в цепях, пока Вальтер Брай не выздоровеет, если же не удастся спасти его, то и вам придется сложить свою голову на плахе.
– Сжальтесь, я ничего не знаю! Клянусь, что королева введена в заблуждение. Этот человек уже давно был сумасшедшим; он угрожал мне…
– Прекрасная леди, вот наручники для ваших ручек. Посмотрите на них и пораздумайте, не выгоднее ли вам будет признаться во всем. Королева знает все. Вы трактирная служанка из Эдинбурга.
– Все это ложь, – простонала Кэт, – это подлая ложь. Сумасшедший говорит это для того, чтобы погубить меня.
– Сумасшедший ровно ничего не говорит; имеются еще и другие, видевшие вас у папистского столба. Где ваш ребенок? Признайтесь, иначе мы не имеем права щадить вас, и нам придется связать вас и отправить в тюрьму.
Кэт задрожала; холодный ужас сковал все ее члены. Полицейский положил наручники и веревки на стол.
– Клянусь Богом, я ничего не знаю о ребенке! – воскликнула она. – У меня украли его. Один Вальтер Брай виноват.
– Так, вероятно, за это-то вы и дали ему яд? Прекрасная леди, дайте противоядие! Это может спасти вашу жизнь.
– А вы обещаете, что меня оставят в живых? Поклянитесь мне в этом, тогда я исполню ваше приказание; иначе Брай умрет, как и я, без покаяния и отпущения грехов.
Полицейский схватил ее за руки. Она вскрикнула:
– Сжальтесь! Сжальтесь! Вот возьмите те капли в голубом флаконе. От приема их лихорадка сразу пройдет. Брай не станет ложно присягать. Он знает, что у меня украли ребенка. Я не убивала его. Я невиновна и только несчастна, благодаря ему!
Полицейский убрал наручники и произнес:
– Если ваше средство поможет, вам отведут лучшую камеру и не станут пытать. Королева справедлива; если вы невиновны, она вознаградит вас.
Во дворе стояла закрытая карета. Графиню свели вниз и заставили сесть в экипаж. Вооруженные всадники эскортировали его в Ньюгэтскую тюрьму.
Глава четвертая. Мария Стюарт и реформатор
Теперь вернемся к Шотландии.
Первый взрыв недовольства по поводу возобновления католического богослужения в Голируде был сдержан энергичным вмешательством лэрда Джеймса Стюарта, но слова реформатора Нокса: «Я скорее соглашусь видеть в Шотландии десять тысяч врагов, чем служение одной-единственной мессы», – звучали по-прежнему угрозой для государыни, которая была чужда своему народу, находила поддержку только в честолюбивых баронах и должна была дрожать перед тем, чтобы их честолюбие не сделало из нее игрушки партийных раздоров.
Она не обладала ни одним из качеств, которые хотели видеть в ней ее подданные. Даже наоборот, все ее очарование ставилось ей же в вину. Ее красота казалась подозрительной, так как в народе распространился слух, будто Мария приобрела во Франции привычку к ухаживаниям и легкомысленным любовным приключениям, что внушало ужас суровым, добродетельным шотландцам. И именно то обожание, которым окружали все во Франции королеву, отталкивало от нее шотландцев. Эта амазонка, эта любительница поиграть на лютне и продекламировать французские стихи, носившая корону в чудных локонах с большим кокетством, но без всякого королевского величия, любившая только поэзию да ухаживания, должна была править раздираемой партийными счетами страной, внушать уважение к закону мятежным лэрдам. Вдобавок еще она привезла с собой католических патеров и богослужение, весь этот столь ненавистный Шотландии религиозный аппарат, дружбу Гизов, коварство иезуитства.
«Прибытие королевы нарушило мирное течение нашей жизни, – так писал Кальвину Нокс. – Не успело пройти трех дней, как уже появились идолы в церкви. Некоторые влиятельные и почтенные люди пытались протестовать и высказывались, что их очищенная совесть восстает против того, чтобы земля, очищенная словом Божьим от чужеземного идолопоклонства, снова осквернилась. Но так как большинство приверженцев нашей веры было на этот счет иного мнения, то беззаконие восторжествовало и принимает все большее распространение. Уступившие оправдываются тем, что мы не имеем права препятствовать королеве держаться своего вероисповедания, говоря при этом, что и ты такого же мнения. Хотя я и оспариваю этот слух, но он настолько проник в сердца, что я не имею возможности настаивать, пока не получу от тебя известия, был ли этот вопрос предложен на рассмотрение вашей церкви и как отнеслась к нему братия».
Неудовольствие Нокса проявилось с полной нетерпимостью при торжественном въезде королевы в Эдинбург. В назначенный день Мария Стюарт направилась в город в торжественном шествии, под балдахином из фиолетового бархата, в сопровождении дворянства и наиболее знатных граждан. Шестилетнее дитя как бы из облаков спустилось перед нею на землю и, приветствовав ее стихами, передало ключи города, Библию и Псалтырь. Чтобы напомнить ей о тех ужасных карах, которые Бог посылал на идолопоклонников, на ее пути были выставлены изображения того, как земля поглощала нечестивых, в то время когда они приносили свои жертвы. Лишь с трудом умеренной партии удалось воспрепятствовать кощунственному изображению алтаря и священника, загоревшегося во время поднятия Святых Тайн. После радостного приема народа, приветствовавшего ее как королеву, и проявления религиозного фанатизма, угрожавшего ей как католичке, Мария возвратилась в Голируд, где ей поднесли от имени города большой серебряный вызолоченный ларец. Она приняла подарок со слезами на глазах, и по ее волнению можно было судить, как глубоко она страдала.
– Мое сердце разрывается, – рыдая, обратилась она к Марии Сэйтон, – они издеваются над моей верой и играют с куклой, носящей их корону.
– Мужайтесь, – прошептала фрейлина, – не унывайте! Час возмездия настанет, когда возле вас будет супруг, который твердой рукой смирит мятежников. Вы терпите во имя церкви, поэтому ищите утешения в молитве!
– Бедная Мария! – сказала королева, горько улыбнувшись. – А разве ты нашла утешение?
Мария Сэйтон вспыхнула, но твердым голосом возразила:
– Я имею то утешение, которое мне необходимо; а если моя душа страдает, то лишь потому, что я вижу, как вы несчастны.
– Чудная, родная Франция! – вздохнула Мария Стюарт. Но вдруг, как бы пробудившись от грез, она встрепенулась, ее глаза метнули искры, а губы искривились принужденной улыбкой. – Я сделаю, как они хотят, но это будет им же во вред. Они не увидят больше моего грустного лица, потому что не имеют сострадания к моим слезам. Я забуду то, что предано забвению, и постараюсь стереть грустные воспоминания; но муж, которого я себе изберу, должен сокрушить мятежников. Моей церкви объявляют войну, глумятся над моей верой; пусть так, но этой церковью я хочу одержать победу. Нас хотят видеть веселыми. Так будем же веселы, будем смеяться, вообразим себе, что мы на карнавале, в маскараде; ведь речь идет о том, чтобы потешить этих неуклюжих мужиков и строптивых лэрдов! Разве во Франции мы не научились покорять сердца? Неужели наши глаза не проникнут сквозь эти мрачные лица? Начну с Джона Нокса, этого сурового, непреклонного реформатора; неужели мягкий язычок женщины и улыбка королевы не приручат такого медведя? Быть может, эти суровые протестанты грозят слабой женщине церковным наказанием только из страха. Я буду льстить им, буду ласкова! Правда, я уже не та Мария, которую мой незабвенный Франциск заключил в свои объятия. Но, раз того требуют моя судьба и церковь, я снова стану улыбаться, забуду прекрасную Францию, как чудный сон. Ко мне, графы и рыцари! Спешите на турнир – и в награду вам рука королевы! Пусть гремит музыка, пусть все закружатся в веселом хороводе.
На другой же день Мария Стюарт объявила в тайном совете, что готова издать прокламацию, объявляющую народу, что относительно существующей в стране религии никаких изменений не будет предпринято и каждый общественный или частный акт, нарушающий это постановление, будет преследоваться смертной казнью.
Лэрды приветствовали это одобрением.
День спустя Мария вызвала к себе Джона Нокса. Он считался вожаком недовольных, и она надеялась покорить его личным влиянием. Она говорила с ним об обязанностях подданного и христианина вообще, доказывала ему, что он в своем произведении «Бабье правительство» восстанавливает народ против венценосцев, и убеждала его относиться более человеколюбиво к тем, которые расходятся с ним во взглядах на религию.
– Ваше величество, – возразил Нокс, – если отрицание идолопоклонства и наставление народу чтить Бога по Его слову вы считаете восстановлением народа против его венценосцев, то для меня нет оправдания, в этом я виновен. Если же действительное познание Бога и истинное почитание Его ведет подданных к повиновению добрым правителям, кто станет тогда порицать меня? Ваше величество, я обещаюсь быть довольным и спокойно жить под вашим скипетром, если вы не будете проливать кровь святых людей и не будете требовать от своих подданных большего повиновения, чем требует того Бог.
– Есть некоторое различие между сохранением своей веры и объявлением народу, что «ваши властители служат не Богу и потому их власть не от Бога». Есть разница между упорством в своей религии и революционным направлением.
– Но ведь люди, не исполняющие желания начальства, считаются врагами последнего?
– Они враги только в том случае, если выступают с оружием в руках.
– Но они обязаны так поступать, если Бог посылает им силу и средства на то.
– Значит, вы того мнения, что подданным дозволено восставать против своих властей, если имеется на то возможность, и что только слабость заставляет их повиноваться?
– Несомненно! – смело ответил фанатик.
Мария смотрела на своего собеседника с изумлением. Такое учение, подрывающее всякий авторитет, приглашающее подданных быть судьями своих властителей и побуждающее народ к восстанию, привело ее в ужас.
При этой своеобразной сцене присутствовал один только лэрд Джеймс Стюарт. Он постарался успокоить свою сестру и вернуть ей прежнюю бодрость духа; Мария Стюарт сделала вид, что одобряет мятежные слова Нокса, и, как бы подтверждая их значение, сказала:
– Так, я поняла вас! Мои подданные должны повиноваться вам, а не мне; они могут делать все, что желают, но не то, что я повелеваю им. Вместо того, чтобы быть их королевой, я должна научиться быть их подчиненной?
Нокс громко запротестовал и хотел отступить.
– Клянусь Богом, – возразил он, – я далек от того, чтобы освобождать подданных от их долга повиновения. Я желаю только одного: чтобы властители, как и их подданные, повиновались Богу, который внушает венценосцам быть отцами и матерями святой церкви.
Мария не могла примириться с тем, чтобы быть покровительницей религии, которую она только допускала, но в глубине души презирала. Она не выдержала и дала волю своим чувствам, которые скрывала до сих пор. Она с гневом возразила:
– Не вашей церкви буду я покровительствовать, но церкви римской, которую считаю единой истинной церковью Божией.
При этих словах Нокс также вышел из себя. Он стал доказывать королеве, что ее воля не есть право и что римская церковь не может быть непорочной невестой Христовой. Затем он стал подвергать римскую церковь жестокому осмеянию, доказывал ее заблуждения, ее пороки и предлагал доказать, что ее вероучение более выродилось, чем иудейское. Королева отпустила Нокса, указав ему на дверь.
Надежды Марии Стюарт на примирение с протестантами разбились об упорство реформатора; но послышались голоса, которые порицали и Нокса за суровое обращение с королевой.
С другой стороны, королеве старались доказать, как мало у нее власти проявлять негодование против такого человека, как Нокс. Городской голова Эдинбурга, Арчибальд Дуглас, издал приказ, по которому все монахи, священники и паписты под угрозой смертной казни должны были покинуть город; вместе с тем был возбужден вопрос, следует ли в общественных и гражданских делах повиноваться королеве, считающейся идолопоклонницей.
Между тем как Нокс распространял в городе слух, будто Мария Стюарт находится в полной власти патеров, Боскозель Кастеляр ликовал, узнав, что план Стюартов разрушен, а вместе с тем случайное знакомство, приобретенное в Эдинбурге, дало ему повод построить смелые планы о новом триумфе над Стюартом.
Старый граф Арран не явился приветствовать королеву, но прибыл его сын, пылкий мечтатель и любитель приключений. Увидав красавицу-королеву, он воспылал желанием завладеть этой женщиной, а вместе с нею и короной. Он обращался ко всем друзьям, склоняя их низвергнуть всемогущего Стюарта, возведенного королевой в звание графа Mappa, и принудить королеву избрать себе супруга.
Однажды, во время кутежа в корчме, Боскозель встретился с молодым графом Арраном, услышал, с каким воодушевлением тот произнес тост: «Да здравствует Мария Стюарт и долой каждого, кто хочет быть ее опекуном в этой стране!» – и сразу почувствовал симпатию к нему. Молодые люди быстро пришли к соглашению и предприняли решение собрать в древнем священном месте коронования шотландцев всех представителей горной страны, лэрдов, сохранивших верность католической церкви, и предложить врагам Стюартов – Гентли, Гордонам и Черному Дугласу – направиться в Эдинбург, обезглавить вожаков восстания, водворить порядок в парламенте и вручить Марии бразды правления. Боскозель должен был склонить Марию к одобрению этого плана.
Он явился в благоприятный момент, то есть именно тогда, когда Мария чувствовала себя глубоко оскорбленной пережитым унижением.
В первый момент она со страстным пылом ухватилась за этот план и уже мечтала о том, как во главе верноподданных вассалов явится победительницей в завоеванный город. Но не успел Боскозель удалиться, сияя от счастья, как ею овладело раздумье. Боскозель был пылок; он любил и видел все в розовом цвете; а что, если он ошибся, если лэрды обманули его, чтобы отнять у нее последнюю поддержку в лице Джеймса Стюарта?
Она намеревалась посоветоваться со своим духовником, как вдруг к ней вошел Джеймс Стюарт с нахмуренным челом. Королева вздрогнула, по его лицу она поняла, что он явился к ней с дурными вестями; но каково было ее удивление, когда он сделал ей то же предложение, что и Боскозель, но, конечно, с другой конечной целью.
– Хорошо было бы, – начал он, – если бы вы показались всей стране и с этой целью предприняли объезд всех графских владений. Вы достигнете этим двоякой цели: познакомитесь со своими врагами и таким выступлением против мятежных лэрдов приобретете уважение и власть.
Королева смотрела на него с изумлением. Не догадывался ли он о предложении Боскозеля, что требовал от нее того же самого, с той лишь разницей, что называл иные имена врагов?
– Кто же эти мятежные лэрды, – спросила она, избегая пытливого взгляда брата, – и откуда у меня власть смирить их, если реформатский священник безнаказанно дерзает оскорблять меня в моем дворце?
– Мария, – возразил Стюарт, – неужели вы больше доверяете французу, который хвастливо сбивает репейные шишки, чем тому, кто единственно может возложить на вашу голову венец? Граф Босвель напал на лорда Ормистона и ограбил его, как разбойник, а теперь они помирились и кутят вместе с Гордонами и Гамильтонами. Я знаю их планы и знаю, что примиряет их всех. Это зависть за то благоволение, которым я пользуюсь у вас, и за власть, которую вы предоставили мне. Вы хотите принять помощь тех, которые в Инч-Магоме лишили свободы вашу мать и вас; вы хотите протянуть руку сыну графа Аррана, чтобы не иметь тогда никого, кто защитил бы вас от этих друзей?
Мария побледнела.
– Простите! – воскликнула она. – Я была в отчаянии и поддалась убеждению первого человека, который предложил мне помощь. Будьте уверены, брат, что я доверила бы вам свой план раньше, чем покинуть Эдинбург!
– Ах, вы знали? – усмехнулся Стюарт. – Кастеляр так наивен, что попался в эту ловушку; он поверил, что шотландские лэрды будут для него таскать каштаны из огня. Я боюсь за вас, Мария. Этот человек обезумел в любви. Страсть ведет его уже к государственной измене. Берегитесь, как бы он не забыл когда-нибудь, что вы – коронованная королева! Простите меня, Мария, но, по-моему, верный и преданный слуга жертвует своей жизнью или, рискуя навлечь на себя даже немилость своей властительницы, решается открыть ей правду, но никогда не позволит унизить себя ради каприза. Именно последнее допустил Кастеляр в недавнем столкновении со мною. На такое унижение, по-моему, способна только безумная жажда обладания. Мария, вы не знаете этого человека, изнывающего в пожирающей его страсти. Он имеет основание ненавидеть меня, так как знает, что я употреблю все старание к тому, чтобы устранить от вас его и вообще французское влияние; он имеет основание быть недоверчивым ко мне, так как не знает моего плана и подозревает, что Джеймс Стюарт преследует свои собственные выгоды, а не интересы королевы. Он ненавидит меня и даже не доверяет мне, а между тем, по вашему желанию, протянул мне руку; это или недостойное лицемерие, на которое я считаю его способным, или рабская покорность в пылу безумной страсти, ищущей удовлетворения во что бы то ни стало, ценой чести и гордости. И вы, королева Шотландии, – та женщина, на которую он смотрит с вожделением. Берегитесь, Мария, смотрите беспристрастно, не прикрываясь дружбой! Если он примкнул к Босвелю, то, значит, надеется завладеть вашей особой. Берегитесь! Будь вы тысячу раз невинны, но подозрительный народ, требующий безупречной чистоты своих дочерей, осудит королеву, дающую хотя малейший повод к молве о ее легком поведении. Скажут, что Боскозель никогда не осмелился бы взглянуть на вас с вожделением, если бы вы не допустили этого.
– Довольно! – прервала его Мария, раскрасневшись и потупившись перед правдой слов брата. – Благодарю вас за дружеский совет, хотя и не могу признать справедливость твоего упрека. Правда, Боскозель питает ко мне более теплые чувства, но никогда не забывает почтения, подобающего королеве. Вы правы только в том отношении, что я принуждена французский этикет поставить в строгие рамки шотландских нравов. Во Франции никто не осуждает, если королева забавляется веселой беседой; там царит рыцарская любовь и никто не усмотрит ничего дурного в учтивых забавах. Я покорюсь и заведу прялку или уединюсь со своими дамами и буду читать псалмы.
– Это излишне, хотя таким именно поведением вы в короткое время завоевали бы сердце своего народа; но это противоречит вашему темпераменту и всем вашим жизненным привычкам. Я доволен, если мои предостережения достигли того, что вы на некоторое время устраните из своего интимного кружка человека, которого молва людская уже считает вашим любовником.
Мария вспыхнула, ее лицо выражало пламенное негодование.
– Джеймс, – воскликнула она, схватив брата за руку, – вы могли бы начать прямо с этого, вся предыдущая речь была излишня! Если молва зашла так далеко, что гласит, будто королева развратничает с одним из своих слуг, так пора открыть правду! Боскозель похож на моего покойного супруга и, когда я смотрю на него, мое сердце предается дорогим, приятным воспоминаниям. Любить его? Любить эту куклу, изображающую дорогой образ возлюбленного? Право же, это противоречило бы природе и священному чувству. Это была бы насмешка над покойным и над счастливыми днями моей жизни. Если мне суждено когда-нибудь полюбить кого-либо, то он должен прежде всего заставить меня позабыть моего покойного мужа. Боскозель должен уехать обратно во Францию, и пусть порвется последняя связь, приковывающая меня к чудным воспоминаниям моих юных дней!
– Мария, это была бы чрезмерная поспешность. Этот внезапный отъезд послужил бы признанием вашей вины, страха перед обнаружением тайны или даже тяжелой, насильственной разлукой с тем, кого вы любите. Докажите Шотландии, что Боскозель для вас – не более как верный слуга, но отнюдь не близок вашему сердцу как женщине. Посоветуйтесь с английским послом относительно выбора супруга. Станьте во главе войска, которое я поведу против мятежных лэрдов, и оставьте здесь Боскозеля и весь свой придворный штат; этим сразу будут опровергнуты все ложные слухи.
– Мне стать во главе войска, покинуть этот старый замок, увидеть горы Шотландии, вдыхать горный воздух и ароматы лесов? Джеймс, вы это серьезно думаете?
– Разве столь невероятно, что королева в сопровождении своих верноподданных отправится по владениям своих графов?
– О, это было бы восхитительно! – засмеялась Мария сквозь слезы. – Прочь отсюда, из этих стен! На коней, на коней, Джеймс! Там, в горах, мое сердце вздохнет свободнее и я снова найду радости жизни. Мы будем мчаться по болотам и лугам; мое сердце возликует в зеленых лесах и будет петь песни вместе с жаворонком! О, Джеймс, какое счастье сулите вы мне!
«Действительно, я был несправедлив; она любит этого француза лишь от скуки, – усмехнулся Джеймс Стюарт, выйдя от королевы. – Но теперь у меня есть средство властвовать над королевой Шотландии, и она будет счастлива в этой стране; ведь для женского сердца требуется очень немногое, чтобы считать себя счастливой».
Стюарт прямо отправился к Боскозелю и застал его в тот момент, когда он собирался принести заговорщикам известие о том, что королева одобряет их план.
– Маркиз, у меня есть просьба к вам, – начал Стюарт, между тем как Боскозель смотрел на него с изумлением, не ожидая ничего доброго от такого внезапного появления своего врага. – Вы увидите сегодня графа Аррана, Босвеля и Гордона?
Боскозель побледнел. Не был ли лорд Джеймс в союзе с дьяволом, что узнал об их заговоре раньше, чем он принял форму окончательного решения?
– Моя просьба состоит в том, – продолжал Джеймс с иронической улыбкой, – чтобы вы посоветовали им покинуть Эдинбург раньше наступления ночи, так как королева собирается вскоре посетить их владения и во главе моего войска будет принимать поздравления лэрдов.
Боскозель стоял как пораженный громом. Он чувствовал, что Стюарт не только перехитрил его, но даже пристыдил, так как имел теперь полное основание обвинить его в государственной измене.
– Маркиз, – продолжал Джеймс, – весьма возможно, что несколько часов тому назад у королевы были другие намерения; но я убежден, что ваша преданность не позволит вам компрометировать Марию Стюарт, а это случилось бы, если бы люди узнали, что она по совету доброжелательного, но ослепленного человека на минуту склонилась в сторону людей, видящих в королеве Шотландии не более как красивую искательницу приключений, на которую может напасть на большой дороге любой искатель приключений и сделать ее дамой своего сердца.
– Милорд!
– Маркиз, всякое дальнейшее объяснение будет лишним. Королева отправляется со мною по графствам своей страны, и, где встретятся государственные изменники, их обезглавят. Так как вы состоите в дружбе с графом Арраном, то вам неудобно сопровождать королеву. Она знает, что вас обманули, что сами вы не могли иметь намерение предать Марию Стюарт в руки Гамильтонов, которые некогда держали в плену в Инч-Магоме ее мать и ее самое. Этих лэрдов нужно хорошо узнать, раньше чем протянуть им руку. Итак, с Богом! Маркиз, кто едет с арранцами, тот – враг королевы. Надеюсь, вы останетесь в Эдинбурге… Впрочем, как хотите…
При этих словах он поклонился и вышел из комнаты.
Боскозель готов был плакать от злобы и стыда. Он не подумал, что Гамильтоны могут обмануть его, что это давние враги королевы; он содрогнулся при мысли, что по его вине Мария могла попасть во власть Арранов; но вместе с тем его приводило в отчаяние, что именно Джеймс Стюарт явился ее спасителем, что этот человек снова торжествовал над ним. Боскозель увидел свое бессилие и свой позор. Он хотел бы ненавидеть этого человека и не мог, так как сознавал, что только тот один мог защитить Марию. Он видел, что враг щадит его, как будто он даже недостоин ненависти, и скрежетал от отчаяния и злобы.
Но королева должна была узнать, что его обманули; у ее ног он хотел вымолить ее прощение за безрассудное усердие. Пусть отныне ее единственным защитником будет Джеймс Стюарт, но, как женщине, ей никто не должен быть близок, кроме него.
Боскозель бросился бежать, гонимый дикой страстью, быстро вошел в королевские покои, прошел мимо стражи и проник в приемную, где его встретила Мария Сэйтон.
Пораженная его расстроенным видом и предчувствуя беду, она воскликнула:
– Что случилось?
– Я желаю видеть королеву! Где она?
– Вы с ума сошли, маркиз? Королева собирается в дорогу и никого не принимает.
– Я должен видеть ее.
Дверь отворилась, и на пороге показалась Мария Стюарт.
– Что здесь такое? – спросила она, краснея от негодования. – Как, маркиз, вы здесь? Кто позволил вам появляться без доклада?
– Мария! Я решился на это, как решился рядом с вами преклонить колени у ложа вашего умершего супруга. Неужели вы хотите быть в Шотландии строже, чем были во Франции?
– Да, Боскозель, – ответила Мария, тронутая потрясающими воспоминаниями, – если бы вы считались с моими обязанностями несколько более, чем со своими желаниями, то не злоупотребляли бы моей снисходительностью и не заставляли бы меня быть строгой с моими друзьями. В последний раз, маркиз, напоминаю вам: приучайтесь считаться с этикетом, исполнения которого я требую здесь, в противном случае мне придется отказаться от вашего общества.
– Мария!
– Маркиз, не забывайте, вы говорите с королевой! Я прощаю вам, что в своем усердии вы чуть не привели меня к гибели, но требую, чтобы вы держались в границах, как требую этого от всех, близких сердцу Марии Стюарт, но не имеющих права быть близкими королеве Шотландии. Удалитесь, маркиз!
Боскозель смотрел на нее, не веря своим глазам, ему казалось, что он бредит, но когда Мария повернулась к нему спиной, он не выдержал и воскликнул:
– Так не может говорить Мария Стюарт, это слова Джеймса Стюарта, вложенные в ваши уста. Вашему сердцу чужды эти слова, и вы напрасно стараетесь придать своему лицу выражение гордое и презрительное.
– Молчите! – сказала королева и повернулась к нему лицом, в котором выражалась борьба между гневом и прежней слабостью. – Я начну презирать того человека, который заставляет краснеть женщину за ее сердечную снисходительность. Вы недостойны названия мужчины, маркиз, так как не имеете даже власти над своей речью. Уходите!
Затем она возвратилась в свою комнату и заперла за собою дверь.
– Я не мужчина? – горько усмехнулся Боскозель, и его лицо приняло вдруг демоническое выражение. – Я не мужчина? Я докажу тебе это, ты будешь моею. Я не стану больше вздыхать, молить, пресмыкаться у твоих ног; я не хочу ни сострадания, ни снисхождения, я хочу тебя, тебя или смерти.
Глава пятая. Маркиз Кастеляр
Заговорщики вскоре получили известие, что королева намеревается посетить все графские владения в сопровождении графа Mappa, лэрда Джеймса Стюарта. Босвель и граф Арран сговорились поднять своих вассалов, взять королеву в плен и препроводить ее в замок Дэмбертон. Молодой граф, узнав, что речь идет об открытой войне против королевы, поскакал в Эдинбург, чтобы предупредить Марию. В пылу своего увлечения он мечтал, что она оценит его любовь, ради которой он, не задумываясь, готов был обвинить в государственной измене родного отца.
Он явился перед королевой в тот момент, когда она готовилась стать во главе войска, и, увидев ее, сразу бросился перед ней на колени и, как безумный, стал признаваться ей в своей любви. Мария гордо отвернулась от него, считая его слова бредом сумасшедшего или пьяного, но он ухватился за край ее платья, прижал его к своим губам и крикнул:
– Мария, услышь меня, и я возведу на эшафот родного отца и своих родственников. Ты одна будешь господствовать, царица сердец, и пусть погибнут все, кто не желает покориться твоей власти!
– Граф, удалитесь и проспите свой хмель! – сказала Мария скорее презрительно, чем сердито, затем вырвала от него край своего платья и обратилась к Боскозелю: – Маркиз, успокойте этого безумца!
Граф прочел в ее лице выражение глубокого презрения, и это ранило его, как отравленная стрела; он вскочил на ноги и воскликнул:
– А, вы презираете меня, потому что любите Боскозеля! Мария Стюарт не подаст руки шотландскому лэрду, потому что желает изображать вторую Мессалину, потому что Кастеляр – ее любовник!
Мария остолбенела, бледная и дрожащая; но когда она увидела, что Боскозель обнажил меч и хотел броситься на графа, она приказала ему отступить.
– Милорд, – заговорила она дрожащим голосом, между тем как Джеймс Стюарт, скрестив руки на груди, молча присутствовал при этой сцене, – ваш отец – изменник, и если я до сих пор щажу его, то только потому, что в его жилах течет кровь Стюартов. Вы же идете далее его; вы не только завидуете моей короне, вы посягаете на мою честь и, как трусливый негодяй, позорите женщину! Молчите! Звук вашего голоса противен мне; вы недостойны даже наказания, вы просто вызываете жалость как человек, лишенный здравого ума.
Молодой человек заскрежетал зубами от злости и стыда.
– Ваше величество, – воскликнул он, – разве позорно, что я люблю вас и что эта любовь довела меня до безумия и я готов служить вам против собственного отца? Скажите, что я достоин сожаления за то, что люблю любовницу француза.
Боскозель больше не мог сдержаться: он бросился на графа Аррана и готов был задушить его собственными руками. Но в этот момент граф выхватил кинжал и ударил его. Королева громко вскрикнула и лишилась чувств.
Безумца связали и увели. Когда же королева очнулась от своего обморока и увидела окровавленного Боскозеля, она громко воскликнула:
– Маркиз, он ранил вас?
– Рана незначительна, – ответил француз, сияя от торжества.
То был крик опасения и любви; все так и поняли это.
– Прочь отсюда! Мария, подумайте о своей чести! – строго произнес лэрд Джеймс.
Королева вздрогнула; по выражению лиц присутствовавших и по пламенному, ликующему взгляду Боскозеля она поняла, до какой степени она забылась. И краснея, и бледнея, она растерянно протянула руку Джеймсу Стюарту и дрожащим голосом простонала:
– Пойдемте отсюда! Лэрд Джеймс, спасите меня от самой себя!
На другой день королева покинула Голируд во главе отряда; но слух о сумасшествии Аррана и о словах королевы: «Боскозель, вы ранены?» – распространился с быстротой молнии. Шотландцы пожимали плечами и говорили, что она оставила его, чтобы люди поверили в лживость слов графа Аррана, а отсюда укрепилась уверенность, что француз наверное – ее любовник!
Между тем королева ехала во главе великолепной конницы в ярко блестящих панцирях; знамена весело развевались по ветру. В своем простодушии она уже забыла про случай в Голируде; радостно вдыхая свежий утренний воздух и весело шутя со своими дамами, красавица-королева мчалась по полям Шотландии, как будто все это принадлежало ей.
Кавалерия Стюарта настигла графов Босвеля и Аррана, и, прежде чем они успели оказать сопротивление, их препроводили в тюрьму Св. Андрея. Босвель успел скрыться и бежал в Англию.
Джеймс Стюарт направился тогда против Гордонов, которые также лелеяли мысль низвергнуть его.
По словам историка Минье, граф Гентли (Гордон) имел намерение женить на королеве своего сына. Когда же он во время какой-то ссоры с лэрдом Огильви ранил его на улице, в Эдинбурге, королева приказала ему отправиться в крепость Стирлинг. Он воспротивился и, собрав около тысячи всадников, решил дать отпор королеве. Граф Гентли укрепил свои замки и выжидал наступления Марии Стюарт. Она действительно направилась туда во главе небольшой армии, предводительствуемой графом Марром. Комендант замка Инвернес, принадлежавшего Гордонам, не впустил ее. Тогда она велела осадить замок, принудила его к сдаче и приказала арестовать коменданта.
Во время этого королевского объезда, бывшего вместе с тем военной экспедицией, Мария выказала редкое присутствие духа и переносила все трудности с большой бодростью. Она скакала верхом по диким местностям, переправлялась через реки, располагалась на отдых в степях и лесах, жалея, что она не мужчина и не может проводить ночи в поле, подложив под голову дорожную сумку, прикрывшись щитом и будучи вооружена длинным двусторонним боевым мечом.
Комендант крепости Инвернес, сопротивлявшийся королеве, был повешен на замковой башне, после чего Мария и ее брат спешным маршем отправились далее в путь. Джона Гордона заключили в темницу, а затем пустились преследовать старика Гентли. В равнине Конвики отряды встретились; завязалась горячая борьба, из которой королева вышла победительницей. Гентли пал вместе с лошадью и был измят под лошадиными копытами; его старший сын был обезглавлен, а младший по приказанию королевы был заключен в темницу впредь до достижения пятнадцатилетнего возраста, после чего был обезглавлен на том же эшафоте, где еще оставались следы крови его брата.
Могущество Гамильтонов и Гордонов было уничтожено; их имения были конфискованы и после переданы Джеймсу Стюарту, графу Марру, который получил звание графа Мюррея и пост канцлера Шотландии, став первым и самым могущественным лэрдом в стране.
В разлуке с Марией Кастеляр воспылал еще большей страстью к ней. Он считал себя любимым и думал, что Мария также страстно любит его, но борется и скрывает свое чувство, чтобы отвлечь подозрение шотландцев. Наконец она возвратилась, и достаточно было одного ее благосклонного взгляда, чтобы маркиз истолковал его как проявление любви и призыв к счастью. Вскоре разнесся слух, что ведутся переговоры, что лэрд Джеймс – граф Мюррей – подготовляет свидание двух королев и что Елизавета уже наметила человека, которого хочет предложить Марии в супруги.
Однажды на маленьком празднике, устроенном королевой, Кастеляр вручил ей стихотворение на французском языке, в котором в поэтической форме изложил весь пыл своей любви. Мария была счастлива, что ей удалось в Голируде устроить маскарад, напомнивший ей времяпрепровождение во Франции; она и не подумала об опасности встречи с Боскозелем. Оба они, замаскированные до неузнаваемости, двигались в пестрой толпе танцующих, сами принимали участие в танцах, а в антрактах слушали пение четырех трубадуров. Трех из этих трубадуров Мария вывезла из Парижа, а четвертый был итальянец с чудными глазами и красивым, звучным голосом. Его звали Давид Риччио. Бывший камердинер савойского посланника Моретта, он пользовался благосклонностью Кастеляра за свою скромность и поэтическое дарование. После пения снова начались танцы; королева танцевала много и была весела и шаловлива, как в счастливые дни своей юности.
После танцев она вышла в сад, чтобы освежиться; Кастеляр последовал за нею.
Читать бесплатно другие книги:
