Асфальт Гришковец Евгений

– У вас, наверное, все, кроме вас, не правы, – услышал он, уже надевая пальто.

Миша хотел выйти на лестницу, быстро спуститься и выскочить на воздух, но входная дверь была закрыта. Возникла нелепая заминка, пока Юрий Николаевич шёл к двери, позвякивая ключами, и долго, сопя, открывал дверь. Они молчали. Дверь наконец открылась.

– Ещё раз простите, – быстро сказал Миша, вышел в дверь и побежал по лестнице вниз. Дверь за его спиной сразу гулко закрылась.

Он выбежал из подъезда, беззвучно прошевеливая губами ругательства, сел в машину, выехал из двора, и только остановившись на первом светофоре, задумался, куда ему ехать. Пока горел красный сигнал, Миша ничего придумать не смог. Он проехал по улице немного, увидел свободное место и остановился. Всё это время он страшно ругал про себя и Юрия Николаевича, и всех психотерапевтов вместе.

«Сволочь, сволочь, – думал Миша и даже ударил по рулю рукой. – Высокомерный козёл! Что он понимает? Этакий, блядь, гений! Насквозь он всех видит! Обидчивый какой! Обманули его, видите ли! Профессиональные навыки у него, специфика у них, сссука!»

Миша стал искать сигареты, но сначала нашёл в кармане брюк пакет с бумажными носовыми платками. Он захотел их немедленно выкинуть в окно и даже окно открыл, но не выкинул. Миша достал один платок, пачку бросил на соседнее сиденье и стал вытирать лицо, а потом руки.

«А он ведь, падла, прав! Прав этот Юрий Николаевич, – думал и думал Миша. – Успокоиться я хочу. Успокоиться, и срочно. Только чего в этом плохого-то? А?! Юрий Николаевич, чего тут плохого? А вот насчёт совести, тут уж вы ошибаетесь! Чёрта с два вы тут правы! Тоже мне, усовестил! Как глупо! Как глупо всё!» – Миша наконец нашёл сигареты и немедленно закурил, хотя в машине обычно он не курил никогда из-за жены и детей, из-за запаха, из аккуратности и стремления курить поменьше. «А я-то, я-то куда полез? Тоже мне частный детектив! Мямлил там перед ним: «Это нужно мне, и не только мне», «Это не я придумал про кино», – Миша, вспоминая свои слова, даже состроил жалкую рожу. – Да, мне это нужно! Только мне, и никому больше. И ещё оправдывался, как пацан, как дурак».

Миша курил, выпускал дым в открытое окно и стряхивал туда же пепел. Ему было очень тошно. Ещё ему было ясно, что ничего нового он не узнал, и все его надежды оказались совершенно напрасными. Но в данном случае отсутствие информации не было информацией. Он чувствовал, что уязвлён, что не прав, но не понимал, в чём именно не прав. Ещё он отдавал себе отчёт в том, что этот психотерапевт ему не понравился, но ничего плохого он не сделал ни ему, ни, как выяснилось, Юле. Он вообще ничего плохого не сделал. Просто он, Миша, сам полез туда, куда не лазил никогда, вот и получил сразу. Миша и сам себе в этой ситуации не нравился. Но круглое лицо, голос и золотые часы Юрия Николаевича ему не нравились сильнее. Он не мог справиться с этим. А главное, он чувствовал, что тревога его усилилась многократно. Эта тревога становилась почти страхом. И Миша, спасаясь от страха, думал о другом.

«Часы золотые нацепил! – продолжал ругаться про себя Миша. – Кому он и что хочет этим сказать? Мол, посмотрите, какой я успешный психотерапевт и у меня такие профессиональные навыки, блядь, что я могу купить себе такие вот часы… Так? Или, посмотрите, какие мне подарки делают за мою специфику… Ой!.. Ну всё, всё, хватит об этом… А Юля сразу этого деятеля поняла. Юля всё-таки Юля! Как он сказал: дерзко шутила? Представляю! Конечно, он её запомнил! Созвучные имена?! Куда ему до неё! Ой, какой ужас…»

И тут горе наконец настигло Мишу. Он вдруг понял, что думает про Юлю как про живую. Что он всё время думает про неё как про живую, но попавшую в страшную беду. А тут Юлина смерть, Юлино отсутствие и безвозвратность открылись ему всецело. Он закрыл лицо руками и зарыдал почти без слёз.

* * *

Через какое-то время Миша сидел в кафе. Он просто увидел, что рядом с тем местом, где он остановился, есть кафе, самая простая кофейня. Он почувствовал, что страшно хочет пить, оставил машину на месте и зашёл в кафе. Сначала он выпил стакан воды, а потом заказал себе кофе и молока.

В кафе были люди, но немного, музыка играла, но негромко. Миша позвонил Валентине, быстро сообщил, что сообщить ему, в общем-то, нечего. Сказал про то, что узнал, и что вопрос с психотерапевтом закрыт.

– С Владимиром Николаевичем я созвонилась, – сказала, огорчённая услышанным, Валентина.

– С каким Владимиром Николаевичем? – удивился Миша.

– С Юлиным братом…

– А-а, с Володей! Понял. Ну и?

– И Юле на работу тоже звонила, и со следователем удалось связаться. Я кое-кого к этому подключила, и со мной секретничать не стали. Вкратце, информация следующая: уголовное дело по факту Юлиной смерти не заведено, и заводить его не собираются, всё ясно и очевидно. Самоубийство! Каких-то фактов, говорящих о доведении до самоубийства, у них нет, и искать они их не хотят. У них, мол, и без этого много работы. Там будут какие-то ещё формальности, но ничего для нас интересного у них нет. И точно не будет. С этим всё.

– Ясно, Валюша. Ещё что?

– Похороны завтра в одиннадцать.

– Как, уже? Так скоро?

– Мишенька, это нормально. И даже хорошо. Это уже с её работы договорились. Министерство всё-таки. Отдают Юлю без долгих экспертиз. А так бы её долго могли мучить. Панихиды у неё на работе решили не делать. Из-за действий милиции о причине смерти стало всем известно. В общем, решили похоронить тихо и скромно. Я подсмотрела у тебя на столе, на листочке имя Борис Львович. Прости, я с ним связалась.

– Зачем? Это уже самодеятельность! Ты ему ничего, надеюсь, не нагородила?

– Миша! Я не дура. Надеюсь, ты это понимаешь. Просто он единственный, с кем можно было хоть о чём-то говорить. А то там тётки какие-то охают, да охают. А он очень конкретный человек. Не обижайся. И не думай, я по твоим бумажкам не шарю. Могу продолжать?

– Продолжай, – начиная сердиться, строго сказал Миша.

– С похоронной фирмой я созвонилась. Там всё очень чётко и всё очень толково. Отработано всё до мелочей. Осталось обсудить детали, но для этого нужно поговорить с Владимиром Николаевичем, ну, и с тобой посоветоваться. Пока гарантом оплаты я назвала тебя. Их это устроило. Все нужные документы, все формальности они сделают. Я занимаюсь. Совершенно не волнуйся. К вечеру вообще всё будет готово.

– А поминки? – спросил Миша.

– Похоронная фирма и с этим готова помочь, но тут как раз и нужно посоветоваться с Володей. Пока непонятно, сколько будет людей. Говорю же, к вечеру всё будет ясно.

– Хорошо. А что Володя? Ты про него ничего не говоришь.

– С Владимиром Николаевичем говорила. Он уже сообщил отцу, он там у него, но к вечеру вернётся. Сказал, что отец не приедет, и его жена тоже. Плохо себя чувствует. Деталей не знаю. Про похороны тоже пока с ним не поговорила. Он попросил созвониться на эту тему позднее. – Валентина замолчала.

– Ну что ещё, Валюша? Говори, – поторопил её Миша.

– Михаил Андреевич. Я не услышала вашей реакции на то, что я приняла решение по оплате похоронных услуг.

– Всё правильно, Валя. Всё правильно! Молодец! Что ещё?

– Владимир Николаевич сказал, что завещания Юля не оставила, во всяком случае, они его не нашли и ничего о том, составляла она завещание или нет, не знают.

– И что? – удивился Миша.

– А то, что Владимир Николаевич сказал, что он в таких вопросах не разбирается, ничего про это не знает и не знает, что нужно делать. И он спросил, нет ли у тебя или у нас толкового юриста, чтобы ему помочь или хотя бы проконсультировать.

У Миши побелело в глазах от гнева.

– Узнаю брата Володю! – процедил он сквозь зубы. – И что ты ему на это сказала?

– Ничего не сказала, – ответила Валентина, – сказала, что узнаю.

– Ни в коем случае! Пусть он сам этим занимается…

– Простите, – перебила его Валентина, – я думаю, что вы сами ему об этом скажете.

Миша растерялся, подумал секунд пять.

– Да, конечно, сам, – медленно сказал он, – разумеется. Не говори с ним на эту тему.

– Тогда у меня пока всё. Через пару часов сообщу уже все подробности: что, сколько и где. А во сколько, вы знаете.

– Спасибо, Валюша! Спасибо!

– Вы приедете сегодня на работу?

– Наверное. Пока ещё не знаю, – он задумался, – не могу пока сказать… Петрозаводском не занималась?

– Нет, Мишенька. Пока это было физически невозможно.

– Но ты помнишь, мне нужно всё по Петрозаводску к вечеру.

– Так вы приедете, Михаил Андреевич?

– Не знаю… наверное… – у Миши закружилась голова. Он чувствовал сильный прилив гнева и чувствовал, что барахтается в нём и во всей этой бесконечной информации, которая выливалась и выливалась на него. – Не знаю я… Там Лёня ещё должен с немцами встречаться в четыре часа. Проконтролируй обязательно.

– Миша! Успокойся… Ничего страшного не происходит, страшное уже произошло, я всё сделаю. Всё и в своё время. Не терзайся. Поешь чего-нибудь. Да, хоть выпей. Всё идёт нормально.

– Да… – сказал Миша, – наверное… Тогда через пару часов созвонимся. Может быть, подъеду. Спасибо!.. Спасибо большое! Извини.

– Правильно! – сказала Валентина очень мягко. – Созвонимся. И, кстати, подъезжать совсем необязательно. Всё. До скорого. Я не прощаюсь, – и она положила трубку.

Теперь Миша гневался на Володю… «Вот ведь, Вова! Ну Вова! Нет, не зря он на Вике женился, ох не зря. Они друг друга стоят! – думал он. – Юрист ему нужен! А потом он все дела на меня свалит, будет только звонить, торопить и капать на мозги. А потом ещё скажет, что юрист сволочь и дорого берёт. Тоже мне романтик! Музыкант! Поэт-песенник, блядь!»

На Володю было сердиться легче, чем на себя. И ещё Миша вспомнил Валентинины слова про то, что надо поесть. Голода он не испытывал, а голодную тошноту, горечь сигарет и кофе во рту, и ещё головокружение испытывал вполне.

* * *

А сколько Миша жил у Володи и Юли на Кутузовском, столько Володя выкидывал разные фокусы и номера. Володя сам позвал Мишу пожить у него, Миша отказывался, считал это неудобным, но Володя уговорил. Потом сам же Володя устроил Мише одну сцену, потом другую. И если бы не Юля тогда, ушёл бы Миша и хлопнул за собой дверью.

Володя всегда считал, что прав у него на профессорскую квартиру больше, чем у Юли. Он это часто и резко демонстрировал. Юля не обращала внимания на его демонстрации. Хозяйкой в доме была она. Она Мишу приняла, стала Мишиным старшим товарищем, наставником и любимым другом. Уже вечер на пятый пребывания Миши в квартире на Кутузовском Юля и он как засели на кухне за разговор, так и просидели до утра. Миша читал Юле свои стихи, показывал рисунки, рассказывал про свою жизнь, делал юношеские заявления.

Тогда Миша очень хотел сделать выставку картин. У него была идея нарисовать картины, снабдить их длинными поэтическими текстами, сделать выставку и играть во время выставки музыку. Юля слушала Мишу, кивала, курила. Сказала, что идея прекрасная, но не очень свежая, а точнее, идея уже сильно старая, но если Миша сам это придумал, то молодец и пусть делает как хочет. Вопроса типа: «А чем на хлеб будешь зарабатывать?» – Юля не задала ни разу. Но именно Юля устроила Мишу работать. Сначала Миша работал в большой багетной мастерской. Там он проработал месяца четыре и многое научился делать руками.

Володя сильно ревновал. Он затевал с Мишей длинные разговоры про то, что нужно заниматься только музыкой, а совмещать искусство с зарабатыванием денег нельзя. Он говорил, что Юля никогда искусство не понимала, не любила и с ней бессмысленно об этом говорить. Володя сложно уживался с сестрой, у Миши поддержки не находил и усложнял тогда жизнь всем.

А Юля заботилась о Мише. Они говорили много и часто. Юля спокойно отнеслась к тому, что Миша бросил работу в багетной мастерской. Но он бросил её не просто так. Миша со своим приятелем по работе один раз изготовил вывеску для маленького магазина. Им хорошо заплатили, и дело было интереснее, чем оформлять в рамки бесконечные репродукции, какие-нибудь вышивки крестиком или картины доморощенных художников. Рамок для свадебных фотографий, детских портретов и даже портретов кошек и собак он изготовил без счёта. Но работать на разных станках, с разными инструментами и материалами он научился.

Хозяева того магазина остались очень довольны вывеской и заказали Мише оформить грузовичок. Они хотели, чтобы грузовик был оформлен в стиле вывески магазина. С таким делом, а главное, с такими материалами Миша никогда не сталкивался. Но он быстро изучил вопрос, и получилось. Тогда-то и пошло-поехало.

Вскоре у Миши было целое дело. Он получал заказы на вывески магазинчиков, павильонов, маленьких фирм, каких-то офисов. У него появились сотрудники, бухгалтер, даже небольшая мастерская в Алтуфьево. Миша делал оформление автомобилей разных фирм, фирмочек и даже компаний. За два года Миша очень вырос в этом деле. Но он по-прежнему жил в квартире на Кутузовском. Периодически репетировал с Володей в гараже, часто с ним ссорился, часто просиживал по полночи с Юлей на кухне за разговорами, много работал, сильно уставал и гордился своей усталостью. А ещё практически все расходы по содержанию квартиры, по заполнению холодильника и прочее Миша взял на себя.

Миша давно уже мог съехать, снимать квартиру и жить самостоятельно, но Юля не хотела этого, хотя прямо так не говорила. Володя говорил как раз обратное. Он всё чаще и чаще приводил к себе свою певицу Вику. Вика Юле не нравилась. Вот Миша и жил в квартире на Кутузовском.

А потом ему пришла в голову счастливая идея, которая изменила всю его жизнь. Он прожил уже три с половиной года вместе с Юлей и Володей. К этому времени он уже начал утомляться от своей работы. Слишком много было суеты, маеты. Прежнего ощущения творчества и азарта почти не осталось. Пошло производство, а главное – нужно было постоянно общаться с теми людьми, которые заказывали вывески типа: «Мотель «Платинум», «Кафе «Арлекино», «Ресторан «Вечерний Баку», «Бар «Айвенго», «Шиномонтаж у Валеры». Он устал от всех этих людей, которые просили: «А сделай мне как у …» Он уже видеть их не мог. При этом Миша чувствовал, что так и будет дальше.

В то самое время он уже вовсю женихался со своей будущей женой Аней. Аня приехала в Москву из Саратова, заканчивала университет, изучала экономику и финансы. Училась аккуратно, но без особого рвения. Жила Аня в общежитии. Уединиться толком им было негде. С Юлей Миша Аню познакомил. Юле Аня очень понравилась. Но приводить её часто в квартиру на Кутузовском Миша не хотел, а уж оставить ночевать – тем более. Да и Аня отказалась бы, если бы Миша ей такое предложил.

А Володя уже жил с Викой почти постоянно, и они собирались пожениться. В общем, всем было ясно, что скоро Миша покинет квартиру профессора. Да и Юля говорила, что вряд ли уживётся под одной крышей с музыкантом и певицей. Юля грустно шутила по этому поводу, но перемены надвигались.

И где-то в это время Мише пришла идея начать заниматься дорожными знаками. Поступил заказ на изготовление вывески для придорожного кафе и магазина. Заказчики хотели, чтобы вывеска была сделана в стилистике дорожных знаков, и Миша впервые работал с материалами, из которых эти знаки изготавливают. Ему эти материалы очень понравились.

Раньше он думал, что дорожные знаки покрыты отражающей свет плёнкой. Он видел, что знаки очень ярко видны в свете фар ночью. Но оказалось, что знаки свет не отражают. Знаки, оказывается, свет возвращают. Ему мужик, который продавал материалы, из которых и делаются дорожные знаки, объяснил подробности.

– Знак свет не отражает, старик, – говорил Мише тот человек. – Если бы знак свет отражал, то водитель в машине этот знак бы не видел, а видел бы его кто-то другой: заяц в поле или волк в лесу. Угол падения равен углу отражения, понимаешь? А знак свет возвращает. Откуда свет пришёл, то есть от фар автомобиля, туда и вернулся, то есть в глаза водителю. Но нужно, чтобы он вернулся не очень ярко, чтобы не слепил глаза. Это очень интересное и сложное дело…

Миша тогда это запомнил. Он понял, что даже никогда не думал о том, откуда берутся вдоль дороги дорожные знаки, кто их ставит, кто их делает, и уж тем более не думал, кто за эти знаки платит. Но он понял, что знаки ему нравятся. И что если их делать, то никакие идиоты не смогут сказать ему, какой формы или цвета они хотят получить знак.

Миша быстро узнал всё про производство знаков и про то, как, кто и кому эти знаки заказывает. Первый свой знак он сделал чуть ли не вручную и очень кустарным способом.

Юля и эту идею Мишину поддержала. Посмеивалась над ним, но поддерживала, даже не вдаваясь в подробности, а потом неожиданно познакомила Мишу с одним из своих бесчисленных знакомых. Тот знакомый был знакомым знакомых, но Юля как-то помогла то ли ему самому, то ли кому-то из его родственников или детей. Не важно. Юля всем только и делала, что помогала. Короче, тот знакомый, пожилой мужик, всю свою жизнь строил мосты по всей стране. Он про дорожные знаки ничего не знал, но знал всех людей в стране, кто делал дороги, тоннели и тому подобное. Для Миши это было бесценное знакомство. В общем, вскоре он получил свой первый заказ и, можно сказать, вступил в клуб создателей условий дорожного движения. Об этом Миша никогда не пожалел.

«А всё Юля! Кем бы я был без Юли?!» – всегда в моменты ощущения успеха думал Миша.

* * *

Миша едва справился с желанием немедленно позвонить Володе и сказать, что если он будет цепляться к его работникам с вопросами о Юлином наследстве, особенно пока Юля даже не похоронена, то… «А чего «то»? Что я ему скажу?» – подумал Миша и твёрдо решил Володе пока не звонить. А если Володя сам заведёт этот разговор, Миша поклялся сам себе, резко не реагировать и с Володей не ссориться, по крайней мере пока Юлю не похоронили.

Горечь во рту и тошнота стали почти невыносимыми, надо было пусть через силу, но чего-нибудь съесть. Да и рюмку чего-нибудь выпить было бы небесполезно.

Миша читал меню и пытался решить, что он может съесть. Но в кафе были только разнообразные пирожные, мороженое, и, кроме сладкого, можно было заказать сэндвич. Всего этого Миша в себя затолкать сейчас не мог. Телефон зазвонил в очередной раз. Точнее, он не зазвонил, а завибрировал. Звук Миша отключил давно. Звонил Стёпа. Миша ответил.

– Мишенька, дорогой! Ну хорошо, что ты ответил, – быстро заговорил Стёпа. – А то я тебе звоню, звоню. Тебе ещё моя помощь нужна? Как ты вообще?

– Стёпа, дорогой, прости, пожалуйста! Я тут замотался, на телефоне звук выключил и не слышал звонков. Наверное, помощь никакая не нужна. Это я вчера запаниковал и к тебе обратился. Всё уже решается. Так что спасибо и не беспокойся.

– Да ну что ты, дружище! Какие могут быть извинения! Такая беда! Ты-то как сам?

– Хреново, брат! Очень хреново! Деда я хоронил, бабушек тоже. Приятель один хороший разбился на машине, давненько уже. А такого близкого и родного человека, молодого… терять ещё не приходилось. Да и не было у меня в сознательной жизни более близкого человека. Вот я и растерялся. Так что прости ещё раз.

– Миша, дорогой мой друг! Держись, – очень искренне сказал Стёпа, – я тебе очень сочувствую и очень хочу помочь чем могу. Только ты не стесняйся, пожалуйста.

– Сёпа, не волнуйся…

– А хочешь, я приеду к тебе? Ты где сейчас? – обезоруживающе спросил Стёпа.

– Я на Пятницкой… – Миша подумал пару секунд и справился с желанием сказать: «Приезжай скорее». – Нет, Сёпа, не беспокойся. У меня ещё дела. Позвони попозже.

– Как скажешь, Мишенька. Как скажешь. А то я недалеко, могу подъехать, – Стёпа подождал чуть-чуть, но Миша молчал. – И прости за вопрос, что случилось всё-таки? Я не понял вчера. Это твоя родственница? Ты прости, я просто хочу лучше понять…

– Больше чем родственница, Сёпа! Не важно… Очень хороший человек. А что случилось. Я и сам не пойму. Факт в том, что умерла… Умер очень хороший и самый близкий мне в этом городе человек. Такие пироги.

– Ладно, когда захочешь и сможешь… И если тебе от этого станет легче, тогда и расскажешь. Держись! А я тебе ближе к вечеру позвоню. Или ты звони, не стесняйся. Ты же знаешь, я всё брошу и постараюсь помочь… Пока, дружище!

* * *

Миша долго относился к Стёпе довольно пренебрежительно и свысока. Он казался Мише суетливым и поверхностным весельчаком, весьма ленивым, любящим поныть и побрюзжать. Но всё же Стёпа был беззлобный и компанейский человек. Стёпина компания была Мише приятна. К тому же Стёпа давал много поводов над ним пошутить. Они довольно часто общались. Но после одного разговора Миша если и не изменил своего отношения к Стёпе, то по крайней мере узнал, что Стёпа совсем не так прост, как ему казалось. После того разговора он стал внимательнее Стёпу слушать, ценить его мнение и уважительнее к нему относиться.

Однажды Миша здорово на Стёпу обиделся и даже отчитал его, как мальчишку, а Стёпа и выслушал Мишу, как мальчишка, виновато моргая.

Стёпа тогда позвал Мишу с женой Аней вместе поужинать по какому-то важному для него поводу. Выбрал Стёпа для этого приличный ресторан. Аня обрадовалась. Ей Стёпа нравился, Стёпа любил и умел нравиться. Была пятница, вечер. Миша с Аней пришли чуть раньше, а вскоре явился и Стёпа с совсем юной и совершенно новой девицей лет семнадцати– девятнадцати. Аня, да и Миша уже запутались в Стёпиных барышнях. Вот Ане и показалось, что новая Стёпина подруга совсем даже не новая, а уже ей знакомая. Хотя справедливости ради надо отметить, что Стёпины девушки были одного типа.

– Полина, милая, здравствуй, – доброжелательно сказала Аня.

– Здравствуйте. Но меня зовут Марина, и мы с вами не знакомы, – сказала Стёпина спутница низким недобрым голосом. – Стёпа, а кто у нас Полина?

В общем, вечер был испорчен. Марина уходила, Стёпа её догонял. Та возвращалась, сидела, надутая, в основном молчала, от еды отказывалась и пила только воду, потом говорила язвительные глупости, уходила, Стёпа бежал за ней. Аня чувствовала себя виноватой, а Миша медленно закипал.

В конце концов Миша не выдержал всей этой ситуации, извинился и попросил Стёпу прогуляться с ним в сторонку.

– Сёпа, дорогой, – не сдерживая гнева, сказал Миша Стёпе в коридорчике возле туалета, – в следующий раз, когда будешь нас куда-нибудь приглашать, сообщи заранее, с кем ты будешь в этот раз, чтобы мы могли решить, хотим мы общаться с очередной твоей воспитанницей или нет.

– Прости, Мишенька, – растерялся Стёпа, услышав даже не то, что сказал Миша, а то, как он это сказал, – мне кажется, я взрослый человек и имею полное право… И к тому же мы друзья.

– Вот именно! Мы друзья, а ты, Сёпа, взрослый человек. И, мне кажется, уже должен понять, что оставлять другого взрослого человека, к тому же, как ты сказал, друга без выбора, – это очень неправильно. Если бы не ты, то мы с Аней не имели бы удовольствия общаться с этой твоей Мариной. Мы не хотим с ней не только общаться, но и даже её знать. Мы пришли пообщаться с тобой. С тобой я готов общаться сколько угодно. Но если ты намерен навязывать нам общение всех твоих бесконечных Марин, Полин, Вероник и прочее, то знай, дорогой, это нам радости не доставляет.

– Мишенька, пожалуйста! Я же не знал, что так неудачно получится…

– Что неудачно получится? – перебил его Миша и даже навис над ним. – Что?! Что Аня перепутает Марину с Полиной? Или то, что они все на одно лицо? Или то, что в этот раз ты придёшь со зловредной девкой? Знаешь, Сёпа, мне кажется, что моя жена и я не обязаны развлекать твоих подружек. Мне кажется, что у нас есть право общаться с теми, с кем нам приятно и интересно. А проводить целый вечер в компании девицы, которая двух слов связать не может…

Миша ещё минуту говорил в том же духе, успел сказать: «Как тебе не стыдно знакомить этих девок с моей женой?» и даже: «Где ты их всех находишь?» Стёпа слушал, моргал и даже не пытался возражать. А Миша высказался, вернулся к столу, оставил на столе определённо большую сумму, чем мог быть счёт, и увёл Аню. Стёпа робко пытался их остановить, Ане было неудобно, и она не знала, что сказать, девушка Марина осталась без внимания. Короче, ужин не удался.

Миша думал, что Стёпа обидится, но Стёпа на следующий день, в субботу, позвонил в полдень, искренне и взволнованно попросил его простить и очень попросил с ним встретиться, потому что он очень переживает. Они встретились тогда же вечером. Миша хотел встретиться ненадолго, а просидели они тогда и проговорили часа три, да ещё и выпили пива, довольно много, чего Миша тоже делать совсем не собирался.

Они встретились тогда в маленьком баре. Сначала заказали, Стёпа – чай, а Миша – кофе. Стёпа был взволнован и очень хотел высказаться, но всё извинялся, да путано говорил, что всю ночь почти не спал, понял, как был вчера не прав, и вообще много думал. Потом они заказали немного виски, а потом и пиво.

– Ты, пожалуйста, Анечке скажи, что я очень перед ней извиняюсь, – говорил немного вспотевший от чая и виски Стёпа, – ужасно всё вчера вышло… И ты знаешь, я вдруг понял, как это всё… Ну, то есть как я выглядел и как выгляжу со стороны. Ужасно пошло, да? Конечно, пошло! – он отхлебнул пива. – Ты меня выслушай, я долго об этом думал сегодня ночью. Так мне стало тоскливо!

– Я слушаю, слушаю, не волнуйся, – сказал Миша.

Стёпу действительно нужно было выслушать. Таким взволнованным и растерянным Миша его не видел никогда.

– Да! Мне хорошо с ними, – наклонившись над столом ближе к Мише, сказал Стёпа, – мне весело и легко с этими девочками. А им хорошо со мной. Думаешь, я не удивлялся десять лет назад таким, как я сейчас, толстым и лысым пердунам, которые таскаются с молодыми девками? Удивлялся и смеялся над ними. А теперь вот он я! Точно такой же!

Думаешь, я не знаю, что это типично и глупо выглядит? Знаю! Уже знаю. Но мне-то казалось что? Что я свободный, весёлый и опытный человек и имею право! Да, я сделал одну женщину несчастной. Да, я ушёл от жены. Но я как думал… Я думал, что дети уже выросли, учатся, дома не живут, их я несчастными не сделаю. Жене я оставил всё. Взял трусы, носки… Ушёл с одним чемоданчиком. Всё оставил и даже гордился тем, какой я благородный и не мелочный. Всё оставил ей, детей обеспечиваю, сам снимаю квартирку. А ещё я думал, что так честнее и лучше. Сколько можно было уже врать и чего-то изображать? – он снова глотнул пива. – А знаешь, я не жалею о том, что сделал. Мы последние годы, особенно когда дети уехали учиться, жили… Это был ад, Мишенька! Сумасшедший дом был. А потом я ушёл. И тогда впервые и без зазрения совести стал делать то, что хочу. Нет! Ты не подумай, у меня девки были и до развода. Но эти тонны лжи, эти шитые белыми нитками оправдания… Я уже не мог… – он замолчал на несколько секунд, играя желваками. – И мне стало хорошо. Я как думал… Я никому ничего плохого не делаю. Девчонкам со мной интересно. Они сами все про это говорят, что им с нами – пердунами – интереснее, чем со сверстниками – дураками. А мне было приятно. Миша! На них же так легко производить впечатление! Это так легко и приятно! Любые впечатления… Рассказы про жизнь, подарки, свобода, которую я им открывал, сексуальные опыты… Они всему удивляются, радуются. Это так легко и приятно. А ещё я думал, идиот, что они молодые, заставляют меня стараться за собой следить, худеть, заниматься спортом, заботиться о здоровье. Думал, что они меня оживляют и молодят. Я же, Мишенька, никогда раньше не танцевал, а теперь хожу туда, где танцуют. И танцую. У меня же этот ищущий взгляд выработался, как у кота. Мне кажется, я уже в полной темноте девок могу разглядеть. И мне это всё нравится, понимаешь?! Нравится, – Стёпа закурил сигарету и прищурился от дыма. – Потому что всем таким же пердунам, как я, это нравится. Все такие же, как я, пердуны, этого хотят. И если они от жён не уходят, то всё равно делают то же самое, что и я, только врут всё время и изображают семейные узы. А жёны их терпят, потому что привыкли… Я их называю: «жены на договоре». Это ещё хуже…

– Как ты сказал? «На договоре»? – усмехнулся Миша. – Это надо пояснить.

– Мишенька! Дорогой! Я когда ушёл от жены, я же всех своих старых друзей практически лишился. Для всех жён моих друзей я стал подонком и негодяем. А мои старые друзья в основном люди не нищие. Это я среди них всегда был непрактичным и ленивым, а они о-го-го! У меня сразу пошёл другой ритм. А им было проще перестать со мной общаться, чем из-за меня ссориться с жёнами. Они им и без меня поводов дают достаточно. Но жёны у них на договоре. То есть всё про своих мужей и их девок знают, но чего-то изображают. Вместе иногда куда-то выходят, вместе иногда куда-то ездят. А так, – Стёпа выпустил дым, отхлебнул пива и махнул рукой, – дети у них выросли. Дома у жён моих друзей только телефон, собака или кошка да домработница, которой можно руководить и с ней же поболтать. И вот такая женщина всё отлично знает про девок своего мужа, знает, что он ей говорит, мол, поехал в Челябинск по делам, а сам с девкой на море или в горы. Они, эти жёны, всё знают, но в подробности не лезут, иногда поймают своего мужика уж на совсем наглой лжи или застукают с кем-нибудь где-нибудь, устроят скандал, трагедию и горе. А потом подуются, получат дорогой подарок – и опять «на договор». – Стёпа загасил окурок, нашёл глазами официанта и показал ему свою пустую пивную кружку. Миша слушал Стёпу и кривил губы в улыбку. – А ещё, Мишенька, эти жёны собираются в стаи, точнее, в стайки, по четыре-пять. Собьются в стаю и дружат. Ходят вместе на спорт, на маникюр-педикюр, вместе обедают, вместе куда-нибудь ездят за покупками и всё время много говорят. А главное, они всё время друг за другом следят, потому что боятся, что без подруг своих наломают дров, не выдержат, да и схватят за яйца какого-нибудь… да хоть тренера в спортзале. Из-за этого и держатся друг друга. Боятся, что понесёт их, и тогда конец договору, – Стёпе принесли свежее пиво, он сразу отпил пару глотков. – Я как увидел, что у меня жена туда же скатывается, а я ей в этом активно помогаю… Короче, Миша. Ужас это всё… так что мне с молодыми девками нравится. Но я, Миша, всегда влюбляюсь. Без этого не могу. Каждый раз думаю, что сильно влюбился. И мне так лучше! Но вчера… Ох, и стыдно мне стало! Аня у тебя такая хорошая. И ещё я всё-таки понял, что не все такие толстожопые, каждое утро и вечер встающие на весы, в надежде увидеть волшебное исчезновение лишнего веса… То есть не все такие пошлые, озабоченные всем, чем озабочиваются сорокалетние пердуны, как я. Прости меня за испорченный вчерашний вечер, прости, что поставил твою жену в нелепую ситуацию, прости за то, что не скрывал, а, наоборот, демонстрировал и грузил тебя всеми своими… Ну, ты понимаешь?! Всеми своими комплексами. Вчера я понял, как это некрасиво выглядит со стороны. В общем, я хотел, чтобы ты это услышал, знал, что я всё понимаю, чтобы ты не считал меня пердуном, потому что я сам себя таким считаю. Прости, друг мой!

Миша не очень знал, что можно на всё это сказать. Он поуспокаивал Стёпу, сказал, что ни он, ни Аня совершенно не обижаются и что на него совершенно нельзя обижаться. Они тогда ещё поговорили о том о сём, ещё выпили.

– И ещё, Мишенька, я должен, – уже заметно пьяненький, сказал Стёпа, когда разговор стал подходить к некому логическому и практическому концу, – и хочу тебе сказать, что я так вчера испугался того, что мы поссорились и что я тебя теряю. Я раньше так сильно такого чувства не испытывал. И знаешь, я испугался и понял… Я понял, что я уже так много всего на свете потерял, что больше терять не могу, не хочу и не должен. Ты, может быть, думаешь… вот, Сёпа такой вот смешной, толстый и бессмысленный, а я такой и есть.

Я всю жизнь люблю животных. А у меня у самого никакого своего животного не было. Даже в детстве не было ни кошки, ни собаки, только морская свинка. Я учился животных лечить и всё время их лечу. А своего нету. На своё животное я не найду времени и позаботиться не смогу. А знаешь, сколько разных животных у меня на глазах передохло… Короче, у меня смешная и бессмысленная жизнь. А вчера я так испугался… Я прикинул, а кто у меня, в сущности, в жизни есть? Очень мало у меня осталось близких людей. Прямо-таки совсем мало! Ты, конечно, можешь не причислять меня к близким людям, но это не важно. Мне это, Мишенька, прости меня, не важно. Главное, я ощущаю тебя близким мне человеком. Я тебя люблю!.. Погоди, – Стёпа сделал широкий и пьяный жест рукой, останавливая Мишу, который хотел что-то сказать, – погоди… Да, я выпил, да, расчувствовался. Но это не пьяные сопли! Я тебя люблю, Мишенька. Ты такой молодец! Ты так… Как бы это сказать?.. Ты правильно всё делаешь, такой талантливый… Ты хороший человек. И мне нужно знать, что ты мой друг. Ты можешь меня другом не считать. Но дай мне тебя считать другом! – Стёпа допил остатки пива, которые тоненько желтели на донышке. – Я понял, Миша, что мне друзья нужны, чтобы окончательно не потеряться и не засуетиться вконец. Мне нужно знать, что есть такие люди, ради которых я могу отменить все дела, пожертвовать полезными для меня обстоятельствами или даже ночью выскочить из постели и помчаться к другу, пусть бы в этой постели была самая красивая девушка на свете. Мне нужно знать, что я это могу. И пусть никто из друзей никакой жертвы от меня не попросит. Но я должен знать, что ради разговора с другом, ради дружеской пьянки или рыбалки, будь она неладна… я готов бросить всё! Но только, чтобы это было кому-то нужно, чтобы кто-то знал, что есть такой Сёпа, которому можно позвонить ночью, и он приедет, даже не спросив, зачем. Да, хочу, чтобы всегда помнили, что если будет плохо, одиноко или просто грустно, есть такой вот толстый, нелепый Сёпа, который бросит всё… Мне надо знать это про себя. И ещё мне надо знать, что я кому-то нужен, и надеяться, что я кому-то необходим. Я так понимаю дружбу, Мишенька! И если ты позвонишь мне ночью, я буду счастлив. Буду счастлив от того, что в трудный момент, ночью, ты вспомнил про меня и не нашёл никого другого для помощи и поддержки. Можно я буду считать тебя своим другом?..

И Стёпа полез обниматься.

* * *

Миша продолжал сидеть, не в силах решить, что же делать дальше. Он хотел встать, но если встать, то надо было куда-то идти и сразу. Так что он продолжал сидеть и смотреть на кафельный, серый с белым пол кафе. Он чувствовал, что этот пол, эти серые и белые квадратные плитки, этот стук каблуков по этому полу, но прежде всего сами квадратики и чёрные тонкие полоски между ними вызывают у него какую-то незнакомую ему прежде тоску, душную скуку и безнадёжное тошное отчаяние.

«Как же мне не нравится этот чёртов пол. Кто же придумал такой скучный и бесчеловечный пол, – ползло у Миши в голове. – А кому-то он нравится. Ужас какой! Вот только чего мне дался сейчас этот пол. Пол как пол… Таких полов повсюду… Вот именно, что повсюду такие полы. Как скучно-то. Здесь не только кофе пить и пирожные есть нельзя, здесь находиться-то тошно. Как они тут работают?! Я бы пару дней на этот пол посмотрел и повесился бы…»

Тут Миша встал, довольно резко. Обычная фраза: «повесился бы», которую он часто говорил или думал по разным поводам и в самых разных ситуациях, вдруг ужалила его конкретностью смысла. Он шагнул к выходу, но остановился, вспомнил, что не заплатил, пошёл к кассе, рассчитался, проклиная медлительность кассира, и вышел на улицу, стараясь не смотреть на пол кафе.

Миша быстро дошёл до машины, сел за руль и моментально завёл мотор. Но тронулся с места он не сразу. Он не раздумывал, куда бы поехать, он продолжал думать про кафельный пол и про ту тоску, которая открылась ему в серых и белых квадратиках этого пола. Миша отчётливо понял, что даже если бы он не ел три дня, он не смог бы сейчас зайти ни в какой ресторан или кафе, сидеть там один и есть. Тошнота, пустой желудок и горечь от кофе и сигарет не заставили бы его сейчас пойти куда-нибудь, чтобы спастись от этих болезненных ощущений.

И Миша неожиданно признался себе, что ему всегда было скучно, неинтересно и тоскливо бродить по красивым улочкам тех европейских городов, куда, как ему казалось, он так любил ездить. Ему всегда казалось, что ему нравилось одному бродить по старым мощёным улочкам и переулкам, заходить в ресторанчики и бары. Ему казалось, что сидеть, есть или пить или есть и пить одному где-то в Париже или Берлине, смотреть в окно на улицу, любоваться набережной или площадью, слушать непонятную речь – это приятно, красиво, тонко и даже романтично. Ему казалось, что ему нравится читать какую-нибудь книгу французского или латиноамериканского автора за чашкой кофе в полупустом кафе, и что это серьёзно и элегантно. Ему казалось, что такое уединение развивает и углубляет внутренний мир, содержание и даже укрепляет характер. Миша нравился сам себе, такой одинокий, молчаливый и сосредоточенный. Он гордился таким своим образом жизни и считал, что ему так хорошо. Он гордился тем, что открыл в себе интерес и удовольствие бывать одному где-то далеко от соотечественников. Ему казалось даже, что так он отдыхает, уезжая из Москвы на недельку-другую.

И вдруг ему стало ясно, что ему всегда было скучно и тоскливо в этих одиноких поездках. Ему в этих поездках ничего не хотелось, ему всегда казалось, что хочется, но на самом деле не хотелось ничего. Не хотелось ходить по музеям или галереям, не хотелось одиноко гулять по паркам, и даже есть ему не хотелось. Но он всё это делал и находил в этом много смысла.

Книги в кафе ему тоже не хотелось и не нравилось читать. Не нравились сами многослойные и путаные смыслы французских и латиноамериканских писателей, и процесс чтения тоже не нравился. В кафе ему трудно было читать, мысль ускользала, Миша отвлекался и перечитывал один и тот же абзац несколько раз, пытаясь хоть что-то понять. Но парижане и берлинцы в кафе читали, не отвлекались и явно получали удовольствие и от процесса чтения и от книг. Миша делал так же и был собой доволен. А тут ему стало ясно, что всё это ему было скучно. И он тут же подумал, что и парижане и берлинцы, наверное, не любят читать в кафе те книги, которые они читают, и им, наверное, совсем не так уж хорошо поодиночке, с независимым видом, пить кофе во всех бесчисленных кафе.

Миша всё так и сидел за рулём и не трогался с места. День стоял солнечный, нежный и прохладный. Миша ощущал под собой смятые складки пальто. Он сел в машину, не позаботившись о своём любимом пальто, хотя всегда снимал его, садясь в машину. И в кафе он пальто не снимал. «Помялось совсем, – подумал он вяло, – да и фиг с ним». Это пальто он купил в Париже, очень его любил и берёг, а тут не захотел расправить складки под собой. Он сидел и думал.

И то, о чём и как он думал, Мише очень не нравилось. Его не огорчило признание самому себе в том, в чём он признался.

Его огорчало и даже пугало то, что в последний раз он делал себе подобные признания довольно давно. Тогда ему было очень больно и трудно, тот период своей жизни он вспоминал теперь с ужасом и не хотел тех самых переживаний даже близко. И хотя всё тогда было совершенно иначе, но сам факт горького признания в чём-то самому себе сильно Мишу встревожил.

Он сидел с совершенно отрешённым взглядом в машине, держался обеими руками за руль и усиленно пытался отогнать тоску, будто вылезшую из чёрных полосок между кафельными плитками того самого пола в кафе. Он старался не думать о том, что напомнила ему эта тоска. Миша помнил, как и когда он признался себе в том, что ненавидит свою жизнь и не любит почти всё, из чего эта жизнь состоит, и то, как его жизнь устроена.

* * *

Шесть лет назад Миша сокрушительно сильно и страстно влюбился. Он тогда только-только почувствовал результаты активного и целенаправленного своего труда, у него всё шло успешно и хорошо. Работы было хоть отбавляй. Дома всё его радовало. У них с Аней уже была своя квартира, хоть и далеко, а точнее, весьма далеко от центра, но своя квартира и в Москве. Дочка Катя начала много и забавно говорить, Миша купил новую машину, Аня нашла интересную работу. И тут Миша влюбился.

Случился приём в мэрии Москвы. Перед новым годом собрали тех, кто занимался столичными дорогами. Мише раздобыли пригласительный на это торжество. Ему было полезно туда пойти, там можно было познакомиться с полезными в его деле людьми. Там он и встретил Светлану.

Миша на том мероприятии был, наверное, самым молодым, застенчивым и меньше всех понимал, как надо себя вести и как получить пользу и выгоду от происходящего. А Светлана была там одной из немногих женщин, при этом самой молодой и спокойной.

Миша на том приёме вертел головой во все стороны и пытался найти хоть одно знакомое лицо, чтобы хоть поздороваться и не стоять одному. В конце концов он увидел знакомое лицо. Это был пузатый дядька в расстёгнутом пиджаке. Мелкий московский чиновник, с которым Миша пару раз имел деловые встречи. Миша радостно поздоровался с тем чиновником, обменялся парой фраз, а тот, в свою очередь, разулыбался и поздоровался с единственной в той большой компании молодой, красивой и элегантной женщиной, проходившей мимо с бокалом. Это была Светлана. Миша поздоровался с ней, представился, она по-мужски протянула ему тонкую руку и назвала своё имя. Миша пожал руку и в первый раз в жизни влюбился сразу. Уходил он с того приёма контуженный, с не видящим вокруг себя ничего взглядом и с маленькой бумажкой в кармане. На бумажке было написано её рукой: «Светлана» и номер телефона.

И началось! Светлана работала в мэрии, была замужем, и у неё была дочь пяти лет. Четыре месяца Миша находил возможность дожидаться Светлану после окончания её работы, дарить ей цветы и то коротко, то дольше разговаривать с ней. Миша весь извёлся тогда. Как он не завалил все дела на работе за те четыре месяца, он и сам не понимал. А Света цветы брала, на звонки отвечала, руку из Мишиной руки не выдёргивала, смотрела Мише прямо в глаза так, что у Миши останавливалось сердце, и больше ничего. Со слов Светланы он знал, что муж её человек занятой, небедный и старше её почти на десять лет. Дочка у Светы была от первого её и неудачного брака. Света была младше Миши на два года, спокойнее и увереннее на сто лет, а выглядела она прекрасно. Муж её часто уезжал куда-то далеко и по делам. Когда муж был в отъезде, Света цветы брала и отвечала на звонки всегда, радостно, и они подолгу говорили. Когда муж возвращался, цветы отвергались, и звонить Светлане Миша мог только в рабочее время, да и то она говорила с ним холодно и кратко. Сама Света не звонила никогда. Она знала от Миши, что он женат и у него тоже дочь.

Миша тогда сильно мучился, был сам в себе, и Аня, конечно, что-то чувствовала, задавала вопросы. Миша говорил, что у него серьёзные проблемы с большим заказом, что вообще много неприятностей.

А однажды вечером, когда Миша в очередной раз ждал Светлану после её работы в назначенном месте, а она всё не шла, он не выдержал ожидания и позвонил ей. Она ответила необычно ровным голосом, сказала, что этим вечером она встретиться с Мишей не сможет, но если он хочет и может освободить себе вечер пятницы и всю субботу, а ещё, если он придумает место, где они могли бы быть это время вместе, то она готова…

Миша тогда не сразу пришёл в себя. Он, конечно же, всё придумал. Сказал жене, что едет по делам в Вологодскую область, сам снял номер в гостинице прямо в Москве. Они тогда со Светланой не выходили из номера больше суток. И всё завертелось и усложнилось ещё сильнее и жёстче!

В итоге Мише пришлось городить дома такую ложь по поводу своего заведённого и возбуждённого состояния и частых ночных отлучек, что он доврался до того, что ложь его стала совсем несусветной и поэтому убедительной. Он сказал Ане, что вляпался в историю, что случайно и по неосторожности влез в криминал и использовал грязные деньги. Он врал, что ситуация критическая и опасная, что ему поэтому приходится скрываться. А потом он сочинил, что ситуация ещё усугубилась, и для того, чтобы ему можно было действовать более решительно и свободно, Аня с дочкой должны уехать из Москвы к Аниным родителям в Саратов и переждать.

Аня очень волновалась, плакала, не хотела терять интересную работу, боялась оставлять Мишу одного в Москве, уговаривала уехать вместе. Но Миша был артистичен, трагичен и, опять же, убедителен. Аня с Катей уехала вся в страхе и в слезах. Миша ненавидел себя за дикую ложь и мучения жены и дочери. Но ничего поделать со своей страстью и любовью не мог.

У Светланы тоже всё было непросто. Муж явно что-то почувствовал или прознал. Иногда Миша не видел Свету неделями, изнемогал от тоски, ревности и всех других сопутствующих мук. В такие недели он метался по городу, пил с друзьями, говорил только о своём или лез дома на стены, не выпуская телефона из рук. Но чаще он приезжал к Юле и опять говорил и говорил об одном и том же. Только Юля могла его выслушать так, как ему было нужно, или отругать за слюни и сопли и тем самым остудить, правда, совсем ненадолго. Нотаций Юля не читала, опомниться не призывала и не агитировала совсем. Совестью Миша мучил себя самостоятельно и оправдания себе не искал.

Такие несчастные недели сменялись неделями счастья и любви. Тогда Миша чувствовал свою вину перед женой и дочерью ещё сильнее, городил ложь за ложью в телефонных разговорах с Аней, но был счастлив. В такие дни он эффективно работал, всё у него получалось, но сил не убывало.

Так длилось довольно долго, а потом закончилось. И Свете и Мише было ясно, что всё как-то закончится. Света от Миши ничего не требовала и сама следующего шага делать не собиралась. Так всё длилось долго, почти год. Миша несколько раз ездил в Саратов к своим, продолжал врать и обещать, что скоро всё наладится.

Короче, Светлана сама решила всё прекратить и прекратила. Сказала в один прекрасный вечер перед самым прощанием, когда Миша собирался её поцеловать и с надеждой сказать «до завтра!», сказала, что муж её едет работать в Канаду на два года, и она поедет с ним. Сказала, что так будет лучше всем и что они больше не увидятся. Это прозвучало как гром среди ясного неба. Миша не знал, что делать, держал её за руку, уговаривал, кричал, рыдал. Но она тогда ушла, и всё. Миша постоянно ей звонил несколько дней, дежурил возле её работы, ночью сидел в машине возле её дома, сам на работу не ходил, забыл про еду и бритьё. Тогда он твёрдо решил уйти из семьи, причём в любом случае. От Светланиного решения это не зависело. Миша тогда понял, что жизнь закончилась и с женой и дочерью после того, что он совершил, он жить уже не сможет.

Светлану он в те дни так и не увидел. Через пять дней после их последней встречи Мише позвонила Светланина подруга и сказала, что Света просила передать, что она улетела, чтобы он не мучился и не искал её, и что она просит Мишу её простить, и что любит его.

После этого известия Миша просидел в одной позе целую ночь и утро, потом не мог вспомнить, каким образом, но добрался до Юли и проговорил с ней целые сутки. А потом он проспал у неё на диване тоже около суток. Миша до сих пор был уверен, что именно Юля спасла его семью от краха, а его самого от непоправимой беды.

Юля знала всю историю Мишиного романа, не одобряла его и не осуждала. Она только слушала Мишины бесконечные то пьяные, то трезвые рассуждения о любви, о смысле жизни, о том, что без любви смысла в жизни никакого нет. Она слушала про то, какая прекрасная женщина Светлана. Слушала, курила и только иногда говорила, что-нибудь. Миша даже сердился на Юлю за её сдержанность и спокойствие, с которым она слушала его страстные рассказы. И одни раз, будучи выпившим коньяку, чуть было не сказал ей, что она ничего про любовь не понимает, потому что не любила никогда. Но он удержался в последний момент и не сказал Юле таких слов.

Он хотел познакомить Юлю со Светой. Точнее, он очень хотел Свету Юле показать. Но Юля категорически отказала.

– Ты что, Миша, офонарел? – сказала она тогда. – Не надо меня с ней знакомить. Не втягивай меня ещё сильнее в свои любовные истории. Ты и так меня втянул достаточно. Как я буду потом Ане в глаза смотреть? А?! Ты об этом подумал? Мне и так-то будет трудно ей смотреть в глаза, после того как ты посвятил меня во все свои похождения… Но знакомиться с твоей пассией!.. От этого меня уволь!

– Она тебе обязательно понравится! – азартно сказал Миша.

– Совсем необязательно! Она мне уже не нравится. Виновата или не виновата она, мне не важно. Я её не знаю. Но по её причине страдают знакомые мне Анечка и Катенька. В связи с ней извёлся ты… Так что мне она не нравится. Знать её не хочу. Так мне проще. Не усложняй мне жизнь. Ты же только про себя тут говоришь. А у меня у самой жизнь непростая. Не хочу её усложнять.

Миша был уверен, что именно Юля убедила его не бросить семью, а, наоборот, держаться за семью всем, чем только можно было держаться.

– И не вздумай ни в чём сознаваться Анечке! Не будь сволочью! – говорила Юля, когда Миша явился к ней после краха его любви и отъезда Светланы.

– Юля, ты не понимаешь! – кривя лицо и прижимая руки к груди, говорил Миша. – Я такое ей наговорил! Я перед ней так виноват! Как я ей смогу объяснить… как я с ней смогу жить? Я не могу! Я люблю другую женщину…

– Через не могу, Мишенька! Через не могу! – спокойно, монотонно и разве что чуть-чуть сердито продолжила Юля. – Анечка и Катя ни в чём не виноваты. Это ты влюбился, так что тебя мне не жалко. А они ни в чём не виноваты. Ты им жизнь не должен калечить. Врал и ври дальше. Наглая и неприкрытая ложь – вот что тебе осталось. Не смей на Аню правду вываливать! Видала я таких героев, которые вывалят всю правду на бедную женщину, сами гордятся своей честностью и даже не подумают о том, как этой бедной женщине с ним таким честным жить, зная всю его страшную правду. Не сваливай свой груз на Анечку. Ври! – Юля закашлялась и отхлебнула кофе. – Даже если к стене прижмут, даже если всё выплывет наружу, ври. Ври до конца и ни в чём не сознавайся. Ври, чтобы Анечка поверила и успокоилась. Но мне кажется, что Аня женщина мудрая и много вопросов задавать не станет. И копать, я тоже думаю, не станет. Лги, Мишенька! Изворачивайся, извивайся, сочиняй с три короба, но девчонок своих побереги.

Миша с ужасом вспоминал то время и тот туман, в котором жил. О своей любви он старался не вспоминать. Светлану он не мог и не хотел упрекать ни в чём. Он встретил её спустя три с лишним года после её отъезда. У него уже родилась вторая дочь Соня. Он за эти годы перешагнул пару ступенек социальной и финансовой лестницы. Светлана позвонила сама, совершенно неожиданно. Миша очень удивился, но с первых секунд разговора и при звуках её голоса понял, что и днём и ночью готов был к этому звонку и даже его ждал. Светлана хотела встретиться. Она сразу предупредила, что через два дня улетает из Москвы и что она уже в стране не живёт.

Они встретились на следующий день после звонка в обед. Миша сильно волновался. Он очень боялся, что прежняя волна накроет его с головой, и вернутся запрятанные глубоко-глубоко страшные переживания, с которыми совладать невозможно. Они встретились, волна Мишу не накрыла. Но руки дрожали, и глаза непонятно куда было девать. Света тоже волновалась. Они пили кофе минут сорок в забитом людьми кафе.

Света сказала, что от мужа она ушла почти сразу после отъезда. Устроилась она очень, по её словам, хорошо. Снимает дом в Торонто, работает, учит французский язык и совершенствует английский. Дочь учится хорошо.

Выглядела Светлана шикарно, ей очень шла короткая стрижка. Она поругала Мишу за то, что тот прибавил в весе, хотя признала, что поправился Миша не сильно, зато стал много респектабельнее. Она подарила Мише дорогие и классные запонки из золота и цветной эмали. Запонки были в виде знака «Остановка запрещена». Миша ничего ей не подарил. Не подумал. Так они и расстались надолго, если не навсегда. Так была поставлена точка в той истории.

Миша эту историю никогда не забывал и очень опасался снова влюбиться сильно и сокрушительно. Любви он не боялся! Он боялся того, что с ним происходило больше года. Он боялся того чувства и того, в чём он себе признавался каждый день, прожитый в состоянии той любви.

Он помнил, что признался себе в том, что ненавидит свою жизнь, которая мешает ему любить, и открыто, свободно и постоянно быть с любимой женщиной. Он понял тогда, что вся жизнь, к которой он так стремился и которую выстраивал своим трудом и которую любил: жена, работа, друзья, и даже его собственный и горячо любимый ребёнок – всё это мешает и не даёт ему любить так, как он хочет. Всё устройство его жизни против самого дорогого ему человека и чувства. Тогда он признался себе, что не любит свою жизнь и не любит себя, живущего этой жизнью. Миша с ужасом вспоминал время своей нелюбви к своей жизни.

А тут дурацкий кафельный пол дешёвого кафе вызвал в нём прежние переживания и отголоски признаний в нелюбви к своей жизни. То, что он вдруг и совершенно неожиданно понял, что ему скучно, плохо и неинтересно одному с самим собой и со своими мыслями даже в Париже или Берлине, его напугало самим фактом признания. Он не хотел снова ощущать нелюбовь к себе и к тому, что сделал своими руками, к тому, что сложил, и к тому, как он теперь устроил свою жизнь. Миша заволновался за свои новые привычки, взгляды и мнения. Он остро не захотел ни в чём сомневаться.

Он просидел за рулём заведённой машины минуты три. Почувствовал и понял то, что понял. Он обнаружил в себе ещё признаки совсем новой и незнакомой ему сильной тоски. Ещё раз проклял кафельные полы и позвонил Стёпе.

Миша попросил Стёпу с ним встретиться как можно скорее, чтобы поговорить и пообедать вместе. Он сказал, что ему плохо, и нужна поддержка. Стёпа радостно согласился встретиться, сказал, что ему нужно пять—семь минут, чтобы отдать указания на работе, и он выбегает. Стёпа предложил знакомое ему место, которое недалеко от его работы, и от Пятницкой улицы, где Миша всё сидел в своей машине, тоже недалеко. Миша сказал, что уже туда едет. Стёпа обещал поторопиться, сказал, что там можно будет вкусно поесть, что он уже обедал, но составит Мише компанию с радостью.

Закончив разговор со Стёпой, Миша тронулся с места. Он не мог и не хотел быть один в этот момент. Не мог и не хотел.

* * *

Миша тогда встретился со Стёпой. Стёпа был очень внимательным и разговорчивым. Они поели вместе. Стёпа жаловался на то, что никак не может восстановить свой прошлогодний вес, потому что много ест. Он жаловался, но ел свой второй за день обед с удовольствием. Миша съел суп. Они выпили по две рюмочки водки. И Мише стало легче и физически и во всех других смыслах. Говорить ему совершенно не хотелось, зато Стёпа не умолкал. Но это было так, как Мише и было нужно. Так они просидели часа полтора, а потом Миша поехал на работу. Они со Стёпой договорились созвониться и расстались.

Миша ехал на работу и был благодарен Стёпе за его участие и деликатность. За весь обед он не спросил ничего про скорбные обстоятельства, не изображал сочувствия и вообще не говорил о смерти. Стёпа весело болтал. Мише это сильно помогло.

* * *

На работе всё было совсем тихо. Миша в очередной раз подивился тому, как медленно тянется время. Ему не верилось, что он всего только недавно выходил с работы с надеждой на результат от встречи с психотерапевтом. Прошло всего ничего, и даже рабочий день ещё не закончился.

Валентина сидела на месте и читала какой-то журнал. Она обрадовалась Мишиному приходу. Через минуту после его возвращения они сидели у Миши в кабинете, и Валентина подробно докладывала обо всех новостях и о проделанной работе.

Она сказала, что с немцами Лёня повстречался удачно, что было много звонков, но ничего срочного или катастрофического не происходило. Валентина принесла с собой и положила Мише на стол две папки. Она сообщила, что это все бумаги, которые у неё есть по Петрозаводску. Миша кивнул и дал понять, что Петрозаводском он займётся позже.

Тогда Валентина рассказала Мише всё, что она сделала и узнала про организацию похорон. Она всё подробнейшим образом Мише объяснила и сказала, что много и долго всё растолковывала и согласовывала с Володей. Мише стало понятно, и он удивился, что ему практически ничего делать не нужно, что всё уже организовано и ему только надо приехать на скорбную последнюю встречу с Юлей и проводить её.

Валентина сказала, что должна была и хотела сказать. После этого она сидела и ждала вопросов или указаний.

– А какой у нас сегодня день недели? – неожиданно подумал об этом и спросил Миша.

– Среда, – ответила Валентина, будто именно этого вопроса и ждала.

– Среда, – повторил за ней Миша и покивал головой.

Он подумал о том, что давно не задавал такого вопроса.

Он последние годы каждый день знал, какой это день недели. И ещё он подумал, что на следующий день, в четверг, они Юлю похоронят, а в пятницу нужно будет прийти на работу, как всегда. В пятницу продолжится обычная жизнь. Миша не смог себе представить, как это может пойти обычная жизнь и повседневная работа. А с другой стороны, он понимал, что никаких причин или оснований в пятницу не приходить на работу и не работать, как обычно, у него нет и быть не должно. Но он не мог себе это представить.

Миша поблагодарил Валентину за всё, сказал, что если что-то вспомнит, а точнее, забудет, то он ей позвонит и спросит. Он позволил ей идти домой.

– Я завтра наверняка не явлюсь на работу, – сказал Миша, прощаясь, – так что увидимся в пятницу.

– Простите, Михаил Андреевич, но я хотела бы завтра с Юленькой попрощаться, – сказала Валентина тихим голосом, – вы не возражаете?

– Ой, Валюша, прости, не подумал! Разумеется…

– Тогда там и встретимся. До свидания, – и Валентина вышла из Мишиного кабинета.

Миша посидел, посмотрел на листок со списком задач и проблем. Листок лежал на прежнем месте. Миша опять подумал о том, как давно, казалось ему, он писал этот список. Он смял листок и бросил его в корзину.

На часах было десять минут седьмого. Он сидел в тишине кабинета. За окном свечерело. Внутренние Мишины часы показывали существенно более позднее время. Было слышно, что Валентина ещё не покинула рабочее место и говорит по телефону. Но её голос едва доносился из-за двери. В целом было тихо. В это время суток в своём кабинете в такой тишине Миша не сидел никогда. Он в это время суток обычно мотался по городу, или говорил с кем-нибудь у себя, или вёл переговоры по телефону. И дел, которые надо было успеть непременно сделать и закончить до окончания рабочего дня, всегда было много. Начало седьмого было обычно горячим временем. А тут возникла тишина, и ничего делать было не нужно.

Миша взял в руки папки с бумагами по Петрозаводску и сразу положил их на место. Он понял, что не будет этим сейчас заниматься, потому что это никому сейчас не нужно, а ему это не нужно сейчас больше других. Он снова сидел, как днём в кафе и как после кафе в машине, и не знал, что делать. Так рано домой с работы он не уходил.

Миша посидел, подумал, взял телефон и позвонил родителям в Архангельск. Трубку взял отец. Они поговорили немного, потом он поговорил с мамой. Родители ужинали дома, было слышно, что у них громко работает телевизор. Миша не стал им говорить про Юлю. Они знали, что такая Юля в жизни их сына есть. Они даже видели её у Миши на дне рождения, когда Миша на широкую ногу отметил своё три дцатипятилетие. Родители приехали тогда в Москву. Миша их с Юлей знакомил. Но говорить он ничего не стал. Поговорил, попрощался и, как всегда в последнее время после разговора с родителями, подумал: «Стареют».

Миша ещё посидел немного, нагнулся, достал из корзины смятый листок, расправил его на столе и снова перечитал. Желание выяснить причину Юлиного страшного шага никуда не исчезло. Оно стало чуть менее жгучим и удушающим, но при этом более конкретным и определённым. Миша ещё точнее понял, что только знание причины может теперь остановить поток сомнений, тревог и тяжёлых открытий. А остановить этот поток он очень хотел. «Как же всё не вовремя-то! Как всё некстати, – беззвучно бормотал он, едва шевеля губами. – Хотя, как может быть такое вовремя и к какой, к чёрту, стати…»

– Да-а-а! И что нам остаётся из данного списка? – сам себе вслух сказал Миша. – А остаётся немного…

Он решил всё же ещё порасспросить Володю и постараться завтра, если, конечно, тот будет на похоронах, поговорить с неизвестным ему Борисом Львовичем с Юлиной работы.

– Но это всё не сегодня! Не сегодня… – снова вслух сказал Миша, опять смял листок, вернул его в корзину, встал и вышел из кабинета.

– Валентина, а почему ты не уходишь? – спросил Миша, застав Валентину на рабочем месте, – ты сегодня сделала такое, что даже феям не под силу. Бросай ты всё. Езжай домой. Я вот уже еду.

– Хорош руководитель, – улыбнулась Валентина, – убивает инициативу и не поощряет рабочее рвение сотрудника. Михаил Андреевич, я закончу дела, которые сама себе наметила, и поеду домой. Завтра полдня как минимум меня здесь не будет. Без вас тут трудно, а без меня никак. Да к тому же что сейчас я поеду, что через час, доберусь до дома в одно и то же время. Самые пробки. Не привыкла я так рано ехать домой. Что я там, Мишенька, буду делать так рано в среду одна… и в четверг, и в пятницу. А пальто вы совсем помяли, придётся отпаривать. Само не разгладится.

– За те деньги, за которые я его покупал, должно разглаживаться само, – усмехнулся Миша, посмотрел в пол и покивал головой, – и само должно на пуговицы застёгиваться. Ох, и устал я… Ох, и тошно мне, Валечка, поеду я домой. А то от встречи с психотерапевтом у меня никаких сил не осталось. Ох, и зря я к нему поехал… Ох, зря.

– Зря, не зря, а уже съездил. Езжай теперь домой. И Бога ради, не ищи виноватого и себя не вини. Никто не виноват. Теперь это уже не важно. Вот поверь мне, это не важно.

– Кто-то да виноват, – тихо сказал Миша, – но это уже действительно не важно… До завтра. Поеду домой. Спасибо, Валюша! Я тебе очень благодарен! – сказал он и вышел в коридор. – Как ты сказала? Это уже не важно? Это просто необходимо узнать, Валюша! Ты просто не всё на свете понимаешь, – говорил он сам себе, спускаясь по лестнице.

* * *

Ани дома ещё не было, старшая Катя сидела в своей комнате и вырезала что-то из цветной бумаги. На Мишин вопрос про школу и уроки она, не отвлекаясь от вырезания, сказала, что всё хорошо. Сказала, как отмахнулась, дескать, тебе, папа, незачем знать подробности. Младшая Соня сидела с няней. Няня ей что-то читала. То, что Ани не было дома в такой час, – это было нормально. В это время она домой возвращалась редко. Но Мише сама ситуация показалась непривычной и странной. Он всегда приходил, когда все уже были дома и либо ждали его, либо готовились ко сну, либо уже спали.

Страницы: «« 123

Читать бесплатно другие книги:

Вы можете прочитать мысли… финансиста? …Рэкетира? … Заключенного? … Бизнесмена? … Писателя? А если э...
Маша и Макс счастливы — наконец-то они вместе, вдали от друзей и врагов, Смотрителей и вампиров, вдв...
Романтическое путешествие Маши и Макса завершилось в Австрии, в маленьком живописном городке у подно...
В оборотне больше зверя или человека? Любовь вампира может быть вечной? И может ли миф или легенда п...
После многочисленных событий произошедших в жизни девушки-суккуба, описанных в четвертой книге, Джор...
Многолетнее ожидание продолжения третьей книги из серии «Ремесло» наконец закончилось. 28 марта 2011...