Акулы из стали. Туман (сборник) Овечкин Эдуард

Притихший северный город

– Севасто-о-о-оополь! Севасто-о-о-оополь! Город р-р-р-р-русских маар-р-рико-о-ооф! – В конце этой серенады Славик икнул и неожиданно сбился на верхние октавы. Дежурный наряд милиции Витебского железнодорожного вокзала захлопал в ладоши, а редкие прохожие бросили даже каких-то денег в футляр от аккордеона. Случайный дедушка, который начал подыгрывать Славику по велению души и из чувства прекрасного, презрительно вытряхнул деньги в мусорный бак, сложил аккордеон и поковылял дальше по своим дедушкиным делам.

– Откуда вы такие красивые? – поинтересовался у нас со Славиком наряд милиции.

– Из Севастополя!

Милиционеры неуверенно переглянулись и уточнили:

– На электричке приехали?

– Ну дураки вы, что ли? Разве можно из Севастополя на электричке приехать? На электричке мы из Пушкина сейчас приехали!

– На экскурсии были? – опять уточнили милиционеры, отмахиваясь от нашего перегара.

– Ну не-е-е-ет же! Ну, разве можно на экскурсии так напиться? Мы были у друзей из стройбатовского училища, соревновались, кто больше может выпить водки, оставаясь в сознании!

– Выиграли, судя по всему?

– А то! И у вас ещё сейчас можем выиграть!

– Не, ребята, нам нельзя – мы же на службе!

– Ну а мы где, по-вашему? На променаде, что ли? Мы тоже на военной службе, только в увольнительной!

– И куда вы сейчас пойдёте, позвольте полюбопытствовать, если это не военная тайна, конечно?

– В Адмиралтейство! Куда же ещё отсюдова можно пойти?

– Так два часа ночи уже, и метро не работает.

– И улица Гороховая, может быть, не работает?

– Ну нет, конечно. Просто поздно уже и идти далеко – может, вам машину вызвать из отделения, чтоб вас довезли?

– Да уж дудки – знаем мы эти ваши приколы! Сами уж как-нибудь дойдём!

Чего тогда Славик решил запеть на перроне, он сам вспомнить не мог, но предполагал, что исключительно от чувства восхищения тем, какой, сука, всё-таки грандиозный этот Питер, в который он приехал буквально пару дней назад из своего родного Севастополя. Я к тому времени жил здесь уже несколько месяцев, что делало меня уже практически коренным петербуржцем в глазах Славика. Дошли мы довольно быстро, за чуть более чем два километра почти не попав в приключения. Подарили только мою красивую чернильную ручку бродячей собаке, оттого что нам стало её жалко, и немного поскандалили в массажном салоне «Багира. Для состоятельных господъ».

– Слушай, а мы с тобой господа? – спросил Славик, увидев вывеску.

– Ну отчего же не господа, если мы в полтретьего ночи стоим посреди улицы в рубашках и брюках? Вполне себе господа, я считаю!

– А состоятельные?

Мы пересчитали мятые купюры и решили, что не то чтобы да, но и не совсем нет.

– Так хочется массаж! Да?

– Ну-у-у-у. Не знаю, Слава, вроде бы и нет.

– А мне вот – да! Пойдём-ка зайдём в это замечательное заведение!

От обилия бархата лиловых тонов, блёсток и наличия полуголой женщины за конторкой меня начали терзать некоторые сомнения по поводу массажности этого салона, но Славик к алкоголю был менее устойчив и уж если он хотел массажа, то даже полуголая женщина не могла его от этого отвратить.

– Здравствуйте! – улыбнулась нам женщина всеми своими сиськами. – Чего желаете?

– Массажа! – заявил Славик. – Понятно же, что не шавермы!

– Вы имеете в виду эротический массаж?

– Нет, я имею в виду обыкновенный массаж, такой, знаете, чтоб плечи помяли, шею и вот чтоб прямо легко в конечностях стало!

– Просто массаж?

– Ну да, вы же массажный салон – именно так на вывеске и написано!

– Ну… мы как бы не совсем массажный салон… нет, мы, конечно, можем и массаж сделать, но именно вот массажа у нас нет в прейскуранте…

– А что у вас есть в прейскуранте? – удивился Славик.

– Ну вот, – и растерянная женщина протянула Славику бордовую папку.

– Да ладно? – Славик внимательно изучил оба листка в папке. – Вы любовь, что ли, за деньги продаёте?

– Нет, только сексуальные услуги.

– И никакого массажа?

– Ровным счётом никакого!

– Это возмутительно! Подайте жалобную книгу!

Женщина позвонила, и через пару минут откуда-то из-за шторы появился улыбчивый человек с золотым зубом, щетиной и в малиновом пиджаке:

– Добрый вечер, господа! Я хозяин этого заведения – Рустем!

– Да мы видим, что не Петя! – буркнул Славик.

– Чем могу вам помочь?

– Я вас не вызывал, я требовал подать мне жалобную книгу! – стоял на своём Славик.

– Зачем ругаешься, брат? Зачем жалобная книга, э? Два года работаю – никто не жалуется, все довольны! Чем ты недоволен, скажи?

– У вас на вывеске что написано? «Массажный салон». А массажа-то вы как раз и не делаете!

– Брат, ну а что мне на вывеске написать? Публичный дом? Мы же в Питере, брат, здесь всё же культурно должно быть! Ну, хочешь я тебе массаж сделаю, по-братски?

– Ну уж нет. Какой-то ты страшный! Пойдёмте прочь, Эдуард, из этого вертепа пороков и страстей!

Ну а оттуда уже два шага было до нашей тогдашней альма-матери. Даже несмотря на то, что училище имени Феликса Эдмундовича в те времена было рассадником демократии, либерализма и вольнодумия на флоте, всё-таки не принято было являться туда в три часа ночи пьяным через центральный КПП – можно было сильно огорчить дежурного. Для этих целей существовали специальные ворота в Черноморском переулке – метра четыре высотой и с красивыми коваными пиками поверху – как мы там перелазили в ту ночь, мы не помнили, но поутру устроили там минуту молчания.

– Вот мы дебилы, да? – спросил Славик, любуясь пиками.

– Ага. Но судя по всему, довольно ловкие дебилы, раз в нас никаких новых дырок не образовалось.

С тех пор мы решили, что приводить себя в непотребное состояние будем только внутри. Или ночевать на улице, в крайнем случае.

Одну страшную тайну я знаю про город Санкт-Петербург и всё хочу вам её рассказать, но как-то смущаюсь, зная горячий и мстительный нрав его коренных обитателей. Вдруг мне когда-нибудь придётся там побывать с визитом? Они вполне могут захотеть мне отомстить за раскрытие этого секрета или, например, объявить бойкот моей книге в своих магазинах – с них станется. Но с другой стороны, что там тех питерцев в мировом масштабе? Так что слушайте.

Все вы обязательно слышали эти истории про то, как в Питере сыро, всё время дожди сверху, болота снизу, сырость вокруг и «Пятьдесят оттенков серого» – это книга про жизнь там без наркотиков и алкоголя. На самом деле это всё миф, созданный самими петербуржцами и усиленно ими же распространяемая по всему миру дезинформация в рамках Всемирного Заговора против остального мира. Они будут вас уверять в этом со слезой на голубом глазу, предъявляя данные метеорологических исследований с тысяча девятьсот пятого года, согласно которым за сто одиннадцать лет в их городе было ровно одиннадцать солнечных дней. Но весь фокус состоит в том, что они сами же эти исследования и сфабриковали у вас за спиной. Просто эти милые (с виду) жители города ревнуют его красоту к вашим таганрогским глазам и берегут его священные мостовые от ваших рязанских подошв, родные гранитные парапеты от ваших московских жоп и кованые ограды своих милых мостов от ваших тверских ладоней. Так знайте правду – на самом деле в Питере нереально красиво, атмосферно, уютно, вкусно и интересно буквально на каждом углу. Если вы там никогда не были – срочно сдавайте билеты в Турцию, Испанию и Коста-Рику и немедленно первым же рейсом летите туда и убедитесь в правоте моих слов! Главное, не забывайте ходить по городу с недовольным лицом уставшего от этой красоты сноба – тогда вполне сойдёте за своего. Но сильно на это не надейтесь, конечно, – чутьё у них будь здоров!

Сняли у нас два знакомых курсанта Паша и Коля как-то комнатуху в коммуналке недалеко от площади Восстания. Сняли они её довольно дёшево по причине того, что из мебели в комнате были только фикус на подоконнике и примус на газете в углу. То есть довольно уютная комнатка, и на учёбу близко добираться, если бы не один маленький нюанс – изнеженные комфортом питерские барышни отказывались отдаваться Паше и Коле более одного раза на фикусе или примусе, требуя себе как минимум кровати или дивана. Нет, ну вы посмотрите на них, да?

Паша и Коля, не откладывая дел в долгий ящик, договорились со старшиной роты, и тот выдал им во временное пользование под честное слово две панцирные кровати из своих запасов. Спинки-то они отвезли без особых проблем, но вы бы видели удивлённые взгляды Горчакова, Лермонтова и Гоголя (хорошо ещё, что Пржевальский с Гераклом не видели за деревьями), когда они тащили мимо их памятников саму сетку (две за раз решили не брать) прямо на троллейбусную остановку в аккурат на пересечении Адмиралтейского и Невского проспектов. Мы со Славиком как раз решали на ней, куда отправимся сегодня вкушать прекрасное глазами, как Паша с Колей, оба в военно-морской форме, растолкав удивлённые стайки иностранных туристов, впихнули панцирную сетку на заднюю площадку троллейбуса. На это стоило посмотреть, и поэтому мы со Славиком запрыгнули туда же. Троллейбус не сказать что был полон, но совсем и не пуст. Установив сетку поперёк заднего окна наискосок, Паша с Витей уставились красными ушами в окно, ожидая реакции публики. На последнем сиденье сидела бабушка – божий лепесток (круглые очки и фиолетовые волосы), а за ней здоровый мужик с двумя арбузами – один он держал на коленях, а второй, судя по всему, проглотил целиком. Остальные пассажиры интеллигентно не замечали курсантов с кроватью в троллейбусе.

– Вот же нахалы! – пробасил мужик с арбузами. – В троллейбус с кроватью!

Бабушка, которая до этих пор мило улыбалась, глядя на морячков, посуровела лицом, нахмурилась и тихо, но отчётливо произнесла:

– Понаедут тут из своей Москвы и командуют в наших троллейбусах!

– Отчего же понаедут? – удивился мужик. – Я коренной петербуржец!

– Коренной петербуржец, – отчеканила бабуля, – не заметит, как кто-то прольёт соус на скатерть, потому что он воспитан!

– Ну так то соус! А то – кровать!

– Ну и что, что кровать? А куда им девушек водить? Всё время по музеям, что ли? Надо же и на кровать! Стоило бы это понимать в вашем-то возрасте, немолодой человек!

– Но согласитесь, милая дама, что кровать в троллейбусе – это несколько неудобно!

Бабушка повернулась к мужику, сдвинула очки на кончик носа и взглянула на мужика с плохо скрываемым пренебрежением.

– Я в блокаду крыс ела и кору с деревьев, чтоб от голода не сдохнуть, – вот это было несколько неудобно. А это – всего лишь кровать в троллейбусе!

– Простите, погорячился! – густо покраснел мужик.

– Ну вот то-то же! – Бабулька отвернулась, поправила очки и, мечтательно заулыбавшись, продолжила смотреть в окошко.

Вот как вы считаете, отчего Петербург называют культурной столицей? Понятно же, что не из-за музеев и нескольких филармоний: музеи и филармонии много где есть, даже наверняка и в Хабаровске. А потому так называют, что там культурны все, включая алкоголиков и падших женщин, и все как один имеют аристократические манеры в своём поведении.

Решили мы как-то в пятницу устроить пенную вечеринку. Как любые нормальные мужчины традиционной ориентации мы признавали только одну пену – пивную. Поэтому утром, пока остальной класс изображал физкультуру в Александровском саду, мы со Славиком, вооружившись клеёнчатым китайским баулом и собрав деньги с участников, перешли в начало Гороховой улицы, где в те времена располагался чудный магазин «Три ступеньки». Стали там в очередь и принялись вздыхать в предвкушении. Классический алкоголик (треники, щетина, авоська, мешки под глазами), за которым мы заняли, повернулся к нам и говорит:

– А чего вы в очередь-то стали? Идите так, берите, мы же никуда не торопимся!

– Да что вы, что вы… – принялись было мы отнекиваться, но алкоголик обратился ко всей очереди:

– Господа товарищи! Давайте курсантов без очереди пропустим! Им же на занятия ещё идти!

Очередь, человек десять-пятнадцать абсолютно разношерстной публики (пара братков, домохозяйки, интеллигент в очках и костюме, алкаши, спортсмены и туристический гид), дружно загудела:

– Конечно-конечно! Идите! Чего вы там мнётесь-то в хвосте!

Отчего-то даже неудобно было покупать двадцать бутылок пива в такой дружественной атмосфере.

А сколько в Питере исторических мест – так это просто не сосчитать. Проще сказать, что весь Питер – сплошное историческое место, в нём можно гулять, гулять и гулять, разинув рот и непрерывно любуясь по сторонам. А какой колорит может вам встретиться, если повезёт!

То ли на Малой Конюшенной, то ли на Садовой была такая классическая питерская пончиковая, в которой подавали только чай (почти бесплатный) и хрустящие горячие пончики, полные воздуха внутри и сахарной пудры снаружи. Из неё на улицу периодически выходила невысокая полная женщина в белом колпаке и халате и кричала пронзительным высоким голосом:

– Пышки! Пышки! Свежие пышки! Горячие пышки!

И вот сколько бы ни было у вас силы и воли, но силы воли всегда не хватало, чтобы пройти мимо и не зайти за порцией этих пышек со стаканом чая – есть ли она на этом месте сейчас, интересно, и так ли вкусны те пончики? Может, кто сходит и разведает?

И не надо стремиться попасть в Питер во время белых ночей: так себе удовольствие, я вас уверяю. Эту фишку тоже придумали хитрожопые питерцы, чтоб вы, поддавшись на их восторги, попёрлись туда именно в это время года и подумали: «Ой, да ничего особенного – только сплошные толпы кругом». Не поддавайтесь на это и езжайте туда в любое удобное для вас время года. И мосты, и Айвазовский, и Пётр Первый на коне ждут вас там круглый год. И «Аврора» тоже ждёт.

– Слушай, Эд, а чего мы почти год в Питере, а на «Авроре» ни разу не были? – спросил меня как-то Славик.

Я насторожился, потому что мы были несколько подшофе, а в таком состоянии у Славика тяга к приключениям росла в геометрической прогрессии.

– Ну так мы с тобой как коренные петербуржане с петербуржанками – они тоже никогда на «Авроре» не были!

– Ну мы-то не коренные! Мы-то скоро уедем в тундру! Давай собирайся – пошли!

На дворе стояла поздняя осень – чёрная, холодная и неласковая, поэтому, чтоб не замёрзнуть, мы спустили на специальной верёвке ведро с деньгами и запиской в кафе, которое было прямо под нашими окнами на Адмиралтейской набережной. Официант строго сказал «Ноу фото!» иностранцам, прочитал записку и положил в ведро бутылку водки и сдачу. Подзаправившись и взяв с собой во фляжку, мы ринулись на штурм «Авроры», отчего-то решив, что военных моряков туда запускают круглые сутки. А оказалось, что нет.

– Как это музей закрыт? – удивился Слава на цепочку поперёк трапа. – Кому музей, а кому и отец родной! Я, может, только из-за мурашек от песни «Дремлет притихший северный город» во флот подался! Полезли!

– Кх, кх… – Милиционер, который гулял тут с автоматом, видимо, простыл от сырости, которой тянуло с реки. – Молодые люди, вам чем-то помочь?

– Да, товарищ милиционер! – согласился Слава. – Помогите нам вашим фонариком, а то в темноте затруднительно будет дизеля заводить!

– А может, вам и снаряд для пушки организовать?

– Нет, мы просто покатаемся, мы мирные военные моряки и переворотов устраивать не планируем сегодня!

– А откуда вы, позвольте поинтересоваться, такие мирные военные моряки?

– Из училища имени вашего Дзержинского!

– А как вы сюда попали?

– По Троицкому мосту прошли, чего сюда попадать-то?

– Ребята, – милиционер посмотрел на часы, – так его разводят через сорок минут, где вы ночевать-то будете? Нет, я могу, конечно, вас в отделении устроить или в военную комендатуру сдать, но, может, вы лучше домой? А на «Авроре» завтра покататься приходите, я сменщика предупрежу – он будет вас ждать.

– В военную комендатуру, конечно, заманчиво, да, Эдик? Можно же в камеру попасть, в которой Лермонтов сидел, это же, считай, как медаль получить!

– Да, Славик, но может домой? Там тепло и колбаса есть с булкой и кефиром.

– Эх, какие вы мелочные! Лермонтова на колбасу променять!

– Кто «вы»?

– Люди!

– А, да, есть такое! Ну, так докторская же и булка такая свежая, с хрустящей корочкой румяного цвета…

– Прекратить немедленно! – не выдержал милиционер. – Я сейчас буду стрелять на поражение за колбасу с румяной булкой!

– Всех не перестреляешь! – гордо вскинул голову Славик.

– Кого всех-то? Вас же двое на шестьдесят патронов!

– Фу, товарищ милиционер, какой вы скучный! Пятьдесят граммов? – и Славик потряс фляжкой.

– Тока быстро и за будку пошли!

Так нам и не удалось на «Авроре» покататься. Да и побывать на ней, собственно, тоже – в этом я так и остался похож на коренного петербуржца.

А про Государственный художественный музей вообще и говорить даже не буду – я считаю, что человек, который не видел Айвазовского в оригинале, вообще зря небо коптит и не о том мечтает, а когда умрёт, то непременно станет об этом жалеть.

Мне вообще все города нравятся, в которых я когда-то бывал – в любом при желании можно найти какой-то шарм и очарование, но Питер можно только любить, вот что я думаю. И когда моя фея-крестная очухается наконец от той вакханалии, которой она, видимо, занята последние полвека, и спросит меня, отряхивая помятый подол своего платья, куда же меня послать жить – в Москву или Петербург, то я вынужден буду рассмеяться ей в лицо от инвариантности этого вопроса. Тут немного притянуто за уши, да, но я предполагаю, что она будет слаба в географии и нынешних областных центров может вовсе и не знать.

Так что вот что я вам скажу, мои собратья по несчастью: Матусовский не просто так назвал этот город «притихшим», не слушайте нытьё этих коварных питерцев про то, как там уныло.

Потому что всё это враки. Немедленно собирайтесь и езжайте; потом ещё спасибо мне говорить будете.

Млекопитающие

Не знаю, как в гражданском, а в военном флоте принято делиться всем, кроме зубной щётки и жены, потому что гигиена, знаете ли. А так – вполне можно одолжить чашку, ложку, сигарету, деньги, ботинки, куртку или пилотку с обязательным обещанием вернуть в ближайшее же время, вот буквально после суточного развода на вахту (строевого смотра, похода в штаб, окончания погрузки, прекращения нужды). При этом возвращать-то вовсе и не обязательно, если нужно, так хозяин и сам напомнит. Но вот пообещать вернуть – надо непременно.

И некоторые особенно хитрожопые личности, я думаю, пробирались на флот с единственной целью – пользоваться налево и направо широтой души окружающих их моряков.

Служил у нас такой офицер в группе командования: назовём его условно Алексей Васильевич, и была у этого самого не условного, но условно названного Алексея Васильевича привычка никогда не покупать себе сигарет. Ну и что, можете подумать вы, что тут такого – многие люди не покупают себе сигарет, и никто в их окружении не находит в этом ничего особенного. Оно-то так, да, но сколько из них при этом любят курить и делают это с необходимой для их организма регулярностью? Вот то-то и оно.

– Угостите сигареткой! – весело утверждал Алексей Васильевич и при этом обязательно протягивал руку ладонью вверх таким трогательным жестом, что невольно кто-нибудь да сигарету ему выдавал.

День так говорил, два, триста шестьдесят пять, четыреста восемьдесят девять… Причём просил у всех, даже у матросов.

– У него вообще сигареты есть свои когда-нибудь? – спросил как-то механик, глядя с мостика, как Алексей Васильевич бежит по пирсу. – Начнётся же сейчас плач Ярославны про никотиновый голод в конечностях!

– А это науке неизвестно! – доложил Борисыч. – Ни эмпирическим, ни теоретическим путём установить сие не удаётся!

Мы с Борисычем только прибыли на службу из сопок, и механик нас инструктировал на мостике, пока мы остывали. Нам с Борисычем в то время принадлежал рекорд восемнадцатой дивизии по времени преодоления сильно пересечённого по вертикали и горизонтали расстояния «Заозёрск – Нерпичья»: двадцать минут, если не купаться, и двадцать пять с перекупом при среднем времени в дивизии сорок минут. Но если и рекордов не устанавливать, то из сопок всё равно выходишь мокрым: голова, спина и штаны по колено. И вот представьте, стоишь ты такой мокрый, ноги приятно гудят, впереди спокойствие вахты, вкусный чай, уютная сауна с душем имени товарища Шарко и философические беседы на ходовом мостике, а к тебе подходит член группы «К» с протянутой рукой, улыбкой и дежурной фразой: «Угостите сигареткой!» И фразу ты эту уже пятьсот раз слышал только в этом году, и член этот на новеньком «Ровере» ездит, никого не подвозя, потому что «подвеска – говно»; «ой, такая обивка на сиденьях тонкая!»; «совсем бензина нет – боюсь, и один не дотяну!»; «да тебе долго со мной будет, я ещё в дивизию, потом ещё там по делам…» Никто уже и не спрашивает насчёт подвезти до дома, потому что привыкли, что нет – условный рефлекс называется. А, ну сейчас-то «Ровером», да особенно на Большой земле никого и не удивишь, а тогда, чтоб вы понимали, такой автомобиль был один на весь городок, а может быть и на всю область. Сигаретный кризис к тому же уже окончился, и хоть денег тогда платили мало и крайне редко, но в продаже были такие абсолютно дешёвые китайские фильтрованные сигареты с козлом на пачке и ещё какие-то, которые было сложно, но вполне возможно курить. И вот всё это сложив в голове, начинаешь внутренне протестовать против такого несправедливого распределения благ, несмотря на широту души, а скорее даже вопреки ей.

– Угостите сигареткой! – как бы поздоровался с нами троими Алексей Васильевич.

– Нету, – сказал я, – бросаю курить и курю последнюю, по этой причине.

– Ты же уже бросал курить неделю назад? И две недели назад?

– То тренировочное бросание было и зачётное, а сейчас – фактическое!

– Борисыч? – и рука ладонью вверх разворачивается к Борисычу.

– Сам стрельнул. Пуст, как претензии Северной Кореи на мировое господство!

– На, – и мех протянул сигарету, не в силах наблюдать больше этого унижения старшего офицера. Так-то он добрый был, даже матросам сигареты раздавал, впрочем, как и все остальные, за исключением сами понимаете кого.

Покурили. Алексей Васильевич убежал по срочным делам вниз, а мы ещё остались постоять.

– Как он заебал уже! – не выдержал механик. – Борисыч, сделайте уже с этим что-нибудь! Командир же будущий растёт! Кому, если не механикам, научить его правилам корабельных приличий!

Ох уж эта команда «Сделайте уже с этим что-нибудь!». По своей универсальности и всеобъемлющему смыслу она уступает разве что команде «Ну вы же офицер!» и зачастую используется с ней в дуэте. Владея одной только этой командой, можно некоторое время вполне спокойно управлять кораблём.

«– Падают обороты турбин!

– Механики! Сделайте уже с этим что-нибудь!»

«– Процентное содержание кислорода в пятнадцатом ниже 18 процентов!

– Химики! Сделайте уже с этим что-нибудь!»

«– Слышу ритмичный металлический стук на кормовой надстройке!

– Минёр! Ты, сука, лючок не задраил? Сделай уже с этим что-нибудь!

– Так мы же в подводном положении!

– Да хоть в глубоком космосе! Тишина важнее ещё одного долбоёба на борту!»

Ну вы поняли алгоритм. Тут главное вовремя остановиться и не зацикливаться, а то моряки вас быстренько раскусят – нижние чины команду «сделайте уже с этим что-нибудь!» понимают хорошо, но не любят, когда им её подают случайные люди. Так что если придётся случайно управлять кораблём, то помните об этом.

И вот захожу вечером того же дня я к Борисычу в каюту, а он сидит и иголочкой аккуратненько так потрошит папироску.

– Да ладно? – спрашиваю я Борисыча, правильно ли понимаю, что здесь такое происходит.

– Дурак, что ли? – отвечает мне Борисыч, что неправильно. – Приказание механика выполняю. Ногти есть?

– Нет! – на всякий случай отвечаю я и прячу обе руки за спиной.

Борисыч строгий, хотя зачем его вопросы моей гигиены интересуют, не совсем ясно.

– Показывай! – не отступает Борисыч.

Показываю.

– Ну вот тут можно срезать, что тебе жалко, что ли?

Нет, конечно, чего мне жалко-то? А на бумажке у Борисыча уже лежали миленькими стопочками какие-то волосики (я не стал спрашивать откуда); кучка пыли («Из реакторного отсека», – гордо сказал Борисыч), щепотка, наверное, заварки, какие-то подозрительные семена (а любые семена на подводной лодке подозрительны), тараканьи лапки и серый порошок, который оказался молотым перцем.

Высыпав из папиросы табак, Борисыч аккуратно смешал все стопочки в одну, тщательно перемешал всё спичками и с помощью самодельного шомпола начал забивать обратно в папиросу.

– Ты чё пришёл-то? – спросил Борисыч.

– Ногти тебе принёс же!

– А изначально?

– Точно не помню уже, но теперь точно не уйду, пока не узнаю, чем всё это закончится!

– Конечно же, не уйдёшь! Ты же часть плана, а как часть плана может уйти от создателя плана?

– Метафизика?

– Суровая действительность! Готово!

Борисыч покатал папироску с адской смесью в пальцах, придавая ей вид заводского изделия, и, оглядев получившийся результат, довольно буркнул «эх, прокачу!» себе в усы.

Кого он собрался катать на папиросе, а? Блядь, неужели всё врут по безопасность реакторов на подводных лодках и вон оно как в итоге заканчивается?

– Алексей Василич на борту?

– Ну. Ночует тут сегодня.

– Значит так. Слушай внимательно. Сейчас идёшь по палубе вдоль его каюты и кричишь мне на вторую призывным голосом: «Борисы-ы-ыч! Пошли покурим!» Понял?

– Понял.

– Давай порепетируем, только кричи шёпотом, чтоб пациент раньше времени не услышал.

Репетировали минут десять. Не знаю, что там за требования в театре к призывному голосу в спектаклях, но Борисыч был придирчив даже чересчур, и совсем не с первого раза получилось у меня добавить необходимый уровень призывности в голос. То я переигрывал, то был вял, то вообще, как Буратино, не понимал, что делаю. Но как говаривал наш механик, отсутствие гениальности компенсируется частотой повторений, и в итоге у меня вышло призывно крикнуть так, что Борисыч выставил оценку «Верю!». Как и перед любым сколь-нибудь значимым мероприятием на флоте, мы сначала выпили чаю, и Борисыч объявил время «Ч».

Надев куртку и пилотку, я тихонько поднялся в девятнадцатый отсек, оттуда громко спустился обратно в восьмой и прошёлся по верхней палубе с криком: «Борисы-ы-ыч! Пошли покурим!» А Борисыч в то время регулярно привозил из отпуска папиросы «Запорожцi», и то ли и правда они были так хороши, то ли по сравнению с китайскими, а может и от общей атмосферы суровости и романтизма, но казалось, что табак в те папиросы набивают если и не боги собственноручно, то уж точно какие-то специальные архангелы по их прямому указанию.

Сами представьте: стоишь такой на мостике, напившись чаю или кофе до бульканья внутри. Ночь. Сверху чернота блестит звёздами, снизу чернота плещется морем, швартовые поскрипывают, верхние вахтенные потопывают, шелестят крыльями чайки и остальные животные… Может, ещё ветерок на флагштоках посвистывает. А вы только из сауны, распаренные, как младенцы, и Борисыч достаёт из кармана коробку папирос, раскрывает её широким жестом и молча протягивает, а ты так же молча её берёшь, сминаешь мундштук двумя заломами и у Борисыча же от бензиновой зажигалки прикуриваешь. Не знаю, как вам, а мне вот уже вкусно стало от одних воспоминаний. Понятно, что курить вредно, кто бы спорил, но иногда делать это просто необходимо.

– Ты же бросал курить? – выскакивает тут же из каюты Алексей Василич.

– Ну, бросал.

– Не вышло?

– Да откуда я знаю? Это же процесс, и я его только начал.

А выскакивает он из каюты уже тоже в куртке, то есть автоматически как бы считается, что я и его курить позвал. Снизу топает Борисыч, и мы дружным ручейком семеним на мостик. Ночь, наверху немного моросит, и поэтому остаёмся курить внутри – Борисыч угощает. Прикуриваем.

– Крепкая! – щурится от вонючего дыма Алексей Василич.

Ну ясен-красен! Там же пыль из реакторного отсека и молотый перец! Там же из неё вон ногти торчат и волосы с шипением плавятся! Конечно, крепкая – как первая любовь, умноженная на число «пи»!

При этом Алексей Василич начинает нам рассказывать какую-то историю, которая кажется ему увлекательной, и поэтому он широко жестикулирует и тычет в нашу сторону этой адской папиросой. А нам же надо слёзы в глазах удержать, мы пятимся от него, а он за нами, а там места-то с гулькин хуй – уже антикоррозийные накладки в спины упираются. Спасибо, меня вахтенный верхний выручил, крикнул в «Лиственницу»: «На пирсе командир!» С неимоверным облегчением отдаю свою папироску Борисычу подержать и бегу от этой вони что есть сил на свежий воздух.

– Чего ты дышишь-то как рыба? – спрашивает командир, выслушав доклад.

– К вам спешил же!

– Соскучился?

– А то!

– А чем тут так воняет-то? – это командир уже по трапу топает из «Прилива» (так по-научному называется утолщение в основании рубки).

– Да… не могу знать!

– Как это ты не можешь знать? У тебя, такое ощущение, лодка подводная горит, а ты знать не можешь? Аж глаза щиплет же, ну!

Поднимаемся до мостика.