Телебайки. Трагикомические истории из жизни съёмочной группы Кириллов Владимир

_НИЧЬЯ

«Нива» со съемочной группой притормозила у ближайшей закусочной. Спецкора Андрея долго упрашивать не пришлось. Он тоже имел садовую голову на плечах. И голова эта болела.

– Ладно, Петя, уговорил! Пусть будет по-твоему, – проворчал он. – Но не более ста грамм! У нас впереди ответственная съемка. А то ты опять наваляешь, как вчера…

Что было вчера, телеоператор Петя помнил смазано, как бы в расфокусе. Вчера, поздно вечером, они вернулись из командировки, из села Верхний Макон. Там проходил ежегодный праздник Урожая. Его апофеозом явился банкет, где друзья изрядно поднабрались. А до этого было долгое и нудное заседание правления колхоза. Снимать «сидячки» и «говорящие головы» Петя не любил. Изнывая от однообразной фактуры, он принялся крупным планом отпечатлять туфли членов президиума, а потом переключился на их носы. Носы были на любой вкус: курносые, крючковатые, картошкой, с горбинкой, а один, ну, в точности – свиной пятачок. Это-то и припомнил ему спецкор.

Петя был человеком совестливым, а потому рефлектирующим. Впрочем, самоедство его покрывалось бесшабашностью нрава, – примерно так, как бейсболка покрывала его рыжий кокон.

Он был человеком полета. Коллеги называли его «властелином мгновения». Часто, наведя объектив на занимавший его объект, Петя приговаривал: «Остановись мгновенье, ты ужасно!». При этом профиль его лица обретал вид отточенной алебарды. Горящие глаза обращались в узкие щелки, рельефные губы смыкались в прямую линию, и даже, его тонкий нос, казалось, становился острее. Тут Петя выкладывался по полной.

Петя консервировал время.

В утробе забегаловки, куда они ввалились, разило воблой и перегорелым спиртом. Друзья взяли по сто граммов водки и по дольке лимона. Присели за столик.

– Что, Петя, налопопам? – предложил Андрей.

– Да что тут половинить! Разве это доза? Пей сам свой лопопам! – огрызнулся оператор и махом опрокинул стакан в недра своего ошарашенного «я».

– Петя, мы не упиваться пришли, а поправить здоровье!

– Да, Андрюша, тут ты прав! Водка исцеляет любую болезнь. Можно сказать все заболевания лечит. – Он пососал лимонную дольку и добавил: «Окромя алкоголизма».

Спецкор хмыкнул и отпил половину содержимого. Его душа, «перееханная трамваем», мало-помалу расправляла поломанные крылья. В этой фразе, некогда изреченной им же самим (в порядке самоидентификации), слово «трамвай» обозначало судьбу. Или рок.

Андрей был сухощаво-высок, но в речи и телодвижениях нетороплив. Как и Петру ему было тридцать с хвостиком, впрочем, мичуринская бородка клинышком, делала его более представительным.

Участвуя в попойках, Андрей строго придерживался своего фирменного стиля поведения. Как только переваливало за двести пятьдесят – сразу включал «песняка», независимо от места и ситуации. Это было его фишкой. Зычный голос, подобно сирене, парализовывал окружающее пространство, вызывая оторопь у окружающих. Предпочитал казачий фольклор. Часто, щуря глаза, искательно смотрел вдаль, как бы прислушиваясь к отдаленным аплодисментам.

– Ты, Петя не алкаш, – сказал он, поглаживая бородку. – А, всего лишь, жалкий любитель. И пустобрех.

Оператор обернулся на стойку и посмотрел на барменшу. Затем вперился взглядом в пустой стакан.

– Андрей, а ты знаешь, почему в народе говорят: «Между первой и второй промежуток небольшой»?

– Почему же?

– Объясняю. Вот ты сейчас выпил и стал другим человеком. Заметил? А этот другой – тоже хочет выпить! Для этого другого ты оставил пятьдесят грамм. Получается, ты с ним пьешь налопопам. Мой же, другой человек, как видишь, остался с носом! А я не хочу его обижать! Понимаешь? Ближних надо любить!

– Нет уж, Петя! Пусть этот твой «другой человек» подождет до окончания съемок!

Андрей допил свой стакан и направился к выходу. Оператор меланхолично поплелся за ним.

– Съемка, съемка, – ворчал он. – Какая может быть съемка в полуобморочном состоянии?

– Петя, тема закрыта! Не канючь!

– Это ты замолчи, чревовещатель хренов! – огрызнулся Петя. – Ну, кто ты без меня? Кто? Да без меня ты просто радио! Ра-ди-о!!!

У машины их встретил водитель Вадим – «добродушный трактор», как окрестил его Андрей. Он курил трубку.

– Ну что, бандерлоги, полегчало? – баском хохотнул он. – Эх, жизнь наша поломатая!

Вадим тоже не был обласкан судьбой. Бывший спецназовец, прошедший, по его выражению, «пот и кровь», повидавший смерть. Но добродушия при этом не утративший.

Петя вымучено улыбнулся. Ему было не до шуток. «Верхний Макон, Верхний Макон, – бормотал он, протискиваясь на заднее сидение. – Интересно, а как отмечают этот день в Нижнем Маконе? – Хотя… наверное, лучше об этом не знать!».

Он вспомнил приезд в село, как они устраивались в гостиницу. И как разыграл его Андрей. Да-а, это был не самый вдохновенный момент в жизни Петра.

В гостиницу, а, вернее, в Дом приезжих, как ее именовали в селе, Петя влетел при переполненном мочевом пузыре. Он второпях сунул свой паспорт Андрею.

– Андрюха, оформи номер. Мне нужно кой-куда забежать!

Петя метнулся по коридору, в надежде найти заветную комнату с литерой «М». Не обнаружив сего удобства (оно находилось во дворе), он заскочил в умывальню, открыл кран, и, оглядевшись, пристроился к раковине. Едва он приступил к процессу, как за спиной раздался гнуснейший женский голосок: «Ну, как вы устроились, дорогие гости?»

Петя похолодел и судорожно втянул живот. По ноге, пропитывая штанину, побежала горячая струйка. Он испуганно оглянулся и узрел, расплывшегося в улыбке Андрея. Тем же профурсетским голоском тот пронудел: «5:4, Петруша! 5:4! В мою пользу!»

«Нива» дернулась и остановилась, оборвав угорелые Петины воспоминания.

– Прибыли на точку, – объявил Вадим. – Выметайтесь! Я тоже схожу на выставку. Хочу немного окультуриться! Только меня не снимайте.

В выставочном зале народу было немного. Десятка полтора посетителей, не считая авторов полотен. Впрочем, народ постепенно подтягивался. Настало время открывать выставку. Перед собравшимися выступил председатель правления Союза художников города. Он долго и нудно разглагольствовал об особой роли «безобразительного» искусства в России. Помянул Кандинского. Посетители позевывали, переминались с ноги на ногу. Выставка их не впечатляла.

Пока оператор снимал картины и зрителей, – спецкор разыскивал известного в городе искусствоведа Добромилова. Взяли у него интервью. Петя, меняя ракурсы, продолжал снимать картины.

– Что за мазня?! – ворчал он себе под нос. – Бессмысленная мазня! Дичь какая-то…

К нему подошел Вадим. В глазах его прыгали смешливые зайчики.

– А как тебе вот эта картина? – спросил он, указывая на потолок.

Петя посмотрел наверх и увидел в углу на потолке дождевые потёки. Накануне прошел дождь, и крыша в павильоне дала течь.

– Да… эта «картина» не хуже других. Не хуже и не лучше.

Он задрал камеру вверх и средним планом отпечатлел живописные разводы.

Вернувшись на студию, спецкор вместе с оператором отсмотрели материал. Андрей приступил к раскадровке.

– Петя, а это что за картина? – спросил он, указывая на последний кадр. – Что-то я не припомню эту работу.

– Да разве все упомнишь! – усмехнулся оператор. – В этих абстракциях немудрено заблудиться. По мнению Добромилова, это одна их лучших работ на выставке. Называется «Дождливая рапсодия».

– А кто автор? Ты не запомнил?

– Почему же не запомнил… Запомнил! Автор твой однофамилец Маркин. Потому и запомнил. С тебя магарыч, Андрюха!

На этом друзья расстались. Спецкор отправился писать текст, а Петр, в приподнятом настроении поехал домой.

Вечером, в квартире оператора раздался телефонный звонок. Звонил спецкор. Он был вне рассудка.

– Выхухоль ты рыжий! – вопил Андрей. – Выкидыш засохший! – Откуда ты взял эту «Дождливую рапсодию»?! Мне звонил Добромилов. Он посмотрел в новостях наш сюжет и утверждает, что такая работа на вернисаже не выставлялась! Ещё сказал, что никакого Маркина он не знает… кроме меня! Ты мне объснишь, наконец, что все это значит?

– Успокойся, Андрюша. Это означает, что счет стал 5:5. У нас с тобой – ничья!

_ЗУБ

– Идея, сама по себе неплохая, но уж больно рекламой отдает, – проронил Андрей, нарушив тишину в салоне.

«Нива», нервно повизгивая тормозами, выезжала за город на обледенелую трассу. Лобовое стекло нещадно секла ледяная крупа, вызывая внутренний озноб. Водитель и телеоператор молчали. Они привыкли, что спецкор время от времени вслух озвучивает занимавшие его мысли. И не нуждается в ответной реакции.

– Что за идея? – не выдержал Петя. – Я к тому – в каком ракурсе мне снимать этот детский дом? Как ты это подавать собираешься?

– Главреж предлагает сделать упор на двух конкретных сиротках: мальчике и девочке. Каждый из них расскажет о себе. Как они мечтают жить в семье, иметь маму и папу. Они будут читать стишки. Мальчик в конце синхрона споет песенку, а девочка станцует. Снимай побольше крупняков, особенно глаза. Много детских глаз. Ну, и массовку, как обычно.

– А сама-то идея в чём состоит? – переспросил Вадим – наш водитель.

– Евгенич попросил воспитателей детдома выбрать двух самых красивых и умных деток. Они с экрана покажут всем свои способности. И будут ждать своих будущих пап и мам. Из числа телезрителей.

– Вот, тварь! – обозлился Петя. – Рекламщик хренов! Мы, что, должны выставлять детей напоказ, как залежалый товар?.. На предмет их приобретения? И ты на это повёлся?

– Да нет, Петруччо! Ты не понял. Обычно ведь как бывает… Приходит в детдом молодая пара, приглядываются к деткам и выбирают понравившегося им ребенка. И ребенок безропотно принимает этот выбор. Сам он права выбора лишен. Наша задача – предоставить ему такую возможность! Возможность самостоятельного выбора. Он сам будет выбирать себе папу и маму из числа приглашенных. Теперь догнал?

– Погоди, погоди, – взъерошил Петя свой рыжий кокон. – Это что ж получается… Мы, значит, выдаем в эфир сюжет, потом в детдом приезжают телезрители, готовые принять данного ребенка в свою семью. И ребенок выбирает, например, из десяти семей ту семью, которая ему понравилась? Которая этому ребенку интуитивно ближе? Я так понял?

– Да. В этом и состоит замысел режиссера. Он его называет «гениальным». Через месяц-два, когда наберется достаточное количество желающих, мы снова будем снимать. Но уже двумя операторами. В одном помещении выбирать будет мальчик, а в другом – девочка. Все это будет в игровой форме, в процессе общения.

Впереди показался детский дом. Низенькое, обветренное здание в два этажа, запорошённое снегом. Затерянное в безлюдном лесу, среди метельной, ярящей стужи, оно, казалось, само было брошено на произвол судьбы.

Водитель припарковал «Ниву» у центрального входа.

– Все, мужики, прибыли на точку. Выметайтесь! Я буду ждать вас в машине.

– Да брось ты, Вадим, пошли с нами! Что тебе тут сидеть одному, среди пурги. Отснимем материал, потом нам поляну накроют. Пойдем-пойдем! – настаивал Андрей.

Вадим молча потянулся к бардачку и достал увесистый пакет. Лицо его слегка побагровело, на шее проступила белёсая полоска шрама – память о Хасавюрте.

– Вот, возьмите конфеты, угостите детей…

Андрей пожал плечами.

– Ну, как знаешь! Но на обед мы тебя все же вытащим…

Он обратился к Пете:

– Я тут тоже прихватил гостинцы для детей; еще кой-какие детские вещицы – жена велела передать… Бери камеру и штатив, а я прихвачу подарки.

На вахте их встретила бабуля, с наивной детскостью во взгляде.

– Доброго здоровья! Ждем… Давно вас ждем. Вам по коридору направо, кабинет заведующей в конце… Да вот, Вася проводит. Вахтерша окликнула проходящего мимо малыша:

– Вася, проводи наших дорогих гостей к Ольге Петровне!

Подойдя, Вася быстро оглядел всю амуницию съемочной группы, включая камеру и штатив. И протянул руку к пакетам с подарками.

– Давайте я вам помогу! Вон как много всего! А мне вчера пять лет исполнилось… Я уже большой!

Андрей с улыбкой протянул ему самый легкий пакет.

– Ну, раз большой – неси!

Они двинулись по коридору.

– А я знаю! Вы приехали Гришу и Катю по телевизору показывать.

Петя хмыкнул:

– Да всех вас покажем. Всех! И тебя тоже…

Вася остановился.

– Ольга Петровна сказала, что показывать будут только Гришу и Катю. Она их выбрала в телевизор. А меня не выбрали (он вздохнул). У меня зуб выпал! Вот и не выбрали…

Вася задрал голову и показал передние зубы. Одного не хватало.

– Это ты сам так решил? – спросил Петя.

– Сам! А скоро у меня зуб вырастет?

Журналист и оператор переглянулись.

– О! Чуть не забыл, – воскликнул Петя. – У нас тут для тебя подарок есть! Андрей, достань джинсы; они в синем пакете. По-моему, ему подойдут.

– Нам не разрешают брать подарки у гостей. Нам их потом воспитатели раздают. У кого не хватает. А у меня одёжки хватает!

– Ну, возьми конфеты, хотя бы… Заодно друзей угостишь.

Андрей достал пакет, что передал Вадим и протянул малышу. Тот прижал его к груди и вприпрыжку побежал в зал.

Своих «дорогих гостей» Ольга Петровна встретила широченной улыбкой, тождественной распростертым объятиям. За кофе обговорили детали предстоящей съемки, внесли коррективы.

– У нас тут из Районо будут два представителя, – важно отметила директриса. – Вы их снимите! Они хотят несколько слов сказать на камеру.

– Нет, нет! Чиновников мы снимать не будем, – категорично заявил Андрей. – Только детей и воспитателей. И небольшой синхрон с Вами.

Директриса сменила тему.

– Ой, знаете, что у нас девочки отчебучили! – защебетала она. – Мы Катеньку готовили к выступлению, разучивали с ней стишок, обращение к будущей маме репетировали… А потом решили ей челочку сделать. Четырехлетняя малышка с челкой – это так мило! Так вот, две ее подружки, Света и Нина, тайком взяли ножницы и тоже себе челки обрезали. Они, глупенькие, решили, что их тоже удочерят.

Ольга Петровна рассмеялась.

– Давайте писать интервью, – предложил Петя.

Он внезапно ощутил полынную горечь в горле, подступающую из сердца. И вспомнил о Вадиме: «Сидит себе в машине, музыку слушает… И в ус не дует!»

Покончив с синхроном, съемочная группа, сопровождаемая директором, переместилась в зал, где их уже ждали дети. Петя нервничал. Ему хотелось побыстрей закончить съемку – сократить боль в душе. Он стремительно перемещался по залу, менял точки, выбирал наиболее выигрышные ракурсы. Не щадя себя, крупным планом снимал сиротливые глаза: карие, дымчато-серые, голубые… Эти беспощадно-голодные глаза, жаждущие любви.

Потом было обращение-мольба Кати и Гриши к будущим родителям. И незамысловатый трогательный концерт «на закуску».

После окончания съемки подошел Андрей.

– Петь, приглашают на обед. Как-то неудобно уйти.

– Поехали лучше на канал! Там и пообедаем…

– Ну, как скажешь! Собирайся. Я пойду на улицу, подышу. Кажись, распогодилось. Оператора обступили дети. Они хватались за ножки штатива, пытаясь заглянуть в камеру. Петя поднимал их, невесомых воробушков, одного за другим, и давал посмотреть в видоискатель.

– Ну что, все посмотрели?

Воспитатели стали выводить детей из зала. Рядом оставался один малыш.

– А-а, это ты, Вася! Тоже хочешь посмотреть?

– Нет, не хочу. Я хочу… я, вот тебе… подарок принес…

Вася протянул руку и раскрыл ладонь. На ладони лежал молочный зуб.

– Спасибо, Вася! Это очень ценный для меня подарок! Спасибо…

Помедлив, оператор расстегнул карман, что ближе к сердцу, и достал серебряный образок.

– А это тебе от меня.

Малыш взял в руку иконку.

– Это кто? – задохнулся он. – Это моя мама?

Глазки его засияли.

– Это Божья мама. И твоя тоже! Ты будешь с Ней разговаривать, и Она будет тебя утешать. А еще Она будет исполнять твои добрые желания…

Прощай, Вася!

Съемочная группа возвращалась на канал. Спецкор безучастно и вздыхательно смотрел на мелькающие мимо деревья, время от времени записывая что-то в планшет. На заднем сиденье, запрокинув голову, сидел оператор, смежив ресницы. Но он не спал. Он думал о Васе. В его глазах неотступно стоял, обживая душу, голубоглазый мальчик, пяти лет отроду, ребенок, подаривший ему частичку себя. И эта частичка теперь лежала у Пети в кармане близко к сердцу.

А в то же время, в сиротском доме, грустил одинокий мальчик с серебряным образком в руке. Он стоял, прижавшись лобиком к холодному стеклу, и смотрел вдаль на зимнее солнце. Он искренне верил, что где-то там, в сияющих лучах, находится его счастье.

_ПОЭТ

По дороге на студию Вадим за баранкой был угрюм, на шутки товарищей не реагировал. Съемочная группа возвращалась с очередного редакционного задания – снимали сюжет на сахарном заводе.

– Что приуныл, джигит? Хочешь сказать, что жизнь не сахарная… Лучше вспомни, что у нас в багажнике лежит! – не отставал телеоператор. (В багажнике лежал мешок сахара – презент директора завода).

– Мотор что-то греется. А до канала еще километров тридцать, – вздохнул Вадим.

Он остановил машину и полез под капот. Вернулся мрачный.

– Ёк-макарёк! Весь тосол вытек! Надо бы воды залить…

– Тут вот небольшой хуторок будет по правой стороне. Давай заедем, напоим твоего коня, – предложил спецкор.

Вдали показались приземистые домишки у небольшого озера, поросшего камышом. «Нива» съехала на грунтовую дорогу, раскисшую от прошедшего накануне дождя. Из-под колес полетели наперегонки комья размякшего чернозема.

– Ничего! – успокоил всех Вадим. – Я второй мост подключил. Прорвемся!

Остановились на зеленой лужайке у озера; вышли поразмяться. На бережку стоял сухощавый старик в плащ-палатке, рядом – собака. Она неторопливо подошла к Вадиму, обчуяла его кругом, затем и остальных.

– Эк тебя разбрюхатило! – развел руками спецкор. – Да ты, мать, на сносях!

Следом подоспел хозяин. Он был в легком подпитии; щуря глаза, сканировал логотип на дверце, потом оглядел незнакомцев.

– Хек-хек, – прокашлял старик. – Телевидение к нам пожаловало! Хек-хек. Что стряслось-то?

Андрей улыбнулся:

– Интервью у тебя будем брать, дед! Расскажешь про жизнь свою. Как зовут-то?

– Хек-хек-хек… Харлампием кличут. Хек-хек…

– А собаку как зовут?

– Жулькой зовут.

– Как фамилия?

– У Жульки?

– У Жульки, у Жульки! Вспоминай! Что стал в пень? Давай докашливай что-ли!

– Хек-хек…

Харлампий растерялся; глаза его заволокло, будто он думал на китайском языке.

– Дык какая фамилия? Хек-хек. Что-то я не домекаю. С одноразки не понять.

Линялый его взор вдруг просветлел. Проклюнулась мысль:

– Дык Кусочникова её фамилия! Ведь я Кусочников, значит, и она Кусочникова.

– А отца её как звали?

– Хек-хек… дык от Полкана она. Был у соседа Полкан, он с ейной матерью дружил.

– Получается: Жулия Полкановна Кусочникова. Теперь все ясно! – подытожил Андрей.

Водитеть и оператор больше не могли сдерживать смех. У Вадима даже слеза просеклась:

– Ну, уморил! Уморил дед!

– Ладно, хватит вам над дедом смеяться! У него свой строй в голове, – подмигнул Харлампию оператор. – Как поживаешь, любезнейший?

– Дык как поживаю… хек-хек, – тяжело плавать в серной кислоте! Доволакиваю старость! Дохилел вот до семидесяти пяти… Измерцался яхонт! С бабкой живу тута… безвылазно… Да какая с ней жизть! Одни свары да стравы. Крякнула моя молодость! Давно уж крякнула!

Старик вздохнул и достал из-под полы початую бутылку самогона.

– Нету ли у вас гулячей кружки? Хек-хек… Чкнём винца?

Друзья переглянулись.

– Винцо у тебя какое-то мутное, – передернул плечами Вадим. – Самогон с брагой вперемежку.

Харлампий неторопливо вытащил из бутылки газетную затычку, смачно отхлебнул и посмотрел через бутылку на свет.

– Свекольный! Хек-хек… У нас дешевизнь! Нет лучше от лечения. Ну, не хотите – как хотите. Добил вот последний грош! А до пенсии еще…

Он замолчал, беззвучно шевеля сухими губами. Стал загибать пальцы. Дойдя до безымянного, вздохнул:

– Девять дней ащё до пенсии!

Внезапно лицо его просияло догадкой.

– Робята! Хек, -хек… Покажите в телевизоре моего соседа. Меня не надоть! Я ноль без палочки. А сосед – тот да! Сосед у меня сличность знаменитая!

– Чем же он так знаменит, сосед твой? – усмехнулся оператор. – Тем, что самогонку свекольную гонит?

– Да не самогонку он гонит, а стихи! Хек-хек… Пит у него кличка.

– Печатается где-нибудь… пиит ваш? – заинтересовался спецкор.

– Раньше печатали в районном брехунке, а теперича перестали печатать. Хужей стал писать. А раньше были знатные стихи! Хек-хек… Знатные!

– Этих рифмоплетов у нас пруд пруди! – съязвил оператор.

– Харлампий, а ты помнишь какое-нибудь его стихотворение? – подключился водитель. – Можешь на память прочесть?

– Не смешите мои тапочки! – рассмеялся спецкор. – Вадим у нас тоже из этого сословия. Из племени графоманов!

– Дык чего ж вам прочитать? Хек-хек… Он про любовь хорошо писал. Про молодость свою. Сейчас-то в одинках живет, на пенсии. Хек-хек… Я всего стиха не упомню… Один кусочек только.

Старик снова отхлебнул из бутылки, – глаза его повлажнели.

– Ну, так слухайте!

– Хек-хек… ну как вам стих? Пондравился? Чего сникли-то?

Повисло молчание. В глазах у навострившей уши Жульки отобразилось неподдельное изумление.

– Вот что! – вышел из оцепенения Андрей. Ноздри его хищно расширились, как у легавой, внезапно напавшей на след зайца. – Петя, бери камеру, будем снимать сюжет. А Вадим пока машиной займется.

– Еще чего! – обиделся водитель. – Я тоже хочу познакомиться с местным гением. Залить радиатор – минутное дело!

– Ладно, пошли с нами. Харлампий, проводишь нас?

– Чего ж не проводить-то! Тут рядышком. Дорогу только перейти… грязюку эту… по камушкам. Хек-хек… Такая пакостная ныне осенница!

Перейдя дорогу, друзья завернули в небольшой переулок и остановились перед высокими железными воротами, сплошь исписанными мелом. А неподалёку – несколько мешков со стеклотарой.

– Хек-хек… Вот тут Пит и живет… в прохолость. Сидит дома один, оклепавшись затворами.

– Ничего себе! Это он что? Стихи на воротах написал? – изумился Петя. – Офигеть!

– Дык я ж вам говорил! Не печатают его ныне в брехунке! Хек-хек… Вот он на воротах и пишет. Кажный день – новый стих. Сегодня на меня написал. Видите вверху надписано: «Соседу Хеку»?

– А тебя что? Хеком величают? – спросил Вадим. – Хек это вроде рыба такая есть.

– Рыба тут ни при чем! Хеком меня в деревне прозвали за кашель мой. Хек-хек… дык я не обижаюсь.

– Нет, ну это ж надо! Надо же такое придумать… на воротах стихи публиковать! – поднял вверх большой палец Андрей. – И давно он это практикует?

– Да лет пять как начал дивить народ. Хек-хек… мы уж попривыкли. С утра собираемся, читаем. А в первый раз как увидели – у нас с пересмеху животы подвело!

– А что за мешки с бутылками? – поинтересовался оператор. Он что… пьющий… ваш пиит? Неужто можно столько выпить?

Харлампий рассмеялся…

– Дык это ж мы ему бутылки собираем. Всей деревней! Хек-хек… Чтоб книжку напечатали.

Старик снова достал бутылку и вмиг опустошил ее. Затем отнес в общую кучу и торжественно погрузил в мешок. Оператор довольно крякнул: он успел отснять сие действие.

Спецкор тем временем изучал «письмена» на воротах.

– Да-а… Нестандартно… Зело нестандартно… Ритм не соблюдается, рифма непредсказуема, появляется в неожиданных местах. Вид какого-то скоморошества. Но не рифмоплетство. Какая-то новая форма… Это публике должно понравиться, – бурчал он себе под нос.

А написано было следующее:

Закончив чтение, Андрей быстро огляделся и дал указания оператору:

– Сними этот дом, с привязкой к местности; несколько планов села; отдельно ворота; крупным планом – стихи. И Харлампия у ворот… Ну, да что я тебя учу – сам знаешь!