Белая птичка. Роман Барри Джеймс Мэттью
Эти Ноевы ковчеги укладываются как матрёшки и упаковываются в ящики с механическими лошадками со сбруей, за ними следом бегут солдатики с ранцами, целующие руки дамам. Куча мосек с собратьями окружили слона, гружённого гостиными гарнитурами, птички машут крылышками, а косец пробирается сквозь эту пёструю толпу. Воздушные шарики покачиваются на туго стянутых нитках, как корабли с поднятыми парусами, давая знак готовности к отплытию.
Лошадку мы приобрели в Нижнем Пассаже.
Портос, думавший, что это для него, всю дорогу посматривал на неё то с гордостью, то с волнением, но я надёжно упаковал подарок и анонимно отослал в деревянный домик-сундучок. А несколько дней спустя мы повстречались с мужем Мэри в Кенсингтонском Саду, и я поинтересовался, как они назвали девочку.
– Мальчика, – раздражающе добродушно отозвался художник, – Дэвидом назвали, – и тут же спросил со свойственной ему бестактностью как назвали моего мальчика.
– Тимоти, – отозвался я, заметив сразу, как тот еле сдержал улыбку.
А а потом он горячо подтвердил, что это тоже красивое имя, как и Дэвид:
– Мне очень даже нравится, – заторопился он убедить меня, а также высказал надежду, что наши сыновья подружатся.
Меня так тянуло резко оборвать его, что я не позволю Тимоти водить дружбу с кругом Дэвида, но я сдержался и без эмоций выслушал его повествование о заливистом смехе Дэвида во время его игры с собственными пухленькими пальчиками. Он и весом ребёнка похвастал, будто единственное назначение детей не по дням, а по часам в нём прибавлять. А о Тимоти ни слова – о нём и так некому поговорить ласково. Я решил исправить это и заговорил о зубках, но едва почуяв, что мало смыслю в этом вопросе, перешёл к более знакомому – о детских слюнявчиках и развитии младенцев. Художника очень заинтересовали все мои замечания, как и широкий кругозор в этой области столь несвойственный мужскому сознанию, а я, бледнея, проклинал себя, не понимая, почему он придаёт столько внимания моим словам.
Но художник вспомнил и старую историю о неизвестном друге семьи:
– Представляете, он подарил Дэвиду лошадку-качалку!
– Ну и что? – не удивился я.
– Это трёхмесячному-то?
Я чуть было не огрызнулся, что стремя лошадки можно под любую ножку подладить, но вовремя сдержался и просто посмеялся вместе с ним. Хотя меня задело, что и Мэри не удержалась от смеха, хотя я и сам смеялся, не помню сколько раз.
– И всё же все женщины необъяснимы, – вдруг заметил мой собеседник и пояснил, что жена внезапно перестала смеяться над подарком, грозно убедив, что «ничего смешного тут нет!», потом торжественно поцеловала мордочку лошадки и произнесла, что хотела бы видеть этого друга рядом, лицезреющим сию сцену.
Всё-таки иногда Мэри нельзя не любить! Но лишь иногда, потому что потом она соизволила выставить меня самым неприглядным образом. Её супруг сообщил мне вскользь, что Мэри решила, во что бы то ни стало узнать, кто этот неизвестный друг семьи.
– Вряд ли узнает, – разразился я нервным смехом.
– И это будет её первой неудачей, – заверил художник.
– Она же совсем ничего о нём не знает!
– В разговорах о нём она утверждает, что это старый добрый чудной холостяк.
– Старый? – ужаснулся я.
– Да, и она боится, что тот может совсем скоро состариться, если не возьмёт себя в руки, а ещё этот холостяк очень любит детей, но своих у него нет, и никогда не было, а он бы хотел с ними поиграть.
– Даже если бы у него и был ребёнок, он бы вряд ли смог с ним поиграть, – вдруг оборвал я, – Он уже и забыл, что такое дети, не так ли? Не играл бы, а только любовался.
– И наверняка не решился бы на это один. Но Мэри уверяет, что тот отлично бы справился с заботой о ребёнке.
– Тьфу! – начал возмущаться я, но собеседник меня остановил:
– Мэри уверена в этом, – и тут же добавил, – По-моему, из чувства благодарности.
– Ну и ладно! – мне стало неловко, а когда мы с художником вновь встретились, он меня даже испугал:
– Может быть, Вам известен джентльмен с громадным сенбернаром?
– Нет! – отрезал я, махнув тросточкой.
– Наш неизвестный друг держит сенбернара!
– Как Вам удалось это узнать?
– Это всё Мэри.
– Но как?
– Сам не понимаю!
И я заторопился прочь, потому что как раз выгуливал Портоса неподалёку.
Всё это начало напрягать меня, но я быстро принял меры безопасности – нанял слугу для прогулок с Портосом в Кенсингтонском Саду, строго наказав тому, чтобы заметив позади себя молодую леди с детской коляской, он тут же звал полисмена, потому что она, кажется, хочет похитить пса.
Вот Вам, Мэри!
Но в другой раз её супруг потряс меня новыми новостями:
– Лошадка-качалка стоит не меньше трёх гиней.
– Что, Ваша жена справлялась о цене в лавке?
– Нет, о внешности того покупателя.
Ох, Мэри, Мэри!
Вот так меня описали в Нижнем Пассаже: «Высокий, солидный джентльмен, прилично одетый, с военной выправкой, с прямым римским носом (точно подметили!), поредевшими волосами уложенными ровным пробором, как по струнке, видимо, чтобы создать больший объём шевелюры (тьфу!). Джентльмен не садиться на стул, не смахнув с него пыли платком, и вообще у него манеры старой девы (интересно, какие именно?), прилежно учтив, но не сильно общителен, угрюм на вид, лет сорока пяти (не угадали!), его всегда сопровождает громадный рыжий пёс с печальным взглядом (Это рыжие веки пса их так смутили!)»
– Вам что-нибудь известно о подобном человеке? – невозмутимо поинтересовался супруг Мэри, выпалив мне это описание.
– Друг мой, под это описание подходит куча моих знакомых!
И то, правда: в нашем клубе все члены с годами становятся похожи друг на друга. Но в целом мне наша беседа понравилась, потому что я понял, как Мэри узнала о моём сенбернаре. Но однажды я видел, как Мэри пытается с любопытством заглянуть с улицы в мои окна за занавесками, и снова обеспокоился. Потом остановила на улице какую-то няню с ребёнком, рассыпавшись в комплементах – наверняка пыталась узнать, не зовут ли малыша Тимоти, а если нет, то она, наверняка, надеется через неё узнать о другой няне с воспитанником по имени Тимоти.
Похоже, Мэри всё же именно меня подозревает. Однако, меня увлекла мысль о Тимоти и захотелось узнать о нём побольше, потому как наши встречи с отцом Дэвида периодически повторялись, и ему непременно хотелось поговорить о наших сыновьях, а вопросы он задавал довольно специфические, вроде тех, как Тимоти просыпается по утрам, или как засыпает по вечерам, или в чём его купают – хорошо, что дети и собаки довольно схожи в плане ухода за ними – так что меня спасал опыт общения с Портосом.
Так и отвечал, что Тимоти, спит спокойно, страшных снов не видит, что купаем его в ванне с карболкой и потираем щёткой. Супруг Мэри не заметил ничего подозрительного, на благосклонность Мэри я тоже надеялся, но всё же оставался настороже. Возможно, дама готовилась к новой атаке, и это больше привязывало меня к Тимоти – я опасался, что нас разлучат, а мне бы это нелегко далось.
Глава VI. Удар
Как-то майским днём я заметил из своего окна, что Мэри, провожая мужа до перекрёстка, так долго машет ему платком, будто провожает его в дальнее плаванье. Её взволнованный вид выражал упрямую радость ожидания счастливого возвращения супруга. Но джентльмен с военной выправкой, следивший за ней из окна, грустно улыбаясь, догадывался, что та начиталась книжек с советами о сохранении супружеского счастья. Так ведь, Мэри?
Ну вот!
Как только супруг скрылся из виду, её будто подменили – Мэри вмиг стала деловой дамой, аккуратно оглянувшись вокруг себя, она вдруг согнулась, уменьшилась до неузнаваемости и таинственно куда-то заторопилась. «Что ещё за номер?! – подумал я и отправился следом. Она так часто поглядывала на свои часики, будто опаздывала на свидание, долго всматриваясь в циферблат, будто плохо различала цифры.
Она их даже к губам поднесла разок.
Я знал, что она очень любит свои часики, которые, по-моему, ей подарил художник как раз в тот день, когда я уронил письмо, но зачем целует их на улице?
Однако мои праздные мысли сменились тоской: что её занесло на эту улочку, пестреющую дешёвыми лавчонками? Причём ни в одну так и не заглянула, а только сильнее сгибалась, опасаясь взглядов прохожих – что тут постыдного? Никогда не замечал, чтобы эта мордашка чего-либо стыдилась. Если бы я решился в тот миг окликнуть её по имени, она бы точно сквозь землю провалилась. Но я, таясь, не переходил на её сторону, скрываясь, я размышлял, что за свидание у неё здесь?
Думаете, я подозревал Мэри в дурном? Отнюдь. Но как-то уж слишком осторожно она направлялась на эту встречу, не сказавшись мужу, видимо, боясь опасности, которую надо было ликвидировать, и не столько ради себя, сколько ради мужа. Мэри не была способна на дурные поступки, но что мог натворить её милый увалень? Или его громкому хохоту грозит поношение? Ясный взгляд, непослушные вихры, светлая улыбка – все эти черты мы несём из детства, и они могут сохраняться столь долго, сколь остаётся чиста наша душа. А над смехом зло не властно.
А Мэри кого-то ждала, краса её поблекла от стыда на пылающем лице, этот стыд даже уродовал её – неужели всё из-за мужа? Я ругал его, но не слишком, потому как понимал, что и женщин без греха не бывает. Я что-то смутно припоминал, догадывался, но ничуть не усомнился в чистоте помыслов Мэри, которая пытается сделать что-то не очень плохое, но чего может и не стоит совершать. Может, стоит вернуться домой, глупышка? Нет, она упрямо видит перед собой лицо мужа во время расставания, сияющее вдохновением от собственных картин, что он пишет несмотря ни на что. И это она осветила его вдохновенный путь, дав силы.
А ведь думает вернуться назад, но не решается, поборов пару лёгких шагов назад, так и не покидает этой улочки, вернувшись на место как попавшаяся обманом в лисью ловушку птичка.
Не сходи с ума, женщина, беги отсюда!
Но она всё же переборов себя проскользнула в лавчонку ростовщика.
Теперь я понял, почему она выбрала именно этот квартал победнее, и именно эту улочку, где её никто не знал, и почему так часто любовалась на часики, которых может больше и не увидит никогда. Ей тяжело давалось ведение небольшого хозяйства, но в присутствии мужа она скрывала за улыбкой, куда исчезают дорогие её сердцу вещицы.
Может это и дико, но мне стало заметно легче. Даже когда Мэри выбежала из лавчонки, где оставила в заклад свои часики, я заметил, как она исхудала и осунулась последнее время, похоже, малыш стал тяжелее для её хрупких рук. Но и теперь мне было легко на душе. И я не спеша побрёл домой за ней следом, напевая какую-то песенку без слов – слов я никогда не запоминаю, наблюдая издали, как Мэри зашла в лавку детского белья – теперь понятно, зачем она рассталась с часиками. Но мне-то что? Я спокойно дотягивал песенку, замахнулся тросточкой по фонарному столбу и промахнулся. Какой-то сорванец на улице так заразительно посмеялся над моим промахом, что я подмигнул ему и сунул ему за ворот монетку.
Наверное, я шёл самой короткой дорогой, но всё равно столкнулся с мужем Мэри на обратном пути. Первый же вопрос любопытного подсказал мне резкий ответ:
– Как Тимоти? – малый вопрос открывал большие планы моему сердцу, тоскующему по новым острым ощущениям:
– Умер… – вырвалось у меня.
Художника так поразила печальная новость, что он даже не нашёл слов для соболезнования, я и сам ощутил, как упало моё сердце. Так необдуманно я убил своего малыша, и все мои мечты оградить моего ребёнка от насмешек любующегося своим сыном Мэри были похоронены заживо.
Глава VII. Прощание с Тимоти
Полагаю, многие из вас догадались, что я раз и навсегда избавился от Тимоти, чтобы обрести возможность передать Дэвиду оставшуюся от него детскую одежду, и вы не в обиде на меня за то, что я расстроил бедного художника.
Невзирая на искреннее сопереживание, я всё же заметил, что его расспросы носят ещё и некоторую долю самолюбия, дабы уберечь собственное дитя от подобного. Как у всех родителей.
Художник с заботой спросил, может ли он помочь мне, и кое-чем он действительно мог бы помочь, но я вряд ли признаюсь чем, потому что это бы его взорвало, так как он мог невероятно разволноваться и от малого намёка на мою помощь. Лучше пусть сам догадается.
И я стал рассказывать, что дома остались вещи Тимоти, которые доставляют мне боль, а тот поражённый до глубины души сочувственно пожал мне руку, в душе, полагаю, думая о другом доме и других детских вещах. Мне бы не хотелось доставлять ему хлопот, но ведь в его доме подобных вещей не так уж много, а мой рассказ расстроил и меня самого, так что я уже не сдерживаясь добавил, что мне было трудно продать вещи Тимоти или раздать нищим, ведь неизвестно в какие-руки они попадут, а ещё заверил, что один из моих друзей, у которого тоже маленький ребёнок, от вещей Тимоти отказался, потому что тоже был привязан к покойному младенцу. Кажется, именно это взяло за душу художника, и тот, наконец, предложил то, чего я добивался. Я сердился на нас обоих, что это так трудно далось – обычно мне всегда не хватает решительности и находчивости, но уж если я начну дело, то всегда довожу его до конца.
Тимоти, как вы поняли, был обречён с самого начала, его ведь даже на прогулку нельзя было вывезти – он бы долго не протянул.
И ныне, когда он меня покинул, мне даже стало легче, я живо припомнил, с какой любовью поднёс его в тот день к окошку полюбоваться закатом, и с ним ребёнок ушёл навсегда вслед за солнцем. С болью я убеждал своего малыша, что его крошечные вещички очень нужны другому, и когда солнце, как истинный его родитель приняло его в свои пламенные объятия, младенец подарил на прощанье улыбку одной даме, которую так нежно желал бы именовать мамой, наивно полагая, что у белых птичек бывают матери. В этот миг Тимоти и завладел моей душой – мне так хотелось гулять с ним в Кенсингтонском Саду до конца дней моих, скакать с ним верхом на палочке, радостно окликать его и любоваться идиллией детства, а ещё пускать в плаванье на Круглом пруду бумажные кораблики и гонять обручи по дорожкам моего беззаботного детства. Сколько мы с друзьями их пробегали тёплыми летними деньками, пока в другом конце сада не явились мы уже взрослыми джентльменами и леди, сполна расплатившись за детские радости. В моих холостяцких комнатах меня не покидала упорная мысль, что и Тимоти догадывался о моей тоске, но его самолюбие было задето, и он утешал, что делает подобное не потому, что боится жить – жить он очень хочет! – но он был таким непохожим на обычных мальчиков, потому и… высвободил пальчик из моей ладони и перешёл у меня на глазах в иной загадочный мир, но даже если бы он был очень похож на других мальчиков, мне всё равно было бы лучше без него.
Однако я что-то раскис, хотя внешне и не заметно, надо бы взять себя в руки.
На другой день я отправился покупать Дэвиду детские вещи, но вдруг смутился, увидев Мэри перед входом в лавку ростовщика. Потому и испугался войти в магазинчик детских вещей: став отцом, мужчина обретает уверенность в себе, у меня же и духу не хватило зайти в магазинчик. Я уже давно не любил всяких магазинов, кроме ателье, где заказывал себе пошив одежды. Так и топтался в дверях, посмеиваясь над своей нерешительностью – битый третий час – решись я раньше, дело уже было бы сделано.
Но в миг, когда я всё же решился, я приметил приятного джентльмена, как мне показалось, пристально следившего за мной. Тут я развернулся и ушёл, но обернувшись, заметил, что незнакомец всё ещё там, и, кажется, убеждён, что полностью пронюхал о моих намерениях. Еле сдерживаясь, я поклонился ему с ледяной вежливостью:
– Мы уже встречались, сэр?
– Прошу прощения, – отозвался тот, и я отметил, что мои слова отвлекли его от меня всего лишь на миг – уверен, он что-то серьёзно обдумывал, прежде чем ответить мне.
– Ни капли сожаления, – рявкнул я.
– Жаль, – отозвался он со смехом.
– Предупреждаю, сэр, – заявил я, – Буду стоять здесь, пока Вы не уйдёте, а тот лишь прислонился спиной к витрине.
Но в конце концов всё же разозлился: «Я никому не назначал здесь!» – и с новой силой прислонился спиной к витрине.
Мы оба твёрдо решили стоять на своём, и, видимо, очень смешно выглядели со стороны. Впрочем и это мы оба вскоре заметили. Со временем чуть остынув, мы тепло пожали друг другу руки и разошлись нанимать извозчиков.
Неужели я так и не завершу задумку? У меня были знакомые леди, которые помогали мне делать покупки, но если обратиться к ним, то придётся пояснять ситуацию, а мне бы этого не хотелось.
Уже чуть было совсем не отчаявшись, я вдруг вспомнил про Ирэн и миссис Хикинг, душевно распложенных ко мне – их-то я и попрошу помочь мне с покупкой одежды для Дэвида.
Глава VIII. Беспечный официант
То были дочь и жена Вильяма, официанта из моего клуба, который последнее время начал меня разочаровывать.
Уже в который раз я ждал свой заказ дольше именно по вине этого разгильдяя.
Стол у окна, в общем-то, всегда оставался за мной, так что я этим пользовался, заказывая блюда, что и ему было на руку, и потому мне можно было доверять выбор именно этому официанту.
А как-то пожаловался ему на одного из завсегдатаев, напугавшего меня в библиотеке клуба хлопком двери; я даже продемонстрированный ему порезанный ниткой палец. Вильям был отнюдь не лучшим официантом. В спорах он не участвовал, разговоров не слушал – хоть убийство при нём планируй.
Раз один из членов клуба предположил про одну лошадь, что она возьмёт первый приз на скачках Дерби, а другой, что именно у этой лошади нет никаких шансов, но Вильям согласился с обоими. Видимо, он считал себя душой всех компаний, а мне напоминал сигару, которую можно курить с обеих сторон.
В один летний вечер всё неприятно изменилось. Как обычно, я обедал за своим столиком у окна и на мой неоднократный заказ «Тушёные почки!» он только вытянулся: «Слушаю, сэр!» и давая понять, что рад моему выбору повторил: «Тушёные почки, сэр?»
А через пару минут я почуял, как кто-то опирается на спинку моего кресла, и представьте, это был именно Вильям! Ему почему-то понадобилось наклониться к окну, вот и опёрся на моё плечо.
– Вильям, – напомнил я, – Вы случайно не забылись?
Надо отдать должное, тот сразу отступил в сторону и отдёрнул руку, но продолжал довольно дерзко:
– Прошу прощения, сэр, я задумался, – после чего снова уставился в окно, и вдруг сильно разволновался, – а Вы случайно не видели в окне девочку?
О люди, люди! Но Вильям всё же хороший официант, и я указал на девочку, которая едва заметив Вильяма, тут же выскочила на середину улицы Пэлл-Мэлл, не обращая внимания на экипажи (а ведь её и задавить могли!), лихо кивнула три раза головой и ускакала прочь. Эдакая презабавнейшая десятилетняя замарашка. Вильям заметно успокоился.
– Слава Богу! – не удержавшись, выдохнул он. И я бы не рассердился на него в этот миг, даже если бы тот обронил на меня тарелку с супом.
– Вильям, можно хлеба! – резко оборвал я сцену.
– Вы ведь, не сердитесь, сэр? – еле прошептал он.
– Однако, это вольность.
– Да, сэр, я забылся.
– Опять вольность.
– Сэр, моя жена…
Итак, мой любимый официант – семейный человек. Непозволительная вольность.
Я заметил, что Вильям чем-то очень расстроен, даже на ногах едва держится, а после сытного обеда как-то больше склоняешься к позитивным мыслям об этом мире, потому я надеялся, что знак девочки говорит об улучшении здоровья его жены, но официант почему-то не хотел меня радовать, и рассказал, что доктор боится тяжёлых последствий.
– Тоже мне, доктор! – буркнул я с досадой.
– Да уж, сэр.
– А что с женой?
– Да она всегда была слаба здоровьем, сэр, но виду не подавала, а недавно родила дочку…
– Как же Вы могли позволить, Вильям?.. – начал было я, но тут же смекнул, что этот папаша и мне пригодится.
– Как спит Ваша малышка? – тихонько начал я, – Часто ли просыпается? Где вы её купаете? – и, заметив его удивление, тут же добавил, – Девочка на улице подаёт Вам какой-то важный знак?
– Да, сэр, это моя старшенькая. Она кивнула трижды – значит, маме чуть получше.
– Сегодня трижды?
– Да, сэр.
– Вы из бедного квартала, Вильям?
Тот обиженно взглянул на меня:
– Вовсе не бедного, за Друри-Лейн, – и он умолк, потом вздохнул, – Бедняжка боится умереть без меня, не успев опереться на мою руку…
– Стоит ли поминать об этом.
– Да она и не поминала, она-то меня успокаивает и говорит что ей лучше, но я-то по глазам вижу, когда ухожу утром из дому, она с постели провожает меня взглядом, и я замечаю… Боже мой, сэр!
– Вильям! – и он, наконец, осознал, что я сержусь и как же принялся извиняться передо мной, стараясь отвлечься от разговоров о своей жене, как от неудачного совета по выбору блюд. За бильярдом я попытался забыть об этом разговоре, но не смог – всё-таки удалось ему лишить меня душевного покоя. И на другой день, в назидание Вильяму я заказал обед у другого официанта. Но сидел я всё же у окна, и потому заметил, что девочка опоздала, но мне спешить было некуда, и я ждал её появления за столиком. И девочка не только кивнула трижды, но ещё и помахала своей шляпкой. Тут я и встал.
Вильям робко подошёл ко мне.
– Сэр, у жены стала спадать температура, – и он возбуждённо потёр ладони.
– Мне-то зачем об этом знать? – холодно заметил я и заторопился в бильярдную, где вскоре и выиграл дважды.
Я дал понять официанту, что забыл о его излияниях, но каждый вечер стал наблюдать за той девочкой. И однажды она не только не кивнула, а лишь покачала головой, и я тем вечером так и промахивался на бильярде. На другой день Вильям в зале не появился, и я догадывался, что могло произойти. Грустно поплёлся я в библиотеку, но с удивлением обнаружил там Вильяма, протиравшего пыль на полках. Можно сказать, что мы одни были в библиотеке, если не считать нескольких членов клуба, сладко дремавших в своих креслах над раскрытыми книгами. Вильям спустился со стремянки и поведал мне свою занимательную историю, как выругался на одного из членов клуба:
– Я не в себе, сэр, что оставил жену утром в плачевном состоянии, – я топнул, – Простите, сэр, что опять рассказываю Вам об этом, – добавил он сконфуженно, – Но мы с Ирэн договорились, что она будет подходить через каждый два часа, а в четыре она прибежала заплаканная, тут я совсем сдурел и грешным делом толкнул мистера Б***. А тот как завопит: «Чёрт тебя задери!»
И он понурил пылающую стыдом физиономию, а мне показалось, что в этот миг уснувшие читатели вздрогнули во сне.
– И я вынужден был покинуть зал, – пояснил Вильям, – Вот теперь здесь, пока начальство не решит, как со мной поступить… Сэр, я готов на коленях просить прощения у мистера Б***!
Что ещё ждать от человека, способного так унизиться из-за какого-то фунта стерлингов в неделю?
– Если жена узнает, что меня уволили, это убьёт её!
– Пожалуйста, не говорите мне больше об этой особе, – рассердился я, – Пока совсем не успокоитесь!
Доверившись судьбе, я решил найти мистера Б***.
– Зачем Вы ругались на официанта? – спросил я его.
– Может, Вы хотели сказать, зачем он ругался? – вспыхнул тот.
– Вот оно что! В таком случае, рад за Вас, – заверил я его, – Мне не верилось, что Вы способны на непристойность, а то мне сказали, что вы друг на друга ругались, но Вы обойдётесь выговором, а его могут уволить.
– Кто сказал? – поинтересовался робкий по своей природе Б***.
– Да ведь и я знаком с начальством, – бросил я и перевёл разговор, но мистер Б*** слушал рассеянно и наконец выдавил:
– Знаете, мне могло послышаться ругательство, и я завтра отзову свою жалобу на официанта…
И я порадовался, что дело Вильяма так тихо утряслось.
Окна библиотеки выходили во двор, и Ирэн оттуда наблюдать было невозможно. Зато я наблюдал её из зала. Не замечая отца в окне, девочка не подавала никаких сигналов, и я, раздосадованный её недогадливостью, вышел на улицу и сам спросил её о самочувствии матери.
– Ой! – пискнула та, оглядывая меня с ног до головы, прикидывая, что я один из завсегдатаев клуба – Вильям наверняка расписал ей всю нашу шикарную жизнь. Больной было намного лучше, девочка прибежала лишь за тем, чтобы сообщить, что мама съела всю тарелку супа из тапиоки. Девочка даже изобразила прямо посреди улицы подлизывание тарелки. Я сунул этой оборвашке шиллинг и вернулся в клуб с чувством брезгливости.
– Да, Вильям, мистер Б*** хочет отозвать жалобу на Вас, потому что ему послышалось Ваше ругательство, так что скорее всего завтра Вы вернётесь к своей прежней работе.
Я уже хотел было добавить, чтобы впредь не забывался, но Вильям тихо заверил:
– Ему не послышалось – я его и правда обругал…
– Истинный джентльмен, – надменно изрёк я, – Не обращает внимания на глупую болтовню официанта.
– Но сэр….
И я оборвал его болтовню:
– Кстати, Вильям, Вашей жене намного лучше – она съела всю тарелку супа.
– Откуда Вам это известно, сэр?
– Совершенно случайно узнал.
– Ирэн дала знаки под окном?
– Нет.
– Значит, Вы увидели её и вышли на улицу, чтобы…
– Опять Вы забываетесь, Вильям!
– Сэр, этого я никогда не забуду! Боже Вас со…
– Вильям!
И он вернулся к прежней работе в зале, но постоянно сталкиваясь взглядом с ним, я видел на его лице тень его больной жены, а потому держал дистанцию. Хотя каждый вечер наблюдал в окне за его дочку.
Меня изумляла наглядность жестов этой девочки, по которой можно было ясно прочесть, что во вторник больная опять съела всю тарелку супа, а в среду яйцо всмятку – девочка наглядно изображала, как разбивает и подсаливает яйца посреди Пэлл-Мэлл, а в четверг я узнал, что состояние больной ухудшилось.
– Как сегодня себя чувствует Ваша матушка, мисс Ирэн, опять хуже? – спросил я её как-то, уведя подальше от окон клуба.
– Ой! – опять пискнула та, с восторгом обменявшись взглядом с младшей подружкой, которую представила мне как свою соседку.
Я спокойно дождался ответа. Как я узнал от девочки, жена Вильяма утром была страшна, как смерть, но ей дали глотнуть бренди, и она очнулась.
– Потише, детка, – опешил я, – Тебе ли знать, какова смерть.
– Боже мой! – был ответ.
С помощью подружки, на которую наше знакомство произвело сильное впечатление, Ирэн много рассказала о своём отце. Я узнала, что фамилия Вильяма Хикинг, но все соседи по одёжке именуют его Пижоном Хикингом; а ещё советуют ему не работать после двух дня, потому что в это время он нужнее своей жене, чем клубу, на что Вильям, к его чести, отвечает, если в клубе к вечеру бывает мало официантов, и посетителям приходится дольше ждать своих заказов. Он ночами дежурит у постели жены, уверяя её, что высыпается днём на работе. Беседуют они чаще всего о младшенькой, которую отдали под присмотр старушки в другом концу Лондона, потому что на их улице какая-то заразная болезнь.
– А что сказал доктор?
– Сказал, что ей может быть лучше, когда младшенькая будет рядом.
– Чепуха!
– И советует переехать в деревню.
– Почему же Вильям медлит с этим?
– Ой! Ещё советует пить портвейн.
– Она его пьёт?
– Нет. Но папа рассказывает как его пьют в клубе.
Я постарался соблюсти дистанцию, но девочка встала прямо передо мной:
– А Вы сделаете, как в тот раз? – украдкой подняла она глазки и показала на подружку, с ярым любопытством наблюдавшую за нами, – Я ей рассказывала, как Вы…
На миг, я подумал, что плутовка выпрашивает у меня новый шиллинг, но по её выразительным жестам, понял, что ей понравилось, как я снял шляпу перед ней. Я снял шляпу и с поклоном удалился, а обернувшись, увидел, как она стояла, гордо подняв головку, а подружка смотрела на неё с восхищением. Очаровательные создания!
Где-то через неделю я ехал в пассажирском ландо с газетой в руках, да так чтобы она прикрывала моё лицо и никто из знакомых не заприметил меня в обществе официанта и его жены. Вильям прекрасно понимал, что дружеское общение с его кругом оскорбительно для меня, а потому лишь молча благодарил взглядом. Я приказал ему сесть за стол – тот сел, но тут же спохватился, что я член клуба, и вскочил.
Читать бесплатно другие книги:
