Я буду брать Тулоны в одиночку. Стихи не то корсиканца, не то новосибирца Митин Андрей

Так не пойдёт!

Сто лет – революции, мне семнадцать,

дальше уже сединою пахнет.

Как Ахиллесу успеть, угнаться

за Временем – сонным, как черепаха?

Видели ели и сосны многое,

со сплетником-ветром шепчутся лапы,

про то,

как Старик ехал в ссылку с Миногой,

и Колчак,

бросая обозы,

драпал.

А в нашем Нынче мало задора,

у Нынча на шее затянут жгут.

Солнце дрожит как кумач матадора,

а быки отупело газоны жуют.

Бесстрастный,

будто стишок в альбом,

больно умные стали теперь быки!

Исчезли в прошлом,

в огне шальном.

оловянные гордые мотыльки.

Весь этот китч не сидит в печёнках?

Наше время —

попса,

этажи да крыши.

Вонзай свой рог бандерильей чёрной

в пролежни мира,

натоптыши,

грыжи!

Болячки давнишние разбередили.

Ещё не проснулся – глаза разотри!

Видишь —

стыдоба слёз крокодильих

стекает стеклянным плачем витрин!

Ведь если их делать – ведь есть чудеса,

вамуренный в мир человек сильней!

Люби,

Дон Кихот,

не миШурных Сар,

а валькирий,

ирландок

и Дульсиней.

Стихов и прозы тугая феня,

стуки по-птичьи горячих вулканов —

шаги по построенной красными фениями,

уготованной нам Бусиде Великанов.

Человек не мерить обувь рождён,

потому босяки и шагают вперёд.

Мы вместе лезем на общий рожон,

крича заветное «Так не пойдёт!».

Хватит нам прошлое годовщинить,

у нас большие дела впереди!

Хочешь за нами пойти?

Ищи нить,

хватайся, не бойся и в ногу иди.

Стрелки часов вращаются нами,

земной оси без нас не вращаться.

Напишут на на знамени мирмидоняне:

«Война – навсегда,

навсегда – семнадцать!»

Письмо товарищу Христу

Бесцеремонно здравствуй.

Телеграмма дошла, надеюсь?

Прошлые не доходили —

снова отправить пришлось.

Слушай, писать адресата

лучше Dominus Deus

или по ортодоксу —

Господь Иисус Христос?

Почтовый индекс Эдема

не поменяли часом?

А то челобитные строчим,

а они не к тебе идут,

может быть, почтальонам

холодно в тонких рясах,

так-то, у почтальонов

очень нелёгкий труд.

Кстати о почтальонах,

как там твоё здоровье?

Думаю, не в порядке —

мы тут такое творим!

Твоё священное тело

твоей запиваем кровью

и каннибалов заядлых

крестом осеняем твоим.

У меня, по-хорошему, жалоба —

какого чёрта, Иешуа?

Люди безвинно страдают

ещё с первобытных пещер.

Ты про запретные яблоки

мне вермишель не навешивай!

Это давненько было,

если и было вообще.

Почему на руинах Алеппо

дети играют гильзами?

Вне твоей юрисдикции?

Нифига ты не всемогущ.

Или веков языками

оказался причёсан и вылизан?

Насытился манкой небесной

в зелени райских кущ.

Почему на индийских заводах

казнят без вины рабочих?

Ты не был об этом в курсе?

Это – дела бодхисатв?

А может, вытравил жалость

румянец откормленных щёчек?

Не тревожит земная осень

парадный Эдемский сад.

Почему паутиной Россию

оплели попы-кровопийцы?

Загребущие толстые лапы

набивают мохнатый живот.

Этих-то точно знаешь!

Эти в твоей юрисдикции!

Молнии залежались —

пустил бы парочку в ход!

Что, Иисус, довольно?

Тебя уязвил, ужалил?

Если ещё совестишка

в сердце твоём жива,

скорее слезай с распятья

и разбивай скрижали,

будут сегодня не лишними

наши дела и слова.

Если кровавые струи

стекают с худого лица,

значит, дорога к звёздам

проходит по нашей коже.

Солнце на мясо пустит

тушу златого тельца.

Много работы нынче,

ты приходи, поможешь.

В громадах далёких галактик

и в микромире молекул

нету для бога места,

и до сих пор не нашлось.

Одна существует вера —

в Разумного Человека,

один из её пророков —

товарищ Исус Христос.

Сеятель – Речной вокзал

Я в электроне, за дверью холодного тамбура,

еду,

рисую на стеклах серпы с молотками,

бабка в вагоне с пузатым мешком топинамбура,

по-моему,

ещё и с рулоном какой-то ткани.

С нею,

бурые губы застлав бородой,

пальтишко дрянное, куцые рукавицы,

ругает правительство и говорит про удой,

дед,

от мороза и беленькой краснолицый.

За ними —

пара, четверорукая, четвероногая,

роты столкнулись в решающей страстной схватке,

целуются —

всё им мало и всё им немного,

успеть долюбить друг друга до пересадки!

Дальше —

мамаша, кроет сынишку руганью,

интересно, чем провинился опять сорванец?

А рядом она, неохотно болтает с подругами,

лицо – алебастр,

в глазах – холодный свинец.

Носятся зайцы,

за ними проводники,

ковровой дорожкой рассыпали пачку «Зевы»,

а за окнами

желтых прожекторов кажут клыки,

чёрные дыры,

чёрного космоса зевы.

Землю грызёт желчно-жгучая желтизна,

чернотою изрезаны стволы белокожих берёз,

трудно немому голосистое знание знать,

суматоха вокруг и ирисковый анабиоз.

Я далеко,

я не брат

и не дядь,

и не зять,

я вроде плывущих мимо полей и казарм.

Как бы вам,

дорогие,

о виденном рассказать,

о том,

какая над вами нависла гроза?

В репродукторе запись тугая: «Речной вокзал»,

уходят мамаши

и бабки,

и кролики с зайцами.

Язык повернулся – и я рванулся назад,

а мне отвечают:

«Осторожно,

дверь закрывается»

Когда по наши пропащие души придут цунами,

будет небо над морем сизо, будто в СИЗО,

бахромою белёсой буруны побегут за нами,

оставляя на ткани моря тусклый узор.