Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник) Бэнкс Иэн
Сма улыбнулась из ванной:
– Прекрасная мысль, корабль. Спасибо, Ксени. Почему бы и нет?
– Хорошо. Я подумал, что сначала нужно все обсудить с вами. Есть у вас соображения насчет костюмов?
Сма рассмеялась:
– Да. Я появлюсь в вашем облике. Соорудите один из тех костюмов, что носите сами.
– Ха! Да. Хорошая идея. Вообще-то, наверное, многие этого захотят. Но мы не допустим появления людей в одинаковых костюмах. Отлично. Поговорим позже.
Ксени поплелся к двери и исчез из каюты. Сма появилась из ванной, слегка удивленная его неожиданным уходом, но только пожала плечами.
– Короткий, но насыщенный визит, – заметила она, перебирая чулки, только что аккуратно разложенные автономником в хроматической последовательности. – У этой машины мозги набекрень.
– А чего вы хотите от звездолета?
«Вы бы могли, – передал Разум корабля Скаффен-Амтискаву, – сообщить, что она не знает о размерах пункта нашего назначения».
«Я надеюсь, – ответил автономник, – что наши люди, уже прибывшие туда, найдут нужного нам парня и сообщат его точные координаты. Тогда Сма вообще не узнает о том, что были проблемы».
«Но почему вы не хотите быть с нею откровенны?»
«Ха! Вы не знаете Сма!»
«А-а. То есть она слишком темпераментна?»
«А как иначе? Она же человек!»
Готовясь к вечеринке, корабль добавил в блюда и напитки психотропные препараты – не больше определенной дозы, сверх которой требовалось прикреплять особый ярлык к тарелкам, чашам, кувшинам и бокалам. Он известил экипаж и переоборудовал пространство, служившее для развлечений, установив множество зеркал и обратных полей: всего ожидалось двадцать две персоны, без самого корабля, и следовало создать иллюзию многолюдья, чтобы попойка выглядела серьезной и масштабной. Это было непросто.
Сма позавтракала, потом ей устроили экскурсию по кораблю (смотреть, правда, было нечего – сплошные двигатели и связанные с ними устройства). Остальную часть дня она провела, пополняя свои знания об истории и политической структуре Воэренхуца.
Корабль разослал официальные приглашения всем членам экипажа и указал строгое условие: никаких деловых и профессиональных разговоров. Вместе с наркотическими добавками это помогло бы обойти вопрос о месте их назначения. Сперва он хотел попросить всех не касаться этой темы, но потом решил, что два-три человека обязательно сочтут запрет покушением на свои права – и при первой возможности нарушат его. Именно в таких случаях «Ксенофоб» раздумывал, не стать ли ему безэкипажным кораблем. Но он знал, что будет тосковать по людям, обычно таким забавным.
Корабль включил громкую музыку, показывал увлекательные голограммы, даже развернул волшебный голографический ландшафт: буйная зелень и голубое небо, летающие кусты и парящие деревья, по ветвям которых скакали удивительные восьмикрылые птицы. Дальше в матово-белом тумане виднелись перистые облака, которые простирались до головокружительно высоких утесов пастельных тонов. Между утесами парили маленькие облачка, там и сям виднелись синие искрящиеся водопады, а на вершинах стояли сказочные города со шпилями на башнях и ажурными мостами. Среди гостей бродили управляемые кораблем солиграммы знаменитых людей прошлого, еще больше увеличивавшие иллюзию многолюдья: известные персонажи охотно общались с гуляками. Позже обещались новые угощения и сюрпризы.
Сма отправилась на вечеринку в облике Ксени, Скаффен-Амтискав – в виде модели «Ксенофоба». Сам корабль создал еще одного дистанционного автономника, по-прежнему желтовато-коричневого, но на этот раз водного жителя: что-то вроде жирной большеглазой рыбы, плававшей в водяном шаре метрового диаметра, который удерживался полем. Водяная сфера дефилировала среди собравшихся, словно воздушный шарик странного вида.
– Эйс Дисгарв, вы с ним уже знакомы, – довольно игриво сказал автономник корабля, представляя Сма молодому человеку, который встречал ее в ангаре. – И Джетарт Хрин.
Сма улыбнулась, кивнула Дисгарву – отметив про себя, что нужно не думать о нем как о Дисгарбе, – и молодой женщине рядом с ним.
– Еще раз добрый день. Здравствуйте.
– Добрый дедь, – сказал Дисгарв, весь в мехах, точно полярный исследователь из былых времен.
– Хэлло, – сказала Джетарт Хрин, довольно невысокая и плотно сбитая, очень молодая с виду.
Кожа ее была настолько черной, что отливала синевой. Она пришла в старинной – на удивление яркой – военной форме, с гладкоствольным кинетическим ружьем на плече.
Отхлебнув из стакана, Хрин проговорила:
– Я знаю, что деловые беседы запрещены, госпожа Сма, но если откровенно, мы с Эйсом недоумеваем, почему наш пункт назна…
– Ой! – воскликнула рыба-автономник; ее сфера вдруг лопнула, и вода хлынула на ноги Сма, Хрин и Дисгарву.
Все трое отпрыгнули назад. Рыба упала на красный пол и забила хвостом, прохрипев:
– Воды!
Сма подняла ее за хвост.
– Что случилось? – спросила она.
– Сбой поля. Воды! Быстро!
Сма посмотрела на Дисгарва и Хрин: оба выглядели озадаченными. Скаффен-Амтискав – маленький звездолет – быстро пролетел между гостей, поспешивших к месту происшествия.
– Воды! – повторил автономник корабля, извиваясь всем телом.
Сма нахмурила лоб под нависавшим на него желтовато-коричневым мехом и посмотрела на женщину-солдата:
– Что вы собирались сказать, госпожа Хрин?
– Я собиралась… оп!
Модель дозорного корабля «Ксенофоб» в одну пятьсот двадцатую натуральной величины ткнулась в женщину, отчего та пошатнулась и выронила стакан.
– Эй! – воскликнула Хрин, отталкивая назойливого Скаффен-Амтискава, и с обиженным видом стала потирать плечо.
– Простите. Ах, какой я неловкий! – громко извинился тот.
– Воды! Воды! – вопил корабельный автономник, извиваясь в пушистых руках Сма.
– Замолчите! – велела ему Сма и подошла к Джетарт Хрин, встав между ней и Скаффен-Амтискавом. – Госпожа Хрин, закончите, пожалуйста, свою фразу.
– Я просто хотела узнать, почему…
Пол задрожал, голографический ландшафт затрясся, над головами собравшихся замигал свет. Когда все подняли головы, то увидели, как сказочные сверкающие города далеко вверху, на утесах, исчезают в ярких вспышках постепенно угасающего света, меж тем как в облаках пыли рушатся здания, башни и мосты. Могучие утесы раскололись на куски, взвились кипящие серо-черные облака дыма и пепла, хлынул поток лавы километровой высоты. Внизу, куда оседали пыль и пепел, все тряслось, восьмикрылые птицы вращались так быстро, что крылья у них отрывались, а сами они отлетали в сине-зеленые кустарники – верещащие взрывы перьев и листьев.
Джетарт Хрин недоуменно взирала на происходящее. Сма одной лапой схватила женщину за воротник и встряхнула ее.
– Он пытается вас отвлечь! – закричала она, затем повернулась к рыбе и заорала на нее: – Пошла вон отсюда!
Она снова встряхнула женщину. Дисгарв попытался скинуть ее лапу с воротника Хрин. Сма отбросила его руку.
– Что вы хотели сказать? – спросила она.
– Почему мы не знаем, куда летим? – прокричала Хрин ей в лицо сквозь шум и треск: земля разламывалась, извергая столбы пламени; из разверзшейся пропасти всплыла огромная черная фигура, сверкая красными глазами.
– Мы летим на Крастейлер! – проорала Сма.
В небесах появился громадный серебряный младенец с блаженной улыбкой на лице, сверкающий, освещенный лучами. Вокруг него вращались другие фигуры.
– Ну и что? – взревела Хрин, когда молния от мегамладенца ударила в зверя-землю и прогрохотали невыносимые раскаты грома. – Крастейлер – это Открытое скопление, в нем не меньше полумиллиона звезд!
Сма замерла.
Голограмма приняла тот же вид, что до катаклизма. Снова послышалась музыка, только теперь более тихая, очень успокаивающая. Вокруг стояли ошарашенные члены экипажа; многие озадаченно пожимали плечами.
Рыба и Скаффен-Амтискав обменялись взглядами. Корабельный автономник в руке Сма вдруг превратился в голограмму рыбьего скелета. Маленький «Ксенофоб» – Скаффен-Амтискав – задымился, начав кувыркаться и распадаться на части. Тот и другой обрели свой прежний облик. Сма медленно повернулась и посмотрела на них обоих.
– Открытое… скопление?… – повторила она и сняла желто-коричневую голову маскарадного костюма.
Рот ее искривился в улыбке. Скаффен-Амтискав за долгие годы научился воспринимать такую улыбку не иначе как с трепетом.
«О, черт».
«Кажется, перед нами рассерженная женщина, Скаффен-Амтискав».
«И не говорите. Есть предложения?»
«Никаких. Берите все это дело в свое поле, а я уношу мою рыбью задницу подальше».
«Корабль! Вы не можете так со мной поступить!»
«Могу и поступаю. Это ваш прототип. Поговорим позже. Пока».
Сма почувствовала, как рыба обмякла в ее руке, и выронила водного обитателя на залитый водой пол.
Скаффен-Амтискав, теперь уже в своем обличье, парил перед ней, излучая бесцветную ауру и чуть наклонившись вперед.
– Сма, – тихо сказал он. – Мне очень жаль. Я не лгал, но я обманывал.
– В мою каюту, – спокойно проговорила Сма после небольшой паузы. – Извините нас, – сказала она Дисгарву и Хрин и пошла прочь в сопровождении автономника.
Сма, одетая лишь в шорты, парила над кроватью в позе лотоса. Костюм Ксени валялся на полу. Она секретировала спокойствие и выглядела скорее грустной, чем разъяренной. Скаффен-Амтискав, ожидавший взбучки, при виде такого сдержанного разочарования чувствовал себя ужасно.
– Я думал, что если скажу вам, то вы не полетите.
– Автономник, это моя работа.
– Я знаю. Но вы так не хотели улетать…
– По прошествии трех лет, без всякого предупреждения – а вы чего хотели? Но вспомните: разве я долго сопротивлялась? Даже зная про дублершу. Бросьте, автономник. Вы мне все объяснили, и я согласилась. Не стоило скрывать, что Закалве от нас ускользнул.
– Извините, – тихим голосом сказал автономник. – Я понимаю, что повел себя неправильно, но мне и правда очень жаль. Пожалуйста, скажите, что сможете простить меня… когда-нибудь.
– Только не пережимайте с раскаянием. Просто в будущем говорите все напрямую.
– Хорошо.
Сма на мгновение опустила голову, потом снова подняла ее.
– Можете начать прямо сейчас. Расскажите, как ушел Закалве. Остались ли следы, по которым его можно найти?
– Ножевая ракета.
– Ножевая ракета? – Сма удивленно посмотрела на него и потерла подбородок.
– Да, и довольно современная, – добавил автономник. – Наностволы, моноволоконная оболочка, эффектор. Интеллектуальный уровень ноль семь.
– И Закалве ушел от такого зверя?
Сма только что не смеялась.
– Не только ушел, но и прибил его.
– Черт возьми, – выдохнула Сма. – Я и не думала, что Закалве так умен. Он действительно так умен или ему просто повезло? Что случилось? Как он это сделал?
– Это страшная тайна, – сказал автономник. – Пожалуйста, никому не говорите.
– Слово чести, – с иронией заверила его Сма, приложив ладонь к груди.
– Так вот, – сказал автономник, издавая что-то вроде вздоха. – Он работал над этим целый год там, куда мы его высадили по выполнении последнего задания. Тамошние гуманоиды делят планету с крупными морскими млекопитающими почти равного интеллекта. Довольно плодотворный симбиоз, обширные культурные контакты. На средства, полученные за выполнение задания, Закалве купил компанию, производившую медицинские и сигнальные лазеры. Его уловка заключалась в использовании строящейся больницы: гуманоиды возводили ее на берегу океана, чтобы лечить морских млекопитающих. Там испытывалось разное медицинское оборудование, и в том числе – очень большой ЯМР-томограф.
– Что-что?
– Ядерный магнитный резонанс. Четвертый из наиболее примитивных способов исследования внутренних органов обыкновенного водного обитателя.
– Продолжайте.
– При этом используются очень сильные магнитные поля. Закалве, видимо, испытывал лазер – в праздничный день, когда в больнице никого не было. Он каким-то образом уговорил ножевую ракету проникнуть в сканер, а потом включил питание.
– Я думала, что ножевые ракеты не боятся магнитного воздействия.
– Да. Но в них достаточно металла, чтобы вызвать электрические помехи, если ракета попытается двигаться слишком быстро.
– Но она ведь по-прежнему могла двигаться.
– Но недостаточно быстро, чтобы уйти от лазера, установленного на конце сканера. Вообще-то, там должен был стоять осветительный лазер, который служит для получения голограмм млекопитающих. Однако Закалве установил вместо него боевой, который сжег ножевую ракету до углей.
– Черт! – Сма покачала головой, уставившись в пол. – Этот человек не перестает удивлять.
Она посмотрела на автономника.
– Видимо, Закалве страшно хотелось избавиться от нас, – добавила она.
– Похоже, что так, – согласился автономник.
– Возможно, он не захочет больше на нас работать. И вообще нас видеть.
– К сожалению, это не исключено.
– Даже если нам удастся его найти.
– Вот именно.
– А нам известно только, что он где-то в Крастейлере, Открытом скоплении? – Голос Сма звучал озадаченно.
– Ну, круг поиска не так широк, – сказал Скаффен-Амтискав. – Сейчас он может находиться на одной из десяти – двенадцати систем – если улетел сразу же после уничтожения ножевой ракеты и сел на самый быстрый из доступных кораблей. К счастью, уровень технического развития этой метацивилизации не очень высок.
Автономник помедлил и продолжил:
– Откровенно говоря, мы могли бы его найти, если бы действовали немедленно и энергично… Но я думаю, что Разумы, контролировавшие ситуацию, были так поражены трюком Закалве, что решили не препятствовать ему – он это заслужил. Мы вели наблюдение за этим объемом пространства, но не пристальное, и только десять дней назад начали серьезные поиски. Мы отовсюду доставляем туда корабли и людей. Уверен, что мы его найдем.
– Десять или двенадцать систем, автономник? – спросила Сма, тряхнув головой.
– Двадцать с небольшим планет, сотни три довольно внушительных орбиталищ… не считая, конечно, кораблей.
Сма закрыла глаза и снова покачала головой:
– Не верю.
Скаффен-Амтискав счел за лучшее промолчать. Женщина открыла глаза:
– Хотите выслушать пару-другую предложений?
– Конечно.
– Забудьте про орбиталища. Исключите планеты, не отвечающие стандартному типу; проверяйте пустыни, жаркие зоны. Леса, но не джунгли… и не города. – Она пожала плечами и потерла губы. – Если он по-прежнему изо всех сил пытается спрятаться, мы его никогда не найдем. Если же он просто хотел удрать, чтобы жить своей жизнью и не быть объектом наблюдения, то шанс есть. И конечно, ищите там, где ведутся боевые действия. В особенности малые войны… интересные войны. Понимаете меня?
– Да. Уже передано.
В другой ситуации автономник презрительно отверг бы эти любительские психологические рассуждения, но на сей раз решил прикусить свой воображаемый язык. Он транслировал соображения Сма помалкивающему кораблю для дальнейшей передачи на поисковый флот, летевший впереди них.
Сма глубоко вздохнула, плечи ее поднялись и опали.
– Вечеринка все еще продолжается?
– Да, – удивленно ответил Скаффен-Амтискав.
Сма спрыгнула с кровати и принялась натягивать на себя костюм Ксени.
– Что ж, не будем портить другим настроение.
Она застегнула на себе костюм, надела желто-коричневую голову и пошла к двери.
– Сма, – сказал автономник, следуя за ней, – я думал, вы будете злиться.
– Может, и буду, когда пройдет действие спокоина, – призналась она, открывая дверь и высовывая голову в коридор. – Но сейчас меня трудно вывести из себя.
Они пошли по коридору. Сма оглянулась на машину – аура была прозрачной.
– Слушайте, автономник, вам нужно надеть маскарадный костюм. Но постарайтесь на сей раз придумать что-нибудь позаковыристей боевого звездолета.
– Гмм, – пробормотал тот. – Есть предложения?
– Не знаю. Что вам подходит? Я хочу сказать, какой костюм будет идеальным для трусливого, лживого, поучающего, лицемерного типа, который не верит другим и не уважает их?
Впереди их ждали шум и свет вечеринки, но за спиной у Сма царила мертвая тишина. Повернувшись, она увидела вместо автономника юношу, идущего за ней по коридору, – с классическим телосложением, красивого, но какого-то невыразительного. Взгляд его в этот момент перемещался с ягодиц на лицо женщины.
Сма рассмеялась.
– Да, отлично. – Сделав еще несколько шагов, она добавила: – Но если поразмыслить, мне больше нравился боевой корабль.
XI
Он никогда ничего не писал на песке, даже следов своих ног не хотел оставлять. Он смотрел на это как на коммерческую сделку, выгодную только одной стороне; он прочесывал прибрежную полосу, и море обеспечивало его материалами. Песок был посредником, предлагавшим товар, – длинный, мокрый магазинный прилавок. Приятно было вести такой простой образ жизни.
Иногда он смотрел на корабли, проплывавшие далеко в море. Временами ему хотелось превратиться в один из этих крохотных темных предметов, идущих к необычным и ярким местам, или – если поднапрячь воображение – на пути к тихой гавани, мерцающим огням, дружескому смеху, приятелям: туда, где тебе рады. Но чаще всего он не обращал внимания на медленно движущиеся точки – шагал без остановки и собирал нужные ему вещи, не отводя взгляда от серо-коричневого пологого берега. Горизонт был чист, далек и пуст, в дюнах завывал ветер, морские птицы кружились в холодных небесах с нестройными и сварливыми криками, и эти звуки успокаивали его.
Иногда из глубин материка появлялись резвые, шумные дома-машины, сверкая металлом и мигающими огнями, с многоцветными окнами и украшениями на решетках радиатора, с флагами, с неумелыми, но зато вдохновенно исполненными рисунками на боках. Перегруженные, они стонали и прогибались, двигаясь по пыльной дороге из парковочного городка, кряхтели, плевались и извергали дым. Взрослые высовывались из окон или стояли одной ногой на подножке; дети бежали рядом или цеплялись за лестницы и ремни, свисавшие сбоку, а порой, визжа и крича, сидели на крышах.
Они приезжали посмотреть на странного человека, который живет в забавном деревянном сарае среди дюн. И приходили в восторг, хотя их слегка отталкивала эта причуда – жить в доме, который стоит на земле, не двигается и не может двигаться. Они глядели туда, где дерево и толь встречались с песком, покачивали головами, обходя маленькую покосившуюся хижину, – так, словно искали колеса. В разговорах друг с другом они пытались выяснить, как можно жить, когда за окном всегда один и тот же пейзаж, одна и та же погода. Они открывали хлипкую дверь, вдыхали темный, полный дыма и человеческих запахов воздух – и тут же захлопывали ее, восклицая, что жить в таком месте вредно для здоровья. Насекомые. Гниль. Застоявшийся воздух.
Он не обращал на них внимания. Он понимал их язык, но делал вид, что не понимает. Он знал, что постоянно меняющиеся жители парковочного городка, расположенного вдали от побережья, называют его «человек-дерево»: им нравилось думать, что он пустил корни в землю, как и его бесколесное жилище. Когда они приходили к его развалюхе, его там обычно не было. Он выяснил, что люди быстро теряют интерес к этому сооружению. Они шли к береговой линии, визжали, намочив ноги, бросали в воду камешки и строили машинки из песка; потом снова забирались в дома-машины и уезжали, галдя, мигая огнями, гудя клаксонами. Он снова оставался один.
Он ежедневно находил мертвых морских птиц, а раз в несколько дней – выброшенные на берег тела морских млекопитающих. На песке валялись, словно серпантин, водоросли и морские цветы. Со временем они высыхали, шелестя на ветру, потом распадались на части, и их уносило в море или в глубь суши – яркие вспышки тления.
Однажды он нашел мертвого моряка, голого и распухшего: руки и ноги его были обгрызены, одна нога шевелилась согласно ритму пенистого прибоя. Некоторое время он стоял и смотрел на безжизненное тело, потом выкинул из своей холщовой сумки подобранный им плавучий хлам, разорвал ее и аккуратно укрыл лицо и верхнюю часть тела мертвеца. Наступал отлив, а потому он не стал вытаскивать тело дальше на берег. Он направился в парковочный городок – на сей раз без тачки с найденными сокровищами – и сообщил о происшествии шерифу.
В другой раз он обнаружил маленький стул, но не стал его брать. Когда он возвращался тем же путем, стул оставался на месте. На следующий день он прочесывал берег в другом направлении – к другому плоскому горизонту. Разыгравшийся шторм почему-то не унес стул в море, и тот остался лежать там, где лежал. Тогда он взял стул к себе в лачугу и отремонтировал – связал разошедшиеся части веревкой, приделал вместо ножки выброшенный на берег сук. Он поставил стул у двери, но никогда не садился на него.
Каждые пять-шесть дней в его лачугу приходила женщина. Он познакомился с ней в парковочном городке вскоре после приезда, на третий или четвертый день своего загула. Он платил ей по утрам и всегда больше, чем, по его мнению, та ожидала, – поскольку знал, что странная неподвижная лачуга пугает ее.
Женщина рассказывала ему о своих прежних любовниках, прежних и новых надеждах, а он слушал вполуха: все равно женщина считала, что он толком ее не понимает. Если он говорил, то на другом языке, и его истории вызывали еще меньше доверия. Женщина лежала, прижавшись к нему и положив голову на его гладкую, лишенную шрамов грудь, а он говорил, обращаясь к темному воздуху над кроватью; речи никогда не отдавались эхом внутри шаткого деревянного строения. Словами, недоступными ее пониманию, он рассказывал о чудесной земле, где каждый – волшебник, где никогда не приходится делать страшного выбора, где чувство вины почти неизвестно, где нищета и упадок – понятия отвлеченные, и дети узнают о них в школе: пусть понимают, как им повезло – родиться в мире, где нет разбитых сердец.
Он рассказывал ей о мужчине, о воине, который работал на волшебников, делая для них то, что они сами не могли или не хотели делать. И этот человек перестал на них работать: он делал это, страстно желая избавиться от чувства вины, которую не хотел признавать за собой и которую не смогли обнаружить даже волшебники, но в итоге это чувство только усиливалось и, наверное, стало бы для него непереносимым.
А иногда он рассказывал о другом времени и другом месте, далеко в космосе и во времени и еще дальше – в истории, об огромном прекрасном саде, где играли четыре ребенка; но эта идиллия была разрушена выстрелами. Он рассказывал о мальчике, который стал юношей, а потом мужчиной, но всю свою жизнь носил в сердце любовь к девочке. Многие годы спустя в том далеком месте, говорил он, разыгралась небольшая, но опустошительная война, и сад погиб. (А мужчине удалось вырвать девочку из своего сердца.) Наконец, когда от долгого говорения его начинало клонить в сон, а ночь вступала в свои темные права и женщина давно уже пребывала в стране сновидений, он порой шептал ей о громадном корабле, громадном корабле из металла, замурованном в камень, но по-прежнему страшном, опасном и могучем, и о двух сестрах, державших в своих руках судьбу корабля, и о судьбе этих сестер, и о Стуле, и о Стульщике.
Потом он засыпал и каждый раз, просыпаясь, обнаруживал, что ни женщины, ни денег нет.
Тогда он поворачивался назад к темной стене из толя и пытался уснуть, но напрасно. А потому он вставал, одевался и уходил, снова прочесывал берег до самого горизонта под голубыми или грозовыми небесами, где кружили птицы, обращая свои бессмысленные песни к морю и соленому ветру.
Погода менялась, но он никогда не интересовался, какое теперь время года. Тепло и свет сменялись холодом и полумраком, случалось, что шел дождь со снегом, и тогда его пробирала дрожь. Ветры гуляли вокруг темной лачуги, завывали, пробираясь в щели между досками и дыры в толе, шевеля песок, который ворочался на полу, словно кучка омертвевших воспоминаний.
Песок накапливался в лачуге – ветер вдувал его то с одной, то с другой стороны. Он тщательно выметал песок и выбрасывал через дверь, словно делал подношение ветру, и ждал следующего шторма.
Он всегда подозревал, что в этих неторопливых песчаных наводнениях есть какая-то закономерность, но не мог заставить себя поразмыслить, чтобы выявить ее. Так или иначе, каждые несколько дней ему приходилось тащиться с маленькой деревянной тачкой в парковочный городок и продавать там дары моря, получая за них деньги, а значит, и пищу, а значит, и женщину, которая приходила в лачугу каждые пять-шесть дней.
Парковочный городок менялся с каждым его приходом. Дома-машины прибывали и убывали, улицы появлялись и исчезали – все зависело от того, где люди выбирали место для стоянки. Были тут и более-менее постоянные элементы пейзажа: например, дом и двор шерифа, огороженная территория для хранения топлива, вагончик кузнеца, торговая зона из легких фургонов, – но даже и они медленно менялись, а вокруг них все пребывало в постоянном течении, и поэтому география городка всякий раз была для него другой. Он получал тайное удовольствие от этого первобытного непостоянства и был не прочь навестить городок, хоть и притворялся, что терпеть его не может.
Земляная дорога, ведущая в парковочный городок, была вся в выбоинах и не становилась короче. Он все время надеялся, что хаотичные перемещения городка могут постепенно приблизить к нему суету и свет, но этого не случалось, и он утешал себя мыслью, что приближение городка означало бы и приближение людей с их навязчивым любопытством.
Одной девушке в городке – дочери дилера, с которым ему доводилось торговать, – он, казалось, был небезразличен. Девушка готовила ему выпивку, приносила конфеты из лавки отца и почти никогда ничего не говорила – только подталкивала еду и робко улыбалась, а потом быстро уходила. Ее ручная морская птица с подрезанными крыльями, квохча, ковыляла за ней.
Он не рассказывал девушке ничего сверх положенного и всегда отводил глаза от ее стройного загорелого тела. Ему были незнакомы здешние традиции ухаживания: он принимал еду и питье, считая это самым простым для себя, но не хотел вмешиваться в жизнь местных больше необходимого. Он говорил себе, что девушка со своим семейством скоро уедет, и принимал ее подношения с благодарным кивком, но без улыбки и без единого слова, – и не всегда доедал и допивал полученное. Он заметил, что каждый раз, когда девушка одаривала его, поблизости оказывался молодой парнишка. Несколько раз он перехватывал взгляд парня и знал, что тот хочет девушку, и поэтому теперь отводил глаза.
Однажды, когда он возвращался в свою лачугу в дюнах, парнишка увязался за ним, затем опередил его, пытался завязать разговор, толкал его в плечо, кричал ему в лицо. Он сделал вид, что ничего не понимает. Молодой человек чертил линии на песке перед ним; он перекатывал через линии тачку, останавливался, смотрел на парнишку, мигая и не выпуская тачки из рук, а тот кричал еще громче и чертил между ними еще одну линию.
Наконец ему все это надоело, и в следующий раз, когда юноша ткнул его в плечо, он выкрутил ему руку. Парень упал в песок, и он продержал его там некоторое время, выкручивая руку достаточно сильно, но все же надеясь, что не сломает ее, а лишь обездвижит парня на минуту-другую. А потом отпустит, снова возьмет тачку и покатит ее через дюны.
Казалось, это сработало.
Двое суток спустя, вечером – на следующий день после того, как приходила его женщина и он рассказывал ей об устрашающем боевом корабле, двух сестрах и мужчине, который еще не был прощен, – в дверь лачуги постучала девушка. Ручная птица с подрезанными крыльями подпрыгивала и кудахтала снаружи, девушка, плача, говорила, что любит его и что поссорилась с отцом. Он попытался вытолкать девушку из хижины, но та проскользнула под его рукой и, рыдая, упала на его кровать.
Он выглянул в беззвездную ночь, посмотрел в глаза искалеченной безмолвной птице, потом вытащил девушку из кровати, вытолкнул ее на улицу и запер дверь.
Какое-то время сквозь щели в досках проникали, словно заносимый ветром песок, крики девушки и птицы. Он заткнул пальцами уши и натянул на голову грязное одеяло.
На следующий вечер за ним пришли семья девушки, шериф и еще человек двадцать из парковочного городка.
Прошлым вечером ее нашли – избитую, изнасилованную и мертвую – на дороге, невдалеке от лачуги. Он встал в дверях, глядя на толпу, на лица, залитые светом факелов, отыскал взглядом парня, который хотел девушку, и все понял.
Он ничего не мог поделать: да, в глазах парня читалась вина, но в глазах остальных – лишь жажда мести. Тогда он захлопнул дверь, метнулся к стене, сбитой из едва державшихся досок, а оттуда – в дюны и в ночь.
В ту ночь он уложил пятерых из приходивших к нему и тяжело, почти до смерти, ранил еще двоих. Потом наконец он обнаружил парня – тот вместе с приятелем вяло искал его неподалеку от дороги. Приятеля он оглушил дубинкой, затем ухватил парня за горло. Подобрав ножи того и другого, он приставил один к горлу парня и повел его назад к лачуге, которую поджег. На огонь сбежалось с десяток человек. Он поднялся на самую высокую дюну, что нависала над впадиной, держа парня одной рукой.
Жители парковочного городка смотрели на чужестранца, освещенного пламенем пожара. Он отпустил парня, который повалился на песок, и швырнул ему оба ножа. Схватив ножи, тот бросился на него.
Он шагнул в сторону, так что парень пролетел мимо, обезоружил его, подобрал оба ножа и снова бросил их перед своим противником, вогнав в песок. Тот опять кинулся на него, держа в каждой руке по ножу. И опять, почти незаметно отклонившись в сторону, он дал парню пронестись мимо себя и выбил ножи из его рук. Потом он сбил парня с ног и, пока тот лежал, растянувшись, на вершине дюны, швырнул ножи так, что они вонзились в песок в считаных сантиметрах от головы парня, по обе стороны от нее. Его недруг закричал, вытащил ножи из песка и метнул в него.
Его голова лишь чуть-чуть отодвинулась в сторону; оба лезвия просвистели мимо. Люди, наблюдавшие за этим в освещенной пламенем впадине, обернулись туда, куда должны были полететь ножи, – в сторону дюн. Но когда они в недоумении повернули головы назад, оба ножа, подхваченные на лету, были в руках чужестранца, который снова кинул их парню.
Парень поймал их, с криком перехватил окровавленными руками и снова бросился на чужеземца. Тот повалил его на песок, выбил ножи из рук и мучительно долгое мгновение удерживал локоть молодого человека над своим коленом, готовый сломать руку… но потом оттолкнул поверженного недруга прочь. Подняв ножи, он вложил их в открытые ладони парня.
Он прислушался к рыданиям парня, лежащего на темном песке. Люди вокруг стояли и глядели на происходящее.
Приготовившись снова броситься наутек, он оглянулся.
Искалеченная морская птица подпрыгивала на вершине дюны, била подрезанными крыльями по воздуху и песку. Наклонив голову, она посмотрела горящим глазом на чужестранца.
Люди во впадине, казалось, были заворожены пляшущими языками пламени.
Птица вперевалочку подошла к рыдающему человеку, распростертому на песке, и закричала. Она хлопала крыльями, пронзительно гоготала и пыталась клюнуть парня в глаза.
Парень хотел отогнать ее, но та подпрыгивала вверх с громкими воплями и наскакивала на него, теряя перья. А когда парень сломал ей одно крыло и птица упала на песок задом к нему, из-под ее хвоста прямо на него хлынула струя помета.
Парень упал лицом в песок, сотрясаясь от рыданий.
Чужестранец смотрел в глаза тем, кто собрался во впадине. Лачуга обрушилась, и оранжевые искры взлетели в спокойное ночное небо.
Наконец шериф и отец девушки подхватили парня под руки и увели. Через один лунный месяц семейство девушки уехало, а через два лунных месяца мертвое тело парня, крепко связанное, опустили в свежевырытую яму и засыпали ее камнями.
Люди из парковочного городка не желали с ним разговаривать, хотя один из торговцев продолжал брать у него дары моря. Резвые и шумные дома-машины перестали подъезжать по дороге, проделанной среди песка. Он и не подозревал, что ему будет не хватать их. Он поставил небольшую палатку рядом с обугленными останками лачуги.
Женщина перестала приходить к нему – он больше никогда ее не видел. Он сказал себе, что все равно получает слишком мало за свой товар и не может тратиться одновременно на нее и на пропитание.
Хуже всего было то, что ему стало не с кем говорить.
Примерно через пять лунных месяцев после сожжения лачуги он увидел, что вдалеке, на берегу, кто-то сидит. Поколебавшись, он направился в ту сторону.
В двадцати метрах от женщины он остановился и внимательно осмотрел рыболовную сеть на линии прилива. Поплавки все еще были на месте и сияли в низком утреннем свете, как прикрепленные к земле солнца.
Потом он посмотрел на женщину: та сидела, скрестив ноги, сложив руки на коленях и уставившись в море. На ней было простое платье небесного цвета.
Он подошел к женщине и положил свою новую холщовую сумку рядом с ней. Женщина не шелохнулась.
Он сел рядом точно в такой же позе и тоже уставился в море.
Около сотни раз волны накатывались на берег и рассыпались, после чего вода отступала. Он откашлялся и сказал:
– Несколько раз у меня было такое чувство, что за мной наблюдают.
Сма не стала отвечать сразу. Морские птицы закладывали круги наверху, крича на языке, который он так и не выучился понимать.
– Ну, люди всегда это чувствуют, – сказала наконец Сма.
Он разровнял кучку песка, оставленную пескожилом.
– Я не принадлежу вам, Дизиэт.
– Да, – согласилась она, поворачиваясь к нему. – Не принадлежишь, ты прав. Мы можем только просить.
– О чем?
– О том, чтобы ты вернулся. Для тебя есть работа.
– Какая?
– Ну… – Сма разгладила платье у себя на коленях. – Помочь перетащить кучку осажденной знати в следующее тысячелетие.
– Зачем?
– Это важно.
Читать бесплатно другие книги:
