Искусство оскорблять Невзоров Александр
Мёбиусом и Листером выведен парадокс «ленты Мёбиуса»;
Лобачевским и Бойяи – разработана гиперболическая геометрия.
Список можно продолжить, но, полагаем, что приведенного достаточно.
Разумеется, наш индекс не безупречен, а по отдельным позициям и дискутивен, но наличие некоей закономерности несомненно.
Есть неясность с авторством «обратного квадрата». Оба его независимых «открывателя» (Гук и Ньютон) так и не смогли допустить, что столь специфическая задача занимала в течении долгого времени кого-то еще и еще кем-то могла быть успешно решена. Гук и Ньютон взаимно обвинили друг друга в плагиате; в 1680 году в Королевском обществе состоялся красивый и обстоятельный скандал, но затем, ознакомившись с черновиками, письмами и разработками друг друга – стороны удивленно примирились. Возможны сомнения и по части первородства открытия эффекта преломления света, но, несмотря на очень тщательное расследование этой истории Лейбницем, Гюйгенсом и многими другими, никаких доказательств того, что Декарту было известно о разработках Снеллиуса так получено и не было. Внимательно изучив список и скрупулезно сопоставив даты, мы также увидим, что открытия не всегда календарно совпадают, год в год, месяц в месяц.
Порой они разнесены годами и десятилетиями. Тем не менее, они остаются сделанными независимо друг от друга, так как более позднему автору не могло быть известно ни о каких работах в этом направлении кого-либо еще. Поясню. Не редкими были случаи, когда открытие сделанное ранее, по разным причинам не было опубликовано, оставалось полностью неизвестным современникам и обнаруживалось в его архивах уже правнуками. Хорошей иллюстрацией служит находка в архивах Г. Кавендиша полной разработки закона отталкивания и притяжения электрических зарядов, которые спустя десятки лет там обнаружил Максвелл. Мы не включили в список многочисленных и тоже почти одновременных изобретателей подзорной трубы, т. е. Д. Б. Порта, Липперсгея, Ф. Мавролика, так как, помимо них у нее было еще очень много «отцов»; а так же «одновременных» авторов калейдоскопа, холодильных установок, воздушного шара, вертолета и пр.
Итак, мы убедились, в том, что ученые, не имеющие меж собой ничего общего ни по воспитанию, ни по образованию, ни по убеждениям, не знакомые между собой – примерно в одно и то же время приходили к одним и тем же выводам по важнейшим вопросам мироздания.
Даже в нашем коротеньком примере – и то смешались модники и мрачные отшельники, пламенные фашисты и унылые русские инженеры, утонченные академики и пивовары, весельчаки и меланхолики, фанатичные христиане и атеисты, убежденные холостяки и примерные главы семейств, плебеи и аристократы, а также – бургомистры, коммунисты, роялисты, пэры, революционеры, настоятели монастырей и дуэлянты.
Перечисленное нами – лишь видимая, официальная часть образов великих ученых.
В большинстве случаев деликатность не позволяла биографам углубляться в некоторые особенности их быта, привычек и наклонностей.
Но мы знаем, что у любого homo имеется очень живописная «оборотная сторона».
И можем обоснованно предположить, что различия меж свершителями одних и тех же открытий были еще разительнее, чем это запечатлено в их официальных житиях. (А нам известно, насколько эти «различия» существенны для формирования мировоззрения и личности.)
Иными словами, мы вполне вправе предположить, что меж фон Герике и Торичелли, Мариоттом и Бойлем, Маркони и Поповым были не просто «разницы», а целые «пропасти».
И тем не менее, они в одно и то же время приходили к одним и тем же выводам. Все личностные, национальные, религиозные, бытовые, политические разницы не играли никакой роли для научного результата.
Но быть может, эта несвязанность открытия и личности присуща лишь относительно локальным прозрениям?
Быть может, самые грандиозные теории все же основаны на неких неповторимых чертах их создателя?
Нет. Как мы можем убедиться – подмеченная нами закономерность распространяется на любые открытия, независимо от их масштаба.
К примеру:
Чарльз Дарвин и Альфред Рассел Уоллес никогда не встречались и не общались. До 1858 года Дарвин понятия не имел о существовании Альфреда Рассела.
Но в июне указанного выше года Уоллес прислал Дарвину набросок статьи «К тенденции независимого возникновения вариаций из оригинальной формы».
Распечатав пакет, потрясенный Дарвин увидел в строках Уоллеса свою собственную теорию, нюансы которой он скрывал до времени даже от столь близких друзей, как Хукер и Лайель.
«Я никогда не видел более поразительного совпадения. Если бы у Уоллеса был мой черновик, написанный в 1842 году, он не смог бы сочинить для него лучшего резюме». (Дарвин о работе Уоллеса)
Разумеется, есть теории не менее глобальные, чем эволюционная.
Это – квантовая, абиогенетическая, относительности, условных рефлексов и генетического кода.
Все они тоже имеют весьма неоднозначное происхождение.
При всем (условном) благоговении перед именами Эйнштейна, Опарина, Павлова, Крика, Шредингера – никого из них нельзя назвать «авторами» данных теорий. (В примитивном и однозначном смысле слова «автор»).
Эйнштейновские открытия могут быть маркированы его именем очень условно. Герман Минковский разработал математическую систему координат, без которой СТО никогда бы не появилась на свет, а Гильберт создал всю математическую основу для Общей Теории относительности. Прямыми соавторами Эйнштейна являются Максвелл, Фицджеральд, Лармор, Лоренц и Пуанкаре. По сути и СТО и ОТО – коллективная работа.
Абиогенетическая концепция, (как мы помним), была независимо разработана Александром Ивановичем Опариным и Джоном Холдейном, которые были очень надежно изолированы друг от друга географией, разностью научных школ и самой банальной политикой. (Т. е. некоторой «закупоренностью» раннего СССР).
Поначалу оба очень болезненно восприняли известие о наличии «конкурента» на другом континенте, но ситуацию (отчасти) спас рыцарственный Холдейн, признавший разработки Опарина более емкими и масштабными, а соответственно и более значимыми.
Здесь, на примере абиогенеза мы наблюдаем роль чисто внешних факторов. Они надежно ограждали ученых друг от друга.
Но, помимо внешних факторов, были и иные, подчас еще более влиятельные, чем географические и политические границы. Они тоже обеспечивали независимость совершения открытий, даже в том случае, когда ученые находились не просто в переписке, но и в близком научном контакте.
Вероятно, здесь все же следует остановиться и конкретизировать понятие «независимость открытий в науке».
Что же это такое?
Это термин, которым мы маркируем некий высокий научный результат, если к нему пришли ученые, не имеющие возможности заимствовать мысли и идеи друг у друга.
Наилучшую независимость обеспечивает, конечно, полная (в силу любых причин) изоляция исследователей друг от друга.
Но прекрасными изоляторами могут работать также: гордыня, конфликтность, честолюбие и персональный научный вес.
Данная мысль кажется не слишком простой, но ее легко прояснить на примере квантовой теории.
Перечисляя всех, кто был причастен к ее созданию, мы говорим о множестве крупных, своенравных и свободомыслящих персонажей.
Очень разные – Планк, Бор, Дирак, Эйнштейн, Гейзенберг, Шредингер, Резерфорд, Луи де Бройль, фон Нейманн, Паули, Йордан – вместе воздвигли теорию квантов только по той причине, что действительно одинаково видели конструкцию микромира.
Факты не оставляли им ни выбора, ни маневра. Возможно, вопреки их воле. Гарантированно – вопреки их самолюбию.
Абсолютная «независимость» здесь обеспечивалась уже не физической изолированностью, а той адской гордыней, которой в равной степени славились все творцы квантовой теории.
Напомним, что ни для Гейзенберга, ни для Дирака, уже не говоря о Планке, Боре или Эйнштейне, «поводков» чьего-либо авторитета никогда не существовало.
Более того. Каждый из них дорого бы дал за возможность красиво оттоптаться на именитом коллеге, уличив его в ошибке.
(Возможно, это было бы очень деликатное и сострадательное вытирание ног о чей-то авторитет, но оно неминуемо бы было.)
Но…как мы уже отметили, никому из них не было оставлено выбора. Сумма фактов «уперла клинок в горло» каждого из них, приговорив к (почти) абсолютному (почти) единомыслию в квантовом вопросе.
Будем откровенны: мысли об отсутствии жесткой зависимости меж научным открытием и личностью ученого не являются новацией.
В несколько более размытом и призрачном виде (не столь кропотливо сформулированные) они содержатся у Тюрго, Кондорсе, Годвина, Вернадского, Шубина, Мертона и Стиглера.
У Кондорсе и Тюрго они затуманены невыносимым многословием и романтизмом стиля.
Вернадский уже был чуть конкретнее (с поправкой на вообще присущую ему «душноватость» и «заковыристость» изложения).
Он почти «нащупал» существование некоего единого всемирно-исторического процесса познания, мало зависящего от персоналий, личностей и даже от общего «прогресса человеческих обществ».
«Мы выдвигаем независимость основного тона исторического хода научного мышления от исторической обстановки, единство процесса. Очевидно, это имеет место для всего человечества – вне различия государственных организаций, рас, наций, общественных слоев….Изучая историю точного знания, мы ясно видим, как перед нами открывается нечто целое, глубоко связанное тысячью нитей со всей историей человечества.» (Труды по истории науки в России, ч. II гл.1., М.1988)
Наш современник, недурной формулировщик Нил Шубин, опираясь на работы Мертона и Стиглера, весьма буднично подметил, что «многие великие идеи приходили к разным людям практически одновременно» и, что «ни одно научное открытие не названо именем его первооткрывателя… Богатая история открытий – не линейный путь от одного человека к следующему, а продукт социальной среды с бесчисленными предшествующими эпизодами, и в результате, многими авторами. Часто сам изобретатель или первооткрыватель играет менее важную роль, чем среда, которая подготовила открытие, чем то, что так сказать, «витает в воздухе». (Neil Shubin The universe witin 2013)
Все очень просто. Если в помещение закачать иприт, хлор или иной токсичный газ, то не все находящиеся в нем упадут одновременно. Кто-нибудь сделает это первым. Такая же история и с открытиями. Постепенно складываются обстоятельства и плюсуются знания, которые делают открытия неизбежными. Все, как и всегда детерминировано средой, обстоятельствами или их возросшей суммой.
Макс Планк на юбилейном заседании немецкого физического общества сформулировал это с поразительной простотой: «Представьте себе горняка, который с напряжением всех своих сил ведет разведку благородной руды, и которому однажды попадается жила самородного золота. Причем при ближайшем рассмотрении она оказывается бесконечно богаче, чем можно было предполагать заранее. Но! Если бы этот горняк не натолкнулся на жилу, то безусловно, это сделал бы его товарищ.»
А Макс Борн пошел еще чуть дальше, вычислив следующую закономерность: «процесс накопления и приложения знаний как результат деятельности всего человеческого рода в течении длительного времени должен следовать статистическому закону экспоненциалтного роста, и не может быть приостановлен».
№ 3
Мы можем осторожно сделать вывод, что нам нет и не может быть никакого дела до бытовых привычек или личных взглядов того или иного создателя науки.
Все эти слагаемые личности не имеют никакого значения.
Ученый может быть сатанистом, жадиной, онанистом, мотом, ростовщиком, карманником, религиозным фанатиком, педофилом, убийцей, клеветником, завистником, героем, вором, гомосексуалистом, девственником, нормальным развратником, ханжой или кощунником, угрюмым молчуном или блестящим оратором.
Для результата его работы все это имеет не больше значения, чем форма крышки его гроба.
Он может быть самоучкой, как Реомюр, Фаренгейт, Ампер, Лаплас, Дальтон, Кеплер, а может быть аббатом, как Мендель или журналистом, как Энгельс; академиком, как Опарин или солдатом, получившим образование на полях войны, как Ламарк или Декарт; переплетчиком, как Фарадей, школьным учителем, как Циолковский, приказчиком в бакалейной лавке, как Шлиман или профессиональным обитателем лабораторий, как К. С. Лешли.
И это все тоже ничего не значит.
В историю науки все эти персонажи вошли «обнаженными», при входе сбросив сутаны, латы, сюртуки и лабораторные халаты.
Впрочем, как выясняется, дело не ограничилось предметами гардероба. Строго говоря, там же, при входе все они оставили и свои имена.
Дело в том, что в самом открытии мы никогда не найдем примет личности того, кто его совершил. Оно удивительно «безлико» и никак не связано с характером, привычками и взглядами его автора.
Давайте «отвяжем» постижение ДНК от имен Крика, Уотсона, Уилкинса, Франклин, Эвери, Чаргаффа и на несколько минут их просто забудем.
Забудем и трагикомедию, сопутствовавшую пониманию роли и «пространственной конфигурации» дезоксирибонуклеиновой кислоты.
Найдем ли мы в спиралях азотистых оснований или в порядке водородных связей хотя бы отголоски того пикантного факта, что Дж. Уотсон вообще не знал химии, а Ф. Крик не имел никакой научной степени?
Нет.
Увидим ли мы в разгаданной последовательности аденина-тимина-гуанина-цитозина грустную тень О. Т. Эвери или слезы умирающей Франклин?
Опять-таки нет. Не увидим.
А теперь заглянем в окуляр микроскопа.
Есть ли там напоминание о голландском суконщике, который постепенно от кристаллов и стеклянных и шариков, с помощью которых в его цеховой среде было принято инспектировать качество сукна, довел дело до возможности разглядеть движения своих сперматозоидов «собранных после законного соития с г-жой Левенгук»?
Содержится ли там хоть какое-то указание на фасон его шляпы или на то, какому божеству он кланялся по воскресеньям?
Разумеется, нет.
Как видим, все личностное, вкупе с «вопросом о вере» опять дематериализовалось и сгинуло, как не имеющее никакого значения.
Более того, у нас появилась обоснованная уверенность, что между индивидуальностью ученого и его открытием нет вообще никакой связи. Мы могли бы маркировать великие и малые открытия просто цифрами, но под влиянием культуры привязываем их к именам конкретных людей.
Следует признать, что данная традиция является милой, но бессмысленной.
Опять возникает в высшей степени сложный для восприятия образ науки как реальности, живущей по своим законам, где самые великие имена оказываются почти «слепыми исполнителями» закона развития интеллекта.
№ 4
Основой схемы мышления всегда и везде от шаманских практик до христианства был т. н. «трансляционизм».
Что такое «трансляционизм»?
Это представление о мышлении как о мистическом и изначально непостижимом акте.
«Нечто» внутри самого человека выступает лишь как «приемник» чувств, мыслей или желаний, порожденных где-то «вне» этого субстрата. Интенсивность приема этого «сигнала», конечно, колеблется, в зависимости от эпохи и стилистики культа.
Возможен был и вариант полного «внешнего управления» человеком и всеми его действиями без исключения. Так (по всей вероятности) было в эпоху анимистических верований, когда вчерашними животными, освоившими речь и мышление, одушевлялось все, от камней до органов собственного тела.
Эту ситуацию превосходно зафиксировал Дж Фрезер: «Старое представление о дикаре, как о свободнейшем из людей противоречит истине. Он – раб, но раб не какого-то отдельного господина, а раб прошлого, раб духов умерших предков, которые преследуют его от рождения до смерти и правят им железной рукой.»
Со временем интенсивность «приема» внешних команд, вероятно, несколько изменилась. Это произошло, когда хаос первобытных духов (игрушкой которых был homo) условно разделился на «злых» и «добрых».
Позже эти группы слились в два конфликтующих начала и затеяли вечную баталию из-за власти над человеком и других соблазнительных мелочей. Соответственно, каждая сторона интенсивно транслировала homo «хорошие» и «плохие» мысли, поступки и желания.
Ассортимент божеств и духов был достаточно широк, а их влияние на человека безгранично.
Вне зависимости от основного амплуа им всем была присуща склочность, мстительность, похоть, апломб, подозрительность, гневливость, интриганство, авторитаризм и кровожадность.
Это определило традиции поведения послушного им человека, весьма органично узаконив те качества, что homo приобрел за миллионы лет своего «омерзительного» (по выражению Дарвина) дикарства.
Это, конечно, очень грубая схема первоначального развития религии, но в любом случае мышление воспринималось как ниспосланная инструкция, а не как самостоятельный процесс в мозге. Именно такие трансляции руководили поступками святых, пророчествами оракулов, подвигами героев, экстатикой шаманов.
Достаточно посмотреть на этимологию слова «вдохновение», которое имеет более точный латинский аналог «inspiratio», т. е. «духовхождение».
Здесь (попутно) возникает вопрос о «свободе воли» и ее роли в мышлении.
Как мы только что установили, некоторое время homo жил в режиме какофонии взаимоисключающих приказов, получаемых им от богов и духов.
Это создавало логичную, но не вполне рентабельную ситуацию, так как не мог заработать основной (и самый доходный) религиозный механизм: обвинения, покаяния, очищения и примирения с божеством. Жречество маялось в понятной тоске: у него не было возможности обвинить самого человека в совершаемых им пакостях и прегрешениях.
Жертвы богам и духам, конечно, приносились, но это было сущим пустяком по сравнению с тем, что могло бы дать религиям чувство постоянной вины каждого индивидуума.
Хозяева культов, вероятно, понимали, что потенциал «рынка персональной вины» в тысячи раз превосходит доходность любых гекатомб и всесожжений.
Но! Роль самого человека по-прежнему оставалась ничтожной.
За все его неверные действия следовало карать не его самого, а трансляторов преступных инструкций, т. е. духов и богов, а эти персонажи, разумеется, были не наказуемы.
С диктатурой духов надо было кончать.
Прежде всего, для того, чтобы установить персональную ответственность человека и начать нормально зарабатывать на ситуации.
Авраамические культы сообразили это первыми и радикально сократили штат богов.
От всего сонма был оставлен лишь верховный дух, которому перешли полномочия «хороших» сокращенцев и его основной противник, вобравший все качества «плохих».
Между ними был, как-то втиснут человек, для которого оговорили «некоторую независимость от бога в некоторых вопросах». Ее-то и нарекли «свободой воли».
Это была гениальная выдумка.
Именно она впоследствии обеспечила финансовое величие христианства. Человек, наконец, получил на поле духовности статус игрока, а не игрушки. Теперь его можно было постоянно обвинять – а следовательно – и постоянно принимать от него искупительные жертвы.
Впрочем, «свобода воли» не предполагала способности к самостоятельному мышлению. Она лишь позволяла сделать выбор между различными трансляторами.
Превосходной иллюстрацией трансляционизма являются «Илиада» и Ветхий Завет.
Наиболее хладнокровными исследователям «Илиады» давно было подмечено своеобразие ее героев. По мнению Дж. Джейнса – герои гомеровского эпоса «лишены сознания». Разумеется, «это не означает, что они спят или находятся в обмороке, но у них нет никакой внутренней жизни в нашем понимании». «Они не мыслят, не оценивают мир, не принимают решений» (J. James, The Origins of consciusness in the bicameral mind 1976).
Вероятно, мы опять имеем дело с терминологической неопределенностью.
Джейнс называет «сознанием» значительно более сложное явление, традиционно путая банальную сумму рецепторных «докладов» мозгу с мышлением.
Но в одном он, несомненно, прав. Персонажи Гомера начисто лишены какой-либо самостоятельности, все они – от Ахилла до Одиссея марионетки капризных богов, руководящих не только их поступками, но и мыслями.
В Ветхом Завете (кстати, ровеснике «Илиады») центральным действующим лицам свобода оставлена лишь в самых примитивных проявлениях. В принципиальных же вопросах они полностью управляются божеством, которое диктует им их мысли. (Исх.19-6, Второзаконие 7-17, 2-ая Царств 15–34, Исход 4-22, Левит 1–2, Числа 5–6, Иер. 1-17 et cetera.)
Чуть позже эти взаимоотношения божества и человека весьма поэтично сформулирует апостол Павел в «Послании к евреям» Здесь уже через него, как через ретранслятор, верховный дух сообщает: «Вложу законы мои в мысли их и напишу их на сердцах их».
Со множеством вариаций, но подобная картина повторялась во всех религиях.
Можно заглянуть в любую страну, в любую эпоху – и везде все эталоны миропознания, все высокие образчики мыслей и чувств являют собой чистейший трансляционизм «божественного» происхождения.
Примеры Августина, Волхвов, Ноя, Кассандры, Лютера, Кришны, Друидов, Иова, Рамы, Иоанна Богослова, жрецов Дельфийского храма, Моисея, апостолов, Саргуна, Ишвара, Брахмана, Вишну, Рамы, Шивы, Ниргуна, Гильгамеша, Авалокитешвары и пр. доказывают, что все мало-мальски достойное и просветленное в мыслях человека – есть плод некой трансляции, принять которую тот был удостоен в соотвествии со своей избранностью и волей «транслятора».
«Греховные и грязные» мысли и чувства оставались в компетенции демонов, дьявола, чертей, злых духов, бесов, суккубов, или богов с отрицательным амплуа, вроде Аримана, Люцифера, Кали, Апопа, Фурий, Сета, Локи, Ангро-Майнью, Эриний, Гейрреда et cetera.
Каким именно образом свершались трансляции обеих типов и где именно в организме homo располагается «приемник» религиозное знание не уточняет. Исключением является лишь изящная формулировка немецких гуманистов XV века Якоба Шпенглера и Генриха Инститориса в их труде «Malleus maleficarum» (1487 г.)
«Если спрашивается, каким образом дьявол может производить такую иллюзию чувств, не причиняя боли в голове, то ответ легок. Во-первых дьявол не дробит органов и не меняет их сущности, а лишь приводит в движение образы».
Идея трансляционизма жива и по сей день.
Подхваченная у схоластов, но несколько неуклюже развитая в середине ХХ века православным святым Войно-Ясенецким, в XXI веке она красиво трансформировалась в научную концепцию, имеющую множество сторонников.
В 2007 году была опубликована сенсационная книга П. Ван Ломелла «Бесконечное сознание: Научный взгляд на околосмертные состояния». Основной мыслью данного труда является то, что «сознание присутствует во всей вселенной» как радиоволны, а мозг способен их улавливать, «как радиоприемник ловит ту или иную программу».
№ 5
Современная антропология тоже не годится нам в Вергилии, так как давно утратила всякие черты научной дисциплины.
Будучи очень соблазнительным местом обитания различных «идей» о человеке, она за последние 50 лет контаминировалась психологией, философией, метафизикой и откровенной беллетристикой.
Радикальные изменения, «внутренние революции», разумеется, возможны в любой области науки.
Причины таких метаморфоз бывают различны. Чаще всего это происходит под влиянием новооткрывшихся фактов и обстоятельств.
Но возможен и вариант, когда объем накопленного материала становится так велик, что самим фактом изменения своих размеров меняет устоявшиеся смыслы и трактовки.
(Тут возможна осторожная аналогия с эффектом «критической массы», когда определенное количество вещества может находиться в состоянии стабильности, а уже чуть большее – вступает в разрушительную реакцию само с собой, как это неизбежно происходит с 235-U, 239 Pu.)
Но в данном случае роковое влияние на дисциплину оказали не новые открытия и выводы, а именно стороннее влияние.
Отчасти здесь повторилась та же самая ситуации, о которой мы говорили в шестой лекции.
Напомню, что к концу XX века сама наука о мозге оказалась очень существенно загрязнена (контаминирована) психологией и метафизикой.
Начиная с 70-х годов примесь этих практик становилась с каждым годом все больше и влиятельнее.
Со временем именно эта примесь стала существенно искажать реальную картину представлений о работе головного мозга.
Именно она попыталась порвать связь нейрофизиологии с принципами эволюционистики, сравнительной анатомии и общей физиологии. Она же привнесла зыбкость и подменила фантазиями строгую фактологию.
Наука о мозге, впрочем, была в гораздо лучшем положении, чем антропология.
В ее основе находится физиология ЦНС. Это крепкая, боевая, и что очень важно – бескомпромиссная дисциплина. Она презирает домыслы и легко самоочищается, бракуя все то, что не имеет экспериментального фундамента.
Более того – в самой традиции этой науки содержится противоядие от философии и психологии. Как мы помним, его превосходно сформулировали Сеченов, Брока, Павлов и Клод Бернар.
Благодаря двум этим факторам, очистка нейрофизиологии от «паразитов» является, в принципе, возможной.
С антропологией ситуация иная.
Она почти не имеет доказательной базы, ее эмпирическая основа (кроме антропометрии) крайне мала.
Ее основоположники занимались в основном накопительством материала. Иногда – его поверхностной структуризацией.
Они не успели выработать для своей дисциплины правил выживания и безопасности. Посему различным паразитическим практикам оказалось чрезвычайно легко «подмять» под себя антропологию.
Технология «подмятия» не имеет отношения к нашей работе, поэтому очертим ее предельно кратко.
Легко заметить, что философия, (последнее время пребывающая в некоторой праздности), от скуки флиртует с молодыми и неопытными научными дисциплинами и очень легко их «совращает».
Это не удивительно, если принять во внимание ее опыт и богатство методик. Соблазнив и заразив очередную «несчастную дурочку» всеми своими болезнями, она, как правило, бросает ее, напоследок, небрежно, указав путь в никуда.
Занятно, что антропология и направилась именно туда, куда ей указано было философией. На этом пути она стала легкой добычей метафизических многозначительностей и «высоких надломов».
Ознакомление с ней теперь обязательно включает изучение терзаний множества авторов, объединенных незнанием азов физиологии и теории эволюции, но упорно ищущих корни своих недоумений в других, весьма возвышенных факторах.
Колоссальные накопления антропологических материалов XIX и самого начала XX века, конечно, никуда не делись и остаются в нашем полном распоряжении.
(Правда сегодня эполеты высокой науки с них сорваны и они переведены из «высокого измерения» антропологии в этнографию. Отметим, что никакой отчетливой смысловой демаркационной линии меж этими дисциплинами нет и никогда не было. Только терминологическая.)
Но!
Они основательно погрызены огромными стаями «новых антропологов», отчего потеряли свой «товарный вид».
Мы знаем, что любые грызуны, искусав и запачкав, сообщают попорченной фактуре еще и свой аромат. Классическая антропология не стала исключением из этого правила. Она пропахла примитивной мистикой и многозначительностью.
Сегодня это уже не ясность Леви-Брюля, Фрезера, Спенсера, Тейлора, Дюркгейма, Ратцеля и Ранке.
Это даже не «переходный» Малиновский.
Это, увы, – Шелер, Плесснер, Гелен, Эван-Причардс, Беккер, Леви-Стросс et cetera, переформатировавшие антропологию в истероидную, полуфантазийную дисциплину, рождающую только карликовые и декоративные идеи.
На смену легкости и точности Тэйлора, Летурно и Леви-Брюля, на смену отчетливому видению развития человека пришли терзания и фантазии: «Никогда раньше представления о сущности и происхождении человека не были более сомнительными, неопределенными и разнородными, чем в наше время» (Шелер 1929).
Начиная с 30-х годов в антропологии, по признанию К. Кестлина (1967) происходит «распад очевидностей». Ему вторит другой вынашиватель весьма экзотических идей – Эйкен (1922): «Многое, из того, что что прежде считалось очевидным, стало теперь трудной, вряд-ли разрешимой проблемой.»
Как видим – сегодня в антропологии все пропитано «мышиным запахом» самокопания и надуманных драм.
А случилось это по причине исключительно сильной загрязненности антропологии теми веяниями, что декларируют «непостижимость человека» (Плесснер) и независимость его мозга от общеэволюционного процесса.
Отметим, что практически все существенные задачи, стоявшие перед антропологией, как наукой – так и остались не решенными.
№ 6
Впрочем, чаще всего обязанности «приема» инструкций возлагались не на какие-то конкретные органы, а непосредственно на саму «душу».
По поводу ее дислокации, а также формы, объема, цвета и веса у культов, разумеется, нет единого мнения.
Папуасы, кафры и библейские евреи поселяли ее в крови.
Тасманийцы, бушмены и православные философы определили местом ее обитания сердце.
Тот факт, что при ортотопической пересадке этого органа, как правило, никаких изменений личности не происходит, сторонники сердечной версии (кардиоцентризма) никак не комментируют.
Племена Овамбо (зап. Африка), Платон и эскимосы располагали душу в груди и печени, а платоники обнаружили еще одну (добавочную) таящуюся в пояснично-крестцовом отделе.
С.и В. Кирлианы, а также парапсихологи из UCLA (Калифорнийского университета) в 1955–1960 гг. фотографируя различные «ауры» и по месту концентрации их свечения определяя локализацию души – опровергли идеи Платона и эскимосов. По их наблюдениям душа не имеет постоянного места в организме, а располагается вокруг него в виде светящегося контура, заметного только парапсихологам.
По мнению древних лангобардов душа, имеющая вид змеи обитает в кишечнике, а у коряков ее можно наблюдать на макушке, в виде небольшого огонька.
С коряками солидарен А. Гудспид, профессор университета Темпла в Филадельфии, который несколько лет подряд с помощью рентгеновского аппарата пытался запечатлеть душу именно в районе теменной кости черепа. Изыскания Гудспида получили признание и известность благодаря множеству публикаций, прежде всего очень оптимистичной статье «К вопросу о фотографировании души», размещенной в «New York Times» 24 июля 1911 года.
Древние гренландцы воспринимали душу, как обязательную, но легко заменяемую деталь. Они были уверены, что душу больного человека хороший колдун легко может заменить «свежей», исправной душой зайца, тюленя или ребенка.
Русские крестьяне (до начала ХХ века), фиджийцы, готтентоты и цейлонские вейдахи были убеждены, что душа постоянно перемещается по организму, а увидеть ее можно только в тот момент, когда она покидает тело. В этом случае она принимает вид пара или «малого дымца».
Идея «дымца» была поддержана и тщательно разработана голландскими физиками Д. Матле и Д. Заалберг в их труде «Mystere de la mort» (1948). Физики даже создали специальный улавливатель, снабженный большим количеством индикаторов, сообщающих об объеме попавшей в аппарат души. Ради справедливости отметим, что они не были новаторами. Еще в XIX столетии шаманы приморских даяков, привязывая к пальцам рук рыболовные крючки, умели ловить отлетающую душу; а у народности гайда колдуны использовали большую полую кость, в которую закупоривали заблудившиеся души, чтобы при случае продать их бывшим владельцам или тем, кто пожелает приобрести еще одну, запасную. Была ли кость снабжена индикаторами – осталось неизвестным.
Рене Декарт точкой локализации души назначил эпифиз (corpus pineale). «Часть тела, в которой душа, по-моему непосредственно выполняет свои функции – никоим образом не сердце и не весь мозг, а только часть его, расположенная глубже всех; это известная, очень маленькая железа, расположенная посреди его вещества» (Декарт).
Трудно сказать, чем именно вдохновила Декарта малюсенькая шишковидная железа, уютно расположившаяся меж верхними холмиками квадригеминуса, над самым талямусом. Возможно, своей кажущейся «центральностью» расположения – и (на тот момент) неясностью ее функции.
Безупречной логикой в вопросе душеразмещения в организме блещут чукчи, справедливо предполагая, что душа руки – размещается в руке, а душа живота – в пупковой области и т. д. (Вспомним, что у них в почти полной неприкосновенности сохранились анцестральные представления о том, что каждая часть тела имеет свою собственную душу.)
Чукчи не одиноки.
Индейцы лакота и минеконжу убеждены в том, что человек имеет, как минимум четыре души; африканские племена йоруба и бамбара убеждены в наличии трех душ; по мнению древних египтян она разделена на автономные части (Ба, Акба, Ка, и К-аба); а вот у мудрых нивхов количество душ определяется состоятельностью homo.
Зулусы и дагомейцы свершают ритуал «собирания души», которая по их мнению, рассредоточена по организму: «Преемник умершего отрезает с трупа часть его половых органов, разрезает на куски левую руку, рассекает нижнюю губу и вырезает с середины лба кусок кожи. Все это он коптит на огне, а потом зашивает в мешочки разной величины» (Б. Оля). Отметим что собирают только души жрецов; процедура занимает несколько дней и требует постоянного вокального сопровождения и барабанного боя. Если в период копчения ритм барабанов был выдержан правильно, то душе обеспечен практически неограниченный срок хранения.
Касательно цвета и запаха души данных нет, а вот ее вес – долгое время был предметом весьма серьезного обсуждения.
В 1901–1907 гг. в Дорчестере, некто Дуглас МакДугалл (вполне респектабельный гомеопат) взвешивал своих пациентов в момент их смерти (и соответственно, исхода души). Разница меж предсмертным и посмертным весом пациентов равнялась примерно 21 грамму. В 2000 году в Орегоне овцевод Льюис Холландер из чисто научного интереса умертвил на весах несколько овец. В этом случае разница составила от 300 до 780 граммов, причем посмертный вес был больше предсмертного.
В 1998 году Дональд Карпентер предпринял исследование, результатом которого стал труд «Physically weigning the soul». В нем подробно описаны эксперименты с множеством собачьих и мышиных смертей, размещено множество графиков и таблиц, но все выводы по неведомой причине касаются веса души у эльфов. Последнее обстоятельство чуть-чуть обесценило научную ценность работы Карпентера, но разумеется, только для грубых материалистов.
Множественность версий о цвете, форме, количестве и дислокации «сверхъестественного начала» легко объясняется разным уровнем развитости религиозного знания.
Подлинное состояние дел в этом деликатном вопросе остается до сих пор неведомым.
Нам трудно судить, кто именно понимает его лучше. Эскимосы и Платон, или тасманийские колдуны и Бердяев.
Впрочем, это не так важно.
Важно то, что людей в перьях, тогах, цилиндрах, кухлянках, митрах, зипунах и белых халатах – объединяет твердая уверенность в наличии души.
Мы можем наблюдать парадоксальное сходство взглядов.
Оно роднит папуаса, чьи ноздри украшены продетой сквозь них костью казуара и русского философа в лакированных штиблетах с двадцатью пуговками.
Несомненно, это впечатляет.
Но основные аргументы религиозного знания находятся в еще более эффектной плоскости, там, где паранормальное, презрев все законы физики, окончательно прорывается сквозь «тленные оболочки».
№ 7
В истории есть множество фигур, блеснувших демонстрацией своих паранормальных способностей, но наилучшим примером будет персона основателя христианского культа.
Почему?
Дело даже не в том, что на использовании этого бренда были сделаны самые значительные состояния и создана самая масштабная тоталитарная идеология, заставившая миллионы homo на протяжении двадцати веков «засыпать и просыпаться с именем Иисуса Христа».
Для выбора именно этого имени есть более веская причина.
А именно – удобство.
Читать бесплатно другие книги:
