Минус одна минута. Книга третья. Последняя земля Тимошенко Галина

16.10. За три дня до…

…Он очень спешил. Он никак не мог понять, почему не сделал этого раньше. В самом деле, ведь это же так очевидно: он дал людям религию, он дал им веру и надежду – а потом вдруг легко согласился с тем, что эту веру кто-то запретил. И этот кто-то явно не имел на это прав, потому что – у кого такое право вообще может быть?!

А теперь необходимо спешить, иначе все, кто ему верил, сочтут его дешевым трусом или даже обманщиком. Может быть, они уже его таким считают, так что тем более надо спешить. Невыносима была сама мысль, что он, властитель дум, которому верили почти все живущие на Равнине, может выглядеть в их глазах вруном и трусом.

Именно поэтому он очень торопился. Он даже не стал намечать себе маршрут: решил просто заходить по очереди во все дома галилеанцев, какие будут попадаться ему на пути.

И первым таким домом стал тот, где жили забавные и симпатичные казаки – Антон и его суровая супруга Ульяна. Они были одними из первых, кто примкнул к галилеанству, поэтому их-то уж точно нужно вернуть в первую очередь.

Он быстро прошел через обильный сад к хорошо знакомому дому и неуверенно постучал в дверь.

Сейчас даже ждать разрешения войти было невыносимо: каждая минута только укрепляет его бывших сторонников в его предательстве и никчемности…

Как только из-за двери раздалось густое контральто Ульяны Петровны, позволяющее неизвестному пока гостю перешагнуть порог дома, он почти ворвался внутрь и прямо с порога возбужденно заговорил:

– Здравствуйте, Ульяна Петровна! Простите, мы так давно не виделись…

Говоря это, он торопливо шагал по коридору, заглядывая во все двери в поисках обитателей усадьбы. Наконец он добрался до любимого, как ему было известно, места супругов-казаков – до кухни. Именно здесь проходила почти вся их жизнь, посвященная разнообразной переработке того, что приносило им хозяйство. Сейчас они оба возились с персиками, заполонившими все рабочие поверхности. Помнится, раньше он очень любил их персиковое варенье с ломтиками лимона и имбиря.

Увидев неожиданного гостя, Ульяна Петровна, стоявшая у стола с закатанными рукавами и в лихо закрученном на голове пестром платке, распрямилась и устремила на вошедшего грозно-ледяной взгляд. Ее муж, тащивший в угол кухни очередную закатанную банку (насколько можно было судить, как раз с тем самым вареньем), изумился так, что банка чуть не окончила свою жизнь на полу. В последний момент Антон спохватился и все-таки успел ухватить выскальзывающую банку за крышку.

– Добрый день, мои дорогие! Если бы вы только знали, как я рад вас обоих видеть! Мне так стыдно… Мне просто нестерпимо стыдно за то, что я так долго не приходил. Вы, наверное, давно уже думаете обо мне хуже некуда, верно? И я действительно виноват, виноват так, что и сказать нельзя…

Он говорил все это торопливо, мечась ищущим взглядом с гневного лица на растерянное и обратно.

– Мы с вами не должны потерять то, что у нас было! А ведь галилеанство было для нас с вами всем, правда? И сейчас оно – единственное, что может нас спасти…

Он бы говорил и дальше – в надежде, что они услышат его, поверят ему, простят, – но его остановил рокочущий возмущением низкий голос хозяйственной казачки:

– И ты смеешь говорить нам все это? Ты обещал дать нам покой без смертей и крови – и что? Зачем мы полетели в Долину? Ты врал, что наш главный враг – Стас, но на самом деле ты просто хотел заставить его верить, что главный здесь – это ты! Если бы ты не повез нас тогда в Долину, все были бы живы. Мы поверили тебе, а ты нас просто кинул. Теперь мы живем мирно, а ты, небось, снова собираешься уверять нас, что во всем виноват Стас? Испугался, что мы будем думать о тебе плохо? Правильно испугался: мы считаем тебя лицемерной и трусливой сволочью. И не смей больше показываться здесь, слышишь? Вон из нашего дома! Немедленно!

– Улечка, ну что ты? – торопливо забормотал Антон, кидая несчастные взгляды то на свою темпераментную супругу, то на незваного гостя.

– Молчи, Антон! – оборвала его Ульяна. – Ты сам знаешь, то я права. Мы тысячу раз с тобой об этом говорили, так что молчи, я тебя прошу.

…Он чувствовал себя уничтоженным. Внутренне он просто корчился от ужаса, когда представлял себе, каким ничтожеством выглядит в глазах своих прежних преданных сторонников. Он подозревал, что в каждом следующем доме ему предстоит пережить такое же унижение, но выбора у него не было. Он просто не может не обойти всех, чтобы попытаться добиться помилования. Нельзя, чтобы люди считали его тем, кем они считают его сейчас…

16.30. За три дня до…

…Выпроводив Зинина, Стас долго бродил по пустой квартире.

Собственно говоря, ничего нового хитрый историк не сказал. Пьяному ежику понятно, что властителю всегда завидуют и всегда хотят занять его место. Просто раньше, до дурацкой ванны с кровавой жижей, можно было надеяться, что эти всеобщие стремления запрятаны слишком уж глубоко, чтобы их стоило опасаться. Чтобы уберечь себя от различных придурков, достаточно жестко настроить экторов-полицейских на поиск любых, самомалейших несанкционированных сотворений чего бы то ни было. А еще нужно поддерживать в членах Совета готовность строго и неотступно соблюдать закон.

В самом деле, ведь если подумать, то он добивается всего лишь неукоснительного соблюдения закона. Да, конечно, этот закон был введен им самим – но вовсе не на пустом месте. В сложившихся тогда, три года назад обстоятельствах такой закон был единственным, что могло бы уберечь Другую Землю от новых волн дестабилизации.

Конечно, обстоятельства сложились так, а не иначе, только из-за глупости, которую он, Стас, себе позволил. Наделять всех жителей Другой Земли той способностью, которая изначально была дана только ему, было невероятно глупо. Довольно противно знать, что оказался способен на такую тупость. Но у него тоже никто не спрашивал, хочет ли он быть исключительным, может ли он им быть, готов ли он брать на себя власть над теми, кто этой способностью не наделен… Тогда с какого рожна он один считается ответственным за все, что он натворил – по глупости и неуверенности в своем праве повелевать?!

Он сделал неверный шаг, это правда. Теперь он разбирается с последствиями этого неверного шага. И если для этого ему придется в глазах всей Равнины или даже всей Другой Земли быть гадом и мерзавцем – пусть так. Лилия его поняла бы. Она была настоящей приоркой и не могла не уважать тех, кто осмеливается быть сильнее прочих и этими прочими управлять.

Значит, черт с ними со всеми. Если Зинин и Буряк хотят продолжать изображать из себя праведных судей – черт с ними тоже. Делай что должно, и будь что будет. Не самый плохой девиз, между прочим.

И Стас решительно вышел из квартиры.

Войдя в свой институтский кабинет, он запер за собой дверь и выглянул по очереди в каждое из окон.

За окнами было пусто, и никто не обнаруживал своего намерения подсмотреть за тем, что Стас собирался сейчас сделать. На всякий случай он приоткрыл каждое из окон, чтобы можно было расслышать любой шорох снаружи, буде он все-таки случится. Теперь можно было считать, что его тайна более или менее в безопасности.

В последний раз оглянувшись на окна, Стас подошел к стене у камина, присел и повел пальцами по плинтусу справа от каминного жерла. В какой-то момент плинтус под его пальцами вздрогнул, и часть его плавно поехала, оказавшись передней стенкой ящичка, уходящего глубоко в стену.

В ящичке лежала толстая потрепанная тетрадь, всем своим видом наводившая на мысли о древних манускриптах. Снова оглянувшись, Стас с предельной осторожностью извлек тетрадь из ящичка и уселся в кресло, в котором Лилия сидеть не любила – спиной к окну.

Каждый раз, открывая эту тетрадь, Стас не мог избежать воспоминаний о тех страшных днях три года назад – после волны, после смерти Галилея, после смерти Лилии… Это уже стало почти что ритуалом: сначала перебрать в уме все, что началось в момент появления угрожающе-фиолетового самолета Тимофея и закончилось трупами среди руин, – и только потом начать перелистывать ветхие страницы тетради.

Вот и сейчас: Стас уселся в кресло с яростной решимостью сразу найти в рукописи нужное место, но стоило ему провести пальцами по потрескавшейся жесткой кожаной обложке – и перед глазами возникло неподвижное тело Лилии, над которым стоит на коленях такой же неподвижный, но все-таки живой Буряк.

Он постарался как можно быстрее пролистнуть в памяти первый день новой эры – эры его абсолютного приорского одиночества без Лилии, – и перейти к не таким кровоточащим воспоминаниям…

…Когда первый разбор завалов был завершен, а все погибшие похоронены, над разрушенной чашей Долины уже стояло полуденное солнце следующего после волны дня. Стас тогда предпочел уйти в южную, самую безлюдную часть бывшей Долины. Там никто не жил, и туда почему-то даже почти никто никогда не ходил.

Он долго бродил среди огромных деревьев – и вывороченных с корнем, и мужественно устоявших – и пытался снова и снова прокрутить в уме все происшедшее, чтобы в него поверить. Помнится, тогда он еще не думал о том, как будет жить теперь, когда рухнуло все: и их жизнь с Лилией, и его жизнь с прежним собой. Наверное, именно тогда он до самых желудка и селезенки осознал все, что имели в виду и Лилия, и Зинин, и даже Буряк: он должен начать отвечать за тех, кто ему поверил.

Вернулся в поселок он только поздно ночью, когда все уже улеглись спать – впрочем, может быть, не спать, а плакать, но ему это было неважно. Попытался было войти в матушевский дом, но не смог: он еще не настолько уложил у себя в голове мысль, что Лилии больше нет.

Спать, однако, хотелось страшно – до того, что ноги подкашивались, и зрение слабело. Тогда он решил переночевать в самолете: еще когда разбирались завалы, стало ясно, что самолет совсем не пострадал.

Забрался в самолет и понял: там ему тоже не уснуть. Казалось, что каждое кресло пахнет Лилиными волосами – хотя она, конечно же, наверняка не сидела на всех креслах в салоне.

Он растянулся на полу, но сон все равно не шел. Повертевшись полчаса, он пришел в холодное бешенство, вскочил и ринулся в кабину. Поднял самолет вверх и начал круг за кругом облетать всю чашу Долины, которая сейчас сверху больше напоминала не чашу, а круг из неровных камней, выложенный на песчаном пляже. Луна в тот день была почти неестественно яркой, и при ее свете развалины выглядели на удивление романтично.

На десятом витке рассматривать руины ему надоело, и он направил самолет в сторону Равнины. Только через пару минут он понял, что летит во вполне определенную точку: ему вдруг захотелось посмотреть (в последний, наверное, раз) на бывшее жилище Галилея.

По пути он довольно равнодушно отметил про себя, как изменились очертания Вторых гор. Когда же его самолет замер, как всегда, в полуметре над землей, он вышел и обнаружил, что стоит у подножия того, что не так давно было Первыми горами. Теперь это была не сплошная горная гряда, а, скорее, частокол из полуразрушенных каменных пиков разной высоты.

Там, где жил Галилей, как раз высилось два таких пика, а на месте самого жилища зияла огромная пещера почти во всю высоту сохранившейся скалы, напоминавшая гигантское, сильно вытянутое вверх яйцо.

Это было величественное зрелище: овальный проход не более десяти метров в ширину и почти километр в высоту, прорубленный в узкой скале. Видимо, на вершине скалы – там, где когда-то находился телескоп Галилея – образовалась большая дыра, и в пещеру струился яркий лунный свет.

Вопреки ожиданиям, внутри пещеры почти не было каменных обломков и даже пыли. Небольшое каменное возвышение в самом ее центре под серебристым потоком лунного света выглядело, как бесхозный пьедестал сбежавшей статуи.

Стас, вздрагивая от гулкого эха собственных шагов, пересек освещенное пространство и подошел к возвышению, верх которого находился на уровне Стасовой груди.

У него замерло сердце, когда он увидел, что на поверхности возвышения лежит большая тетрадь в обложке из твердой тисненой бычьей кожи, с обтрепанными краями и толстыми от старости страницами. Поверх тетради лежал небольшой кусок пергамента, на котором каллиграфическим почерком было выведено «Propter Stanislai».

Стас будто бы услышал, как во время их первой встречи с Галилеем тот обращался к нему своим хрипловато-скрипучим голосом «Станслав» – именно с ударением на втором слоге, а не так, как произносилось его имя на современной Земле. «Для Станслава».

Было решительно непонятно, как все это могло произойти: горы рухнули, а в пещере уцелело в полной чистоте и неприкосновенности послание Галилея ему, Стасу. Ведь не мог же Галилей знать, что ему предстоит сгореть, и подготовиться к этому, оставив своему горе-потомку некое загадочное наследство!

Или мог? А если мог – тогда зачем он вообще оказался в Долине? Может, он был уверен, что смерть неизбежна?

Стас тогда постарался пресечь поток все возникавших и возникавших вопросов, поскольку поиск ответов на них представлялся явно безнадежным. Конечно же, он захватил тетрадь с собой – но полетел с ней не в институт и не на развалины Долины: он улетел тогда очень далеко, в район того, что посчитал Четвертыми горами, отстоявшими от Третьих километров на сто.

Эти предполагаемые Четвертые горы не так сильно пострадали от дестабилизации, как все остальные, и Стасу удалось найти практически не тронутый разрушением уголок. Там он и провел еще два дня, с трудом расшифровывая старинные письмена Галилея – то латинские, то староитальянские.

В тетради были чертежи каких-то изобретений, разобраться с которыми Стас так и не смог, соображения Галилея по поводу происходившего на Другой Земле на протяжении четырех веков ее существования, описания возможностей, которыми обладал сам Галилей на Другой Земле…

С какого-то момента на страницах начало мелькать его, Стаса, имя. С удивлением Стас обнаружил, что многие из его поступков Галилей предсказал за много лет до того, как Стас оказался на Другой Земле – и даже за много лет до того, как он вообще родился. Правда, Галилей поначалу не называл по имени человека, который все эти поступки совершит, но тема правого инфинита звучала неизменно – просто до поры до времени было непонятно, кто именно будет этим инфинитом обладать.

Поразило Стаса и то, как долго Галилей держался и не осуждал своего беспутного потомка. Раз за разом оказывалось, что Галилей рассчитывал на какие-то решения и поступки Стаса, но Стас действовал совершенно иначе, и Галилей умудрялся находить этому какие-то оправдания.

Последней каплей, как Стас и ожидал, стало его решение наделить одновременно всех живущих на Другой Земле способностью создавать желаемое. После этого Галилей уже перестал оправдывать все деяния своего неразумного потомка.

В конце концов Стас обнаружил на страницах тетради прямое обращение Галилея к нему. Вначале ему показалось, что речь снова идет о каком-то неподвластном гуманитарному уму техническом изобретении. Вскоре обнаружилось, что изобретение было не техническое, а скорее… волшебное, что ли: Галилей пытался создать некий артефакт, который давал бы его обладателю силу управлять чужими мыслями и даже желаниями, и подробно описывал свои действия по его созданию.

Когда Стас это понял, то начал с замиранием сердца листать страницы все быстрее и быстрее, стараясь понять, удалось ли Галилею осуществить свой план. Время от времени он ловил себя на слегка снисходительном отношении к Галилеевым попыткам: ведь теперь он знал, насколько просто создать любую волшебную возможность. Но каждый раз он со стыдом себя одергивал: он-то свою способность получил уже в готовом виде…

Разумеется, Галилею все удалось, и он создал Власть-камень: именно так он назвал сотворенный им артефакт. В тетради имелось подробное описание того, какое влияние Власть-камень оказывает на людей, как им следует пользоваться и какие меры предосторожности следует соблюдать. Сам же Власть-камень (об этом тоже говорилось в рукописи) находился как раз внутри находившегося перед Стасом постамента: старый итальянец не поленился устроить там некое подобие каменного сейфа.

Эта часть записей была сделана на латыни – судя по всему, для дополнительной страховки от постороннего любопытного взгляда. С учетом дотошности Галилея можно было не сомневаться: используя такую страховку, тот наверняка заранее убедился, что ни один человек на Равнине, кроме Стаса, латынью не владеет.

Собственно, на этом записи в тетради и заканчивались – если не считать последних фраз. В этих фразах содержалось печальное напутствие Галилея Стасу. Стас читал его с некоторым смущением: почему-то ему казалось, что он подсматривает в замочную скважину, хотя никаких оснований для этого вроде бы не было. Если с грехом пополам перевести витиеватый старинный текст на современный язык, то там было написано примерно следующее:

«Станслав, ты совершил на Другой Земле много ошибок, и исправить их уже не сможешь. Я почти уверен, что новых ошибок ты не совершишь, но постарайся свести к минимуму последствия ошибок прежних. Иначе я никогда не смогу быть спокоен там, где я буду: мне не хотелось бы навсегда остаться тем, кто поселил в раю чудовище ада».

Стас тогда даже фыркнул от злости: ничего себе метафоры! Помнится, никто милого предка не просил ни о правом инфините, ни вообще о переселении на Другую Землю. Однако на протяжении трех последовавших за этой ночью лет он регулярно вспоминал и перечитывал эти слова, ища в них одобрения своим поступкам.

…С трудом вынырнув из ставших привычными, но оттого не менее мучительных воспоминаний, Стас все же заставил себя поднять тяжелую обложку и найти нужное место в Галилеевой тетради. Ему хотелось еще раз перечитать способ применения Власть-камня: вдруг получится все-таки отыскать в описании этого способа объяснение тому, почему Максу и другим удается Власть-камню не подчиниться.

В инструкции (казалось довольно забавным применять это слово к изысканно-сложным устаревшим фразам Галилея) говорилось: Власть-камню подчинится всякий, кому этот камень будет показан в солнечный день. Описано было и то, как можно избежать власти камня: достаточно подержать его в руках перед тем, как увидеть его при солнечном свете.

Когда Стас впервые узнал о Власть-камне, то отнюдь не сразу решил, что воспользуется им. Сначала он понятия не имел, как Власть-камень мог бы помочь ему в той самой минимизации последствий его собственных ошибок. Ему понадобилось немало времени, чтобы придумать, как уберечь всех живущих на Другой Земле от последствий распространения способности создавать все, что придет в голову. И даже когда он это придумал, далеко не сразу стало понятным, какое место в его плане будет занимать Власть-камень.

Когда вся программа будущих Стасовых действий была подробно разработана, а новые законы четко сформулированы, пришла пора реализации Галилеевых инструкций.

Сперва Стас собрал всех экторов, подаренных ему Тимофеем. Сначала-то он, как и все прочие, воспринимал их как Тимофеевых шпионов, чьей помощью пользоваться нельзя ни при каких обстоятельствах. Однако потом решил: уж использовать-то их в качестве подопытных кроликов для апробации Власть-камня точно будет безопасным. Власть-камень подаренным экторам был благополучно предъявлен при нужных условиях, и те стали послушными марионетками в руках Стаса. Теперь их можно было со спокойной душой использовать в своих интересах.

После этого можно было переходить ко второму, основному этапу скрытой революции на Равнине: помнится, Зинин назвал тогдашние Стасовы действия революцией с кошачьими лапами…

Бывшим Тимофеевым экторам, а ныне экторам-полицейским был отдан приказ собрать перед институтом абсолютно всех жителей Равнины.

Жители были собраны и получили возможность лицезреть Власть-камень во всей его густо-фиолетовой необычной красе. До этого великого дня камень оберегался Стасом так, как будто бы это была пресловутая игла в яйце, от которой зависела жизнь Кащея Бессмертного: никто не должен был иметь возможности к Власть-камню прикоснуться.

Впрочем, оно исключение Стас все-таки сделал: когда накануне общего сбора члены будущего Совета приносили свою клятву, каждый из них держал в руках Власть-камень – разумеется, понятия не имея, что именно и зачем держит. Это избавило их в будущем от роли безмозглых марионеток, но зато обременило самого Стаса постоянной тревогой насчет их лояльности по отношению к нему.

Сейчас Стас снова и снова перечитывал пространную Галилееву инструкцию, пытаясь обнаружить свою ошибку при ее воплощении в жизнь.

Внезапно он сообразил, что сейчас не столько перечитывает слова инструкции, сколько вспоминает перевод, сделанный им при их первом прочтении. Конечно же, велеречивость старого итальянца страшно утомляла Стаса: все-таки ни латынью, ни итальянским (а тем более средневековым итальянским) он не владел свободно, и перевод каждой фразы требовал от него довольно значительных усилий. Поэтому при том, первом переводе он переводил Галилеев текст на русский с дословной точностью, а потом трансформировал этот подстрочник в сжатый и конкретный текст.

Именно этот трансформированный текст и проносился у него в голове каждый раз, когда он перечитывал тетрадь Галилея – а делал он это за последние три года не один десяток раз.

У Стаса внутри все будто бы заледенело. Он метнулся к книжным полкам и забегал по ним взглядом в поисках нужных словарей.

Усевшись уже не в расслабляющее кресло у камина, а за свой внушительный рабочий стол, Стас на несколько секунд закрыл глаза, сосредотачиваясь. Потом начал, сверяясь с найденными словарями, педантично выписывать на чистый лист бумаги дословный перевод нужных фраз из тетради.

Через пять минут он в бессильной ярости шарахнул кулаками по ни в чем не повинной столешнице.

Так и есть. Ну что за идиот?!

В оригинале было: «Власти камня непременно и необратимо подчинится тот, кто устремит свой внимательный взгляд на Власть-камень, освещенный яркими солнечными лучами». Сейчас же Стас готов был поклясться, что все эти годы он привычно читал эту фразу как «Чтобы подчинить кого-то власти камня, нужно показать ему камень при солнечном свете». Ну разумеется, это вовсе не одно и тоже! Что мешало Максу или кому-то другому стоять, зажмурившись от яркого света? Или наклониться, чтобы завязать шнурки, дремать стоя – да любым иным способом уклониться от внимательного созерцания Власть-камня?!

Стас вскочил и возбужденно заходил по кабинету, то и дело натыкаясь на разбредшиеся повсюду непослушные стулья.

И что теперь делать? Как узнать, кто из жителей Равнины ухитрился избежать подчинения Власть-камню? И стоит ли вообще это узнавать? Не будешь же потом с каждым из них встречаться, чтобы повторить процедуру…

Стоп. А зачем, собственно говоря, встречаться с каждым по отдельности? Вполне достаточно будет объявить какой-нибудь всенародный праздник, на котором вполне уместно окажется предъявить священную реликвию нового мира…

Еще когда Власть-камень в первый раз был продемонстрирован населению Равнины, Стас рассказал всем присутствующим историю про пещеру, образовавшуюся на месте Галилеева жилища после волны дестабилизации. Конечно, эта история была существенно подкорректирована: по словам Стаса, на каменном возвышении он нашел сиявший в лучах лунного света камень и написанное рукой Галилея послание. В послании якобы говорилось, что в этом камне записана вся история Другой Земли, а Стасу, как прямому потомку Галилея, вверяется функция сохранения этой истории.

Сочиняя такую легенду, Стас рассудил, что никто из жителей Равнины не способен на деятельный интерес к делам давно минувших дней – а значит, никто и не будет проявлять особого внимания к месту нахождения Власть-камня.

Сейчас это давало ему возможность снова предъявить народу Власть-камень в статусе унаследованной от Галилея реликвии: это только подчеркнет торжественность церемонии.

Остается один вопрос: что делать с членами Совета? Если снова промолчать – есть риск окончательно разрушить хоть сколько-нибудь доверительные отношения с ними. Все-таки рассказать? А если рассказать, то кому: всем – или, скажем, только Буряку с Зининым? Цветану-то точно не стоит во все это посвящать – а Артему? Алене?..

В конце концов он решил для начала рассказать правду только Буряку с Зининым. Этим двоим он все-таки готов был настолько довериться, да и толку от них будет явно намного больше, чем от остальных.

Никакого облегчения Стасу это решение не принесло, зато внутри возникла какая-то прохладная ясность. Почти уже ни о чем больше не думая, он вернул тетрадь в укромный ящичек под плинтусом и быстро, чтобы не передумать, зашагал к двери.

16.30. За три дня до…

…Задача, стоявшая перед ним, была чрезвычайно сложной. Он это прекрасно понимал. Любой шаг по этой территории был опасным: здесь наверняка нет ни одного человека или даже эктора, который не признал бы в нем врага. Следовало обострить все имеющиеся чувства, чтобы никому не попасться на глаза. Впрочем, сейчас он, пока что никем не замеченный, уже стоял под нужным окном.

Но этого мало. Оставалось самое важное: понять, как решить саму задачу. В самом деле, не будет же Стас расхаживать по своему кабинету и рассказывать свою страшную тайну самому себе вслух. Непонятно даже, когда он в этом самом кабинете появится.

Уже в следующий миг он с торжествующим удовлетворением понял: все должно получиться, потому что сегодня судьба к нему благоволит. Стас вошел в кабинет, как будто привлеченный туда именно его мыслями и страстным желанием все понять.

Он сосредоточился на высокой фигуре в окне. Сосредоточился так сильно, что внутри возникла легкая дурнота: сейчас чрезвычайно важно было предугадывать каждое следующее движение Стаса. И когда тот тщательно запер дверь, душа у него возликовала: наверняка за этим последует нечто значимое.

Когда Стас направился к окнам, он быстро присел, распластавшись по стене и не забывая настороженно озираться по сторонам. По счастью, под окнами Стасова кабинета росли густые кусты сирени, которые сейчас довольно надежно его укрывали.

Какое-то время он выжидал, пытаясь почувствовать, когда можно будет распрямиться, чтобы ничего не пропустить. Наконец внутреннее напряжение ослабло, и он понял: пора. Путь свободен.

Ему было прекрасно видно, как Стас шарил рукой рядом с камином, после чего оттуда выдвинулся какой-то ящик.

Дальше все оказалось совсем просто: выражение Стасова лица явственно говорило об исключительной важности того, что он так долго читал. Стас даже что-то записывал на отдельном листе – ну до чего же неосторожно! Можно душу прозакладывать, что исписанный лист этот несчастный гуманитарий уничтожить не догадается…

Он изо всех сил старался не дать себе расслабиться: нельзя пропустить момент, когда Стас дочитает свою древнюю тетрадь и встанет из-за стола.

Он даже не стал расстраиваться из-за того, что сама тетрадка снова была упрятана под плинтус: Стас так наглядно продемонстрировал, как потайной ящик извлекается на свет божий, что никаких трудностей возникнуть никак не должно.

Когда Стас пошел к двери, он, пригибаясь, быстро побежал к углу институтского здания: надо было понять, куда Стас направится. Завернув за следующий угол, по-прежнему скрываемый буйными зарослями парка, он с облегчением увидел: тот вышел из здания и двинулся в сторону городка для переселенцев из Долины.

Теперь путь был свободен, но спешить все-таки следовало. И он, почти уже не скрываясь, помчался обратно, к своему недавнему наблюдательному пункту.

Вот же дурашка… Решетки на окна своей общежитской квартиры на третьем этаже сделал, а про окна кабинета, который на первом этаже, забыл: лезь – не хочу.

Он-то как раз хотел. И даже заранее приготовился: взятых с собой инструментов оказалось вполне достаточно, чтобы вскрыть одно из окон кабинета.

Оказавшись внутри, он тут же аккуратно закрыл окно и внимательно (уж точно внимательнее, чем Стас давеча!) оглядел окрестности. Рабочий день в институте был в самом разгаре, и по парку никто бесцельно не шлялся. Воистину судьба считает его миссию благой!

Как он и предполагал, никаких дополнительных секретных замков на плинтусе не было, и ящик послушно оттуда выдвинулся, открыв его взгляду толстую взлохмаченную тетрадь – когда-то бывшую темно-рыжей, а теперь белесую от времени.

Он перелистал тетрадь и неприятно удивился. Все записи были сделаны на языке, ему незнакомом, и это грозило серьезными осложнениями. Впрочем, об этом можно будет подумать позже.

Напоследок он подошел к столу. Разумеется, лист преспокойно лежит себе, забытый Стасом. И даже слова на нем – вполне русские и понятные. Ладно, их тоже можно прочесть потом: сейчас нужно всего лишь исчезнуть так же незаметно, как он и появился.

Потом он решил, что имеет смысл захватить с собой те словари, которыми Стас пользовался. Огляделся в поисках какой-нибудь подходящей сумки, но ничего не нашел. Тогда ему пришлось стянуть с себя рубашку и сложить в нее две толстенные книги, тетрадь и вложенный в нее листок со Стасова стола.

Он аккуратно скрутил рубашку так, чтобы один из рукавов остался свободным – на манер ручки, – и выбрался в то же окно, через которое недавно попал в кабинет.

18.05. За три дня до…

Герман осторожно постучал в дверь любимого каминного зала Тимофея: в последнее время хозяин очень спешил закончить свою тайную работу и потому очень выматывался. Никогда нельзя было угадать, можно ли его сейчас беспокоить, или он все еще отдыхает после создания какой-нибудь очередной части будущего летательного аппарата.

Однако сейчас была серьезная причина рискнуть и постучать: к Тимофею пришел страшно смущенный дрич Антон, несший явную околесицу. При этом околесица была тревожной, и Герман счел, что хозяину стоит об этом знать.

Некоторое время за дверью было тихо, потом стали слышны тяжелые неуверенные шаги, и дверь распахнулась. За ней стоял растрепанный покачивающийся Тимофей с воспаленными красными глазами. Он раздраженно проскрипел:

– Оглох, что ли? Зову, зову…

Герман предпочел не объясняться и просто глянул на хозяина вопросительно.

– Ну говори уже… – бросил через плечо Тимофей, снова направлявшийся к ближайшему дивану.

– Там к вам Антон пришел. Бормочет какую-то чушь: якобы вы пару часов назад приходили к ним, извинялись за что-то, а его бешеная жена вас из дома выгнала… Я тут посчитал: два часа назад я приносил вам еду, а вы меня обругали и есть не стали. Но он, видите ли, настаивает. Очень уж хочет вас видеть. Что делать будем?

Тимофей удивился так, что даже позабыл отреагировать на скрытую фамильярность эктора, объединившего себя с хозяином в одно крамольное «мы».

– Я к ним приходил?! Он трезвый?

Герман пожал плечами:

– Да вроде трезвый… Выгнать?

Тимофей задумался. Было заметно, что даже это любимое действие сейчас дается ему с большим трудом. Несмотря ни на что он все же додумал свою мысль до конца и отрицательно качнул головой:

– Не надо. Сейчас я приведу себя в порядок и выйду к нему.

Герман едва успел вернуть на место брови, озадаченно поползшие вверх от намерения хозяина привести себя в порядок перед встречей с каким-то суетливым дричем.

– Не твое дело, – слабо огрызнулся Тимофей и захлопнул дверь перед носом эктора.

На всякий случай Герман решил дождаться хозяина перед дверью и проводить его к настырному гостю.

Через две минуты Тимофей появился в коридоре аккуратно причесанный и с подчеркнуто невозмутимым лицом. Герман еще раз усмирил непочтительные брови и двинулся следом, в любую минуту готовый подхватить хозяина под локоть. После закончившегося всего пять-шесть часов назад очередного этапа крамольной созидательной деятельности Тимофей решительно не мог быть в полном порядке: обычно после такой работы он восстанавливался не меньше десяти часов. В последнее время десять часов и вовсе превратились в двенадцать: видимо, Макс разозлил Стаса основательно…

Завидев появившегося в вестибюле Тимофея, Антон вскочил с гостевого диванчика и торопливо пошел ему навстречу.

– Тимофей, дорогой, я даже не знаю, как прощения просить! Ну не сердись ты на нее, ради Бога! Ты же знаешь, она у меня просто жуть какая темпераментная…

Говоря это, он искательно заглядывал Тимофею в глаза, поглаживал его руки, краснел, потел и заикался.

Герман исподтишка гордился хозяином: тот вел себя с невероятным достоинством – даром что тоже ничего не понимал.