Чейзер Мелан Вероника
«Делвик. 1 км».
Решение пришло мгновенно: она свернет, и он не заметит, пролетит мимо. А пока сориентируется, это даст ей пару лишних минут.
В поворот она влетела на полной скорости; завизжали шины, заскрипел корпус, бок едва не проскреб по бетонному ограждению. На какой-то момент показалось, что Мираж не удержится – соскользнет, пробьет ограждение, слетит вниз и покатится вокруг своей оси, сминаясь, как алюминиевая банка.
Обошлось. Он не подвел и в этот раз, чудом удержавшись на шоссе. Лайза, проморгавшись (как же жжет глаза!), чуть расслабила вконец потерявшие чувствительность пальцы и посмотрела в зеркало заднего вида. Пусто. Пока пусто.
Но не прошло и полминуты, как из динамика раздался визг шин идущей позади машины.
Черт! Черт-черт-черт! Она же забыла выключить внутренний телефон, и теперь этот мужлан выполнил тот же трюк – на полном ходу свернул на Делвик. А-а-а-а!!!
Когда педаль ушла в пол до предела, мотор Миража взревел, как ошпаренный кипятком тигр. Под капотом жестко и неприятно забряцало, корпус затрясло, как в ознобе.
Лайза сжала зубы.
В таком режиме машина долго не протянет. Это конец. Конец им обоим.
Вспышки боли, плавающие по телу от макушки и до самых пяток, становились все сильнее. Скручивало сердце, желудок, низ живота, огненным столбом горел позвоночник. В какой-то момент перестала поворачиваться шея, из носа потекла кровь. Теперь блузка от Мано побурела спереди и сзади.
Лайза перестала сдерживать рыдания.
Почему? Почему все должно было закончиться таким образом? Один-единственный утренний визит, принятая в руки папка, а после удар по голове и висящий на хвосте монстр. Неужели она оступилась настолько? Настолько, чтобы закончить свою жизнь в смятом, как вареное яйцо, лежащем на обочине Мираже, истекающей от внутренних кровотечений, раздавленной еще до того, как умереть окончательно? Почему последним, что она запомнит, будет темная лента трассы, летящая навстречу, и холодное дыхание незнакомца в спину?
Сколько ей осталось – последние пару минут? Меньше?
Словно в ответ на ее мысли, динамик выдохнул:
– Если ты не снизишь скорость в следующие тридцать секунд, последствия будут необратимые.
«Они уже необратимые, разве ты не видишь? – захотелось выкрикнуть ей. – Неужели ты думаешь, что это все можно залечить?!»
Но слова не вырвались наружу, так и застряли в опухшем, першащем и едва пропускающем воздух горле.
Какой смысл отвечать, спорить, что-то доказывать… Поздно.
– Срочно снизь скорость.
Лайза молчала; глаза теряли зрение.
– Останови машину, и я оставлю тебя в живых.
Ух ты… пошли сделки. Что, не удалось тебе меня догнать, сволочь? Не удалось поставить на колени, так теперь предлагаешь мировую? Маскируешь собственный проигрыш?
Несмотря на беснующиеся мысли, она чувствовала, что время на исходе. Тело вскоре откажет полностью: нервная система погасит импульсы, клетки онемеют в бесчувствии. Конец… какие там тридцать секунд, конец наступает уже сейчас…
– Останови машину, еще есть шанс! Но через пятнадцать секунд он пропадет!
Пропадет? Ей было все равно, ее жизнь расстелилась, раскаталась на многие километры позади, капля за каплей лежала на бетонном шоссе. Какая теперь разница? Ты свое дело сделал, охотник. Наслаждайся.
Единственное, чего Лайзе не хотелось, так это того, чтобы Мираж в последний момент слетел в кювет. Он этого не заслужил, пусть останется жить относительно целой легендарной машиной, сумевшей все это время держать Чейзера на расстоянии. Пусть продолжит существование не мятой грудой мусора, а тем старым добрым Миражом. Самым любимым автомобилем в мире.
Задыхаясь, едва живая, она все же сбросила скорость.
Не потому, что так приказали из динамика, а чтобы в последний момент отдохнуть. Пусть полминутки, пусть хоть несколько секунд – открыть окно, если получится, и вдохнуть глоток прохладного ночного воздуха. Спокойно посидеть – без гонки, уже без страха, – закрыть глаза и мысленно попрощаться с теми, с кем не смогла попрощаться иначе.
Съехав на обочину, автомобиль обреченно чихнул и заглох; из-под капота, как из жерла проснувшегося вулкана, повалил пар. Лайза погладила руль, медленно и тяжело вдохнула, сдвинула в сторону приросшие к педалям ноги и погасила фары.
Темнота, тишина, жар собственного тела.
В зеркало смотреть не хотелось – там она увидит окровавленное, ставшее уродливым лицо, отекшее и забрызганное. Язык распух, горло наоборот сузилось, по телу продолжали бродить рвущие на части боли.
Она напряглась, похрипела, подняла руку и надавила на кнопку, чтобы открыть окно; в салон, вытесняя скопившийся спертый воздух, тут же влетел прохладный ветерок. А вместе с ним запах земли, пропитанной влагой, диких цветов, росы; донесся одинокий стрекот сверчка.
Впереди темнел горизонт.
Теперь, когда фары погасли, не стало ни дороги, ни поля рядом, ни гор вдалеке – лишь черное покрывало ночи и россыпь звезд над головой; тучи растянуло.
Тело не работало, не отзывалось на попытки управлять им.
Лайза хотела было повернуть голову, но не смогла, и ей не осталось ничего другого, как скосить в сторону глаза. Где-то там, в темноте, колышутся листья и кивают над землей спящие цветочные бутоны. Где-то там – километры пустынной земли, междугороднего незаселенного пространства, которое встретит новое утро тишиной и свежестью.
В этот момент почему-то не думалось ни о работе, ни о Гарри, ни даже о преследователе. Вместо тысячи чувств, раздиравших ранее, осталось лишь одно – сожаление. Сожаление о том, что она так и не успела сделать. Кем не успела стать.
Как могла бы повернуться жизнь, не возьми она те бумаги? В какую сторону потекли бы дни, какие чудесные события встретила бы она на пути? Теперь не узнать. Судьба может обернуться тысячей возможностей, а может прерваться на одном из узелков, и тогда все вероятности кем-то стать отпадут сами собой… Можно быть дизайнером, моделью, продавцом, фотографом, чьим-то другом, возлюбленным, а пять минут спустя – тенью, воспоминанием. Вот как работает жизнь. И тогда, в эту последнюю минуту перед чертой, остается лишь жалеть, что где-то ты недодышал, недонаслаждался, недоделал и недосказал… Не обнял там, где мог, по глупости на кого-то обиделся, попросту не успел сделать чего-то важного.
Лайза смотрела в раскинувшееся над головой небо и плакала.
Ни звонка, ни полслова… Ни телефона, ни возможности поднять руку. Глупо и бесполезно. Вся жизнь вышла такой. Эта ночь проявила картину и позволила увидеть ее в целом. О чем же под самый конец стоит вспомнить, что теперь важно? И будет ли там, куда она попадет, лучше?
Неожиданно слух уловил незнакомый звук – шорох шин. Автомобиль преследователя приближался быстро и почти бесшумно, удивительно тихо. Свет неоновых фар прорисовал в салоне Миража острые тени.
Лайза на мгновенье прикрыла глаза.
Что ж, вот и ты, Чейзер… Вот и ты. Монстр, чье лицо она хотела бы видеть в последнюю очередь.
Подъехавший автомобиль остановился слева от Миража; быстро и жестко хлопнула водительская дверца.
Она сидела с закрытыми глазами и тогда, когда звук шагов сначала приблизился, а потом затих, и тогда, когда дверца Миража распахнулась, и вокруг наступила тишина, прерываемая лишь тихим шорохом травы, колышущейся на ветру, и даже тогда, когда кто-то протиснулся мимо нее и нажал на кнопку, чтобы разблокировать капот.
Она открыла глаза лишь после того, как прошуршавшая у самого носа куртка исчезла, оставив после себя едва уловимый запах кожи и тонкого шлейфа от парфюма ее обладателя.
Он стоял и смотрел на нее: мужчина ростом под два метра, с темными, зачесанными назад волосами, одетый во все черное – куртку, джинсы. Суровый исполин, гигант, машина для убийств. Квадратная челюсть, жесткая линия губ, темные брови, равнодушные глаза.
Вот, значит, кто преследовал ее…
Робот без сердца, тренированный охотник, лучший из лучших, наученный лишь одному – нести смерть.
Наверное, нужно было испугаться, затрепыхаться, забиться в истерике, но страха не было, потому что не было сил. Их не осталось ни на что: ни на панику, ни на облегчение, ни даже на обиду.
Лайза на секунду скосила глаза и взглянула на стоящий за его спиной автомобиль. Не автомобиль даже – космический корабль с гладкой полированной поверхностью, формами напоминающий хищника. Что ж, транспортное средство под стать хозяину. Без шансов на отрыв. Спасибо, Мираж, что ты старался.
– Бумаги.
Одно-единственное слово прозвучало равнодушным приказом.
Лайза вернула взгляд на мужское лицо.
– Их нет.
В горле першило.
– Где они?
– Не знаю, – она бы пожала плечами, если бы могла, а так сидела, как инвалид, взирающий на медбрата-маньяка, пришедшего делать эвтаназию. – Меня ударили сзади перед погоней, сумку забрали. Обыскивай машину, если хочешь, их все равно нет…
Хотелось отвернуться. Хотелось, чтобы он ушел – этот равнодушный тип – и оставил ее одну. Поплакать бы тихо, подышать не под холодным взглядом, а в одиночку, подумать о чем-то своем. Ведь времени осталось так мало.
Когда гость шагнул в сторону и открыл капот Миража, нахлынуло секундное облегчение: пусть посмотрит и убирается на все четыре стороны, садится в свой звездолет и летит к черту на кулички, преследует новую жертву, пьет пиво или же храпит в берлоге, обвешанной черепами. Лишь бы не стоял здесь, а отдал последние драгоценные минуты в ее собственное распоряжение.
Незнакомец недолго разглядывал движок. Быстро просканировал его взглядом, качнул головой, будто говоря, ну, надо же, до чего дошли некоторые девки на своих драндулетах, затем резким движением захлопнул крышку.
Лайза поморщилась – хлопок отдался болью в голове.
Через несколько секунд мужчина вернулся и снова застыл перед распахнутой дверью, задумчиво взирая на жертву. О чем он думал? Обыскивать салон или нет? Может, хотел задать новые вопросы, все же выпытать правду?
– Нет их здесь. Нет, слышишь? Уходи, я хочу побыть в одиночестве.
Охотник не шелохнулся; в его голове шел анализ; Лайза определила это по глазам и с ненавистью прохрипела:
– Убирайся. Я хочу побыть одна. Ведь у меня есть право… – непослушный язык заплетался; каждый звук превратился в пытку, – …на последнее желание.
Слова, очевидно, не достигли цели, потому что мужчина, постояв еще какое-то время, вдруг принялся стягивать с себя широкий пояс.
Сначала она подумала, он потянулся за пистолетом – добьет ее. Затем, когда увидела, что кобура осталась висеть сзади, испугалась: что еще нужно этому маньяку? А когда увидела в его руках шприц, наполняемый из блеснувшей в свете фар ампулы, запаниковала:
– Что ты делаешь?! Не подходи ко мне!
Поздно. Всего один шаг вперед, заломившие шею мужские руки и тонкая игла, вошедшая прямо в вену на всю длину.
Лайза закричала. Нет, она думала, что закричала, хотела сделать это, но из горла вырвалось лишь сипение, сопровождаемое хрипом; конечности конвульсивно задергались.
– Что?.. Зачем?!.. Зачем…
А после началась настоящая пытка, потому что жидкость в теле вскипела. Что-то впрыснутое в кровь заставило ее наполниться лавой, жидким огнем, ядовитой смесью, сжигающей изнутри. И если раньше казалось, что нельзя глубже и полнее осознать значение слова «больно», то теперь стало ясно: это было лишь начало. В голове раскрутился клубок из агонии и спазмов, грудь рвалась от кашля, казалось, стенки горла треснут, порвутся от нагрузки.
Она хотела закричать: «Сволочь, за что ты делаешь это со мной?! Оставь же, наконец, в покое! Ты, мерзкий ублюдок!..», но не смогла выдавить и звука. Как не смогла заколотить его по спине, когда ее вытащили из машины, взвалили на плечо и понесли к черному автомобилю.
Мягкость кожаного сиденья Лайза уже не почувствовала, потому что к тому моменту, когда ее осторожно усадили внутрь салона, она потеряла сознание.
Глава 2
Глядя на темное полотно шоссе, Мак Аллертон старался не думать.
Слишком много нелогичных действий и противоречивых эмоций. Внешне он был безмятежен, ничто не выдало бы напряженную работу мозга: ни спокойно лежащие на руле руки, ни застывшее в равнодушной маске лицо. Все шло как обычно: цель, преследование, поимка. Да, бумаг не оказалось, так бывает, придется продолжить расследование, раскрутить цепочку и отыскать тех, к кому они уплыли. Стандартный режим работы. Стандартный, если бы не одно но.
Пассажирка рядом.
Ее дыхание – неглубокое и поверхностное – то прерывалось, то появлялось вновь, и тогда он незаметно расслаблялся. Состав, что он ввел ей в кровь, должен затормозить разрушительные процессы, не позволить им прогрессировать. Если она переживет следующие полчаса, то, возможно, переживет и следующие сутки, а если так, то выживет. Шанс маленький, но он есть.
Черная машина скользила тенью над дорогой.
Едва уловимый шорох шин, никакой тряски в салоне. И не подумаешь, что скорость так высока. Интересно, каково было ей в той развалюхе, на вид не способной обогнать и строительный каток, должно быть Мираж кидало из стороны в сторону, как воздушный шарик в ураган, но эта кроха, сидящая на соседнем сиденье, держалась очень даже достойно.
Восьмилитровый турбовый движок, кто бы мог подумать…
Зачем на обычную машину ставить реактивный ускоритель? Да, мисс Дайкин оказалась шкатулкой с секретом. Упертая, как чертова гора, дерзкая, как портовая шлюха, способная водить, как чемпион гонки болидов с многолетним стажем, и… невиновная, как сутки назад наделенный крыльями ангел.
Черт бы подрал эту непроверенную информацию.
Нет, бумаги у нее были, а это значит, что Комиссия и глазом не моргнула бы, приведи он смертный приговор в исполнение. Она держала их в руках и, следовательно, была прямо или косвенно причастна к краже или передаче их третьим лицам. Вот только третьим лицом оказалась она сама – случайным свидетелем, прохожим, по ошибке пересекшим не ту тропинку, роковым совпадением, соприкоснувшимся с преступниками.
Добить ее? К тому моменту, когда он нашел ее в стоящем на обочине Мираже, можно было не предпринимать дополнительных действий. Пять минут – и труп. Ни лишней пули, ни шевеления пальцем. Просто уехать и забыть (что он, собственно, и сделал бы)… вот только сделал не так, как предполагал.
Глядя на ночную дорогу, Мак так и не смог решить, что заставило его забрать мисс Дайкин. Быть может, та решимость, с которой она противостояла погоне? Или же своевременное осознание ее непричастности? А может, собственная дурость? Скорее всего, все вместе.
Странная ночь.
В любом случае приоритет номер один – как можно скорее доставить ее в лабораторию для проведения необходимых дополнительных процедур, а разбираться с мотивацией, приведшей к подобному результату, он сможет позже.
В какой-то момент девушка на сиденье вновь притихла – ни шороха, ни вздоха; Чейзер бросил на нее короткий внимательный взгляд и прибавил скорость.
Свет под потолком резал глаза и выедал остатки самоконтроля.
Лучше бы она держала их закрытыми до самого конца, любого беспощадного конца, нежели получила шанс когда-либо созерцать эту страшную комнату.
Колбы, медикаменты, порошки… Висящий на стене серебристый экран, сенсорная панель, путаными кольцами свисающие к полу шнуры-присоски. Шприцы, иглы, приборы непонятного назначения и она, лежащая на широком операционном столе. В лаборатории маньяка.
Страх перед смертью страшнее самой смерти; в этот момент Лайза осознала это как никогда ясно. Лучше бы умереть там, на сиденье Миража, пусть даже в кювете или же с перерезанным горлом, нежели очнуться здесь живой без возможности двинуть пальцем.
Тело не отзывалось.
Глаза видели лишь то, что позволял увидеть угол со скошенной на бок шеей. Она не чувствовала рук, ноги не шевелились. Хотелось заплакать, но сил не хватало даже на слезы. Онемевшая, беспомощная, искалеченная. Небо, не дай ей напоследок подвергнуться пыткам, сжалься, пожалуйста, сжалься…
Совсем некстати в памяти всплыл телевизионный репортаж, услышанный месяц назад; помнится, она тогда завтракала после душа, листала журнал мод и краем глаза поглядывала в телевизор. Диктор рассказывала про странное убийство: жертвой оказался парень, найденный за рулем собственной машины, припаркованной на обочине одной из пустынных улиц Нордейла. Множественные повреждения: разрывы тканей, внутренние кровотечения, отек легких.
– Его тело будто убило себя изнутри, – комментировал на фоне клиники седовласый доктор в белом халате, – повело себя так, как если бы решило взбунтоваться и выдать наличие сразу нескольких сложных заболеваний, приведших к летальному исходу. Никаких внешних насильственных признаков; даже не знаю, что на это сказать…
Опытный доктор определенно находился в замешательстве.
Тогда, потягивая кофе, Лайза потратила почти минуту, размышляя, как подобное могло произойти. Почему чье-то тело вдруг ни с того, ни с сего отказало? Мистика и только.
Теперь же она знала как. Как знала и то, чье лицо тот бедолага запечатлел в своей памяти последним.
Ужас. Теперь ей предстоит сплошной ужас. Наверное, она будет молить о смерти…
Создатель, кто бы знал, что можно опуститься до такого, дойти до последней черты? Почему не кто-то другой, почему она?
Когда раздался звук открываемой двери, Лайза начала обратный отсчет оставшихся секунд жизни. Наверное, охотник не поверил ей насчет бумаг. Решил применить какие-нибудь психотропные средства или же пытать. Все эти скальпели, щипцы, бинты… Только не это. Пожалуйста, лучше уж сразу яду, но только не это… Боже, не допусти!
Когда на лицо упала тень, Лайза всхлипнула и зажмурилась.
«Пришла в себя, хорошо», – читалось на ненавистном лице, когда мужской палец приподнял веко, чтобы через секунду в зрачок ударил свет тонкого медицинского фонарика. В этот момент Лайзе меньше всего хотелось видеть, и слепящий свет помог ей в этом. Ненадолго. После осмотра глаз, прощупывания головы и шеи и измерения пульса похититель – теперь его полноправно можно было называть этим словом – на секунду отошел от стола, чтобы достать с полки одну из стеклянных бутылок, запечатанных гибкой резиновой пробкой.
Чувствуя себя тяжелой и неповоротливой, Лайза, с безысходностью приготовленного для растопки полена, смотрела на перекатывание крепких рельефных спинных мышц, обтянутых черной футболкой. Этот монстр не просто силен. Он дьявольски силен.
Мысль не принесла ни удовлетворения, ни облегчения.
Не обращая на пациентку внимания, мужчина сорвал с ваты бумажную упаковку и отложил в сторону.
Что готовит этот дьявол? Что он собирается делать?
Ни коротко стриженный затылок, ни мощная шея не давали ответа. Жесткий профиль пугал. Лайзе некстати подумалось, что такой тип должен, просто обязан был играть плохого парня в каком-нибудь боевике: идеальный вид, пугающая аура силы и властности и исходящая от крепкого тела опасность. Зрители замирали бы в экстазе, с грохочущим сердцем наблюдая за каждым движением, верили бы каждому жесту…
Вот только это не фильм. Это жизнь, ее жизнь, превратившаяся в кошмар. От страха хотелось скулить.
Тем временем незнакомец, закончив с приготовлениями, повернулся к операционному столу и с деловитым хладнокровием принялся привязывать конечности к столу.
Ее конечности.
Лайза забилась в судорогах и захрипела.
Мучитель бросил на нее короткий равнодушный взгляд и продолжил свое занятие.
Ей не были видны крюки, вделанные в стол, но были видны концы веревок в его руках, которые последовательно затягивались на лодыжках, коленях… чуть выше колен, вокруг талии, на запястьях и, наконец, на локтях.
Только не это! Зачем привязывать человека к столу?! Во имя Создателя – ЗАЧЕМ?!
Мочевой пузырь едва сдерживал влагу, Лайзе казалось, она сейчас обмочится. Обмочится перед смертью. Как постыдно…
Закончив вязать узлы, Чейзер все с тем же равнодушным выражением лица повернулся к столу у стены, оторвал кусок ваты, смочил ее спиртом и тщательно протер сгиб собственной руки. Затем достал из упаковки пустой шприц и неторопливо и аккуратно ввел иглу себе в вену.
Думала, не могло быть хуже? Могло. Теперь Лайзу мутило.
Чем больше густой темно-красной жидкости набиралось в шприц, тем нестерпимее становились желудочные спазмы.
Эта ночь не могла стать хуже, просто не могла. Хуже просто некуда…
Едва справляясь с позывами тошноты, Лайза, с оцепеневшим от паники сознанием наблюдала за тем, как игла наконец выскользнула из-под кожи, как к проколу прижалась ватка, как незнакомец, держа шприц в руке, повернулся и посмотрел на нее.
Что хотел сказать его взгляд: «сейчас будет хуже?» Или «терпи, будет больно»? Снова больно? Зачем больно, для чего? Почему все время больно?
В какой-то момент Лайза устала. Устала бороться и постоянно проигрывать, чувствовать предельное напряжение нервов, слушать грохот отбойного молотка – собственного сердца.
Когда тот, кто испортил этот вечер (а заодно и всю жизнь), шагнул к столу, ей стало почти все равно. Умирать, так умирать. Лишь бы скорее. Вот уж не думала, что доживет до этой мысли… Пусть смерть будет благородной и заберет сразу, пусть не держит на грани, пусть просто вынет душу и заберет с собой, оставив тело – любимое тело, способное служить еще долгие годы (но карты выпали иначе…) – этому миру.
Теплота чужих рук не успокаивала, прикосновения не отзывались эмоциями, лишь равнодушными сигналами в мозг: «он держит шею… он поворачивает шею… шприц совсем рядом…»
Неприятное ощущение от введения иглы оказалось ничем по сравнению с той болью, которая начала медленно расплываться по телу, стоило чужой крови попасть внутрь. Лава, поганая жидкая лава, чужая субстанция мутанта… вирус-убийца… зачем же так изощренно…
Рыча в агонии, Лайза не чувствовала ни впившихся в запястья веревок, ни собственных метаний, ни оставляющих синяки на коже крюков, ни мужских рук, держащих ее за голову.
В его зеленовато-коричневых глазах застыло предельное напряжение; по виску стекала капелька пота.
Он держал ее, пока хрипы не стихли.
Подергивание конечностей продолжалось еще около минуты, затем тело обмякло, выключилось, теперь шла внутренняя работа.
Да, жестко. Да, больно.
Если бы Мак не привязал руки и ноги к столу, Лайза могла бы повредить себе: в момент ввода антидота – коим являлась его собственная кровь – человек утрачивал контроль над совершаемыми действиями. По крайней мере, так помнилось из полученных от Комиссии знаний, не из практики. Потому что практики до этого момента не было; еще ни разу Чейзер не останавливал разрушительный процесс, спровоцированный собственным влиянием, для этого в прошлом не было ни желания, ни необходимости.
Что ж, все когда-то приходит впервые.
Глядя на бледное лицо и искусанные губы, Мак чувствовал дискомфорт в голове и непривычную тяжесть в груди. Она не умрет. Не должна. В следующие несколько часов он будет находиться рядом и беспрерывно наблюдать течение восстановительного процесса. Если понадобится, повторит ввод антител.
Тлела надежда, что до этого не дойдет.
Дыши, попавшаяся под руку девчонка, дыши.
Спустя полчаса он перенес ее вниз, в спальню. Убедился, что регенерация тканей началась, и только тогда набрал номер друга.
– Рен, не отвлекаю?
На том конце ответили бодро – не спали.
– Ты мог бы для меня кое-что сделать? Забери с трассы Нордейл – Делвик, четырнадцатый километр, машину, темно-синий Мираж. Да, подгони ее к моему гаражу. Спасибо, друг, я у тебя в долгу.
Нажав отбой, Мак положил телефон в карман, подошел к постели, прощупал на горячей шее пульс, после чего опустился в мягкое кресло напротив, настроившись проснуться от малейшего движения.
А сейчас сон. Несколько минут драгоценного отдыха.
Все тонуло во мраке. Мысли, чувства, желания.
Последних, наверное, и вовсе не было. Лишь ощущение, что трудно дышать, лежать, жить. Мучило нервное подрагивание стоп и пальцев рук, ломило суставы, сводила с ума резь в груди, изредка перемещающаяся в кишечник.
На лбу лежала чья-то ладонь – теплая и твердая.
Наверное, казалось.
Она удерживала на месте, когда хотелось поднять голову и разлепить склеившиеся веки, напоминающие тяжелые, покрытые бетонной пылью портьеры.
Каждый вдох сопровождался жжением: чудилось, что легкие вдыхают пламя, а после выдыхают его же наружу. Ленивой сонной мухой вился страх, что вокруг что-нибудь загорится, ведь она изрыгает из себя огонь, настоящую лаву, но треска не слышалось. Наверное, она в потоке лавы, на дне жерла вулкана. Поэтому ничего не загорается… нечему гореть, все сгорело…
Мрак уносил сознание, но не скрадывал боль, оставляя ее где-то рядом; мыслей нет, а страдание есть – физическое воплощение ада.
Иногда хотелось пить, и тогда гортань формировала комковатые звуки. Каждый раз вместе со стонами на язык стекали холодные капельки, приносящие временное облегчение, и Лайзе мерещилось, что теперь она лежит не в жерле вулкана, а в пещере, где с потолка, с длинных кривых сталактитов, стекает конденсат.
Минуты превратились в резиновое желе, мир – в набор плавающих вокруг слоев.
Где она? Зачем она? Почему так плохо?
Грела лежащая на лбу ладонь – тяжелая, как могильная плита.
Напоить. Проверить пульс, приподнять веки, убедиться, что красная сетка из лопнувших сосудов исчезает, сесть обратно в кресло, чтобы через час вновь повторить все процедуры. Жизнь превратилась в колесо, где белка однообразно перебирает цепкими лапками бесконечные, замкнутые в круг жердочки.
Аллертон не жаловался.
Медленно и нудно двигалась часовая стрелка висящих на стене часов.
– Сколько я проспала?
С момента пробуждения и до прихода в комнату хозяина дома Лайза успела не только вспомнить все, что произошло накануне, но и осознать несколько вещей: она все еще обездвижена (любая попытка пошевелить чем-либо вызывала крайне неприятное ощущение), она все еще находится в гостях у монстра, и она в чужой майке. Его майке. Что означает – ее переодевали.
Этот гад снимал с меня блузку… А бюстгальтер? Посмел ли он тронуть бюстгальтер?
Тело плохо передавало ощущения, понять, на месте ли эта деталь нижнего белья, не представлялось возможным. Мысль противно скребла чувство собственного достоинства кошачьей лапой.
– Почти сутки.
Войдя в комнату, похититель внес с собой запах еды, поставив на стол небольшой поднос с тарелкой супа, хлебом и ложкой. Тошнотворный и одновременно восхитительный запах. Желудок принялся бунтовать, в то время как рот наполнился слюной.
Лайза поморщилась от дискомфорта в животе.
Значит, все случилось не накануне, а сутки назад. И она все еще жива. Жива после той страшной процедуры в комнате маньяка, где успела проститься с жизнью. Воспоминания пугали даже теперь, пришлось срочно заткнуть их в дальний угол, тот, что потемнее, иначе ужасающе быстро возрождалась паника.
– Зачем… ты меня привязывал?
– Чтобы ввести антидот.
– Это твоя кровь?
– Да.
Она боялась задавать вопросы. Боялась смотреть на него и думать о том, что произойдет дальше. А что если извращенная пытка продолжается? Или ее оставили жить не потому, что осознали непричастность к криминальным действиям, а для каких-то иных целей? Неизвестных, страшных целей.
Сидящий в кресле мужчина не выказывал признаков раздражения ни от того, что она случайно перешла на ты, ни от наличия вопросов. Как не выказывал и радости. Он держал переплетенные пальцы у подбородка и смотрел на нее, как смотрят на подозреваемого в камере для допросов. Ровно, тяжело, молча.
Хотелось одного: уйти.
Каким-нибудь образом покинуть эту квартиру или дом и навсегда забыть лицо с зеленовато-коричневыми глазами. Вычистить его из мозга, вытравить, выскрести, закопать и насадить сверху цветочков, чтобы он не преследовал ни во сне, ни наяву. Чтобы весь тот чертов вечер с гонкой и последующим операционным столом канул в небытие.
– А моя машина?
– Она у меня в гараже.
«Я могу ее забрать?» – хотела спросить Лайза, но не спросила. Вопрос означал бы, что она желает уйти, а никто пока не сказал, что отпускает ее. Преследователь вообще не был щедр на слова, его лицо и взгляд не выдавали эмоций.
Незнание того, что происходит, щекотало позвоночник ледяными пальцами. Зачем она здесь? Почему жива? Надолго ли? Лайза чувствовала, что сдает, проигрывает борьбу с собственными нервами. Если не начать этот разговор сейчас, то уже никогда…
– Я невиновна, – прошептала она тихо; выдавая волнение, начал предательски дрожать подбородок. Только не слезы, только не выдавать слабости. – Невиновна, слышишь?
– Я знаю.
Все тот же немигающий взгляд под темными бровями и исходящая паром тарелка супа на столе. Впуская глоток свежего воздуха, пошатнулась у окна бордовая штора.
– Поэтому ты жива.
Лайза с облегчением выдохнула сдерживаемый в легких несколько бесконечно долгих секунд воздух.
Слава Создателю… Слава Создателю… Слава Создателю…
Первый ответ положительный, нужно идти дальше.
– Я… – слова давались тяжело, несмотря на положительное течение разговора: вдруг через час этот мужик вновь примет охладитель для души, и оттепель закончится? – Я хочу уйти.
Похититель откинулся в кресле и сложил ладони на поясе.
«Предплечья, как бревна, – подумалось ей некстати, – такие же мощные и жилистые…»
Взгляд нехотя переполз на широкую грудь, рельеф которой черная майка скорее подчеркивала, нежели скрывала. Огромный разворот плеч, просто огромный… Он мог переломить ей хребет одной левой.
Снова сделалось страшно; почему-то захотелось плакать – океанским прибоем нахлынула жалость к себе.
– Ты уйдешь, как только сможешь двигаться.
Лайза не поверила собственному счастью. Резко вдохнула, открыла рот и закрыла его, не в силах произнести ни слова. Лишь бы не спугнуть удачу… Когда, когда же она сможет двигаться?
– Хочешь восстановить двигательную функцию – ешь.
Мужчина поднялся с кресла и взял в руки поднос; ее глаза сделались блюдцами.
Кормить. С ложки. С рук.
Что ж… Для того чтобы снова начать ходить, она перетерпит и это.
Картина с абстрактными линиями.
Синие мазки в виде незавершенного треугольника, оранжевая точка у верхней грани, желтые разводы в левом углу и снизу.
Читать бесплатно другие книги:
