Узы крови Шелдон Сидни

Глава 3

Рим

Понедельник, 7 сентября – 18.00

Иво Палацци стоял посреди спальни с залитым кровью лицом.

– Mamma mia! Mi hai rovinato!

– Губить тебя, паршивый figlio di putana? Да это только маленький задаток! – кричала ему в лицо Донателла.

Разговор этот происходил в огромной спальне их квартиры на виа Монтеминайо; они стояли друг против друга нагишом. Более чувственной и более пьянящей плоти, чем тело Донателлы, Иво Палацци никогда не видел, и даже сейчас, когда кровь сочилась с его оцарапанного Донателлой лица, он почувствовал, как у него привычно-сладостно заныло между ногами. Dio, она воистину была красавицей! Целомудрие и порочность, непостижимо сочетавшиеся в ней, сводили его с ума. У нее было лицо пантеры, широкоскулое, с косо посаженными глазами, полные, алые губы, целовавшие его, сосавшие его и... нет, лучше сейчас об этом не думать. Он схватил со стула какую-то белую материю, чтобы вытереть кровь с лица, и слишком поздно сообразил, что это его рубашка. Донателла стояла прямо в центре их огромной двуспальной кровати и во все горло орала:

– Так тебе и надо, паршивец! Подыхай от потери крови, потаскун вонючий!

Уже в сотый раз Иво Палацци задавал себе вопрос, как он мог оказаться в таком дурацком положении. Он считал себя самым счастливым человеком на земле, и все друзья в один голос соглашались с ним. Друзья? Все! Потому что у Иво не было врагов. До женитьбы он был бесшабашным римлянином, беспутным малым, беззаботным прожигателем жизни, доном Джиованни, которому завидовала половина мужского населения Италии. Вся его философия укладывалась в одну фразу: «Farst onore con una donna!» – «Стяжай себе честь женщиной!» Этим он и занимался большую часть времени. Он был истинным романтиком. Без счета влюблялся, и каждую новую любовь использовал как таран, чтобы избавиться от прежней. Иво обожал женщин, все они были прекрасны, от низкопробной putane, занимавшейся древнейшей профессией на виа Аппиа, до ультрасовременных манекенщиц, горделиво вышагивавших по виа Кондотти. Единственными, на кого Иво не обращал внимания, были американки. Его коробила их независимость. Да и чего можно ждать от нации, язык которой был столь неромантичным, что имя Джузеппе Верди они переводили как Джо Зеленый?

У Иво всегда водилось с дюжину девиц в различной степени готовности. Стадий готовности было пять. В первой стадии находились девушки, с которыми он только что познакомился. Он их одаривал ежедневными звонками по телефону, цветами и тонкими томиками эротической поэзии. Во второй стадии они получали скромные подношения в виде шарфиков и фарфоровых коробочек, наполненных шоколадками. В третьей стадии он им дарил драгоценности и одежду и приглашал на обед в «Эль Тупу» или в «Таверну Флавна». В четвертой стадии они попадали к нему в постель и наслаждались его непревзойденным искусством любовника. К свиданию Иво подходил творчески. Его изысканно отделанная квартира на виа Маргутта наполнялась цветами, garofani или papaveri, музыкальное сопровождение – классика, опера или рок – зависело от вкуса той или иной избранницы. Иво был великолепным поваром, и шедевром его кулинарного искусства был polio alla cacciatora, цыпленок по-охотничьи. После обеда бутылка охлажденного шампанского подавалась прямо в постель... О, Иво обожал четвертую стадию!

Но самой деликатной была пятая стадия. Она состояла из душещипательной прощальной речи, дорогого прощального подарка и полного слез и стенаний arrivederci.

Все это теперь уже позади. А в настоящем Иво Палацци бросил быстрый взгляд на свое кровоточащее, сплошь расцарапанное лицо в зеркале над кроватью и ужаснулся. Такое впечатление, будто на него набросилась взбесившаяся сенокосилка.

– Смотри, что ты наделала! – завопил он. – Cara, я знаю, ты этого не хотела.

Он придвинулся ближе к кровати и попытался обнять Донателлу. Ее мягкие руки обвились вокруг него, и, когда он стал прижимать ее к себе, она, как дикая кошка, яростно вонзила ему в спину свои длинные ногти. Иво заорал от боли.

– Ори! – крикнула Донателла. – Будь у меня нож, я бы отрезала твой cazzo и воткнула бы его тебе в глотку!

– Ради Бога, тише, – умолял ее Иво. – Дети же рядом!

– Ну и пусть! – не унималась она. – Пора им знать, каков подонок их любимый папочка...

Он шагнул к ней.

– Carissima...

– Не прикасайся ко мне! Я скорее отдамся первому встречному пьяному сифилитику, чем позволю тебе прикасаться ко мне.

Иво выпрямился, задетый за живое.

– И это говорит мать моих детей!

– А что ты хочешь, чтобы я тебе говорила? Как еще мне говорить с таким подонком, как ты? – Голос Донателлы перешел на визг. – Хочешь иначе, дай мне то, что я хочу!

Иво с опаской посмотрел на дверь.

– Carissima, не могу. У меня его нет!

– Так достань его! – крикнула она. – Ты же клялся, что достанешь!

С ней опять начиналась истерика, и Иво решил, что самое лучшее – это поскорее убраться отсюда, пока соседи снова не вызвали карабинеров.

– Чтобы достать миллион долларов, нужно время, – мягко сказал он. – Я постараюсь. Я достану тебе миллион.

Он быстро стал натягивать трусы, брюки, носки и ботинки, а Донателла в это время как фурия носилась по комнате, и в воздухе реяли ее прекрасные упругие груди. «Боже мой, что за женщина! Я же с ума схожу по ней!» – подумал Иво. Он схватил свою окровавленную рубашку. Придется надевать как есть. Натягивая рубашку, он чувствовал спиной и грудью ее липкую прохладу. Последний раз взглянул на себя в зеркало. Из царапин, оставленных ногтями Донателлы на его лице, кое-где еще сочилась кровь.

– Carissima, – взмолился Иво, – как я теперь смогу все это объяснить жене?

Женой Иво Палацци была Симонетта Рофф, наследница итальянской ветви семьи Роффов. Он познакомился с ней, когда как архитектор был послан своей фирмой руководить работами по перестройке части виллы Роффов в Порто-Эрколе. С того самого момента, как взгляд Симонетты упал на Иво, дни его холостяцкого существования были сочтены. С ней Иво добрался до четвертой стадии в первую же ночь, а некоторое время спустя оказался уже ее мужем. Симонетте нельзя было отказать ни в красоте, ни в решимости. Она знала, чего хотела, а хотела она Иво Палацци. И не успел Иво и глазом моргнуть, как из беспечного холостяка превратился в мужа молодой и красивой наследницы. Он забросил свои архитектурные устремления и стал работать на «Роффа и сыновей», получив великолепный офис в Эуре, той части Рима, строительство которой с помпой началось при бесславно почившем в бозе злосчастном дуче.

В фирме Иво с самого начала сопутствовал успех. Он был умен, талантлив, схватывал все на лету, и все души в нем не чаяли. Иво нельзя было не любить. Всегда улыбчив, вежлив, обаятелен. Друзья завидовали его веселому нраву и удивлялись, как это ему удавалось. Ответ был до простого банален. Иво умел скрывать темные стороны своей души. В действительности же он был чрезмерно эмоционален, подвержен быстро проходящим вспышкам лютой ненависти, способным в этот миг убить человека.

Совместная жизнь с Симонеттой оказалась необременительной. Сначала он боялся, что женитьба свяжет его по рукам и ногам, но страхи оказались напрасными. Он просто стал более осторожен в выборе подружек, несколько сократив их количество, и все вернулось на круги своя.

Отец Симонетты купил им в двадцати пяти километрах к северу от Рима в предместье Олгиата прекрасный дом в частное владение, охраняемый огромными, вечно закрытыми воротами и стражами в униформе.

Симонетта была прекрасной женой. Она любила Иво и обращалась с ним, как с королем, что он считал вполне нормальным. Если, однако, Симонетта ревновала, то превращалась в фурию. Однажды она заподозрила Иво в том, что он поехал в Бразилию с одной из клиенток фирмы. Он в праведном гневе отрицал это. По завершении ссоры в доме не осталось ни одной целой вещи, причем большинство из них было поломано об голову Иво. Вконец осатаневшая Симонетта бросилась на Иво с кухонным ножом, и, чтобы отобрать его, Иво пришлось применить силу. В пылу схватки они упали на пол, и, когда Иво наконец удалось сорвать с нее одежду, он постарался сделать все возможное, чтобы она забыла свой гнев. Но после этого случая Иво стал более осторожным. Он сообщил клиентке, что не смеет теперь сопровождать ее в поездках, и постарался, чтобы эпизод этот был окончательно забыт. Он знал, что в жизни ему ужасно повезло. Симонетта была молода, красива, умна и богата. Им нравились одни и те же вещи и одни и те же люди. Их брак был образцовым, и Иво часто задавал себе вопрос, переводя одну подружку из второй стадии в третью, а другую из четвертой в пятую: что заставляет его изменять жене? И неизменно, философски пожимая плечами, сам себе отвечал: «Кто-то же должен делать этих женщин счастливыми!»

На третьем году женитьбы во время командировки на Сицилию Иво познакомился с Донателлой Сполини. Их встреча более походила на взрыв, словно столкнулись две пролетавшие мимо друг друга планеты. Там, где Симонетта была хрупкой и женственно-юной, словно статуэтка, вышедшая из-под резца Манзу, Донателла своей чувственной полнотелостью вызывала в памяти образы женщин, сошедших с полотен Рубенса. Она была изумительно красива, и ее зеленые, полные тлеющей страсти глаза мгновенно испепелили Иво. Уже через час после их первой встречи они оказались в постели, и Иво, всегда гордившийся своим мастерством непревзойденного любовника, обнаружил себя несостоявшимся школяром в любви по сравнению с Донателлой. Она заставила его подниматься до таких высот, которых он никогда и ни с кем не достигал, а тело ее творило такие вещи, о которых он и мечтать не смел. Она была рогом изобилия удовольствий, и Иво, лежа в постели с закрытыми глазами и сгорая от немыслимого блаженства, понимал, что если упустит Донателлу, то никогда себе этого не простит.

И Донателла стала его любовницей. Она поставила ему единственное условие – он должен избавиться от всех других женщин, кроме жены. Иво с радостью согласился. Это было восемь лет назад, и с тех пор Иво ни разу не изменил ни своей жене, ни своей любовнице. Необходимость удовлетворять сразу двух ненасытных женщин могла бы истощить любого мужчину, но не Иво. Дело обстояло как раз наоборот. Когда он спал с Симонеттой, то думал о пышнотелой Донателле и зажигался страстью от одного только прикосновения к жене. Когда же он ложился в постель с Донателлой, то в памяти его возникала юная прелестная грудь Симонетты и ее крохотная culo, и тогда его страсти уже не было предела. С кем бы из них обеих он ни спал, ему казалось, что он изменяет другой. И это многократно увеличивало его удовольствие.

Иво купил Донателле роскошную квартиру на виа Монтеминайо и старался бывать там, как только выдавалась свободная минута. Он организовывал себе неожиданные командировки и, вместо того чтобы отправиться по месту назначения, оказывался в постели Донателлы. Он заезжал к ней перед работой и отдыхал у нее после обеда. Однажды Иво отправился на «Квин Элизабет-II» в Нью-Йорк с Симонеттой и захватил с собой Донателлу, купив ей каюту палубой ниже. Это были самые трудные и самые счастливые пять дней в его жизни.

В тот вечер, когда Симонетта сообщила, что беременна, счастью Иво не было границ. Неделю спустя Донателла объявила ему, что и она беременна, и он захлебнулся от счастья. «За что, – в который уже раз спрашивал он себя, – боги так милостивы ко мне?» Полный смирения, он чувствовал, что не заслужил такого благоволения.

В положенный срок Симонетта родила девочку, а неделю спустя Донателла родила мальчика. Чего еще может желать мужчина? Но богам было угодно продолжение. Некоторое время спустя Донателла снова забеременела, а через неделю после этого забеременела Симонетта. Через девять месяцев Донателла преподнесла Иво еще одного мальчика, а Симонетта – еще одну девочку. Прошло еще четыре месяца, и обе женщины опять забеременели и на этот раз решили рожать в один и тот же день. Иво заметался между «Сальватор Мунди», где лежала Симонетта, и клиникой «Санта Кьера», куда он устроил Донателлу. Носясь из одного родильного дома в другой на своем «раккордо-ануларе», он посылал воздушные поцелуи девушкам, сидевшим по обе стороны дороги под розовыми зонтиками в ожидании клиентов. Иво не видел их лиц, так как ехал очень быстро, но он их всех любил и всем им желал удачи.

Донателла родила еще одного мальчика, Симонетта – еще одну девочку.

Иногда Иво хотелось, чтобы все было наоборот. По иронии судьбы жена рожала ему дочек, а любовница – сыновей, а ему бы хотелось, чтобы его имя наследовали сыновья. И все же он был счастлив. Любовь по совместительству позволила ему обрести сразу шестерых детей: троих – дома и троих – вне его. Он обожал их всех, был им чудесным отцом, помня все их дни рождения и именины, никогда не путая их имена. Девочек звали соответственно Изабелла, Бенедетта и Камилла. Мальчиков – Франческо, Карло и Лука.

По мере того как подрастали дети, жизнь Иво осложнялась. С женой и любовницей к шестерым дням рождения и именинам добавлялось еще четыре. Приходилось дублировать также и все праздничные дни. Он позаботился о том, чтобы дети посещали разные школы. Девочек определил в школу при французском монастыре Святого Доминика на виа Кассиа, а мальчиков – в Массимо, школу иезуитов в Эуре. Иво встретился со всеми их учителями и всех их очаровал. Он помогал детям готовить домашние задания, играл с ними, чинил их поломанные игрушки. Надо было обладать огромной изобретательностью, чтобы с успехом управляться с двумя семьями, но Иво это удавалось. Он был воистину образцовым отцом, мужем и любовником. На Рождество он бывал дома с Симонеттой, Изабеллой, Бенедеттой и Камиллой. В день Befana, шестого января, Иво, одетый как Befana, ведьма, дарил Франческо, Карло и Луке подарки и carbone, черные леденцы, которые мальчики обожали.

Жена и любовница Иво были красавицами, дети умны и прелестны, и он всеми ими по праву гордился. Жизнь была прекрасной.

Но наступил день, когда боги плюнули ему в лицо.

Как это часто бывает, беда разразилась внезапно.

В то утро, после занятий любовью с Симонеттой перед завтраком, он отправился прямо на работу, где провернул очень выгодное дельце. В час дня сказал своему секретарю (Симонетта настояла, чтобы секретарем был мужчина), что всю вторую половину дня будет на заседании.

Улыбаясь в предчувствии ждавших его удовольствий, Иво объехал строительные заграждения на улице Лунго Тевере, где в течение последних семнадцати лет строилось метро, пересек мост в Корсо-Франсиа и тридцать минут спустя въехал в гараж на виа Монтеминайо. Едва открыв дверь квартиры, Иво понял, что случилось нечто ужасное. Франческо, Карло и Лука, громко плача, жались к Донателле, и когда Иво направился к ней, то прочел на ее лице такую ненависть к себе, что подумал, не ошибся ли он дверью, попав в другую квартиру.

– Stronzo! – пронзительно закричала она ему.

Иво в смятении оглянулся.

– Carissima, дети, что случилось? В чем я виноват?

Донателла встала.

– Вот что случилось! – Она швырнула ему в лицо журнал «Oggi». – На, смотри!

Еще ничего не понимая, Иво нагнулся и поднял с пола журнал. С обложки на него смотрели он сам, Симонетта и их дочки. Внизу под фотографией стояла подпись. Padre di Famiglia, отец семейства.

Dio! Как же он мог забыть об этом! Несколько месяцев назад журнал заручился его согласием напечатать о нем статью, и он по глупости согласился. Но Иво и предположить тогда не мог, что его выделят столь особо. Он взглянул на свою рыдающую любовницу, на жавшихся к ней детей и сказал:

– Я могу все объяснить...

– Им уже все объяснили их школьные товарищи, – завизжала Донателла. – Дети прибежали домой в слезах, так как в школе их обозвали бастардами, прижитыми!

– Cara, я...

– Домовладелец и соседи смотрят на нас волками и шарахаются, как от прокаженных. Нам стыдно выходить на улицу. Мы должны немедленно уехать отсюда.

Иво потрясенно взглянул на нее.

– О чем ты говоришь?

– Я уезжаю из Рима и забираю с собой детей.

– Но это и мои дети, – поднял голос Иво. – Ты не смеешь этого делать!

– Попытаешься помешать – убью!

Это был какой-то кошмар. Он смотрел на своих троих сыновей и на любимую женщину, заливавшихся слезами, и думал: «За что я так наказан?»

Но Донателла вывела его из раздумий.

– Прежде чем я уеду, – заявила она, – я хотела бы получить миллион долларов. Наличными.

Это было настолько нелепо, что Иво рассмеялся.

– Миллион дол...

– Или миллион долларов, или я звоню твоей жене.

Это случилось шесть месяцев назад. Донателла не привела свою угрозу в исполнение – пока не привела, – но Иво знал, что она способна на все. Она не отставала от него, ежедневно звонила ему на работу, требуя:

– Мне плевать, как ты это сделаешь, но мне нужны деньги. И побыстрее.

У Иво был единственный путь обрести эту огромную сумму: он должен был получить право распоряжаться своей долей акций в «Роффе и сыновьях». Но сделать это мешал Сэм Рофф. Выступавший против свободной продажи акций концерна, Сэм, таким образом, угрожал целостности его семьи, его будущему. Его надо убрать с дороги. Необходимо только найти для этого нужных людей.

Обиднее всего было то, что Донателла – его любимая, страстная любовница – не допускала его к себе. Иво было позволено видеться с детьми, но спальня не входила в программу визита.

– Принесешь деньги, – пообещала Донателла, – и спи со мной, сколько твоей душе угодно.

Отчаявшись добиться какого-либо послабления, он позвонил ей в один из вечеров:

– Я еду к тебе. Насчет денег можешь не беспокоиться.

Он сначала с ней переспит, а потом как-нибудь убедит ее еще немного подождать. Другого пути не было. Он уже полностью раздел ее, когда вдруг, ни с того ни с сего, брякнул:

– Денег у меня с собой нет, cara, но в один прекрасный день...

Вот тогда-то она и набросилась на него, как дикая кошка.

Иво размышлял об этом, когда, выйдя из квартиры Донателлы (теперь он так называл их квартиру), сел в машину и, свернув с забитой автомобилями виа Кассиа, помчался во весь опор домой в Олгиата. Взглянул на свое отражение в обзорном зеркале. Крови уже не было, но было видно, что царапины свежие. Он посмотрел на свою окровавленную рубашку. Как объяснит он Симонетте происхождение царапин на лице и спине? В какое-то мгновение Иво решил рассказать ей всю правду, но тотчас отогнал от себя эту безумную мысль. Он бы, конечно, мог, скажем, набравшись наглости, сказать Симонетте, что в минуту душевной слабости переспал с женщиной и она от него забеременела, и, может быть, как знать, ему удалось бы чудом выжить. Но трое детей. И в течение трех лет?

Жизнь его теперь и гроша ломаного не стоит. Домой же он обязательно должен вернуться сегодня, так как к обеду они ждали гостей и он обещал Симонетте нигде не задерживаться. Ловушка захлопнулась. Развод был неминуем. Помочь ему теперь может разве что святой Генаро, покровитель чудес. Взгляд его случайно упал на одну из вывесок, в обилии пестревших по обе стороны улицы. Он резко сбавил ход, свернул к тротуару и остановил машину.

Тридцатью минутами позже Иво въехал в ворота своего дома. Не обращая внимания на удивленные взгляды охранников при виде его оцарапанного лица и окровавленной рубашки, он проехал по лабиринту извилистых дорожек, пока не выбрался на дорогу, ведущую к дому, возле крыльца которого и остановился. Припарковав машину, открыл входную дверь и вошел в гостиную. В комнате были Симонетта и Изабелла, старшая дочь. Симонетта взглянула на него, и на лице у нее отразился ужас.

– Иво! Что случилось?

Иво неловко улыбнулся, превозмогая боль, и робко признался:

– Боюсь, cara, я сделал одну маленькую глупость...

Симонетта приблизилась к нему, настороженно вглядываясь в царапины на его лице, и он заметил, как сузились ее глаза. Когда она заговорила, в голосе ее зазвучал металл:

– Кто оцарапал тебе лицо?

– Тиберио, – объявил Иво.

Из-за спины он вытащил огромного, шипящего и упирающегося всеми лапами серого кота, который вдруг резким движением вырвался из его рук и умчался в неизвестном направлении.

– Я купил его Изабелле, но этот черт набросился на меня, когда я попытался запихнуть его в корзинку.

– Povero amore mio! – Симонетта бросилась к нему. – Angelo mio! Иди наверх и ляг. Я вызову врача. Сейчас принесу йод. Я...

– Нет-нет, не надо. Все в порядке, – храбро сказал Иво.

Когда она нежно попыталась обнять его, он скривился от боли.

– Боюсь, он оцарапал мне и спину.

– Amore! Как ты, наверное, страдаешь!

– Да нет, пустяки, – сказал Иво. – Я прекрасно себя чувствую.

И это было чистой правдой. В передней раздался звонок.

– Пойду посмотрю, кто там, – сказала Симонетта.

– Нет, я пойду, – быстро сказал Иво. – Мне... Мне должны занести важные бумаги на подпись.

Он почти бегом направился к входной двери и открыл ее.

– Синьор Палацци?

– Si.

Посыльный в серой униформе протянул ему конверт. Внутри лежала телеграмма от Риса Уильямза. Иво быстро пробежал ее глазами. И в глубокой задумчивости остался стоять у открытой двери.

Затем, глубоко вздохнув, закрыл дверь и пошел наверх переодеваться. Вот-вот должны были приехать гости.

Глава 4

Буэнос-Айрес

Понедельник, 7 сентября – 15.00

Автодром Буэнос-Айреса в одном из пыльных пригородов столицы Аргентины был до отказа набит зрителями, пришедшими посмотреть на чемпионат мира по кольцевым гонкам. Это была гонка по треку протяженностью четыре мили, состоявшая из 115 кругов. Под лучами нестерпимо жаркого солнца соревнование продолжалось уже пять часов, и от стартового числа в тридцать участников на треке оставалось десять самых упорных. На глазах толпы творилась история. Такой гонки еще никогда не бывало, и вряд ли возможно ее повторение. В чемпионате участвовали гонщики, чьи имена при жизни уже стали легендой: Крис Амон из Новой Зеландии, Брайан Редман из Ланкашира, итальянец Андреа ди Адамичи на «Альфа-Ромео Типо-33», Карлос Маркос из Бразилии на «Марк-Формуле-1», обладатель приза бельгиец Джекки Икс и швед Рейне Вайзель на «БРМ».

Трасса походила на сошедшую с ума радугу с носившимися по ее замкнутому овалу красными, зелеными, черными, белыми и золотыми «феррари», «брадхами», «макларенами М19-Ас» и «лотус-формулами 3с».

Один за другим сходили с трассы гиганты. Крис Амон шел четвертым, когда у него вдруг заклинило дроссель. Не справившись с управлением, он, перед тем как успел сбросить газ, колесом задел «купер» Редмана, и обе машины выбыли из состязания. Теперь первым оказался Рейне Вайзель, за ним, плотно прижимаясь сзади к «БРМ», Джекки Икс. У дальнего поворота у «БРМ» вдребезги разлетелась коробка передач, машина вспыхнула и завертелась волчком. В огненный водоворот попал и плотно шедший сзади «феррари» Джекки Икса.

Толпа безумствовала.

Вперед группой вырвались трое гонщиков: Жоржи Амандарис из Аргентины на «сюртэ», Нилс Нилссон из Швеции на «матре» и Мартель из Франции на «Феррари-312 Б-2». Они бешено неслись вперед, увеличивая скорость на прямой и не тормозя на поворотах.

Во главе группы шел Жоржи Амандарис, и аргентинцы, болея за своего, ревели от восторга. Чуть позади, вцепившись в руль красно-белой «матры», несся Нилс Нилссон, а замыкал группу черно-золотой «феррари» Мартеля из Франции.

До этого момента французская машина была не очень заметной в гонке. Но за последние пять минут она вышла сначала на десятую позицию, затем на седьмую, затем на пятую. И неуклонно продвигалась дальше. Теперь толпа следила за тем, как она пошла на обгон Нилссона. Три передние машины к этому времени развили скорость более 180 миль в час. Это было опасно на таких тщательно выверенных треках, как Брэндз-Хэтч и Уоткинз-Глен, на грубом же аргентинском треке это было равносильно самоубийству. Сбоку трассы у финиша стоял одетый во все красное судья с поднятым знаком, на котором крупно стояло: ПЯТЬ КРУГОВ.

Черно-золотой «феррари» попытался обойти «матру» с внешней стороны, но Нилссон взял чуть правее, заблокировав проход французскому гонщику. Оба нагнали немецкую машину, шедшую по внутренней дорожке. Вот Нилссон поравнялся с ней. Французская машина, сбавив ход, приткнулась плотно за ними. Выбрав момент, она, бешено взвыв мотором, ринулась в просвет между немцем и шведом. Те ошарашенно пропустили ее вперед, и она вышла на вторую позицию. Толпа, с замиранием сердца следившая за этими опасными маневрами француза, разразилась восторженными криками и аплодисментами.

Теперь, за три круга до финиша, впереди по-прежнему находился Амандарис, Мартель шел вторым, а Нилссон третьим. Амандарис заметил произошедшую перемену. «Француз неплохой гонщик, – сказал он себе, – но до меня ему еще далеко». Амандарис решил во что бы то ни стало выиграть эту гонку. Впереди замелькал знак: ДВА КРУГА. Гонка уже заканчивалась, и он ее практически уже выиграл. Боковым зрением аргентинец вдруг заметил, что черно-золотой «феррари» вот-вот поравняется с ним. Мелькнуло заляпанное грязью напряженное лицо французского гонщика, наполовину скрытое огромными очками. Амандарис внутренне сочувственно вздохнул. Он сожалел о том, что ему придется сделать, но иного выбора не было. Гонка – это не состязание спортсменов, здесь ценится только победа.

Обе машины стремительно приближались к северной части овала, к высокому наклонному повороту, самому опасному месту на трассе, свидетелю более дюжины аварий. Амандарис еще раз быстро взглянул на французского гонщика и крепко сжал руки на руле. Когда обе машины стали входить в поворот, Амандарис едва заметно приподнял ногу на акселераторе, и «феррари» начал потихоньку продвигаться вперед. Аргентинец заметил на себе удивленно-пристальный взгляд французского гонщика. Вот машины пошли радиатор в радиатор: француз клюнул на уловку! Толпа неистовствовала. Жоржи Амандарис теперь выжидал, когда черно-золотой «феррари» пойдет на обгон. Когда это произошло, Амандарис дал полный газ и взял чуть-чуть вправо, заблокировав французу путь. Тому, чтобы остаться в живых, придется прыгать с трассы на набережную.

Амандарис успел заметить на лице французского гонщика выражение напряженного смятения и мысленно сказал ему: «Salaud!» В ту же секунду французский гонщик резко повернул руль своего «феррари» прямо в сторону «сюртэ» Амандариса. Тот глазам своим не поверил. Он считал, что с «феррари» уже покончено. Друг от друга их отделяло не более трех футов, и на такой скорости необходимо было в долю секунды принять единственно правильное решение. Откуда же ему было знать, что этот француз «ку-ку»? Быстрым, чисто рефлекторным движением Амандарис резко повернул руль влево, стремясь избежать столкновения с тысячефунтовой массой стремительно мчавшейся прямо на него груды железа. Французская машина, едва не зацепив его, промчалась к финишу. На какое-то мгновение машина Жоржи Амандариса резко сбавила ход, затем, выйдя из-под контроля, завертелась на трассе волчком, боком ее занесло, она перевернулась и исчезла в черно-красном столбе пламени.

Но внимание толпы уже было приковано только к «феррари», пересекавшему в этот момент линию финиша. Восторженно вопя, зрители бросились к машине и окружили ее возбужденно орущей толпой. Гонщик медленно выпрямился на сиденье и снял очки.

У нее оказались пшеничного цвета коротко остриженные волосы и прекрасно вылепленные, четкие и энергичные черты лица классической статуи. Тело ее мелко дрожало, но не от изнеможения, а от возбуждения, в памяти она заново переживала тот миг, когда увидела предсмертный взгляд Жоржи Амандариса. Из громкоговорителей несся возбужденный вопль диктора:

– Победитель – Элена Рофф-Мартель, на «феррари», Франция!

Двумя часами позже Элена и ее муж Шарль в роскошном номере гостиницы «Ритц», в центре Буэнос-Айреса, нагишом лежали на ковре у камина в позе la diligence de Lyon – Элена сверху, Шарль снизу, и Шарль умоляюще говорил:

– Боже мой! Пожалуйста, не надо этого делать! Ну пожалуйста!

Его мольбы только усиливали ее возбуждение, и она начинала давить еще сильнее, стремясь сделать ему больно, пока слезы не выступили у него на глазах. «За что же мне такое наказание?» – думал Шарль. Он содрогался при мысли о том, что с ним может случиться, если Элена каким-то образом пронюхает о преступлении, которое он совершил.

Шарль Мартель женился на Элене Рофф из-за ее имени и ее денег. После бракосочетания она взяла двойную фамилию, присовокупив его фамилию к своей, деньги же как были, так полностью и остались у нее. К тому времени как Шарль сообразил, что совершил невыгодную сделку, было уже слишком поздно.

Шарль Мартель служил помощником юриста в одной из больших парижских адвокатур, когда познакомился с Эленой Рофф. Его попросили доставить какие-то документы прямо в конференц-зал, где шло заседание. В зале находились четверо главных партнеров фирмы и Элена. Шарль был много наслышан о ней, что вполне естественно: вся Европа говорила об Элене, одной из наследниц колоссальных фармацевтических сокровищ Роффов. Ее необузданный нрав и абсолютное пренебрежение светскими манерами смаковались всеми газетами мира. Она была чемпионкой по лыжам, пилотировала свой собственный реактивный самолет, возглавляла группу альпинистов, покоривших один из пиков в Непале, была автогонщицей, участвовала в скачках на лошадях и меняла мужчин так же часто, как платья в своем гардеробе. Ее фотографии не сходили со страниц «Paris-Match» и «Jours de France». Фирма, где служил Мартель, занималась одним из очередных ее бракоразводных процессов, четвертым или пятым по счету, Шарль не помнил, да и не старался помнить, так как это его совершенно не интересовало. Роффы были не его поля ягодой.

Шарль нервничал, но не оттого, что в конференц-зале сидела Элена – на нее он даже и не взглянул, – а оттого, что находился в присутствии четырех основных партнеров. Они для него были воплощением власти, а Шарль Мартель уважал Власть во всех ее проявлениях. В душе он был застенчивым, стремящимся к уединению человеком, довольствовавшимся скромным заработком, крохотной уютной квартирой в Пасси и небольшой коллекцией почтовых марок.

Шарль Мартель не был блестящим юристом, но он был компетентным, основательным и надежным работником. Во всем его облике чувствовалось своеобразное, несколько суховато-чопорное достоинство. Ему было за сорок, и, хотя внешне особой привлекательностью не отличался, он тем не менее был недурен собой. Кто-то однажды заметил, что как личность он напоминал собой увлажненный песок, и в этом наблюдении таилась большая доля истины. К немалому своему удивлению, на следующий день после встречи с Эленой Рофф он был вызван в кабинет месье Мишеля Сашара, старшего партнера фирмы и своего непосредственного начальника.

– Элена Рофф выразила желание, чтобы лично вы вели ее бракоразводное дело. Приступать следует немедленно, – сказал ему Сашар.

Шарль Мартель стоял как громом пораженный.

– Но почему именно я, месье Сашар?

Сашар честно взглянул ему в глаза и ответил:

– Понятия не имею. Смотрите не опростоволосьтесь.

Ведя дело о разводе, Мартель принужден был часто видеться с Эленой. Даже слишком часто, как ему казалось. Она ежедневно звонила ему и приглашала то на обед на свою виллу в Вэзинэ, чтобы обсудить некоторые детали дела, то в оперу, то к себе домой, в Довиль. Шарль пытался объяснить ей, что дело не стоит и выеденного яйца, что развод она получит без всяких осложнений, но Элена – а она, невзирая на его замешательство, настояла, чтобы он называл ее только по имени, – сказала ему, что нуждается в его неизменной поддержке, вселявшей в нее уверенность в успехе дела. Много позже он вспоминал это с горькой иронией.

Спустя несколько недель после их первой встречи Шарль стал подозревать, что Элене нужно не столько его ободрение, сколько он сам. В это трудно было поверить. Он был никто, полный нуль, она же принадлежала к одной из ветвей самой известной в мире семьи. Но Элена и не скрывала от него своих намерений, прямо заявив ему однажды:

– Я выйду за тебя замуж, Шарль.

Он же был убежденным холостяком. С женщинами чувствовал себя весьма неуютно. К тому же он не любил Элену. И не был даже уверен, что она вообще ему нравится как женщина. Сутолока и внимание, сопровождавшие ее, где бы она ни появлялась, раздражали его. Отсвет ее известности теперь падал и на него, а он не был готов к этому и чурался своей популярности. К тому же он ясно сознавал огромную пропасть, разделявшую их. Разнообразие ее увлечений и всеядность претили его консервативной натуре. Она была воплощением грации и изящества, эталоном наиновейших веяний в моде, он же... Да что говорить! Он был обыкновенным, невзрачным, уже немолодым юристом. И никак не мог взять в толк, что влекло к нему Элену Рофф. Здесь он не был исключением: этого никто понять не мог. Ходили слухи, основанные на том, что Элена Рофф, участвуя в соревнованиях по сугубо мужским видам спорта, была ярой сторонницей движения эмансипации женщин. В действительности же она презирала и само движение, и особенно основной принцип этого движения: равенство женщин и мужчин. Она не понимала, с какой это стати мужчину приравнивали к женщине. Мужчина нужен только тогда, когда в нем возникает потребность. Не обладая особым интеллектом, он тем не менее может быть выдрессирован: приносить, например, сигареты и подносить к ним зажженную спичку или зажигалку, выполнять мелкие поручения, открывать двери, пропуская даму вперед, и удовлетворять сексуальные потребности женщины в постели. Как домашние животные они просто незаменимы: сами одеваются, сами умываются, сами спускают за собой воду в туалете! Отличная порода!

Кого только на своем веку не перепробовала Элена Рофф: тут были и плейбои, и мафиози, и магнаты, ворочавшие миллионами, и звезды кино и спорта. Но Шарля Мартеля и ему подобных у нее никогда не было. Она точно знала, что он собой представляет: абсолютное ничто. Кусок мокрой глины. В этом и состояло все дело. Она вылепит из него все, что захочет! Если Элена Рофф хотела чего-нибудь, никто, даже Шарль Мартель – объект ее желания, – не мог ей в этом помешать.

Они сочетались в Нейи и провели медовый месяц в Монте-Карло, где Шарль потерял свою девственность и свои иллюзии. Он захотел вернуться к себе в адвокатуру.

– Не будь дурнем, – сказала ему Элена. – Ты что, думаешь, я хочу быть женой канцелярской крысы? Ты войдешь в наше дело. Пройдет время, и ты станешь во главе его. Мы будем вместе возглавлять его.

Шарля определили служить в парижском филиале «Роффа и сыновей». Он сообщал ей обо всем, что происходит на работе, и она руководила его действиями, помогала и советовала ему во всем. Шарль быстро продвигался вверх по служебной лестнице. Вскоре он уже стоял во главе французского филиала и был введен в Совет директоров. Элена Рофф превратила его из незаметного адвокатишки в руководителя высокого ранга одной из крупнейших корпораций мира. Казалось, он должен был бы чувствовать себя счастливейшим человеком. Он же чувствовал себя несчастнейшим из несчастных. С самого начала их совместной жизни Шарль понял, что полностью оказался под каблуком жены. Она сама выбрала для него портного, сапожника и мастера по пошиву рубашек. Она добилась, чтобы его приняли в члены престижного «Жокей-клуба». Обращалась она с ним, как с наемным партнером. Его зарплата до последнего сантима попадала в ее руки, и она выдавала ему до смешного крохотные суммы на личные расходы. Если Шарлю нужны были дополнительные суммы, он должен был сообщать об этом Элене. Он отчитывался за каждую минуту своего времени и постоянно должен был находиться в пределах ее досягаемости. Казалось, ей нравилось бесконечно унижать его. Бывало, она звонила ему прямо на работу и требовала, чтобы он немедленно ехал домой, захватив с собой баночку мази для массажа или еще какую-нибудь дребедень в этом роде. Когда он приезжал, она, раздевшись догола, уже ждала его в постели. Она была ненасытна, как дикое животное. Сколько себя помнил, большую часть времени Шарль провел у постели своей матери, умершей от рака. В такой жизни не было места другим женщинам. Когда мать умерла, Шарлю казалось, что наконец-то он обретет чувство желанной свободы, в действительности же он обрел чувство абсолютной пустоты. Секс и женщины его не интересовали. Однажды, когда Элена впервые упомянула о женитьбе, он в порыве откровения признался ей в этом.

– Мои сексуальные чувства, либидо, так сказать, неразвиты, почти на нуле, – заявил он.

Элена улыбнулась в ответ:

– Бедный Шарль. Полно бояться. Вот увидишь, секс тебе придется по душе.