Дублерша для жены Серова Марина
– Вот она про вас читала очень много. Так что последний слух про вас, который проник в нашу семью, касался вашей женитьбы.
Мне показалось, что по лучезарному лицу Эллера проскользнула тень. Впрочем, в следующую секунду он снова расцвел и иронически парировал:
– А позвольте осведомиться, касательно какой именно из моих женитьб там писали? Потому что в одной газетенке однажды написали, что я сочетался браком… с мужчиной.
– С мужчиной?
– Ну да! В Амстердаме, единственном городе в Европе, где разрешены однополые браки. Там напечатали, что я якобы несколько лет назад женился на своем сердечном друге. Так насчет какой женитьбы вы читали?
– Насчет последней. Написали, что вы, Леонард Леонтьевич, женились на дочери бывшего первого секретаря Тарасовского горкома КПСС товарища Бжезинского. И что невеста, кажется, моложе вас почти вдвое.
Эллер с хитрым видом помолчал, пережевывая жаркое.
– Ну что же, – наконец сказал он, – кажется, вам в руки попалась довольно правдивая газета. По крайней мере, то, что вы сейчас сообщили, – правда. Я действительно женился в Тарасове несколько месяцев назад на Алине Бжезинской, дочери Бориса Оттобальдовича Бжезинского. Это совершенная правда, и нет смысла ее отрицать. Скажу больше: речь у нас сегодня будет напрямую касаться этого моего брачного союза.
– Простите… но какое отношение я…
– Женя, все по порядку! – перебил он меня. – А теперь не угодно ли еще вот этого замечательного вина? Или, быть может, коньячку?
Наконец с ужином было покончено. Мы приступили к десерту и фруктам, а Леонард Леонтьевич приступил наконец к тому, ради чего он меня, собственно, и пригласил:
– Женя, мы с вами люди без предрассудков, не правда ли?
– Хотелось бы верить.
– Мне тоже. Так вот, Женя, мне порекомендовали вас как великолепного телохранителя. Не знаю, стоит ли переводить это слово в женский род: «телохранительница» звучит как-то… С одной стороны – постно, что ли: похоже на что-то типа «дароносица». Или, напротив, слишком помпезно… вроде «девы-воительницы». Но это для меня не суть важно. Я, как человек искусства, верю в предопределение и счастливый случай. И хочу заметить, Женя, что в наших с вами отношениях имело место именно это: предопределение и счастливый случай. Если бы я снимал кино, а не говорил с вами на крайне животрепещущую тему, если бы наш с вами разговор был эпизодом фильма, то я бы в качестве затравки вставил в уста своего героя, то есть самого себя, короткую фразу. Она звучала бы так… – Он сделал паузу, а потом на одном дыхании произнес: – Будьте моей женой.
Честно говоря, меня как будто ударило током, когда я это услышала. На несколько секунд мне показалось, что Эллер говорит на полном серьезе. Что мой образ настолько запал ему в душу и он, наряду с предопределением, уверовал в любовь с первого взгляда. Вот и предлагает такое. Стремительный, однако, шаг, вызывающий головокружение.
Наверное, я все-таки не смогла скрыть своего короткого смятения, и оно как-то проявилось внешне. Потому что Леонард Леонтьевич засмеялся и, изящно отставив от себя бокал с недопитым вином, произнес:
– Женя, не понимайте меня буквально. Я же оговорил: если бы это был эпизод из фильма, то для вящей эффектности я начал бы разговор именно такой фразой. Но так как у нас не кино, то придется вдаваться в длинные и нудные пояснения, прежде чем повторить исходное.
– Леонард Леонтьевич, честно говоря, я не понимаю, – быстро справившись со своими эмоциями, проговорила я, – как бы ни были длинны и нудны пояснения, все-таки… такими фразами в шутку не кидаются.
– А мне не до шуток, – сказал мэтр, и его красивое, породистое лицо омрачилось, – мне совсем не до шуток. Вы, Женя, меня простите, что я вас вот так с места в карьер огорошил. Да, мне пора объясниться. Дело в том, что моя жена Алина, дочь Бориса Оттобальдовича Бжезинского, положа руку на сердце, не отличается покладистым характером. Она капризна, вспыльчива, легко поддается на лесть. Словом, избалованная двадцатисемилетняя женщина, которая часто ведет себя, как десятилетняя девочка. Я не буду вдаваться в подробности, думаю, это излишне. Скажу одно: Алина влипла в чрезвычайно нехорошую историю. Проще говоря, ей угрожали. Все-таки она дочь известного человека, а также жена еще более известного… гм. Не могу назвать точного времени, но с определенных пор ее угрожают похитить или вообще убить. Понимаете?
– Отчего же? Я понимаю. Достаточно стандартная ситуация. М-м… простите, что я так выразилась, но в моей работе такая ситуация в самом деле достаточно часто встречается.
– Да, да, конечно. Так вот, Алину я отправил за границу от греха подальше. Но долго ее скрывать я не могу. Вы же знаете, как много про меня пишут. Боюсь, что пронырливые газетчики, не видя со мной жены, начнут разнюхивать, что да к чему, а к газетчикам могут подключиться куда более опасные индивиды, которым нужна не «жареная» информация об Алине, а сама Алина. Понимаете?
– Да. Продолжайте, Леонард Леонтьевич.
Он налил себе полную рюмку коньяку и выпил, что называется, «с размаху». Вытер ладонью усы, чего в самом начале ужина за ним не замечалось, и произнес:
– Словом, я не могу долго скрывать Алину от всех. Но, с другой стороны, я не могу и обнаружить ее местопребывание. Не могу взять с собой в Россию. Потому что ее могут убить, похитить, все, что угодно! Я долго думал, как мне следует поступить, и вдруг счастливая случайность помогла найти подход к решению. Помните, однажды в Москве, в клубе, к вам подошел молодой человек и назвал вас не вашим именем?
– Да, помню. Он оказался вашим охранником, как я узнала позже. Кстати, каким именем он меня назвал? Сама я не запомнила. Просто удивилась, и все.
– Да, он действительно мой охранник. А назвал он вас именем Алина.
– Подождите. Алина? Именем вашей жены, да?
– Совершенно верно. Он принял вас за нее. Неяркое клубное освещение несколько скрадывает те отличия, которые существуют в вашей внешности и в облике Алины, но все же… – Леонард Эллер подался вперед и, понизив голос, хотя нас и так никто не мог слышать, четко, хоть и тихо, проговорил: – Дело в том, Женя, что вы поразительно похожи на мою жену. Те же черты лица, тот же оттенок кожи и цвет глаз, тот же рост и, насколько я могу судить, гм… то же телосложение, тот же тип фигуры. Вот к тому я и сказал: будьте моей женой. На время, конечно, пока не минует кризис и ситуация не разрешится.
– То есть вы предлагаете мне заменить вашу Алину, не так ли, Леонард Леонтьевич? – спросила я в упор.
– Ну, можно сформулировать и так.
– И вы полагаете, что меня будут принимать за нее? Полагаете, что это технически осуществимо? Одно дело, когда меня – при клубном освещении! – принял за Алину ваш охранник. Совсем другое дело, сможет ли меня принять за нее, скажем, отец Алины.
– Во-первых, мой охранник – человек с профессиональной наблюдательностью. Он так просто ничего не путает. Да вы просто не видели Алину! Если мы придем к согласию, то я передам вам видеокассету, где снята Алина, и вы убедитесь, какое у вас с ней сходство! Даже голоса у вас одинаковые. Откровенно говоря, я не думал, что возможно подобное сходство безо всякого грима. Но тут оказалось – возможно. А как человек, имеющий отношение к кинематографу, могу сказать: у вас очень «благодарное» лицо для внесения дополнительных нюансов. Подвижное, пластичное, с сильной мимикой.
– И вы думаете, что я смогу сыграть Алину?
– Я не думаю. Я уверен. Уверен как человек, который кое-что смыслит в режиссуре, актерской работе и гриме, – горделиво заявил Эллер, выпячивая грудь. – Кроме того, я полагаю, что вы не лишены актерских данных. Насколько я понял из вчерашнего и сегодняшнего общения с вами, вы очень артистичная особа. И если с вами еще позаниматься…
– Это излишне, Леонард Леонтьевич, – перебила я собеседника, – и неразумно. Какой смысл брать на работу человека, который не умеет в совершенстве делать то, ради чего его нанимали? Ни к чему. Вот и меня не надо учить. Если вы полагаете, что у нас с Алиной общий тип лица и фигуры, то я могу сказать вам с уверенностью: с ролью я справлюсь. Но тут нужен дополнительный штрих, понимаете?
– То есть?
– Невозможно сыграть конкретного человека так, чтобы нельзя было распознать замену. Сыграть социальную категорию – ну, там, бомжа, проститутку, министра, профессора или богемного деятеля – неимоверно проще, чем какого-то определенного человека. Нужен штрих, зацепка, интересный ход, позволяющий избегать полного сходства, достигнуть которого в принципе невозможно.
Эллер задумался.
– Дело в том, что Алина хотела делать себе пластическую операцию, – произнес он. – Косметическую. Что-то связанное с формой носа и век. Можно сыграть на этом. Она постоянно недовольна своей внешностью. Алина ведь уже делала себе операцию – в юности, лет в семнадцать, кардинально сменив имидж. Ее тогда родной отец едва узнал. А когда узнал, такую взбучку устроил, сказал, что обклеит ее квартиру портретами Майкла Джексона без грима, чтобы дочка знала, что бывает от злоупотребления пластической хирургией. Я, кстати, его видел. Правда, он был в маске, но нос у него, всем известно, выглядит как квелый заветрившийся огурец, изрядно к тому же пообкусанный.
– Пластическая операция… гм. Да, хороший ход. Но если Алине якобы сделали пластическую операцию, то на это требуется время. Примерно недели две. Сколько она отсутствует в России?
– Да как раз две – две с половиной недели.
– Тогда все в порядке. Косметическая операция оговорена. Можно будет делать упор не на тотальное сходство, а на копирование манер, интонаций, мимики, жестикуляции. А это можно сыграть.
– Я тоже так полагаю, Женя, – неожиданно просияв, сказал Эллер. – Если честно, вы еще тогда, когда я вас в Москве увидал, мне в душу запали. Причем не только тем, что так похожи на Алину.
– Ой, не говорите, что вы и в Тарасов приехали ради меня, – лукаво сказала я. – Все равно не поверю. Ну что же, Леонард Леонтьевич. Кажется, с «удивительным сходством» решили. А…
– …Каков будет гонорар за эту роль? – подхватил мой новый клиент. – Ну, с этим проблем не будет. Сколько запросите – в разумных, конечно, пределах, – столько и получите.
– Нет, о гонораре позже. Я хотела бы поподробнее узнать, чего вы от меня хотите. Плюс основные, магистральные условия контракта.
– Что вы хотите сказать?
– Мне уже случалось изображать супругу одного из местных бизнесменов, к несчастью, покойного. Он также нанял меня подменять свою благоверную, но при этом требовал, чтобы я исполняла и супружеские обязанности – для пущего вживления в роль, так сказать. Я отказалась, он контракт разорвал. А через два дня его убили.
– Вот как? – склонив голову, спросил Эллер.
– Да.
– Печальный случай. Надеюсь, у нас с вами все будет оптимистичнее. Что касается супружеских обязанностей, то исполнять их – по желанию. Лично я ни на чем не настаиваю. – Седой ловелас снова хитренько улыбнулся в усы, словно произнеся про себя пошлую поговорку: «Да куда ты денешься, когда разденешься». – Вы просто должны изображать мою жену на людях и, что самое сложное, в семье.
– В чьей семье?
– В моей, разумеется. Точнее – в семье Алины.
– Так что… – не поняла я, – Борис Оттобальдович не знает об опасности, которая угрожает его дочери?
– Не знает, и я ка-те-го-ри-чес-ки против того, чтобы он узнал. Я сам в состоянии решить эту проблему. К тому же чем больше людей будут знать о подмене, тем больше возможности утечки информации, – заявил Эллер.
– Вы так полагаете? Но Бжезинский ее отец. К тому же он человек весьма влиятельный, со связями и на периферии, и в Москве. Конечно, я не говорю, что у него больше связей, чем у вас, но тем не менее…
– Вот вы сами все и сказали, Женя! – перебил меня клиент. – Кстати, у него не больше, а даже, напротив, намного меньше связей, чем у меня. Если уж на то пошло, буду с вами откровенен. Борис Оттобальдович меня недолюбливает. Алина – человек внушаемый. Если Борис Оттобальдович узнает, что дочери грозит какая-то опасность, то он тотчас же спишет источник этой опасности на меня и потребует развода. За тот почти год, что я женат на Алине, я его досконально изучил. Тяжелейший человек, с совершенно невыносимым характером. Ходят слухи, что один из ухажеров его дочери – еще до замужества Алины, разумеется, – был отправлен на тот свет по прямому указанию Бориса Оттобальдовича. Если старику что-то не нравится, он встает на дыбы!
«Старику… – возмутилась мысленно я. – Ты-то сам, гусь лапчатый, хоть усы и распушил и грудь выпятил, все равно уже в пенсионную категорию клонишься. Со временем, братец Леонардушка, не поспоришь. И не таких Леонардов оно валило».
– Я поняла вас, Леонард Леонтьевич, – сказала я вслух. – Сформулирую вопрос иначе: а кто вообще будет знать о том, что я и Алина – разные люди?
Эллер на мгновение задумался, а потом ответил:
– Я и вы. Хотя нет, постойте. Мой личный охранник Сережа Вышедкевич. Я доверяю ему, как самому себе. Вот он еще будет знать.
– Это не тот ли представительный мужчина, что встретил меня в дверях ресторана и проводил сюда? Он мне показался знакомым. Да… ведь он, собственно, и в Москве тогда ко мне подходил. Однако внешность у него, по-моему, не самая запоминающаяся.
– Совершенно верно. Это он и есть. Ему можно доверять полностью. Он два раза спасал мне жизнь.
– Хорошо. Но, Леонард Леонтьевич, речь сейчас идет не о вашей жизни, а о жизни вашей супруги. Кто ей угрожал, где, при каких обстоятельствах? Ну и когда это было?
Кинематографический мэтр поморщился:
– А разве это имеет значение?
– Что-о-о? Имеет ли это значение? Представьте себе, что я должна пройти минное поле, а у вас есть схема местонахождения мин. Я прошу вас дать мне эту карту или схему, а вы говорите в ответ: «А разве это имеет значение?» Имеет, Леонард Леонтьевич, очень даже имеет, уж поверьте моему опыту! Если я буду изображать вашу супругу, я должна знать все то, что знала она, и даже сверх того. Я должна представлять себе хотя бы в самом размытом плане, откуда стоит ждать опасности.
– Честно говоря, я сам не особо знаю, кто такие люди, грозившие расправой моей супруге, – признался Эллер. – Но есть подозрение, что они – отсюда, из Тарасова.
– Почему вы так думаете?
– Потому что если бы это были московские происки, то они в первую очередь нацелились бы на меня. Все-таки я и моя супруга – несопоставимые величины.
«Ай, от скромности он не помрет! – подумала я. – Мощно задвинул, внушаи-и-ит, как говорит Хрюн Моржов».
– А тарасовские могут метить в Алину еще и из-за того, что ее отец очень большие «прихваты» имеет по городу и области.
– Вот видите! А вы не хотите ему сообщить.
– Если бы ему нужно было знать, то звонили и подкидывали бы анонимные письма не нам, а ему самому!
– Ага! – воскликнула я. – Наконец-то я от вас добилась, каким именно способом вам угрожали. Когда звонили, трубку снимала ваша супруга?
– Когда она, когда я. А однажды ей и вовсе позвонили на мобильный, а его номер знают только самые близкие люди.
– Понятно. Леонард Леонтьевич, а вот когда трубку брали вы, что вам сказали?
Тот поморщился:
– Ой, да что они могут сказать? Как в дурацком бандитском боевичке. Что-то типа «береги свою телку, а то вымя вырвем». В общем, бессодержательная грубость. Но Алине, видно, говорили что-то более конкретное, потому что она ходила испуганная. А когда у нее сожгли джип и она чудом уцелела, то я решил отправить ее за границу.
– И когда сожгли джип?
– Недели три тому назад.
– В Москве, в Тарасове или в ином городе или регионе?
– Да какая Москва, тут его сожгли! Все газеты слюной захлебывались, обсасывая это дело.
Я подумала, что Эллер, верно, несколько преувеличивает широту освещения событий, происходящих с его семьей, в СМИ. По крайней мере, я ничего подобного не видела ни в газетах, ни в Интернете, а вычитываю я оттуда довольно много.
– Хорошо, – сказала я, – Леонард Леонтьевич, прежде чем мы определимся в конкретных рамках моей предполагаемой работы на вас, хотелось бы прояснить вопрос времени и вопрос оплаты.
– В смысле – сколько вам надлежит изображать мою жену?
– Да.
– Это будет видно. А что касается денег, то давайте установим поденную оплату. Устроит вас в день, скажем, такая сумма?
И он назвал очень неплохую цифру. Я столько не ожидала, но для проформы сделала озабоченное лицо и слабо пожала плечами с последующим:
– Ну-у… как вам сказать?
– Хорошо, – поднялся из-за стола Эллер, – я увеличу названную цифру в полтора раза. Устроит вас?
Видимо, я в самом деле крепко была ему нужна, потому что он даже в лице изменился, пока боролись в нем необходимость привлечь меня на свою сторону и скупость. О прижимистости знаменитого режиссера я слышала много злобных и, как выяснилось, довольно недостоверных слухов, но какое-то зерно истины в них все равно присутствовало.
– Да, Леонард Леонтьевич, – сказала я, – устроит.
– Тогда едем ко мне.
– Надеюсь, вы потребуете от меня выполнения супружеских обязанностей только после подписания контракта? – пошутила я.
Он как-то странно окинул меня взглядом и выговорил:
– Женя, а как вы обычно привыкли подписывать контракт? В двух экземплярах?
– Разумеется. Один – мне, один – вам.
– Дело в том, что… мне не хотелось бы оставлять письменных свидетельств нашего сотрудничества. Давайте будем работать на основе устной договоренности. Чем меньше бумаг, тем лучше. Я не хотел бы, чтобы вся история всплыла на поверхность при… скажем так… определенном раскладе ситуации. Конечно, если вы не верите мне на слово…
Он выглядел очень расстроенным. Мне даже стало стыдно за свое буквоедство и формализм. В самом деле, один из лучших режиссеров нашего кино, которого лично моя тетя считает чуть ли не гением, просит меня оказать услугу, о которой я, быть может, буду вспоминать всю жизнь, так нет же… неужели я буду и впрямь «выгрызать» себе каждую строчку в контракте, пользуясь затруднительным положением этого уважаемого человека? Совесть надо поиметь, Женечка! Оплату он предложил очень щедрую, так что почему бы и не пойти ему навстречу, не отступить от своей обычной практики? Ничего страшного не произойдет.
– Леонард Леонтьевич, – сказала я, – если вам удобнее без документов, то я готова принять ваше условие. Все-таки вы не кто-нибудь… не бизнесмен с большой дороги, хотя и такие мне нередко попадались.
Он кивнул и сказал:
– Ну хорошо. Поехали.
Глава 3
Квартира Леонарда Леонтьевича Эллера располагалась в большом сталинском доме. По всей видимости, в этой квартире жили еще его родители, а с их смертью она отошла единственному их сыну. Правда, хозяин нечасто баловал родной дом посещениями. В Тарасове он бывал наездами и все больше по профессиональной надобности или для отбора актеров в местных театрах, считающихся далеко не самыми последними в России. Конечно, он мог полностью укомплектовать актерский состав фильмов, которые он ставил, московскими кадрами, но Эллер, как некоторые наиболее благодарные провинциалы, пробившиеся в столицу, предпочитал тянуть наверх своих земляков.
Надо сказать, я удивилась, не найдя в его доме ожидаемой роскоши. Он, кажется, это заметил, потому что сказал:
– Я оставил тут все, как было при маме и папе. Только телевизор и холодильник сменил, потому что у них совсем уж рухлядь была, а менять они не хотели, хотя я им предлагал. Говорили, что со старыми им удобнее, привычнее. Ну что ж, сейчас мы с вами посмотрим семейные видеозаписи. Нам завтра предстоит ехать к Борису Оттобальдовичу, так что вам, Женя, нужно вжиться в образ. Понимаете?
– Да отчего не понять. Ставьте свое видео. Оно у вас на компьютере?
– Нет, не привез я еще компьютер. Я ведь все больше на новой квартире, которая жене принадлежит, жил. Там роскошь, конечно. А сюда она один раз приехала, посмотрела да и рукой махнула: дескать, не хочу и не буду. Это у нее любимые фразы такие – «не хочу» и «не буду».
– У меня они тоже были любимыми.
– Правда? – с живостью повернулся он ко мне.
– Правда. Только тогда мне было пять или шесть лет. Ну что же, давайте смотреть ваши веселые картинки с Алиной Эллер.
– Красиво звучит, правда? – вдруг спросил мэтр.
– Что?
– Имя – Алина Эллер.
– Да. Только как-то… по-нездешнему, что ли. На аллитерациях.
– Знаете, Женя, жена мне как-то раз заявила, что вышла за меня из-за двух вещей: во-первых, из-за моего имени, громкого имени, а во-вторых, тоже из-за имени, но из-за своего будущего, вот этого – Алина Эллер. Ей все казалось, что Алина Бжезинская звучит по-еврейски. Она, кстати, ужасная антисемитка. И очень упряма. Если на чем-то своем упрется, то ничем не столкнешь. Вы запоминайте, запоминайте. Вам же предстоит быть ею.
– Я запоминаю. Включайте.
На экране появилось смеющееся женское лицо. Леонард Леонтьевич был совершенно прав: Алина, оказалось, феерически похожа на меня. Тот же овал лица, те же высокие округлые скулы, разрез глаз и форма губ, только Алина кривила рот по-детски капризно. Впрочем, при желании я могла скопировать это ее движение губ точь-в-точь. Так что при оговорке насчет пластической операции по корректировке внешности я могла «влиться в форму» Алины Эллер со стопроцентной точностью.
– Она очень женственная… – начал Леонард Леонтьевич и тут же перебил сам себя: – Вы только не обижайтесь, но я режиссер и привык говорить свои замечания актерам, не стесняясь, в лицо. Так вот, вы выглядите посуше Алины и… не скажу, что более мужеподобно, к вам такой эпитет не подходит, но – более строго и менее… менее спонтанно, что ли. В вас чувствуется расчетливость, сильный характер и ум. А Алина – резвая козочка на склонах Альпийских гор.
– Почему Альпийских? – спросила я.
Эллер посмотрел на меня такими глазами, какие бывают у купальщика, который только что вынырнул из воды. Я почувствовала на себе взгляд знаменитого человека, славящегося способностью как бы впитывать облик того или иного человека и переносить его в свое художественное полотно, в свое творение.
– Это я ассоциативно, – пояснил Эллер, – первое, что пришло в голову, выдал. Тем более что Алина-то действительно в Альпах отдыхает. Ну так что, Женя, как у вас с актерской подготовкой?
С актерской подготовкой у меня обстояло превосходно, и об этом я могу сказать без ложной скромности. А если уж говорить совсем без скромности, то неплохо у меня обстояло практически с любой подготовкой. Да и как же иначе! И наследственность, и образование сказывались. Мой отец, генерал Максим Прокофьевич Охотников, родной брат тети Милы, еще при существовании СССР определил меня в секретный военный институт, в просторечии именуемый «ворошиловкой».
Название это имеет отношение не только к маршалу Ворошилову, но и к глаголу «ворошить». Если принять за исходную точку концепцию, что в каждом человеке изначально заложено все, что ему нужно и не нужно, и дурное и хорошее, и задача воспитателей и учителей этого человека – поднять и укрепить именно хорошее, то глагол «ворошить» как нельзя лучше соответствует сути обучения в этом институте. Мои уникальные преподаватели продрались сквозь пласты и залежи того, чем наделила меня природа, и «наворошили» такого, что в результате я изменилась кардинально. Слабости были затерты и нивелированы, а сильные черты взяты на вооружение и развиты.
Все-таки институт готовил кадры для разведки! А что в разведке главное? Правильно: маскировка, мимикрия, умение приспособиться, уподобиться, вжиться! Так говорили нам сначала в институте, а потом и в спецотряде «Сигма».
Могу смело сказать, что в результате обучения и стажировки я приобрела знания и умения, которых хватило бы на нескольких человек: на дипломированного психолога, например, на эрудированного историка, высококвалифицированного переводчика. Могу я и еще многое-многое другое, как то: быть кинокаскадером, телохранителем, тренером по ряду единоборств, а равно и профессиональным снайпером, легкоатлетом и даже автогонщиком. По поводу последнего отмечу: конечно, с Михаэлем Шумахером мне не сравниться, но уровня среднего пилота «Формулы» я достигла, это как пить дать.
Но главным моим достоинством, наиболее отточенной гранью мастерства, является искусство перевоплощения. Недаром в «Сигме» я получила прозвище Хамелеон. А в «Сигме», дорогие мои, никто просто так не давал прозвищ. Имена прикреплялись на уровне высшего соответствия. Если тебя прозвали Кабан – то изволь рыть землю и валить деревья не хуже дикого вепря. Получил имя Змея – соблаговоли двигаться бесшумно и молниеносно, замирать и готовить силы для одного-единственного смертельного удара. А мне дали имя Хамелеон именно за то, что я могла почти мгновенно превращаться в кого угодно. С годами, в процессе работы телохранителем, мое умение перевоплощаться достигло еще более высокого уровня. Думаю, если бы я выбрала актерскую профессию, то стала бы находкой для любого театра.
Но я использовала свои возможности иначе. Выбрав профессию телохранителя, я разработала собственный метод. Основной принцип, заложенный в него, стар как мир: тот телохранитель наиболее профессионален, которого никто не замечает. Когда охрана невидима, кажется, что охраняемый человек совсем даже и не охраняем никем.
Обычные охранники достигают этого внешнего эффекта посредством того, что стушевываются, ретушируются, как бы уходят в тень. Мой же способ сделать охрану невидимой постороннему глазу – метод Хамелеона – оригинален и состоит в том, что я не только не прячусь, а даже наоборот – лезу на глаза. Просто никто не может заподозрить во мне телохранителя, а тем более – элитного.
Если за охраняемым по моей методике человеком (на профессиональном языке – объектом) кто-нибудь следит, то преследователь не может иногда даже распознать, находится ли объект под охраной или охрана отсутствует. Потому что охранник, способный тем не менее пресечь любую попытку нападения исподтишка или открытой агрессии, – может оказаться кем угодно. Например, тетенькой продавщицей, торгующей мороженым, или бестолковым коммивояжером, лезущим куда надо и куда не надо (очень удобная ипостась, кстати). Он может оказаться бомжом, учительницей, уличным плясуном, уборщицей, официантом в кафе и даже проституткой. Последнее, конечно, нежелательно из этических соображений, но иногда, при острой необходимости, их можно откинуть.
Искусство маскировки и перевоплощения, оно же – лицедейство, я изучила до тонкостей и научилась перевоплощаться, работая практически на подсознательном уровне. Мне не нужно всматриваться в лицо человека и запоминать его мимику – запоминание и уподобление происходит автоматически, по годами отлаженному алгоритму.
И вот теперь мне, выпускнице «ворошиловки», прошедшей боевую подготовку в группе «Сигма» под именем Хамелеон, задали невинный, хотя и вполне резонный вопрос:
– Как у вас с актерской подготовкой?
– Прекрасно! – ответила я.
– Люблю таких, – сказал маститый кинорежиссер. – Уверенно, с апломбом, без запинки. Вот что, Женя. Вы уже достаточно посмотрели на Алину? Разглядели ее, зафиксировали, так сказать?
– Вполне.
– В соседней комнате в шкафу есть несколько ее вещей, которые она тут забыла, – сказал Леонард Леонтьевич. – Если вы готовы, то идите и переоденьтесь. Вы заметили, как Алина накладывает косметику? Я специально показал вам эпизод, где она делает макияж. Ведь у каждой женщины индивидуальный способ краситься.
– Да. Если женщина – индивидуальность, а не девочка из пешеходного перехода или с обочины дороги.
– Ну, те, конечно, – как под копирку.
– Хорошо, я пошла.
Думаю, мне потребовалось примерно полчаса, чтобы вжиться в образ Алины Эллер. Одевшись в ее вещи, я походила по комнате, отрабатывая походку, – у Алины она отличалась от моей большей амплитудой раскачивания бедер и манерой ставить ступни по одной линии, как будто идешь по канату. В жестикуляции Алины тоже было отличительное свойство – она кокетливо заламывает руки в запястьях и… впрочем, на словах это сложно объяснить. Балетмейстеры меня поймут.
Дольше всего я отрабатывала мимику и манеру разговора. На макияж ушло гораздо меньше времени, буквально несколько минут, так как красилась Алина, как я отметила, смотря видео, несколько небрежно.
Ну что же. Можно давать представление.
Я выпорхнула из комнаты, прошла перед сразу посерьезневшим Эллером и, вскинув руку, выговорила обманчиво хрупким капризным голоском:
– Ты знаешь, мне ка-ажется, что завтра стоит поехать к па-апе. А, Леонардик?
– Достаточно, – резко остановил меня режиссер. И замолчал.
Неужели этому привереде не понравилось? Тогда посоветую ему выписать Смоктуновского – пусть играет ему двадцатисемилетнюю дурочку! Впрочем, Смоктуновский почти десять лет как умер.
– Пройдитесь еще раз. Ничего не говорите, – скомандовал Эллер. – А теперь сделайте вид, что увидели что-то невкусное. Так. Представьте, что вам очень нужны деньги, а я не даю, и скажите: «Да я и у папы возьму, ты один, что ль, с «баблом»!» Говорите.
Я чуть выпятила нижнюю губу, отставила руку от корпуса и произнесла:
– Да я и у папы возьму, ты один, что ль, с «баблом»!
Эллер помолчал, потом повернулся ко мне спиной и выговорил:
– Ну что ж. Я в вас ошибался. То есть… Я хочу сказать, что ошибался в том плане, что я вас, Женя, недооценил. Вы гораздо лучшая актриса, чем я даже мог допустить изначально. Я вообще предпочитаю не хвалить актеров, но в вашем случае надо сделать исключение. Пожалуй, я бы пригласил вас в свой новый фильм, если только… – Он осекся.
– Если только – что?
– Если все кончится благополучно, – выговорил он. – Понимаете, ситуация такова, что я не хочу загадывать. А теперь по существу. Вы – первоклассная актриса. Если различия между вами и Алиной есть, то их вижу только я, потому что у меня наметанный профессиональный взгляд. Впрочем, и эти шероховатости можно сгладить совершенно. Мне кажется, что я недаром потратил время, наводя справки о вас и о вашем характере. Мы еще с вами поработаем, а теперь вот что: я нанимаю вас не только как дублершу моей жены, но и как телохранителя для меня самого. Потому что, опасаясь за жену, невозможно не опасаться за самого себя.
– Совершенно с вами согласна, Леонард Леонтьевич, – почтительно отозвалась я.
– Кстати, об имени. Вы, кажется, назвали меня «Леонардик», не так ли?
– Ну, обычная нежная фамильярность, которая, мне кажется, свойственна почти каждой женщине в отношении мужа. Вы, надеюсь, не в обиде? Творческий процесс как-никак…
– Конечно, нет. Для пользы дела я согласен быть не только Леонардиком, но также Нардиком, Ленчиком или даже Козлом-Самолетом, как меня еще в Щукинском приласкали. Дело в другом. Алина зовет меня совсем не так. Она называет меня Лео-Лео. От сокращенного имени-отчества: ЛЕОнард ЛЕОнтьевич.
– Запомнила. Значит, Лео-Лео… А что, красиво. Лео-Лео… – повторила я с интонациями Алины.
Эллер даже в лице переменился. Честно говоря, первым моим впечатлением было, что он испугался. Правда, мэтр быстро овладел собой, ведь он не только талантливый режиссер, но еще и актер не последний.
– Натурально, – наконец произнес мой новый клиент. – Вот сейчас вы произнесли мое имя точно голосом Алины. Впрочем, вам много говорить не придется. Я скажу вашему отцу… тьфу ты, Борису Оттобальдовичу, отцу Алины, что у вас частичная потеря памяти. Видите – я тоже вживаюсь в роль. Бжезинского уже вашим отцом назвал. Но это хорошо, хорошо.
– Подождите! А что там насчет потери памяти? – остановила режиссера я.
– Ах, да. Вы ведь как будто приехали с альпийского курорта. Алина сейчас там в действительности и находится. Так вот, думаю, Борис Оттобальдович нисколько не удивится, если я скажу, что вы сорвались на горнолыжном спуске и немного ушиблись головой, отчего произошло незначительное расстройство памяти. Кстати, вот вам и причина для косметического «ремонта»: повреждения при падении. Остальное довершит грим.
– Частичная потеря памяти… Очень уж затерто, сериалом мексиканским отдает. Хорошо еще, не амнезия сразу.
– Ну, амнезия была бы существенным перебором, говорю вам как режиссер. Знаете, Женя, воспринимайте все это, если хотите, как съемки фильма. Тем более что моя персона к такому располагает. Если мы скажем Борису Оттобальдовичу, что у его любимой единственной дочки амнезия, то он сильно разозлится, расстроится. А так – ничего, можно сказать, пустяки. Что касается «затертости», считайте, что мы снимаем посредственный фильм. На таком неблагодарном материале нам шедевр и не нужен. Да и Борис Оттобальдович…
– Такое впечатление, – перебив мэтра, заметила я, – что во всей этой истории вы больше всего опасаетесь именно Бориса Оттобальдовича Бжезинского, отца Алины и, следовательно, человека, который никогда бы не причинил ей вреда.
– Я беру его за эталон, – заявил Эллер, на сей раз нисколько не смутившись. – Если поверит он, то могут поверить и другие. То есть они, уж конечно, наверняка поверят.
– Не нравится мне все это… – проговорила я. – Впрочем, Леонард Леонтьевич, свое мнение я буду держать при себе. Да, кстати: разрешите вопрос?
– Пожалуйста.
– Мне кажется, что вы используете меня не столько как дублершу Алины и уж тем более не как собственного телохранителя. А как живца. По-моему, вы рассчитываете на то, что щука клюнет, а живец внезапно окажется более хищной рыбой, чем эта щука, и порвет ее в клочья. Так, Леонард Леонардович?
– Леонтьевич я. На мой взгляд, если наведенные мной справки соответствуют истине, то вы действительно вполне на такое способны, – сухо ответил он.
Я оставила эту реплику без ответа. Если он в самом деле так думает, то совсем недалек от истины. Но всех возможностей Хамелеона не знает даже сам Хамелеон…
Ночевала я у Эллера. Конечно, позвонила тетушке и предупредила, что ночую… гм… у подруги. Не стану же я в самом деле говорить ей, что осталась на ночь у ее любимого режиссера, который взял меня в «жены» – пока на время тарасовских кинопроб, а дальше – как бог пошлет.
И, разумеется, ни о каком «супружеском долге» никто и не заикался. Думаю, Леонард Леонтьевич и мог бы выкинуть что-то в таком духе, будь он лет на двадцать или двадцать пять помоложе. Но он был опытным и видавшим виды ловеласом. Такие, как утверждал известный французский писатель, сравнивают женщину с яблоком и говорят, что не надо срывать плод незрелым: когда придет время – он сам упадет в руки.
Правда, в нашем случае я была совсем другим фруктом.
Перед сном – наверное, чтобы обеспечить мне красочные сновидения, – господин Эллер показал две анонимные записки, которые подбросили его жене. Не буду приводить их содержание, просто отмечу, что ничего полезного для моей работы на Эллера они не содержали. У меня создалось даже впечатление, что их написали от нечего делать. Впечатление, впрочем, очень субъективное…
Не знаю, почему, но я почти всю ночь так толком и не заснула. Какое-то лихорадочное возбуждение сжирало меня, не давая полностью расслабиться и вверить себя живительному сну. Если оторваться от контекста договора, то сама по себе работа в качестве дублерши жены киномэтра – дело очень соблазнительное. Какая-нибудь глупая жаба, без сомнения, попыталась бы воспользоваться положением, влезла бы к Эллеру в койку, а потом и в доверие. Алгоритм последующих возможных событий всем известен, и нет надобности приводить его в подробностях.
По идее, Женечка, следовало бы и тебе ковать железо, не отходя от кассы. Вот уж тетушка была бы в восторге. Или нет? Ах, он старше меня на… На сколько? Так ведь он, судя по всему, очень даже в порядке, если женился на двадцатисемилетней женщине, которая на четверть века его моложе. Творческие люди – они такие.
Вот взять хотя бы Гёте. Сей благородный старец, написавший «Фауста» и «Горные вершины», в восемьдесят два года женился на восемнадцатилетней. Злословили, что он специально подбирал себе в пару девушку такого возраста, чтобы им вдвоем в сумме было сто лет.
А Виктор Гюго, автор «Нотр-Дам де Пари»? Этот французский гражданин и вовсе хорохорился и беспутствовал до восьмидесяти четырех, что совершенно не мешало ему создавать гениальные произведения. Даже, как говорится, еще и помогало.
Вообще, быть музой у служителя искусства – занятие лестное, хотя и неблагодарное. Например, Елена Дьяконова, более известная как Гала. Ведь ее передавали, как переходящее Красное знамя, от Элюара к Дали и обратно! А глупенькая Алина на музу как-то не тянет… С другой стороны, может, глупенькая она только внешне? Вообще, женщине совсем не обязательно потрясать интеллектом, легко «брать» вопросы в «Что? Где? Когда?» и разгадывать кроссворды за пять минут, чтобы быть умной. И Алина по-своему в чем-то очень умна, если смогла выйти замуж за такого человека, как Эллер. Лео-Лео и ему подобные не женятся на куклах, которые только на то и способны, чтобы проделывать ряд несложных телодвижений, сопряженных с необходимостью секса и совместных с мужем выходов в свет. Не-ет! Такие, как Леонард Леонтьевич, любят стерв. Даже не стерв, а – стеррррв!
И Алина Эллер – едва ли исключение.
Примерно такие мысли и мелькали у меня в голове во время того полусонного-полубодрствующего состояния, в котором я пребывала почти всю ночь. Лишь под утро я заснула под аккомпанемент мысли, что, верно, этот Эллер уже начал путать кино и действительность. Чего стоила только его неожиданная фраза «Будьте моей женой»!
А ведь действительно – как в кино. Был же фильм с Андреем Мироновым и Еленой Прокловой в главных ролях. Только название его – «Будьте моим мужем».
Вспомнив это, я как-то сразу успокоилась и заснула.
Глава 4
То, что проспала я от силы два часа, не помешало мне подняться рано: что-то словно толкнуло меня в бок, и я проснулась. За дверью слышались шаги и сдержанный кашель хозяина квартиры. Я оделась и вышла к нему.
– Как спалось, дорогая? – обратился он ко мне с такой улыбкой, что я сразу поняла: отвечать я должна не от имени Евгении Охотниковой, а уже как сама Алина Эллер.
– Да ты знаешь, Лео-Лео, как-то не очень спалось, – призналась я томно. – Тут у тебя в квартире… комары разные, мухи. А одна муха так и вовсе не муха, а дирижабль какой-то. Я ее все утро боялась.
– Какие еще мухи зимой? – весело спросил он.
– Ужасные! Они, наверное, на зимовку сюда залетели.
– Муха – не птица, – назидательно произнес Эллер, рассмеялся и скомандовал: – А теперь отбой, Евгения Максимовна. Можете говорить со мной от собственного имени. Вы блестяще вживаетесь в роль. Я, конечно, укажу вам за завтраком на ряд недоработок, но тем не менее – сыграно превосходно. Кстати, что вы такое говорили про мух и комаров? На улице – минус двадцать пять.
Я пожала плечами.
– Вы же сами просили, Леонард Леонтьевич, чтобы я выдавала какие-нибудь глупости в духе Алины. Вот и пожалуйста: сказано – сделано.
– А, вы в этом смысле… Ну что ж, хорошо.
– Леонард Леонтьевич, – произнесла я, – прежде чем я окончательно перейду к исполнению роли вашей жены, мне хотелось бы попросить вас о двух одолжениях.
– Пожалуйста, слушаю вас.
– Во-первых, Леонард Леонтьевич, моя тетушка, Людмила Прокофьевна, является большой вашей поклонницей и просила поставить автограф вот на этой книге – вашей автобиографии. Я ее вчера приобрела специально.
Эллер рассмеялся, довольный. Несмотря на то что он был убелен сединами и достиг в мире российского кинематографа практически всего, кажется, он остался тщеславным, как мальчишка, и падким на лесть и внимание.
Читать бесплатно другие книги:
