Рандеву на границе дождя Воронова Мария

Руслан кисло улыбнулся. Все верно. Логика безупречная.

– Ты мне не доверяешь?

– Доверяю, – усмехнулась она. – поэтому и прошу подождать до свадьбы.

– Полина, но после смерти Оли прошло совсем мало времени, жениться сейчас просто неприлично.

– Разгульный отдых тогда еще неприличнее.

Волчеткин вздохнул. Все-таки Полина много моложе его, и это чувствуется. Они с Ингой плоды еще советского воспитания, и хоть были совсем маленькими, когда Союз развалился, успели еще впитать это безнадежное «я – последняя буква алфавита», произносимое безапелляционным тоном по любому поводу, причем зачастую говорилось это бескорыстно, с самыми добрыми намерениями, в святой уверенности, что сделают добро ребенку, если приучат его игнорировать собственные интересы.

А Полина росла уже совсем в другой среде и с младенчества знала, что никто не позаботится о тебе лучше, чем ты сам.

Наверное, это правильно, потому что если ты не умеешь отстаивать то, что важно лично для тебя, не сумеешь защитить и других. Но почему-то Руслана тошнило от этой расчетливой добродетели, и он медлил с официальным предложением.

Полина со своей прямолинейной житейской логикой считала, что раз поставила ему условие: или свадьба, или ничего и он до сих пор ухаживает за ней, то по умолчанию выбрал свадьбу. И очень часто бывали такие ночи, когда он решался, говорил себе: хватит тянуть! Из таких девушек, которые знают, чего хотят, получаются лучшие жены и матери!

Но потом приходил на работу и невольно смотрел на Полину глазами Анны Спиридоновны. Мать не примет ее, это ясно. Трудно сказать, как она поведет себя, вероятнее всего, будет терпеть, но в душе не примет. Полина же терпеть не станет! Если красивая женщина смогла сохранить девственность до двадцати семи лет, значит, ей сам черт не брат.

А вот с Ингой мама, пожалуй, сразу нашла бы общий язык… Руслан вздохнул. Он думал, что нанесенный Ингой удар смягчит угрызения совести, но ничего подобного не произошло. Она ведь была такая хорошая девчонка, подумал он с неожиданной теплотой, добрая, отзывчивая, а уж энергичная! Непромытую кружку возле себя она бы терпеть не стала. И не должность изменила ее, а его предательство. Человек может перенести много горя и лишений, но сломать душу способно только предательство, а он на пару с Полиной совершил худшую разновидность этого греха, ту, которая «ты сама виновата».

Макс открыл дверь и почувствовал: что-то в квартире неуловимо изменилось. Кажется, все на местах, но словно светлее стало в мрачном коридоре, и воздух наполнился свежестью. Он аккуратно расправил плащ на плечиках, переменил обувь и прошел в комнату, которую ему отвела Анна Спиридоновна. Там его ждал удивительный сюрприз.

На подоконнике стояла незнакомая женщина, терла створку распахнутого окна и пела:

– Давай мовчати про то, що дiвчати не вмiють сховати, не можуть спати…[1]

Голос был чуть низковатый и бархатистый, Макс невольно заслушался, тем более что женщина, поглощенная своими занятиями, кажется, не замечала его.

Она стояла в светлом прямоугольнике окна, сильная и стройная, вся будто подавшаяся навстречу небу.

Со своего места на пороге он мог видеть только силуэт женщины с тонкой талией и чуть широковатыми бедрами, а черты лица, цвет волос и одежды, все это пропадало в лучах света, льющегося из окна в комнату.

– Давай про мене i про тебе мовчати…[2]

Он деликатно кашлянул, но таинственная незнакомка не обратила на него внимания, только энергично принялась мыть стекло – у бедняжки захватило дух.

– Мовчати аж поки не захочем кричати…[3]

Макс подошел и осторожно тронул женщину за локоть. Она вскрикнула, пошатнулась, и только сейчас он понял, как это глупо – неожиданно подскакивать к человеку, стоящему на подоконнике.

– Осторожно, осторожно! – воскликнул он, крепко хватая ее за руки. – Только не падайте.

Теперь он разглядел девушку как следует, и она поразила его не столько своей красотой, хотя безусловно была красива, сколько тем, как совпадал ее облик с тем, что он вообразил себе.

Ослепительно белая кожа, овальное личико с изящным, но решительным подбородком, маленький рот с пухлыми, но решительными губами. Очень хороши были глаза, необычного янтарного цвета, огромные, лучистые, под черными бровями вразлет, такой четкой рисовки, какая бывает только у украинок. Именно подобных красавиц Макс представлял себе в детстве, читая гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Девушка освободила руки, которые Макс почему-то продолжал держать, и вынула наушники.

– Прошу прощения, – Макс замялся, подыскивая слова, но неожиданно спросил просто и в лоб: – кто вы такая?

– Я-то? – Девушка нахмурилась. – А вы кто такой и как попали в хату?

– Разрешите представиться, Макс, племянник Анны Спиридоновны. Она пригласила меня погостить и дала ключ. Можете позвонить ей, справиться обо мне, если угодно.

– То я думаю, откуда тут мужские вещи, а вон оно что!

Девушка кивнула и хотела вернуться к своему занятию, но Макс остановил ее жестом, который, как он чувствовал, вышел скорее нелепым, чем повелительным:

– И все же я попросил бы вас сказать, кто вы.

– А, правда! Вечно я какая-то как здрасьте! Христина, – она протянула ему ладонь, но, заметив, что та мокрая, засмеялась и сразу убрала руку. – а как сказать, кто я такая, так даже и не знаю…

– Если вы грабительница, то слишком уж ревностно подходите к делу уничтожения улик…

– Тю! Придумали! Ничего подобного! Я Анне Спиридоновне, скажем, подруга. Мы в Сети познакомились, а потом стали встречаться. Как-то так оно пошло. Ну трошки помогаю по хозяйству, не без этого. Ей-то уж тяжело по окнам скакать.

– Но как же… – растерялся Макс. – Руслан же есть! Почему он не моет окна?

Она в ответ только улыбнулась, приоткрыв ряд белых зубов. Один стоял чуть косо, и это вдруг показалось Максу чрезвычайно важным, казалось, он знал про этот кривой зуб давно, еще до того, как она улыбнулась. Наверное, это была такая особая примета, по которой он должен был ее узнать.

– Во всяком случае, пока я живу в этой комнате, я не могу позволить, чтобы вы мне прислуживали! Оставьте, я сам все доделаю! Слезайте с окна, будьте так любезны!

Он помог Христине спуститься и удивился, с какой легкостью она это проделала, сказав загадочно: «Красно дякую». Стремительно потянулся к тряпке и был тут же остановлен мягкой, но решительной рукой:

– Вот потому Руслан Романович и не моет окон. Это ж треба разуметь, что куда прикладывать. Не мужское дело. А я люблю. Мне кажется, это мое предназначение, очищать пространство.

– Но…

– Если вы сейчас начнете этой тряпкой по стеклу возить, то все испортите одразу[4]. Уж дайте я!

Видя колебания Макса, Христина решительно оттеснила его от подоконника, на который он собирался залезть. Сдвинув свои замечательные брови, девушка внимательно осмотрела окно и сказала, что если уж он очень хочет ей помочь, то пусть подстрахует, когда она будет мыть верхний переплет снаружи.

Руслан с Анной Спиридоновной так и не поставили стеклопакеты, рамы у них были старые, деревянные, на скрипучих петлях, а верхняя часть окна не открывалась, так что снаружи ее можно было вымыть, только основательно высунувшись на улицу. Кто и зачем придумал такое устройство, оставалось неясным, но делать было нечего. Или сиди с грязными стеклами, или подвергай риску собственную жизнь. Макс посмотрел на облупившуюся белую краску, через прорехи в которой проглядывали более ранние посеревшие слои, а то и дерево, тоже пожухлое от времени, на оконную замазку, всю в трещинах, деливших ее на почти равные кусочки, похожие на вагончики. Почти физически испытал давнее ощущение, когда кусочки краски залетают под ногти, содрогнулся и подумал, как можно было решиться на такой адский труд из одной симпатии к Анне Спиридоновне.

Подстраховать Христину можно было одним способом: встать с ней рядом на подоконник, одной рукой взять за талию, а другой держаться за стену. Макс было с жаром согласился, но сразу понял, что испытание это ему сейчас не под силу.

– Боюсь не справиться с задачей, – пробормотал он. – Возможно, будет лучше, если вы меня подстрахуете?

Только озвучив это предложение, бедняга понял, что это тоже не вариант. Когда два тела тесно соприкасаются, нет большой разницы, кто кого обнимает. Он вздернул подбородок, чтобы показать, что нисколько не смущен.

– Сделаем так. Вы мне дадите нужную тряпку и инструкции, я выполню их буквально.

– Но…

– Прошу вас! Я все же мужчина и не имею права подвергать вашу жизнь опасности.

– Та… Ну добре, только переоденьтесь.

Макс сообразил, что предлагает услуги мойщика окон, будучи облачен в один из лучших своих костюмов, и изумился. Он всегда придавал большое значение своему внешнему виду, любил хорошие вещи и умел их носить, и в обычное время мысль, что хоть одна капля воды попадет на английскую шерсть, привела бы его в панику. Если бы на месте Христины оказался, например, Руслан, он мгновенно ретировался бы и не вернулся до завершения процесса.

А сейчас… Если бы умница Христина не сделала замечание, он так бы и полез на окно в костюме. Может быть, пиджак снял бы, потому что мешает, и всё. Макс вышел и в ванной переоделся в джинсы и футболку, наряд, который позволял себе только дома. Ему не очень нравилось, что Христина увидит его в таком простом виде, но он утешился, что первое впечатление о нем девушка составила, когда он выглядел весьма прилично.

Пройдя по квартире, Макс снова удивился, как стало хорошо. Тетя Аня с Русланом, конечно, всегда держали дом в порядке. Макс про себя знал неприятную правду, что он педант и в отличие от большинства мужчин замечает, если живут нечисто, – так вот у родственников ничего такого не было, он чувствовал себя комфортно и спокойно. Может быть, потому, что здесь давным-давно ничего не меняли, и обстановка осталась той же, что он помнил с детства. В ванной тот же белый кафель на полу с черными ромбиками по углам, стены не выложены плиткой, а покрашены, чего почти уже нигде не встретишь. Сохранилось и загадочное окошко между кухней и ванной, смысл которого так и остался Максу неясен, сколько он ни ломал над этим голову. И сама ванна совсем старая, хоть и очень большая. Эмаль потускнела, потрескалась, образуя на дне диковинные узоры. Понятно, что обстоятельства не позволяли Волчеткиным украсить быт, какой уж ремонт, если в доме душевнобольная, но упадок компенсировался порядком. А сейчас чистота была такая, что упадок и вовсе исчез. Непонятно, как Христине удалось проделать этот фокус, но даже жуткий цвет стен вдруг показался Максу симпатичным, да и сам он в зеркале вдруг отразился мужчиной хоть куда.

– Вы знаете, – сказал он, вернувшись, – я никогда еще не видел, чтобы женщина переделала столько работы сразу.

Христина только отмахнулась и, подождав, пока он влезет на подоконник, протянула тряпку.

Максу вдруг очень понравилось стоять, подставив лицо мягким лучам осеннего солнца, смотреть на стены соседних домов, близко подступивших к нему, слушать шум города, долетающий сюда даже сквозь лабиринты петербургских дворов, и вдыхать чуть горьковатый аромат палой листвы.

Он встал поосновательнее, так, чтобы если падать, то в комнату, и в строгом соответствии с инструкцией начал протирать стекло.

Это было непросто: предстать перед Христиной ловким и компетентным работником и в то же время не свалиться с окна.

Наконец стекло приятно заскрипело под комком старой газеты, Христина сказала: «Чистюсенько, прямо радость посмотреть!» – и работа была кончена.

Он спрыгнул, и, кажется, ноги еще не успели коснуться пола, как Христина уже навела порядок.

На улице было тепло и солнечно, окно закрывать не стали, а, наоборот, высунули головы на улицу, облокотившись на подоконник. Над бурыми крышами домов видно было голубое небо, неожиданно яркое для сентябрьского дня, внизу, на каменном пятачке двора, ребенок в красной курточке с диким грохотом возил игрушечный самосвал, а на ржавом навесике над входом в подвал лежал и щурился дворовый кот, и блаженство на его морде ясно читалось даже с высоты третьего этажа.

– Бывают такие дни, – начал Макс и осекся. Он хотел сказать, такие дни, когда не так грустно жить и не так обидно умирать, но понял, что это будет звучать слишком пафосно, и передумал.

Христина улыбнулась и сказала:

– Да, бывают.

Он посмотрел вверх. Где-то высоко над крышами висели маленькие круглые облака, белые и плотные, почему-то с плоским дном.

– Похоже на инопланетное вторжение, правда?

– Да? А по мне так на пампушки. Они ж на кухне и настоящие есть к борщу. Будете?

Макс засмеялся:

– Пожалуй. Уверен, что вкус у них тоже небесный.

– Почекайте![5] – и Христина убежала.

Он еще постоял, улыбаясь, а солнце гладило его лицо своими невидимыми ладошками. В жизни Макса редко бывали такие дни, свободные от сожалений о прошлом и от тревог за будущее, когда он понимал, что если в жизни и есть тайный смысл, то очень простой и ясный.

На кухне он заметил, что Христина выглядит иначе. Длинные густые волосы, по цвету напомнившие ему старый коньяк, она убрала в высокую прическу и сменила рабочее одеяние, вид которого Макс так и не сумел вспомнить, на светлые джинсы и блузку в нежный цветочек.

Он был воспитан в убеждении, что джинсы – это рабочая одежда, и надевать их с какими-то другими целями крайне вульгарно. Но сейчас это не имело никакого значения.

Христина поставила перед ним тарелку с борщом, а в центр стола блюдо с пампушками. Они были такие легкие и крепенькие, действительно как облачка, и упоительно пахли травами и немножко чесноком. В тарелке обнаружился вовсе не очередной вариант жижи разных оттенков красного цвета, от кирпичного до неестественно розового, которую ему приходилось едать раньше в качестве борща, а удивительная композиция, где каждый элемент находился как бы отдельно и в то же время на своем месте.

Сметану Христина налила в старую соусницу толстого фаянса с аляповатым рисунком в виде райских птиц. Вспомнив, как в детстве восхищался этими птицами, Макс улыбнулся и попробовал суп.

– Как вкусно! – воскликнул он искренне.

– Кушайте, кушайте, а то вон вы какой худышка! Пампушечку не забудьте.

Макс обещал, что не забудет. Девушка не садилась за стол сама, а он стеснялся попросить ее. В самом деле, он тут не хозяин, а угощать Христину ею же приготовленным обедом просто верх невоспитанности. Поэтому он просто наслаждался великолепным борщом и в один прекрасный момент почувствовал, что ситуация, когда он сидит за столом на манер барина, а девушка хлопочет тут же по каким-то мелким хозяйственным делам, его совершенно не конфузит. Кажется, от непривычно вкусной, сытной и горячей еды он немного опьянел.

– Я вас, наверное, сильно напугал, когда подкрался?

– Само собою! – засмеялась Христина. – Я ж в наушниках, не слышу! Чуть не сверзилась…

– Простите меня. Но я был крайне удивлен, обнаружив у себя на окне совершенно незнакомого человека.

Девушка вдруг нахмурилась и погрустнела, будто вспомнила что-то плохое:

– А как вы думаете, почему мне Анна Спиридоновна ничего про вас не сказала?

– Вероятно, забыла, – предположил Макс.

– Та верно… Кто я ей, чтобы мне рапортовать?

– Ну что вы! Это я не та фигура. Не уверен, что Анна Спиридоновна помнит, что я у нее гощу, когда меня не видит. Просто она чтит обязательства перед семьей, вот и все.

– Не-не-не! Вы главнее, бо вы родич! – Христина энергично покачала головой. – Даже не думайте иначе.

– Хорошо, не буду, – улыбнулся Макс, – я в принципе стараюсь не думать, какого мнения обо мне люди. Сколько ни предполагай, а все равно ошибешься.

– Отож! – Христина засмеялась. – Но ваша тетя самая лучшая, она по-злому ни о ком не думает, уж это я точно говорю.

– Да, тут вы совершенно правы. Анна Спиридоновна всегда судит по-справедливости, в этом на нее можно положиться.

Христина ловким движением приняла у него пустую тарелку и предложила добавки, от которой Макс решительно отказался.

– Тю! Как говорит мой деда Коля, вас хорошо за харчи нанимать. Чай?

Не дожидаясь ответа, она захлопотала, и Макс снова удивился, как это у нее получается делать все так быстро и словно само собой.

– Знаете, от меня недавно перевелась сестра, с которой я вел амбулаторный прием. Хорошая сестра, всегда вежливая, доброжелательная, я был убежден, что она мне искренне симпатизирует, а перевелась сугубо из меркантильных соображений. А потом случайно узнал, как она всем говорит, что ей понадобится двадцать лет, чтобы прийти в себя после работы с этим… – Макс запнулся, – в присутствии дам скажем, чудаком.

– Может, она влюблена в вас была?

– Это крайне маловероятно, поверьте. Я просто хотел сказать, что если трудно составить правильное мнение о человеке, то понять, какое мнение он составил о вас, попросту невозможно. Поэтому давайте не будем гадать, почему Анна Спиридоновна не рассказала нам друг о друге, уверен, есть объяснение, не обидное ни для вас, ни для меня.

– Да какие обиды, что вы! А вы врач?

– Некоторым образом, – почему-то ему не захотелось называть свою специальность. Многие люди думают, что психиатры сами не совсем нормальны, даже прибаутка есть: кто первым халат надел, тот и врач. А бывало и наоборот: собеседник приписывал Максу необычайную проницательность, умение в самых невинных вещах распознать признаки душевного расстройства – и замыкался, начинал осторожно подбирать слова, следить за своими жестами, и в результате беседа затухала. Максу очень не хотелось, чтобы так произошло сейчас. Пусть девушка думает, что он хирург, как Руслан. – а у вас какая специальность?

– Я бренд-менеджер, прямо и сказать-то стыдно.

– Почему?

– Ну здрасьте! Вы доктора, а я макаронами торгую!

Макс горячо заверил девушку, что снабжение населения продуктами питания не менее важное дело, чем лечение этого самого населения.

– Тю! – Кажется, Христина хотела возразить ему, но вдруг посмотрела на часы и заспешила. Стремительно убрав со стола, она схватила легкую курточку и убежала прежде, чем Макс придумал способ ее остановить.

Оставшись один, он впал в странное состояние, когда человек слишком взволнован и для того, чтобы отдыхать, и для того, чтобы сосредоточиться на каком-нибудь полезном деле.

Макс прилег у себя на диване, но тут же вскочил и полюбовался окном, какое оно чистое. Уселся на подоконнике с журналом, но быстро понял, что не понимает ни слова из написанного в статье.

Перед глазами все стояло лицо Христины…

Девушка сказала, что познакомилась с тетей Аней в Сети. Что ж, это он мог себе легко представить. Анна Спиридоновна женщина прогрессивная, от нее не услышишь фразы «вот в наше время…». Нет, она справедливо считает, что, пока жива, все время – ее, и с удовольствием осваивает всякие новые штуки. Вероятно, думал он, тетя решила взять помощницу по хозяйству и нашла Христину, которая просто великолепна в этой роли. Ну а потом женщины прониклись друг к другу симпатией. Наверное, Христине неловко было сказать, что она домработница, хотя что тут стыдного… Макс невольно улыбнулся трогательному и наивному снобизму девушки.

Потом вспомнил, с какой искренней симпатией Христина отзывалась о тете Ане, и снова улыбнулся. Макс с детства любил тетю и в гости к Волчеткиным любил ходить именно из-за нее, а не из-за двоюродного брата. Руслан был ярким представителем того дикого племени мальчишек, которое никак не хотело принимать его в свои ряды, и хоть послушно отсиживал положенное время с младшим братом, не умел скрыть своей скуки. Совсем другое дело тетя Аня. Она обладала редким даром, оставаясь самой собой, не сюсюкая и не приседая, быть интересной детям.

И тетка, и племянник были страстными книгочеями и с упоением обсуждали любимые произведения, причем Анна Спиридоновна никогда не впадала в назидательность и не пыталась, пользуясь моментом, впихнуть в голову ребенку как можно больше здоровой морали. Нет, она просто искренне говорила о своих впечатлениях, и Макс отвечал тем же, потом они, бывало, придумывали дальнейшую судьбу любимых персонажей, пока тетя Аня готовила, а он болтался у нее под ногами.

Став постарше, Макс понял, что Анну Спиридоновну в их большой и как бы дружной семье слегка недолюбливают. Даже не то чтобы недолюбливают, а скорее, считают паршивой овцой.

Его, Макса, мама очень многие фразы начинала словами: «У нас в роду», и действительно, семья имела прочные и глубокие аристократические корни. Революция семнадцатого года нанесла жестокий удар тогдашним представителям рода, от которого они не только не оправились сами, но и передали эту посттравматическую растерянность своим потомкам. Все члены семьи жили как-то отдельно от жизни, воздвигнув некую полупроницаемую мембрану между собой и обществом. Даже специальности выбирали мертвые, чтобы можно было проводить время в тиши академических кабинетов. Все старшие родственники занимались кто классической филологией, кто искусством XVIII века, кто палеоботаникой и прочее в том же духе. Тетя Аня первая в семье выбрала живую специальность, потом вышла замуж за живого человека и в довершение своих грехов уехала в глухомань по распределению, вместо того чтобы остаться на какой-нибудь теоретической кафедре.

Со временем Макс сообразил, что мама приревновала его к тете Ане, ей не нравилось, что сын привязался к ней, и она отпускала его в гости все с меньшей охотой, при каждом удобном случае напоминая, что тетя Аня не понимает, в какой семье родилась и какое воспитание получила, и не выполняет обязательств, налагаемых на нее происхождением. Мол, она и в юности интересовалась не тем, чем надо, а пожив в глухой деревне, так и совсем огрубела. Макс слушал, кивал и не вступался, не говорил, как интересно ему было слушать рассказы тети Ани о приключениях в сибирской глубинке. И тогда, и сейчас Макс стыдился собственного малодушия, но огорчать маму было никак нельзя.

Так бывает: можно жить рядом и любить человека, но быть с ним словно с разных планет, а можно видеться два раза в год, но знать, что связь между вами крепкая и нерушимая.

Когда начались нелады с женой и она предложила пожить отдельно, Макс с благодарностью принял приглашение тети Ани. Не из соображений каких-то нафталиновых приличий и, естественно, не из денежной выгоды, уж снять квартиру было вполне ему по силам. Просто ему хотелось быть рядом с родным и надежным человеком: кроме того, он надеялся сам принести пользу Волчеткиным, которые недавно понесли тяжелую утрату. В таких случаях, как Макс знал, присутствие постороннего человека помогает, даже если он ничего утешительного не делает.

А теперь выяснилось, что у тети Ани есть Христина, о которой она не сочла нужным рассказать. Почему? Постеснялась, что обзавелась домработницей?

Тут Макс сообразил, что не должен был столкнуться с девушкой, поскольку планировал допоздна сидеть на кафедре, и тетя Аня об этом знала.

Кто ж мог предвидеть, что докторант, с которым Макс хотел обсудить диссертацию, в последний момент отменит встречу? Соблазнившись хорошей погодой, а может, по велению свыше, кто знает, Макс отправился домой, где и столкнулся с прекрасной незнакомкой.

«Тетя Аня просто не хотела нас знакомить! Чтобы мы не влюбились невзначай…» – От этой мысли в сердце разлилась приятная и немного тревожная теплота.

Беспокойство не проходило, и Макс решил принять душ. Раздевшись в ванной, он посмотрелся в зеркало. кажется, ничего не изменилось. Все то же некрасивое лицо, в котором, как ни поворачивай, нельзя найти ни одного приличного ракурса, костлявые плечи с узкими сухими мышцами. Грудь и впалый живот поросли густым тонким волосом, больше похожим на шерсть, и Макс это в себе очень не любил.

«Как она обо мне сегодня сказала? Худышка?» – подумал Макс и неожиданно громко расхохотался.

Руслан никогда особенно не любил засиживаться в своем кабинете, а теперь, когда занимать его осталось считаные дни, вообще старался там не появляться. С тяжелым чувством он толкнул дверь ординаторской. Каждый раз теперь, входя к коллегам, Волчеткин боялся, что о его смещении с должности стало им известно и на него сейчас обрушится шквал вопросов, показного сочувствия и тайного злорадства.

Нет, кажется, не сегодня. Людям, находившимся в ординаторской, было явно не до него. Мила писала истории бомжей, и, судя по мечтательному выражению лица, делала это совершенно автоматически, никак не участвуя мыслями в процессе. А потом страховая компания будет ловить всякие перлы, типа «состояние жесткое» или «рентгенография брюшной полости на уровне жизни», с нежностью подумал он, – наложат штрафы, и в голове ни у кого не щелкнет, что дневники эти сто лет никому не нужны. И что неплохо было бы создать такую систему медицинской документации, которая была бы удобна и полезна доктору, а не контролерам.

В другом углу на повышенных тонах спорили Спасский и пожилой профессор Колдунов. Руслан улыбнулся, он знал это свойство хороших докторов. Интеллигентнейшие и умнейшие люди, образованные, эрудированные, умеющие с блеском поддержать светскую беседу, они совершенно преображались, когда разговор переходил на профессиональные темы.

Обсуждая клинические случаи, доктора начинали изъясняться так, что заставили бы покраснеть сантехников из жэка, и словарный запас их стремительно скудел, сужаясь до узкоспециальных терминов и ненормативной лексики.

– Господа, ну что вы, – сказал Руслан негромко. – вы же гуманисты, врачи, а выражаетесь так, что слушать страшно.

– Действительно, – засмеялся миролюбивый Колдунов, – что за уровень дискуссии, сам ты лошадь! Фу!

– Так не изволите ли пересмотреть график, ваше сиятельство? – Спасский встал и потянулся к доске, на которой висел упомянутый документ.

– Изволю, изволю… Давай сюда. А ты, Русланчик, что? – Колдунов подмигнул и занес карандаш, чтобы поменять местами дежурства. Дело это было непростое – составить график таким образом, чтобы в бригаде каждый день был хоть один сильный хирург. – может, возьмешь хоть пару смен в месяц? А?

– Да надо бы, – протянул Руслан неопределенно.

– Давай, тебе самому легче будет! Когда тяжело на душе – это первое дело: загрузить себя работой до опупения. Так, чтобы не помнить, кто ты такой. Водка, конечно, тоже способствует, но не так.

– Не так.

– На октябрь у меня уже все сверстано, а в ноябре приходи, – продолжал Колдунов, делая какие-то исправления в графике и любуясь на свою работу. – кто у меня есть, Андрей да Мила, ну сам я, так сколько можно на нас выезжать? Эх…

– Даем дорогу молодым, а они не идут, – сказала Мила, шлепнув пачкой историй по столу. – весь этот детский сад сначала приходит, глаза горят, хирургия forever, а не успеешь их имена выучить, как смотришь, а они уже рассосались все по перспективным специальностям. Это мы думали только о том, чтобы работа была интересная и приносила моральное удовлетворение. Сейчас не так.

– Ой, Мила, перестань! Раньше все то же самое было, что сейчас. Просто ты горела энтузиазмом, и тебе казалось, что и все горят. Ты вообще уникум была, сломала мне шаблон, как говорится.

– Что я тебе сломала, Ян Александрович?

– Шаблон.

– Порвала, надо говорить.

– Ну или так. Короче, благодаря тебе я понял, что девушка может быть таким же хорошим хирургом, как и парень. Не знаю, Андрей Петрович, помнишь ли ты, как Мила пахала?

– А с тех пор что-то изменилось? – Спасский встал и заглянул Колдунову через плечо, чтобы удостовериться, что рекомендации его учтены.

– Ничего! Ровным счетом ничего! Но я даже не о том, как много она работала, а с какой скоростью профессионально росла. В молодости я считал, что женщина-хирург – это, как говорится, все равно что морская свинка. Не имеет отношения ни к морю, ни к свиньям.

Мила громко засмеялась и сказала, что Ян Александрович – сексист.

– Еще какой! Ну а если серьезно, то хирург-то я на самом деле средний…

– Не свисти! – буркнул Спасский.

– Нет, правда, – Ян Александрович спокойно улыбнулся, так что сразу стало ясно, он говорит это не из кокетства и не из желания, чтобы его скорее убедили в обратном. – я тактик, а не стратег, другими словами, могу вылечить больного, используя все передовые достижения медицинской науки, но чтобы самому предложить новый метод лечения – нет. Поэтому я никогда особо не рвался в научные работники, докторскую защитил просто для галочки. Но чем я реально горжусь – так это своими учениками. Это кроме шуток, Мила. Вон ты какая получилась, а потом и Руслана выучила. Получается, у меня уже хирургические внуки появились…

– Целая, не побоюсь этого слова, плеяда. Главное, со мной совершенно не обязан был возиться, но у тебя закон был – пришла на дежурство, хочешь работать – получай науку.

– Единственное, чем мне не жалко делиться с людьми, – это знания, – назидательно сказал Колдунов. – единственное, чем не жалко.

Руслан натянуто улыбнулся, не желая показать, что разговор ему неприятен. Он сам бы не мог объяснить себе, откуда это чувство, почему признания Колдунова так уязвили его.

Поскольку Мила очень чтила Колдунова, Руслан поневоле был в курсе его богатой трудовой биографии и знал, что карьера у него никогда не завязывалась, несмотря на безусловный профессионализм и боевой опыт. То ли Ян Александрович сам был равнодушен к регалиям, с детской непосредственностью устремляясь туда, где интересно, и занимаясь тем, что нравится, то ли находились люди, которым прямолинейный и порядочный Колдунов был неугоден…

Пройдет совсем немного времени, с горечью подумал Руслан, и я буду так же сидеть в этой самой ординаторской и говорить свое «зато», находя все более прекрасные оправдания несложившейся карьере. Стану рассказывать всем, как меня утомляла административная деятельность и с какой радостью я от нее отказался, чтобы целиком посвятить себя любимому делу – лечению людей. Только очень сомнительно, чтобы кто-то стал слушать мое нытье. Второй профессор на кафедре – не та фигура, с которой есть смысл считаться.

Руслан покосился на часы. Что ж, рабочий день почти закончился, никаких экстремальных ситуаций не назревает, можно собираться домой. Но там несносный Макс, и непонятно, в каком настроении. Хорошо, если сидит за книгами, а если на него найдет стих милосердия и сострадания и он полезет в душу любимому брату, не принимая во внимание, хочет ли этого любимый брат?

Позвонить Полине? Руслан невольно поморщился. Чем дольше они общались, тем меньше находилось тем для разговора. Странно, с Ингой ему всегда было интересно, в те минуты, что они оставались наедине, он никогда не скучал, не искал, чем занять время, разговор их тек свободно, и они прекрасно понимали друг друга. Никогда такого не бывало, чтобы они сидели, поддерживая какую-то вымученную беседу, лишь бы только между ними не воцарилось тягостное молчание, показывающее, что они чужие и чуждые люди.

Вероятно, если бы Полина уступила его натиску, он был бы сейчас вполне счастлив с ней, и не исключено, что сделал бы предложение. И прожил бы всю жизнь бок о бок, очарованный ее мягким и немного сонным обаянием, и никогда бы не узнал, что связался с эгоистичной и приземленной женщиной.

Полина – человек со здоровой психикой и здоровой моралью, тут не возразишь. И надо уважать ее за это, а все свои соображения по поводу «мещанского мировоззрения» засунуть куда подальше, ибо это всего лишь рудиментарный всплеск чувств феодала, которому не дали воспользоваться правом первой ночи. Или, хуже того, раздражение избалованного мальчика, который вдруг понимает, что для того, чтобы что-то получить, недостаточно просто захотеть.

– Иногда я думаю, что не сделал ничего особенного в профессии, – задумчиво продолжал Ян Александрович. – ничего такого, что можно ожидать от профессора и доктора наук. Так, кропал при случае статейки, но все это были частные вопросы. Оперировал много, это да, но порой брал такие случаи, где прекрасно справились бы и без меня. Создавал себе иллюзию, что я страшно незаменим в операционной, лишь бы не сидеть в кабинете и не выжимать из себя умные мысли. Да что я вам говорю, будто вы сами не так делаете!

Мила со Спасским засмеялись.

– Так вот, когда я думаю, что растратил жизнь на всякую рутину, то вспоминаю своих учеников и понимаю, что все было не зря. Да что далеко ходить, взять хоть нашего нового ректора! Я, конечно, не могу претендовать на звание главного наставника, но все же кое-что передал ей в свое время.

– Инга всегда о тебе очень хорошо отзывалась. С восторгом, можно сказать.

– Аналогично. Не сочтите, что я подлизываюсь к новому начальству, но вот редкий случай, когда человек на своем месте. Я так рад был, когда узнал!

– Все-таки она молодая для такой должности, – заметил Спасский.

– Ну здрасьте! А когда начинать-то? Когда песок посыплется? Руководящая должность – это не приз, не награда за тысячу лет беспорочной службы, а такая же работа, и назначать нужно не тех, кто заслужил, а тех, кто способен. Инга – способна, ну а молодость, увы, пройдет гораздо быстрее, чем бы нам хотелось.

– Может быть, ты и прав…

– Ясное дело! Человек показал блестящие организаторские способности, руководя центром хирургии кисти, так кого назначить: его или академика Пупкина, который всю жизнь просидел в своем кабинете под бюстом Пирогова и даже пыль с него ни разу не протер? Ответ очевиден, по-моему. Если думать об интересах дела, нужно делать ставку на молодых, а не на таких старых псов, как мы.

Руслан слушал, чувствуя, как сердце начинает разъедать недостойное чувство, называемое завистью. Это было очень болезненно и противно, но он ничего не мог с собой поделать, оставалось только надеяться, что душевные муки не отражаются у него на лице.

– И все же она крутовато начинает, – заметил Спасский как бы в пространство. – с места в карьер убрала с должности заведующую лучевой диагностикой.

– А не надо было, по-твоему? – вскинулся Колдунов. – Ведь это ж такая гнида сидела на пути прогресса!

– Так-то оно так…

– Или тебе нравилось, что пациенту надо было неделю какое-то поганое УЗИ ждать? Что мы только накануне выписки выясняли, чем он, собственно, у нас болел, а лечили наобум святых? Может быть, ты так свои клинические навыки тренировал? Типа что в черном ящике?

Спасский засмеялся и покачал головой.

– Томограф стоит в приемном отделении, а мы как дикие, лапароцентезы фигачим всем подряд, куда это годится в двадцать первом веке?

– Согласен, согласен.

– Все правильно Инга сделала. Раз приказала наладить экстренную лучевую диагностику, два приказала, но эта дура решила, что она царица мира и какой-то ректор совершенно ей не указ. И тут уж нельзя было поступить иначе. Понимаешь, Андрюша, приходится выбирать, или дело делать, или нравиться людям. Что-то одно. И лучше, я тебе скажу, дело делать, потому что когда становишься хоть на одну кочку выше остальных, сразу перестаешь быть всеобщим любимцем.

– Я тоже считаю, что Инга права, – сказала Мила, – я еще помню прежнего заведующего рентгеном, так тогда совсем другое дело было. Не успевала методика появиться, как она уже внедрялась. Рентгенологи на операции приходили, можете себе представить? У человека в голове только наклевывалась какая-нибудь идея, а Михаил Исаакович уже придумывал, как ее можно будет подкрепить с помощью лучевой диагностики. А потом пришла Елена Юрьевна, и все пропало. Работа завалилась полностью, и как раз во время бурного развития технологий. Ай! – она брезгливо махнула рукой. – самое противное – когда прежний ректор выживал реально талантливых людей, никто ничего против не имел, а сейчас самые одаренные погонят волну: да как она посмела! без году неделя! Да Елена Юрьевна рентгеном заведовала, еще когда эта пигалица пешком под стол ходила! Короче, сами знаете, нелегко Инге придется.

– Она все же моя ученица и знает золотое правило Колдунова: делай, что считаешь нужным, умный поймет, а дураку все равно не угодишь.

– А я думала, твое золотое правило: никогда ничего не делай, пока не убедишься, что за тебя этого не сделает кто-то другой.

– Это бриллиантовое правило. Семь раз отмерь, а отрезать дай другому.

Все засмеялись, и Руслан тоже растянул губы в неискренней улыбке. Он был согласен с тем, что Елена Юрьевна работала неважно, но за много лет привык к этому укладу, как привыкают люди, например, к слабой петле на дверце шкафа. Подтянуть – хлопотно и опасно, можно испортить внешний вид, а поддерживать дверь не так уж и трудно. Да, на исследования была очередь, но если от результата УЗИ зависела тактика лечения или лечащий врач затруднялся с диагнозом, всегда можно было договориться с лучевым диагностом, так сказать, в частном порядке.

Руководителем Елена Юрьевна была отвратительным, если смотреть с точки зрения лечебного процесса в целом, но свои интересы умела соблюдать очень даже неплохо, да и сотрудников не обижала. Бог знает, сколько дивидендов им приносил тщательно культивируемый миф о недоступности и дороговизне высокотехнологичных методов исследования…

А теперь Инга взяла и прикрыла лавочку! Почему? Только ли потому, что заведующая игнорировала ее распоряжения? А может быть, потому что та была счастливо замужем?

Руслан усмехнулся. Елена Юрьевна, дородная женщина, типичный «медработник», гордо носила свои мощные формы, обтянутые старомодным халатом, на толстых ногах, обутых в практичные белые сабо. Растоптанные ступни напоминали ракетки для пинг-понга, – словом, время ее женской привлекательности давно прошло. Но она была замужем за удивительно невзрачным мужичонкой, который врезался в память именно потому, что у него не было ни единой запоминающейся черты.

Супруги, кажется, жили дружно, подолгу обсуждали, что им хочется на обед, а что на ужин, где лучше покупать фрукты, а где мясо, и прочие насущные вопросы. Руслан иногда представлял, как они плотно едят, а потом ложатся в постель и занимаются дородным, степенным и обстоятельным сексом, и его охватывала тоска, настолько бессмысленным и скучным представлялось ему это существование.

Еще в бытность заведующей центром хирургии кисти Инга пыталась наладить сотрудничество с лучевой диагностикой, но получила набор стандартных отговорок, что, мол, штата нет, расходника нет, а просто так только птички поют. Инга вспылила, тогда она еще могла позволить себе такую слабость, и намекнула на чересчур пышные формы Елены Юрьевны. С тех пор та не упускала случая подчеркнуть свое достойное замужнее положение и унизить Ингу, не имевшую вожделенного штампа в паспорте. Со стороны это выглядело как злобствования не очень умной, некрасивой и немолодой тетки, и Руслан был уверен, что стрелы не достигают цели, по крайней мере, когда Елена Юрьевна презрительно фыркала и подвигала свою монументальную корму (видимо, так, по ее мнению, благородные дамы реагируют на проституток), Инга делала вид, что ничего не замечает, и на речи о том, что счастливой женщина может быть только замужем, а если она не замужем, значит, в ней есть какой-то изъян, ну а уж рожать без мужа могут только распущенные женщины, будущий ректор отзывалась совершенно равнодушно. Теперь выяснилось, что выпады заведующей лучевой диагностикой задели ее гораздо сильнее, чем она считала нужным показать. Что ж, новая должность дала ей возможность достойно отплатить всем обидчикам, усмехнулся Руслан, я, Полина, эта кулема, кто следующий? Что ж, прощение и милосердие прекрасные вещи, но нельзя на них рассчитывать, и тем более требовать их от человека, которого ты обидел.

Поколебавшись немного, звонить Полине или нет, он неожиданно собрался и поехал навестить могилку жены. Благодаря Максу, который занялся организацией похорон, удалось купить участок на Смоленском кладбище, и Анна Спиридоновна так радовалась, будто это могло что-то изменить. Возле метро он купил цветы, белые мелкие розы, какие больше всего она любила, и когда попросил четыре веточки, продавщица нахмурилась. По 9-й линии он быстро добежал до набережной Смоленки и уже спокойнее пошел вдоль этой таинственной речки, где старинные дома и особнячки чередовались с заброшенными рыбацкими сараями и участками совершенно дикого берега со спускающимися к воде узловатыми ивами и высокой травой. Дальше, на другом берегу, виднелись массивные и грубые очертания каких-то промышленных зданий и нового бизнес-центра.

Руслан миновал современный дом красного кирпича, маленький домик музея кукол и остановился на перекрестке, глядя вперед, где в конце улицы видна была высокая желтая арка входа на кладбище. Вечерело, солнце давно зашло, но золотой купол собора светился в низком сером небе, а высокий и легкий золотой крест был совершенно ясно виден среди тяжелых, будто размытых по небу графитовых туч.

Неумело и неловко перекрестившись, он вошел на кладбище. Несмотря на довольно поздний час, народу было еще много. Возле маленькой голубой часовни стояла очередь людей, а сама часовня терялась среди нависающих крон деревьев и сгущающихся сумерек. Руслан шел мимо старинных могил, ухоженных и совсем заброшенных, мимо новых красивых памятников и покосившихся бетонных крестов, мимо высоких оградок и едва заметных поребриков. Чтобы не заблудиться, он запоминал фамилии на памятниках, и эти давно умершие незнакомые люди становились почти родными… Вот приметная стела с надписью «Доченьке Маргарите». Руслан посчитал: женщина прожила шестьдесят лет и осталась доченькой Маргаритой. Ох, незавидная у нее, наверное, была судьба…

Он издалека увидел высокий песчаный холмик, со скромным временным надгробьем. В первые недели после похорон тут все было в цветах, а теперь почти ничего не осталось. Мама высаживала какие-то красные растеньица в горшках, но они быстро завяли. Руслан знал, что надо коротко отломать стебли у роз, но не стал этого делать. Он руками разровнял песок, потом достал носовой платок и протер памятник.

К соседней ограде была приделана узкая скамейка, просто кусок серой от времени доски, и Руслан опустился на нее. Он хотел бы испытать умиротворение или хотя бы спокойную грусть, но ничего не получалось. Невозможно было понять, что Оля здесь, что этот песчаный холмик теперь и есть она, и здесь надо думать о ней.

Он просто сидел, одинокий человек, в заброшенном углу кладбища, вот и все. Даже воспоминания об их прежней счастливой жизни не шли сейчас ему в голову, а все лезли какие-то мелкие, глупые мысли. Руслан нагнулся, разложил цветы покрасивее, пытаясь убедить себя, что для Оли это имеет какое-то значение.

Вдруг прозвучал одинокий и глухой удар колокола, тупой звук быстро стих, но след его долго еще дрожал в темном воздухе. Может быть, послышалось, подумал Руслан, но тут каркнула ворона и, хлопая крыльями, слетела на верхушку черного мраморного креста.

Он встал и, быстро коснувшись ладонью холодного надгробия, пошел домой, уже с трудом находя дорогу в быстро наступающей темноте.

Христина выполнила все запланированные на сегодня дела и с чистой совестью открыла страничку социальной сети, где вела группу одной известной писательницы. За день работы накопилось довольно много. Разместить новые цитаты из книг, снабдив каждую подходящей картинкой, опубликовать последние новости… Христина проверила почту и нахмурилась: из издательства должны были прислать график встреч автора с читателями, но что-то медлили, и девушка переживала, что информация появится в группе поздно.

Она стала читать комментарии к записям, появившиеся за день. Анна Спиридоновна сегодня ничего не писала, занята, наверное, или посты не показались ей интересными. Христина расстроилась. Ей так нравились комментарии Анны Спиридоновны, острые, но в то же время безупречно вежливые, они обычно давали толчок интересному обсуждению, и девушке казалось, что писательнице должно быть очень приятно, что ее книги не оставляют людей равнодушными. Когда дискуссия становилась очень жаркой, приходилось осаживать участников, удалять самые злобные комментарии, а иногда и «банить» зарвавшихся. Эту часть своих обязанностей Христина не любила. Ее всегда удивляло это умение людей приспосабливать самые лучшие изобретения человеческой мысли для самых низких целей. Казалось бы, такое чудо, как Интернет, сказка, фантастика! У людей появилась чудесная возможность общаться на расстоянии, обмениваться мыслями и новостями, а между тем находятся граждане, использующие этот ресурс для сплетен, мутных склок и оскорблений. Кажется, технический прогресс не делает человека лучше, вздохнула Христина, удаляя необъяснимо злобный комментарий.

Подумав, зашла в раздел фотографий. Листала снимки, пока не появились первые обложки книг любимого автора.

Христина посмотрела на них с нежностью, вспоминая, как эти яркие томики дали ей надежду, помогли найти дорогу из того мрака, в котором она жила…

Она никогда не была такой страстной и запойной читательницей, как Анна Спиридоновна, книга служила лишь средством занять время, отвлечься от того, что происходит с ней в реальности. Потому что думать об этом было очень тяжело, а выхода Христина не видела.

И вот как-то в метро она остановилась возле лотка с книгами и журналами. Без всякой мысли посмотрела на яркий томик, думая, что сама виновата во всех своих злоключениях, и если бороться, то выйдет только хуже, потому что себя не переделаешь.

– Очень интересная книга, возьмите, – вдруг обратилась к ней продавщица, превратно истолковав ее взгляд.

– А?

– Я говорю, книга интересная. Оторваться не сможете, пока не прочтете.

Пожав плечами, Христина взяла томик в руки и наконец увидела обложку. Там была изображена женщина с пистолетом, из чего можно было заключить, что это детектив, Христина же увлекалась любовными романами. Она разочарованно покачала головой.

– На пробу, – настойчиво повторила продавщица. – не пожалеете, я вам точно говорю.