Бабье лето (сборник) Метлицкая Мария

– Может, переехать к вам?

Дочка обрадовалась, затараторила, что была бы просто счастлива, что они с мужем давно хотели купить дом посвежее и побольше.

– Да, мамуль, продавай квартиру и приезжай! А там что-нибудь придумаем!

«Придумывать» почему-то сразу расхотелось – просто поняла: если приедет и привезет деньги с продажи квартиры, дочь вложит их в новый дом, и она, Нина, там будет не хозяйкой, а приживалкой.

В общем, обещала подумать.

Дочка искренне огорчилась – уже настроилась на новый дом.

Нина усмехнулась: не мать ей нужна, а новое жилье.

Позвонила Инге – посоветоваться. Хотя все, конечно, давно решила.

Инга вступила, не дослушав:

– Спятила? Продавать квартиру, переться в чужую страну примачкой? Чтобы они загнали тебя работой? Внучка, хозяйство! Коз доить едешь? Жить у них на птичьих правах? Они быстренько все забудут, что ты продала квартиру, поверь! Живи для себя, – закончила бурную речь подруга. – Тебе что, плохо одной?

– А я не знаю, – растерянно ответила Нина, – хорошо или плохо.

Инга пережила двух мужей – второй брак оказался еще горше первого. Муж-искусствовед почти не зарабатывал, жили впроголодь, поддерживали родители – как могли. Отец был давно на пенсии, Томуля пребывала в тяжелой депрессии в связи с утратой красоты и молодости.

Искусствовед мучил Ингу капризами и ревностью.

Через пару лет он тяжело заболел, и она ухаживала за ним до последнего дня. Безденежье и тяжелые заботы подломили и состарили красавицу Ингу.

Похоронив отца и мужа, она вернулась домой. За Томулей тоже требовался уход, и измученная Инга говорила, что стала профессиональной сиделкой. «Ты могла бы подумать, что я так буду проживать свою драгоценную жизнь? Лично я – никогда!»

Ингу было жалко, Тому было жалко. Себя было жалко.

Получалось – ни у кого не сбылось….

Как-то вечером, перед сном, пришла в голову идея – продать старую дачу. Ее строил еще Горохов, помогали ему братья и два приятеля. Все своими силами, рабочих нанимать не пришлось. Сами клали фундамент, месили цемент, возводили стены. Домик получился небольшой, но крепенький, симпатичный.

В молодости дачу Нина не любила, но Горохов был помешан на огороде, и деваться было некуда – приходилось стоять кверху задом.

Огородница из нее была никакая, даром, что летом росла у бабки в деревне. Наверное, это ей тогда и осточертело! А Горохов сажал фруктовые деревья, рыхлил огород, ставил теплицы. Сам ковырялся и от жены требовал. Удобств никаких, туалет на улице. Печка постоянно дымила, сколько ее ни чинили. За водой ходили на соседнюю улицу.

Но природа там была сказочная! Лес вокруг поселка, поле почти за домом, узкая, но чистая речка – в жару ребятня из воды не вылезала. Птицы пели по утрам, а грибы росли сразу за домом, на сухой опушке, плотно застеленной сосновыми иглами.

Но Нине хотелось на море, к южному горячему теплу, к сочным фруктам, горячим чебурекам, медовым запахам акации по ночам.

Или в санаторий, на все готовое. Чтобы не стоять на кухне, не бегать по магазинам. Но они снова ехали на дачу. А это, между прочим, еще и почти сто верст от Москвы!

Горохов ушел красиво – ничего не делил. Дочь Галка подросла, и необходимость в даче отпала. Нина была этому только рада – сплошное облегчение. Сейчас же она испытывала небольшую неловкость от того, что обнадежила дочку и – прокатила. Решила – продам дачу и деньги вышлю Галке. Пусть небольшие, но все-таки. Это хоть как-то ее утешит.

Дала объявление, и желающие тут же нашлись. Потенциальные покупатели заехали за ней в воскресенье.

Нина села сзади. Мужчина за рулем был отъявленным весельчаком с хитрой кошачьей физиономией – хохмил всю дорогу, рассказывая старые и довольно пошлые анекдоты. А женщина, его жена, за весь неблизкий путь не проронила ни слова. Мужчина говорил, что семье необходим свежий воздух – детишки, понимаете ли! Вот Люсенька, – он кивал на жену, – и любимая теща.

«Понятно, – подумала Нина, – хочет свою Несмеяну кривомордую сбагрить – хотя бы на лето. Вместе с отпрысками и вредной старухой. Сбагрить и – гулевонить три месяца, а то и четыре».

Доехали. Вышли из машины, и Нина с трудом открыла заржавевший замок. На участке было прохладно, несмотря на очень жаркий и солнечный день. Трава выросла по колено – и это в начале июня. Да и сад так разросся, что сама Нина его не узнала. Яблони и вишни цвели, и казалось, что на деревья накинули легкий кружевной оренбургский кипенно-белый платок.

Нина остолбенела от такой красоты.

Она открыла входную дверь, и из дома пахнуло затхлой, застарелой сыростью. Покупатели пошли смотреть дом, а она вышла в сад и села на скамеечку. Дышалось так, словно внутри ее наполнили покоем и счастьем.

Нина закрыла глаза и услышала легкий шелест листьев и нечеткий, отдаленный голос кукушки. Покупатели вышли на крыльцо и о чем то заспорили. Тихо шипела угрюмая жена и подхохатывал муж-весельчак.

Нина прошлась по участку, потрогала уже набухшие кисти сирени, почки на огромном, разросшемся за годы чубушнике, увидела острые темные стрелы пробившихся нарциссов и светло-зеленые мясистые листья ранних тюльпанов. Позади участка, среди сорной травы, обнаружила заросшую клумбу с первоцветами – сиреневыми, желтыми, белыми. Она присела на корточки и погладила их.

Сели в машину. Долго молчали, а потом хмурая женщина объявила:

– Дом ваш нас не интересует! Совсем! Развалюха, а не дом! Наверняка все прогнило! Его надо сносить и строить новый.

Муж смущенно молчал.

– Так вот! – продолжила его угрюмая супруга. – Дом ваш нам не нужен. Участок, согласна, неплох. По крайней мере – зеленый. Дайте адекватную цену, и можем начать разговор.

– Я подумаю, – тихо ответила Нина.

Оставшуюся дорогу молчали. У Нининого дома остановились. Она вышла, заглянула в водительское окно и твердо сказала:

– Дом я вам продавать не буду! Вы уж простите, что потеряли время.

Весельчак захлопал глазами и растерянно посмотрел на жену.

– Почему не будете? – нахмурила брови та. – Что это за фокусы такие?

– А я передумала! – весело сказала Нина и, махнув рукой – дескать, не обессудьте! – быстро пошла к своему подъезду. – Какой-то переворот в сознании, – бормотала она. – Просто переворот! Больше всего на свете я хочу… Жить на этой даче и разводить цветы! Нет, я определенно сошла с ума! – думала Нина, вертясь перед сном. – Я и цветы! Сумасшествие какое-то, вот прямо, ей-богу!

В первый раз в жизни ей захотелось на пенсию. До этого и подумать о ней было страшно!

Но до пенсии было еще целых пять лет, а вот положенный отпуск маячил на горизонте. Через две недели Нина, собрав кучу сумок и вызвав такси, отбыла на дачу. Настроение у нее было прекрасным.

Работы там было, конечно же, невпроворот. Привести в порядок дом, отмыть, просушить, выкинуть старое и ненужное.

Через неделю дом сверкал, пах свежепокрашенными полами, чистым бельем и только что сваренным борщом.

«А вот теперь, – вожделенно подумала она. – Теперь мы займемся участком!» И в предвкушении этого спала она тревожно и беспокойно, с одной только мыслью – скорее бы утро! И не дай бог – дожди!

И когда утром все-таки пошел дождь, она вышла на крыльцо и почему то расплакалась.

«Дура какая! – ругала она себя. – Нет, не дура – стервоза! Дачу ей захотелось! Цветочки сажать! Бред какой-то. Жила без этих цветочков, и вот – приспичило! Эгоистка и дрянь».

Конечно, глубоко в душе она понимала, что от дочери отвыкла, а к внучке привыкнуть так и не успела – прикипаешь к тому, с кем вместе живешь, кого растишь, в кого вкладываешь. А этого ее лишили. Или она сама себя лишила. Что разбираться?

Жизнь дочери в далекой Болгарии была слегка призрачной – нет, знала, что все хорошо и… Это ее вполне устраивало.

Одиночество – такая штука… Привыкнуть к нему трудно, а уж когда привыкаешь… Поди вытащи человека из него добровольно!

Возможно, человек этого хочет, но еще больше – боится.

«Дачу – на продажу, деньги – Галке», – решила Нина и стала собираться домой.

Покупатель по новому объявлению появился через два дня.

Приятный мужской баритон посетовал, что машины у него нет и ехать придется на электричке.

– Не привыкать, – ответила Нина, и сговорились на завтра.

Встретились на Казанском, у касс. Обладатель баритона оказался мужчиной за шестьдесят или около того. Лысоват, чуть полноват, все в меру, одет аккуратно и по-молодежному – джинсы, ветровка, кроссовки. В руках – спортивная сумка.

Представился:

– Игорь Сергеевич, можно без отчества.

Нина усмехнулась:

– Зачем же так сразу? – И добавила: – Нина Ивановна.

Сели в поезд, и попутчик раскрыл газету. Нине это понравилось – никаких разговоров «за жизнь». Настроение было довольно паршивое, что говорить.

Потом она задремала и проснулась за две остановки до нужной.

Вышли на перрон. Игорь Сергеевич потянулся, сделал пару глубоких вздохов, подхватил Нину под руку – впереди была довольно крутая лестница, – и они двинулись в путь. Завязался разговор – сначала про раннюю весну, обрушившуюся несусветной, совсем не весенней, жарой. Потом про цены, взлетевшие после последних событий. Оказалось, что он весьма осведомлен в этом вопросе, и Нина сильно удивилась.

Наконец дошли. Пока Нина отпирала дом, он ходил по саду, трогал стволы давно не беленных яблонь, растирал в ладони лист черной смородины и, прикрыв глаза, жадно вдыхал его терпкий и сладкий, совсем уже летний запах.

По дому он прошелся с интересом, задал пару неглупых вопросов и наконец сказал:

– Нина Ивановна, милая! А зачем продавать такую вот красоту? – И тут же извинился за излишнее любопытство.

Нина пожала плечами.

– Мы сюда давно не ездим, мужа нет, дочь живет в другой стране, я работаю, привязана к городу. Да и вообще – тяжело, знаете ли! В смысле – одной.

Сказав это, она тут же смутилась, густо покраснела и отвела глаза: «Еще поймет не так, господи! И что меня понесло?»

Потом он спросил, нельзя ли поставить чайник, Нина кивнула и пошла на кухню.

А когда вернулась в комнату, остолбенела – на столе были разложены бутерброды, два куска домашнего пирога, свежие огурцы, разрезанные и оттого остро пахнувшие свежестью и летом.

Игорь Сергеевич смутился и развел руками:

– Вы уж простите, Нина Ивановна! Я просто подумал – путь неблизкий, проголодаемся наверняка!

Нина промолчала – это она, женщина, должна была подумать о еде. Дура и эгоистка! Привыкла все для себя.

Чай пили долго, и наконец Игорь Сергеевич рассказал свою историю. Оказалось, что вдовеет он давно, девять лет. Жена умерла от долгой болезни. Сейчас ничего уже, почти привык.

– Если к этому вообще можно привыкнуть! – грустно добавил он.

Живет он с сыном, невесткой и внуком. Квартира небольшая, двухкомнатная. Места, разумеется, не очень хватает. И вот он решил – оставит своим квартиру, а сам переберется за город. Почему? Да потому что давно об этом мечтал – о природе, свежем воздухе, тишине и покое. Еще мечтал о саде и даже – представьте – об огороде! Самому, ей-богу, смешно! Ни тем, ни другим он в жизни не занимался! Детям будет вольготнее, а в отпуск – милости просим! Внука возьмет на все лето, парень чудесный, они с ним большие друзья!

Нина слушала его и думала о своем эгоизме. Человек заботится о близких! Даже, возможно, в ущерб самому себе. А она….

Укрылась в своем черепашьем панцире и думать ни про кого не желает!

Потом Игорь Сергеевич сказал, что его все устраивает, торговаться он не намерен, только… Он замолчал.

– Вы бы еще подумали, Нина! Ей-богу, ведь жалко! Такой дом, такой сад!

– А вы? – раздраженно ответила Нина. – Как же вы? Ну если я передумаю? Вам же подходит все, верно?

Он кивнул.

– Да, подходит. Кое-что, конечно, надо подправить, обновить. Но если вы передумаете, я еще что-нибудь подберу! Предложений, знаете ли, вагон и тележка.

– Нет, – решительно ответила Нина. – Я не из тех, кто морочит голову! Решили – значит, решили! Бумаги в порядке, давайте договоримся, когда оформлять.

А про себя. «Заботливый, блин! Ну просто смешно».

Он вздохнул и кивнул:

– Ну, хозяин – барин!

Собрали со стола остатки трапезы, отнесли на кухню чашки и ложки. Нина сполоснула посуду, выключила газ, и тронулись в путь.

Закрывая калитку, она оглянулась на дом и сад. Сердце екнуло, гулко забилось. Нина поняла, что прощается с ним навсегда. А вместе с ним – и со своей молодостью и прежней, совсем неплохой, жизнью.

До станции шли молча. Спутник голову не морочил – наверное, понимал Нинины чувства.

В поезде она закрыла глаза, но уснуть не удалось. Вспомнилась вся жизнь. Пленка крутилась быстро, как в старом кино, – и почему-то была черно-белой.

Свадьба с Гороховым, белое платье, на которое кто-то из гостей пролил шампанское, и Нина так горько плакала, словно у нее отобрали мечту.

Рождение дочки, Горохов под окном, счастливый, улыбающийся, с букетом мимозы.

Бессонные ночи, Галкины крики, первый зуб и первые неловкие шажки. Галкино падение с горки, разбитая голова, лужа крови и белое от ужаса лицо Володи, отца и мужа.

Покупка ковра, ярко-зеленого, ядреного, ядовитого цвета. Но – такая радость от покупки, что не спала первую ночь.

Строительство дачи, потный, по пояс голый Володя кричит ей с еще недостроенной крыши:

– Нинок! Ставь картошку! Проголодались!

А она смотрит на него и думает, что она счастливая…

Смерть отца, и мама у гроба – маленькая, словно ребенок, руки дрожат, и все приговаривает:

– Как же так, Ванечка? Зачем же ты так?

Потом развод и судья с неподвижным, словно окаменелым, лицом – она смотрит на нее с какой то брезгливой жалостью: «Что ты за баба, если от тебя бежит приличный мужик?»

Дальше – Горохов с новой женой, дружные и счастливые. И она, Нина, словно подглядывающая в чужое окно.

Галкина свадьба – суетливая, пьяная, с кучей незнакомых и чужих людей. Таз с жареными пирогами – болгарскими плэчинтами, которые всю ночь пекла суетливая Галкина свекровь.

Дочь с горящими глазами:

– Мама! Я так люблю его! Ты даже не представляешь!

Точно, не представляла! Бросить институт, бросить мать, чтобы уехать в другую страну, к черту на рога! Столичная девочка, а там – собственный дом, хозяйство. Куры, корова. Бред какой-то!

Потом снова дача, уже осенняя. Они топят печку, муж чертыхается – печка не думает разгораться. А на полу, в тазах и корзинах, лежат яблоки. Огромная, с мужской кулак, антоновка пахнет так яростно, что кружится голова. Уставший муж садится на стул и хрустит сочным яблоком:

– Здорово, да? Не зря мы, Нинок!

И в глазах его такая радость…

И кажется, что вся жизнь впереди… Долгая и счастливая жизнь.

Поезд затормозил, Нина открыла глаза. Простились в метро, договорились о походе к нотариусу.

«Все слава богу! – думала она. – И человек нормальный, и торговаться не стал. Что говорить – повезло!»

Вечером позвонила Инге.

Та действия одобрила, уточнила цену и выдала:

– Вот! Наконец! Купишь себе приличную норку и поедешь в Испанию! Возьмешь хороший отель и отдохнешь по-человечески! В первый раз в жизни!

Нина подругу остановила:

– Зачем мне твоя норка? Зачем мне отель? Поеду на Волгу, я уже и путевку присмотрела.

– Дура! – завопила Инга. – Неисправимая дура!

– Вот именно, – поддержала Нина. – И зачем мне, дуре, твоя норка?

Деньги решила отправить дочке, а все остальное – фигня. Все у нее есть, шубы ей не надо – при наших погодах, знаете ли! Сплошные оттепели и дожди! Есть еще отличное финское пальто – как раз на мороз.

Инга снова осудила ее, слегка цапанулись и одновременно бросили трубки.

Обе не расстроились: понимали, что такие «конфликты» – ни о чем, завтра созвонятся как ни в чем не бывало.

Так и было – созвонились на следующий день, вернее позвонила Нина, взволнованная перед завтрашней сделкой.

Инга сказала, что на сделку отправится вместе с подругой – так спокойнее и правильнее.

Назавтра встретились у конторы нотариуса в десять утра.

Игорь Сергеевич полоснул взглядом по Инге, и Нина, перехватив этот взгляд, почему-то смутилась – наверное, увидев обычный, здоровый, мужской интерес.

«Каков! – подумала она. – Ничто человеческое нам, оказывается…»

Впрочем, глянув на подругу сторонним взглядом, подумала: «А Инга еще красавица! И какая! Не берут ее годы, не берут! Стройна, фигуриста, одета как картинка».

– Красивая у вас подруга, – шепнул ей Игорь Сергеевич.

Нина нахмурилась и ухмыльнулась:

– Действуйте! Дама свободна и в поиске.

Он посмотрел на нее с удивлением:

– О чем вы, Нина? Это вообще не про меня!

Уточнять не стала, но разозлилась.

Что не про него? Инга не по зубам или вообще?

Ладно, не о том. Сделка прошла, деньги Нина получила, ключи новому хозяину отдала со словами: «Ну если что – звоните!»

Он кивнул, тепло попрощался, пожелав здоровья и удачи, и был таков.

Инга стояла на улице и курила.

– А он ничего, этот новый владелец! А, Нин?

Нина равнодушно отозвалась:

– Ничего? Да обычный. Обычный нищий пенсионер! Лысый и пузатый, кстати!

– Да? – удивилась Инга. – А я не заметила!

Нина перевела разговор – отчего-то ей было неприятно обсуждать Игоря Сергеевича.

– Пошли в кафе – отмечать, – предложила Инга.

За обедом снова начался прессинг по поводу шубы, Испании и «жизненных удовольствий».

Шубу Нина окончательно отмела, а вот на Испанию согласилась.

Правда не сразу, так сказать, под сильным воздействием. Решили, что путевки будет брать Инга – она человек более опытный и ушлый. По дороге домой Нина отправила дочери деньги. «Подальше от соблазна», – решила она.

Галка позвонила на следующий день, орала от радости, сыпала благодарностями и заявила, что купят они новую машину – так решили на семейном совете.

– А дом? – расстроилась Нина. – Вы же хотели дом?

Галка затараторила, что на дом не хватит все равно, а о машине они мечтали давно.

– В общем, мам, не обижайся, и спасибо тебе огромное!

И больше ни слова о Нинином переезде…

Впрочем, что обижаться? Сама так решила.

Путевки в Испанию были взяты на начало сентября. Инга долго выбирала отели, капризничала, выпендривалась, часами сидела в Интернете, названивала по сто раз на дню в турагентства и сообщала новые подробности будущего путешествия.

Вылетать должны были шестого, а третьего Нина сломала ногу. Дернул же черт попереться в девять вечера за кефиром! Захотелось, видите ли, кефира!

Упала у самого дома, почти у подъезда, споткнувшись в темноте о какую-то шпалу, железную дуру, непонятно кем брошенную. Кое-как доползла до квартиры, а через полчаса нога разбухла и посинела. Нина позвонила соседке, и та, поохав, вызвала «Скорую».

Перелом оказался непростым. В больнице Нина пролежала два дня и под расписку ушла домой. Деньги за путевку обещали вернуть, но с большими потерями и вообще – при чем тут деньги, скажите?

Тоска навалилась такая…

Неплаксивая Нина ревела дни напролет.

Инга тоже хлюпала носом, ворча, что с такой, как Нина, обязательно случится какая-нибудь фигня. «Я так и знала! А ведь я так мечтала об отпуске! Там такие мужики случаются!» – ныла подруга.

– Какие мужики? – взорвалась Нина. – Ты что, совсем чокнулась? Посмотри на себя в зеркало! Шторы раздвинь! Значит, не судьба!

– Судьба – не судьба, – обиделась Инга. – А ты, мать, в пролете!

– Утешительница! – зло бросила Нина и швырнула с грохотом трубку.

В день отъезда Инга позвонила, но, увидев ее номер, Нина трубку не взяла. Понимала, что глупо и Инга вообще тут ни при чем, но настроение было такое… Как говорится – на море и обратно.

Только теперь – без моря, увы…

Лежала все время на диване, не читала, телевизор не смотрела, есть не ела – тосковала и все.

Думала про то, что неудачница, лузерша и вообще – бестолковая дура! И надо же было переться за этим кефиром! Еще на ночь глядя. Вот и пей свой кефир! До конца своей жизни. Одна.

И вообще – не получилось в жизни ничего! Семья не сложилась, дочь живет далеко, внучку не растила. С любовью тоже ничего. Не было в жизни любви…. Ничего, получается, не было! Совсем ничего. Такой вот итог. Вся жизнь – как песок сквозь пальцы. Была и нет. Вот Инга, по крайней мере, горела в страстях. Кипела, бурлила ее жизнь. Есть что вспомнить. А у Нины? Юрий Соломонович с тяжелой одышкой? Враль Сережа с наглым хохотком?

Вот размечталась о клумбе с цветами – опять не сложилось. Не будет у нее букета сирени в белом кувшине и яблок в корзинах на деревянном крашеном полу веранды.

Как мама пела в детстве, «будет тебе белка, будет и свисток». Ни свистка, ни белки. Теперь злись на судьбу! Сама виновата.

В первый раз Нина Горохова изменила своему характеру. В первый раз обиделась на судьбу.

Погода, кстати, была распрекрасной – началось бабье лето, было тепло, солнечно, и клены за окном шелестели разноцветными и резными, яркими листьями.

Но и это не радовало. Десятого раздался телефонный звонок, и Нина долго раздумывала, брать ли ей трубку. Номер был незнакомый.

Однако звонящий был настойчив, и пришлось ответить.

– Кто? – не поняла Нина. – Игорь? Какой? А, поняла! Да, дома. Болею. – Она всхлипнула от жалости к себе. – Около моего дома? – не поверила она и осторожно спросила: – А, простите, зачем?

Он начал оправдываться, и Нина, вздохнув, прервала его:

– Ну поднимайтесь! Что с вами делать….

Через минут пять раздался дверной звонок.

На пороге стоял Игорь Сергеевич, держа в руках свою любимую спортивную сумку.

Он смущенно открыл ее, и оттуда вырвался… запах.

– Антоновка, – кивнул он, – из вашего сада! Не мог не привезти вам, простите! Такой урожай, что голова просто кругом! Вы посмотрите, какие красавицы!

Он нагнулся и достал из сумки два яблока – и вправду огромных, нежно-желтых, словно святящихся изнутри.

Нина взяла протянутое ей яблоко, поднесла его к лицу и блаженно прикрыла глаза:

– Господи! Пахнет-то как! Просто счастьем пахнет, ей-богу! Давно позабытым…

Игорь Сергеевич смущенно кивнул:

– Так и есть! Наверное…

Нина неожиданно улыбнулась и всплеснула руками:

– А что с яблоками-то делать? Столько их, господи! А если пирог? – вдруг осенило ее. – Для этого лучше антоновки ничего пока не придумали! А?

– Пирог – это здорово! – с энтузиазмом поддержал Игорь Сергеевич. – А уж с антоновкой! Ну что, на кухню? И за пирог?

Нина засмеялась. И в эту минуту ей показалось, что вместе с запахом яблок в ее одинокий дом забрела тихая радость, и еще… Даже страшно подумать… Такая мадам, как надежда.

Та, с которой глупая Нина давно распрощалась.