Марш Мендельсона на бис Жукова-Гладкова Мария

Глава 8

Санкт-Петербург. 11 апреля, воскресенье

Следуя указаниям Маринкиной матери, я быстро нашла нужный дом, правда, для начала мне требовался магазин, в котором я планировала затовариться. Я купила бутылку дешевой «Русской» водки, бутылку портвейна и колу себе. Пес при виде принесенного мной в машину богатства посмотрел на меня укоризненно: он терпеть не может пьяных и точно знает, что означает вид бутылок.

– Не кривись, – сказала я Тимке. – Мы идем в гости, а я за рулем, так что буду пить только колу. Алкоголь – для хозяйки.

Вскоре мы с Тимкой покинули машину и, чертыхаясь, поднялись на четвертый этаж хрущевки. Дверь, перед которой мы оказались, я смогла бы открыть без помощи набора взломщика: по-моему, требовалось только ее слегка толкнуть. Но для порядка я позвонила.

Сразу же послышались какие-то вздохи и покряхтывания, кто-то приплелся к двери, волоча ноги, – и она тут же распахнулась.

– Бля! – вместо приветствия воскликнула женщина непонятного возраста со спитым лицом и растрепанными волосами странного цвета, не поддающегося определению одним прилагательным. – И чего же это я дверь-то не заперла?!

Только после этого она сфокусировала взгляд на нас с Тимкой, стоявшим у моих ног.

– Пес твой? – посмотрела на меня тетка.

– Мой, – подтвердила я. – Его зовут Тимка.

– А мой куда-то убежал, шельмец, уже дня три как нет, – вздохнула тетка, опомнилась и пригласила нас проходить.

Откровенно говоря, мне до этого ни разу не доводилось бывать в жилищах алкоголиков. В квартире стоял запах старого перегара, давно не мытого туалета (бачок которого, как выяснилось, давно не работает и сливать за собой приходилось ковшиком, наполнив его над ванной – слава богу, далеко ходить не требовалось, потому что санузел был совмещенный, но залезть в саму ванну я решилась бы только под дулом пистолета), а также смешалось множество отвратительных ароматов, происхождение которых трудно было определить сразу. Эти запахи не выветривались, несмотря на открытую форточку.

В единственной комнате стояла полуразвалившаяся мебель: какой-то топчан с торчащей сбоку пружиной, просиженный диван, облезлая тумба, покрытый слоем пыли обеденный стол перед топчаном и черно-белый телевизор в углу. Ни одного стула и ни одной табуретки в поле зрения не наблюдалось, так же как шкафа, правда, углубление в стене, видимо, по мнению проектировщиков, предназначавшееся как место для шкафа, было отгорожено ширмой, на которой висели какие-то тряпки, скорее всего, являвшиеся одеждой хозяйки.

Кухня представляла собой рай для тараканов. Горы немытой посуды, с уже заплесневевшими остатками каких-то непонятных соусов, покрытые пылью пустые бутылки, на которых Валентина могла бы сделать состояние (по ее меркам), на плиту не хотелось смотреть вообще. Раковина, похоже, давно засорилась, потому что в ней стояла грязная вода, заполняя ее до половины. В воде плавали неведомые мне насекомые, пятна жира, кусочки какой-то снеди. На кухне имелись две табуретки, стол и шкафчик. Холодильник, по всей вероятности, был старше меня. По крайней мере, я таких никогда не видела. Судя по царапинам на когда-то белой поверхности, его несли через какие-то джунгли или трущобы. Но агрегат работал, правда, периодически выдавал свое негодование, разражаясь раскатом грома, к которому примешивались какие-то покряхтывания и жужжание. В эти моменты он начинал дрожать всем своим многострадальным корпусом.

В малюсенькой прихожей трудно было развернуться, и мне пришлось приложить усилия, чтобы не коснуться боком грязной тетки. К стенке были прибиты крюки для одежды, телефонный аппарат стоял на полу.

– Ну ты проходи, не стесняйся, – пригласила Валентина. – И ты, пес, проходи. Может, мой тебя учует, прибежит. Место свое защищать. Твой-то дерется?

Я посмотрела на Тимку, он рыкнул, и я заявила Валентине, что мой дерется только с большими собаками.

– Молодец, пес, – кивнула Валентина. – Мой тоже. Ладно, пошли на кухню.

При виде вышеописанной кухни мне стало плохо, и я изъявила желание обосноваться в комнате. По крайней мере, там не требовалось лицезреть горы грязной посуды и ряды пустых бутылок. Я выставила на стол водку, портвейн и колу, Валентина тут же оживилась и бросилась на кухню за стаканами. При виде стаканов у меня к горлу подступила тошнота, в любом случае пить я намеревалась только колу и решила это делать прямо из горлышка.

– Микроб – существо нежное, от грязи гибнет, так что ничего с тобой не случится, – нравоучительно изрекла хозяйка, когда я высказала свои намерения вслух. Она критически оглядела стаканы, махнула рукой, вытерла один из них о край старого халата и с грохотом опустила на стол.

Потом она призадумалась и поинтересовалась, буду ли я и водку пить из горла. Я тут же ответила, что спиртное мне нельзя, и назвала причину, которая, по моему мнению, могла показаться Валентине наиболее убедительной (да и про машину ей знать не следовало, зачем дразнить гусей?).

– Я беременна, – заявила я.

Тимка, сидевший на полу и не решавшийся на него лечь, привыкнув к моим коврам, вскинул голову и шевельнул ушами. По выражению его мордочки можно было понять, что он прикидывает, когда это хозяйка успела забрюхатеть, а Валентина тем временем уставилась на мой плоский живот.

– Еще незаметно, – заявила я.

– Я, когда беременная была, и пила, и курила, – сказала мне Валентина. – И ничего. Все это ерунда, что врачи говорят. Меньше их слушать надо, здоровее будешь.

Мы еще немного поспорили – для порядка, потом она заявила, что ей больше достанется, я сказала, что для нее и куплено, мы улыбнулись друг другу, хозяйка плеснула себе портвейна в грязный граненый стакан, я взялась за бутылку колы.

– Ну, за знакомство? – спросила хозяйка.

Я опешила. Ведь у нее же сегодня погибла дочь! Свекор, живший с Маринкой, не проявил ни особой жалости, ни сочувствия, теперь родная мать вроде бы как и забыла, что произошло. Ну что же это такое, черт побери?! Неужели люди стали настолько бесчувственными?! Или это только я такая идиотка, что мне больше всех жалко девчонку, которую я практически не знала?

– Вы – мать Марины Варфоломеевой? – на всякий случай уточнила я. Вдруг я что-то недопоняла по телефону? Она ведь уже приняла, когда звонила в квартиру Артема Александровича. Да и речь ее тогда состояла в основном из русских народных выражений. Сейчас, к моему удивлению, мата практически не было и хозяйка казалась мне трезвее, чем можно было судить по голосу, который я слышала в трубке.

– Я, – кивнула Валентина. – А ты чего так на меня вылупилась? Я давно этой шалаве говорила, что допрыгается. Допрыгалась. Допрыгалась!!!

Внезапно Валентина разревелась, вскоре рев перешел в вой, она закрыла лицо руками, затряслась всем телом, потом свалилась с топчана, на котором мы сидели, и стала кататься по полу, подвывая и издавая прочие не поддающиеся описанию звуки, которые, по идее, не должны были бы вырываться изо рта человеческого существа. Пес в страхе отпрыгнул в сторону, потом прижался к моим ногам и посмотрел на меня испуганными черными глазками. Я погладила его по голове, стараясь успокоить, но мне самой было не по себе. Не хотелось долго оставаться в квартире, где перед тобой на полу устраиваются подобные сцены.

Валентина продолжала кататься по грязному полу, а я прикидывала свои дальнейшие действия. Уйти пока не могла, поскольку требовалось вытянуть из хозяйки хоть какую-то информацию, которая могла бы мне пригодиться. Что-то же она знает про свою дочь? Приходить сюда второй раз желания не было, то есть я должна решить все вопросы сегодня. Если это вообще возможно, конечно. У Валентины белая горячка? Или уже съехала крыша? Может, мне стоит прекратить всякие вливания алкоголя внутрь? Наглядный пример – он ведь обычно действует лучше всего.

Потом я задумалась об убитой Маринке. Неужели она собиралась возвращаться сюда? Я в очередной раз обвела глазами комнату, в которой находилась. Полуразвалившаяся мебель, заляпанные пятнами старые обои, оторванные в нескольких местах, пыль, паутина в углах, грязь. Нищета. Возвращаться сюда?! После Артема Александровича? У него, конечно, тоже не Эрмитаж и пыли-грязи хватает, но… Мебель у свекра, в общем-то, тянет на антиквариат, по крайней мере, ряд экземпляров. Пыль в основном в темной комнате, где хранятся его «богатства». Кухня, спальня, да и комната приема клиентов содержатся в относительной чистоте, а по сравнению с этой квартирой там вообще стерильность операционной.

У свекра холодильник всегда забит продуктами, а тут, как я догадываюсь, иногда бывает только хлеб. Артем Александрович – мужик щедрый. Всех своих пассий он одевал-обувал, не говоря уже о том, что изменял к лучшему их внешность. Увидев то, как живет мать Маринки, я могла понять, почему Варфоломеева-младшая ухватилась за предложение Артема Александровича. Пусть ему шестьдесят четыре года, но она переезжает в отдельную трехкомнатную квартиру, нормально питается, ее одевают, работать не заставляют, да еще и делают краше и милее. Возможно, Маринка хотела женить свекра на себе, а потом… Потом могло быть несколько вариантов, но не будем о них. В любом случае Маринки больше нет.

Возможно, она не собиралась уезжать к матери? Во всяком случае, по своей воле. Или задумала уйти, кое-что прихватив с собой. Ключ у нее оставался. Пришла, чтобы поискать, какие сокровища у него хранятся. А он… случайно вернулся. И застал Маринку за этим неблаговидным занятием. Или застал раньше – а поэтому выгнал. А она вернулась еще раз. И тут Артем Александрович не удержался. А потом устроил незапланированную встречу с Анютой и со мной…

Можно было ожидать такого от свекра? Или я зря так плохо о нем думаю? Для собственного успокоения мне нужно знать время смерти Маринки. Но это завтра.

А сегодня вытянуть из матери все, что та помнит. Если что-то помнит.

Кривясь, я посмотрела на стоявший на краю стола стакан, наполненный портвейном. Мне было противно даже прикасаться к нему, но я себя пересилила, сказав, что это нужно для дела. Я должна. Валентина уже только тихо скулила, застыв на полу. Она лежала, отвернувшись от меня к стене.

Я взяла стакан, встала, нагнулась над женщиной и протянула ей портвейн.

– На, выпей, легче будет.

Валентина словно очнулась. Села. Потерла глаза и выпучилась на меня.

– Ты кто такая? – спросила она наконец.

«Точно, белая горячка», – подумала я.

– Не, ты кто такая? – не отставала Валентина, поднимаясь на ноги. – Чего это ты делаешь в моей квартире? Как ты сюда попала, а? А ну признавайся!

Валентина вперила руки в бока и вылупилась на меня, округлив глаза.

– Пить будешь или нет? – спросила я у нее, так и держа стакан с портвейном в руке. – Или вылью в туалет. Зря я, что ли, тебе выпивку принесла?

– Э… – помычала Валентина, уставилась на стакан в моей руке, словно впервые его заметила, потом на бутылки на столе, Тимку, спокойно сидящего у топчана, и, наконец, снова на меня. – А, вспомнила, – заявила хозяйка, схватила стакан, вылакала до дна, резко выдохнула, тут же налила себе еще половину и обратилась ко мне: – Да ты садись, чего встала. Я вспомнила.

Теперь хозяйка натужно улыбалась, всем своим видом демонстрируя радушие.

«Ну влипла», – подумала я, но приглашение приняла.

Валентина тем временем предложила помянуть ее дочь, хотя та была и «дрянь редкостнейшая». Я согласилась и сделала это колой, в то время как хозяйка вылакала еще полстакана портвейна.

«Только бы не вырубилась», – пронеслась у меня мысль, и я поняла, что тянуть с расспросами больше не стоит.

– Когда ваша дочь была у вас в последний раз? – поинтересовалась я.

Валентина наморщила лоб, потом прищурилась и посмотрела на меня.

– А тебе зачем? – спросила она. – Ты чего, из милиции?

– Нет, я не из милиции, – спокойно ответила я, глядя хозяйке прямо в глаза. – Я пришла по вашему же приглашению. Вы помните, что звонили Артему Александровичу Прохорову и просили его приехать? Так вот, он приехать не может, потому что убит горем. Приехала я, его родственница, по его просьбе. И по вашей. Артем Александрович интересовался, как вам можно помочь? Он прекрасно понимает, что у вас горе. Как и у него. У вас общее горе. Погибла Марина. Вы попросили купить вам выпить. И сказали что. Я купила. Денег у вас не прошу. – При последней моей фразе Валентина как-то резко дернулась, а я поняла, что попала на больную точку. – Вы сказали по телефону, что хотели о чем-то поговорить с Артемом Александровичем, но только лично. Я спросила, могу ли приехать вместо него. Вы согласились. И вот я здесь. Вы помните об этом разговоре?

Врала я безбожно, но считала это ложью во спасение и была практически уверена, что Валентина не помнит ничего. Так и оказалось. Она кивала в такт моим словам, потом уточнила, знала ли я Маринку, я ответила, что видела ее пару раз, но практически с ней не общалась.

– А у тебя с этим дедком Маринкиным?.. – вдруг спросила Валентина. – Ты его чего?.. Маринка сказала, что он другую бабу завел. Это тебя?!

– Артем Александрович – отец моего мужа. Мой свекор, – пояснила я, с огромным трудом сдерживаясь, чтобы не разораться. – Он мне даром не нужен. Мечта моей жизни – чтобы к моим мужикам не прилагались родители в качестве бесплатного довеска. С ранней юности мечтаю встретить круглого сироту, да вот никак не получается.

Валентина переваривала услышанное от меня где-то с минуту, потом дико расхохоталась. «До нее как до жирафа», – пронеслась мысль. А хозяйка тем временем еще подлила себе портвейна, проглотила, не закусывая, и уставилась на меня, чем-то напоминая потрепанную взлохмаченную сову.

– Что вы хотели сказать Артему Александровичу? – повторила я свой вопрос.

Валентина задумалась, потом честно призналась, что не помнит.

– А что помните?

Она непонимающе глядела на меня.