Благодарю за любовь Вознесенская Юлия

Пролог. Отъезд из Берлина

Виктор расплатился с портье, закинул ремень дорожной сумки на плечо, вышел из вестибюля гостиницы на Ратхаузерштрассе и остановился. Как же все-таки не любит он этот город, особенно его восточную часть! Прямо каким-то Штирлицем он здесь себя чувствует… Он свернул налево, к остановке метро «Магдалененштрассе», вышел на Франкфуртераллее, взглянул на часы и понял, что у него есть еще время прогуляться: он пройдет маленькими улочками и сквериками к другой остановке, не выходя больше на Франкфуртераллее. Виктор особенно не любил эту длинную загазованную магистраль, и не потому, что она когда-то называлась Хитлерштрассе, а потом – Шталиналлее, если произносить по-немецки, – ему до всей этой политической топонимики дела не было: просто уж очень уныло тянулась эта улица несколько безрадостных километров, и даже стройная серая телебашня в конце ее, с посверкивающим граненым шаром наверху, ничего не спасала, хотя Виктор знал и легенду о ней. А легенда была такая: когда архитектор строил башню, он будто бы обещал друзьям, что водрузит на ней крест. Друзья не поверили, но доложили куда следует. Архитектора арестовали незадолго до конца строительства, чтобы он не успел устроить свою диверсию с крестом, если и вправду замышлял ее. Однако крест вскоре обнаружился: грани на шаре башни были расположены таким образом, что образовывали светящийся крест, когда на них падали первые лучи восходящего солнца. Ну что ж, легенда не хуже тех, где строителя башни заказчик ослеплял или убивал, чтобы он не смог построить ничего лучшего… Виктор снова свернул на тихую, по-старинному изогнутую коленом Ратхаузерштрассе, опять прошел мимо отеля, миновал закрытый сейчас итальянский ресторанчик, в котором они ужинали с Региной накануне. Там, кстати сказать, неплохо кормили, официанты-итальянцы были веселы и приветливы, а сидели они с Региной под фреской, изображавшей Большой канал в Венеции, в общем-то совсем недурно написанной: это немцы свои дворцы украшали безвкусно и бездарно, а вот итальянцы и кабак расписали талантливо. В этом квартале попадались старые и вовсе старинные дома; тут ему все казалось гораздо милее, даже здание полиции не вызвало отрицательных эмоций, потому как располагалось в стареньком сереньком особнячке с весело прыгающими между этажами лестничными окнами, что делало его больше похожим на старческий приют, чем на полицию. Но дальше уютная узкая улочка неожиданно вывела в мрачнейший район темно-серых четырехэтажных зданий в стиле «баухаус» начала тридцатых, явно не ремонтировавшихся со времен войны: на некоторых стенах видны были следы артиллерийского обстрела, чего не встретишь уже ни в одной другой столице Европы. «Наши стреляли… или союзнички, – подумал Виктор с весьма запоздалым злорадством. – А пусть не лезут!» Из труб, грибами стоявших на черепичных, со старческой зеленью, крышах, струился дымок: странно, в такое время дня никто не станет топить камин для романтики, неужто здесь еще топят углем? Однако большое объявление на двери подъезда, попавшееся ему на глаза, рассеяло сомнения – «УГОЛЬ. Самая низкая цена – всего 200 марок за тонну!» Да-а… А ведь уже несколько лет прошло после падения Берлинской стены и воссоединения обеих Германий! Если восточные немцы так запустили город, то почему же западные не помогут им восстановить эти районы теперь, когда Берлин вновь единый город и столица всей Германии. Впрочем, Регина, чей муж как раз и занимался скупкой дешевых домов, освободившихся после массового переселения восточных немцев на Запад, объяснила ему положение дел: «Сейчас надо покупать, покупать и покупать дома, пока они стоят смехотворно дешево, а не тратить деньги на ремонт! И пусть они пока стоят пустые. Артур говорит, что для того, чтобы дом не разрушался, достаточно иметь занятыми две квартиры на подъезд – на первом и на последнем этаже, и пока сдавать их за чисто символическую цену. Дом не сыреет, если в нем отапливаются нижний и верхний этажи». Умный еврей Регинин муж, что и говорить: имеет завод медицинских инструментов и не пренебрегает скупкой старых домов. Только он, Виктор, все равно умнее! Он улыбнулся своим мыслям и стал искать выход из мрачного района: он и сам не заметил, как заблудился, а прохожих на улице в этот час не было. Впереди показалось мрачное серое казенное здание, и он его узнал – бывшее управление «Штази», восточно-германского КГБ. Архитектурный монстр какой-то… Артур рассказывал, что когда восточные немцы, разломав Берлинскую стену, пошли громить «Штази», с ними ринулись на штурм переодетые в штатское сотрудники госбезопасности: они первыми ворвались в архив и начали выкидывать бумаги в окна, а на улице их коллеги уже развели костры и к восторгу уличной толпы пожгли все, что могло им повредить в будущем… А толпа ликовала и рукоплескала, не ведая, что пляшет вокруг костров, на которых сгорают разоблачительные документы! Виктор усмехнулся с каким-то даже чувством превосходства: в бывшем Советском Союзе КГБ оказался непотопляем, и если какие документы и требовалось уничтожить, то делалось это по-деловому тихо, за закрытыми дверьми. Свои органы безопасности Виктор, как и следует творческому человеку, презирал и ненавидел. Да у него и свой счет был к КГБ: вот если бы его принудили к отъезду раньше, как других ленинградских художников, так он бы сейчас не бедствовал! Впрочем он ведь и сам был в этом виноват: остерегался, держался в стороне от лишнего шума, в скандальных выставках не участвовал – и его не трогали, даже ни разу не вызывали в органы. И вот вам результат – ни имени, ни денег! А другим художникам и осторожность не помогла, их все равно вызывали на беседы и склоняли к сотрудничеству, трепали нервы, но зато сейчас они сделали себе на этом капитал, став все подряд диссидентами едва ли не круче тех, кто действовал всерьез и открыто, сидел за свои убеждения по лагерям. Этих на Западе баловали еще больше, это про них зло шутили завистники: «Удачно присел на дорожку!»

Виктор дошел до угла, повернул налево и оказался на довольно широкой Норманненштрассе, заставленной все теми же закопченными домами, но тут уже стали попадаться люди, и он спросил у прохожего, как ему выйти к метро «Франкфуртераллее». «Идите прямо по улице, на следующем перекрестке сверните налево и там вы увидите скверик: пройдете его насквозь, за ним будет еще один, совсем маленький скверик, а дальше третий, побольше, и так вот, сквериками, вы и выйдете прямо к метро! Или вернитесь к зданию «Штази» и пройдите вдоль него к метро Магдалененштрассе». Нет уж, хватит с него «Штази» и мрачных размышлений о прошлом! Виктор свернул, как ему было подсказано, и почти сразу увидел деревья, кусты и ступени уличной лестницы, ведущей в сквер, расположенный на каменной террасе примерно на метр выше тротуара. Он поднялся по ступеням и пошел по дорожке. Сквер оказался заброшенным и зарастающим кладбищем: могил было мало, между ними бегали собаки. Впрочем, собаки в Берлине бегают где ни попадя и гадят повсеместно: в каждый свой приезд к Регине он ухитрялся вляпаться в собачье дерьмо. Шагая по главной дорожке и поглядывая на уцелевшие надгробья, он на ходу читал имена и даты. Последние из них относились к 80-м годам, но могилы уже были явно заброшены и забыты. Да, любовь к отеческим гробам не входит в число нынешних германских добродетелей, усмехнулся он. Или родственники погребенных уже успели перебраться в Западную Германию?

Уже входя в ворота кладбища, Виктор слышал какие-то глухие, бухающие звуки, а теперь они становились все громче и громче, и вот он увидел, наконец, что они означают: на краю дорожки стоял железный контейнер, с верхом наполненный осколками могильных плит и памятников, а в кустах он увидел двух рабочих, разбивавших кувалдами очередное надгробье. Виктор поежился и поспешил мимо. Он вспомнил, какое негодование поднялось среди ленинградцев, когда для строительства нового моста через Неву понадобилось снести часть некрополя возле Александро-Невской Лавры. И власти – советские власти, между прочим! – уступили горожанам и остановили вандализм. А тут рушат себе могилы среди бела дня, а никому из берлинцев и дела нет.

Кладбище кончилось. Он вышел из ворот, перешел дорогу, прошел насквозь маленький скверик и вышел к еще одному бывшему кладбищу, давно, еще при коммунистах, переделанному в общественный сад: от былого осталось несколько памятников на горках, один из них с большим чугунным крестом. Он прошел мимо детской площадки, на которой, сбоку от гимнастических снарядов и качелей, была почему-то построена деревянная лагерная вышка – квадратная, с четырехскатной крышей и окнами обзора на четыре стороны. От смотровой площадки вышки спускалась катальная горка. Интересно, и во что же тут играют немецкие детки – в «побег из концлагеря»?

Справа, в глубине сада, стояло солидное красно-кирпичное здание ратуши с игрушечной зеленой башенкой наверху. Ратуша фасадом выходила на улицу, а в сад выпирала округлой задней стеной, этаким кирпичным бастионом торжествующего официоза. Ужасающая безвкусица… Он уже видел впереди безликое бетонное здание торгового центра, когда заметил слева сохранившийся кусок кирпичной стены кладбища. Под стеной лежал одинокий венок с красной лентой и надписью «Павшим героям от коммунистов Берлина». И кто же они, эти герои? Он подошел и прочел на мраморной доске, что «здесь в марте 1919 года были расстреляны коммунары-спартаковцы». Сразу вспомнилась песенка пионерских лет:

И все-таки, как и обещал прохожий, кладбище вывело его к перекрестку со станцией метро. Он спустился по ступеням под землю и с облегчением покинул район Лихтенберг. Если и придется ему снова приехать в Берлин, то в следующий раз он снимет гостиницу в другом районе, нечего Регине разводить экономию за счет его нервов и эстетического вкуса!

Регина уже ждала его в условленном месте на станции «Цоо – Зоологический сад». Они поцеловались, подошли к кассам и купили ему билет до Мюнхена. До отхода поезда оставалось больше часа, и они пошли куда-нибудь посидеть перед расставанием. Выбрали кафе на Курфюрстендамм, или просто Кудам, как говорят берлинцы, самой шикарной улице Западного Берлина. Правда сели они за столик неудачно: из окна Виктору была видна обломанная верхушка Церкви Памяти, похожая на гнилой коричневый клык. Есть ему после завтрака в гостинице не хотелось, но ехать в поезде предстояло долго, а цены там ого-го, и он заказал яичницу и сосиски. Себе Регина взяла кофе и маленькое пирожное.

– Опять ты уезжаешь от меня, Вики, – сказала она задумчиво. – Жаль, что ты не хочешь вернуться в Берлин – это решило бы многие наши проблемы!

– Ты же знаешь, как я не люблю этот город.

– Но почему, почему, Вики? Чем город-то виноват?

– Да тем, что Берлин – это вообще не город. В нем есть куски и фрагменты разных городов, но нет единого стиля. Салат из архитектурных стилей, а не столица.

– Ах, но Берлин такой бесшабашный и смешной!

– Обхохочешься. Я что, должен со смеху покатываться, глядя, например, вот на этот огрызок собора? – Виктор ткнул вилкой с кусочком сосиски в окно.

Регина засмеялась:

– А туристы им любуются! Неужели тебе нравится Мюнхен?

– Очень нравится. В нем есть стиль.

– Да что ты, он же гораздо меньше Берлина, Вики! Мюнхен всего лишь столица маленькой Баварии. Не понимаю я тебя…

– Не понимаешь, – согласился Виктор. – Мюнхен – маленький имперский город. Со временем я научу тебя разбираться в архитектурных стилях. Жить мы будем не в Берлине и даже не в Мюнхене, а где-нибудь гораздо южнее, так что ты постарайся к этой мысли привыкнуть заранее. Я так люблю солнце!

– Я тоже очень люблю солнце, Вики, ты же знаешь!

– Вот и хорошо, что хотя бы в этом мы думаем одинаково, и наше будущее обещает быть солнечным. А пока тебе надо разобраться с нашими сегодняшними проблемами. Ты так и не пришла к определенному решению?

– Нет, пока не пришла. Прости меня, Вики… Но в любом случае я хочу сказать тебе, милый, что я благодарна тебе за твою любовь, и ты, пожалуйста, запомни мои слова.

Виктор засмеялся:

– Хорошо, я эти твои слова запомню!

Глава 1. Венок от Регины

Она спокойно глядела на него сверху вниз, опустив нежные веки, и он как всегда не мог угадать выражения ее удлиненных глаз орехового цвета. Впрочем, он особенно и не пытался, а просто лежал, упиваясь утренним покоем после одиноко проведенной ночи. Как хорошо, как безмятежно! Он для того и повесил над кроватью «Мадонну с деревцами» Беллини, чтобы, просыпаясь, наслаждаться божественным покоем ее лица. Но как же все-таки уютно спать и просыпаться одному на своей узкой кровати, пусть даже в этой дешевенькой меблирашке! Похоже, он стал уставать от женщин… Виктор блаженно потянулся и, не отводя глаз от «Мадонны», нащупал на столике сигареты и зажигалку: сегодня можно и в постели покурить, не надо считаться с астмой Регины. Интересно, как это Артур с его миллионами так и не сумел вылечить жену? Астма, однако, достанется ему в приданое, что отнюдь не радует… Он приподнялся на локте и взглянул на часы. Ого, уже около двенадцати! Недурно же он поспал с дороги… Но спешить ему было некуда, сегодня воскресенье, и он, держа руку с сигаретой возле пепельницы, снова закрыл глаза.

Интересно, о чем сейчас думает Регина, в этот первый день после его отъезда из Берлина? Ну конечно, о нем, о чем ей еще думать? Что же она сказала вчера на платформе вокзала «Цоо» перед самым отходом поезда? Что-то такое, что ему не понравилось. «Благодарю тебя за любовь…» – нет, не это, вот это как раз правильные слова. А, вспомнил! «Не торопи меня, любимый. Мне надо подумать!» Ей надо подумать, усмехнулся Виктор. Он-то уже давным-давно все обдумал, и все развивается по его плану, и в будущем тоже все будет именно так, как он решит. Да и нечем ей думать, глупышке, ведь в ее хорошенькой головке проплывает в день не больше двух-трех мыслей, словно маленькие рыбки в стоячей аквариумной водичке.

Он представил себе небольшой круглый аквариум, с веточкой элодеи, с песочком и одинокой раковинкой на дне; в зеленоватой водичке плавало несколько сереньких рыбок гуппи. Хотя нет, он несправедлив к Регине, ведь она так современна и постоянно листает гламурные журналы! Он убрал скучных гуппи и пустил в аквариум несколько резвых неоновых рыбок. Потом вспомнил, что ведь сейчас Регина думает о нем, и добавил к ним задумчивого вуалехвоста. Подумал еще и поставил на дно маленький керамический замок, увитый плющом, символ ее мечтаний о будущей жизни с ним вдвоем. Так, теперь хорошо… И он стал мысленно пририсовывать к аквариуму профиль Регины, а вместо глаза нарисовал большую черную скалярию. Гривка зеленых волос – продолжение водорослей. Что еще? Подумав, он поставил аквариум на окно, а за окном коричневыми штрихами набросал зловещий клык Церкви Памяти. Мелькнуло искушение подняться, взять карандаш и перенести задуманную картинку на бумагу… Но нет, кому нужны сейчас его эскизы? И вообще он давно уже не рисует, к сожалению, и тем более не пишет маслом. Он и не вернется больше к живописи, хватит с него разочарований. Он уже избрал для себя другое… И воображение снова заработало.

Раннее утро в их загородном доме где-нибудь неподалеку от Венеции, ну, скажем, на Бренте. Они ездили туда с Жанной, осматривали старинные виллы… Все обитатели дома завтракают за длинным дубовым столом на веранде. Теплый ветерок шевелит неправдоподобно длинные кисти глицинии. Он сидит во главе стола и просматривает утреннюю газету. Остальные, чтобы не мешать хозяину, тихонько переговариваются между собой. Регина в нарядном голубом переднике, с длинными волосами, перехваченными голубой лентой, подходит к столу, неся в руках поднос с благоухающей свежеиспеченной пиццей… Впрочем, нет, не так. Он усадил Регину рядом с собой, сняв с нее передник и уложив ее волосы в тяжелый узел, а поднос с пиццей оказался в руках прехорошенькой итальянской девчушки с большими озорными глазами и пышной грудью. Ну да, Регина родила троих детей, а все-таки жене миллионера не мешало бы последить за грудью, можно бы и поднакачать немного, а то ей без лифчика и на улицу не выйти. Впрочем, если говорить о пластической операции, то в первую очередь изменить надо нос, этот типично еврейский нос с мягкой шишечкой на конце…

Виктор отложил итальянскую газету (Придется, кстати, выучить итальянский. Может, начать учить прямо сейчас? Да нет, куда спешить, успеется…), и все сидевшие за столом гости прервали негромкий разговор и устремили на него внимательные взоры.

– Какие у кого планы на сегодняшний день, дорогие мои синьоры? – спрашивает он с покровительственной улыбкой. – Я сегодня собираюсь по делам в Венецию, так что моя машина к вашим услугам!

– Донателла хотела поехать купить какие-то чистящие средства. Может, ты забросишь ее в супермаркет? Это тебе по дороге, а обратно она приедет на такси, – говорит Регина, его послушная жена-умница. – Но если тебе не хочется, я сама могу ее свозить.

– Да нет, отчего же? – пожимает плечами Виктор. И думает при этом, что хорошо, если другие гости сегодня откажутся от поездки в Венецию, тогда они с Донателлой после супермаркета могут часок-другой неплохо провести время в каком-нибудь придорожном отельчике. Донателла уже полгода исполняет в доме обязанности горничной, но не только, не только… Однако, кажется, Регина начинает что-то подозревать: придется изобрести серию придирок к бедной девочке и уволить ее с хорошим отступным и наилучшими рекомендациями. А на смену ей нанять блондинку – темноволосые итальяночки ему уже поднадоели: в Венеции полно златокудрых красавиц, да и русоголовые девушки из Милана очень и очень недурны…

– Ну а как продвигается портрет Регины? – спрашивает он белокурого красавца Александра Исачева… Хотя нет, кто-то недавно говорил ему, что художник Исачев погиб от передозировки наркотиков у себя в Белоруссии, так что Исачев тут не годится. А какая прекрасная, однако, смерть: улететь в наркотические фантазии и не вернуться в этот суровый и пошлый мир! Ну ладно, пусть это будет ученик Александра Исачева, пока никому не известный, но уже открытый им, Виктором Гурновым, поскольку ему уже виделся портрет Регины, выполненный именно в манере Исачева.

– Портрет почти готов! – весело отвечает молодой художник, полный доверия и признательности к своему богатому собрату, художнику и меценату.

– Можно взглянуть?

– Конечно, маэстро! – художник вскакивает с места, он уже готов бежать наверх.

– Регина, хочешь посмотреть на свой портрет? – спрашивает Виктор.

– Я его видела, дорогой – я же позировала Степану!

Фу, какое несуразное имя! Виктор поморщился.

– Ох, простите, Стефан! Я всегда сбиваюсь почему-то на Степана, – извиняется Регина.

– Ничего, я привык, – кротко отвечает Стефан, длинный, тощий и белобрысый, похожий на молодого послушника. Втроем они поднимаются на второй этаж, где вдоль длинного коридора, освещаемого с торцов двумя большими, от пола до потолка, окнами, размещены по одной стороне студии художников, а по другой – их личные комнаты: у каждого художника отдельная студия и спальня. Они заходят в залитую солнцем студию Стефана – ее освещает высокое окно, занимающее всю переднюю стену; снаружи этот край крыши специально приподнят; архитектор строил «Приют русских художников» по его, Виктора, рисункам.

Портрет изображает головку-аквариум на золотисто-сером фоне площади святого Марка с голубями. Лицо Регины зеленовато-бледное, как у русалки или утопленницы, а в ее зеленых волосах-водорослях прячутся маленькие разноцветные змейки – легкое напоминание о Гофмане. В лице у нее что-то колдовское, коварное, что вовсе Регине-дурочке несвойственно, но тем не менее портрет Виктору нравится. Особенно приятно ему, что на дне аквариума, на небольшом холмике песка стоит крошечная копия их виллы. Да, художники почитают его как отца родного – еще бы, ведь он столько для них делает!

– Это конгениально, Стефан. Это лучшая твоя работа.

– Я тоже так думаю, – скромно отвечает художник.

– А мне портрет не очень нравится, Вики, – вдруг возражает Регина. Оба удивленно на нее смотрят. Да, кстати, надо будет отучить ее от этого дурацкого «Вики», он ей не песик. – Стефан начал писать портрет до того, как мне сделали пластическую операцию. Мне совсем не хочется видеть, какой уродливый у меня раньше был нос! – Регина подходит к мольберту, чуть пригибает колени, чтобы ее голова оказалась на одном уровне с портретом, и демонстрирует свой новый профиль – с точеным, слегка вздернутым носиком. Стефан тут же послушно берет кисть – и профиль Регины на портрете тоже приобретает интернациональную безупречность.

Нет, он, Виктор, вовсе не русский шовинист и уж тем более не антисемит, о чем говорит его серьезнейший роман с Региной, но ему всегда казалось чем-то почти неприличным носить на лице явные признаки своей нации. Его собственное лицо, к примеру, может быть лицом американца, шведа, немца – он просто красивый блондин-европеец, друг мужчин и покоритель женщин. Впрочем, про мужчин это он соврал, с мужчинами он ладить как раз никогда не умел, его народ – женщины… Мужчины наверняка завидовали его успехам по части слабого пола, но, что уж тут скрывать, отчасти за это же его и презирали – ведь других-то успехов у него пока не было… Но с деньгами он завоюет себе уважение и мужчин тоже!

Вернисаж в Венеции. Виктор стоит в группе опекаемых им русских художников и дает интервью сразу нескольким журналистам. Сверкают блицы, работает телевиденье. Вокруг мужчины в черном, женщины сияют нарядами, бриллиантами и косметикой.

– Сеньор Гурнов, почему вы задумали организовать свой Приют русских художников именно в Италии?

– Потому что Италия – родина художников! – Журналисты и гости рукоплещут.

– А когда вам пришла в голову эта идея?

– О, это было задумано мною давно, еще когда я был нищим эмигрантом, не имел денег на краски, кисти и полотна, да у меня и на обед не каждый день были деньги…

А кстати, что там у него с деньгами на самом деле? Отстранив мечты и фантазии, он открыл глаза, приподнялся на локте, протянул руку к стулу, на котором висела одежда, и вынул из кармана замшевой куртки (подарок Регины) элегантный кожаный бумажник (еще один ее подарок), достал деньги и пересчитал: семьдесят марок – и все? Грустно. И когда это он успел все просадить? Напрасно он вчера ужинал в вагоне-ресторане и уж тем более зря добирался от вокзала до дома на такси: не для того он терпел игру Регины со сдачей, чтобы потом остаться с такими грошами. А игра была не ахти какая хитрая: каждый раз, расплачиваясь в кафе или ресторане, Регина отдавала Виктору крупную бумажку и тут же вставала и уходила в туалет – подкраситься… Он расплачивался, официант приносил сдачу, Виктор оставлял ему небольшие чаевые, а остальное клал в бумажник. После чего надо было продолжать правила игры:

– Ты опять чуть не оставила сдачу в ресторане! Такие чаевые не оставляют…

– А ты не догадался взять деньги?

– Конечно, догадался!

– Ну и пустьбудут у тебя под рукой: вдруг понадобится мелочь расплатиться?

«Мелочь» составляла иногда почти сотню марок, но ведь на эти деньги приходилось покупать Регине цветы и какие-нибудь глупые сувениры, до которых она была большая охотница. Зачем, спрашивается, жене миллионера какой-нибудь глупейший брелок с малиновым стеклянным медведиком, напомнившим Виктору леденцовых петушков его бедного детства, или пирамидка с плавающими внутри разноцветными шариками? Однако она так и тянулась к ним: «Ты посмотри, Вики, какая прелесть! Прямо съесть хочется!»

А вот ему она любила делать хорошие дорогие подарки, но он принимал их очень редко, только если к тому был серьезный повод. Например, вот эту замечательную куртку он получил от нее в свой день рожденья. Она и в этот его приезд хотела выписать ему чек, предложила купить ему костюм из светлой замши прямо с витрины, но он решительно воспротивился: «Я не жиголо, дорогая моя, и не желаю, чтобы ты делала мне подарки на деньги твоего мужа!» Для него это был повод в который раз начать разговор о ее разводе с Артуром: «Я не хочу, детка, чтобы ты осталась нищей по моей вине. Ты ведь должна понимать, что после развода я не позволю тебе взять у бывшего мужа ни пфеннига!». «Идиотское благородство!» – фыркала Регина. А он просто хотел, чтобы Регина получила все до последнего пфеннига еще до развода: Артур был достаточно богат и щедр по отношению к супруге, он мог и заранее выделить Регине часть состояния в ее полное владение. Такие вещи случались в кругах богатых людей, на эту мысль Виктор потихоньку Регину и наводил. «Почему бы твоему мужу не ввести тебя в совет директоров фирмы? Ты могла бы иметь собственное состояние и даже приумножить его. Многие жены добиваются этого от своих мужей, а ты не глупее их!». Виктор знал, что потом, когда развод все-таки состоится, а именно к тому все и шло, будет очень непросто добиться от бывшего мужа приличного содержания, поскольку дети останутся ему в утешение. Виктор умел ладить с детьми красивых женщин, но только в первый короткий период ухаживания – ровно столько, сколько бывает нужно, чтобы завести дружбу с малюткой, а потом перенести все внимание на молодую мамочку; а после этого дети его только раздражали. Так что с детьми Регины все давно решено – они остаются с отцом. Похоже, что и сама Регина дозрела до этой мысли: «Конечно, с таким отцом, как Артур, детям будет лучше, чем со мной. И к тому же у них есть бабушка. Но ты-то хоть ценишь, что женщина готова ради тебя оставить мужа и троих детей?» Он ценил. Но расценивал это как свою победу, а Регину даже несколько презирал за эту ее готовность разрушить семью ради любовника и осуждал бы ее еще больше, если бы она делала это ради кого-то другого. И он уже предчувствовал, что долго его брак с ней не продлится, что в конце концов он найдет женщину, способную стать для него надежной опорой, какой была его первая жена Катерина. Или вторая жена Милочка. Но только, конечно, гораздо моложе всех троих… Нет, четверых – ведь есть еще жена Жанна, его единственное теперешнее препятствие к браку с Региной, не считая Артура. Впрочем, о Жанне думать сегодня решительно не хотелось. На этом этапе жизни его цель – Регина и все, что с нею связано: деньги Артура, покупка виллы в Италии, основание Приюта художников, организация выставок, его грандиозный успех мецената – «О, Виктор Гурнов – это новый русский Дягилев!» – и деньги. Много денег. Художники будут писать свои картины у него на вилле, а затем он откроет галерею и станет их продавать. 60 % от продажи он будет оставлять себе. Это совсем не много, учитывая организацию выезда художников в Италию – вызовы, визы, билеты и все прочее, их содержание и обеспечение холстами, кистями и красками, а также налоги и другие накладные расходы. И в конце концов при разводе с Региной он даже постарается вернуть ей капитал Артура, или хотя бы часть его. И потом он какое-то время будет жить один. Хватит уже разбитых женских сердец. Он всегда жалел покинутых женщин, он сострадал им всем сердцем, и как грустно, что у него никогда не было возможности позаботиться о них после разрыва. Правда потом, когда ему случалось встретиться с покинутыми возлюбленными, он непременно старался выяснить, осталась ли еще в их сердцах былая любовь, готовы ли они ему простить обиды и вернуться к нему, если он позовет? Дурацкая привычка, и сколько раз из-за нее он оказывался в ложном положении, сам того не желая. Чувства женщин ведь так живучи! Но кто может обвинить его, это же так естественно – проверить, не сохранилась ли прежняя любовь? Нет, с Региной он разорвет сразу и навсегда, а до того постарается разделаться с долгами…

От этих мыслей ему почему-то стало неуютно, это уже не были сладкие грезы о будущем великолепии. Но – сам виноват! Ни к чему было забираться в столь неприятные дебри будущего сейчас, накануне его главной победы. Надо это отбросить и забыть на время, да и природа приказывает встать – и он сейчас же встанет! Он резко затушил докуренную до фильтра сигарету, сбросил одеяло, одним движением поднялся с постели и пошел в свой крошечный туалет, совмещенный с душевой кабинкой. Ему пришлось четырежды сменить горячую воду на холодную, прежде чем он почувствовал себя окончательно проснувшимся. Он крепко растерся сначала щеткой, затем махровым полотенцем, и наконец все его тело разгорелось от бодро побежавшей по сосудам крови.

Выйдя в комнату и не одеваясь, он придирчиво оглядел себя в большом зеркале стенного шкафа и остался почти доволен: только белки глаз сохраняли желтоватый цвет вследствие выпитого за прошлую неделю вина, выкуренных лишних сигарет и наполовину бессонных ночей. И хотя для того, чтобы покурить, ему каждый раз приходилось выходить на балкон из-за Регининой астмы, он все равно делал это непозволительно часто. В этот его приезд Регина была особенно истерична и непонятлива, и он ходил курить, чтобы сделать паузу в бесконечных разборках. Ох уж эти выяснения отношений! Не надо, не надо ей смотреть сериалы по телевизору! Но уже и то хорошо, что он не простудился, выходя на балкон так часто.

Виктор приготовил себе растворимый кофе, выпил подряд две чашки и выкурил с ними две законные утренние сигареты. Черт, вообще-то надо бы сократить курение! Но ведь не прямо же сейчас… Включился приемник в будильнике, хотя он его и не настраивал с вечера, и запел голосом Леонтьева допотопный шлягер про вернисаж в Венеции.

Он подсвистал певцу, и перед его внутренним зрением еще раз пронеслись утренние картинки… Он нажал на кнопку будильника, заставив Леонтьева замолчать, встал, огляделся, достал из шкафа куртку, шарф и снова взглянул на себя в зеркало; придирчиво осмотрев свое лицо, он пожевал губами, чтобы вернуть им яркий цвет и выразительность, затем продуманным небрежным движением накинул на шею очень длинный шарф темно-вишневого цвета, связанный когда-то Милочкой, его бывшей второй женой, надел теплую джинсовую куртку на меху, но не стал ее застегивать, перекинул через плечо ремень спортивной сумки и вышел из своей квартирки в общий коридор.

Запирая дверь на ключ, он почувствовал, что его левая нога зацепилась за что-то вроде проволоки. «Ругают меня за беспорядок в комнате, а сами развели бардак в коридоре!» – подумал он про уборщиц меблирашек. Он наклонился и постарался разглядеть в темноте, за что там зацепилась его нога. Рядом с его дверью стояло нечто похожее на большую автомобильную шину. «Что за чертовщина!» – подумал Виктор, наклонился, очень осторожно отцепил от штанины проволоку и только после этого перешел коридор, нашарил на стене выключатель и нажал на кнопку. Помигав, по всему коридору, через одну из экономии, неохотно зажглись неоновые лампы, и в их мертвенном голубом свете он увидел возле своей двери большой траурный венок из еловых веток и темно-красных роз. У него неприятно сжалось сердце. Соседям принесли заказ, наверное… Венок был перевит черной лентой, и в сумеречном свете он увидел на концах ленты, аккуратно сложенной в нижних еловых ветках, русскую букву «Б». Он удивился: неужели у него есть русские соседи? Наклонился, кончиками пальцев вытянул концы ленты и увидел надпись золотыми буквами: БЛАГОДАРЮ – на одном конце и ЗА ЛЮБОВЬ – на другом. Так! Все ясно! Он скомкал концы ленты и засунул их между еловых веток, коля пальцы и чертыхаясь. И когда же она успела? Или она послала ему этот венок еще до его приезда в Берлин, а вчера, возвращаясь ночью, он его просто не заметил? Ну да, наверное так и есть. Он выпрямился, подхватил венок под верхнюю дугу, как колесо, и понес его к выходу на лестницу. На ковровом покрытии коридора осталась горсть осыпавшихся иголок. Да, судя по всему, венок стоял тут уже не меньше недели. Ай да Регина!..

На лестничной площадке он остановился, решая куда отнести эту мерзость: тащиться к помойке с венком наперевес ему определенно не хотелось. Поразмыслив, он решил просто оставить венок на лестничной площадке – пускай убирают уборщицы, это их работа! Прислонив венок к стене, он спустился на лифте, вышел из подъезда дома и направился по Леопольдштрассе к станции метро. По дороге он стал вспоминать, что у него было намечено сделать после возвращения в Мюнхен: оплатить несколько счетов, позвонить Жанне и поговорить с ней о разводе. Но почти сразу же решил, что ничего из этого делать сегодня он не станет – настроения нет, а просто сядет за столик в какой-нибудь уютной пивной и там за пивом с сосисками поразмышляет о своих отношениях с Региной вообще и о ее нелепой затее с этим венком в частности. И придумает, как он должен отреагировать на ее выходку.

Он не спешил, поэтому спустился в метро и доехал с пересадкой до Восточного вокзала, чтобы посидеть в своей любимой вокзальной пивной. Он зашел в нее и занял столик у окна, выходившего прямо в помещение вокзала: здесь можно было сидеть одному в тишине и в то же время наблюдать через стекло за беззвучной вокзальной суетой. Получив заказанные сосиски и пиво, он сначала с аппетитом поел, потом заказал вторую кружку темного пива, закурил и вот только теперь стал анализировать свои отношения с Региной, чтобы понять – что же подтолкнуло ее на этот символический жест с похоронным венком? Одновременно он посылал серьезные заинтересованные взгляды симпатичной блондиночке, скучавшей над бокалом «шорли», смесью лимонада и пива, за соседним столиком. Он флиртовал машинально, почти неосознанно, просто так, для поддержания формы, а сам подробно и в деталях вспоминал их «историю любви» с Региной…

Лежать обнаженными под ласковым летним солнцем на песке, под негромкую пляжную музыку из репродуктора, слышать радостные крики детворы с мелководья Хафеля, лежать совсем рядом, почти касаясь друг друга и не смея коснуться на глазах у детей, и говорить, говорить, говорить… Это было восхитительно волнующе! Потом они вставали, брались за руки и бежали к воде, оба такие молодые, красивые, спортивные… И песчаный берег обыкновенной, пусть и широкой реки казался им роскошным океанским побережьем. Как в кино…

– Моя жена получила самое современное женское образование и воспитание, а именно – телевизионное! – шутил Артур, когда Регина пыталась при нем высказать какое-нибудь глупенькое женское суждение. Она, конечно, обижалась, хотя муж глядел на нее с глубокой нежностью.

А вот Виктора ограниченность и тривиальность суждений Регины не раздражала и не умиляла, он принимал ее такой как есть. Ему было совершенно безразлично, что и как она говорит, зато он всегда точно знал, как надо ответить, чтобы произвести нужное впечатление. Душа Регины была для него то же, что скрипка для скрипача: он играл на ней свою музыку. Он знал, как устроена эта женщина, как на ней играть и когда какую выбрать мелодию. Именно такого рода женщины, которые будто бы жили в ожидании встречи с ним, нравились Виктору. Находил он их безошибочно, определял с одного взгляда, мог разглядеть в любой толпе, на вокзале, на пляже, просто на улице и в автобусе, и, увидев, узнав, он тут же шел на сближение с ними. Это вовсе не означало, что они были доступными с виду или принадлежали к какому-то определенному типу, вовсе нет! Среди его возлюбленных были домохозяйки и актрисы, интеллектуалки и простушки. Но общей в них была неуемная жажда любви, самозабвенная любовь к любви, своего рода наркомания, то есть та самая женская страсть, которую редко кто из мужчин мог удовлетворить вполне, а вот он, Виктор, как раз это и умел.

Регина была вполне благополучна, имела в жизни все и отчаянно скучала, томясь в мечтах о «настоящей любви». Он понял это сразу, как только Артур пригласил его в свой дом. И это был действительно Дом с большой буквы! Небольшой особняк в Грюневальде, фешенебельном зеленом пригороде Берлина. Идеальный порядок, шикарная обстановка, аромат устоявшегося богатства и благополучия в доме были созданы не Региной, а матерью Артура Рахилью Моисеевной. Эта образцовая еврейская мама и бабушка вела дом умело и без видимого напряжения, как опытный моряк, долго ходивший по океанам, ведет легонькую прогулочную яхту по спокойному заливу. Сын ее обожал и уважал, внуки были здоровы, послушны бабушке и счастливы, а Регине в доме было совершенно нечем заняться и она ни за что не отвечала. Рахиль Моисеевна даже спала в комнате рядом с детской, и когда кто-нибудь из внуков заболевал, ночами к нему вставала бабушка, а не мать. Виктор, умевший в пятилетней девочке прозреть будущую красавицу и кокетку, а в семидесятилетней старухе углядеть останки былого женского очарования и обеим при случае сказать комплимент, доставляющий им удовольствие, понравиться и подружиться с ними, перед такими старухами-домоводительницами робел и тушевался: как правило, они были опытны, проницательны и отвратительно прямодушны, а если под крылом у них была молодая женщина или девушка, то на Виктора они глядели, как клуша на ястреба. Они-то знали, чего от него ждать! Как-то, зайдя за Региной и детьми, чтобы везти их на хафельский пляж, и ожидая в гостиной, пока они соберутся, он нечаянно подслушал, как где-то рядом, в соседней комнате или в коридоре, глуховатая Рахиль Моисеевна громко спросила сына: «Зачем ты приваживаешь в дом этого голодного петуха?». Артур засмеялся и ответил что-то равнодушно добродушное, но слов Виктор не разобрал, однако после этого постарался быть особенно вежливым и предупредительным в отношении вредной старухи – на что та совершенно не обращала внимания. А вот Артур будто сам благословлял их сближение, одобряя их совместные поездки на пляж и за город: вечно занятый по делам своей фирмы, он не препятствовал тому, что его безработный приятель, у которого была масса свободного времени, развлекал его жену и уделял время его детям.

Роман Регины и Виктора как начался, так и развивался в основном на пляже. Почти обнаженные мужчина и женщина, проводящие долгие часы в пленительном безделье у воды, приглядывая за ребятишками, должны же были чем-то развлекать друг друга. Самым волнующим моментом их пляжного флирта было взаимное натирание друг друга ореховым маслом. Натерев сначала маслом спинки и попки детей и отправив их купаться в бассейн-«лягушатник», они приступали к ритуалу взаимного натирания. Регина под его руками попискивала и мурлыкала сладострастно, как кошка. Он же, подставляя ей спину и наслаждаясь лаской ее слегка дрожащих пальцев, скользивших по его коже, напрягал мускулы, чтобы Регина в этой игре полнее ощущала силу и упругость его тела и догадывалась, каких усилий ему будто бы стоит сдерживаться, чтобы не обернуться и не схватить ее в объятья. Ну да, еще чего не хватало – на пляже, при публике! Где, мало того, еще и знакомые иногда попадались… И он прерывал это волнующее занятие, резко вскакивал со словами: «Все, хватит! Пора охладиться!» – и с этим двусмысленным возгласом бежал к воде.

Когда он увидел, что достаточно разогрел Регину, он решительно пошел дальше. Как-то она задремала, лежа после купанья рядом с ним на песке – на расстоянии вытянутой руки. Дети плескались в «лягушатнике». Виктор передвинулся поближе к Регине и лег к ней боком, а спиной к «лягушатнику», чтобы заслонить ее от детей.

– Тебе жестко лежать головой на песке, – проговорил он хрипловатым шепотом. – Приподними голову!

Регина послушалась, не открывая глаз приподняла голову, и он подсунул руку под ее щеку. Регина, судорожно вздохнув, так и припала щекой к его ладони. Наступила напряженная и сладостная тишина. Когда рука у него затекла, он, чтобы разогнать кровь, начал легонько шевелить кончиками пальцев возле ее виска. Она простонала негромко, а потом вдруг села и заявила, что у нее разболелась голова и надо срочно ехать домой.

Слегка разочарованный Виктор решил подъехать с другой стороны. После этого случая, наружно не имевшего никаких ожидаемых последствий, Виктор переменил тактику. Он перестал соблазнять Регину чисто сексуально, а начал психическую атаку. Он принялся осторожно заводить разговоры о том, что Артур, к сожалению, слишком занят в фирме и не имеет возможности оценить тонкость и душевное богатство своей жены. Странно устроены мужчины и женщины! Среди мужчин едва ли найдется хоть один, которого женщина не купила бы, безудержно восхищаясь не его умом, успехами, талантом, а тем кусочком плоти, к которой, по выражению циничной Жанны, этот мужчина приставлен от рождения. Так же и женщины: и распоследняя шлюшка, и плохо воспитанная дурочка млеют и тают, когда мужчины начинают им петь, что ценят в них прежде всего их душу. Стоило Виктору приступить к делу, как Регина приняла приглашение и начала нескончаемую исповедь о трудностях своего замужества. Вскоре выяснилось, что не только Артур, но и свекровь и даже дети (младшей девочке было два года, а мальчишкам четыре и шесть) – все они не понимают Регину! Рахиль Моисеевна говорит с детьми один день по-немецки, а другой на иврите. Кому, спрашивается, нужен в Германии этот иврит? Она таскает их в синагогу и учит разным религиозным глупостям. Кому нужен этот Бог и кого Он сделал счастливым? Счастье – это когда тебя понимают! Ну еще, конечно, нужны любовь и деньги. Деньги у нее, Регины, есть, то есть, они есть у Артура, а значит и она без них не останется. А вот где взять любовь и понимание?! Вопрос был чисто риторический: по тому, с каким вожделением Виктор и Регина поглядывали друг на друга, было совершенно ясно, что за пониманием и любовью уже тоже далеко идти не надо… Конечно, она благодарна мужу за то, что ей не пришлось работать ни одного дня в жизни, что в сумочке у нее всегда есть банковская карточка, а на счету – деньги, и она может бесконтрольно тратить их по своему усмотрению. Спасибо, как говорится, большое! Но разве ей не приходится за все это платить дорогой ценой – своей душой, своими чувствами? Артур, само собой, любит ее, он преданный и верный муж, но…

– Душой он старик, понимаете, Виктор, ста-а-а-рик! По-настоящему его трудно не только любить, с ним даже говорить о любви невозмо-о-ожно! – говорила она, манерно растягивая слова: совершенно невыносимая для петербуржца манера провинциальных южанок. Но тут уж деньги Артура ничем не могли помочь, как и десять лет эмиграции, она все равно оставалась провинциалкой до глубины своих маленьких мозгов. Впрочем, пожалуй, именно это ее так молодило. Ничего, в будущем он ее отшлифует…

И Виктор говорил с Региной о любви и важности взаимопонимания. Эти темы он мог разворачивать и варьировать до бесконечности, это был его конек: он без смущения говорил о женщинах в своей жизни, рассказывал свои романы, одновременно исподволь внушая Регине две главные мысли: первая – женщины в нем души не чаяли и были с ним счастливы, вторая – ни одну из них он так и не смог полюбить по-настоящему. Говоря так, он исходил из опыта: по странной женской логике, услышав это (а он всем говорил примерно одно и то же, у него были своя накатанная программа), женщины, вместо того, чтобы бежать от него без оглядки со всей возможной скоростью и лучше всего на подходящем транспорте, с той же скоростью летели к нему в объятья. Мотыльки летят на огонь, банально и глупо, но как еще скажешь? Ох, знал, хорошо знал Виктор женскую натуру! Недаром он рос рядом с матерью-вдовой при молодой еще бабушке и двух тетках: все его детские и юношеские годы прошли в плотном женском окружении. Его даже в пионерский лагерь никогда не отправляли, боясь, что мальчик попадет в плохую компанию, а снимали из года в год дачу в Сестрорецке. Чего-чего он только не наслушался, лежа на диванчике в своем уголке за шкафом в их комнатке в ленинградской коммунальной квартире, тоже почему-то заселенной в основном одинокими женщинами, или притаившись в затененном уголке дачной веранды. Он и сам не заметил, как научился понимать женщин и нравиться им. «Какой удивительный, интеллигентный и тонкий мальчик ваш сын!» – восхищались подруги матери и соседки. Уже лет в семь он научился говорить женщинам комплименты с видом открытым и невинным: «Ой, тетя Валя, какая вы сегодня красивая! Это у вас новое колечко?» «Это настоящая чернобурка, тетя Ниночка? Можно я ее поглажу?» – и мог полчаса подряд трогать колечки на пухлых наманикюренных пальчиках и гладить плечи, укутанные лисьим мехом. А дамы млели, сами не понимая отчего. Ах, какой милый и непосредственный мальчик! Так вот он и рос в окружении женщин и уже к двадцати годам стал настоящим знатоком и сердцеедом. А уж теперь-то… За первыми двумя откровениями по плану всегда шло третье, главное признание:

– Понимаете, Регина (Маша, Ира, Вика), женщины дали мне все, что они могут дать мужчине, но я еще не встретил той единственной, которой бы я сам хотел отдать все!

«Я сам» при этом выделялось особо, а затем наступала выразительная пауза, в тишине которой у собеседницы неизбежно возникала мысль, а не она ли и есть та самая единственная?..

Перед тем как окончательно сблизиться и обмануть друга и мужа, Регина и Виктор, действуя опять-таки по его программе, признались друг другу не только в любви, но и в том, что оба они глубоко уважают Артура и ни в коем случае не хотят причинять ему зла… Но они же не виноваты, что полюбили друг друга! Из чего логически вытекало, что теперь они вынуждены будут лгать Артуру, оберегая его душевное спокойствие. «Мы не станем причинять ему лишнюю боль!». На этой фразе, давным-давно сочиненной Виктором для подобных случаев, обычно все моральные сомнения соблазненных им женщин заканчивались. В случае с Региной подразумевалось также, что она не должна до времени уходить от богатого мужа к нищему Виктору. Их отношения тянулись почти год. Такое положение устраивало Виктора, ведь он и сам не был разведен с Жанной. Они жили с женой врозь, и считалось, что это вынужденно и временно: Жанна какое-то время работала внештатным сотрудником на радио Свобода, а получив приглашение на постоянную работу, переехала в Мюнхен. Потом и он перебрался в Мюнхен, но это было уже позже.

А тогда они устроились неплохо: Регина будто бы загорелась поменять обстановку нескольких комнат в доме. Артур и тут не был против. «Делай что хочешь, – сказал он жене, – меня только избавь от этих твоих перестроек и перестановок, у меня работы пропасть. Вон Виктор свободен, попроси его помочь!». Со слепого одобрения мужа и под косыми взглядами свекрови двойная жизнь пошла уже всерьез. Раза два в неделю Регина с Виктором с утра отправлялись якобы по магазинам; они и в самом деле что-то покупали и заказывали, загружали в багажник Регининой машины банки с краской, рулоны обоев, отрезы декоративной ткани, а затем отправлялись к нему на квартиру.

Регина в сексе была поначалу жадной и любопытной, но еще более неутомимой она была в разговорах о любви. Виктору даже казалось, что она спешит насытиться физической близостью, чтобы поскорей перейти к разговорам. Если Виктор казался ей спокойным и довольным, она искала повод драматизировать их отношения и быстренько находила его. «Ты даже не ревнуешь меня к Артуру!» – и приходилось ее ревновать. «Неужели ты ничуть не страдаешь из-за того, что мы обманываем моего мужа и твоего друга?» – и Виктор послушно принимался страдать. Словом, Регина жила полной жизнью – как она ее понимала. Она похудела, но очень похорошела, темные глаза ее постоянно блестели, пухлые губы стали яркими и без помады.

Артур никаких перемен в жене не замечал, а если что-то и замечал, то не придавал увиденному значения. Не спрашивал он и о ремонте, а если Регина начинала с ним советоваться или пыталась отчитаться, он неизменно отмахивался: «Как сделаешь, так и хорошо! Лишь бы тебе самой нравилось!» Виктору он продолжал оказывать полное доверие и всячески подчеркивал свое дружеское расположение. Время от времени он даже предлагал Виктору деньги, причем суммы достаточно крупные, чтобы это не выглядело подачками, и говорил при этом: «Возьми-ка в долг до лучших времен!» Суммы эти, разумеется, никак специально не оговаривались, никаких расписок Виктор Артуру не давал, и было совершенно очевидно, что всерьез об их возвращении ни тот, ни другой не думали.

Одна Рахиль Моисеевна все видела, все понимала и тихо кипела от еле сдерживаемого негодования. Как-то она даже намекнула Регине, что та слишком «сдружилась с приятелем мужа» и что к добру это не приведет. В ответ Регина закатила истерику, наорала на свекровь и пожаловалась мужу. Артур попросил мать не приставать к Регине и оставить свою подозрительность: «Мама, Регина взрослый человек и сама знает что делает». Рахиль Моисеевна послушно умолкла, не умея перечить своему замечательному сыну – кормильцу всей семьи и – подумать только! – владельцу настоящей немецкой фирмы! Но Виктора она перестала замечать и за общими трапезами говорила о нем исключительно в третьем лице и без имени: «Артур, передай своему другу хлеб!» Это «твой друг» звучало так ядовито, что Виктор поеживался, а Регина смотрела на свекровь с молчаливой ненавистью…

Виктор тянул пиво сквозь зубы, тонкой струйкой. Любимый монастырский «оптиматор» сегодня отчего-то казался невкусным: то ли пиво переслащено, то ли в него переложили солода – в общем, не то и не то. Возможно, ему просто попалась бутылка, налитая со дна бочонка. Блондинка напротив уже допивала свое пиво, так ни разу и не взглянув на него…

Конечно, узость взглядов и, что уж там таить, полное бескультурье Регины наводило на него оторопь. Когда она в первый раз сказала ему, что за жизнь не прочитала ни одной книжки, он ей не поверил. Но потом он убедился, что так оно и есть: Регина не читала книг и не понимала, зачем это надо делать.

– Разве это плохо? – удивлялась она. – Другие не катаются на коньках, не играют в теннис и не умеют ездить верхом, а вот я все это умею! Знаешь, некоторые люди даже не водят машину: согласись, что это гораздо более нецивилизованно, чем не читать книжек.

– Но ты же училась в школе! Как же ты отвечала по литературе, писала сочинения, сдавала экзамены?

– Ну, мое дело было ходить в школу и хоть что-нибудь отвечать на уроках, а уж отметки – это была папина забота. Деньги, милый мой! А у моего папочки они были. У меня, между прочим, в аттестате зрелости нет ни одной тройки.

– Так ты что, и «Муму» не читала?

– Что еще за «Муму»? Французский роман какой-нибудь?

Виктор захохотал и покатился, колотя кулаками по песку. А Регина взяла бутылку минералки и вылила ему на голову, чтобы привести его в чувство, и при этом тоже весело смеялась.

Так вот и тянулся их берлинский роман, ни шатко, ни валко, пока ни к чему не приводя. Но однажды Виктору позвонила Жанна и сообщила, что ее уже зачислили в постоянный штат радио Свобода и она подыскивает для них квартиру, так что пора и ему переезжать в Мюнхен: даже если для него вакансия на радио откроется не сразу, с ее постоянной «американской» зарплатой им не о чем беспокоиться. Виктор стал искать повод для отсрочки:

– Жанна, у меня же нет денег на переезд! Я два месяца не платил за квартиру, да еще надо заплатить по счетам за газ, электричество, телефон…

– Сколько тебе нужно? – сразу спросила Жанна.

– Ну, тысяч пять, я думаю, должно хватить. – Он уже придумал план: надо уговорить Артура отпустить их с Региной и детьми на недельку на балтийскую дачу Артура, а для этого нужны и свои деньги: вечерами они будут укладывать детей спать, а сами уходить в ресторан. За эту неделю необходимо будет окончательно решить их дальнейшие отношения с Региной. Кроме того, деньги ему нужны будут, чтобы показать Регине, что он не такой уж нищий…

Но у Жанны был характер и, что еще хуже, ума у нее тоже хватало.

– Пять тысяч – это слишком много. Ты заплати за квартиру и сдай ее хозяину, а по остальным счетам мы заплатим отсюда. Жду тебя через неделю, тут полно всяких проблем, надо подыскивать квартиру, а у меня на радио идет испытательный срок. В общем, ты мне нужен здесь, – и она повесила трубку.

Он пытался ей дозвониться и отговориться от немедленного переезда, но в пансионе, в котором временно жила Жанна, телефон не отвечал, а ее рабочего номера он не знал. Пришлось сказать Регине, что жена требует его переезда в Мюнхен, и она, как водится, закатила истерику.

– Ты меня не любишь! – кричала она, заливаясь слезами. Она рыдала и грозила покончить с собой, немедленно все рассказать Артуру, сойти с ума, бросить его, Виктора… Он обнимал ее, целовал, уговаривал и даже взывал к ее здравому смыслу:

– Пойми, Регина, я не мальчик и мне тоже нужна постоянная работа, а в Мюнхене есть возможность ее получить. Должен же я подумать о своем социальном положении?

– Нет, ты меня не любишь! Иначе ты не собирался бы променять мою любовь на работу. Чем тебя не устраивает твое теперешнее положение?

– Регина, «безработный любовник» – это не положение даже в самом дурном обществе.

– Не дури мне голову! Ты просто хочешь вернуться к своей жене, этой интеллектуалке, которая не умеет тебя ценить. Неужели ты все еще любишь эту женщину?

– Региночка, девочка, ты же знаешь, что ты – моя единственная любимая женщина. Но, к сожалению, ты жена другого… У нас с тобой нет никаких перспектив.

Регина моментально успокоилась, вытерла слезы и спросила:

– Ты предлагаешь мне развестись с Артуром?

– Ну да! – тут же подхватил ее мысль Виктор. – А я разведусь с Жанной, и тогда мы с тобой сможем пожениться. Для этого я и еду в Мюнхен.

– Я согласна. Мой муж – благородный человек, он меня простит, конечно. Он всегда говорил, что мое счастье и счастье наших детей для него главное в жизни. Только нам нам с тобой надо все хорошенько продумать…

– А вот думать буду я. Незачем думать об этом еще и тебе, – сказал он, мысленно добавив: «Да и нечем!».

Но Регина иногда поражала его хитренькой прозорливостью.

– Не хочешь ли ты сказать, что я глу-у-упая и не могу думать ни о чем серье-е-езном? – протянула она, прищурившись.

– Нет, моя прелесть, этого я не скажу. Как женщина ты очень и очень умна. А хочешь, я покажу тебе, где помещается настоящий ум у хорошенькой женщины?

– Хочу-у-у! Покажи-и-и! – пропела она, жмурясь еще больше. И он ей показал.

Неделя до его отъезда прошла у них как в бреду. Регина была неутомима в постели и очень утомительна до и после. Она то вцеплялась в него, как ребенок, у которого отнимают любимого медвежонка, и кричала в слезах, что ни в какой Мюнхен его не отпустит, то шипела рассерженной кошкой и грозилась собрать чемодан, сказать Артуру всю правду и сегодня же вернуться сюда, к Виктору, чтобы остаться с ним навсегда.

– И что ты тогда будешь делать, миленький?

– Миленький подаст на развод и пойдет работать грузчиком, чтобы прокормить новую жену, – спокойно покуривая, отвечал Виктор.

– Ты в самом деле готов забыть о Мюнхене, Свободе и Анне, чтобы жить здесь со мной?

– А ты сомневалась?

Регина в нем не сомневалась. Она сомневалась в себе.

– Какой ты реши-и-ительный! – тянула она, целуя его, и признаваться мужу не спешила. В конце концов они рассудили, что сейчас Виктору и вправду лучше ехать в Мюнхен, дожидаться вакансии на радио, а уж после того, когда он станет материально независим от Жанны и сможет с ней развестись, он снимет свою квартиру и Регина переедет к нему. Артуру решили ничего пока не говорить, но Регина обещала позаботиться о своем будущем финансовом благополучии.

– Я не собираюсь садиться тебе на шею! – говорила она. – Артур сам настоял, чтобы я сидела дома, и это его вина, что у меня ни образования, ни профессии, так что он просто по закону обязан обеспечить мне привычный уровень жизни. Я думаю, он выделит мне часть своего состояния после развода.

– А нельзя сделать так, чтобы он сделал это до, а не после? Пойми, детка, я ведь не о себе забочусь: любой муж до развода щедрее, чем после.

Регина обещала подумать. Но она больше думала о предстоящей им разлуке.

– Вики, ты становишься скучным, когда говоришь о деньгах! – упрекала она.

– Это потому, что я знаю им цену.

Но он понимал, что перед разлукой должен напитать Регину эмоциями, позитивными и негативными – какими угодно, лишь бы побольше! Знал он этих охотниц за любовью, для которых вся ценность любви заключалась не в сексе и даже не в чувстве, а в разнообразии эмоций: чем больше киноподобных переживаний – тем лучше. Сам тоже великий охотник до женских эмоций, он по большому счету все-таки ценил в женщинах преданность и постоянство, и его искренне печалило предстоящее расставание с Жанной. Что же касалось Регины, тут он твердо знал, что брак с нею станет всего лишь этапом его жизни, еще одной попыткой подняться наверх. Остаться с нею навсегда? Ну нет, хлопот потом с такой женой не оберешься… И навряд ли он, Виктор, станет последним любовником в ее жизни: если кошке удалось попробовать живую мышку, ее на кошачьих консервах уже не продержишь. В таких вот разговорах пролетела неделя, наступило время отъезда, и Виктор покинул Берлин. Поехал он поездом, а Регина, Артур и даже дети провожали его на вокзале «Зоо» и дружно махали вслед отъезжающему экспрессу.

Блондинка расплатилась и ушла, а Виктор все никак не мог допить свой «оптиматор». Нет, монахи определенно испортили этот бочонок! Он отодвинул недопитую кружку, подозвал официантку и попросил принести ему светлого пива.

Регина писала ему до востребования, как и он ей. Правда, он писал редко, а она почти каждый день. Он и на почту заходил не часто, раз в две-три недели: забирал всю пачку писем, садился за столик в кафе или пивной, пробегал их глазами, выискивая нужную информацию, отмечал какие-то фразы и тут же писал ответ на одном листке. Просил быть осторожной и больше думать не о сегодняшней вынужденной разлуке, а об их счастливом будущем. Но редких писем Регине было мало, и она принялась названивать ему домой. Номер она знала: он сам позвонил Артуру и дал их с Жанной телефон, чувствуя, что не стоит так сразу рвать с ним отношения, да ведь и должок был за ним. Регина, хитрая кошка, устроилась со звонками так, что сначала по ее просьбе звонил Артур, а уж потом, после его разговора с Виктором, и она тоже брала трубочку. Если Жанны не было дома, Виктор говорил ей о любви, а она, если Артур оставался рядом, отвечала светским голосом: «Надо же… Приятно слышать… мы за тебя очень рады…» – и эта игра тоже нравилась ей. Иногда Артур звонил сам и просил Виктора поговорить с Региной: «Слушай, ну поговори ты с ней, если у тебя есть время: она достала меня своими жалобами на скуку с тех пор, как ты уехал. Ей, видишь ли, после твоего отъезда стало не с кем поговорить о смысле жизни!» Артур, посмеиваясь, передавал трубку жене и чаще всего уходил. Виктор плел Регине обычную любовную чепуху, а она балдела на том конце линии. Когда же разговаривать приходилось в присутствии Жанны, надо было осторожничать: он говорил с Региной, будто бы продолжая разговор с Артуром: «Артур, дорогой мой, ты же знаешь, как я люблю тебя. У меня не было друга дороже тебя. Скажи одно слово – и я немедленно приеду в Берлин, если я тебе нужен!»

Как-то Жанна выразила недоумение по поводу странного стиля этих разговоров:

– Услышал бы кто со стороны, подумал бы, что беседуют два гея!

– Что ты понимаешь в мужской дружбе! – усмехнулся Виктор. – Знаешь, я стольким обязан Артуру, что если он и вправду вызовет меня в Берлин – я полечу немедленно. У него там какие-то неприятности в бизнесе.

– В бизнесе? – пуще того удивилась Жанна. – А что ты, дорогой, понимаешь в бизнесе?

– Ничего! – отрезал Виктор. – Но я прекрасно разбираюсь в людях и знаю, какими словами их можно ободрить.

– Ну-ну… – неопределенно сказала Жанна. Она вообще вела себя в то время как-то непонятно для Виктора, может быть, даже что-то подозревала, но таила свои подозрения до срока.

Зато Регина нагло требовала от него заверений, что он не живет со своей женой.

– Успокойся! – отвечал он. – У меня нет близких отношений с Анной.

– Почему же ты не снимешь квартиру и не уйдешь от нее?

– Да потому, что у меня нет денег! Вот устроюсь работать на радиостанцию, тогда и соскочу с этого трамвая! А сейчас, если я ее вот так сразу брошу, она может перекрыть мне пути на Свободу: связи-то там у нее, а не у меня!

– Ну и пусть перекрывает! Денег Артура нам с тобой хватит до конца жизни.

Виктор фыркнул.

– Где они, деньги Артура? Ты сама затягиваешь решение нашей общей судьбы, а попрекаешь меня. Требуешь, чтобы я поступился всем, а сама ничем не хочешь рисковать.

– Но я же в принципе готова ради тебя оставить детей и любящего му-у-ужа! – обиженно тянула Регина сквозь слезы. – Это ты все время заставляешь меня страдать от неизвестности!

Пачки писем от Регины, звонки по часу и свиданья раз в месяц – она прилетала к нему в Мюнхен, чтобы провести несколько часов в гостинице! – все это изнуряло Виктора. Пару раз открывались вакансии на радио, но у него не было времени и сил подготовиться к собеседованиям, и он не стал рисковать. Порой он готов был порвать с Региной и всерьез добиваться работы на Свободе, или хотя бы подучить свой паршивый английский. Но неопределенность отношений изнуряла его, не хотелось ничего делать. Он целыми днями то лежал на диване, то просто бесцельно бродил по улицам Мюнхена. И только мысль о будущем Приюте русских художников в Италии, о будущей славной и безбедной жизни известного мецената давали ему силы терпеть этот бесконечный и бесконечно пошлый сериал.

– Ты боишься уйти от Артура и потерять свое благополучие. Но подумай сама, как я уйду от Жанны, если квартира, в которой мы живем, снята на ее имя, все вещи, вся мебель куплены на ее деньги. С чем я уйду? Да у меня нет денег даже на то, чтобы снять какую-нибудь меблирашку! Как ты представляешь себе мой внезапный развод с нею? Я что, должен уйти на улицу, ночевать на вокзале? Или ты думаешь, что мы будем жить после развода по-советски – на одной жилплощади? Я не способен каждый день смотреть в глаза женщине, которой я разбил жизнь. А кроме того, в Германии от подачи заявления и до рассмотрения дела о разводе в суде супруги обязаны целый год жить раздельно.

– Так нет же ничего про-о-още! – радостно пропела Регина. – Я пришлю тебе деньги на новую квартиру и на развод! У меня ведь есть немного своих денег.

И она действительно прислала ему до востребования десять тысяч марок. Виктор немедленно открыл для них отдельный счет в банке, взял тысячу себе на текущие расходы, а остальные положил на счет. Но в банке он забыл предупредить, что не хочет получать никаких банковских писем на свой адрес, и это-то его и подвело. Почту всегда забирала из ящика Жанна: достав синий конверт со штемпелем банка, она машинально открыла его и увидела извещение на имя Виктора, гласившее, что на его счету девять тысяч.

Она показала извещение Виктору:

– Ты можешь объяснить, что это за деньги?

– Это мои деньги. Мне их подарил мой друг Артур.

– В честь чего это он делает такие подарки?

– А вот в честь нашей дружбы и делает.

– Этот тот самый Артур, которого ты иногда называешь Региной?

– Регина – это жена Артура. Я иногда разговариваю с ними обоими.

– Так дружба у вас втроем?

– Это что, допрос?

– Нет, простое любопытство.

– Могу его удовлетворить: у Артура с женой проблемы, а я, как старый друг обоих, пытаюсь им помочь.

– Ну-ну… – Жанна с непонятной полуулыбкой ушла от дальнейшего разговора. Виктор предложил ей погасить из этих денег долг за мебель, но она отказалась:

– Оставь на своем счету, кредит нас не торопит. Давай лучше купим тебе хороший письменный стол.

Он кивнул и оставил все как есть.

А через несколько дней рано утром позвонила Регина, вся в слезах и соплях, наткнулась на Жанну и попросила позвать Виктора.

– Простите, а кто его спрашивает? – заволновалась Жанна, услышав в трубке сдавленный плач.

– А вам не все равно? Если он дома – позовите его, а нет – повесьте трубку!

Жанна молча положила трубку возле аппарата и позвала Виктора.

– Я перезвоню тебе попозже! – сказал поднятый с постели Виктор.

– Кто это звонил? – спросила Жанна.

– Жена Артура. У них опять скандал.

Жанна, казалось, поверила и на этот раз.

Подвела его, как всегда, небрежность. Он привез с собой все свои берлинские фотографии, не просматривая и не отбирая, просто сунул конверты из фотомастерской в чемодан. Но вот был куплен письменный стол, а Виктор все никак не мог собраться с духом и разместить в нем свои берлинские бумаги: все его бумажное хозяйство так и лежало в кладовке, в его старом чемодане, который Жанна мечтала выбросить. Как-то, убираясь в тесной кладовке, она в очередной раз попыталась разместить на узком пространстве чемодан, пылесос, ведро и щетки, рассердилась, вытащила чемодан в коридор, раскрыла его и стала сама разбирать бумаги и рассовывать их по ящикам письменного стола. И конечно же, она обнаружила целую пачку фотографий Регины! В том числе одну с томной обнаженной Региной на постели в берлинской квартире Виктора, которую Жанна тотчас узнала. А на обороте фотографии была надпись круглым детским почерком – «Единственному от единственной!»; на других фотографиях стояли скромные надписи, сделанные рукой Виктора: «Регина Равич» – и разные даты.

Скандал разразился чудовищный.

– Сколько же ты лгал! – возмущалась Жанна. – Ты теперь и сам наверняка не помнишь, что ты мне городил по поводу своих вечно ссорящихся супругов-друзей.

Виктор попытался внушить Жанне, что связь его с Региной теперь уже в прошлом, но Жанна резонно заметила:

– Но звонит и рыдает в трубку она не в прошлом, а сейчас. А те деньги, что лежат у тебя в банке – они от Регины или Артура?

Виктор понял, что дело идет к разрыву, а потому решил с деньгами ничего не скрывать.

– Эти деньги мне прислала Регина на тот случай, если я захочу расстаться с тобой – чтобы я мог снять себе жилье.

– Ну так расставайся и уходи, снимай жилье, покуда деньги целы!

– Ты этого хочешь?

– Да, хочу.

– Ну что ж… Только помни – ты сама этого захотела!

– Я не забуду, – кивнула Жанна. – Вещи ты заберешь сразу или придешь за ними потом?

– Как? – растерялся Виктор. – Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас и ушел, вот так сразу?

– Конечно! А чего тянуть? Все же предельно ясно.

– Но куда же я пойду?

– Как это – куда? В любой приличный отель. Деньги у тебя есть, а мало будет – твои друзья пришлют тебе из Берлина. – Жанна уже вытащила из чулана злополучный чемодан, который так и не успела вынести на помойку, и принялась как попало швырять в него одежду и вещи Виктора. Это было уже слишком! Он ушел и первую ночь действительно провел в отеле, а на другой день снял однокомнатную меблированную квартирку на Леопольдштрассе и стал ждать дальнейшего развития событий. Жанне он не звонил, и она тоже его не искала.

Светлое пиво не было ни тягучим, ни переслащенным: оно было кислым и горьким.

«Что за чертовщина и с этим пивом? Или это со мной что-то не так? Уж не заболеваю ли я?» – испугался Виктор и отодвинул недопитую кружку. Он попросил официантку кружку унести, а ему принести крепкий чай с лимоном.

Блондинки напротив давно уже не было, на ее месте теперь сидела китайская или корейская пара и переговаривалась, сблизив головы и поглядывая по сторонам. Потом девушка осталась на месте, а парень вышел и стал напротив окна пивной. Мимо него шел поток пассажиров. Виктор какое-то время с машинальным интересом наблюдал за ним: с чего бы это он оставил девушку в пивной, но стоял снаружи у нее на виду? К парню подошла женщина средних лет и что-то спросила: парень ответил, потом что-то сунул ей в руку, а она – ему. «Наркотики он продает, что ли?» – равнодушно предположил Виктор. Но спустя недолгое время углядел, что тот продает из-под полы сигареты. Через какое-то время парень вернулся в пивную и подсел к девушке. Настороженно озираясь, они повозились с сумкой, стоящей под столом, и парень снова вышел на промысел, а девушка осталась за столом.

Через неделю после переезда Виктора явилась Регина, оглядела его новое жилище и пришла в восторг.

– Какая уютная квартирка, Вики! Ну просто настоящая норка для одинокого зверька! Но теперь ты не будешь одиноким и скучать я тебе тоже не дам. И для начала я тебе верну долг.

– Какой долг, дорогая?

– Ты же помогал мне обставить заново мои апартаменты! – Оба засмеялись, вспомнив, как начинался их роман. – А теперь я помогу тебе навести уют! – Она открыла дверцы почти пустого шкафа, проверила, как работают плита и электронагреватель для воды, спрятанные за передвижной панелью на роликах, присвистнула, увидев белую внутренность пустого холодильника – и принялась играть в маленькую хозяйку маленького домика; в первую очередь она потащила Виктора по магазинам, накупила нужной и ненужной посуды, выбрала очень дорогие шторы на окно и коврик на пол, накупила растений в горшках и кашпо и разместила их по всем углам; в довершение она до отказа набила продуктами холодильник и подвесные шкафчики над встроенной кухней, что было и в самом деле кстати. Они провозились с этим до обеда, а после отпраздновали новоселье в преобразившейся квартирке.

– Неужели тебе тут действительно нравится?

– Угу. Некоторые женщины любят обставлять свой флирт с комфортом, а я больше всего на свете ценю уют.

А с ней и вправду было уютно. Регина бочком передвигалась по тесной комнате в старой рубашке Виктора с засученными рукавами, жарила вырезку на крошечной плите, резала овощи для салата, положив резальную доску поперек маленькой раковины, и, казалось, была и в самом деле счастлива. После обеда они легли в постель, занялись любовью, немного поспали – и пора было вызывать такси и ехать в аэропорт.

– Как мне не хочется улетать от тебя! – сказала Регина, целуя его перед выходом в посадочный салон. – В следующий раз я постараюсь что-нибудь придумать для Артура и прилететь на несколько дней. Знаешь, о чем я мечтаю?

– О чем, маленькая?

– Проснуться утром в твоей комнате-шкатулке от запаха кофе и яичницы с беконом, и чтобы ты принес мне завтрак на подносе.

– Так давай сдадим билет и ты останешься со мной – и уже завтра утром я подам тебе кофе в постель. Кофе, яичницу, бекон и что там еще. М-м-м?

– Мы что-нибудь обязательно придумаем, дорогой!