Несущий смерть Кинг Стивен

Кевин расхохотался, сравнение показалось ему чрезвычайно удачным.

Поп помолчал, разжигая угасшую трубку.

– Какая в той камере шла химическая реакция, никто не знал, кроме сотрудников компании «Полароид», разумеется, да и то не всех, а самых доверенных. И еще: этот механизм ты мог разбирать на части.

Старик с пренебрежением посмотрел на «Солнце-660» Кевина.

– И, конечно, они часто ломались, причем в самый неподходящий момент. Однажды пришел ко мне человек с такой камерой, говорит, что она не работает, стонет, мол, теперь придется посылать на фабрику, и пройдет не один месяц, прежде чем ее вернут, и просит посмотреть. «Скорее всего я ничего не смогу сделать, – отвечал я в таких случаях. – В этих камерах разбираются только сотрудники фирмы, но посмотреть, конечно, могу». При этом я знал, что или где-то ослаб винт, или полетела пружина, или кто-то из детей засунул в ячейку для кассеты кусок орехового масла.

Поп Меррилл быстро подмигнул ему ярко-синим птичьим глазом, очень быстро, и Кевин понял, что говорит он о летних туристах.

– Что я хочу сказать, ситуация складывалась идеальная. Если я мог починить, меня восхваляли до небес. Один раз я положил в карман восемь с половиной долларов, вытащив пару ломтиков картофельных чипсов из зазора между кнопкой и пружиной, перемещающей затвор. Так вот, сынок, женщина, что пришла с камерой, еще и поцеловала меня в губы. Да, да, прямо в губы.

И Кевин за пеленой голубоватого дыма заметил, как вновь прикрылся и открылся синий глаз.

– А если починить камеру не удавалось, никто не держал на меня зла. Я хочу сказать, посетители с самого начала не верили, что такое возможно. Я оставался их последней надеждой перед тем, как положить камеру в ящик, набитый смятыми газетами, чтобы она не разбилась при пересылке по почте, и отправить ее в Шенектади.

– Но эта камера… – сказал Поп таким тоном, каким, наверное, все философы, от Афин Золотого века до наших дней, выражали свое отношение к чему-либо абсолютно никчемному. – Она не собирается, сынок, а отливается. Я могу вынуть линзы, если ты меня попросишь. Я уже заглянул в полость, куда вставляют кассету, хотя и знал, что никаких дефектов там не увижу, и не увидел. На этом мои возможности иссякли. Еще могу взять молоток и расколоть ее, но починить? – Он развел руками. – Ничего не выйдет, сэр.

– Тогда, полагаю, мне придется… – Слова «вернуть ее на фабрику» Кевин произнести не успел, потому что Поп вновь заговорил: – Впрочем, думаю, ты и без меня это знал. Я хочу сказать, мальчик ты умный и наверняка разглядел, что корпус литой. Мне кажется, что ты принес камеру не для починки. Ведь ты знал, что я не смогу ее починить с помощью отвертки, даже если бы камера и разбиралась. Думаю, ты просто хочешь спросить, не знаю ли я, что с ней происходит.

– А вы знаете? – Кевин весь напрягся.

– Возможно, – невозмутимо ответил Поп Меррилл.

Он склонился над стопкой фотографий. Их было двадцать восемь, считая ту, что вынул Кевин, дабы объяснить причину своего прихода в «Империю изобилия», и ту, что Поп достал сам.

– Они разложены по порядку?

– Нет. Примерно. А разве это важно?

– Думаю, да. Они ведь чуть разные, не так ли? Отличия незначительные, но они есть.

– Да, – кивнул Кевин. – Я тоже заметил, что некоторые различаются, но…

– А ты можешь показать мне самую первую? Я, конечно, определю ее и сам, но время – деньги, сынок.

– Это просто. – Кевин выхватил из стопки одну фотографию. – Видите засохший крем? – И ткнул пальцем в маленькое коричневое пятнышко на белой рамочке.

– Да. – Поп не удостоил пятнышко взглядом, зато всмотрелся в саму фотографию.

Минуту спустя он выдвинул из-под верстака ящик, в который были свалены инструменты. Но в углу стоял какой-то прибор, аккуратно прикрытый бархатным чехлом. Поп достал его, снял чехол Это оказалось большое увеличительное стекло с выключателем на подставке. Поп положил полароидную фотографию под стекло, щелкнул выключателем. Яркий круг света лег на фотографию.

– Здорово! – воскликнул Кевин.

– Да уж, – отозвался Поп.

Но Кевин видел, что мастер его больше не слушает. Поп изучал фотографию.

Тот, кто не знал, при каких странных обстоятельствах появилась эта фотография, не понял бы, почему она удостоена такого пристального внимания. Фотография ничем не отличалась от других, сделанных приличной камерой, на хорошей пленке, человеком, которому хватало ума не закрыть пальцем объектив. Четкое, ясное изображение… и, как обычно на полароидных снимках, абсолютно статичное.

Фотография, по которой можно опознать и назвать каждый объект, но начисто лишенная внутренней глубины или настроения. В этой бесчувственной одномерности, возможно, не было ничего плохого. Нельзя же назвать плохим прожитый день только потому, что за это время не случилось ничего достойного телевизионной хроники. Изображенные на фотографии предметы только присутствовали, словно пустое кресло, или качели во дворе, или автомобиль у тротуара, ничем не отличающийся от любого другого, даже спущенным колесом.

И все же хватало и одного взгляда на снимок, чтобы понять: что-то не так. Кевин вспомнил ту тревогу, которую почувствовал, когда указывал, кому где встать, перед тем как сфотографировать всех. Вспомнил тот холодок, вновь пробежавший по спине, как только вспышка осветила комнату, и ту мысль: теперь камера моя. Забыть это он не мог, как не забыл бы силуэт увиденного на Луне человека… Кевин смотрел на эти фотографии и понимал, что предчувствовал беду.

Кажется, дует ветер, очень слабый, но очень холодный, подумал Кевин, взглянув на фотографию.

И впервые мысль о том, что он столкнулся с чем-то сверхъестественным, что снимки эти – действительно Знамение, уже не просто заинтриговала его. Впервые Кевин пожалел о том, что не сдал камеру в магазин или на фабрику. Теперь камера моя, думал он, нажимая на спуск в первый раз. Но сейчас ему хотелось дать задний ход.

Я ее боюсь, признался себе Кевин. До смерти боюсь того, что она делает.

Мысль эта разозлила мальчика. Он навис над плечом Попа Меррилла, мрачно уставившись в увеличительное стекло и твердо решив, что должен смотреть на фотографии, изучать их и ни при каких обстоятельствах не упустить то, что можно на них увидеть. Хотя Кевин и сомневался, что увидит нечто новенькое, потому как достаточно долго уже не отрывал от них глаз.

А видел он большого черного пса перед белым забором из штакетника. Штакетник не мог долго оставаться белым. Он мог быть таковым, только если бы кто-то – в плоском полароидном мире – выкрасил его в белый цвет. Но в это верилось с трудом: уж больно неухоженным выглядел забор. Одни штакетины обломились, другие наклонились.

Пес сидел на тротуаре перед забором. Спиной к фотографу. Хвост, длинный и пушистый, стелился по земле. Пес обнюхивал штакетник. Вероятно, подумал Кевин, забор служит, как говаривал его отец, «почтовым ящиком», возле которого окрестные собачки поднимают лапку и оставляют загадочные желтые послания, прежде чем двинуться дальше.

Кевину показалось, что пес бездомный. Шерсть длинная, спутанная. Одно ухо порвано в жестокой драке. Тень длинная, падающая на заросшую сорняками траву за забором. Кевин решил, что фотография сделана или вскоре после восхода солнца, или незадолго до заката. Понять, как стоял фотограф (какой фотограф!), лицом на запад или на восток, не представлялось возможным.

На лужайке, слева от собаки, лежало что-то напоминающее детский красный резиновый мячик. За забором, среди травы.

И все.

– Ты что-нибудь узнаешь? – спросил Поп, водя увеличительную лупу взад-вперед над фотографией.

Вот задние лапы собаки увеличились до размеров холмов, покрытых черной растительностью. Вот три или четыре штакетины превратились в телеграфные столбы. Внезапно красное пятно в траве превратилось в детский мячик (правда, под увеличительным стеклом он раздулся до футбольного мяча): Кевин различал даже пупырышки на его поверхности. Короче, что-то новое увеличительное стекло все-таки показало, а чуть позже Кевин и сам это уловил. Но позже.

– Конечно нет, – ответил Кевин. – Почему вдруг, мистер Меррилл?

– Потому что здесь изображены вещи, – терпеливо пояснил Поп.

Его лупа продолжила медленное движение по фотографии. Кевину вспомнился кадр из фильма: луч прожектора, установленного на вертолете, ищет сбежавших заключенных.

– Собака, тротуар, забор из штакетника, который надо покрасить или снести, лужайка, требующая ухода. О тротуаре многого не скажешь. Дома нет, даже фундамент не виден, но я имею в виду собаку. Ты ее не узнаешь?

– Нет.

– А забор?

– Нет.

– А красный резиновый мяч? Что скажешь насчет него?

– Ничего… но вы так на меня смотрите, словно я должен что-то сказать.

– Во всяком случае, можешь, – кивнул Поп. – У тебя в детстве не было такого мяча?

– Кажется, нет. Не помню.

– Ты говорил, у тебя есть сестра.

– Меган.

– У нее не было такого мяча?

– Вроде бы нет. Я не обращал внимания на ее игрушки. Хотя, кажется, красный мяч у нее все-таки был, но более темный.

– Ясно. А это не ваша лужайка?

– Господи, да нет же! – В голосе Кевина прозвучала обида: он и отец холили и лелеяли лужайку у дома, и она оставалась густо-зеленой до середины октября. – К тому же забор у нас не из штакетника. «А если бы и был из штакетника, – подумал он, – то не пребывал бы в таком непотребном виде».

Поп выключил свет, надел на увеличительное стекло чехол, осторожно поставил его в ящик. И пристально посмотрел на Кевина. Трубку мистер Меррилл давно отложил в сторону, так что дым более не скрывал его глаза. Они уже не подмигивали, а буравили мальчика.

– Ну что же, может быть, здесь изображен ваш дом до того, как вы въехали в него. Как по-твоему? Лет десять назад…

– Но десять лет назад мы уже в нем жили. – Кевин не понимал, куда клонит Поп.

– Тогда двадцать. Тридцать. Ты обратил внимание на наклон земли? Вроде бы она чуть поднимается.

– Наша лужайка перед домом… – Кевин глубоко задумался и покачал головой. – Нет, она плоская. Скорее, чуть опускается к дому. Наверное, поэтому весной в подвале иногда скапливается вода.

– Наверное, и поэтому. А как насчет лужайки за домом?

– Там нет тротуара. А по боковым сторонам… – У Кевина перехватило дыхание. – Вы пытаетесь выяснить, не фотографирует ли моя камера прошлое?

Вот когда он впервые по-настоящему испугался. Потрогал языком нёбо и почувствовал металлический привкус.

– Пока я просто задаю вопросы. – Поп забарабанил пальцами по фотографиям, а когда заговорил, то обращался скорее к себе, чем к Кевину. – На удивление странные происшествия случаются время от времени с двумя изобретениями человечества, которые давно уже вошли в наш быт. Я не говорю, что они действительно случаются. В противном случае очень многих придется назвать лгунами и махинаторами.

– Какими изобретениями?

– Я про магнитофоны и полароидные камеры. – Поп по-прежнему говорил то ли сам с собой, то ли с фотографиями, а Кевина в «Империи изобилия» словно и не было. – Например, магнитофоны. Ты знаешь, сколько людей утверждают, что записывали голоса мертвых на свои магнитофоны?

– Нет. – Кевин не ожидал, что голос у него внезапно сядет, но голос сел, и по каким-то причинам стало не хватать воздуха.

– Я тоже. – Поп рассеянно водил пальцем по фотографиям.

Кевин вдруг испугался, что этот большой неуклюжий палец скинет фотографии на пол; но нет, снимки едва вздрагивали под его прикосновениями.

«Заколдована», – вновь подумал Кевин, и по телу снова пробежала дрожь. Настоящая дрожь. Слава Богу, Поп этого не видел.

– Есть даже особый прием, которым они пользуются.

– Кто? – спросил Кевин.

– Кто? Если б я знал. Некоторые из них называют себя пси-инвестигейтерами, другие – вопрошателями духов, но в основном, я думаю, они валяют дурака, как те, кто балуется на вечеринках ведьмиными досками.

И Поп вновь пристально посмотрел на Кевина, словно заново оценивая его.

– У тебя есть ведьмина доска, сынок?

– Нет.

– Ты когда-нибудь имел с ней дело?

– Нет.

– И не имей. Опасная штука, знаешь.

Кевин не решился сказать старику, что понятия не имеет, о какой ведьминой доске идет речь.

– Короче, они включают магнитофон в пустой комнате. Дом должен быть старый, как говорится, с историей. Ты понимаешь, что такое дом с историей?

– Догадываюсь… в котором живут привидения? – предположил Кевин и почувствовал, что немного вспотел, как на уроках алгебры, когда миссис Уиттейкер объявляет результаты контрольной.

– Можно сказать, что да. Эти… люди… им особенно нравятся дома, в истории которых есть насилие, но им сгодятся и обычные истории. Короче, они оставляют включенный магнитофон в пустой комнате, насколько мне известно, всегда ночью, обязательно захватывая полночь. На следующий день прослушивают пленку.

– Записанную в пустой комнате?

– И иногда на ней звучат голоса, – промурлыкал Поп.

Кевина снова пробрала дрожь.

– Настоящие голоса?

– Обычно это игра воображения. – Поп поморщился. – Но раз или два люди, которым я доверяю, говорили, что слышали настоящие голоса.

– А вы сами их слышали?

– Однажды, – коротко ответил Поп и долго молчал; Кевин уже отчаялся что-нибудь услышать, когда старик продолжил: – Одно слово. Четкое, как удар колокола. Дважды записанное в ванной пустого дома. Мужчина убил там жену в 1946 году.

– Какое слово? – спросил Кевин в полной уверенности, что ответа не получит. Но не спросить не мог.

Однако Поп ответил.

– Раковина.

– Раковина? – Кевин был в недоумении.

– Да…

– Но это ничего не значащее слово.

– Возможно, что-то оно и значит, если учесть следующее: мужчина перерезал ей горло и держал голову над раковиной, чтобы кровь не пачкала пол.

– О Боже!

– Вот-вот.

– Неужели так и было?

Поп не удосужился ответить.

– А может, пленку подделали?

– Это тоже подделка? – Поп указал на полароидные фотографии.

– Господи!

– Теперь «полароиды», – по-деловому продолжил Поп, словно писатель, закончивший одну главу и начав следующую фразой: «А тем временем в другой части леса…» – Я видел фотографии с изображениями людей, а эти люди клянутся, что в момент съемки находились в другом месте. Одну такую фотографию, знаменитую, сделала женщина в Англии. Сняла охотников на лис, под вечер возвращающихся домой. Они видны все, человек двадцать, идущие по маленькому деревянному мосту. Первые охотники уже миновали мост. В правой части фотографии, у самой дороги, стоит женщина в длинном платье и шляпке с вуалью, которая не позволяет увидеть лицо. На груди у нее медальон или часы, в руке книжка.

Когда снимок проявился, женщина-фотограф очень разволновалась. Ведь она хотела сфотографировать охотников на лис, и никого больше. Кроме них, никого около моста не было. А на фотографии появилась эта женщина. Если же приглядеться, то видно, что сквозь ее силуэт проглядывают деревья.

«Он это все выдумывает, вешает мне лапшу на уши, а когда я уйду, посмеется надо мной», – думал Кевин, зная при этом, что Поп Меррилл не из таких.

– Женщина-фотограф приехала погостить в один из больших английских особняков, которые часто показывают в образовательных телепрограммах, и когда показала там свою фотографию, хозяин дома лишился чувств. Вот это могли и приврать. Скорее всего приврали. Похоже на выдумку, не так ли? Но я видел статью, проиллюстрированную этой фотографией и портретом прабабушки хозяина дома. Судя по всему, женщина одна и та же. Хотя точно сказать нельзя: вуаль скрывала лицо. Лично мне показалось, что женщина одна и та же.

– А это не мошенничество? – выдохнул Кевин.

– Возможно, – безразлично пожал плечами Поп. – Людям свойственны всякие глупости. Взять вот моего племянника, Эйса. Отсиживает четыре года в Шоушенке. Залез в «Веселого тигра». По глупости. А шериф Пэнгборн упрятал его в тюрьму. Хотя парень заслуживал разве что хорошей выволочки.

Кевин, проявив несвойственную своему возрасту мудрость, промолчал.

– Когда призраки показываются на фотографиях, во всяком случае, люди заявляют, что на фотографии присутствуют призраки, в девяноста девяти случаях из ста это «полароиды». И почти всегда такие снимки делаются случайно. А вот фотографии с летающими тарелками и чудовищем Лох-Несс – скорее всего подделки, изготовленные в фотолаборатории.

И мистер Меррилл в третий раз подмигнул Кевину, как бы говоря: ну до чего же глупы эти беспринципные фотографы, имеющие в своем распоряжении отлично оборудованные лаборатории.

Кевин хотел было спросить Попа, а какие глупости проделываются с ведьмиными досками, но в последний момент предпочел не раскрывать рта. И похоже, поступил правильно.

– Вот почему я и спрашивал, не увидел ли ты чего знакомого на этих полароидных фотографиях.

– Не увидел, – с жаром ответил Кевин и испугался, что Поп решит, будто он врет: на этом всегда ловила его мать: он слишком горячо гнул свое.

– Понятно. – Поп, однако, так легко поверил ему, что Кевин даже чуть не обиделся.

– Так что? – Кевин нарушил тиканье и таканье. – Поставим на этом точку, да?

– Может, и нет. Что я хочу сказать, у меня возникли кое-какие идеи. Можешь сделать еще несколько фотографий этой камерой?

– А какой смысл? Они же одинаковые.

– В том-то все и дело. Не одинаковые.

Кевин открыл рот, закрыл.

– Из них вроде бы даже складывается фильм. – И, заметив изумление в глазах Кевина, Поп торопливо добавил: – Маленький фрагмент.

– И сколько мне сделать фотографий?

– Сколько у нас уже есть? Двадцать восемь, не так ли?

– Да, думаю, что да.

– Еще тридцать, – изрек Поп после короткого раздумья.

– Зачем?

– Не хочу говорить. Во всяком случае, пока. – Он вытащил кошелек, достал десятку, помялся, с неохотой добавил еще две долларовые купюры. – Пожалуй, половину расходов это покроет.

«Да, покроет», – подумал Кевин.

– Если тебя действительно интересует, что за фокус выделывает эта камера, ты внесешь остальную сумму, не так ли? – Глаза Попа поблескивали, как у старого любопытного кота.

Кевин понимал, что Поп не просто ждет его согласия: Поп Мерилл и представить себе не мог, что парень откажется. «Если я скажу «нет», – подумал Кевин, – он просто меня не услышит. Скажет: «Ну вот мы и договорились», – и я окажусь на тротуаре с его деньгами в кармане, хочу я того или нет».

Деньги у Кевина были: полученные на день рождения.

И все-таки не следовало забывать о пробегавшем по спине холодке. О том холодке, которым веяло с этих фотографий, несмотря на их обманчиво гладкую, блестящую поверхность. Он чувствовал этот холодок, хотя фотографии, казалось, твердили обратное: «Мы всего лишь «полароиды», и, по причинам, которые мы не можем высказать и тем более объяснить, мы показываем только статические изображения». Но холодок-то был. Откуда?

Кевин все мялся, а ярко-синие глаза за стеклами без оправы оценивающе оглядывали его. «Я не собираюсь спрашивать, человек ты или мышь, – читалось в глазах Попа Меррилла. – Тебе пятнадцать лет, и, что я хочу сказать, в пятнадцать ты еще, конечно, не мужчина, но уже староват быть мышью, мы оба это знаем. И потом, ты ведь не Чужак: ты из города, так же, как и я».

– Конечно. – Легкость, прозвучавшая в голосе, не обманула ни одного из них. – Пленку я куплю сегодня, а фотографии принесу завтра после школы.

– Нет.

– Завтра вы не работаете?

– Дело не в этом, – ответил Поп, и потому, что он тоже был из города, Кевин терпеливо ждал продолжения. – Ты собрался отснять все фотографии разом, не так ли?

– Да. – Кевин, правда, об этом не думал, но полагал, что по-другому и быть не должно.

– Мне кажется, это не лучший вариант, – покачал головой Поп. – Где ты будешь снимать – не важно, главное – когда. Дай-ка поразмыслить.

Поп подумал, а затем расписал на листке время каждого снимка. Листок Кевин сунул в карман.

– Вот так! – Поп потер руки. – Значит, увидимся… через три дня?

– Да… Похоже на то.

– Держу пари, в понедельник ты будешь тихонько ждать окончания занятий, ничем не выражая своего нетерпения. – Поп в четвертый раз подмигнул Кевину. – Я хочу сказать, твои друзья не увидят, что ты идешь сюда, и не увяжутся за тобой.

Кевин покраснел и начал собирать «полароиды» с верстака, чтобы чем-то заняться.

– Я… – начал было он, но понял, что протест прозвучит неубедительно, и замолчал, уставившись на одну из фотографий.

– Что? – спросил Поп с тревогой в голосе, но Кевин его не услышал. – Такое ощущение, что теперь и ты, сынок, увидел призрак.

– Нет, – покачал головой Кевин. – Не призрак. Я увидел того, кто сделал эту фотографию. Настоящего фотографа.

– Что ты такое говоришь?

Кевин указал на тень.

Он, отец, мать, Мег и даже мистер Меррилл, похоже, принимали ее за тень дерева, которое не попало в кадр. Но тень была не от дерева. Теперь Кевин ни на йоту в этом не сомневался.

– Не понимаю, куда ты клонишь, – вырвалось у Попа.

Но Кевин знал, что старику многое понятно.

– Посмотрите на тень собаки, – показал Кевин. – А теперь взгляните сюда. – Он ткнул пальцем в левую часть фотографии. – На фотографии солнце либо встает, либо садится. Поэтому все тени длинные, и трудно понять, кто их отбрасывает. Но я сейчас взглянул на эту тень, и мне словно открылась истина.

– Какая истина, сынок? – Поп потянулся к ящику, наверное, чтобы вновь достать увеличительное стекло, но… лупа не понадобилась. Истина открылась и ему.

– Это тень мужчины, не так ли? – спросил Поп. – Чтоб мне попасть в ад, если это не тень мужчины!

– Или женщины. Точно не определить. Это ноги. Я уверен, что ноги, но принадлежать они могут и женщине в джинсах. Или даже подростку. С такой длинной тенью…

– Да, точно не определишь.

– Это тень фотографа, не так ли?

– Да.

– Но эта тень не моя, – продолжил Кевин. – Фотография сделана моей камерой… как и остальные… но фотографировал не я. Тогда кто, мистер Меррилл? Кто?

– Зови меня Поп, – рассеянно ответил старик, глядя на тень; Кевин аж зарделся от гордости.

И в этот самый момент часы решили, что пора отметить прошедшие полчаса.