Оружие без предохранителя Нестеров Михаил

Вместо пролога

...Виктор смотрит на лицо Трампа, потом – Татьяны, красивой, избалованной, истраханной. Слышит свой голос: «Помощь пришла». Потом его выталкивают из машины. То, что он смертельно ранен, он понимает только тогда, когда через неплотно сжатые веки видит скорбное лицо Михея, чувствует его прощальное рукопожатие. А потом глядит на себя со стороны и чуть сверху...

Он лежит на асфальте. Михей пожимает его руку, и Виктор читает мысли друга. Михей благодарит его за дружбу, поддержку, за то, что тот всегда был рядом, за «тест на совместимость». Он будто надеется на скорую встречу. И вот он убегает. Просто пропадает из кадра.

А Виктор не может повернуть голову. Он словно подвешен на сотнях крючьев, пронзивших тело. Но это длится недолго. Чья-то рука нажимает на рычаг, и слабеющая пневматика опускает его. Он снова в своем теле. И его пронзает жуткая боль. Вместе с тем ему уже ничего не страшно. Он словно заглянул в будущее и увидел, что находится за чертой смерти. Там была жизнь без боли. За такое состояние можно отдать голос, слух, зрение, оставить только знание о самой вечной жизни.

Часть 1

Долгая дорога домой

Больцано, Италия, июль 2009 года

Сонни Новелла проснулся в это утро с головной болью. Он назвал ее мигренью, не совсем четко понимая значение этого слова. Она дала знать о себе два или три дня назад, но Новелла тогда не придал этому значения; головная боль прошла сама собой и незаметно. И вот сегодня он, открыв аптечку и наткнувшись на пузырек панадола, сам себе поставил диагноз. Он решил, что простужен. Болезнь тихонько подбиралась к нему. Как озноб? Он повел плечами. Зябко – не получилось. Но он все равно принял две таблетки панадола и две – аспирина. Головная боль пройдет, если не обращать на нее внимания. «Легко сказать», – подумал Новелла. Но точно знал, что через пару часов удивится: как и куда канула боль? Одно облегчение последует за другим.

Выпив кофе, Сонни только теперь повязал галстук и осмотрел себя в зеркале. Ему шла голубая рубашка с короткими рукавами и темно-синий в светлую полоску галстук. У него были массивные надбровные дуги, глаза чуть навыкате, тяжелый подбородок. Он не любил короткие прически; сколько себя помнил, зачесывал волосы справа налево (он был левшой), состригал волосы так, чтобы пробор не казался явным и не смотрелся свежим шрамом.

Брендом Сонни Новелла был его же ум, а точнее, образ мыслей и привычек. В 1998 году он, двадцатитрехлетний лейтенант, возглавил отдел в ЦРУ, хотя окончил знаменитую академию ФБР в Куонтико и стал куратором программы Free Reason – «Свободный разум», а в другой интерпретации – «бесплатный».

Фактически день в день в двух разных странах стартовали схожие проекты. Но в США проект был более секретным. Сонни Новелла дал этому феномену пространное и четкое определение: в России проект находился за семью ширмами, тогда как в США ширмам предпочитали дистанции. Такое заключение Новелла сделал только тогда, когда узнал о российском проекте-близнеце под названием «Организованный резерв». Он сильно удивился, узнав, что русские добились четырех выпусков, американцы же – неполных двух. Секретную школу (она находилась на базе ВМФ на одном из островов Ки-Уэста, штат Флорида) пришлось закрыть, едва в прессу просочилась информация о существовании проекта. Можно было попытаться сохранить школу. Как?

Новелла приводил только один пример. Чтобы скрыть проект по летательным аппаратам нового поколения, Пентагон и ЦРУ пустили «утку» про НЛО. И до сегодняшнего дня подпитывали ее все новыми подробностями, включая снимки и ролики. Это были отличные шоры для общественности и неиссякаемый источник оптимизма для уфологов.

Но из аппарата президента пришла недвусмысленная резолюция: «Нам этого не надо». Результат – отбросы с Гарлема вернулись догнивать на свою помойку.

Когда у Новеллы спросили, какую последовательность он выбирает (сначала материалы по русской школе или сам полуживой продукт), он ответил: «Материалы важнее».

Он был впечатлен подготовительной работой Министерства обороны России. В ноябре 1997 года в военном ведомстве было принято решение «взять шефство над беспризорными детьми и подростками». Министр обороны своим приказом создал рабочую группу, руководство которой возложил на Главное управление воспитательной работы. К программе были подключены представители других структур силовых ведомств. Руководство Главного разведывательного управления предоставило базу в военной школе, попавшей под сокращение, где было создано новое учебное заведение по типу суворовских училищ. Наставниками подростков стали уволенные по сокращению офицеры-преподаватели, инструкторы военной разведки. Далее разведывательное ведомство объявило о занятиях по военно-прикладным видам спорта. Стартовал отбор лучших подростков для «более перспективного обучения по программе спецназа». В августе 1998 года начальник школы доложил о первых практических успехах: это укомплектование группы подростков в возрасте 15 – 16 лет и вывод ее из единой системы военного образования Вооруженных сил как отдельной школы, в определенных кругах получившей название «Инкубатор».

Сонни Новелла приехал в пансионат, словно спрятанный в восточных Альпах, в начале десятого. Город Больцано нашел себе место у слияния рек Адидже и Изарко; население его не превышало ста тысяч человек. Плюс транспортный узел на пути к перевалу и аэропорт. Пожалуй, лучшего места для отдыха и уединения не придумать. Но Новелла нашел здесь и работу.

В столовой пансионата он зашел за стойку и сам налил кофе в два стакана. Перекинутый через руку легкий плащ немного мешал ему; Сонни только что не балансировал, поднимаясь по ступенькам лестницы, чтобы кофе не выплеснулся на бежевую ткань плаща; в нем и широкополой шляпе он был похож на гангстера. Когда он остановился напротив двери с номером 6, то перевел дух. Постучав в дверь мыском ботинка, вошел внутрь.

С постели поднялся парень лет двадцати – высокий, худощавый, чуть сутуловатый. С ним Новелла поздоровался на его родном языке:

– Здравствуй, Витя. Это для тебя. – С этими словами он протянул парню стакан с кофе. Поделился своими опасениями насчет пятен на двухсотдолларовом плаще. Когда они выпили кофе, Новелла продолжил инструктаж, который начался вчера днем. Только ночь внесла в план Сонни коррективы.

Он сжал кулак и начал разгибать в подсчете пальцы.

– Страх. Любопытство. Великодушие и жалость. Доверчивость. Превосходство. Жадность. Вот шесть чувств, на которых ты можешь сыграть. За хорошее вознаграждение человек может изложить ту информацию, которая тебе необходима. Превосходство. Достаточно втянуть человека в спор, приводя в качестве аргументов заведомо ложные факты, чтобы тот в пылу дискуссии начал доказывать истину. Да, мы это, как говорите вы, русские, уже проходили. Мы сейчас пробегаем... То есть наша задача – пробежаться по пройденному материалу. Это необходимо потому, что через три недели мы начинаем реализацию плана.

Виктор поднял глаза и пристально вгляделся в Новеллу, словно изучая его.

Новелла расшифровал его взгляд так, как хотел расшифровать: Виктор еще не до конца поверил в то, что реализацию плана возложат на него. Ему предстояла командировка в страну, в которой он родился. Там он загибался под забором, пока его не сунули в спецшколу под названием «Инкубатор». Через два года он уже в статусе диверсанта и с особо важным заданием был направлен в Италию. Ничего сверхъестественного, за исключением возраста диверсанта. На момент заброски ему не исполнилось и восемнадцати.

Новелла посмотрел на часы. Скрыл легкое недовольство, подойдя к окну. Это выражение на его лице стер прекрасный вид за окном. Встретившись со своим подопечным, Новелла ждал еще одного человека, который должен был официально занять кресло в конторе Сонни Новеллы.

Зимой 2002 года Сонни возглавил частную структуру по сбору информации, шпионажу, вербовке наемников. Также она оказывала услуги по организации беспорядков (реже – терактов) в ряде европейских стран. Сонни считал себя вне политики («в конце концов, каждый зарабатывает на жизнь, как может»), хотя зачастую выполнял распоряжения ЦРУ.

Офис компании находился в Италии, в небольшом городке, где работалось весьма комфортно. В пользу выбора местности Сонни мог привести множество аргументов. Вот один из них: «Если нет разницы, откуда вести деятельность – из Нью-Йорка или Больцано, я выбираю Больцано».

Филипп Берч, которого он поджидал, считался признанным в узких кругах специалистом в области психологии: Новелла и Берч познакомились в 2005 году; знакомство было случайным, и Новелла, во всяком случае, не предполагал ни дружбы, ни тесного сотрудничества с «Доктором Лектером», как прозвали Берча в управлении. Что примечательно: Филипп Берч не обижался на прозвище людоеда из романов Томаса Харриса, а Новелла понял, почему именно – автор наградил доктора высоким коэффициентом интеллекта (более двухсот); он был образованным психиатром, что не помешало ему стать не менее выдающимся серийным убийцей, практикующим на своих жертвах каннибализм. Кто знает, может быть, Берч и себя поставил в один ряд с такими грандиозными злодеями, как Сатана в «Потерянном рае» и Альберт Фиш. Впрочем, это были лишь фантазии Новеллы – полушутливое желаемое он выдавал за полусерьезное действительное.

Новелла при всем своем желании не мог забыть тот факт, что Берч здорово помог ему в этом деле, затянувшемся на два года. Филипп Берч, что называется, «раскрыл» малолетнего русского диверсанта, раскрыл изнутри, заставил «вспомнить все» человека, которому сам же и поставил страшный диагноз: амнезия. Хотя в то время и не входил в штат фирмы в Больцано.

Новелла хотел сказать ему: «Не время и не место. Через три недели мы приступаем к реализации плана, над которым, по сути дела, корпели два года». И еще повторить: «Не время и не место...» Потом перейти на нравоученья: «В таком месте, как Больцано, нужно наслаждаться жизнью. Или жить как перед смертью. Настраиваться на смерть. Здесь нельзя возвращаться назад в мыслях. Потому что прошлое – это боль. Только настоящее и будущее лечат, объединившись. Или обнявшись». Новелла точно знал, что не произнесет этих слов. Он мог думать так, но говорить – нет. Он считал: это слишком красиво, пусть даже звучит напыщенно.

Новелла отказался от первоначального плана – встретиться с Филиппом Берчем не просто в пансионате, а в комнате их общего подопечного. Что в общем походило на врачебный обход. Конечно, ехать в аэропорт поздновато. Судя по времени, самолет, на котором прилетел в Италию Берч, приземлился в аэропорту тридцать минут назад, понял Сонни, взглянув на свои швейцарские часы. Так что психиатр на полпути в пансионат. Единственный способ перехватить его – спуститься в холл.

– Я скоро вернусь, – сказал Новелла подопечному, вложив в эту фразу полушутливое: «Не скучай тут».

У Сонни был небольшой стаж работы в Центральном разведывательном управлении; он лишь во второй раз сталкивался с подобным заведением, как этот пансионат. Дело в том, что «Бреннер» (такое название пансионат получил в честь перевала и находился на пути к нему) некогда был собственностью ЦРУ, и штат его состоял из агентов американской разведки. О нем знали в разведке НАТО, что говорило о том, что он не был «совершенно засекречен». А в деле, которое получило название «Диверсанты из инкубатора», главную роль сыграли натовская разведка и финансовая полиция Италии. Но в ту пору Сонни, уже обладающий собственной агентурой, выкупил права на «Бреннер» и стал его фактическим владельцем.

Показания офицера финансовой полиции: «Итальянские спецслужбы предоставили генералу ГРУ Фокину убежище. Он получил статус политического беженца. Проходит время, и его убивает сотрудник итальянских спецслужб. В нашей контрразведке разработали спецоперацию, цель которой – спровоцировать русских и подготовить ловушку. Мы достигли цели... Какую цену заплатили? Вот выдержка из газеты: «29 апреля в девять часов вечера на вилле Тичино было совершено покушение на генерала Фокина. Преступники проникли на виллу и открыли огонь из специального стрелкового оружия. В результате этого нападения у генерала Фокина – несколько ранений. Погибли сотрудники контрразведки, осуществляющие охрану генерала. Фокин скончался в военном госпитале». Я цитирую начальника госпиталя: «Генерал получил ранения, несовместимые с жизнью. Сейчас его тело находится в морге». Это при том, что на самом деле Фокин лежал в холодильнике больше месяца, ждал своего часа. А его роль исполнял сотрудник итальянских спецслужб майор Гардиан. Он-то и был убит на вилле».

Сонни Новелла не любил чернокожих. Он буквально «шизел» от сочетания «негр-психолог». Негр-психопат – другое дело. Привычное. Эта «нелюбовь» давно заразила его разум, и он ничего с этим поделать не мог. На первый взгляд. На самом деле Новелла обладал немалой терпимостью, этаким «огнетушителем» против разжигания расовой ненависти. Это был мол, через который на видимый берег не докатилась ни одна самая яростная волна.

В общем, Филипп Берч был чернокожим. И для Сонни это звучало как убеждение.

Берч разделся в прихожей дважды... Поначалу снял костюм и повесил его в шкаф. Потом заявил, что ему необходимо сполоснуться с дороги. Сонни невольно смотрел не на его отражение, а на то, как он отражался в зеркале (это не одно и то же). Створка платяного шкафа в прихожей приоткрылась ровно настолько, чтобы Берч отразился в зеркале буквально в чем мать родила. «А родила она его, похоже, с грязными подмышками», – подумал наблюдательный Новелла, непроизвольно сглотнув и поморщившись.

Берч мыл голову, подняв руки, давая гостю полюбоваться на уникальную плотность волос под плечевыми сгибами. И эта растительность показалась Сонни Новелле кусками несмываемой грязи. Он знал Берча как психиатра и гипнотизера, а вдруг тот еще и ясновидящий? Насмотревшись на подмышки Берча, Сонни опустил глаза ниже и, снова сглотнув, прошептал: «О господи...» Ему не с чем было сравнить то, что предстало его слегка обалдевшему взору. Берч тем временем стал это намыливать. Со вздохом и очередным упоминанием бога Сонни отвернулся и надел на лицо маску скуки.

«Странная привычка – вставать под душ сразу после прилета», – продолжал размышлять Новелла. Как будто Берч прибыл не на белоснежном лайнере, напичканном стерильными стюардессами, а в мусорном контейнере. Из космоса. Он улыбнулся. И какого черта тогда Берч согласился встретиться немедленно, не откладывая дел в долгий ящик, в номере человека, которого он до сих пор считал своим подопечным? Слава богу, нет у него привычки петь под струями воды, как у большинства американцев.

«Нет, это не привычка, это манера», – сделал еще один вывод Новелла.

Берч появился в комнате в белом банном халате. Перебросив полотенце через плечо, первым делом вынул из холодильника (ни бара, ни горки в номере не было) бутылку виски и стаканы. Выколотив на поднос кубики льда из пластмассовой формочки, он приготовил две порции. Они выпили. Берч вопросительно приподнял брови: «Еще?» Сонни Новелла не стал отказываться. Виски оказалось на удивление вкусным. В чем тут секрет? Может быть, дело в стаканах, выдержанных в холодильнике? Или в воде? Откуда она? Из родника в ущелье? А вдруг Берч знает волшебное слово? Внушил, что виски необычайно вкусное?

Первую порцию Сонни потребил в два глотка, вторую растянул. Впрочем, как и Берч. Он сразу же приступил к делу. Начал он с ничего не значащего вопроса:

– Как наш подопечный?

– В целом, – Новелла выдержал короткую паузу, – неплохо. В отличной физической форме.

– Он по-прежнему курит?

– Да. Но это не влияет на показатели. Физика не уступает физике некурящего человека его возраста и его данных.

– Как и раньше, он отдает предпочтение тренировкам на маунтинбайке?

– Велоспорт – его отдушина.

– Хорошее определение.

С этой минуты Берч слушал Новеллу, манипулируя с одеждой. Он вынул из багажной сумки свежую рубашку, носки, джинсы, аккуратно расправил на кровати. Сонни предположил, что носки Берч наденет в первую очередь. И не ошибся.

– Какие у вас планы? – поинтересовался он. – Можно узнать?

– У нас общая задача, – ушел от прямого ответа Берч.

«Начал крутить», – недовольно сморщился Новелла, глядя в спину Берча. Безусловная заслуга последнего – он поставил на ноги русского диверсанта. И тут же получил подтверждение. Берч продолжил:

– Я еще раз хотел бы «закрепить материал». Заодно стоит сопоставить вопросы-ответы двухгодичной давности и свежие, узнать что-то новое – а оно должно всплыть, так показывает практика. У нас общая задача, – повторил Берч, присаживаясь за стол полностью одетым. – Со своей стороны хотел бы вернуть подопечного к моменту его выздоровления, когда он с нашей помощью выбирался из провала в памяти.

«Ну, понеслось…» – с прежним настроением вздохнул Новелла. В его понимании действия Берча смахивали на акт бахвальства. Да, ему можно и нужно отдать должное. Он, и только он (если отделять мух от котлет) вернул пациенту память. Но неужели еще не насладился моментом? Берчу снова и снова нужны глаза, голос, фигура человека, который обязан ему своим выздоровлением? Это все равно как смотреть в повторе награждение себя, любимого, орденом, почетным званием, слушать хвалебные речи в свой адрес.

Сонни осторожно напомнил Берчу:

– Возможно, вы забыли, что операция состоит из нескольких фаз. Не поделена, понимаете меня? Эти фазы можно сравнить с лунными. Так вот, одна фаза сменила другую. Меньше чем через месяц наш подопечный ступит на родную землю. На родную землю. Понимаете всю глубину данной проблемы? Как бы мы ни очерняли ее, какие бы доводы ни приводили, родная земля никогда чужой не станет. И вы, и я знаем, как решить эту проблему...

«Подсказку дал я», – открытым текстом говорили глаза Берча.

– Люди, – многозначительно сказал он, поднимая палец. – Воспоминания об отдельных людях не дадут ему сделать шаг в их сторону. Шаг, которого мы с вами опасаемся. Поэтому я выбрал вариант, который вам не понравился. И я догадываюсь, почему. Но шаг за шагом, с самого начала, с пробуждения, они с ним пройдут путь рука об руку... Кстати, вы как называете его партнеров по диверсионной школе?

– Партнерами, – лаконично ответил Сонни. И коротко вздохнул.

«Нелишне будет еще раз прослушать фонограмму одной из многочисленных бесед с Виктором», – подумал Сонни, уединившись в номере. Она состоялась не так давно; и если бы он сравнил разговор полуторагодичной давности с недавним, то разница оказалась бы более чем ощутимой. Долгие месяцы реабилитации для Виктора Скоблика не прошли впустую. Он в своей комнате не только смотрел телевизор и красочные журналы, а с удовольствием читал художественную литературу. Сонни не мог не заметить, как очередной роман затягивает его в сюжетные сети. Конечно, и речь его стала другой. Ведь раньше Новелла мог назвать Виктора косноязычным. А сейчас можно было заслушаться...

Сонни включил компьютер, выбрал нужный звуковой файл и открыл его. Он не знал, по какой причине не сохранилось самое начало разговора, там, где Сонни задал Виктору пару вопросов, касающихся его первых впечатлений после возвращения памяти.

«...Мое пробуждение походило на нескончаемый сон… Тяжелый или легкий – я не мог сказать».

«Тяжелый или легкий?»

«Я не хотел просыпаться, а значит, не хотел расставаться со сновиденьем. Я пытался вспомнить не сам сон, не его содержание, а то, что предшествовало ему – реальность, прожитый перед ним день или час. Или хотя бы минуту. Чтобы определить, с каким настроением я уснул».

«И ты вспомнил?»

«Да, я вспомнил. Воспоминания вызвали на моих губах улыбку. Ноги девушки можно было бы назвать роскошными, если бы...»

«Если бы?»

«Если бы не ее возраст. Ей не было и восемнадцати. Я давно заметил: все, что касается тела, красивее и стройнее у тридцатилетних. Это при прочих равных условиях, пронеслось чужим голосом в моей голове. Девушка наклоняется вперед и снимает босоножки. Зачем? Она сидит в водительском кресле джипа. Кажется, вот сейчас она откинет спинку назад, до упора, до положения пациента у стоматолога, повернет голову ко мне, улыбнется знакомой улыбкой. Я знал эту девушку. Знал очень хорошо. Я несколько раз стоял в очереди к ней. Ее звали Татьяна. Красивая, избалованная, истраханная... И тут мне в глаза брызнули яркие красные звезды. Их выхватили из темноты фары джипа. А когда створы ворот распахнулись, пропали и звезды на них. Помню, тогда я обернулся, но звезд на обратной стороне ворот «Инкубатора» не увидел. Их не было. Они символизировали вход в организацию как в тайное сообщество, военный орден. Вход рубль, выход – два. Я много раз слышал это выражение, но тогда буквально примерил его на себя впервые. Его смысл открыто плескался в выразительных глазах офицера, сделавшего свое дело: «Добро пожаловать в «Инкубатор». Нас было трое».

Сонни открыл новый звуковой файл – короткий, как английский анекдот. Он обязательно прослушивал эту запись, если натыкался на нее, и его тянуло переименовать ее, например, так: «Первый блин комом». Собственно, тут хранился один из первых тестовых вопросов Берча, адресованных новому пациенту.

«Что ты помнишь?»

Ответ Виктора: «Помню, что Москва – столица нашей родины. Помню, что земля круглая, а все углы обоссаны».

Эти ответы Скоблика можно было бы назвать клише, которым владеет каждый агент. «Как твое имя?» – «Не помню». – «А что помнишь?» – «Помню, что небо голубое, а вода мокрая». Лишь бы не молчать во время допроса. А если допрос ведется «в горячую», то такие заготовки дают время обдумать положение, потому что они не отвлекают внимание.

Когда Сонни услышал ответ Виктора, он громко рассмеялся.

Потом он привел Виктора в специально приготовленную комнату, по сути кладовую, где сам лично разместил велосипед-контейнер для переброски оружия и само оружие – модифицированный пистолет-пулемет российского производства, кое-что из амуниции, которую ему удалось заполучить из гостиницы в Равенне (под крышей этого заведения проходила подготовка молодых агентов к спецоперации), окровавленную одежду. «Когда-то это все принадлежало тебе», – сказал он Виктору. Потом он усадил его перед телевизором и дал посмотреть криминальную хронику двухлетней давности. Не видно ярко-желтых пограничных лент – место происшествия и без того надежно огорожено. Вот труп постового, лежащего у ворот. Вспышки фотокамер создают иллюзию движения. Казалось, он издыхает от нехватки влаги, корчится в красной луже, похожей на кровь. Еще один труп. Лежит калачиком, будто сильно замерз. Как будто не на госпитальной площади, а в каком-то закоулке, надышавшись клея.

«Ты видишь здесь своих товарищей?» – спросил Сонни. И покачал головой: «Нет. Твои товарищи бросили тебя. Им было плевать на тебя. Михаил и Тамира всегда были парой. А ты – третий лишний».

Берч включился в работу, увидев, как заиграл желваками Виктор: «Мы понимаем твои чувства и готовы помочь тебе. Не стесняйся называть вещи своими именами. Месть – это не потаенное, это живое человеческое ощущение. Нельзя прятать его внутри себя – сгоришь. Что такое месть? Это действие в оплату за причиненное зло. Ты можешь заменить его и уповать на справедливость. Но справедливость – младшая сестра мести. Если ты скажешь: «Справедливость восторжествовала», это будет означать возмездие. То есть расплату. А если объединить эти два слова, получится следующее: справедливое возмездие. Неотвратимое. Наша работа основана на взаимном интересе. Только не пытайся заранее оправдать огромные выданные тебе авансы. Мы рассчитываем на тебя. На твою преданность, если снова называть вещи своими именами. Мы вернули тебе память, а значит, и жизнь, которая без прошлого, без знаний, питающих новые чувства и пробуждающих подзабытые, – ничто. Мы дали тебе стимул – возможность отомстить. Но главное – преданность. Так в духе преданности растили японских разведчиков-диверсантов, названных «ниндзя», что в переводе с японского означает «лазутчик». Такого человека, прошедшего уникальную физическую подготовку и обработанного психологически, нельзя было подкупить. По большому счету, тебя, Виктор, можно назвать современным ниндзя. Ты хорошо владеешь холодным и огнестрельным оружием, различными способами маскировки, и все это позволяет тебе решать сложные диверсионные задачи».

Часом позже Филипп Берч один на один беседовал с Сонни Новеллой.

«Пропал подросток, бродяга. Кто хватится оборванца? Разве что его блохи будут о нем жалеть. В России зарегистрировано более одного миллиона сирот... Знаете, что интересовало авторов проекта в первую очередь? Статистика. Я покопался в материалах того времени и вот что получил. На уроках физкультуры погибает примерно десять детей в год. Ежегодно на дорогах России погибает более тысячи детей. От рук насильников погибает две с половиной тысячи. На рельсах московской подземки погибает полторы сотни человек, а сколько из них детей? Ежегодно от героина погибает больше тридцати тысяч, а сколько из них несовершеннолетних? От туберкулеза погибает столько же. Около двух миллионов детей в возрасте до четырнадцати лет избиваются родителями, что для многих жертв заканчивается смертью. Каждую минуту в России умирают пять человек, а рождаются только три. Смертность превышает рождаемость почти в два раза. Ежегодно Россия теряет по численности населения целую область, примерно равную Псковской, или республику типа Карелии, или крупный город – такой, как Краснодар. Ежегодно по причине употребления табака в России умирает около трехсот тысяч человек. В России около тридцати тысяч детей не доживает до десяти лет, ежедневно умирает пятьдесят младенцев, две трети из них – в родильных домах. Ежегодно в России происходит триста тысяч пожаров, при которых погибает двадцать тысяч человек. Четыреста тысяч умирает от некачественного алкоголя. Россия занимает первое место в мире по уровню умышленных убийств. Каждый год из России уезжает в среднем один миллион человек. По прогнозу нашего эксперта Збигнева Бжезинского, Россия как государство прекратит свое существование к 2012 году. Она распадется на шесть-восемь стран. Первой отколется Чечня. На ее защиту встанут все европейские страны и Америка. И ей не грозит повторный ввод российских войск – это в прошлом, и это чревато для России. Она не выдержит еще одной войны. Она боится не Америку, а Чечню. Это настоящая бомба на теле России. Причиной развала станет полный износ промышленного оборудования, электроэнергетики. Новые государства явятся зоной нестабильности и будут разделены на сферы экономического влияния мировых лидеров. Об этом говорится в докладе ведущих аналитических центров, который размещен на сайте ЦРУ».

«Жизнью в России довольны те, кто не в курсе, и те, кто в доле», – сделал однозначный вывод Сонни Новелла.

Берч возвратился к теме:

«Что делать с курсантами секретной школы? Как убрать целый выпуск? А как поступить с теми, кто уже «выпустился»? Многие из них отметились в криминальной хронике. Несколько человек распрощались с жизнью при разных обстоятельствах. Например, четверо были убиты группой Михаила Наймушина. А сколько сидят по нарам?»

Берч походил на астронома, открывшего новую звезду. Он недолго терялся в догадках. А скорее, недоумевать не дал его дар, позволяющий ему погружать человека в психофизиологическое состояние, похожее на сон и сопровождающееся подчинением воли спящего. Это называлось состоянием гипноза.

Он увидел руку неизвестного коллеги, поработавшего над Виктором.

– Знаешь, что такое гипноз? – спросил он.

– Да. Слышал.

– Но к тебе никто и никогда его не применял, так надо тебя понимать?

– Да, так.

– Ты уверен?

– Я бы вспомнил. Да, уверен. Конечно, – добавил Виктор после непродолжительной паузы.

– А к твоим товарищам?.. Будем называть их однокурсниками.

– Насколько я знаю – нет. Но... – Снова пауза. – Могу с уверенностью сказать это только про двух человек.

– Речь идет о твоих близких, так надо понимать?

– Называйте их... недалекими.

Скобликов подметил одну особенность в речи суггестора. У Филиппа Берча было любимое словосочетание. Обычно он заканчивал им какой-нибудь вопрос. Вот и сейчас он добавил: «Так надо понимать?»

Что такое гипноз, он знал, но затруднился бы сформулировать определение. Поэтому отдал инициативу Берчу: пусть сам и отвечает на свой вопрос. Тем более, как разобрался Виктор, такова и была задумка этого человека.

Гипноз (от греческого hypnos) – это искусственно вызываемое сноподобное состояние человека и высших животных, при котором торможением охвачена не вся кора головного мозга, а отдельные ее участки; так называемые сторожевые пункты сохраняют возбудимость, обеспечивая контакт загипнотизированного с раздражителями. С наступлением наиболее глубокой, так называемой парадоксальной фазы торможения, когда слабые раздражители (например, слово) действуют эффективнее сильных (например, боли), наблюдается высокая внушаемость.

– А что такое гипнопедия?

– Может, тот же гипноз, только на жаргоне?

– Да, немного похоже. Но это слово означает обучение во время сна. Причем естественного сна. – Берч не стал лезть в дебри вопроса еще и по той причине, что экспериментальные данные указывали на то, что гипнопедия не могла заменить естественный педагогический процесс. Однако... черт знает этих русских! Они могли продвинуться в вопросе далеко вперед и сохранили все в тайне.

Филипп Берч испытал жутковатое чувство, читая строки из книги Дэвида Зельцера «Знамение». Он в ту пору делал ремонт в квартире – собственными руками, не доверяя строителям, руководствуясь правилом: «Если хочешь, чтобы все было хорошо, сделай это сам». Накрытый полиэтиленовой пленкой диван стоял посередине комнаты на боку и по высоте не уступал барной стойке. Широкая полированная спинка послужила отличной полкой, на которой Берч разложил нехитрую закуску, сок, водку, белое вино. Сбив в шейкере коктейль, он налил напиток в высокий стакан и выпил его, не отрываясь. Целый стакан «гремучей смеси», общий градус которой приближался к тридцати. В голове зашумело, но позыва сотворить еще одну порцию у Берча не было. Им овладело состояние, которое продолжится двадцать или тридцать минут. И он всегда дорожил этим. Он открыл первую страницу, находясь за импровизированной стойкой, и прочитал первые строки новой книги, осилить которую запланировал в течение недели. Он даже не предполагал, что к утру следующего дня (тот день катился к закату) перевернет последнюю страницу «Знамения»...

«Молодой астроном в обсерватории Кейп Хэтти сидел ошеломленный. Он спохватился слишком поздно, и фотокамера была бессильна запечатлеть случившееся: расщепление трех созвездий, в результате чего появилась сияющая звезда. Частицы вещества из Козерога, Рака и Льва неожиданно стали слетаться навстречу друг другу с поразительной точностью и слились в пульсирующее галактическое тело. Оно становилось все ярче, и созвездия задрожали, а может быть, просто задрожал окуляр – у астронома от обиды затряслись руки.

Он боялся, что оказался единственным, кто видел это...»

С тех пор Берч часто обращался к тексту «Знамения», каждую строчку которого мог процитировать даже разбуженным среди ночи. Он не считал роман Зельцера шедевром, но в мистическом плане остальным подобным книгам до него было далеко.

Прошли годы. Он пересмотрел свои позиции, однако по отношению к книге, которая произвела на него неизгладимое впечатление, так или иначе повлияла на его судьбу, оставался «жестким» консерватором. Он ни при каких обстоятельствах не смог бы поменять свои позиции.

Филипп Берч позавтракал чуть пережаренной, как он любил, хрустящей ветчиной, залитой парой яиц, выпил чашку крепкого кофе с сахаром, начал разгадывать кроссворд, – пару лет тому назад его в это время суток можно было застать за чтением новостей. Одна привычка сменила другую, и теперь свежие новости Берч черпал из эфира, включая радио в автомобиле на информационной волне.

– ...Ты знаешь причину, по которой был закрыт проект? – продолжил Берч.

– Нам сказали, что рамки координационного совета, курировавшего проект, разошлись по политическим векторам, и руководители не смогли соблюсти секретность.

«Как робот», – не мог не заметить Берч.

– Ну а если перевести это на «нормальный» язык? Вырази эту фразу своими словами.

Виктор в свою очередь задумался над формулировкой Берча. Но натурально забуксовал.

– Рамки... совета... разошлись по политическим векторам...

Эти слова засели в нем крепко, решил Берч, и, похоже, он не понимает их смысла. Неужели ни разу не пытался проникнуть в суть? Ведь это заноза в мозгу. Если ты не полный дебил, то постараешься избавиться от нее. Это все равно что неразгаданная загадка; ответ близко, очень близко, он вызывает зуд во всем теле, но в руки не дается. Что, что это?

Стоило проверить догадку, пронзившую его собственный мозг, и Берч повторился:

– Итак, проект закрыт. Директор школы призвал вас приготовиться к тому, чтобы... – Берч плавным жестом рук активизировал пациента.

– Чтобы мы приготовились к тому, что нас могут нанять конкуренты создателей проекта.

– Что это значит? – не сдавался Берч.

– Ну, мы могли оказаться на стороне противников военной разведки.

– И, тем не менее, выполнять приказы ваших работодателей.

– Да. Нам так сказали.

– А причина, по которой проект затрещал по швам, тебе неизвестна?

– Я уже говорил об этом.

– Пожалуйста, повтори.

– Рамки координационного света, курировавшего проект, разошлись по политическим векторам...

У Берча на языке вертелся вопрос: не хотелось ли его подопечному расшифровать несложный в общем-то смысл этой фразы? Но он не стал торопиться по той причине, что эта фраза и ему тоже казалась инструкцией. А точнее, той частью, которую менять запрещено. На ней стоял невидимый атрибут «скрытой секретности», что не позволяло получить к ней доступ. Но почему? Для чего ставятся ограничения? Ответ прост: чтобы никто не смог изменить инструкцию. Но Берч был из той категории людей, кто мог взломать защиту. И снова он не стал торопиться. Он должен хорошенько подумать, семь раз отмерить, как говорят русские, и только потом резать.

То, над чем он размышлял более или менее понятным языком, Сонни Новелле Берч предоставил «на подносе из тумана». «Блоки» – это запоры на пути другого гипнотизера. Они затрудняют перепрограммирование субъекта, выяснение причин его поведения и самого факта его предыдущего программирования гипнотизером. Берч был уверен, что, скорее всего, блоки наполовину стерты временем – они не так долговечны. Берч отмел факт «забывчивости» или «небрежности» безымянного коллеги. Он выявил следы блоков, которые зачастую называли «замками» или «блокировками». О них говорил сам факт весьма болезненных процедур с субъектом.

Но больше всего в «тумане» психолога Сонни Новеллу заинтересовали «ворота» и «ключи». Они формируются суггестором для скрытой коммуникации с реципиентом. Так вот, «ворота» – это достижение глубинного контакта с клиентом, а «ключи» – это введение его в нужное измененное состояние и вызывание к исполняемым действиям. Сонни ухватил поначалу окончание формулировки – вызывание к исполняемым действиям, а потом и начало ее – введение в нужное измененное состояние. Два действия, а по сути – одно. Человек, определенная часть мозга которого закрыта на замок, при открывании замка меняется в такой степени, что готов исполнять волю суггестора или того человека, имя которого суггестор вложил в код «замка».

Что касалось тактических приемов гипнотизера, например, манеры и последовательность беседы, они Сонни интересовали постольку-поскольку.

Филипп Берч преподнес догадку как тщательно проанализированный аргумент. У него это здорово получалось. Никто, даже сам Берч, если бы ему довелось сделать запись, а потом просмотреть ее, не заподозрил бы его в экспромте. Собственно, ничего предосудительного в этой речи, произносимой без подготовки, не было. Наоборот, он мог бы и не скрывать своего озарения, но тогда тот же Сонни заподозрил бы его в игре: экспромт от аналитика – это что-то невероятное. В общем и целом Филипп Берч подвергал себя этаким психологическим пыткам, которые указывали на него как на человека в себе неуверенного, раз от раза.

К тому же он не мог допустить, чтобы его некоторая некомпетентность вылезла наружу. А заключалась она в следующем: слово «эврика» нынче было не в ходу, и если спросить любого продвинутого грека, как будет по-гречески: «Ух ты!» или там: «Ничего себе!», то получишь ответ: «Эврика!». Берч – психиатр по призванию, психоаналитик – по принуждению. Его мозг – процессор, и никаких там внезапных прояснений.

– Ну что же, – продолжил Берч тему, – я отвечу на ваш вопрос. – В такие моменты он выглядел важным на все сто процентов. – Конечно, трудно допустить мысль о «Спартаке».

– Что, простите?

– «Спартак», – повторил Берч. – Есть такая книга. Есть такой фильм. Есть такой термин. («Уже есть», – про себя добавил Берч, с головы до ног покрывшийся озарениями). Кто такие гладиаторы Спартака? – спросил он и сам же ответил, небрежно скривившись: – Восставшие рабы. Бунтари. Я не случайно помянул этот термин. Бунтарь – протестант по сути, призывающий к ломке старого. Он хорошо известен русским. Нам с вами – тоже. Хотя бы потому, что мы не только изъясняемся по-русски, но порой и думаем на этом языке. Ну не знаю, как вы, а я... В общем, крепостные крестьяне вооружались вилами, на них же поднимали помещиков, жгли помещичьи усадьбы. Выпускниками секретной школы станут десятки потенциальных диверсантов. Большинство из них примет нормальную, мирную жизнь, единицы сгорят.

– Спрос рождает предложение? – высказал предположение Новелла.

– Не всегда так. Порой – наоборот. Не думайте, Сонни, что я увожу вас в дебри. Если вдуматься, то для чего вообще рождаются и существуют тайные проекты, подобные «Инкубатору»? Ведь тайна, как и правда, имеет один существенный недостаток: она всплывает. Иногда поздно и в непристойном свете. А что, если руководители проекта не задавались подобными вопросами? Я снова возвращаюсь к смуте, этой ГКЧП на современный лад. Представьте себе ситуацию, когда нужно поднять народные массы, причем их самые молодые слои. Агитировать какую-то прослойку молодежи – это всегда заметно, долго, наказуемо и зачастую бесполезно. Дубы, – Берч постучал по столу, а потом себе по голове, – звук одинаковый. Стимулировать их? Пивом? Можно. Но от пива тупеют, и ноги несут не в ту сторону. И все же как безнаказанно, с пользой, с максимальной отдачей задействовать определенную прослойку? Я говорю только о молодежи. Потому что, во-первых, молодой человек – несформировавшаяся личность, он податливый, как глина, материал. Даже посредственный гончар вылепит из него что угодно. Код, шифр, назовите как хотите, кроется в названии проекта: «Организованный резерв». Два года под легальной крышей и по программе Министерства обороны, одобренной на самом верху, и вы получаете не толпу учащихся, а действительно «организованный резерв». Вы по первому сигналу соберете сто процентов этого резерва, хотя для организации беспорядков, провокаций, прочих активных и противоправных действий, даже включая убийства, вам за глаза хватит и половины. «Гладиаторы Спартака». – Берч вернулся к этому термину. – Пусть их будет немного. Каждый – с навыками диверсанта. Они выходят на улицы не по идейным соображениям, а выполняя приказ. Это снежный ком. Лавина. В готовом виде – беснующаяся многотысячная толпа. Такими методами занимают самые высокие кресла, решают, показывая реальную силу, любые вопросы. Причем, заметьте, не затратив на обучение и подготовку резерва ни копейки. Все за государственный счет.

– Кто может нанять этих людей?

– Насколько нам известно, сами создатели проекта или их политические конкуренты.

– В «оригинале» говорится просто о конкурентах, – сделал поправку Сонни Новелла. И откашлялся: голос его прозвучал с хрипотцой. Оттого, наверное, что он долго молчал, как завороженный слушая психиатра.

Тот мягко возразил ему:

– Но политическая составляющая тоже присутствует. – И процитировал директора школы: – «Рамки координационного совета, курировавшего проект, разошлись по политическим векторам». Возможно, организаторы проекта осознали, какого рода джинна они выпускали каждые два года, а длилось это на протяжении восьми лет, и закрыли проект. Может быть, причина лежала в утечке информации. Однако это маловероятно. Ведь программа осуществлялась под эгидой борьбы с беспризорностью. Очистить московские улицы от воровского отребья и всего, что морально разложилось, – работа для Геркулеса. Столичный мэр, думаю, голосовал за эту программу всеми конечностями, как спрут. «Зарница» из-под палки.

Только через минуту или две Сонни Новелла одобрительно покивал на очередное удачное сопоставление Филиппа Берча. Тот продолжил:

– Все, что произошло в конце концов с проектом Минобороны, мы назовем «роспуском». Как собрать выпускников – дело техники и сообразительности руководящего ядра проекта. Меня сразу заинтересовало другое. Верхушка айсберга мыслила по принципу своей внутренней дисциплины, четко продуманного устройства. То есть речь идет действительно о ядре как основной части группы. И среди выпускников «Инкубатора» также был выделен костяк. Для чего, спросите вы. Для особо щекотливых заданий, о которых остальным знать не положено. И чтобы это ядро не расщепилось на атомы, к нему была применена техника гипноза. Их связали между собой и непосредственно с руководством особой директивой; не исключаю, что директив несколько. Код, ключевое слово вскрывает заложенный в диверсантах пакет. Знаете, зачастую специальные группы знакомятся с заданием, уже выдвинувшись к месту боевых действий, где вскрывают пакет. А там может быть всякое: от ударов по мирному населению до отступления с занятой позиции. Но пути назад нет. Точка невозврата пройдена.

– Да, я в курсе этого.

Берч кивнул в никуда и продолжил:

– Этот наш подопечный только в нескольких случаях говорит как робот, и в этом я уловил программу.

– Считаете его членом... элитного клуба? – почти мгновенно подобрал формулировку Сонни Новелла.

Берч согласился с ним.

– Да. Может быть, поэтому тройка – Михаил, Тамира, Виктор – отработала в Италии так слаженно. Их связывала невидимая нить. Они же об этой связи нимало не догадывались.

– Как вы думаете, – заинтересованно спросил Новелла, – сколько человек может составлять руководящее ядро «Организованного резерва»?

– Не думаю, что больше трех. Даже генерал ФСБ Бурцев не был членом этого клуба. Иначе не стал бы затевать смертельные игры с терминаторами.

– Итак, в чем заключается практическая польза вашего открытия? – с не меньшей, чем сам Берч, важностью спросил Новелла. Ему нравилось порой мысленно примерить костюм сенатора или влезть в шкуру депутата нижней палаты представителей.

– В подчинении, – тотчас ответил Берч. – Я вижу практическую пользу в полном и беспрекословном подчинении. Если вы скажете вашему подопечному «фас» и добавите «две звезды на воротах», вы увидите, как один человек зубами рвет другого человека. Конечно, образно говоря.

– Так вы узнали кодовое слово? «Две звезды на воротах»? – Брови Новеллы взметнулись к глубоким морщинам на лбу и едва не покорили этот рубеж.

– Я узна€ю его, – с рисовкой, которая так не шла ему, отозвался Берч. – Несколько сеансов, и я смогу вытащить из его сознания кодовое слово.

Все это звучало нереально, на деле же было доказано сотни, тысячи раз. В этой связи Новелла внес предложение называть между собой Виктора Скобликова «Зомби». Берч ответил: «Надо подумать». В этот момент он походил на бизнесмена, который ни при каких обстоятельствах не соглашается на первое предложение.

Сегодня Сонни было не до сна. Вместо одного диверсанта он заполучал целую группу с открытым послужным списком. Ему очень хотелось верить в объединение трех человек; и в этом плане его мысли звучали в унисон с мистическими переживаниями Филиппа Берча: «Все произошло в тысячную долю секунды. Движение в галактиках, которое должно было бы зиять века, свершилось в мгновение ока... Частицы из Козерога, Рака и Льва неожиданно стали слетаться навстречу друг другу с поразительной точностью и слились в пульсирующее галактическое тело». Сам Новелла и Филипп Берч заменили собой многочисленную группу, в задачи которой входил подбор исполнителей на территории противника, что всегда было чревато рисками. Он часто возвращался к команде «фас!»; она звучала у него в ушах с завидной периодичностью, как будто на улице брехала на прохожих собака. Что это означало? Если бы он состоял в штате ЦРУ, то есть был профессионалом, в случае успеха – продвижение по службе, очередная ступень на карьерной лестнице. Но Сонни принадлежал к той категории любителей, которыми в первую очередь двигал интерес. Он являлся «мусорщиком» – так называли тех, кто устранял проблемы других и упорно не признавал себя профессионалом. Он любил повторять: «Ковчег был построен любителем. Профессионалы построили «Титаник».

И чем дольше думал он об этом деле, погружаясь в глубины операции, тем сильнее разрастался его интерес. «Выигрыш, – думал Новелла, – это, безусловно, здорово. Но путь, но чувства, с которыми он был пройден, куда важнее». Для него был важен сам процесс.

И он вдруг представил себя поначалу на марафонской дистанции, а потом – в начале бесконечного конвейера по сборке автомобилей. В руках у него – первая деталь. Он заменяет собой роботов, которые сваривают детали кузова машины. Далее переходит в покрасочное отделение, берет в руки следующий инструмент. Он, досконально изучивший детали, узлы и агрегаты, участвует в каждом процессе не сборки, но рождения автомобиля. И вот изделие сходит с конвейера. А сам сборщик в числе тех, кто выстроился в торжественной обстановке перед красной ленточкой для снимка. В другом сравнении он – гвардеец серого кардинала. Лавры в его понимании – интересная работа.

Берч. Филипп Берч. Черный с белым именем. Сволочь Берч. Умница Берч. Если он окажется прав, если его теория о кодировании курсантов найдет подтверждение... Боже, как же все это захватывает!

До сегодняшнего дня бывшие партнеры Виктора Скобликова интересовали Новеллу постольку-поскольку, в плане приманки для последнего. И вот время умасливать прошло. Наступает пора приказов. Как же будет выглядеть в натуре это берческое «фас»?.. На сей раз Новелле послышалось подражание собаке, будто сам психиатр погавкивал за окном.

А не заложен ли в Викторе механизм самоустранения? Почему бы и нет? Пара слов (Новелла присвистнул, представляя своего подопечного, который с бесстрастным лицом стреляет себе в висок) – и мозги по асфальту.

Нет, это из области прикладной фантастики. Хотя почему бы не спросить на этот счет мнения самого Берча?

САМОГО Берча. Мистера Демиурга. Декодировщика и дешифровальщика.

Гроза Энигмы.

Новелла отдавал себе отчет в том, что ему будет непросто, трудно настроиться на прежний лад, если «версия Берча» полетит к чертям собачьим. Тогда постным покажется прежний план, где исполнитель довольствуется брошенной ему костью: «Они оставили тебя. Твоим товарищам плевать на тебя. Они всегда были парой. А ты – третий лишний». Скучно, убого. Непрофессионально. («Нет, нет, бежать от этого определения!») Но так стало только после того, как Берч озвучил версию с именем собственным.

«Да, – подумал Новелла, – я не всегда был холодным любителем, может быть, расчетливым». В нем изредка просыпался человек. Эта мысль рассмешила его. Равно как и другая: он захотел посмотреть, как выглядит экс-спецагент ЦРУ, а ныне – глава частной разведконторы, тронутый умом в начале первого ночи.

И действительно прошел в ванную комнату, включил свет и, опершись руками о раковину, внимательно всмотрелся в свое отражение. Из Зазеркалья на него смотрел Аллевон Иннос. Глаза – чуть навыкате, как у Билли Джоэла. Тот был немецким евреем, а Сонни Новелла – американским итальянцем. Никакой разницы.

Сонни родился в семье предпринимателей. Во всяком случае, он так писал в анкете, иногда конкретизируя: родители – владельцы кафе. Это был пункт быстрого питания. Очень быстрого. Просто супер! Там не было стульев (хотя можно было вместо них установить беговые дорожки). Исключение – сама барная стойка. За высокими столами клиенты кафе походили на гостей самого паршивого в мире фуршета. Родители Сонни Новеллы не предлагали итальянских блюд. По той причине, что в этом районе Манхэттена ценителей спагетти или пиццы давным-давно вынесли вперед ногами – такое складывалось впечатление, причем вынесли выходцы из африканских стран. Фирменное блюдо заведения (оно, кстати, называлось «Bar-Beef-Q», где последняя буква и обозначала скорость, а все вместе звучало по-сумасшедшему празднично: «Бар быстрой говядины») – жареная картошка (на сковородке, а не во фритюре), вопреки названию кафе, с жареными кусочками свинины, нарезанной тонкими ломтиками, поданной с парой соленых помидоров; солились помидоры в томатном соке и были на удивление вкусны.

Сонни не забыл те времена, когда, помогая родителям на кухне, стаканами глушил острый и насыщенный томатный рассол. Напитка вкуснее он не пробовал. А еще он водил в кафе школьных товарищей. Родители ни разу не посмотрели на ребят косо, а на сына – с укором. Они усаживали маленьких гостей за малюсенький столик на кухне и подавали горячую картошку, порции мяса – ничуть не меньше фирменных. И от помощи не отказывались. Часто Сонни с товарищами мыл пол после того, как отец закрывал дверь кафе, поворачивал табличку с надписью «Закрыто» в сторону вечерней улицы и выключал четыре из шести светильников. Сонни не мог объяснить, почему родители садились ужинать уже после уборки, оставляя на стерильной поверхности стола грязную посуду. Да и стоило ли объяснять? Есть вещи, которые вошли в привычку, и над их природой просто не задумываешься.

Пошел второй год службы Сонни в ВМФ (на штабном корабле десантных сил 6-го флота «Маунт Уитни»), когда он получил известие о том, что родители решили продать бизнес в Нью-Йорке и купить ферму. Решили – означало продали и переехали в Техас. Сонни было горько осознавать, что он больше никогда не перешагнет порога «Bar-Beef-Q»; кафе для него стало чужим.

Отслужив, он наведался к родителям в Техас. Погостив неделю, уехал в Куонтико, имея рекомендацию от адмирала, в знаменитую академию ФБР.

Глаза по ту сторону зеркала покраснели. То ли Сонни долго смотрел, не мигая, то ли воспоминания выбили слезу. Он открыл кран, пустив холодную воду, умылся. Новелла уже забыл, какая причина заставила его зайти в ванную комнату, заглянуть в себя, в прошлое, вспомнить родителей, чьи дела шли ни шатко ни валко. Но он отвлекся от работы. Настала пора трезво взглянуть на вещи – без эйфории и без сожалений.

Не стоило отказываться от прошлых разработок ради будущих: первые были реальны, вторые – пока призрачны. На собственном опыте Сонни знал, что всегда срабатывало первоначальное решение, каким бы заманчивым ни казалось второе. Предпочтение отдавалось простоте, самому короткому ходу. Он очень редко докладывал работодателю о планах, стратегии грядущей операции, поскольку часто слышал в ответ: «Не слишком ли сложно?» Часто ему приходилось отстаивать свое видение хода операции, как бы упирая на «простоту», оперируя замечанием заказчика. И все для того, чтобы услышать в конце: «Ну хорошо», что было ценнее резолюции на первом листе плана – целой сметы; и это не казалось преувеличением.

Покопавшись таким образом в своей голове и в душе, Сонни прикинул, каким образом собирается Берч поковыряться в черепной коробке русского парня. Завтра, хотя уже сегодня (часы показывали половину первого ночи), Новелла поставит Берчу непременное условие: он обязан присутствовать на сеансе гипноза. Разумеется, если сеанс не массовый.

«А вообще лучшее – враг хорошего», – вспомнилось напоследок Новелле.

Сонни Новелла проснулся этой ночью в первый раз, когда настенные часы в холле пансионата пробили четыре раза. Он не мог вспомнить, что ему снилось. Ухватил лишь обрывок сна, как кобылицу за хвост. Он нечленораздельно простонал, глядя в темный угол комнаты: «Еще пять минут, господи...» И, как ему показалось, уронил голову на подушку. Но это была очередная иллюзия. Он боялся шевельнуть даже пальцем: это простое движение, наверное, послужило бы импульсом к долгой, до темноты, работе на ферме. И начиналась она с кормления табуна. Дальше его ждал геркулесов труд, ежедневный подвиг: чистка конюшни. Где-то под вечер он слышит звон – это прутком по подвешенному рельсу его призывают к обеду. Стол длинный, дощатый, как вырванный кусок пола в деревенской избе. Под ногами хлюпает зловонная жижа, которую он принес на сапогах. Он вздрагивает – в кольцо, образованное его натруженными руками, походившее на петлю, шлепнулась миска с жареной картошкой; точь-в-точь такой же он обжирался в детстве и воротил от нее нос в юности. Один только вид этого «инфаркта на тарелке» всколыхнул в захолодевшей груди Сонни столько воспоминаний, что он выпустил хвост «сонной кобылицы» и начал осознавать, что видел не сон, не его окончание – он бредил наяву, и пусть даже этот бред предутренний.

Сонни закрыл глаза. Губы его шепнули: «Клин клином вышибают». Он по-детски наивно решил выяснить, чья же рука швырнула на стол фирменную жратву. Руки матери или отца взбили миксером его податливые мозги? И он мысленно открыл семейный альбом. Тот давно пополнился новыми фотографиями, и смотреть на постаревшие, с трудом узнаваемые лица было откровенно больно. «Когда мне будет шестьдесят четыре». «Бог ты мой, – прострелило Сонни. – Ведь отцу уже шестьдесят пять, на год больше «битловских». А матери...» Он подсчитал буквально на пальцах. Ей пятьдесят девять. Она еще молодая. Она декабристка. Она разделила участь отца и последовала за ним в американскую Сибирь – в Техас. В этот солнечный, пыльный, этот обосранный стервятниками и мексиканцами штат. Участь называлась по-другому – прихотью, но мать в силу этого исполняла прихоть мужа. Всю жизнь. Сонни жалел мать, когда для этого было подходящее настроение. Когда ему было плохо, когда вскрывались старые раны, оставленные острыми кошачьими когтями. Вот тогда он проклинал отца и сострадал матери, разделял эту по сути неразрывную пару. Он был готов вопить в такие минуты, вскидывая в протестующем жесте руку: «Я, я знаю причины, по которым эти двое не могут быть вместе, ваша честь». Он взывал не к священнику, который обратился к присутствующим: «Кто против этого брака, говорите сейчас или молчите об этом вечно». Он апеллировал к судье. И себя видел в мантии, наделенным санкциями карателя. Но когда ему было хорошо – и мать не казалась страдалицей. Она и отец представлялись ему гармоничной парой; они старели вместе, вместе и глаза закроют. Что еще нужно для счастья? А если говорить точнее, то в хорошем настроении Сонни о родителях не вспоминал – это все равно что смотреть на часы, когда никуда не торопишься. Разве что замечал (будто боковым зрением) сиротливые фигуры с опущенными руками, как на старинных снимках.

Существовала и третья фаза «неустроенности», когда Сонни исходил желчью и клял родителей, не разбирая полов, и шипел на супружескую пару: «Хорошо им там, устроились!» Но то были кратковременные вспышки ярости. Они были объяснимы и назывались так: «раздраженные чувства». И скоро, едва Сонни обретал устойчивое равновесие, все становилось на свои места. Он здесь. Они – там. У каждого своя жизнь, своя судьба.

Ему вдруг почудилось, что у его родителей есть другой ребенок. Как если бы он появился только у отца или у матери, разойдись их пути. А тут у обоих сразу, и ребенок этот для Сонни – в статусе сводного брата или сестры. Жуткое чувство. Неужели он до такой степени отдалился от родителей?

И во второй раз Сонни проснулся в половине восьмого; мог бы спать еще полчаса. Но решил побороть сон, а не ерзать под ним на лопатках. Он сбросил его с себя вместе с одеялом. Поежился, переступая с ноги на ногу, не попав на половик. И почему в этом пансионате полы вечно холодные? С этим вопросом Сонни Новелла, одетый в серую пижаму, сунул ноги в шлепки и прошел в ванную комнату. Он умывался шумно, как если бы захотел разбудить соседа. У него было хорошее настроение.

Убить двух зайцев. Так назвал он свои намерения, граничащие с выходкой. И начало ее лежало у порога номера Филиппа Берча.

Время – 7.55. Сонни окончательно привел себя и мысли в порядок за рекордные двадцать минут. Он искренне улыбнулся Берчу, без фальши же насладился его сонным и недовольным видом. Тот чистил глаза пальцем и хмурился только по одной причине, носящей вопросительный оттенок: «Кто и на каком отрезке пути в мой номер лишил этого идиота волнения?» Вот тогда бы он переложил часть его обеспокоенности на свои плечи. Как иначе? Они же в одной упряжке.

Сонни рассмеялся. Он почти угадал мысли Берча. Своими негритянскими глазами он видел в нем повесу, который под утро возвращался с вечеринки и постучался к соседу. Ему есть что рассказать, а у Берча не то настроение и состояние, чтобы слушать. И время не то. Время не обеда и даже не завтрака. Кстати, о завтраке... Это и была «домашняя заготовка» Сонни Новеллы.

В первую очередь он извинился.

– Прости, дружище, что разбудил так рано. У меня родилась идея, под которую нам надо решить одну задачу.

Из одного полусонного глаза Берча в другой пробежала строка: «Надеюсь, идея родилась в муках. Господи, я был прав насчет того, что кто-то поимел кретина Новеллу по пути ко мне». Вслух он сказал:

– Я буду готов через четверть часа.

– Отлично, – одобрил Сонни. – Спускайся на кухню.

– В столовую, – поправил было его Берч, но Новелла стоял на своем:

– На кухню, дружище, на кухню.

Он сбежал по ступенькам, точно представляя, что ждет его внизу. Повар пришел или придет через пять-десять минут. Обслуживающий персонал – обычно это три или четыре человека – только-только приступил к своим обязанностям. Завтрак здесь подавали довольно поздно: в девять часов. Обед – в два, ужин – в девять. Тогда как в заведениях, подобных этому, ужинать постояльцы садились в семь вечера, и в таком случае хозяева могли рассчитывать на второй, более поздний ужин постояльцев и заработать на этом. В общем и целом сложившийся в пансионате распорядок устраивал Сонни Новеллу.

Шеф-повар по имени Леонардо Невио (ему было около сорока) встретил клиента искренней улыбкой. Он приезжал на работу на синем «Рено», тогда как обслуга просто перешагивала через порог жилого помещения – пристройки к основному зданию пансионата.

Новелла не стал дожидаться от повара вопроса, какого черта приперся на кухню. Он делом показал, чего хочет: сняв с крючка фартук, демонстративно вооружился двумя ножами и чиркнул лезвиями друг о друга.

– Вызываете меня на кулинарный поединок? – нашелся Леонардо.

Новелла рассмеялся.

– Заведомо зная, что проиграю? Ну нет! Вы когда-нибудь слышали о ресторане «Bar-Beef-Q»?

– «Бар-биф-кью»? – повторил Леонардо, представляя сразу две картины: жаренное на решетке мясо и пикник на свежем воздухе; и все это придумали проклятые французы, не преминул отметить про себя итальянский повар, и дали название – барбекю. – Вы уверены, что правильно назвали?

– На все сто, – фигурально ответил Сонни. – У вас найдется свиная грудинка?

– Я пошлю за ней в ближайший магазин. Что-нибудь еще?

– Картофель, лук, соль, черный перец и чугунная сковородка.

Филипп Берч опоздал на десять минут. Впрочем, он ничего не потерял. Приобрел? Тоже вряд ли. Он молча принял приглашение присесть за столик, ютившийся у самого входа на кухню – и если бы не упор на полу, его раз двадцать ударило бы дверью.