Лето ночи Симмонс Дэн

Глава 4

В парке Бандстенд у летней эстрады Дуэйн Макбрайд терпеливо ожидал, пока его Старик, сидевший в пивной «У Карла», напьется достаточно сильно, чтобы его оттуда выставили. Когда тот наконец, шатаясь, вышел, было уже половина девятого. Отец постоял у обочины, покачиваясь и проклиная Дома Стигла, владельца пивной (самого Карла здесь в глаза не видели с 1943 года), потом неуверенным шагом двинулся к своему пикапу и рухнул на сиденье. Выронив ключи зажигания на пол, он опять выругался и, продолжая честить всех и вся на чем свет стоит, все-таки отыскал их, выжал сцепление и завел двигатель. Дуэйн заторопился. Он знал, что в таком состоянии Старик вполне может забыть о существовании сына и уж тем более о том, что почти десять часов назад они вместе приехали в город. Приехали, чтобы «прикупить чего-нибудь в лавке».

– Дьюни? – Старик прищурился. – Какого дьявола ты тут делаешь?

Дуэйн промолчал, давая отцу время поразмыслить.

– Ах да, – наконец вспомнил тот. – Ты повидал своих приятелей?

– Да, отец.

С Дейлом и остальными приятелями Дуэйн расстался уже довольно поздно, вечером, когда те отправились на бейсбольное поле городского стадиона, чтобы поиграть там с другими ребятами. Тогда он еще надеялся, что Старик сумеет вовремя остановиться.

– Прыгай сюда, парень.

Отец выговаривал слова с той особой тщательностью, которая, как и южный бостонский акцент, появлялась в его речи, лишь когда он пребывал в серьезном подпитии.

– Нет, спасибо, папа. Если не возражаешь, я лучше поеду сзади.

Старик пожал плечами, снова выжал сцепление и рванул с места. Дуэйн подпрыгивал в кузове рядом с купленными в то утро запчастями для трактора. Он сунул блокнот и карандаш в карман рубашки и съежился на металлическом сиденье, поглядывая за борт и от всей души надеясь, что отец не угробит и этот новенький пикап, как угробил два предыдущих.

Дуэйн увидел Дейла и остальных ребят, когда те в сумерках мчались на велосипедах по Мейн-стрит, и поспешно прилег на сиденье, надеясь, что они не видели эту машину раньше. А отец тем временем, сидя за рулем, выписывал кренделя. Когда пикап поравнялся с велосипедистами, до мальчика донесся крик: «Фары!» – но Старик либо не услышал его, либо просто проигнорировал. Пикап лихо свернул на Первую авеню, и Дуэйн выпрямился как раз в тот момент, когда они проезжали мимо старого кирпичного здания на восточной стороне улицы. Городские ребята называли его «Дом рабов», хотя никто толком не знал, откуда пришло такое название.

А вот Дуэйн знал. Этот дом принадлежал когда-то старому Томпсону, и в пятидесятых годах прошлого века здесь был перевалочный пункт «подпольной железной дороги»[34].

Дуэйн заинтересовался маршрутом беглых негров еще в третьем классе и даже просмотрел все материалы на эту тему, имевшиеся в городской библиотеке Оук-Хилла. Кроме томпсоновского, в округе Кревкер существовали еще два перевалочных пункта «подпольной железной дороги». Один из них – старый каркасный фермерский дом, стоявший неподалеку от Пеории, в долине реки Спун. Когда-то он принадлежал семейству квакеров, но еще перед Второй мировой войной сгорел дотла. Другой дом принадлежал семье мальчика, с которым Дуэйн учился как раз в том самом третьем классе. И однажды в субботу он приехал туда на велосипеде – восемь с половиной миль в один конец, – просто чтобы своими глазами увидеть историческое место. Дуэйну даже удалось обнаружить и показать хозяевам дома потайную комнату – она по-прежнему находилась за чуланом под лестницей. Опасаясь гнева отца, Дуэйн мчался обратно словно ветер. К счастью, Старик в тот день не напился и порки удалось избежать.

Пикап с ревом пронесся мимо дома Майка О’Рурка, мимо городского парка и свернул на восток, к водонапорной башне. Когда машина помчалась по гравийному шоссе, Дуэйн отвернулся, пригнулся ниже и поплотнее сжал веки, чтобы защитить глаза от летящих камешков и пыли, которая набивалась в волосы, скрипела на зубах, плотным слоем оседала на шее и под рубахой.

Старик каким-то чудом удерживал пикап на дороге, хотя едва не проскочил поворот на окружное шоссе номер шесть. Он успел ударить по тормозам, машину занесло на крутом вираже, она накренилась, несколько раз подпрыгнула, но в конце концов выровнялась – и они оказались на запруженной машинами стоянке у бара «Под черным деревом».

– Я только на минуту, Дьюни. – Старик потрепал сына по руке. – Заскочу поздороваться со старыми друзьями. А потом мы тут же отправимся домой и займемся трактором.

– Хорошо, отец.

Дуэйн сполз пониже, оперся головой о перегородку кабины и достал из кармана потрепанный блокнот и карандаш. Было уже совсем темно, в кронах деревьев у бара просвечивали яркие звезды, но желтоватого света, льющегося из окон, было вполне достаточно, чтобы Дуэйн мог разобрать написанное.

Почти все страницы пропахшего потом, толстого, с донельзя грязной обложкой блокнота были заполнены убористым почерком Дуэйна. Еще без малого пятьдесят таких блокнотов лежали надежно припрятанными в его комнатке в подвале.

Еще в шесть лет Дуэйн Макбрайд понял, что хочет стать писателем. Чтение – а уже в четырехлетнем возрасте у него хватало терпения прочесть от начала до конца даже очень толстую книгу – открывало перед ним другой мир. Нет, это не было бегством: у Дуэйна редко возникало такое желание, ведь писатель должен хорошо знать действительность, чтобы правильно отобразить ее… Нет, это был просто другой мир – мир, наполненный мощными голосами и важными мыслями.

Дуэйн всегда любил своего Старика за то, что тот разделял его любовь к книгам. Мама умерла так рано, что мальчик почти не помнил ее, и прошедшие годы были для него нелегкими. Ферма постепенно приходила в упадок, отец пил, иногда поколачивал сына и нередко оставлял в одиночестве. Но бывали и хорошие времена: периоды, когда Старик держал себя в руках, летние месяцы, когда тяжелой работы было немного, хотя и с этим не всегда удавалось вовремя справиться, долгие вечера, когда они болтали с дядей Артом – три холостяка, поджаривающие себе на ужин бекон на заднем дворе и рассуждающие обо всем, что творится под звездами. И о самих звездах.

Старика выставили из Гарварда, но он все-таки получил степень магистра технических наук в Иллинойсском университете, после чего отправился хозяйничать на ферму своей матери. Дядя Арт был путешественником и поэтом: один год он плавал моряком на торговом судне, другой – учительствовал в частных школах Панамы, Уругвая или Орландо. Даже когда мужчины крепко напивались, их разговоры были все-таки чертовски интересны для юного Дуэйна, третьего члена холостяцкого кружка, и он впитывал поступающую информацию с жадностью очень одаренного ребенка.

Никто из тех, кто имел отношение к школьному обучению в Элм-Хейвене или в округе Кревкер, не считал Дуэйна одаренным. В шестидесятых годах в этом захолустном уголке штата Иллинойс о существовании такого термина вообще не подозревали. Дуэйн был толстым. И странным. В докладных или на редких встречах с родителями учителя характеризовали его как невнимательного ученика с немотивированным поведением, к тому же лишенного надлежащего ухода. Однако ни о каких проблемах с дисциплиной речь не шла – так, мелкие проступки.

Дуэйн не умел, да и не старался подать себя в выгодном свете.

При встречах с кем-нибудь из учителей он с извиняющейся улыбкой торопливо отходил в сторону. Какие бы мысли и проекты ни занимали его, ему и в голову не приходило делиться ими с кем-нибудь. Школа не вызывала у Дуэйна отвращения и, в общем-то, не была в тягость, поскольку учиться ему нравилось. И все же… Школа отвлекала его от других занятий и от подготовки к тому, чтобы стать писателем.

Точнее можно было бы сказать, что единственная проблема состояла в этом, если бы… Если бы в Старой центральной не ощущалось нечто странное. Дуэйн и сам не мог понять, отчего в стенах школы его не покидает тревожное чувство. И причиной были вовсе не дети, которые там учились. И даже не директор или учителя – косные тугодумы. Нет, тут было что-то другое.

Дуэйн прищурился в тусклом свете, раскрыл блокнот и перевернул несколько страниц, возвращаясь к той, где он описал последний день занятий в школе.

«Другие словно не замечают, какой странный в школе запах. Или замечают, но не говорят об этом. А это запах сырости и холода, приправленный слабо ощутимым гнилостным зловонием, похожий на тот, что ощущается в морозильных камерах, где хранится мясо. Такой же запах витал у нас на ферме, когда за южным прудом умерла телка и мы с отцом не могли отыскать ее целую неделю.

Свет в Старой центральной тоже очень странный – как в том заброшенном отеле в Дэвенпорте, который собирался купить отец, чтобы после заработать на нем целое состояние. Я ездил с ним туда и хорошо помню царивший там полумрак – такой же туманный, как воспоминания о былой славе, тусклый, словно всю его яркость поглотили тяжелые драпировки и лежащий повсюду толстый слой пыли. И запах там стоял похожий – затхлый запах безысходности и отчаяния. А еще мне запомнились блики света, падавшего из высоких окон на паркетный пол пустого бального зала того отеля, – совсем как отблески витражей над лестницами Старой центральной.

Нет. Скорее это ощущение… Дурного предзнаменования? Зла? Слишком мелодраматично. И там и там присутствует чувство странной осведомленности. А еще звуки скребущихся за стенами крыс. Интересно, почему никто больше не говорит о крысах в Старой школе? Ведь не может быть, чтобы уважаемых людей нашего округа не тревожило, что там кишмя кишат крысы, что они вылезают отовсюду, бегают по трубам в подвале, где находятся комнаты отдыха. Помню, когда я был во втором классе и спустился однажды туда…»

Дуэйн перевернул несколько страничек вперед – к последним записям, сделанным в то время, когда он ждал отца в парке.

«Дейл, Лоренс (ни в коем случае не Ларри), Майк, Кевин и Джим. Как их описать? Похожи друг на друга словно горошины в стручке.

Дейл, Лоренс, Майк, Кевин и Джим. (Почему все называют Джима „Харлен“? Кажется, даже его собственная мать. А уж она-то наверняка больше не Харлен. Взяла после развода свою старую фамилию. Кто еще разведен в Э.-Х.? Кого я знаю? Никого. Разве что дядюшка Арт… Но его первую жену я в глаза не видел, да и сам он, скорее всего, ее не помнит, потому что она была китаянкой и их брак продолжался только два дня. И случилось это за двадцать два года до моего рождения.)

Дейл, Лоренс, Майк, Кевин и Джим.

Как сравнить горошины в стручке?

Стрижки.

У Дейла прическа в классическом местном стиле – так называемый матросский ежик. Старый Фрайерс делает такую в своей шикарной парикмахерской. Столб с бело-красной спиралью у входа в его салон – знак гильдии. Похоже на стекающую кровь. Кто знает, может, в Средние века цирюльники были вампирами? Спереди волосы у Дейла чуть подлиннее и спускаются на лоб челкой. Дейл не обращает на прическу никакого внимания. (Только однажды, в третьем классе, когда мать коротко подстригла его и оголила все шрамы и следы от царапин на голове – настоящий архипелаг лысых пятен, – Дейл не снимал свою скаутскую кепку даже в классе.)

У Лоренса волосы короче, он укладывает их с помощью специального геля. Носит очки. Передние зубы резко выдаются вперед, отчего его костлявое лицо кажется еще более худым. Интересно, какие прически будут носить в будущем? Году так, например, в 1975-м? Уж наверняка не такие, как у актеров в фантастических фильмах. При этом они еще непременно одеты в блестящие костюмы и какие-то ермолки на голове. Может быть, длинные волосы? Как во времена Томаса Джефферсона? Или прилизанные и расчесанные на прямой пробор, как у моего Старика на старых гарвардских фотографиях? Одно можно сказать точно: когда-нибудь, глядя на наши сегодняшние фотографии, мы будем сами себе казаться чокнутыми гиками»[35].

Дуэйн помедлил, снял очки и принялся размышлять о происхождении слова «гик». Он прекрасно знал, что так называют артистов в цирке, которые откусывают головы несчастным цыплятам. Так ему рассказал дядя Арт, а в таких вопросах он разбирается. Но какова все-таки этимология этого слова?

Что же касается самого Дуэйна, то он стригся сам. Когда вспоминал об этом. На макушке и затылке волосы были очень длинные, много длиннее, чем обычно носили мальчики в 1960-м… А над ушами совсем короткие. Он их даже не расчесывал. Сейчас они на ощупь казались довольно грязными – дороги в Элм-Хейвене очень пыльные.

Дуэйн опять раскрыл блокнот.

«У Майка на голове тоже матросский ежик, – возможно, его стрижет мама или сестры, потому что денег на парикмахерскую у них нет. Но на О’Рурке такая прическа выглядит как-то получше. Спереди волосы длинные, но не стоят торчком. И никакой челки. Никогда раньше не замечал, но у Майка ресницы как у девочки. И глаза у него странные – такие серо-голубые, что вы замечаете их даже издалека. Его сестрицы, наверное, могли бы убить кого-нибудь, чтобы заполучить такие глаза. Но он совсем не неженка и не женоподобный (посмотреть в словаре, как правильно пишется это слово)… Просто красивый. Вроде сенатора Кеннеди, только совсем не похож на него… Если это что-то объясняет. (Не люблю, когда Мейлер[36] или еще кто-нибудь в описании персонажа сравнивает его с актером или другой известной личностью. Скучно это.)

У Кевина Грумбахера волосы словно вдруг все одновременно подскочили вверх и загнулись, как зубчики на скребнице. А лицо напоминает кроличью мордочку. У него выступающий кадык и веснушки, нервная ухмылка и вечно испуганный вид. Он и вправду всегда боится, что мамочка вот-вот позовет его домой.

Волосы Джима… У Харлена стрижка хоть и короткая, но не ежик. На макушке торчит хохолок, а лицо почти квадратное. Джим Харлен напоминает мне актера, которого мы видели прошлым летом в кино на бесплатном сеансе. Фильм назывался „Мистер Робертс“[37], и этот актер играл парня по имени Энсайн Пулвер. Джек Леммон. (Ух! Ну вот, опять! Достаточно при описании внешности персонажей сравнивать их с кинозвездами – и пожалуйста: кастинг не представит никакой сложности, когда эти книги будут куплены Голливудом.) Но Харлен действительно похож на Энсайна Пулвера. Такой же рот. Такая же неестественная, смешная манерность. Такая же нервная, саркастическая болтовня. По-моему, и стрижка такая же. Ладно, это не важно.

О’Рурк – это само спокойствие, лидер, одним словом. Как Генри Фонда в том фильме. Может быть, и Джим Харлен работает под актера. Может быть, мы все подражаем тем персонажам, которых видели в кино, и не знаем…»

Дуэйн закрыл блокнот, снял очки и потер глаза. Он устал, хотя в тот день практически не работал. И проголодался. Дуэйн попытался вспомнить, что ел сегодня на завтрак, но не смог. Когда все отправились на ленч, он остался в курятнике, чтобы подумать и сделать кое-какие заметки.

Дуэйна утомили бесконечные размышления.

Он выпрыгнул из кузова пикапа и пошел к опушке леса. В темноте мелькали светлячки. С берегов ручейка, текущего по лощине, доносилось пение цикад и кваканье лягушек. Откос позади бара «Под черным деревом» был завален мусором. Темные кучи на еще более темном фоне. Дуэйн расстегнул ширинку и помочился, прислушиваясь к звону струи, ударявшейся о что-то металлическое. Из освещенного окна донесся чей-то низкий смех, и Дуэйн узнал голос отца, забавляющего посетителей очередной байкой.

Дуэйну нравилось слушать рассказы отца, но не тогда, когда тот был пьян. Стоило отцу напиться – и его обычно веселые истории превращались в злобные и мрачные, граничащие с цинизмом. Отец считал себя неудачником. Не сумевший сделать карьеру выпускник Гарварда, несостоявшийся инженер, фермер, изобретатель, бизнесмен… Несостоявшийся муж и несостоявшийся отец… В общем, Дуэйн был согласен с каждым пунктом обвинения, разве что, пожалуй, за исключением последнего.

Мальчик вернулся обратно к пикапу и забрался в кабину. Дверцу он оставил открытой, чтобы выветрился запах виски. Он знал, что бармен выставит Старика вон, когда тот начнет буянить. И тогда придется посадить отца на заднее сиденье, чтобы он не мог дотянуться до руля, и отвезти домой, а потом поскорее уложить его в кровать, приготовить ужин и отправиться в сарай – посмотреть, нет ли там запасных частей к «Джону Диру»[38]. И все это предстоит сделать ему, Дуэйну, которому в марте исполнилось одиннадцать лет, ученику с коэффициентом интеллекта 160. Одному богу известно, зачем дядюшке Арту понадобилось знать, каковы умственные способности Дуэйна, но два года назад он лично возил мальчика в Иллинойсский университет, чтобы это выяснить.

Прошло много времени, прежде чем Дуэйн проснулся. Его разбудил шепот.

Даже не совсем очнувшись от сна, он сознавал, что находится дома, помнил, как провез отца через два холма, мимо кладбища, мимо усадьбы дядюшки Дейла Генри, свернул с Шестого окружного шоссе на дорогу, ведущую к ферме, а затем уложил храпящего Старика в постель, поставил новый распределитель зажигания и приготовил гамбургер. Но он никак не мог понять, как его угораздило уснуть с наушниками в ушах.

Дуэйн спал в подвале, угол которого отделил для себя с помощью одеяла и нескольких корзин. На самом деле все было отнюдь не так трагично, как могло бы показаться. Зимой на втором этаже было слишком холодно и пусто. Даже сам Старик давно уже не пользовался когда-то общей их с мамой спальней. Он перебрался на кушетку в гостиную, а Дуэйн – в подвал, где стояла печь, отлично согревавшая помещение и в зимнее ненастье, когда над опустевшими полями вокруг городка завывали ледяные ветры. К тому же в подвале был устроен душ, а на втором этаже имелась только ванна. В общем, Дуэйн счел за лучшее перетащить вниз свою кровать, шкаф, фотолабораторию, рабочий стол и электронику.

Уже с трех лет Дуэйн обожал допоздна слушать радио. Старик тоже когда-то этим увлекался, но вот уже несколько лет как бросил.

Приемников у Дуэйна было множество: и детекторные, и настоящие, купленные в магазине, и большие, стоящие на полу, отремонтированные и усовершенствованные; в его коллекции имелся коротковолновый приемник и даже новая модель транзисторного. А еще целые комплекты деталей от «Хита»[39]. Дядя Арт полагал, что Дуэйн собирается стать радиолюбителем, но он ошибался. Дуэйна интересовало совершенно не это: он хотел не передавать, а слушать.

И действительно слушал – ночи напролет сидя в сумраке подвала. Антенны были протянуты повсюду, обмотаны вокруг труб и выведены через окна на улицу. Дуэйн ловил станции Пеории, Де-Мойна, Чикаго, крупные станции Кливленда и Канзас-сити. Но самое большое удовольствие испытывал, поймав в эфире далекие сигналы из Северной Каролины, Арканзаса, Толедо[40], Торонто… Иногда, если атмосферные помехи были минимальными, а солнечная активность не вызывала магнитных бурь, до него доносилась медленная речь жителей Алабамы, звучащая почти как иностранная, позывные радиостанций Калифорнии или Квебека. В забытом богом уголке Иллинойса Дуэйн слушал спортивные новости и, смежив веки, рисовал в воображении футбольные поля, покрытые ярко-зеленой травой. Или настраивался на волну классической музыки. Он любил биг-бенд, а еще больше джаз. Но больше всего Дуэйну нравились передачи типа «Звоните – отвечаем», когда доброжелательные ведущие в прямом эфире общались с теми, кому удавалось дозвониться, терпеливо выслушивали их мнения и пожелания, зачастую весьма бестолковые, сумбурные, но всегда искренние.

Иногда Дуэйн воображал себя единственным членом команды летящего к звездам космического корабля, уже отделенного от Земли многими световыми годами, не способного повернуть назад и обреченного на вечный полет. Этому кораблю не суждено было достичь места назначения за время человеческой жизни, но он летел вперед в пространстве, а благодаря широко раскинувшейся дуге электромагнитных излучений, проникающих сквозь луковую шелуху старых радиопередач, сохранял постоянную связь с Землей и устремлялся назад во времени, прислушиваясь к голосам, чьи обладатели давно умерли, возвращаясь к тем дням, когда Маркони изобрел радио, и к предшествовавшей им эпохе полного молчания.

Кто-то шептал его имя.

Дуэйн быстро сел в кровати. Надо же! Наушники все еще были на нем. Перед тем как заснуть, он проверял новый набор от «Хита».

Опять послышался тот же голос – возможно, женский, хотя звучал он странно и как-то бесполо. Искаженный расстоянием, голос все-таки оставался таким же чистым, какими были звезды, которые Дуэйн видел на ночном небе, когда шел сюда из сарая.

Она… оно… шепотом звало его по имени:

– Дуэйн… Дуэйн… Мы идем за тобой, мой дорогой.

Дуэйн спустил ноги на пол и крепче прижал к голове наушники. Голос звучал не из них. Казалось, он раздается из-под кровати, из темноты, сгустившейся за трубами отопления, из шлакобетонных стен.

– Мы непременно придем, Дуэйн, мой дорогой. Мы скоро придем.

Никто никогда не называл Дуэйна «мой дорогой». Даже в шутку. О том, как называла его мать, когда была жива, он не имел понятия. Дуэйн пробежал пальцами по шнуру наушника, пока не нащупал холодный разъем, валявшийся поверх одеяла – там, куда Дуэйн его бросил, выдернув из приемника.

– Мы скоро придем, Дуэйн, мой мальчик, – шептал голос ему прямо в ухо. – Жди нас, мой дорогой.

Дуэйн протянул руку, нашарил в темноте шнур выключателя и дернул за него.

В подвале вспыхнул свет.

Наушники не были подключены. Приемник молчал. Ни один из радиоприборов не работал.

– Жди нас, мой мальчик.

Глава 5

Дейл первым ощутил запах смерти.

Была пятница, третье июня, второй день каникул, ребята играли в бейсбол с самого завтрака и теперь, к полудню, были покрыты плотным слоем пыли, которая, смешавшись с потом, образовала на их лицах и шеях коричневую корочку. Вот тогда-то Дейл и почувствовал приближение смерти.

– Го-о-осподи! – завопил Джим Харлен со своего места между первой и второй базой. – Что это такое?

Дейл уже шагнул было к диску, чтобы отбить мяч, но, услышав крик, отступил назад и замер, указывая куда-то.

Запах шел с востока: ветер доносил его с грунтовой дороги, которая соединяла спортивную площадку с Первой авеню. Нет, не запах – зловоние, смрад разлагающихся трупов, газов, перебродивших в кишащих бактериями мертвых желудках, газов, вызванных бактериями, кишащими в мертвых желудках… И это зловоние становилось все ощутимее.

– Ф-ф-ф-ф-фу, – послышался голос Донны Лу Перри с круга питчера.

Продолжая держать мяч в правой руке, она поднесла к лицу бейсбольную перчатку и зажала ею нос и рот, потом повернулась и посмотрела в ту сторону, куда показывал Дейл.

Медленно двигавшийся по Первой авеню грузовик, принадлежавший живодерне, свернул на раздолбанную грунтовую дорогу и уже успел проехать по ней сотню ярдов в их сторону. Грязно-красного цвета кабина была заляпана землей, а над краями сколоченного из толстых досок кузова торчали четыре ноги, – похоже, это была корова или лошадь, но на таком расстоянии трудно было определить. Труп, наверное, лежал поверх множества других, и копыта, нацеленные прямо в небо, – так обычно в мультфильмах изображают мертвых животных, – покачивались в такт движению машины.

Но это был не мультфильм.

– Тьфу, давайте сделаем перерыв, – предложил Майк, стоявший на месте кетчера, за диском.

Вонь становилась все сильнее, и он, задрав футболку, прикрыл ею лицо.

Дейл отошел от диска еще на шаг. Из глаз текли слезы, в животе все переворачивалось.

Труповоз проехал до конца грунтовки и свернул на поросшую травой стоянку позади и чуть правее открытых трибун. Теперь он был справа от ребят. Воздух, казалось, сгустился вокруг них, и зловоние словно ладонью накрыло лицо Дейла.

Кевин, стоявший на третьей базе, подбежал к остальным.

– Это Ван Сайк? – спросил он.

Лоренс Стюарт поднялся со скамьи запасных и встал рядом с братом. Теперь они оба, низко надвинув на глаза козырьки бейсболок, прищурившись, смотрели на грузовик.

– Не знаю, – пожал плечами Дейл. – Из-за этих дурацких бликов не видно, кто сидит в кабине. Но ведь летом обычно грузовик водит Ван Сайк, да?

Джерри Дейзингер, стоявший «под рукой» позади Дейла, взял биту на изготовку, точно ружье, и скорчил гримасу:

– Ага, Ван Сайк водит грузовик… почти всегда.

Дейл посмотрел на невысокого парнишку. Все они знали, что отец Джерри иногда садился за руль грузовика-труповоза, или стриг траву на кладбище, или… – в общем, выполнял всякую грязную работу, которую обычно полагалось делать Ван Сайку. Никто и никогда не видел мистера Ван Сайка в компании хоть какого-нибудь приятеля, и только отец Джерри иногда проводил с ним время.

Будто прочитав их мысли, Дейзингер сказал:

– Это Ван Сайк. Мой старик подался сегодня в Оук-Хилл – поработать на стройке.

Донна Лу соскочила с круга и подошла к ним, все еще держа у лица бейсбольную рукавицу:

– Чего ему надо?

Майк О’Рурк пожал плечами.

– Что-то я не вижу здесь мертвецов. А вы? – спросил он ребят.

– Разве что Харлен, – съязвил Джерри, запуская в спешащего к ним Джима комочком земли.

Грузовик стоял ярдах в десяти от ребят. Ветровое стекло отражало яркое сияние солнца, и разглядеть, что происходило внутри, было невозможно. Толстый слой краски на стенках кабины напоминал засохшую кровь. Между досками Дейл разглядел черно-серые шкуры, еще одно копыто около откидного заднего борта, а возле задней стенки кабины что-то большое, раздувшееся, коричневое. Четыре ноги, нацеленные в небо, принадлежали корове. Дейл надвинул козырек пониже на лоб, чтобы защитить глаза от солнца, и смог рассмотреть белую кость, поблескивавшую под истлевшей шкурой. Стаи мух, синеватым облаком роившихся над машиной, наполняли воздух непрекращающимся жужжанием.

– Чего ему надо? – повторила вопрос Донна Лу.

Она закончила шестой класс и уже несколько лет играла в бейсбол с ребятами из Велосипедного патруля. Лучшего питчера, чем Донна Лу, в спонтанно собиравшихся командах не было. Но этим летом Дейл впервые заметил, как выросла их подружка… и как приподнимается футболка, плотно облегающая ее округлившуюся грудь.

– Давайте спросим у него.

Майк бросил перчатку на землю и направился к проходу в заборе, ограждавшем бейсбольное поле.

Дейл почувствовал, как дрогнуло в груди сердце. Он совершенно не переносил Ван Сайка и при одной только мысли о нем испытывал не меньшее отвращение, чем при воспоминании о школьных учителях или директоре. Он мысленно видел перед собой длинные паучьи пальцы с грязью под ногтями, борозды морщин на красной прыщавой шее и желтые, слишком крупные зубы – как у крыс, которые водятся на свалке.

Едва Дейл осознал, что сейчас должен приблизиться к ужасному, жутко смердящему грузовику, как внутри у него все снова сжалось в тугой комок.

Майк уже дошел до забора и пригнулся, чтобы пролезть в узкую щель.

– Эй, погоди! – остановил его Харлен. – Посмотри туда!

Кто-то ехал на велосипеде по грунтовке, затем свернул и по правой стороне поля помчался в сторону ребят. Из-под колес летели комья земли. Дейл увидел, что это женский велосипед и что сидит на нем Сандра Виттакер, подружка Донны Лу.

– У-у, фу-у-у, – произнесла она с отвращением, останавливаясь рядом с ребятами. – Почему здесь воняет дохлятиной?

– Тут как раз подрулили мертвые кузены Майка, – сказал Харлен. – Вот он и пошел с ними поздороваться.

Сэнди окинула Харлена ледяным взглядом и отвернулась, взмахнув косами.

– У меня есть новости, – заявила она. – Происходит что-то странное.

– Что? – быстро спросил Лоренс и поправил очки на носу. Голос бывшего третьеклассника звучал напряженно.

– Джей-Пи, Барни и все остальные собрались в Старой центральной. Там еще Корди и ее ненормальная мамаша. И Рун прибежал туда же. В общем, все. Они ищут братца Корди.

– Табби? – Джерри Дейзингер провел рукой под вечно текущим носом и тут же вытер ее о футболку. – Я думал, он убежал еще в среду.

– Ну да, – задыхаясь от возбуждения, откликнулась Сэнди и повернулась к Донне Лу. – Но Корди считает, что он еще в школе. Странно, правда?

– Поехали! – крикнул Харлен и побежал к велосипедам, стоявшим рядком у первой базы.

Остальные последовали за ним. Отцепив велосипеды от забора, к которому те были привязаны, ребята поспешно оседлали их, повесив бейсбольные перчатки на рули или на лежащие на плечах биты.

– Эй! – окликнул ребят Майк с другого конца поля. – А как же Ван Сайк?

– Передай ему от нас поцелуй, – прокричал в ответ Харлен и помчался в сторону грунтовки.

Дейл последовал за ним, Лоренс и Кевин не отставали. Дейл с силой нажимал на педали, притворяясь, что взволнован и напуган новостью, рассказанной Сэнди. Что угодно, лишь бы только оказаться подальше от зловония смерти и от застывшего посреди поля грузовика.

Майк чуть помедлил, провожая взглядом друзей. Из-под колес их велосипедов летела пыль и столбом поднималась над дорогой.

У Джерри Дейзингера велосипеда не было, и он сел на раму впереди Грумбахера, поэтому Кевин ехал медленно, его длинные ноги с трудом крутили педали.

Донна Лу глянула в сторону Майка, потом тоже уселась на свой бирюзово-белый велосипед, забросила рукавицу в корзину и уехала вместе с Сэнди.

Какое-то время Майк оставался на стадионе один. Только он и страшное зловоние от мертвечины в грузовике. Жара была страшная, не меньше девяноста градусов. Солнце пекло так яростно, что пот ручьями катился по шее и щекам мальчика. Как только мог Ван Сайк выдержать такое пекло, сидя в кабине с закрытыми окнами?

Майк постоял, не трогаясь с места, наблюдая за ребятами, пока те не повернули направо, на асфальтированную мостовую Первой авеню. Последними скрылись за темной линией вязов Сэнди и Донна Лу.

Царившее вокруг безмолвие нарушалось только настойчивым жужжанием мух. И вдруг в кузове грузовика что-то шевельнулось. Послышался тихий шипящий звук, и вонь сразу же усилилась, сделалась почти видимой в тяжелом, неподвижном воздухе. Майк почувствовал, как его охватывает ужас – такой же, как той ночью, когда он услышал шорох внизу, в бабушкиной комнате, и подумал, что это ее душа пытается вырваться на свободу… или как во время торжественной мессы, когда он долго стоял на коленях, почти загипнотизированный парами фимиама, пением и мыслями о своих собственных грехах, о языках пламени в аду и о том, что ждет его там…

Майк сделал еще несколько шагов по сухой траве в сторону грузовика. Из-под ног отпрыгивали в стороны кузнечики.

За лобовым стеклом кабины мелькнула чья-то тень.

Майк остановился и, немного подумав, сделал в сторону грузовика и его обитателей – не важно, живых или мертвых, – непристойный жест. Затем медленно повернулся и двинулся обратно к проходу, оставленному в сделанном из дерева и проволоки заборе. Он старался идти спокойно, только усилием воли заставляя себя не сорваться на бег и каждую секунду ожидая, что вот-вот хлопнет дверца машины и за спиной раздастся звук тяжелых торопливых шагов.

Сначала слышно было только жужжание мух. Затем тихо, но совершенно отчетливо из кузова донеслось слабое хныканье, вскоре сменившееся детским плачем. Майк застыл на месте, сжимая в руке перчатку, которую как раз собирался повесить на руль своего велосипеда.

Никаких сомнений! Позади, в этой колыбели смерти, наполненной соскобленными с асфальта останками жертв дорожных аварий и дохлыми собаками с вывалившимися наружу кишками, трупами домашнего скота с раздувшимися животами и лошадей с побелевшими глазами, раздавленными голубями и гниющей требухой, собранной с окрестных ферм, – в этой жуткой колыбели плакал ребенок!

Плач становился громче и громче, постепенно переходя в вой, вполне соответствовавший душевному смятению Майка, охватившему его ужасу, и вдруг вой прекратился, и вместо него послышалось нечто похожее на хихиканье… Как будто кто-то стал нянчить ребенка… или кормить…

Едва держась на ватных, неожиданно ослабевших ногах, Майк оторвал от забора велосипед, кое-как взгромоздился на него и, проехав мимо первой базы, свернул на грунтовку в направлении Первой авеню.

Он не остановился.

И ни разу не оглянулся.

Еще издалека они увидели машины и царившую возле них суету. Матово-черный «шевроле» Джей-Пи Конгдена был припаркован около школы, бок о бок с машиной констебля и старым синим автофургоном, который, похоже, принадлежал мамаше Корди Кук. Сама Корди, одетая все в то же бесформенное платье, в котором весь последний месяц ходила в школу, тоже была здесь, а взволнованная полная круглолицая женщина рядом с ней, похоже, и была ее матерью. Доктор Рун и миссис Даббет замерли на нижней ступеньке лестницы северного входа, словно загораживая его своими телами. Мировой судья и городской констебль, которого все звали Барни, стояли между ними, готовые исполнить роль посредников.

Дейл с ребятами остановились и соскользнули в траву примерно в двадцати пяти футах от взрослых: не настолько близко, чтобы их шуганули, но и не настолько далеко, чтобы пропустить хоть слово. Дейл оглянулся и увидел приближающегося Майка: тот лихорадочно крутил педали и был бледен как полотно.

– А я вам говорю, что Теренс не появлялся дома со вторника! – кричала миссис Кук.

Ее морщинистое, коричневое от загара лицо живо напомнило Дейлу бейсбольную рукавицу Майка, а серые глаза были такими светлыми, словно вылиняли на солнце, и в них застыло то же безнадежное выражение, какое всегда стояло в глазах Корди.

– Теренс? – повторил шепотом Джим Харлен и скорчил гримасу.

– Да, мэм, – говорил в это время Барни, все еще стоя между директором и женщиной. – Доктор Рун понимает вас. Но учителя уверены, что он не остался в школе. Нам необходимо выяснить, куда он отправился.

– Чушь! – продолжала вопить миссис Кук. – Корделия говорит, что не видела, чтобы он выходил со двора… И к тому же мой Теренс нипочем не ушел бы из школы без разрешения. Он хороший мальчик. А если б только посмел, я бы выпорола его так, что живого места бы не осталось.

Кевин повернулся к Дейлу и вопросительно поднял бровь. Но Дейл не сводил взгляда с разгневанных взрослых.

– Минуточку, миссис Кук, – заговорил низенький, лысый мировой судья. – Нам всем известно, что Табби… гм… что ваш сын Теренс имеет несколько своеобразное представление о дисциплине и…

Миссис Кук стремительно повернулась к нему:

– Вы бы вообще лучше помолчали, Джей-Пи Конгден. Все знают, что ваш сынок самый подлый из местных подонков. К тому же вечно носит с собой нож. Так что нечего наговаривать на моего Табби. – Тут она вновь обернулась к Барни и уставила толстый палец на доктора Руна и на Двойную Задницу. – Констебль, эти люди что-то скрывают.

Барни мгновенно выбросил вперед обе руки, ладонями вверх:

– Минутку-минутку, миссис Кук. Вы же знаете, что они везде посмотрели. Миссис Даббет видела, как Теренс вышел после обеда из школы еще до того, как остальных детей отпустили на кани…

– А я говорю, что это чушь собачья! – завопила мать Корди.

Сама Корди в этот момент оглянулась через плечо и увидела ребят. Но взгляд ее, брошенный в их сторону, был отсутствующим.

Миссис Даббет словно вдруг очнулась от спячки.

– Со мной никто еще не говорил подобным тоном, – возмущенно заговорила она. – Я преподаю в этом округе уже почти сорок лет, и я…

– А я и гроша ломаного не дам за то, сколько ты тут преподаешь… – вскинулась миссис Кук.

– Ма, она врет! – зашептала Корди, дергая мать за платье, такое же бесформенное и поношенное, как и на ней самой. – Я все время смотрела в окно и не видела Табби. А Двойная Задница вообще туда не смотрела.

– Одну минуту, юная леди, – начал доктор Рун, беспокойно крутя длинными пальцами цепочку от часов, свисавшую из жилетного кармана. – Мы понимаем, что вы расстроены… э-э-э… временным отсутствием вашего брата, но мы не можем позволить вам такие…

– Вы скажете мне наконец, где мой мальчик?! – завопила миссис Кук, наступая на мирового судью, словно хотела убрать его с дороги и своими короткими пухлыми пальцами ухватить директора.

– Эй! Эй! – вскрикнул Джей-Пи Конгден, делая шаг назад.

Барни торопливо вклинился между ним и миссис Кук и что-то сказал женщине. Говорил он быстро, и тон был явно увещевающим, но ребятам не удалось расслышать хоть слово. Затем констебль произнес еще несколько слов, на этот раз обращаясь к доктору Руну.

– Согласен… пожалуй, нашу дискуссию действительно следует перенести в… э-э-э… менее оживленное место, – донесся до ребят замогильный голос директора.

Барни кивнул, сказал что-то еще, и вся группа вошла в двери Старой школы.

Перед тем как скрыться за дверью, Корди обернулась и посмотрела на Дейла. Теперь в выражении ее лица не было и следа враждебности – только грусть и… что-то очень похожее на страх.

– Было бы лучше, если бы… если бы к нам присоединился мистер Кук, – переступая порог школы, заметил доктор Рун.

– Мистер Кук неважно чувствует себя на этой неделе, – усталой скороговоркой ответила мать Корди.

– Мистер Кук пьян в стельку на этой неделе, – удачно имитируя простонародный выговор миссис Кук, передразнил ее Джим Харлен. Затем прищурился на солнце и обвел взглядом опустевшую стоянку. – Черт, уже поздно, а я обещал маме, что сегодня подстригу лужайку перед домом. Тут, наверное, ничего интересного уже не будет.

– Как вы думаете, куда делся Табби? – поправляя на носу очки, спросил Лоренс.

Харлен навис над маленьким третьеклассником, скорчил ужасную гримасу и выставил вперед пальцы наподобие когтей:

– Что-то схватило его, простофиля. А сегодня вечером это что-то придет за тобой!

Джим наклонился еще ниже, струйка слюны потекла по его подбородку.

– Кончай! – резко бросил Дейл, становясь между Харленом и братом.

– Кончай! – фальцетом передразнил его Джим. – Не пугай моего чудного братца!

Он присел и тут же подпрыгнул, выбрасывая вперед руки и ноги.

Дейл промолчал.

– Джим, если ты собирался подстричь лужайку, тебе пора идти. – Голос Майка звучал непривычно напряженно.

Харлен в нерешительности глянул на О’Рурка и после секундного колебания хмыкнул:

– Ладно. Пока, недотепы.

Он вскочил на велосипед и покатил вдоль Депо-стрит.

– Ну, что я вам говорила?! – подала голос Сэнди. – Тут и впрямь происходит что-то странное!

Они с Донной Лу тоже сели на велосипеды и уехали. Уже поравнявшись со стоявшими, словно часовые, вязами, Донна Лу оглянулась через плечо и крикнула:

– До завтра!

Дейл помахал ей в ответ.

– Дьявол! Кажется, ничего интересного больше не предвидится. Пойду-ка я лучше домой, выпью содовой, – сказал Джерри Дейзингер и побежал к своему каркасному, обитому толем дому, стоявшему на шлаковом отвале по другую сторону Скул-стрит.

– КЕВИ-И-И-И-ИН!

В проеме открывшейся двери показались голова и плечи миссис Грумбахер, а ее визгливый вопль напоминал крик Тарзана в исполнении Джонни Вайсмюллера[41].

Не тратя времени на прощание, Кевин мигом вскочил на велосипед и умчался.

Тень Старой центральной протянулась уже почти до Второй авеню, лишая красок футбольное поле и погружая во мрак нижние ветви трех огромных вязов. Лишь в тех местах, куда все еще падали золотые лучи солнца, трава сохраняла нежно-зеленый цвет.

Через несколько минут из школы выскочил Джей-Пи Конгден и, на ходу прокричав какую-то угрозу в сторону ребят, сел в машину и уехал. Из-под колес «шевроле» во все стороны полетел гравий.

– Отец говорит, что этот тип специально подстраивает так, чтобы какой-нибудь водитель превысил скорость, а потом ловит его и штрафует.

– Как это? – удивился Лоренс.