Анна Шелкова Владыкин Владимир

Глава 5

В первый раз председатель Новозырковского райисполкома Николай Сергеевич Бобров увидел Анну совершенно случайно. Это произошло в школе, куда Николай Сергеевич приехал посмотреть, какой там требовался ремонт. Незадолго перед этим младшая дочь Наташа как бы вскользь обмолвилась, что у них есть учительница примерно таких же взглядов, как и у него, отца.

Тогда Николай Сергеевич многозначительно промолчал. Хотя точно не знал, насколько серьёзно Наташа делала намёк. Потом о разговоре с дочерью он забыл. И только через какое-то время, прочитав письмо из отдела образования о выделении средств на проведение ремонта в Дамишинской школе, в которой его дочь практиковалась на третьем курсе. Его внимание привлёк не сам этот документ, а то, что он вспомнил слова Наташи…

А тут ещё о ней газетная заметка бывшей выпускницы школы, где работала учительница.

В тот же день Николай Сергеевич решил лично съездить в сельскую школу, и посмотреть какой объём ремонта должны включить в смету. Обыкновенно такую работу он поручал своим заместителям…

Директор школы, Иван Афанасьевич Шпалин, поджарый, плотный, сопровождал по длинному коридору районного начальника, рассказывая о своих хозяйственных проблемах. Бобров слушал и одновременно смотрел в классы и кабинеты. Занятия в школе к тому времени закончились, но учителя по домам ещё не расходились. Шпалин увидел, как Бобров загляделся в кабинете географии на Шелкову, и счёл необходимым представить ему молодую учительницу. Она при нём встала, ответила на приветствие. Он махнул рукой, чтобы она села.

Николая Сергеевича смущала её молодость, и она казалась, необычайно красивой с выразительным лицом, умными тёмными глазами, в которых вспыхивал и приугасал лукавый блеск, каким она его так и окатила, и на миг даже замерло дыхание. Казалось, миновала целая вечность, как она зорко на него смотрела, как много ему сообщили её глаза, таившие улыбку оттого, что она, наверное, прочитала на его лице понятные ей мысли и представилась вся его прошедшая жизнь, а от этого готова к пониманию и участию. И как ни наивны были его представления о ней, он понял, что эта милая женщина ему нужна. Ему представилось, будто она не видела в нём районного начальника, приехавшего в сельскую школу, что здесь случается нечасто. Так свободно она смотрела на него. Бобров прикидывал, какой ремонт нужен её кабинету, и смотрел на давно некрашеный пол, половицы которого были стёрты. Хотя кабинет, несмотря на старую мебель, был опрятный. Бобров сказал, что столы, которые уже не раз ремонтировали, пора заменить.

– А тут и рамы оконные, двери надо менять, – сказала Шелкова.

– Обязательно заменим! – он посмотрел на учительницу и смутился.

«Не о ней ли ему недавно говорила Наташа, – подумал Бобров. – Вот такие учителя олицетворяют нынешнее время! А строгая, наверно?»

Шелкова не выходила из головы Николая Сергеевича и даже, когда со Шпалиным вышли на школьный двор, чтобы обойти всё здание по периметру и осмотреть хотя бы издали кровлю, после чего снова вошли в школу.

– Я ведь тоже когда-то был директором, – сказал Бобров, поглядывая между тем вдаль коридора, где находился кабинет понравившейся ему учительницы. – Сердцем принимаю ваши заботы и чаяния. По силе возможности непременно поможем, – заверил он.

– Признаться, я не думал, что так быстро откликнетесь, – заговорил Шпалин. – Наталье Николаевне я обронил как бы в шутку и походя. Извините, что воспользовался вашей дочерью…

– Я не потому приехал, что моя дочь у вас начинает работать самостоятельно. Просто, знаете, иногда тянет уйти в молодость. Свой путь руководителя я начинал со школы, это мне очень дорого, от этого никуда не уйдёшь, – проговорил Бобров и про себя немало удивился, что Наташа как раз насчёт просьбы директора ничего не передавала. И он воздержался об этом признаться директору.

– Верно, это верно. Я слышал, будто вас переводят на другую работу? Поэтому подумал, что вам теперь не до нас, – сказал Шпалии, глядя на него преданными глазами.

Бобров насторожился, услышав о себе такую новость, насупился, и недоумённо посмотрел на директора. Шпалин под его взглядом подобрался, опустил виновато глаза

– Вот какие люди, признаться, я впервые это слышу, а уже слухи распускают! Всё это враки, дорогой мой коллега! А если сказать по-честному, надоело, жутко надоело воевать с ветряными мельницами. И сколько не воюю, а меньше их не становится, а всё отражается на здоровье. Но кому-то и это надо делать…

Шпалин, приложив руку ко рту кашлянул, иносказательность председателя райисполкома он растолковал по-своему. О Боброве ходили самые разные толки, что он крайне нетерпим ко всякого рода хапугам, спекулянтами и жулью, рядящемуся в партийные одежды, что жена его создала за спиной мужа свой «кабинет», что он раскрыл подпольный цех, а это кому-то не понравилось, и его уличили во взятках. Похоже, слухи о его смещении под видом перевода ходили не зря. Видно, этот процесс кто-то хотел ускорить с помощью сплетен…

Николай Сергеевич прервал свои размышления, ему, как никому, лучше всех известно, что слухи рождались не на пустом месте. Он знал, что врагов у него хватало – чуть ли не на каждом предприятии и даже в райисполкоме, которых мог перечислить поимённо. А с теми, кого хорошо знал, ничего не имел общего. Хотя они-то и были заинтересованы в его смещении, плетя интриги. Но пока первый его понимал, поддерживал, Бобров не ждал от него защиты, так как он и сам, Вячеслав Гаркушин, не был всесильным, подчиняясь области…

Шпалин зазвал дорогого гостя в сбой кабинет.

– С вами приятно беседовать, Николай Сергеевич, – начал несколько льстиво Иван Афанасьевич. – Можно было бы и выпить, и на рыбалку съездить, знаю я хорошие рыбные местечки… Дома у меня своя пасека. Вот вывезу её летом… и приглашаю к себе вас в гости.

– Спасибо, конечно! Но, знаете, этими посулами не соблазните и не надо меня обхаживать. Иван Афанасьевич, рыбалка, выпивка – всё это замечательно и заманчиво, а мы сейчас на работе, а что будет завтра – не ведаем. Хотя я давненько не был нормально в отпуске, не поверите, а это так и есть! В санатории был один раз, старые раны бередят…

– Да почему же вы так считаете, Николай Сергеевич? Дурных намерений в голове не держу. А к вам я отношусь с большим уважением, – Шпалин приложил к груди руки, выражая этим самым неподдельную искренность. Ему как будто было неприятно за то, что Бобров чуть ли не уличил в лицемерии и подхалимаже.

– А люди мне и вам в душу не смотрят, какие чувства испытываем, они судят о человеке по фактам. Увидят нас вместе на реке с удочками, и пойдут гулять домыслы, что пропиваем государственные денежки, – он махнул рукой, давая тому понять, что разговор закончен. Вот и выпивал он из-за этого сам, боясь кривотолков, которых и без подношений хватало…

Боброву не терпелось спросить у Шпалина о той учительнице-шатенке, с глубокими выразительными глазами. Но язык, как заклинило, не поворачивался; да ещё смущался, что директор сразу поймёт, что он положил на коллегу глаз. И не хотел перед ним обнажать свои чувства. И вместо того, чтобы заговорить о ней, Николай Сергеевич пообещал, что на ремонт школы и мебель выделит средства из отдельного фонда, без рыбалки и выпивки у костра.

Обговорив детали, в какие сроки приведётся ремонт, они вышли из школы, остановились на крыльце, с которого на три стороны сбегали бетонные ступени. Школа стояла на возвышенности, откуда частично открывался чудесный вид на село, на дорогу, которая вела в город. Шофёр из машины беспечно посматривал на шефа. Бобров достал из пиджака пачку сигарет, протянул Шпалину, но тот оказался не курящим.

– Бросил давно, спасибо, приезжайте к нам, Николай Сергеевич, – снова проговорил директор.

– Хорошо здесь, простор, чистота природная, не тронута городской цивилизацией, воздух свежий, как родник. Весну можно чувствовать только на природе, – сказал Бобров, закуривая.

В это время из школы вышла уже знакомая ему учительница, ещё с одной, весёлой. Николая Сергеевич тогда ещё не знал, что судьба к нему благоволила. Учительницы вежливо попрощались со Шпалиным, а получалось как бы заодно и с ним. От молодых женщин на него повеяло свежестью, и казалось, весь мир улыбался. Бобров почувствовал, что уже немолод, и сердце заныло тоскливо. Он был с женой разведён и от этого испытывал одиночество, особенно дома, когда дочери уходили. А потом старшая Людмила окончила пединститут и уехала по распределению в Мовель. Разлука с дочерью усиливала одиночество и только мысли о том, что рядом с ним Наташа, это его подбадривало. А когда вечером она уходила, ему делалось жутко, он пил коньяк, желая заглушить тоску. К полночи со свидания возвращалась младшая дочь, и становилось немного легче. По хмельным, тусклым глазам она видела, что отец не раз уже за вечер прикладывался к бутылке. Она была рада, что Николай Сергеевич, как раньше, не задерживался на работе. В один из таких вечеров Наташа заговорила с отцом о знакомой учительнице, так как не могла уже наблюдать, как он в одиночестве спивается. А Боброву было неприятно выслушивать её нотации…

Сейчас, стоя на крыльце сельской школы, вспомнив вечерние разговоры с дочерью, Николай Сергеевич не удержался и спросил Шпалина:

– Какой предмет ведёт эта высокая шатенка? Вы называли, но я стал рассеянным?..

– Шелкова Анна Севостьяновна? Она географ, местная, а другая – Валерия Александровна – биологию. Молодые, наша смена, – отрекомендовал Шпалин. – У нас мужчин не хватает. Анна красивая, воспитывает дочь, а с мужем не повезло…

– Да? – вздохнул Бобров, вспомнив, что дочь говорила ему как раз об этой учительнице. И вот какое счастливое совпадение! Но для него она очень молодая. Если Наташа считает, что она ему подходит, значит, возраст не помеха? Да разве он чувствует себя безнадёжным стариком, нет, он полон сил начать жить заново. Женщины его всегда интересовали, но посторонних связей, живя с женой, на работе не заводил. Могли прогнать за аморальность с должности. И не без того, влюблялся, конечно, много раз, но вовремя подавлял свои чувства, на ответственной работе нельзя было расслабляться… Про свой санаторный роман, он как будто уже забыл…

Бобров ехал в город в служебной машине и думал о том, как бы пригласить Анну в гости? Дома уже давно не собирались родственники и друзья. Прошло три года как они с Галиной развелись. Бобров вспомнил, как она ему выговаривала, что он её бросает из-за другой женщины, что он давно имел любовницу, а именно с того времени, как дочери отучились, обрели самостоятельность. Теперь ей не за кем было присматривать, поэтому ему она больше не нужна. Хотя почти это же самое от бывшей жены он слышал и раньше. Однако на нервные выпады Галины Егоровны Николай Сергеевич всегда отмалчивался, оправдываться перед падшей женщиной он не имел никаких оснований. Собственно, по существу, не в чем было оправдываться. Но если она, не переставая, сыпала огульные обвинения, только в этом случае он терял терпение и резким окриком просил её замолчать, в противном случае готов был вышвырнуть её на улицу…

Потом был нудный развод без его участия. Галина ушла, пережив целую драму, чуть было не покончила с собой. А он даже в больницу к ней не соизволил прийти, так всё донельзя надоело, выело душу. Но всё, наконец, закончилось, пьяный дурман из квартиры выветрился. Казалось, время шло бесконечно, долгие месяцы одиночества, он чувствовал, что ещё был полон сил, чтобы всё начать сначала. Однако в квартире томился, как монах в келье, потому что по-прежнему испытывал непреоборимое желание иметь рядом любимую женщину. Ведь в Галине он рано разочаровался, теперь нечего было в памяти ворошить всё, что связывало их долгие годы и доискиваться, почему так произошло, что они уже не могли оставаться вместе? Просто он не испытывал желания копаться в старом белье, так как издавна приучил себя к твёрдым, непоколебимым помыслам, а расслабляться по пустякам удел слабаков, безвольных людей. И всегда смотрел на женщину, как на существо бытового пользования, способное создать и поддерживать для него уютную обстановку с максимумом удобств. Он понимал, что так обращаться с женщиной для настоящего мужчины непристойно, но со своей жестокой натурою совладать не мог. К тому же вдобавок он не умел выражать открыто свои чувства, а если когда пробовал, то испытывал неимоверное стеснение. Почему же раньше об этом он не думал? И теперь многие прописные истины открывал для себя как бы заново. К примеру, совершить бестактный поступок по отношению к женщине и ей же нагрубить намного легче, чем проявить перед ней себя самым галантным молодцем…

Николай Сергеевич представлял, как он встретится с Анной Севостьяновной, как отважится сделать ей предложение после сбивчивого, неуклюжего признания в любви, как она его околдовала своей красотой и должна принадлежать человеку с такими же духовными запросами, как у самой. Конечно, он имел в виду себя, потому что в своей безукоризненной честности никогда не сомневался, и ни разу себя не скомпрометировал дурным, предосудительным поступком. При этом он отлично знал, что умная женщина ни за что не потерпит рядом пьющего мужчину. Эта печальная догадка его огорчала. Наверное, придётся поступаться своими «чревоугодиями». А с другой стороны, умная женщина как раз должна бы понимать, что после нервных дневных перегрузок порой необходимо расслабиться с помощью спиртного. Как бы там ни было, Бобров сознавал, что с такой женщиной ему будет весьма нелегко, у неё, должно быть, большие требования в соблюдении супружеских обязанностей. И в то же время, если рядом нет совсем никакой подруги, то это ещё во много раз хуже…

С такими мыслями Николай Сергеевич приехал в райисполком, а потом в продолжение всего рабочего дня они по наитию к нему возвращались, будто по команде свыше. В этот день работа как надо не шла на ум. Однако рабочее время истекло почти незаметно, а он сидел, не шевелясь, думая о дочери, как сказать Наташе о своём открытии той, на какую она намекала ему. Но закрадывалось некоторое сомнение, верно ли она полагает, что Анна полностью отвечает его взглядам и способна понимать и поддерживать в трудную минуту? А почему бы нет? Ведь Наташа, хоть совсем ещё юная женщина, тем не менее способна безошибочно определять, какие люди подходят друг другу. И это несмотря на то, что у Наташи пока нет необходимого жизненного опыта. Хотя в какой-то мере, как и многие в её возрасте, она импульсивная. И вместе с тем у неё ещё нет глубокого знания людей. И даже с учётом жизненных реалий она не может видеть всех сложностей человеческой натуры, и тогда ей недолго ошибиться. А для чего в таком случае он со своим богатым жизненным опытом? Даже на войне среди своих произошло предательство. После выхода из окружения несколько десятков бойцов окопались в лесу, они решили создать партизанский отряд. Об этом узнали местные партийные власти, кто-то донёс, что в лесу объявились неизвестные партизаны. Им было предложено соединиться с ними. Объединение произошло. И вот их командира, политрука Иванова нашли убитым. Причём его обвинили в том, что он был в плену, бежал с целью вести в тылу подрывную среди партизан работу. В то, что Иванов был завербован немцами, была полная ложь, так как Николай Сергеевич точно знал, что политрук, как и он, выбирался из окружения со своими бойцами. А потом они возле села Хомутовка слились в один отряд. Уже после войны Бобров вместе со своими товарищами Гореловым и Бахрамковым провели расследование. И выяснилось, что Иванов был убит по приказу секретаря Хомутовского райкома Будракова. Все документы были уничтожены с той целью, чтобы не Иванов считался основателем партизанского отряда, а он, Будраков. Иванова убил водитель Будракова, в тот момент он оказался вместе с ним. Когда политрук склонился над раненым бойцом, в спину получил удар ножом. Будраков объявил командира перебежчиком, чем тот как бы подтвердил то, что Иванов был связан с немцами. Но боясь разоблачения, сбежал. Однако скоро выяснилось, когда жители села собирали в лесу сухие дрова, они увидели, как двое мужчин тащили третьего к оврагу и стали там его закапывать. Селяне крикнули, мол, зачем своего товарища как собаку закапываете, они могут помочь похоронить на своём погосте. Но те двое вдруг пустились бежать.

Когда селяне подошли к яме, они увидели полузакопанный труп и об этом сообщили партизанам. Иванов был опознан и с почестями погребён. Будраков со своими партизанами ушёл в соседний район. Так что только после войны он был разоблачён и предан суду…

Николай Сергеевич очнулся от своих воспоминаний и вернулся к реальности. Будракову во всю войну он не доверял, тот казался хитрым, ловким, находчивым. Но не в хорошем смысле слова, а в том, каким он оказался на поверку. А ведь будучи политически подкованным, он мог правильно изъясняться, что к нему не придерёшься – свой в доску и всё тут! Бобров махнул рукой, чего ради стал подвергать сомнению женщину-педагога? А всё оттого, что Николай Сергеевич не причислял себя к безоглядно влюбчивым натурам. И даже находил у себя черты мизантропа и собственника, что противоречило, как он считал, мировоззрению коммуниста. «Женщина красива только внешне, – думал Бобров. – А внутри у неё клубок порочных страстей. И до поры до времени они находятся в зачаточном состоянии, которые при благоприятных условиях, выходят наружу в виде пошлости, развязности, вульгарности, как это и произошло с Галиной».

Зато Анна с первого взгляда произвела на него впечатление духовно богатой натуры, внешняя красота которой сочеталась с развитым умом, и вместе они делали её недоступной. Эта молодая женщина притягивала и отпугивала, волновала и настораживала, и долго не отпускала от себя. А когда ехал в город, она представала перед глазами, и словно летела, и манила, пробуждая в сознании множество вопросов, на которые невозможно было получить исчерпывающего ответа. Вопросы вспыхивали в сознании и как светлячки вились перед глазами, и, отлетая в темноту, будто гасли навеки. Но для него даже без ответов на них всё равно было ясно, что он должен жениться на Анне. Тем не менее, думая об этом, он представил, как нелегко будет ему сделать предложение. Но тут Николай Сергеевич опомнился, ведь с ней он ещё не знаком, а уже выдал замуж. И его охватило уныние, что перед ней он начнёт пасовать. Но тут же удивился, что мысли повели его в чуждое ему направление, когда он даже не знал, какой найти предлог для сближения. И на первых порах надо хотя бы завести дружеские отношения, а потом уже думать о браке….

Глава 6

Николай Сергеевич Бобров был невысок, но крепкого коренастого телосложения. По своему характеру, он своенравный, малоуступчивый, жёсткий, честный и принципиальный. В малых и больших делах для него ничего лишнего, второстепенного не существовало. Говорил немногословно, но всегда по существу, и длинных рассуждений не любил, за которыми не видел реальных и практических дел… Бобров с восьми лет попал в детдом, отца своего он не знал, так как мать не состояла с ним в браке. В колхозе она работала на свиноферме, когда в её дежурство вспыхнул пожар, дознались, что в то время она спала. За содеянное зло неизвестным нужно было кому-то отвечать и её осудили на пять лет лагерей за вредительство. Так что в детдоме Бобров познал сполна, что такое сиротство, но после выхода из детдома он не стал ни вором, ни бандитом, как тогда часто становились на преступный путь бывшие детдомовцы. И всю жизнь Николай Сергеевич гордился собой, что вышёл в люди, защищал родную землю, вырастил двух дочерей…

Но это далеко не весь портрет человека, который с молодых лет прошёл суровую школу жизни. Тем не менее закончил педагогический институт, прошёл войну, партизанил. Кстати, о военной биографии Бобров не распространялся, так как не всё было гладко, не всем можно было гордиться. Во время войны воинская часть, в которой он служил, попала в окружение. С трудом выбрались из западни, Николаю Сергеевичу как младшему командиру поручили создать из бывших власовцев партизанский отряд. Поручение партии он выполнил, ходил с бойцами на боевые задания, подрывали вражеские эшелоны, взрывали немецкие склады, препятствовали вывозу в Германию населения, сырья, зерна. После контузии на фронт не попал и после освобождения работал учителем истории, директором школы, немного инструктором в райкоме и наконец, долгие годы председателем райисполкома. Вынянчивал, пестовал хозяйственные кадры, с верой в светлые идеалы относился всю сознательную жизнь, какую бы ни выполнял работу. В нём органично сочетался практический ум с нравственными устоями преданного воспитанника партии. Он никогда своим помощникам не поручал того, что всегда исполнял неукоснительно сам. Зато работу подчинённых проверял педантично и за неисполнение приказов строго спрашивал вплоть до увольнения, если дело не ограничивалось выговором. Потому руководители предприятий и организаций Николая Сергеевича побаивались. Не дай бог к нему просочится подрывная информация, тогда не сносить никому головы; очковтирателей и формалистов он безжалостно изгонял, ставя более молодых, и как умел их воспитывал. А потерпевшие от самоуправства Боброва искали защиту в райкоме…

К тому времени по городу Новозыркову ходили слухи, что жена председателя райисполкома и в обществе, и в быту ведёт себя не совсем порядочно. Галина Егоровна действительно ударилась в праздную жизнь. С мужем ссорилась из-за того, что Николай Сергеевич не поставил её на руководящую должность, даже когда выросли дочери. Хотя у неё для этого не было высшего образования, впрочем, Бобров не только из-за этого не хотел вознести жену, просто такое право необходимо было заслужить, проявив себя хотя бы на низшей руководящей должности. А ведь Николай Сергеевич сознательно отводил жене роль почтенной домохозяйки, матери его детей, которыми были две прелестные дочери. В их воспитании заслуга жены была несомненная. Но к этому времени, когда старшая дочь была уже выпускницей пединститута, а младшая старшеклассницей, Галина Егоровна уже сильно пила. И во всех своих неисчислимых бедах обвиняла исключительно мужа, что опустилась из-за того, что содержал её, как домработницу, и потому она не стала в обществе незаурядной личностью…

Николай Сергеевич всегда выслушивал супругу не без душевной муки, отчасти находя в её обвинениях долю правды. Ведь действительно он был неправ даже больше и чувствовал свою вину лишь в том, что она безнадёжно спилась. Он всю жизнь боялся себе признаться, что жену не мог выпустить в свет по причине своей дикой, порой необузданной ревности. Вот почему изначально отводил Галине незавидную роль домохозяйки, чем почти сознательно её унижал. Первое время такое оскорбительное отношение мужа она стоически терпела. А потом решительно высказывала всё, что о нём думала, дескать, этот деляга, кроме служебной «Волги», не способен иметь свою машину. У всех были дачи, а у него одного не было, он даже по воскресеньям отправлялся в райисполком, работал ежедневно кряду по десять, пятнадцать часов…

Всего лишь два раза они с дочерями выезжали на юг к морю, да несколько раз Галина Егоровна сама ездила. После отдыха на курорте она выглядела загоревшей, помолодевшей, с лучистым блеском в голубых глазах. А потом снова втягивалась в будничные заботы о семье. Со временем от нестерпимой тоски и от безделья, которые разъедали, как ржавчина, душу, стала пить, нашла по себе и по несчастью подходящих подруг…

Николай Сергеевич долго не знал, чем занималась его супруга, когда он был на работе? Впрочем, так казалось только дочерям, пока они не стали смотреть на отца более чем странно, которому это бросилось в глаза.

– Папа, – как-то обратилась к Боброву старшая Людмила, – почему ты не обратишь внимания на поведение мамы?

– Что ты под этим имеешь в виду? – опешил Бобров, не ожидая категоричного упрёка дочери.

– Да ведь, она уже три недели безбожно пьёт! Разве ты не видишь? – изумлённо ответила младшая Наташа.

Николай Сергеевич нервно передёрнул плечами, как от холода, затем отчаянно взмахнул руками и недоумённо посмотрел на дочерей, выказывая тем самым беспомощность, чего от него не ожидали.

– Но что я могу поделать, может, ей рот заклеить?! – вспылил отец. – Кстати, для чего вы у меня это спрашиваете? Сначала узнайте, где она бывает, почему выпустила из рук домашнюю работу? И доложите мне немедленно! – нашёл в себе силы, закрыв лицо ладонями.

– Как не стыдно, папа! Неужели мы должны бегать за ней по всему городу? – отрезала с обидой Людмила.

– Тогда мне остаётся бросить государственные дела и заняться воспитанием матери? – Николай Сергеевич выгнул грудь колесом, как-то деланно встал на носки и опустился на пятки. Его лицо покраснело, от волнения он тяжело дышал. Он был сам изрядно навеселе, потому глядеть на дочерей остерегался.

– Прочь от меня, если вы не помощницы! – заголосил Бобров, ещё сильней покраснев от нервной натуги. – А хотите знать, мне давно не секрет, что мать пьёт. Слава Богу, хоть вы уже взрослые. Но чего сами не поговорите, у меня к ней, извините, всё давно отгорело… Хотите знать, какие причины привели к этому? Не сейчас, а в другой раз… Такую для неё создал царскую жизнь, а ей всё равно не так, подавай должность…

Николай Сергеевич запнулся, махнул отчаянно рукой, спрятал стыдливо глаза оттого, что чуть было не проболтался. Между тем он заметил, как Людмила многозначительно переглянулась с Наташей, обречённо пожала плечами, мол, дальше говорить бесполезно. Однако им донельзя было жалко отца, ведь дурные слухи о матери, которые ходили по городу, разрастались всё больше. Хотя дочкам тоже было очень стыдно перед всеми знакомыми.

Бобров не мог сказать дочерям, что был готов развестись с матерью хоть завтра. Несмотря на то что такое решение он принял давно, но развестись в суде он стеснялся. Можно было послать адвоката. Другой бы на его месте набрал телефон председателя суда и келейно намекнул оформить бракоразводный процесс, и чтобы ни один слух не проник в общество. В районе его поймут те, кто наслышан о проделках его жены, и этак по-дружески пожурят, что не удержал семейный руль. А те, кто не знают, за глаза осудят, что отразится на его дальнейшей карьере. И как раз этого он не мог допустить, чтобы на весь город прослыть руководителем с подмоченной репутацией. Но беда в том, что семейные неурядицы всё равно просочатся даже через самые толстые степы.

Николай Сергеевич действительно перестал интересоваться делами жены, её связями и тем, где она пропадала с подругами, с кем проводила время? Хотя ещё смолоду он предупреждал Галину: чтобы соблюдала нравственность, сохраняла супружескую верность и остерегалась блуда. Она была общительна, умела лицедействовать, хотя о своих обязанностях не забывала и всемерно о нём заботилась. Но с годами, правда, всё меньше искренне, и всё чаще на него озлобляясь. Николай Сергеевич не выносил раздражение жены. И пришло время, когда в треснутых отношениях с женой уже ничего нельзя было изменить. Хотя казалось, всё так же продолжала заботиться о семье, поддерживать супружеские узы, подчёркивая своё унизительное положение домохозяйки. А он, пустив всё на самотёк, не видел должного выхода из создавшегося тупикового положения…

Супружеская жизнь руководителей среднего и высокого рангов для обывателей покрыта тайной. Проведение закрытых саун, вечеринок, пикников в ту пору считалось престижным лишь в узком кругу. Но в таких мероприятиях Николай Сергеевич никогда не принимал участия. И вовсе не потому, что соблюдал моральные заповеди, просто не был сладострастником и любителем публичных празднеств. Однако безгрешным он тоже не считался, впрочем, он единственно, что позволял себе, это когда без застолий не решались хозяйственные дела. Но часто это происходило в конце рабочего дня, в задней комнате, которая примыкала к его кабинету, где в сейфе для непредвиденных случаев стояли две-три бутылки коньяка. А бывало он выпивал в одиночестве, после чего шофёр отвозил его домой. Зато среди дня его никто не видел пьяным, но бывало совещания проходили так бурно, что приходилось прибегать к рюмке… Но и думы о том, что семья неумолимо распадалась, он переживал тяжело, вспоминая ту пору, когда стали жить с женой. Он ещё учился, затем работал учителем истории, родились дочери. Всё для них складывалось хорошо. Но когда стал председателем райсовета, вот тогда Галина Егоровна потребовала быть на работе рядом с ним. Но он не потерпел её своеволия, и она жила замкнуто, уже по инерции, отдав себя полностью во власть судьбы. Дочери пытались привести мать в чувство, призвать к разуму, памятуя о разговоре с отцом, отдавшим мать им на поруки. «Если усилия дочек не помогут, – думал Николай Сергеевич, – то её уже ничто не вернёт в семью к нормальным отношениям. А были ли они когда, ведь каждый из них давно жил в своём мирке, с закрытыми друг от друга душами. Куда же всё кануло, когда ушло уважение, доброжелательность, или этого никогда не было, а была лишь одна внешняя видимость добрых отношений»? Да, пожалуй, он выпустил жену из рук в кипучем водовороте своих дел. На руководящей должности его душа очерствела, он не видел живых людей со своими проблемами, а только требовал от них работу, что, конечно, самого донельзя изматывало. В семье он отдыхал, праздники всегда отмечали вместе с родственниками и фронтовыми друзьями…

У Галины широкий круг знакомых в основном составляли торговые работники, которые поддерживали с ней связи исключительно как с женой председателя райисполкома. Об этом он, конечно, не догадывался, но Галина Егоровна иногда обращалась к мужу с просьбами от своих мнимых друзей, испрашивавших разрешения на право торговли в том или ином местечке. Именно тогда Галина Егоровна раскусила, что у мужа могли быть побочные источники дохода. Но он их не использовал из-за каких-то отживших предубеждений. И всё равно то, что ему не перепадало, уходило к его помощникам, так как, не добившись от мужа разрешения, Галина Егоровна в обход преда, обращалась к его замам, которые, впрочем, откликались на её убедительную просьбу не сразу, поскольку в этом усматривали подвох, будто таким образом муж проверял своих замов на неподкупность. Но приходилось разъяснять, совала им конверты, что их подозрение совершенно необоснованно…

Николай Сергеевич только мог догадываться о проделках супруги, когда ему высказывала оскорбительные замечания, что его честность никому не нужна, что он всем мешает работать и дождётся, пока его вытолкнут из насиженного кресла председателя. Собственно, на него уже никто серьёзно не обращал внимания. Это признание жены Боброва сильно взбесило, он накричал на Галину Егоровну, при этом хорошо понимая, что конкретно она имела в виду…

На следующий день он приехал на работу чрезвычайно сердитым, как чёрная грозовая туча, насел на замов, созвал всех на срочное совещанием. В течение получаса на их головы сыпались громогласные разряды его гнева. Естественно, Николай Сергеевич обещал ухватить за руку мздоимцев, а взяткодателей беспощадно разоблачать и каждого отдавать под суд.

Как правило, в райкоме уже всё было известно. На бюро заслушивали Николая Сергеевича, выносилось очередное постановление по усилению борьбы с проявлениями стяжательства, очковтирательства, формализма и частнособственнической психологией, это когда руководители отдельных предприятий превращают их в свои вотчины. Однако вскрытые и давно раскрытые злостные явления продолжали благополучное существование. И по-прежнему все работали на своих местах. А Бобров продолжал усердно трудиться, при этом делал вид, что очищение сознания от пережитков у людей проходит хоть и тяжело, но положительные сдвиги были налицо…

Глава 7

Выручила Николая Сергеевича сама Наташа, которой стало известно, что отец посетил школу и встречался с директором. Шпалин сам заговорил с ней о визите Боброва, когда зазвал её в кабинет. Она тотчас сообразила, с чем была связана эта поездка отца, так как пробудила у него интерес к Анне Севостъяновне. Конечно, он мог бы её не увидеть, ведь они не были знакомы. К тому же отец, как настоящий коммунист, отличался безупречной скромностью. В работе он был напорист и настойчив, а на личную жизнь у него не хватало времени. Напрасно его было разуверять, что сейчас убеждения никого не интересуют, что идеи всюду подменяются материальной выгодой. Но он презирал карьеристов и двурушников, которые при всяком удобном случае восхваляли, возносили до небес местных вождей, помогавших им всходить по служебной лестнице. Отец с удивительной лёгкостью распознавал людей с лисьими повадками и с волчьими натурами. И, к сожалению, нахрапистых становилось всё больше, особенно когда началась откровенная погоня за положением и престижем в обществе…

Николай Сергеевич от всей этой безудержной погони стоял в стороне как бы в гордом одиночестве, без друзей и соратников, не считая товарищей по оружию в прошедшей войне. Бобров, конечно, видел, что даже дочери уже не разделяли его устаревших воззрений, называя его снисходительно старомодным, стоящим в идейном развитии на одном месте. Иногда Наташа пыталась раскрыть отцу глаза, что он безнадёжно отстаёт от времени…

– Преступно подвергать ревизии мораль и порядочность! – сердито возражал Бобров. – Надо решительно осуждать приспособленцев, подхалимов, разоблачать казнокрадов и взяточников, – твердил он одно и то же.

– Ах, папа, кто сейчас борется? Да единицы вроде тебя! Наше время выдвигает новых людей, со свежими идеями, людей, способных перевооружать промышленность новой техникой, пора ломать устоявшиеся стереотипы, мешающие движению вперёд. Я не думаю, что они менее порядочны, чем ваше поколение.

– Наташа, мы давно это делаем. И всё равно наряду с умными спецами, проныривают с партийными билетами хапуги и стяжатели. В партию открыли ворота всем проходимцам и ловкачам, вот они погубят наше дело. Пора бы за метлу браться…

– Папа, сколько было чисток, тебе это хорошо известно. Надо систему менять. Ведь под метлу могут попасть как раз талантливые люди с новыми идеями, скажем, смелые покажутся нахрапистыми…

Этот разговор Бобров припомнил, когда ехал домой в служебной машине. Он никогда не думал, что Наташа была склонна к поучениям. И кого? Его, отца! Людмила совсем другая, она никогда не осуждала его взглядов, никогда не старалась подправлять его убеждения применительно к сложившейся обстановке в обществе. Но теперь она уехала в соседнюю область и там скоро выйдет замуж. Словом, впереди их семью ожидали сплошные перемены…

С такими ощущениями Николай Сергеевич и вошёл в квартиру. По короткому взгляду на дочь Бобров тотчас сообразил, что Наташа, похоже, его ждала. В её голубоватых, как у него, глазах сейчас проявилось нетерпение: скорее узнать, понравилась ли ему Анна. Осознание этого несказанно его обрадовало, и приподнятое настроение отца мгновенно передалось дочери, поскольку как никогда он хотел её видеть.

– Что, папа, ты побывал в нашей школе? – спросила пытливо она, простодушно глядя на отца, чтобы завязать разговор. Ей было весьма приятно смотреть на него ещё и потому, что сегодня у отца ясный взгляд, а это говорило о том, что он совершенно трезв.

– Заезжал проездом, – нарочито вялым тоном ответил Бобров. Однако немного тушуясь под пристальным взглядом дочери, которая ненароком могла подумать, будто его потянуло в школу по её не такому уж невинному наущению. – С директором обговорили предстоящий текущий ремонт. Поможем вашим худосочным шефам, – скупо прибавил он.

– Давно пора! – ему показалось, будто Наташа имела в виду не ремонт школы, а знакомство с Шелковой.

– По-моему, я видел ту учительницу, о которой ты однажды мне говорила, – не глядя на дочь, насупив брови, обмолвился Бобров и спросил, слегка краснея: – Так почему же она одна?

Наташе показалось, что отец спросил с каким-то внутренним недовольством, точно она была виновата в том, что Анна Севостьяновна до сих пор незамужем, а раз так, то значит, тут скрывается какая-то загадка.

– Анна Севостьяновна вовсе не одна, у неё уже большая дочь. В молодости ей просто не повезло, ошиблась в человеке.

– Ты это сама слыхала от неё или судишь с чьих-то слов?

– Папа, да разве это так важно, разве женщина не может ошибиться? – удивлённо возмутилась дочь.

– Но что может быть общего между молодой женщиной и таким стариком, как я? – поинтересовался Николай Сергеевич, желая нарочно услышать мнение дочери. – Ведь ты считаешь, что я старомоден, – иронично протянул он.

– Так я уже говорила, что вас могут объединять общие взгляды, кстати, ваши характеры в чём-то очень схожи…

– Выходит, не я один устарел морально, – усмехнулся Бобров, а тебе хорошо известна её натура, чем она кроме красоты ещё замечательна для мужчины?

– Давай я приглашу Анну Севостьяновну к нам в гости, и ты сам убедишься, какой она интересный человек! – воскликнула Наташа, сияя восторженными глазами.

– Без веского повода как-то неудобно, – смущённо ответил отец.

– Кстати, скоро твой день рождения! – напомнила дочь, которая искренне считала: если отец женится на Анне Севостьяновне, он обретёт уверенность, откажется от спиртного. Вот же сегодня отец приехал без запашка, на что повлияла встреча с Шелковой. А не произойди она, то он снова был бы под мухой, ведь одинокие мужчины спиваются значительно быстрей, чем женатые. Навряд ли когда отцу ещё представится такой случай встретить понимающую, терпеливую женщину, если упустит Анну Севостьяновну, которая действительно может стать настоящим другом и советчиком, несмотря на разницу в возрасте. Хоть отец и старой закалки, но вовсе не железный, так как за его ярко выраженной жесткостью, скрывается ранимая душа. Не от этого и он стал чаще, чем раньше прикладываться к рюмке, находя в спиртном способ зашиты от внешних раздражителей?

Николай Сергеевич принял предложение дочери, он позовёт своих фронтовых друзей, а Наташа пригласит Анну Севостьяновну. К тому же в их доме уже давно никто не собирался, он отвык отмечать свои дни рождения, сроднился с одиночеством, как со вторым «я». И если бы не Наташа, он бы, наверное, отказался от такой затеи и продолжал бы жить один. Но его так сильно очаровала Анна своей царственной красотой, что тотчас пробудились забытые молодые ощущения. Оказывается, он ещё способен влюбляться, отчего даже окружающая обстановка как-то преображается, что все люди кажутся милыми и добрыми. Вот только в его возрасте почти бесполезно надеяться на взаимные чувства с молодой женщиной. Но достаточно ли того, что она произвела на него неизгладимое и незабываемое впечатление, зарядила своей молодостью, чтобы они были вместе? Её физическая красота ещё выразительней оттенялась со вкусом подобранным костюмом под цвет карих глаз. Вдобавок была весна и ещё набирала благоухающую силу и величие природы…

Между прочим, Боброву и раньше нравились молодые женщины. Но при этом всегда боялся выглядеть смешным, не умеющим выражать своих чувств. При всём при том он был воспитан в строгих правилах партийной этики, которая, впрочем, не мешала иным товарищам по партии безудержно увлекаться женщинами. Они не обращали внимания на моральные ограничения, так как охотно поддавались испытываемым страстям, которые были посильней партийной дисциплины. Николаю Сергеевичу были известны многие такие случаи, когда партийные боссы втайне от общественности устраивали за казённые деньги любовные оргии с подобранными специально для подобных увеселений девицами. Правда, сам он их, конечно, не видел, но знал, что это был вовсе не миф, ведь двойная мораль в те времена официально ещё не признавались, как опасное социальное зло и до его осуждения общество было ещё не готово…

Конечно, Николай Сергеевич не считал себя святым по части женщин. Он тоже увлекался, хотя они сводились лишь к комплиментам или пассивному созерцанию. Он развёлся уже тогда, когда дочерей не было дома. Одна уехала по распределению, вторая проходила в школе практику, где и работала сейчас. Кто-то ему позвонил, что жена вошла в подъезд с молодым мужчиной, который оказался старше Людмилы на десять лет, был сверхсрочником. Бобров своим ключом открыл квартиру и застал жену с ним в постели…

После развода Бобров впервые решил съездить в санаторий и там увлёкся курортной женщиной, которая, как и он, была одинока. У неё была семья, сын женился, и она любила ездить по курортам. Но продолжительных с ней отношений у него не получилось…

Глава 8

Людмила Боброва обликом была похожа на мать, но умом вся удалась в отца. Уже не учась в школе, она замечала, что Галина Егоровна заметно отдалилась от отца, да и ведёт себя как-то уж очень странно. В отсутствии Николая Сергеевича дома собирались представительные женщины, с которыми раньше мать, если и была знакома, то весьма отдалённо. Они о чём-то шёпотом переговаривались, распивали вино, принесённое с собой. Дочь боялась говорить отцу о загадочных визитёршах…

Но однажды по телефону мать разговаривала с каким-то мужчиной. Сначала трубку подняла Людмила, мужской голос попросил позвать отца. Ей это показалось странным, чтобы среди дня Николая Сергеевича приглашали к телефону, поскольку в такое время он дома не бывал. Но тогда Людмила не придала этому большого значения, мало ли чудаков бывает на свете. Потом тот же мужской голос попросил пригласить Галину Егоровну. Их разговор длился, однако, недолго, видимо, присутствие дочери помешало матери. А после она быстро начала одеваться. На все её расспросы Галина Егоровна отвечала холодно, дескать, надоело ей сидеть в квартире, должна по пути в магазин прогуляться на свежем воздухе. Людмила пошла к себе заниматься, и не видела когда мать вышла из квартиры, даже её не предупредив.

Из школы пришла Наташа, вошла к Людмиле. И как-то странно вертелась перед сестрой, поглядывала на неё несколько сосредоточенно и пытливо, не зная как при этом заговорить.

– Что, Наташа, двойку получила? – спросила Людмила, листая словарь иностранного языка, она готовилась тогда к выпускному экзамену в школе.

– Тебе мои двойки только и снятся, – обиделась Наташа, которая всем юным, но ещё подростковым возрастом, чертами лица и коренастой фигурой напоминала отца.

– А чего тогда мнёшься? Наверно, мать встретила? И что из этого, – сказала сестра, глядя проницательно, не понимая, что Наташа тоже думает и переживает о матери.

– Ты угадала. Она так вырядилась, словно пойдёт на приём к министру! В театр в такое время не ходят. Почему ты её отпустила?

– А куда ей беречь наряды? – как бы вступилась за мать Людмила. – Дома отупеешь! Я её понимаю… пошла погулять в парк… Прикажешь на цепи держать? – усмехнулась она.

– Кому ты басни рассказываешь, вот всё отцу расскажу! Пусть найдёт работу, если скука её заела! – твёрдо сказала.

– Не вздумай говорить отцу? Я как-нибудь сама поговорю. Ты подала хорошую мысль: надо правда найти матери занятие по душе. Может, работа вернёт её к нормальной жизни…

Но отец почему-то не хотел об этом даже слушать. Он, видимо, боялся, что она ещё больше его опозорит, так как от спиртного теперь вряд ли откажется.

Спустя несколько лет, уже учась в институте, Людмила стала хорошо понимать, что Галину Егоровну за спиной отца использовали деловые круги города в своих корыстных целях. Когда дочь узнала, что мать почти сознательно подрывает авторитет своего мужа, она донельзя ужаснулась, и как никогда ей стало страшно. Причём этот подрыв был настолько очевиден, что дальше уже нельзя было терпеть растления матери. И нечистоплотные люди, используя Галину Егоровну в своих грязных махинациях, решили тайно погубить отца, встающего у них на пути. Всем ясно, что честный руководитель, фанатик идей, в деловом мире никому не понравится. А чтобы его свалить, необходимо было изыскать подходящий способ подрыва авторитета…

Однажды Николаю Сергеевичу пришло озарение позвонить домой, чего делал в экстренных случаях. А теперь решил узнать: кто подойдёт к телефону? Он позвонил из своего кабинета.

– Ты, Люда? – услышал он голос дочери. – А где мать?

– Не волнуйся… она на кухне, и собирается позже сходить в магазин, – ответила Людмила, на всякий случай, придумала байку о магазине, если отец попросит позвать Галину Егоровну к телефону.

– Я надеюсь, ты ещё помнишь моё недавнее пожелание: оденься и проследи, куда она пойдёт, – попросил отец спокойным командным голосом.

– Папа, я и раньше тебе говорила, что это некрасиво… я не знаю, как надо следить!

– Тогда сама ходи в магазин, если ты ждёшь момента, когда она совсем меня опозорит! – выкрикнул исступлённо Николай Сергеевич, и в трубке послышались длинные гудки.

Конечно, Людмила отцу соврала, так как на самом деле матери дома не было. И она не знала, как ему в этом признаться.

Года три назад она предлагала отцу устроить мать на работу. Но он посчитал, что это не выход из положения. Если он боялся, что она никогда не бросит пить, тогда лучше отправить мать на лечение. Но он и такой вариант отмёл категорично. И всё из-за того, что не хотел позора на свою голову. А надо ли оставлять Галину Егоровну совершенно предоставленной самой себе и сомнительному окружению, которое с помощью жены коварно подбиралось к нему, и вдобавок она подвергала его опасности, что могло обернуться скандалом…

С таким бездушным отношением отца к матери, Людмила не соглашалась. А ведь она опускалась всё ниже и ниже, в то время как отец без конца терзался, и от этого сам тайком прикладывался к рюмке и с каждым годом всё больше и больше. С работы приезжал хмурый, задумчивый, с запашком спиртного. Николай Сергеевич чрезвычайно мучился, переживал, что запустил отношения с женой, ему было крайне неприятно и стыдно перед дочерями за разлаженный семейный уклад, какой они знали с детства. За пьянство жены отчасти он винил себя, почему не преодолел своей наклонности к немотивированной ревности, почему в своё время не подобрал жене подходящую работу, отвечающую её склонностям. Получалось, по отношению к ней он поступал подло, и всю жизнь старался не показывать жену своим коллегам, где бы он ни работал.

Пятнадцать лет назад, став председателем райисполкома, он избегал общественных банкетов, праздничных застолий, на которых с жёнами собиралась вся городская элита. А на его счёт кое-кто даже пробовал шутить, дескать, рак отшельник. Но Николай Сергеевич предпочитал хмуро отмалчиваться…

Однако иногда складывалась такая обстановка, что не участвовать в банкетах он просто не мог, и того требовали дела. Нельзя было сослаться на какую-либо особую занятость, когда из областного центра приезжали высокие гости. Тут уж поневоле не увильнёшь, Николай Сергеевич выпивал строго в меру, поскольку знал: чем больше пил, тем его язык становился непослушным. Другие хмелели и шутили без умолку, а Николай Сергеевич будто немел. И сам про себя немало дивился этому казусу, а потом привык. Впрочем, его речевой аппарат был так удивительно устроен, что даже от умеренной дозы спиртного, раньше времени отключался, наверное, чтобы не наговорил лишнего, и что уберегало его от чрезмерной болтливости, какой поддавались во хмелю отъявленные молчуны…

«Если мать уже спасти невозможно, – рассуждала Людмила, – то авторитет отца необходимо сохранить в интересах семьи».

Наташа однажды как бы, между прочим, обмолвилась, что отцу нужна такая женщина, как учительница географии Анна Севостьяновна. Людмила тотчас оторвалась от книги и внимательно, с удивлением, посмотрела на сестру, всерьёз ли она говорит или просто шутит? Что же тогда станется с их несчастной матерью, она окончательно сойдёт с круга. Конечно, Анну Севостьяновну, Людмила знала. Она действительно своим честным отношением к работе и даже чертами характера, была близка отцу…

– А что будет с матерью, ты подумала об этом? – спросила Людмила.

– Ты у нас сильная, волевая, займёшься её перевоспитанием… – изрекла сестра.

– А ты на что?.. Неужели готова бросить мать, которая нас воспитала, и с лёгким сердцем сосватаешь отца за любимую учительницу? – в оторопи бросила старшая сестра.

– Как и отец, я не хочу позориться с падшей матерью, которая погубит его. Ты хорошо это знаешь, а сама делаешь вид, что тебя это не волнует, нервно, почти запальчиво бросила младшая сестра.

– Ты не сердись, дорогая, верно, положение отца надо срочно спасать. Но бросить мать, как вышедшую из употребления вещь, нельзя, Наташа милая.

– A мы её не бросим, изолируем. Есть хороший выход. Давай пригласим бабушку? – предложила она.

– И ты думаешь, что она похвалит нас за это? – с лёгким укором посмотрела Людмила.

– Чтобы она узнала, мы позовём её в гости, она поживёт у нас и сама увидит, чем она занимается, во что превратилась её дочь…

– А ты уверена, что ей ничего неизвестно?

– От кого, если отец запрещал говорить. Он боялся, что бабушка обвинит его в том, какой стала её дочь.

– Думаешь, мать к бабушке забыла дорогу?

– Нет, конечно, к ней она ездила только в трезвом виде.

Людмила решительно отложила книгу, предложение Наташи её заинтересовало. Она поднялась из-за стола и начала расхаживать, скрестив на груди руки, от стола до окна и обратно. Её юбка выше колен открывала стройные, полные ножки.

Был весенний вечер, отца ещё не было с работы, а дочери обсуждали и выстраивали его будущее, словно так, будто решался важный государственная вопрос, от которого зависела судьба не только его одного, а также матери, потерявшей вконец всю меру приличия…

Зазвенел дверной звонок, Людмила быстро пошла в переднюю. Открыла, на пороге стояла мать. Вот и сейчас она заявилась домой растрёпанная, неряшливая, замызганная, а такой ли уходила к своим подругам и друзьям?

Естественно, девушкам тоже порядком надоело смотреть на её выходки. Разве она не позорит их, своих дочерей, чего доброго молодые люди из приличных семей будут относиться к ним неуважительно? Об этом первой заговорила Наташа и вызвалась серьёзно поговорить с матерью, чтобы она сама развелась с отцом. Довольно уже мстить ему за изуродованную жизнь, пора освободиться от стягивающих пут и попробовать начать жить отдельно друг от друга.

В пьяном виде говорить с матерью было бесполезно. И разговор отложила наутро.

На следующий день Галина Егоровна долго спала, разговор опять отложили до вечера. Лично Людмила уже неоднократно выслушивали жалобы матери, что из добропорядочной женщины отец превратил её в бездушную машину. Вот почему своим пьянством она восстала против него. А ещё, будто бы у отца была любовница, у которой подолгу пропадает, вот поэтому долго задерживается на работе. И по воскресеньям к ней уезжает? Пусть найдёт ещё такую же дурочку, которая ему безоговорочно верила, как она…

Прокрутив в сознании воображаемые ответы матери, Людмила облегчённо вздохнула. Как бы Галина Игоревна не винила Николая Сергеевича, она попала под влияние оголтелой своры. От дельцов она получала какие-то средства на свои увеселения. Галине Егоровне говорили, что у них так заведено, а когда-нибудь она вернёт долг, без этого им нельзя хорошо ладить…

Настал момент, когда Николай Сергеевич был вынужден передоверить семейный бюджет старшей дочери, которая на своё усмотрение, если мать выходила из запоя, выделяла ей деньги. А потом стала отказывать в доверии, поскольку уже не раз случалось, когда выданные на продукты деньги, она пропивала.

– Вот и готовьте сами, и ходите по магазинам, и убирайте квартиру, а я вам больше не домохозяйка и не домработница! – кричала исступлённо Галина Егоровна. – Как будто только я проматываю деньги. Да у меня на вино есть свои!

– Где же ты берёшь, мама? – поинтересовалась Людмила.

– Добрые люди ссужают, не то, что вы! – возмущённо качала та головой, а глаза при этом нервно и злобно блестели, словно перед ней была не дочь, а мошенница.

– А чем долги возвращаешь?

– Бессрочная ссуда, да, беспроцентная! Люда, если хочешь знать, могу вернуть, а могу… – она не договорила, резко, отчаянно махнула рукой, посмотрела на дочь с застывшей в глазах болью.

Людмила перехватила её взгляд, начиная что-то понимать.

– Да о чём ты говоришь? Где же в наше время есть такие добрые люди? – недоверчиво переспросила дочь, подозревая, как бы мать уже не стала заговариваться или её действительно впутали в какие-то махинации.

– Уж, всё тебе скажи, Людочка, не-ет, так не пойдёт, потом спать не будешь, – в насмешку проговорила Галина Егоровна, и помахала, небрежно поддразнивая рукой, затем отвернулась и закурила сигарету…

Вечером, вспомнив этот давний разговор с матерью, Людмила с ходу пошла в её комнату посмотреть, что делала мать. Наташи ещё не было из школы, где преподавала историю.

Галина Егоровна что-то искала в плательном шкафу, изрядно покачиваясь из стороны в сторону. Она не услышала, как вошла Людмила и наблюдала за ней. Из запоев мать, разумеется, выходила, постепенно трезвея, а потом становилась молчаливой, чувствуя перед дочерьми свою вину. А ведь на самом деле она уже давно притупилась, и ей уже было всё безразлично. Правда, на мужа она продолжала таить застарелую обиду. В дни протрезвления она почти не выходила из дому, отключала телефон. Людмила уже знала, что теперь матери можно доверить деньги. Но стоило той прийти домой выпившей, как ларчик снова закрывался. Это могло произойти после выхода из запоя через неделю, а то и через три, в зависимости от её настроения, и тех, кого встречала на улице. А бывали и такие, кто не хотел выпускать мать из-под своего влияния…

Людмила уже изучила все повадки матери, стоило сейчас затронуть Галину Егоровну, как она могла снова жаловаться на отца, и даже впасть в истерику. Поэтому лучше промолчать и незаметно уйти. Конечно, так жить больше нельзя, завтра надо поговорить с ней и с отцом…

По своему обыкновению Николай Сергеевич приезжал домой поздно и как всегда донельзя усталый, хмурый, неразговорчивый, о матери ничего не расспрашивал. Но о её поведении Людмила сама ему докладывала.

На этот раз Николай Сергеевич буквально с порога спросил о том, где мать. Людмила не без удивления ответила, что она, должно быть, спит. По тону отца она тотчас догадалась, что о ней он спросил неспроста. Она вопросительно, полная тревоги, в ожидании худшего уставилась на Николая Сергеевича, готовая уже поторопить отца, чтобы тот наконец заговорил:

– Люда, – начал взволнованно он, – я сегодня должен был подписать один документ, который не я обсуждал, а наша дражайшая матушка с какими-то тёмными личностями…

– Не понимаю, о чём ты говоришь? – деланно удивилась Людмила, которая догадывалась о тайной деятельности матери, но отцу боялась говорить. А теперь он всё знает, и может уличить её в укрывательстве Галины Егоровны. – Давай-ка поужинай, а потом поговорим, – предложила она.

– Да, ты, пожалуй, права. Я, наверное, порядочно устал, – задумчиво ответил отец. – И сегодня даже не обедал, – прибавил Николай Сергеевич, ценя чуткость дочери. Хотя он подозревал, что Людмиле что-то известно, а иначе она бы не перевела разговор в другое русло, не отвлекла его, а сама бы заинтересовалась. Впрочем, так может даже и лучше.

Людмила разогрела ужин, отец смотрел в тёмно-сиреневое окно. На его гладких скулах вспухали желваки, сходились к переносице брови и расходились, на лбу собирались и разглаживались морщины.

– Если нетрудно, принеси мой портфель? – попросил он, чуть погодя, когда дымившееся ароматным парком мясо с картошкой аппетитно щекотало обоняние.

Лет восемь-десять назад в холодильнике и в секретере серванта могло храниться несколько бутылок хорошего вина, водки, коньяка разных сортов. Однако из-за Галины Егоровны добрая семейная традиция прервалась. И с тех пор Николай Сергеевич был вынужден прихватывать бутылку в портфеле домой с работы, откуда он также брал папки с документами, с которыми иногда просиживал дома вечерами не один час, а то и за полночь.

Людмила, как послушная дочь, принесла портфель и молча поставила перед ним на стул. Ей не терпелось сказать, но воздерживалась, чтобы отец не пил на ночь глядя, неужели это так необходимо? Сколько он денег переводил на спиртное! Ведь порой отцу одной бутылки на день было мало. Неужели он, как и мать, уже не в силах обходиться без горячительного?

Но сейчас она понимала, что отец действительно чем-то сильно расстроен и хочет расслабиться. И она думала, что сбила у отца импульс к откровению, которым, впрочем, он и раньше не отличался. Но иногда под настроение он рассказывал Людмиле то, что его так беспокоило. А бывали такие моменты, когда от него невозможно было добиться и слова, хотя был нагружен информацией, которая требовала выхода. Но он молча переваривал её в себе. Дочь по-научному начинала разъяснять, что в коммуникабельный век, шквал информации способен подавлять психику, затормаживать восприятие окружавшего социального поля, что приводит людей к стрессам и депрессиям даже у крепких духом людей. Вот почему отец прибегал к спиртному, осенило Людмилу, которое снимало напряжение…

И она стала рассказывать, как в институте среди студентов физмата бытовала традиция шутливого философствования по проблемам социальной и духовной жизни человека в современном обществе. С отцом она начала приблизительно такой же разговор, чтобы как-то расположить его к откровению, какое могло неожиданно найти на Николая Сергеевича. На работе произошло такое событие, которое потрясло отца, и он долго не мог его утаивать. Но она нарочно дала ему передохнуть и собраться с мыслями. Но она боялась себе признаться, что та правда, которая открылась отцу, её неимоверно пугала…

И когда ужин был уже на столе, Людмила села напротив родителя. Николай Сергеевич откупорил бутылку коньяка и налил себе и дочери.

– Вот теперь, папа, мы можем поговорить по душам? – наконец предложила дочь, собравшись с духом.

– О чём? – рассеянно спросил Николай Сергеевич, подняв рюмку перед собой. – Ах, забыл… о документе… Но… это… думаю, уже не нужно… – выдавливал он из себя, криво хмурясь.

– Напрасно передумал, я тоже кое-что знаю, но боялась быть неправильно понятой…

– Что же ты знаешь? – удивился спокойно отец, он быстро выпил, взял снова бутылку, но она застыла под наклоном над хрустальной рюмкой, и наблюдал за реакцией дочери.

– Мать используют… против тебя. Больше такого нельзя терпеть! Я с ней завтра поговорю, что пора вам расстаться, – твёрдо отчеканила Людмила.

– И… Наташа так считает? – осторожно спросил Бобров, его лицо раскраснелось.

– Да, папа, разговаривали. Она перешла все рамки приличия, уже дальше некуда. Мы не маленькие, у нас должна быть своя личная жизнь…

– Всё, Люда, довольно, я тебя отлично понял. Ты знаешь, кто использует мать против меня? Откуда тебе это известно? – спросил отрывисто, волнуясь, Николай Сергеевич. Он-то хорошо знал тех, зарвавшихся людей. Но зачем Людмила вмешивается в опасное дело?

– Неопровержимых фактов у меня, конечно, нет. Но мать говорила о деньгах, которые якобы получает в долг… И потом бывают дома незнакомые мне люди…

– Звонили доброжелатели! – в досаде махнул он рукой. – Давали понять, что её долги повесят на меня!

– Ясно, кто-то оплачивает её развлечения, она не понимает, чем это обернётся в первую очередь против неё…

– Теневой оборот давно уже налицо. Но им всё мало, давай ещё, о их проекте я знал и всегда был против него. Документ – это результат её времяпрепровождения. А мне дали понять, что я должен уйти в отставку. В противном случае могу оказаться втянутым в их грязную игру и сделают взяточником, прикрывающим разгульную жизнь вашей матери. После всего этого… её мало убить. Я должен терпеть шантаж, запугивание? Ни за что! А кто пугает, тот сам боится. Я расскажу в райкоме, первый точно не с ними…

– И зачем, папа, подставляться, ты ещё не всё знаешь, о чём за твоёй спиной они все думают.

– Тогда в обком поеду, до Москвы дойду! А с хамами и хапугами и жуликами —мириться ненамерен! – воскликнул Бобров, сверкнув глазами, сжимая до побледнения кулаки. – На войне было намного легче, враг был известен, а эти ходят под пиджаками в звериных шкурах… – наконец он выпил коньяк и стал молча закусывать…

Глава 9

…В последующие дни в семье Бобровых произошла, говоря современным языком, разборка. Николай Сергеевич допытывался у жены: кто её друзья? Галина Егоровна, как настоящая партизанка, хранила упорное молчание, или просила оставить её в покое. Николай Сергеевич запретил супруге куда-либо выходить из дому. Она, конечно, поняла, из-за чего на неё обрушился гнев мужа, и в свою защиту лишь отпускала короткие фразы. Наконец, было сказано, что с этого дня дальнейшее совместное проживание невозможно, он будет добиваться скорейшего развода. У Галины Егоровна от услышанного округлились глаза, и на секунду всё потемнело…

Бобров уехал на работу в тягостном, неприятном чувстве. Людмила также высказала матери ряд упрёков и посоветовала уехать к своей матери и прекратить подрывать авторитет отца.

– Это вы пошли на меня своим заговором! – закричала Галина Егоровна, полная отчаяния. – Да, вы… нелюди, вам нужно только положение, слава, почёт, а человек вам ничто, козявка, которую легко раздавить!

– Ах, перестань, мама, нести вздор, сколько раз тебе говорили! А ты не ведаешь, что творишь, ты не признаёшь свою вину, ты предала отца!

– Я его не предавала? Это он меня! Если бы, Люда, ты знала, какой он самодур! – она отчаянно покачала головой, – Меня он ревновал к каждому столбу. Я была с ангельской душой, наивная, непосредственная. Вот как вы сейчас, а он… Он отравлял мою душу придирками, топтал моё достоинство, как половую тряпку. Так сколько я должна была терпеть и сносить спокойно его тупую деспотию?

– Мама, всех нюансов ваших отношений, я не знаю. Отца я не защищаю. Но почему ты не понимаешь, что против него настроила весь город?

– Да это неправда! С ним ничего не случится… Меня друзья очень ценят, любят, по крайней мере – уважают! С ними я почувствовала себя счастливой, со мной они считаются. Если хочешь знать – женщиной почувствовала… Я бы давно могла его оставить, да вас, малышек, пожалела…

– Мама…

– Люда, не перебивай, дай выскажусь в последний раз! – оборвала окриком Галина Егоровна. – Да, я подлая, но я женщина. Отец этого не понимает, он привык мной помыкать и командовать… Всё лучшее я отдавала вам! А вы этого не оценили. Вам всего дороже авторитет отца, а я уже не нужна? – она заплакала.

– Мама, не путай одно с другим. Ты себе отчёта не отдаёшь, что сделала, какой моральный урон отцу нанесла…

– Это всё красивые слова. Что ты, Люда, знаешь? На его худосочной честности счастье не построишь! Ну чего ты за его авторитет вшивый ухватилась, как за манну небесную. Ты ещё жизни не видела…

Людмила молча смотрела на мать и поняла, что у неё, наверное, была всегда такая позиция. В душе она соглашалась с матерью, что так сейчас думают большинство. Но только некоторые притворяются, с трибун говорят правильные слова о справедливости и заботе о народе, а на деле поступают совсем наоборот. Но таких, как отец, раз-два и обчёлся, они истинные фанаты своего дела. В современной жизни, наверное, как никогда в большом ходу высокая приспособляемость во всех слоях общества. Поэтому всем не нужны идеалы Бобровых, так как поражены микробом коллективного эгоизма. Негласная двойная мораль правит обществом, исповедуемая двурушниками, приспособленцами и карьеристами, которые только прикрываются добропорядочностью. А сами жульничают и воруют.

– Хватит, мама, зато я уверена, что так, как делаешь ты, порядочные женщины с ангельской душой не поступают, – тоном отповеди проговорила Людмила.