Орелинская сага. Книга третья Алиева Марина

– Правитель, прежде чем начать говорить, я бы хотел взглянуть на внутреннюю сторону твоих крыльев.

Мало что понимая, Донахтир раскрыл одно крыло, чувствуя, что сил у него не осталось даже на то, чтобы удивиться. В голове началось легкое пока еще головокружение, в теле нарастала слабость, и Великий Иглон заранее стыдился, представляя себе, как призовет ольтов, и, чего от них наслушается.

«Странно, что Дихтильф не торопится бежать за ними», – туманной мыслью пронеслось в мозгу.

Донахтир поднял наливающиеся мукой глаза на летописца, который даже присел, чтобы лучше рассмотреть крылья, и с удивлением увидел, что лицо Дихтильфа озаряется счастливой улыбкой.

– Великий Иглон, – изменившимся голосом заявил летописец, – ты сам можешь исцелить себя! Ты – истинный Правитель!

Быстрыми решительными движениями он снял повязку с кровоточащей руки и, видя, что Донахтир уже не в состоянии что-либо сделать сам, приложил открывшиеся раны к трем белым перьям на внутренней стороне крыла.

Странное чувство охватило Великого Иглона. Такое с ним бывало, когда ясным безоблачным днем парил он, раскинув крылья и руки, а ласковое солнце согревало его тепло и мягко. Боль утихла моментально. Кровь из раны перестала течь и свернулась. А, когда суетящийся Дихтильф стер её подсыхающие следы с руки, оказалось, что и страшные глубокие порезы выглядят почти зарубцевавшимися.

– Что ты сделал?! – изумленно спросил Донахтир. – Я знал об умении Иглонов лечить, подобно ольтам, но, чтобы так…

– Как я счастлив! – вместо ответа воскликнул Дихтильф.

Похоже, он действительно был несказанно рад. Настолько, что упал рядом с Донахтиром на скамью, совершенно позабыв о правиле, предписывающем подданным садиться в присутствии Правителя только тогда, когда он сам предложит.

– Позволь мне поговорить с тобой не как с Великим Иглоном, а как с мальчиком, отца которого я знал и почитал, и которому был добрым другом, – попросил летописец, переплетая пальцы подрагивающих рук.

– Говори, – кивнул Донахтир.

– И ты, пожалуйста, не гневайся, если услышишь что-то обидное, ладно.

– Ладно.

Дихтильф вздохнул.

– Не буду скрывать, я сильно волновался, когда просил тебя показать крылья. Ведь, что скрывать, Хеоморн стал Великим Иглоном не так, как следовало. А возможностью вылечивать даже тяжело больных так, как ты только что вылечил сам себя, обладают лишь подлинные властители. Поэтому, пойми меня правильно, некоторые сомнения все же были… Но теперь, Донахтир, душа моя преисполнена счастьем! Ты – подлинный Иглон, что видно по твоим крыльям!

Донахтир растерянно заморгал, переводя взгляд с подживающих ран на крыло, отмеченное тремя белыми перьями.

– Но, почему ты раньше молчал?!

– А я ничего этого раньше и не знал. Это тайное знание из той части Галереи Памяти, куда заходят только Иглоны…

– И ты осмелился туда войти!!! – взвился Донахтир.

– Ни в коем случае.

Дихтильф продолжал спокойно сидеть.

– Я узнал это сегодня ночью, когда пошел в Галерею Памяти, чтобы изучить Летопись. Я же понимал, что после взрыва вулкана и всех этих подозрений, что взорвался он после совершенного злодейства, ты обязательно попросишь меня изучить Летопись, чтобы проверить, было ли такое в прошлом.

– Верно, я собирался просить об этом.

– А я предугадал и посмотрел заранее. И нашел кое-что, из-за чего бросил все, чтобы посовещаться с тобой, как можно скорее.

– Что же ты нашел? – почти шепотом спросил Донахтир.

Летописец повернулся к Правителю. Глаза его выражали недоумение и страх.

– Странные дела, мой мальчик, очень странные…

* * *

Ты сын Дормата?! – воскликнул Тористин, не веря собственным ушам.

– Да, – бесстрастно кивнул Старик.

Его заслезившиеся глаза были устремлены в сторону обвала. Только что он поведал Тористину про смерть Генульфа, когда открылось истинное происхождение Фостина. И, пока его слушатель приходил в себя от изумления, сам старик мысленно прощался с вызванным им к жизни образом отца. Он все равно считал Генульфа и Рофану своими родителями. А сейчас, воскрешая их образы рассказом, вдруг понял, как сильно любил свою семью, и любовь эта ничуть е ослабела и не потускнела по сей день.

Тористин же, потрясенный до глубины души, никак не мог уложить в своем сознании, что рядом с ним сидит живая легенда! Сын того Великого Иглона, которого не помнит в лицо даже его, Тористина, бабушка, потому что была тогда маленькой девочкой!.

Орель схватился за голову. Он слушал дальнейший рассказ Старика, изумляясь все больше и больше, и, в конце концов, изумление его дошло до той черты, за которой уже ничто не могло удивить.

– … И тогда Нафин сбежал, – спокойно рассказывал Старик, вдохновляясь не столько потрясенным вниманием Тористина, сколько картинами оживающей прошлой жизни. – Я сразу догадался, что Летающие, которых он видел утром, прочли ему надпись на плите, потому что, пока мальчика искали, первым делом навестил свой тайник. Поверь, Тористин, тело мертвого ореля, которое я нашел на площадке под пещерой, повергло меня в такой же ужас, как и тебя, и всех вас. Но Нафин не мог убить! Скрывать не стану – был момент, когда в голове упорно крутилась мысль, что это сделал другой орель… Не смотри так! Они нашли плиту, узнали, где искать детей Дормата и собирались лететь все вместе. Но один заупрямился, не захотел, испугался – что угодно… Другой от него просто избавился, чтобы не мешал и не выдал… Я ведь ничего о вас не знал – все мог предположить. Но оставленные сосуды говорили об ином. Раз их тащили до Гнездовища, то вряд ли бросили бы, отправляясь в более далекий путь…

Старик сокрушенно покачал головой.

– Сейчас мне, конечно, стыдно за ТЕ свои мысли. Не годится обвинять в убийстве того, кого в глаза не видел, и о ком ничего не знаешь. Но Нафина-то я знал, и представить убийцей его тоже не мог! Много различных вариантов выдумал я пока перетаскивал тело несчастного юноши в пещеру, но все они казались какими-то бессмысленными. Было ясно, что он сломал себе шею об острый камень, когда упал с верхней площадки на нижнюю. Но, каким образом мог упасть Летающий?!

– Может быть, Нафин все же убил его…, случайно? – робко предположил Тористин.

Он ожидал, что Старик разгневается, и приготовился услышать массу упреков в свой адрес за то, что не верит, что думает только самое худшее, и так ничего и не понял. Но Старик лишь медленно повторил:

– Случайно… Да… В жизни всякое может произойти. Но мы из множества вариантов почему-то всегда охотно выбираем самое худшее. Вот ты, например, ни о чем другом слышать не хотел, кроме того, что все мы тут убийцы и злодеи…

– Не надо, не напоминай, – опустил глаза Тористин.

– А я тебе это не в укор. Даже ваш мудрейший и воистину разумнейший Великий Иглон тоже в первое мгновение взвился на дыбы от гнева. Хотя, потом одумался, и его здравого смысла вполне хватило на то, чтобы не отдавать предпочтения крайностям. Однако, я прекрасно видел, каких душевных мук стоило ему решение не предавать огласке странную смерть своего подданного. Перед глазами до сих пор стоит лицо Донахтира в тот момент, когда он закрывал пещерку плитой с Генульфовой записью. Но это было мудрое решение. К тому моменту ваш Правитель уже знал правду обо мне и о моих братьях, и понимал – грядут перемены, перед которыми никакие раздоры недопустимы…

Тористин глухо застонал.

– Ах, я болван! Что же я наделал! Пошел против Великого Иглона, хотя знал…, всегда знал, что Правители мудрее и дальновиднее нас!

– Не казнись, – похлопал его по руке Старик. – Ты всего лишь довел до нужного конца то, что было начато давным-давно другими. По предсказанию Гнездовище должно было исчезнуть, и хорошо, что оно исчезло так, а не иначе. Ты меня понимаешь?

Тористин кивнул.

– Сердце моё ноет, – продолжал Старик, – но оно не горит болью. А это значит, что поселяне живы, просто я не должен был их найти. Они исчезли, как и было предсказано. И это исчезновение, яснее ясного дает понять, что сбылось предсказание другое – о моих братьях. Нафин нашел их, и скоро все они придут сюда, чтобы подняться на Сверкающую Вершину и завершить эту затянувшуюся историю.

Старик замолчал, а Тористина вдруг обдало холодом. Нафин приведет детей Дормата! Наследников, которые станут Иглонами! И сейчас рядом с ним сидит орель, который, вполне возможно, станет его новым Верховным Правителем!

Тористин мгновенно соскочил со скамьи и склонился перед Стариком.

– Прекрати сейчас же! – рассердился тот. – Тоже мне, додумался! Я тебе все рассказал не для того, чтобы любоваться на твою согнутую спину!

– Но ты скоро станешь Иглоном, Правителем на Сверкающей Вершине! Я не имею права сидеть рядом…

– Сядь! – резко приказал Старик.

Брови его сошлись на переносице, то ли от гнева, то ли от тяжких раздумий.

Последние слова Тористина о том, что на Сверкающей Вершине детей Дормата ждет не смерть, а власть, стали для Старика совершеннейшей неожиданностью. Он никогда ни о чем таком не думал, и не готовил себя ни к чему подобному. В его представлении даже Дормат никогда не виделся Правителем, а только несчастным орелем, летящим в пропасть с нелепо заломленными крыльями… Нет, Старик не хотел становиться Иглоном! Он готовил себя к борьбе за Гнездовище, за возвращение прежней спокойной и размеренной жизни для своих сородичей, но только не к тому, чтобы получать власть, в которой ничего не смыслит. Тористин просто что-то напутал. Он слишком впечатлительный и импульсивный, и хочет, наверное, загладить свою вину… Но Летающие не настолько глупы, чтобы отдавать власть в руки несведущих!

А Тористин, который так и не осмелился сесть, вдруг явственно увидел перед собой Донахтира и всех нынешних Иглонов. Он увидел их беспечными и веселыми молодыми людьми, еще не принявшими власть, какими запомнил их в первый день праздника. Того самого праздника, с которого и начались все беды орелей. Именно тогда сбежал Тихтольн, умер Флиндог, пытавшийся ему помешать, и мудрый Правитель Рондихт навсегда ушел в Галерею Памяти…

С тех пор минул всего год, но как переменились молодые Иглоны! Тористин вспомнил лицо Донахтира в тот момент, когда он признавался, что давно знает о гибели Тихтольна. Это было лицо мудреца, приносящего себя в жертву обстоятельствам, и до Тористина, наконец, дошло, что должен был чувствовать Великий Иглон, делая подобное признание. Да еще в зале, заполненном разгневанными орелями, которые принесли едва остывшее после убийства, тело своего товарища.

А ведь Правитель был тогда прав! Тористин теперь понимает, насколько верным и мудрым было решение Донахтира. Он – истинный Великий Иглон, и никакого другого Орелям не надо!.

Ох!!! Тористин едва не прикрыл себе рот рукой, хотя вслух не произнес ни слова из того, о чем думал.

Нет, нет! Он ничего не должен иметь против прихода истинных наследников! Он даже очень рад, что они выжили, и в Летописи орелей безликое сочетание «дети Дормата» обретет, наконец, имена и перестанет быть символом самого страшного несчастья… Но… Нет, Тористин не может себе позволить думать дальше! Один раз он уже позволил сомнениям взять над ним верх, и это привело к ужасным последствиям… Но, все же… Плохо, конечно, что он продолжает сомневаться…, правда, теперь уже в другом, но все же, все же…

– Сядь, – снова повторил Старик, но уже мягче. – Вот стану Иглоном, тогда и будешь подскакивать, а пока послушай, что я тебе скажу.

Тористин немного помедлил, но сел с явной неохотой и, как можно дальше от Старика.

Тот удивленно скосил глаза.

На короткий миг в его взгляде, едва заметное, проскользнуло понимание…

Минуту оба молчали.

– А, знаешь, ничего я тебе говорить не стану, – неожиданно бодро заявил Старик. – Поздно уже, и давно спать пора. Полагаю, в одной гнездовине со мной ты ночевать больше не можешь, так что пойди и выбери себе любую другую. А с утра принимайся за работу – пора уже тут все восстанавливать.

Он резко встал и ушел.

А Тористин, крепко сжав ладонями края скамьи, еще долго сидел под засыпанным звездами небом, чувствуя, как неумолимо разрастается в нем прежнее неприязненное отношение к Старику.

* * *

Донахтир невольно сжался, услышав последние слова Летописца. Неужели нашлись какие-то записи о страшном призраке в тайном тоннеле?

– Говоришь, странные дела? – медленно переспросил Правитель. – Что ты имеешь в виду?

– Ту давнюю историю с детьми Дормата, – сказал Дихтильф, не отводя глаз от лица Донахтира, и тому стоило немалых усилий выдержать этот взгляд, ничем не выдавая своего смущения.

Дети Дормата! Еще и это! Нет, определенно, Великим Иглонам следует вменить в обязанность еще до принятия власти вдоль и поперек изучать Летопись!. Хотя, вряд ли им это было нужно до сегодняшнего дня. Пожалуй, кроме Донахтира, ни один Правитель Сверкающей Вершины не обременял свою душу столь тяжкими тайнами… Нет, конечно, и его отец, и дед, и прадед Хеоморн имели что скрывать, ведь они все прошли через Галерею Памяти. Но то, что знали они, никто больше узнать не мог. Зато тайна, взваленная на плечи Донахтира, так и стремилась вырваться из тайников Времени, словно устала от собственного заточения… Или не устала, а просто пришло время перестать ей быть тайной?

Донахтир взял себя в руки. Что ж, рано или поздно, правду о детях Дормата все равно следовало обнародовать, так почему не теперь?

– Я слушаю тебя, – подбодрил он Дихтильфа, видя, что тот никак не решается заговорить.

– Для начала, позволь мне, Правитель, напомнить тебе обо всех волнениях, связанных с вулканами на Сверкающей Вершине.

Великий Иглон кивнул.

– Так вот, первый из описанных в Летописи, произошел при Хорноте – внуке Хорика Великого и отце Сагдифа. Он тогда собрал добровольцев, чтобы лететь на землю, и крупно повздорил из-за этого с братьями.

– Да, помню, я читал об этом в Галерее Памяти.

– В другой раз серьезная опасность нависла над Западным Городом. И случилось это после того, как один из иширов, слетав к нохрам, рассорился со своими соседями, едва ли не до драки. А, когда полетел в следующий раз – бесследно исчез. Иглон, правивший в то время, как раз собирал отряд на поиски, когда из жерла Западного вулкана повалил густой дым. Из-за этого поиски были отложены, и из-за этого же причина ссоры между иширом и другими орелями обозначена в Летописи как-то туманно. Как будто даже сами соседи не поняли, почему их ишир стал вдруг так агрессивен.

Следующим взрывом грозил вулкан Северного Города. И именно после того, как рофин Асхорт слетел ниже дозволенного уровня и увидал бескрылых. Кстати, этот Асхорт был дальним предком нашего несчастного Тихтольна.

Донахтир вскинул на Летописца глаза.

– Ты видишь в этом какую-то связь?

– Нет, это я просто так, к слову. А связь отчетливо видна в другом. Всякий раз вулканы угрожали Орелям, когда появлялась опасность контактов с бескрылыми, или происходили неприятные конфликты между самими жителями Шести Городов. Конечно, ничего подобного тому, что совершил Тористин никогда до сей поры не случалось, но и вулканы почти всегда удавалось успокоить, не доводя их гнев до той разрушительной силы, которую мы наблюдали в этот раз. Однако, вот что странно – ни на смерть Анхорины – жены Дормата Несчастного, которая умерла очень странно и очень быстро, ни на гибель самого Дормата, и даже на исчезновение его детей, явно неестественное, вулканы Сверкающей Вершины не отреагировали! Все оставалось спокойным и тогда, когда Генульфа изгнали, покалечив ему крылья. Наказание ужасное, беспрецедентное, но выглядело все так, будто Генульф его заслужил. Однако, раз он это заслужил, значит, имело место отвратительное тройное злодейство, но вулканы молчали! Те самые вулканы, которые готовы были залить лавой город только потому, что какой-то его житель поссорился с соседями!

Дальше – больше! Тихтольн, вечная ему память, залетает, подобно предку, ниже дозволенного уровня и находит Гнездовище. Что происходит со Сверкающей Вершиной? Ничего! Потом они с Лоренхольдом сбегают, став невольными виновниками смерти старого Флиндога – и тоже ничего! Потом сами погибают от рук тех, кого мы все же считаем орелями, но вулканы продолжают молчать! И, только когда Тористин совершает свое злодейство, гнев Верхней Горы, наконец, выплескивается наружу…

– К чему ты ведешь? – глухо спросил Донахтир.

– К тому, что получается, будто все, связанное с трагедией времен Дормата, Сверкающей Вершине было угодно!

Великий Иглон на мгновение потерял дар речи.

– Угодно? – хрипло переспросил он. – Но этого не может быть! Зачем?

Дихтильф печально развел руками.

– Увы, Правитель, объяснение я нахожу только в одном – правящий род…, м-м, как бы это сказать?. Он должен был прерваться.

– Что?!!!

– Пожалуйста, не гневайся! Вспомни, какими были ТЕ Иглоны. Санихтар, отец Дормата и твоего предка Хеоморна, заслуживает, конечно, самой светлой памяти, но в своем правлении во всем полагался на мнение жены. Это счастье, что почтенная Эллуна была мудрой и справедливой Иглессой, но пример отца не мог не сказаться на детях. История женитьбы Дормата всем известна, и, останься Анахорина жива, именно она полновластно управляла бы Сверкающей Вершиной!. А остальные Иглоны? Я внимательнейшим образом изучил все записи по городам за годы их правления, и, знаешь, что заметил?

– Что?

– Они по любому поводу обращались за советом к Гольтфору – моему предшественнику. Создается впечатление, что именно он разрешал все сложные и важные вопросы до той поры, пока полномочия Великого Иглона не принял на себя Хеоморн. Я только сейчас в полной мере осознал, насколько это было правильно! Он единственный изо всех братьев отличался хладнокровием, дальновидностью и верой в свои силы. Поэтому мне и кажется, что череда жестоких событий осталась безнаказанной только потому, что была призвана исправить ошибку Санихтара, объявившего своим преемником и нашим Верховным Правителем не того сына!

Великий Иглон поднял на Летописца тяжелый взгляд.

– Не может быть. Столько жестокостей, ради смены Правителя! Но, как тогда объяснить изгнание Генульфа? Виновен он, или нет, но уход одного из Иглонов внес дополнительную путаницу в дела, и без того безнадежно запутанные.

– Нет, нет, Правитель, это только так кажется! На самом деле, все очень логично. Изгнание лишь часть огромного замысла. Генульф ведь не погиб, более того, основал поселение новых орелей – орелей, породнившихся с бескрылыми! Что это, как не предупреждение нам! Вулканы неизменно гневались, когда кто-то пытался просто разузнать о жизни в Низовье, а тут – наглядный пример того, к чему могут привести тесные контакты с чужаками – вырождающееся племя, нелепое и беспомощное среди гор.

И предсказание о проклятии, которое будет снято ценой гибели Гнездовища, как ничто другое, подтверждает мою догадку. Возможно, Генульф должен был найти детей Дормата именно на исходе жизни и привести их сюда уже взрослыми, но не готовыми к власти. Если он был виновен, то единственный знал, где их отыскать, и должен был вернуть – дети ведь не виноваты в ошибках своих родителей. Однако, Генульф на поиски так и не отправился, и потому наши беды множатся и множатся. Это кара, и кара ужасная, оттого, что не существует больше возможности снять проклятие.

– А, как же мальчик из Гнездовища, который улетел на поиски? – спросил Донахтир, отводя глаза.

– Он станет очередной жертвой. Глупо надеяться, что дети Дормата еще живы. И к злодействам Генульфа можно прибавить еще одно: мальчик наверняка погиб.

Донахтир помолчал, борясь с желанием немедленно рассказать Летописцу о Старике и об остальных, но, вместо этого, спросил:

– Почему ты так уверен, что Генульф виновен? Ты нашел еще что-то в Летописи?

– Да, Правитель, нашел, – торжественно объявил Дихтильф. – И это самое ужасное изо всего открывшегося мне.

Взгляд Великого Иглона закаменел.

– Говори, – ледяным тоном приказал он.

Летописец откашлялся и, заметно волнуясь, начал:

– Как всем известно, в Галерее Памяти напротив описания периода правления каждого из Великих Иглонов есть углубления, в которых сложены таблички с более поздними дополнениями. Там имена самых прославленных ремесленников и заметки старших ройнов, которые, как правило, интересны только тем, кто составляет родословные перед свадьбой сына или дочери. Изучая правление Дормата Несчастного и его братьев, я решил на всякий случай заглянуть и туда тоже. Само собой, ничего интересного там не нашлось. Но, уже собираясь уходить и переставляя последнюю табличку, я наткнулся на странную плиту. Сначала даже не понял, зачем она здесь и к чему относится, но, когда прочитал подпись, а, главное, когда начал читать весь текст…

Голос Дихтильфа сорвался, и он сердито затряс головой.

– Эти записи – покаяние Гольтфора! Главнейший ройн до самой смерти был уверен, что косвенно причастен к трагедии, разыгравшейся на Сверкающей Вершине! Он так и пишет в самом начале: «Перед концом своих дней…», (а, судя по дате на табличке, Гольтфор действительно писал признание незадолго до смерти), так вот, «перед концом своих дней хочу я покаяться в том, что проявил малодушие и преступное любопытство; в том, что не бежал, зажав уши, в том, что не прервал Великого Иглона и позволил ему высказаться при мне!»…

– «Высказаться при мне»? – удивленно повторил Донахтир. – Но, что это может означать? Дормат что-то рассказал Гольтфору?

– Да.

– Но, что такого ужасного мог Дормат рассказать о Генульфе, если был еще жив, и, значит, никаких трагедий еще не произошло?

– Тайное Знание Великих Иглонов, – почти шепотом сказал Дихтильф.

Донахтир подскочил со скамьи, как будто его подбросила пружина.

– Ты лжешь!!! – закричал он. – Или лжет Гольтфор! Никогда ни один Великий Иглон не осмелится сделать такое!

– Дормат осмелился! – волнуясь, но, не отступая перед гневом Правителя, ответил Дихтильф. – Сядь, пожалуйста, Донахтир, и успокойся! Я уже говорил тебе, что Санихтар не всех сыновей воспитал как должно, и о влиянии Гольтфора тоже упоминал. Главнейший ройн был настоящим орелем, болеющим душой за все, что происходило на Сверкающей Вершине, и не мог не понимать, что Дормат не тот Правитель, которого все ждали. Избалованный, не слишком решительный там, где нужно, зато слишком упрямый там, где не нужно, этот Великий Иглон совершенно разочаровал его, когда в гневе на амиссий, словно похваляясь, стал рассказывать о Тайном Знании. Влияния Гольтфора на других братьев было вполне достаточно, чтобы внушить любому из них – Дормат не достоин своей власти! Возможно, именно Генульфу он это и внушил, и тот совершил своё злодейство, будучи раздражен, и в гневе на брата…

Но потрясенный Донахтир, казалось, ничего не слушает! Он никак не мог успокоиться. Широкими шагами Правитель мерил комнату, сплетая и расплетая ладони в сильном волнении.

– Выдать Тайное Знание! Дормат, верно, обезумел, раз решился на такое!. А Гольтфор тоже хорош – стоял и слушал! Да еще и записи оставил, чтобы любой…

Донахтир вдруг словно споткнулся и резко обернулся к Летописцу.

– Нет, нет, Правитель! – замахал тот руками, предвидя вопрос. – Я не дочитал до конца! Гольтфор своё покаяние выбил на одной стороне таблички, а сами Знания Иглонов – на другой. В запале я успел прочитать только об исцеляющих перьях в крылах истинных Правителей, но, когда понял, ЧТО читаю, немедленно закрыл глаза и бежал прочь.

– А ты уверен, что никто больше этого не читал?

– Уверен. Я же говорю, в эти углубления мало кто заглядывает. Я и сам заглянул случайно, больше для очистки совести, нежели надеясь найти там что-то стоящее.

– Зачем же Гольтфор поместил свои записи в такое место? Зачем он их вообще сделал?! Он что, не понимал, какой это риск?

– Это самая большая загадка, Правитель. Главнейший ройн сам пишет, что трагические события на Сверкающей Вершине явились, по его мнению, карой за то, что он, простой орель, оказался посвященным в тайны, знать которые могут одни лишь Великие Иглоны. И тут же объясняет, для чего делает эти свои записи…

Дихтильф опасливо взглянул на Донахтира.

– Дормат ведь открыл не только то, что было записано на стенах тайного тоннеля, но и самое сокровенное – то, что Великий Иглон передает своему преемнику на словах!

Донахтир замер.

От слов Летописца у него перехватило дыхание. оказывается, он, его отец, дед и сам Хеоморн знали далеко не все, что следовало знать Верховному Правителю! И то, что Рондихт говорил ему при прощании, не является Тайным Знанием Иглонов… Или является, но не в полном объеме. Он ведь ничего не говорил об исцеляющих перьях, значит, может оказаться, что есть и многое другое, что Донахтир, как Великий Иглон, должен был бы знать, но не узнал, потому что Хеоморн когда-то пришел к власти не так, как следовало!

Правитель, не мигая, смотрел в глаза летописцу.

– Мне продолжать? – осторожно спросил Дихтильф, напуганный выражением его лица.

– Да, продолжай. Ты начал говорить, что местоположение записей Гольтфора самая большая загадка. Почему?

Летописец снова оживился.

– Потому что Гольтфор собирался отнести эту табличку в тайный тоннель, где её должен был найти сын Хеоморна, когда приведет своего преемника. Но записи почему-то оказались погребенными под целой стопкой второстепенных табличек.

– Может, не успел, или не смог донести, – предположил Донахтир. – Гольтфор ведь был очень старым, когда умер. А ты сам сказал, что записи свои он делал незадолго до смерти…

– Но донес же он их до Галереи Памяти! – в волнении перебил Летописец. – Более того, пронес по всем переходам, именно к тому месту, где описывалось правление Дормата! Я, к примеру, на слабость в руках не жалуюсь, но тащить плиту сюда, чтобы ты сам все прочел, не решился – слишком тяжело.

Донахтир какое-то время задумчиво смотрел себе под ноги, затем отошел к окну и очень долго, в полном молчании, смотрел на склоны, усеянные гнездовинами.

– Я хочу прочесть эти записи, – выговорил он, наконец.

– Ты должен это сделать, – откликнулся Дихтильф. – Я понимаю твои опасения, и сам, пока летел сюда, не раз хватался за голову – что если совершаю ошибку? Но потом вспоминал тебя, Донахтир, твоего отца, и уверенно летел дальше. Вы – истинные Правители, и три исцеляющих пера в твоем крыле не убедили меня больше, чем я сам уже был убежден.

Донахтир медленно обернулся.

– Вспоминал меня?

Он невесело усмехнулся.

– Скажи, Летописец, много в истории орелей наберется Великих Иглонов, совершивших столько ошибок?

Дихтильф сердито нахмурился.

– Твоя главная ошибка – это то, что ты так думаешь. Истинный Правитель не тот, кто правит долго и безоблачно, а тот, рядом с которым испытываешь гордость, что рожден орелем. И я недостоин звания Главнейшего Летописца, если не скажу тебе этого сейчас. То, как орели полетели спасать Гнездовище – все как один, позабыв про раздоры – яснее ясного показывает, что Великий Иглон Донахтир способен пробудить в них самые лучшие чувства, даже тогда, когда они вне себя от гнева или горя. И ты можешь не летать в Галерею Памяти и не читать того, что записал Гольтфор, все равно, истинный Правитель в тебе никуда не денется. И править нами ты будешь не хуже, чем Великие Иглоны древности, знавшие все, что положено.

С этими словами Летописец низко поклонился, давая понять, что сказал все, что хотел, и с этой минуты разговаривать с Донахтиром будет только как с Верховным Правителем.

Но Донахтир не спешил с ответом.

Лицо его застыло, скрыв за неподвижной маской все терзающие душу переживания.

– Дождись меня, – коротко приказал он, наконец. – Как только леппы объявят о своем решении, мы тут же полетим в Галерею Памяти.

Дихтильф еще раз поклонился и двинулся, было, к выходу, но Донахтир его удержал.

– Скажи, что по твоей стройной теории должны были делать орели, если бы Генульф нашел все таки детей Дормата и привел бы их к нам?

Глаза Летописца затопила горечь.

– Я боялся этого вопроса, Правитель, потому что ответа у меня нет. Возможно, они жили бы среди нас, как простые орели, или пришли бы к нам уже обогащенные неким опытом, который позволил бы им самим определить свою дальнейшую судьбу. Но теперь мы этого никогда не узнаем.

– Узнаем, – тихо сказал Великий Иглон.

Он стоял перед Дихтильфом и чувствовал себя так, как чувствуют, стоя на краю пропасти, когда надо решить – падать ли вниз, не зная, выдержат крылья или нет, или оставаться на опасном краю.

Наконец, Донахтир решился.

– Дети Дормата живы, – сказал он, делая шаг вперед. – И скоро мальчик из Гнездовища приведет их на Сверкающую Вершину.

Леппы прибыли ближе к вечеру и, несмотря на уговоры Ольфана подкрепиться и привести себя в порядок, сразу же потребовали встречи с Иглонами.

В зале Церемоний, куда их проводили, уже дожидались Твовальд и Форфан, которые сидели по обе стороны от трона Правителя. Это обстоятельство приятно поразило леппов – значит, Великий Иглон настолько окреп, что может придти и выслушать их…

Все расселись в ожидании.

Донахтир широко шагал по галереям дворца. Потрясенный Дихтильф еле поспевал следом. Они, словно поменялись ролями. Теперь Летописец был мрачен и нес на лице печать заботы. Зато Донахтир шел легко, как будто сбросил с плеч тяжелый груз.

Первое, что спросил Дихтильф, когда услышал о скором приходе наследников Дормата, было:

– Как же они станут нами управлять? Они ведь ничего про нас не знают…

И Великий Иглон как-то сразу успокоился.

Что ни говори, а жило где-то в подсознании опасение, что истинная причина его терзаний, в которой стыдно признаваться даже самому себе, кроется все же в нежелании отдавать власть. Донахтир любил орелей, гордился укладом их жизни и чувствовал…, именно сейчас особенно остро чувствовал, что готов править и знает как… Однако, смущение Летописца убедило его, что сомнения, вроде тех, которые пришли ему в голову, посетят каждого. И, значит, Иглоны, без стыда и страха, что их неправильно поймут, могут…, нет, даже должны, предложить наследникам Дормата свою помощь и стать для них на первое время наставниками, невзирая на почтенный возраст будущих Правителей.

Донахтир вдруг почувствовал себя легко и весело, а утренние переживания стали казаться надуманными.

Да и сама правда о детях Дормата перестала видеться тайной, требующей обязательного сокрытия. Конечно, объявлять о ней на площади пока не следовало, но и хранить одному, как зеницу ока, тоже было ни к чему.

Действительно, чего он боялся? Из-за чего не спал столько ночей? Вот сейчас сказал Дихтильфу и сразу почувствовал себя лучше, потому что отпала необходимость что-то скрывать! Летописец, конечно, смущен и растерян, но это всего лишь первая реакция. Потом, по желанию Донахтира, он поставит в известность Ольфана и остальных дядей, и у всех, кто близок к Иглонам и является их вернейшей опорой, появится возможность как следует определиться в своем отношении к приходу наследников и подготовиться к нему.

Донахтир стремительно вошел в зал Церемоний, поражая своим бодрым видом всех, кто там собрался. Даже несчастный дежурный ольт, которого Ольфан на свой страх и риск все же припрятал на всякий случай в самом темном углу, изумленно выполз наружу, рассматривая руку Правителя. Лишенная повязки, со все еще закатанным рукавом, она выглядела совершенно здоровой!

Донахтир, проходя мимо ольта, приветливо ему улыбнулся и, словно дразня, повертел вылеченной рукой. Но после этого опустил рукав, дошел до трона, сел и серьезно взглянул на леппов, склонившихся в почтительном поклоне.

– Ну, что вы скажете? – нетерпеливо спросил Великий Иглон, кивая в ответ на приветствие. – Город можно восстановить на прежнем месте?

– Да, Правитель, – хором ответили леппы.

– Как скоро?

Ремесленники слегка замялись.

– На этот вопрос так сразу не ответишь.

Старший лепп неопределенно развел руками.

– Ко дню Золочения мы гарантированно восстановим нижний ярус и, может быть, часть следующего. И, разумеется, площадь с Чашами. Но верхний ярус и дворец…

Он сокрушенно покачал головой.

– Понятно, – Донахтир слегка вздохнул. – Но, если город можно восстановить на прежнем месте, это уже радует. Рофины с утра посланы остужать вулкан. Добровольцы скоро прибудут для расчистки пепла…

– Они уже полетели, Правитель, – вставил Форфан.

– Хорошо. Ваша задача теперь – собрать всех ремесленников, которые понадобятся и приступать к работе, как только от пепла очистится первый участок. Мне необходимо, чтобы город восстановили в самые короткие сроки.

Леппы, хоть и были удивлены такой спешкой, вида не подали и низко поклонились.

Иглоны Верхнего и Восточного Города задали им несколько уточняющих вопросов, и ремесленники пустились в пространные объяснения, но Великий Иглон их уже не слушал. Главное он узнал и теперь позволил себе мысленно перенестись в Галерею Памяти.

В праве ли он читать о сокровенном Знании? Ведь Гольтфор по какой-то причине не оставил их этому правящему роду. Но по какой? Узнал, что истинные наследники живы, или…

До Донахтира неожиданно дошло, что могло заставить Гольтфора спрятать свои записи вместо того, чтобы оставить их в тайном тоннеле – страшный призрак, обитающий там!

Великий Иглон словно воочию увидел старого Летописца, отчаянно входящего туда, куда входить не следует. В трясущихся руках плита, в душе – страстное желание исправить, не столько свою, сколько чужую ошибку. И тут он видит…

Донахтир прикрыл глаза.

Он прекрасно понимал, какой ужас мог охватить несчастного Гольтфора. Но еще больший ужас должен был его охватить, если призраку вздумалось завести разговор. Тогда понятно, почему старый Летописец сбежал, оставляя новый правящий род без Великого Знания!.

Донахтир тяжело вздохнул.

Призрак…

Эх, знать бы наверняка, что все хорошо закончится, и ужас, живущий в тайном тоннеле, исчезнет без следа вместе с проклятием, насланным на Генульфа. Тогда, (пусть даже все о нем узнают), Донахтир почувствует настоящее полное облегчение, а не мимолетную легкость от того, что переложил свой груз еще на чьи-то плечи.

– Донахтир, – послышался рядом тихий шепот, – что с твоей рукой? Кто тебя вылечил так, что шрамов почти не видно?

Великий Иглон слегка наклонился к Форфану, недоверчиво разглядывающему его руку.

– Это секрет, братец. Но, если у тебя что-то заболит – приходи.

– Так ты сам?!!! – воскликнул Иглон Восточного Города.

– Тс-с, – прижал палец к губам Донахтир. – Ты невежлив и мешаешь Твовальду.

Правитель Верхнего Города как раз уточнял у леппов, подлежат ли восстановлению самые глубокие внутренние покои дворца и гнездовин, поэтому сердито покосился на шепчущихся.

– Это он так смотрит вовсе не из-за того, что мы ему мешаем, – снова зашептал Форфан. – Просто злится, что не может сам расспросить о твоем исцелении.

Донахтир еле заметно улыбнулся.

Отец когда-то говорил, что, как Иглоны, они не будут больше иметь права на слабости и ошибки, но какие же они еще все-таки мальчишки! Особенно теперь, когда миновала такая страшная опасность, когда все пострадавшие уже на пути к выздоровлению, а город вот-вот начнет восстанавливаться.

Донахтир слегка раздвинул крылья и отклонился на высокую спинку трона.