Победить, чтобы потерять Бондарчук Виктор

После обеда Васька привезли на городскую гауптвахту. Почему туда, он не знал и не догадывался. Да и надо ему это, после минувшей кошмарной ночи, от этой постоянной боли, от нестерпимо зудящих ожогов?

Привезли, когда наплыв военной специфической клиентуры, от солдат и матросов, выловленных в «самоходе», до пьяных офицеров, дебоширивших на улицах города, еще не начался. Все закрутится ближе к вечеру и почти на всю ночь. Для личного состава гауптвахты это самое спокойное время, когда можно немного расслабиться, выпить чаю, а то и украдкой покемарить.

Матрос первого года службы Василий Строев попал в это неласковое место, в общем-то не в самое плохое время. Это третье место за неполный год: учебка, корабль, и гауптвахта, находящаяся прямо в центре города. Если сесть на трамвай у КПП, то через одиннадцать остановок и каких-то тридцать минут, он мог бы оказаться дома.

Да что об этом думать, ведь это мечты неосуществимые, и близость дома только усиливает тоску. Мощные стальные двери, бесшумно задвинувшиеся за ним, ударили по нервам. Надо напрячься изо всех сил и думать, соображать, как сообщить своим, Светке, что он здесь, совсем рядом. А они уже придумают, как ему помочь. Он просто не верит, что сможет в одиночку отсюда выбраться, за этот бетонный периметр, поверх которого натянута колючая проволока – зловещий атрибут неволи. На корабле-то связь со своими была четкой, но где сейчас он, и где тот корабль.

Кто знал, что события будут развиваться так стремительно, и так непредсказуемо. И сколько пройдет времени, пока его Светка выяснит, где он и что с ним. Только сейчас Васек понял, какую глупость сморозил. Нужна была ему эта армия, как зайцу стоп-сигнал. Вот и расхлебывай проблемы-непонятки, сыпанувшие, как из рваного мешка. Сейчас Строев знает одно и точно: без своих, в одиночку, ему отсюда не выбраться.

Все это крутилось в голове арестованного матроса, пока его конвоировали два солдата от КПП в канцелярию для оформления. Пройдя длинным, ярко освещенным коридором, конвоиры завели Васька в комнату, где за столом стучал на печатной машинке майор в черной морской форме. Ему и передали документы на матроса, в большом желтом конверте, который тот небрежно вскрыл.

Пока он читал бумаги, солдаты стояли по стойке «смирно», не шелохнувшись. Глядя на них, подтянулся и арестант: в этом заведении, видно, не шутят. Офицер закончил читать, мельком глянул на матроса и приказал:

– Сержанта Смирнова ко мне!

Один солдат вышел, через минуту вернувшись со здоровенным парнем, в армейской зеленой рубашке без погон, с закатанными по локти рукавами. Вошедший небрежно козырнул, пробурчал скороговоркой, что, мол, прибыл по вашему приказанию. Майор не заметил ни закатанных рукавов, ни отсутствия головного убора, ни небрежного приветствия. Он просто отдал пакет с документами, сказав:

– Займись, Коля, матросиком. Он к нам, кажется, надолго.

Сержант Коля сорвал с Васькиной робы погончики, а с пилотки звездочку. Кулаком двинул в бок, мол, давай, трогай.

Опять ярко освещенный коридор, потом кабинет, в котором еле вместились стол и канцелярский шкаф, до того помещение было маленьким с зарешеченным окном без штор.

И в этой казенной убогости – великое чудо – на грязно-коричневом конторском столе ярким красным пятном светит телефон. Такой веселенький, такой домашний, такой чужеродный в этой мрачно-унылой обстановке. Вот он момент, вот он его шанс, который грех не использовать. Всего один звонок и жизнь может измениться прямо сегодня, ну от силы завтра.

Василий замер по стойке «смирно», внимательно изучая человека, сидящего перед ним. Сержант на пару лет будет постарше, и службу, видно, заканчивает. Лицо не свирепое, даже слегка добродушное. Дай Бог, чтобы это соответствовало действительности, хотя верится с трудом, здесь не могут служить добрые люди.

Сержант иногда отрывается от бумаг, всматриваясь в лицо стоявшего перед ним матроса. Взгляд спокойный, уверенного в себе человека. Если это так, то совсем неплохо, не побежит советоваться с тем же майором. С тупым служакой «каши не сваришь». Да и по поведению с начальником понятно, что этот парень вес здесь имеет, держит себя с офицером почти запанибрата. И здоров же, падла, прямо налит природной силой, сюда, наверное, специально таких набирают. Пропустишь от него удар – мало не покажется.

– Товарищ сержант, разрешите обратиться?

Произнес слова почтительнейше, с нотками страха и полной покорности. Служивый оторвался от бумаг, непонимающе и раздраженно уставился на Строева.

Да нет, ни такой уж у него и добродушный вид, как показалось вначале. Василий не отводит взгляда, смотрит на этого человека спокойно, в упор, пока тот не буркнул:

– Ну, чего тебе?

– Товарищ сержант, вам не нужно пятьдесят «баксов», то есть американских долларов?

Тот, не спеша, выбрался из-за стола, медленно подошел почти вплотную, встал напротив, руки в карманы, слегка покачиваясь на носках чуть вперед – назад. Понятно, что «срисовал» с кого-то эту позу крутого мена. Хотя на данный момент он для Васька, точно, самый крутой. Да и стойка совсем не дурна, можно «зарядить» с любой руки и наверняка не промахнуться. Васек напряжен и внимателен, готов мгновенно уклониться от удара. Но сержант бить, кажется, не собирается, глядит в упор, через минуту цедит лениво:

– А у тебя «баксы» есть?

Вот она победа, пока первая и еще очень маленькая. Главное, что служивый заговорил, показал интерес, который, правда, пытается неумело скрыть. Нет, этот парень точно, не относится к тупорылым служакам, диагноз верен на все сто.

– Да есть, правда, дома.

– Дома, говоришь? И мне надо тебя отпустить за ними? Так, что ли?

– Да нет, все проще. Я могу позвонить, и их привезут.

– Привезет, конечно, мамочка. Как не привезти для любимого сыночка, попавшего в полное говно.

– Нет, я маму в это не впутываю, не хочу волновать. Сестренка привезет.

Заглотил наживку товарищ сержант. Вот, только, насколько глубоко, пока еще непонятно. Ничего, ждать-то недолго. Тебе скоро на дембель, служивый, а на гражданке, ох, как деньги нужны! Там ведь за просто так никто ничего не подкинет. Как и родная армия не подкинет тебе «баксов» за верную службу.

– И что ты хочешь за свои паршивые «баксы»?

Нравится ему это слово, говорит так, будто у него их не меряно. Васек, в душе ухмыляясь, продолжает косить под простого, совсем не показывая радости.

– Да ничего особенного. Ну, режим чуть помягче, а главное, еду с воли получать.

– И чтобы не работать?

– Нет, что вы! Я работы не боюсь.

Подкинул интеллигентное «что вы», пусть парниша успокоится. Пусть уверится, что можно «полечить лоха». Нет, до конца не верит, сука, что-то сомневается. Видно, ярко описали корабельные подвиги. А ширина плеч, да и кулаки, набитые до мозолей, заставляют сомневаться как в интеллигентности, так и в лоховитости парня, стоявшего перед сержантом. И он осторожничает, лихорадочно прикидывая, что можно выиграть, а что потерять, разрешив этому «кадру» сделать звонок.

А чем он, собственно говоря, рискует? Говорить-то он будет при нем. Что он сможет сказать такого секретного? Он-то у них здесь по закону за свои хулиганские дела. Дорожка прямая за это в дисбат или на зону.

По уставу задержанному звонить запрещается, но до дембеля всего-ничего, и в кармане тоже совсем ничего. А просит вполне реальные вещи, которые легко устроить. Так что пускай названивает…

Хотя сомнения просто разрывают душу. Уж больно не похож этот матрос на овцу безответную, такую бучу на корабле устроил. Он местный, пускай даже «крутой», и что с этого. Кто помешает держать его здесь по уставу, попробуй он схимичить с этим звонком?

– Значит, говоришь, сестренка «баксы» привезет? Вот только у тебя по бумагам никакой сестренки-то нет.

– Есть, товарищ сержант, двоюродная, и не одна. Кстати, очень симпатичная.

– А, может, мама лучше?

– Нет, сестренка скорее сообразит и организует. Через часик на месте будет.

– Ладно, брякни. Посмотрим, что из этого получится. Только я тебя честно предупреждаю, если что не так, то не обессудь, я тебя лично и конкретно «урою». Фиг ты у меня отсюда здоровым выйдешь.

После этих слов сержант снова сел за стол, небрежно двинул телефон в сторону Василия.

Быстро уломался служивый, вот тебе и долг с уставом, присягой, и прочей хренотенью. Теперь скорее звонить, пока кто-нибудь не вошел, пока сержант не раздумал, недоверие прямо-таки светится в его глазах. Не переживай, друг, не останешься без своих «баксов», все будет путем, и для тебя, и для меня. Первой Светке на мобильник, а она уже сама всех на уши поставит, моя маленькая и верная подружка. Молодец, ответила сразу, как чувствует, что ее пацан в конкретной беде».

– Светик, это я. Узнала, родная? Слушай внимательно, я на городской гауптвахте, у вокзала. Ты сейчас в темпе лети сюда, передашь мне пятьдесят долларов, я в полном говне. Вызовешь на КПП сержанта Смирнова, и ему передашь эти деньги для меня. Все поняла? У меня нет времени долго говорить.

– Все понятно, буду через полчаса, мы как раз в эту сторону едем. Целую, не переживай. Молодец, что позвонил.

Василий положил трубку, и весело глядя на сержанта, сказал:

– Через полчаса подъедет, вам надо только выйти и забрать.

– Полчаса так полчаса, а сейчас давай в камеру. Пока в общую, а там видно будет. Если все получится как надо, устрою как-нибудь получше.

Камера на десять человек, если судить по пристегнутым к стенам койкам. Холод собачий в этой бетонной конуре. Хорошо, что под робой зимняя тельняшка. Как знала Светка, передала ее неделю назад. В казенной полусинтетической, точно воспаление легких схватил бы. Хотя и шерстяная от этого не гарантия, морозит уже конкретно, и, кажется, скакнула температура.

Только чуть-чуть спал напряг, только немного все определилось, как сразу стал замечать, что каждое движение сопровождается болью, нудной, как зубной, когда одежда соприкасается с местами ожогов.

Встретили Строева товарищи по несчастью радостно, как долгожданного лучшего кореша. Никогда не оскудеет русская армия от лихих парней, а значит, никогда не будут пустовать камеры гауптвахт.

Вот они, его новые сослуживцы, вернее, товарищи по несчастью. Все солдаты, с флота он один. Всех взяли в «самоходе», у всех алкогольное опьянение, сопротивление патрулю, попытки сбежать, отбиться, в общем, еще те воины.

Сержант понял, что нисколько не прогадал, разрешив матросику позвонить. Из громадного джипа, подкатившего к КПП, выпорхнула девчушка, по виду совсем соплячка, но в сверкающих брюликами серьгах, и таким же ярким колечком. Ему, ничего не понимающему в этих делах, и то стало понятно, что эти штучки очень дорогие. Девушка по-свойски улыбнулась, почти ласково, как будто совсем не ее привез этот шикарный джип. Прижалась к его руке, увлекла за машину.

Смирнов и не сопротивлялся, в волнении, четко ощущая бицепсом ее упругие груди. Но за машиной мгновенно отцепилась от руки, улыбаться, правда, не перестала. Из кармашка юбки достала квадратик зеленой бумажки:

– Ты хороший мальчик. А хорошему мальчику и платить хорошо надо. Держи соточку, будешь умницей, еще получишь.

Девушка уже не просила, а приказывала:

– Еще пятьдесят тебе накинули, чтобы Строев в любой момент мог позвонить. Ты надеюсь не против этого?

Будешь против, если в кармане сто долларов, а из машины вылезли и покуривают два таких мужика, что и слепому видно, вякать против – себе дороже. Сержант усмехнулся. «Урою, здоровье вышибу». Тут так уроешь, что и до дембеля не доживешь, это тебе не пацаны дворовые. Он и сам после службы будет прибиваться к такой «бригаде». Только вернусь домой, сразу порешу вопрос с подобным трудоустройством.

А сейчас надо все делать, как говорят. Сердце вещает, что это не последняя «зелень» в его кармане.

В другую камеру на четверых, Васек переходить не стал, в этой повеселее, да и не забылось, как радостно его встретили. С появлением Строева, жизнь одиннадцатой камеры заметно улучшилась. Курево перестало быть дефицитом, как хлеб и сало. Ежедневно эту немудреную посылку заносили вечером кто-нибудь из солдат гауптвахты.

Так прошло трое суток, а на четвертые всех обитателей одиннадцатой, сразу после завтрака увезли на работу в город, рыть траншею под теплотрассу. Поехали на гауптвахтовском «Урале», под охраной двух солдат. Василия морозило уже конкретно, все эти дни держалась температура. Он сегодня уже не мог толком шевелиться, не то, что работать.

Скорее бы добраться до места и завалиться на солнышке, и плевать на все. Места ожогов гноятся, лопаются, намокают, и нечем смазать эти язвы, нечем перевязать. Видно, от этого и температура, морозит постоянно, даже в это теплое августовское утро. Он еще сутки назад попросил передать в камеру любую мазь от ожогов, бинт и пластырь. Терпеть уже невозможно эту постоянную боль.

Может, сегодня, ведь Светка точно знает, в каком он состоянии. Рассказал ей по телефону, и она же спрашивала, почему он молчал. В ответ, что думал, что все само собой пройдет, обозвала мудаком, потом заплакала. Сквозь тихие всхлипы пообещала, что все сделает.

Но вот прошли сутки, а от нее ни слуху, ни духу. Хочется лечь прямо на грязный пол кузова и забыться. И напрягаясь из последних сил, парень пытается медитировать, чтобы уйти от боли, от действительности, от всего на свете. И если Светка не смогла передать медикаменты, то на это есть причины.

Боже, как не хочется двигаться! Смазать бы саднящие места и перевязать, а то не отпускающая ни на мгновение боль, кажется просто пыткой.

Жалко, но придется порвать тельняшку, и перевязать самые болезненные места. И все никак не получается отгородиться от этой боли медитацией, хоть на несколько минут.

Не получается представить Светку, ее чуть смугловатое тело, шелковистый живот, и всю ее такую родную и желанную. Не получается, каждый удар машины в колдобине, мгновенно отдается, бьет тело электрическим разрядом. Продержаться бы пару дней, а там и к боли притерпишься, да и заживать уже должно.

Это пройдет, а вот что с ним дальше будет? Куда кривая выведет, то ли в дисбат, то ли на зону? Заварил он «крутую кашу», теперь из-за него приходится крутиться всем.

Но с другой стороны, он и сам сделал бы все возможное, случись беда с кем-то из его друзей, не говоря уже о Светке. Если на то пошло, все проверяется вот в такие моменты, которые и расставляют все на свои места. Он, в принципе, готов к самому худшему, скорее всего его сделают виновным по всем статьям, чтобы другим неповадно было поднимать руку, как на господ офицеров, так и на флотские традиции. Теперь-то он здорово жалеет, что не воспользовался отмазкой от всей этой воинской халабуды. И стоило-то это всего две штуки «баксов».

Вот и отдал долг маме-Родине. Какой он еще наивняк зеленый, что он успел назанимать у нее в свои-то годы.

И на флот сам напросился. В детстве школу юнг закончил, вырос у моря, всегда хотел покрасоваться на улице, во дворе таким настоящим моряком. Над этим Серж постоянно смеялся, пацаном с глубинки называл, набитым романтикой и прочей чушью. Пускай так, но все равно хотелось носить бескозырку законно.

Глупо, конечно. Он с четырнадцати лет в полукриминальном автобизнесе в полный рост, всякого насмотрелся, сколько за спиной крутой суеты и разборок. А вот от мечты детства не смог избавиться. Думал, что после всего этого, служба ему совсем не в напряг будет. Ведь его уличный опыт подкреплен шестью годами занятий боксом и восточными единоборствами. Что-что, а в этом он спец, это даже Серж признал, крутой профи в боевом искусстве.

И вот всего год в матросской робе, а за спиной столько непоняток, плавно перешедших в неподъемную проблему. Хотя эту неподъемность он немного сгущает, за спиной Серж и Светка, пацаны. Они все знают где он, и что с ним, они не оставят его одного. Они защитят матроса российского флота.

Васек устало улыбнулся, представив, как Светка, малышка, весом чуть больше пятидесяти килограммов, защищает его, спеца в боксе, каратэ и еще черт знает в чем.

Его маленькая подружка плакала, она сильно расстроена, его проблемы стали ее болью. А это значит, что она разрулит, закроет все вопросы в самое короткое время. Прикроет любимого собой, встанет непреодолимой стеной перед навалившимися на него бедами. Он-то знает ее несгибаемый характер и волю, и, что скромничать, она же любит его.

Наконец, любимая женщина четко нарисовалась в сознании, и сразу ушла боль, и Васька уже нет в этом полутемном кузове грузовика. Еще немного и он обнимет, почувствует тепло ее тела, и на душе станет легко и спокойно. Она вдохнет в него силы, чтобы он смог выдержать это проклятье.

Резкий рывок, скрип тормозов, возвращают в болевую действительность. А все равно уже полегче, и он может шутить над собой. Вот так всегда, намутил, накосорезил, влип конкретно, и сразу подтянул в первый эшелон, на линию огня, любимую. Скинул на нее проблемы, уверенный, что она поможет, поддержит и все сделает как надо.

«Урал», наконец, остановился. Слава Богу, доехали. Выгрузились, осмотрелись. Правда, на другом конце города, но все равно, это не расстояние до его дома, не такой уж он и большой, его родной город.

На месте, возле кучи лопат и ломов, солдат с нетерпением ожидал дядька-прораб. Он было с ходу начал объяснять, что и где рыть, но его мгновенно осадили. Давай сначала пожрать, а потом начнешь «петь» про работу. Попривыкали, козлы, все на шару, дармовщинку.

В словах солдат слышалась такая ненависть, что прораб мгновенно угомонился, сходу пообещав еду и другие блага. Скорбным, тихим голосом попросил начать работать. Время, мол, не ждет, трубы надо укладывать срочно. Еще посетовал, что работать некому, повздыхал жалобно и тихо уехал. Скоре всего, до военного начальства, доложить, пожаловаться, что солдатики работать совсем не хотят, да и не солдаты это, а форменные бандиты.

Инструмент разобрали и разлеглись на травке. Никто и не думал начинать работать, включая охрану. После могильного холода камеры, так приятно отогреться на солнышке, и как хочется, чтобы это продолжалось бесконечно.

Через часик Строева растолкали, и его радости не было предела. Приехали Серж со Светкой, в компании с какой-то теткой. И вся эта работа затеяна, чтобы выдернуть его на свободу.

Женщина вынесла из машин фанерный короб, в котором оказались горячие пирожки – завтрак для солдат. Еще каждому штрафнику досталось по двухлитровой бутылке апельсинового сока. Немудреная еда, а настроение поднялось на порядок.

Подъехавший и сразу начавший рыть траншею «Беларусь» с ковшом привел солдатиков в бессознательное состояние от свалившегося на них счастья. Жратва, весь день полного безделья, лежи себе на травке под солнышком и прохлаждайся! Что может быть лучше для военного арестанта?

Светка тем временем шепталась с охраной, и совсем не безуспешно, видно, хорошо «позолотила» им руки. Так что они совсем не протестовали и оружием не бряцали, когда Васек сел к Сержу в машину. И та мгновенно весело и с шумом рванула. Через часик парня осматривал ведущий специалист ожогового центра городской больницы. А еще через час он лежал весь перебинтованный в четырехместной палате для легких больных.

Прощаясь, Светка сказала, что все самое страшное уже позади, и теперь она, и только она будет контролировать его службу, и все что с ней связано, вплоть до дембеля. Она еще не знает, что сделает с этими гадами в погонах, но подумает и решит. Они еще пожалеют о содеянном.

А на гауптвахту вечером сообщат, что матросу Строеву стало плохо, и он был госпитализирован в тяжелом состоянии в ближайшую больницу. На запрос вояк, дежурный врач сообщит, что матроса пока нельзя транспортировать.

До следующего утра те, скорее всего, развернуться не смогут, а там уже подключатся ребята из городской прокуратуры, знакомые Сержа. Они обещали со стопроцентной гарантией отсечь парня от армии на время болезни.

Армейская власть и законность развернулись только на третьи сутки, попытались взять дело в свои руки, но мгновенно успокоились, получив копию истории болезни матроса, с ярким, почти художественным описанием ожогов и синяков.

Военная прокуратура связалась со своими гражданскими коллегами, и те пообещали подключить к делу общественность, прессу, комитет солдатских матерей. Поскрипев зубами, посетовав на непатриотичность гражданских, вояки отступили, ожидая выхода матросика из больницы. А пока попытались проверить корабельные службы в свете этого происшествия, но опять ничего не вышло. Вмешались какие-то невидимые силы, которые все тихо разрулили в узком кругу.

В общем, никаких разборок, никаких уголовных дел, с леденящими душу обывателя подробностями. Все живы и здоровы, ну и ладненько. А матросик никуда не денется, ему еще служить и служить.

Вот так и случился в Васькиной службе незапланированный отпуск. Теперь его никто не тревожил и не беспокоил, и чем дольше все это продлится, тем лучше. Матери не стали сообщать, что он в больнице, совсем недалеко от дома. Зачем расстраивать и добавлять седин родному человеку? Ведь впереди еще целый год разлуки.

И только сейчас, когда свалилась уйма свободного времени, Васек все проанализировал и с легкой паникой в душе осознал, на каком краю пропасти был. Хорошо, что у него оказались за спиной близкие люди, друзья. Они до сих пор разруливают его проблему, пока он прохлаждается в больнице, под теплым бочком любимой.

Не дай Бог в одиночку попасть в такой переплет, точно кранты будут.

Через неделю Светка сообщила, что все наконец утряслось, на корабле к нему претензий нет, по крайней мере, на словах, военная прокуратура тоже на все закрыла глаза.

Но тут им деваться некуда, слишком все запутано – переплетено. И лучше этот «клубок» не трогать, ведь точно затронешь интересы уважаемых людей, которые могут «засветиться» на фоне истязания матроса срочной службы. Зачем этим негативом добивать последний авторитет армии? И так ее боятся, как черт ладана.

Планы мести, скорее всего, вынашивают. Светка говорит, что из неофициальных источников точно известно, что Строева после больницы вернут на прежнее место службы, то бишь на корабль. А пока из больницы нельзя даже носа высовывать, настолько все серьезно закручено. Сидеть тихо, вернее, косить под сильно больного и ждать, пока Серж гарантированно не утрясет вопрос с новым местом службы. И Васек совсем не жаждет встречи с прежними отцами-начальниками. Он теперь точно знает, чем все это может закончиться.

Светка лежит на плече у своего матросика, на узкой больничной койке, после бурной любви. Умиротворенная и счастливая, все шепчет и шепчет любимому, переходя от спокойного повествования текущих дел, вновь на тему любви, с которой она живет все эти последние дни. Пытается добиться от парня таких же горячих признаний в любви, какие она не жалеет для него.

– Ну, зачем я влюбилась, как последняя дура? Ведь ты меня совсем не любишь. Я для тебя просто подружка, соседка по дому и постоянная давалка.

– Зачем ты так? Мы с тобой больше, чем друзья-любовники. И кто знает, что такое любовь, и на фиг она нужна? Вот ты всегда рядом, и мне хорошо. Сколько себя помню, мы всегда вместе: во дворе, в детсаду, в школе. Вот и думай, кто мы друг для друга. Может, это и есть любовь. А ты сама представляешь, что это такое? Я знаю одно, за тебя жизнь отдам не задумываясь.

– Не надо мне таких жертв, лучше бы замуж взял.

– Вот так всегда, начинаем про любовь, заканчиваем загсом. У тебя эта идея становится навязчивой.

– А что в этом плохого? Я хочу быть женой, госпожой Строевой, а не какой-нибудь подружкой.

– Слушай, Светик, давай эту тему до конца моей службы закроем. Будет у нас еще время этот вопрос порешать, впереди целая жизнь.

Настроение у Светки сразу испортилось, хоть виду и не подала, просто сразу засобиралась домой. А Васек, как обычно, ничего не заметил, не уловил. Его мысли и желания были совсем о другом, более близком и таком восхитительно желанном. Он легко смял сопротивление, взгромоздил подружку на себя, непрерывно целуя ее шею, плечи, грудь. И Светка уступила, куда денешься голой от таких сильных рук? Чувствуя, как парень загорается страстью, через минуту сама пылала, смотрела на своего мужчину затуманенным взглядом, двигаясь всем телом вверх – вниз, все убыстряя темп. Еще немного, и она просто задыхалась в сладких объятиях, и сама плотно и сильно сжимала ногами тело любимого, такого родного и такого противного.

Любовная гонка пронеслась одним мгновением, унеся с собой плохое настроение. И Светка, снова уютно положив голову на сильное мужское плечо, совсем забыла, что собиралась домой. Расспрашивает Васька, пытаясь досконально выяснить, что произошло с ним в этой дебильной армии. Почему он весь в ожогах, и что он такое сотворил, что на него ополчилось все флотское начальство.

– Ты мне первопричину расскажи, с чего все это началось, где первый раз бабахнуло?

– Вот тут я точно виноват, не смог сдержаться. Но опять же, может, это для кого-то пустяк – в морду за просто так получить, а я не могу, сразу взрываюсь. Сама посуди, подходит ко мне на верхней палубе какой-то хмырь, которого я первый раз вижу. На корабле команда человек семьсот, где всех узнаешь? Такой весь при усиках, беска на затылке, роба отутюжена, дембель, одним словом. Я про себя никому ничего не рассказывал, а этот сходу: мол, ты каратист, что ли.

Я молча слушаю, как и положено при общении с «дедом». А он что-то втирает, гундосит. И вдруг, неожиданно хрясть правой мне в голову. Я, считай, по стойке «смирно» стоял, ведь со мной общался «дедушка российского флота». Но отклониться все же успел, хоть и не совсем. Достал чуток сука, губы разбил. И я в ответ, почти автоматически, ему левой точно в подбородок. Вроде, и не сильно, но «дед» сначала на четвереньки встал, потом прилег, уткнув «фэйс» в палубу, только бескозырка покатилась к борту. Тут, конечно, сразу ор поднялся, народ набежал, а я по-тихой в кубрик. Но уже через час меня вычислили, губы-то разбиты, распухли, что вареники. Сначала «бычок» затрясся от негодования, главный мой начальник – кап-три. Мол, как я посмел на корабле кулаками махать. В ответ я прямо и спокойно сказал, что тот хмырь первым ударил, разбитые губы тому подтверждение. И я не виноват, что «дед» таким хлипким оказался, от легкого толчка в обморок упал. Зато теперь думать будет, прежде чем замахиваться. На том вроде бы все и затихло, так я по-наивности думал. А оказывается, все еще только начиналось, ведь это не слыхано, салага на флотские традиции хер положил.

Дня через три, за час до отбоя, вызывают меня на пост, к командиру БЧ, моему главному начальнику. Поднимаюсь в штурманскую, а там его заместитель, старлей, картами занимается. Доложил, как положено, он так искоса глянул и приказывает принести из хранилища набор карт, с такого-то номера по такой. Немного удивился, это помещение в трех метрах от штурманской, он сам может взять. Обычно корректурой карт в этом хранилище и занимаются, там стол большой, намертво приваренный к палубе. Все под рукой – инструмент, лоции, карты на стеллажах.

Иду выполнять приказ, коли господин офицер не может сам пройти три метра. Только комингс переступил, сразу все понял, ждут меня не дождутся пятеро «годков», хранителей флотских традиций. Улыбаются радостно, проходи, мол, не стесняйся. Двое меня сразу от дверей оттерли, и ее на задвижку. Помещение, в общем-то, не маленькое, но стол занимает две трети пространства, вот он-то и будет служить естественным препятствием, не даст «дедам» развернуться всем одновременно. Я шаг за шагом подальше в угол забиваюсь, чтобы прикрыться как можно понадежней – разборка вот-вот начнется. Сомнений нет: бой будет конкретный, ребята против меня совсем не хилые.

Страха не было, а вот на душе паскудно. Старлей прямо в душу плюнул! Сам вызвал на разборку, командир, называется. Но это все мельком просквозило, не до этого, главное не зевнуть, обстановка в любой момент взорваться может. Двое у дверей, трое за столом стопку за стопкой накатывают, тушенкой закусывают, на меня – ноль внимания.

Наконец, один, немного на грузина похож, встает, руки разминает. Маечка-тельняшка на нем прямо до звона натянута, весь в мускулатуре, на борца смахивает. Приблизился с такой небрежной ленцой, но я-то вижу: глаза напряжены, готовится, значит. Я ждать не стал, кинул ему пилотку в лицо, захват под руки, чуть на себя и от палубы оторвал. Он среагировал грамотно, попытался мою голову двумя руками назад отжать. Чувствую, силен бродяга. Руки мощные, но им расстояния и упора не хватает, носками ботинок только по палубе чиркает. И я работаю на захват, прижимаюсь, как к родному. Тяну его вверх и на себя, делаю полшажка назад, чтобы качнуться, и падаю вперед. Весом двух тел припечатал спину борца на угол стола.

Удар такой силы получился, что мой противник мгновенно обмяк и просто сполз на палубу из моих объятий. Я не стал ждать, пока другие сообразят, что к чему. Несколько ударов вразброс, и ребята поняли, что к чему, с кем дело имеют. У нас же как: все герои, пока имеется гарантированное преимущество. Чуть жареным запахло, сразу в кусты, подальше от греха. В общем, деды мне препятствий не чинили, не мешали покинуть их высокое собрание.

Я еще рулон карт прихватил, как старлей приказал. Правда, уже по номерам не отбирал, взял что поувесистей. Ему сейчас не до корректуры будет. Уходя, к борцу наклонился, слишком он жалобно стонал. На спине у него синячище громадный, но в стороне от позвоночника и выше правой почки. Так что ничего страшного. Можно сказать, что он еще удачно отделался. А стоны – видно, от болевого шока отходит. Досталось конкретно, по полной получил. Я еще пилоточку свою подобрал, надел четко, по уставу и вперед, на выход, с картами наперевес. Захожу в штурманскую, а у старлея от удивления глаза округлились при моем появлении. Не стал я затягивать представление. Пока никого нет и этот козел застыл в изумлении, как изваяние, рулоном карт ему по башке хрясть, у него глаза совсем чуть из орбит не повыскакивали. Тут же рулон в сторону, и за горло левой прижал к переборке. Теперь он не только глаза, но и язык вывалил. Не представляешь, как я его не хотел отпускать, руку с трудом разжал. Вроде, недолго держал, всего пару секунд, а штурманец на палубу сел и кашлем весь изошелся. Подождал минуту, лицо у того в слезах, соплях, но дышит полной грудью, значит, очухался, помощь не нужна, и я ушел к себе в кубрик.

– А если бы ты его задушил, что тогда?

– На зону прямой дорогой. Ты как верная подруга передачи носила бы.

– Смеешься, весело тебе. Сколько раз тебе повторять: не лезь, куда не надо. Но ты же у нас герой, смелый и очень сильный.

– Тебе ничего рассказывать нельзя. Ты, как мама, сразу начинаешь распекать за все подряд. Ну не могу я, когда меня за просто так по лицу бьют.

– Значит, я как мама тебе? Вся разница, что ты еще спишь со мной, все никак от моей юбки оторваться не можешь. Ничего себе сравненьице!

Светка не на шутку психанула, резко отстранившись.

– Зря обижаешься. Я тебя, правда, как маму боюсь, так и хочется, что скрыть, что-то приврать. Ты маленькая, а по характеру, наверное, сильней меня. Вот и строишь меня постоянно. А за юбку твою совсем не держусь, ты у меня первая и пока единственная, я и не знаю, как с другими. Знаешь, я о тебе всегда думаю. Когда мне хорошо, и когда мне плохо. Зачем за слова цепляешься, стоит ли по пустякам ссориться? Давай лучше повторим: ты у меня самая лучшая и любимая.

Разве Светка может отказать своему мужчине, когда его слова прямо бальзамом ложатся на душу? Ни за что! Да и самой, что там говорить, уже снова хочется. Пусть он не любит ее, пусть она ему нужна только как женщина, ну и что? Она желанна, и это совсем не мло на сегодня, а дальше видно будет.

Может, со временем что-то и изменится в их отношениях, может, сольются не только телами, а и душами. Она, если честно, тоже не представляет, что такое любовь, про которую так много говорят, пишут, и показывают в кино. Ей просто хочется, чтобы ее Васек все время что-нибудь шептал нежное на ушко, чтобы просил и умолял стать его женой. Но вряд ли случится такое чудо, она совсем в это не верит.

Да и жизнь вот разлучила на время… Сколько еще впереди вот таких непоняток, как эта! Когда думаешь не о любви, а об элементарной выживаемости любимого. И удастся ли все преодолеть? Жизнь подкидывает так много проблем! Стоит ли всем этим забивать голову?

Пусть все идет как идет, и все будет, как на роду написано. Узкая больничная койка в арендованной на пару часов одноместной палате снова равномерно поскрипывает под тяжестью соединившихся в любви тел. Светка снова наверху, нисколько не стесняясь своей наготы, вся горящая от напряженного и жадного взгляда мужчины, не отрывающего взгляда от ее груди. Она массирует сильное мужское тело, оставляя на нем следы ногтей, замирая от нахлынувшего чувства, ищет губами его губы. Он мгновенно откликается резкими движениями тела, она чувствует его горячие руки, они так жадно ее ласкают везде, как будто их близость самая первая. До умопомрачения приятно ощущать груди в чашечках его ладоней. И она, закрыв глаза, уже не различает, то ли руки, то ли губы любимого, нежно массируют ее упругие груди, с набухшими и ставшими такими твердыми сосками. Кажется, бесконечно долго длятся эти божественные мгновения.

Время летит незаметно, и уже пора освобождать приютившую их палату, а как не хочется этого делать. Не хочется отрывать рук друг от друга, так не хочется разъединять тела. Но любовная истома потихоньку уходит, уступая место действительности, и всему тому, что она несет с собой. И не в силах расстаться, сидят в полутемном и пустом фойе больницы. Светка, пригревшись на коленях у парня, в полудреме, слушает его корабельную одиссею. Счастливая, что все это позади и никогда больше не повторится, потому что она рядом.

– Ты про ожоги поподробней, хочется знать, кто на такое способен. Я читала твое заявление в прокуратуру, в общих чертах поняла, а в деталях нет.

– Дальше все просто, по отработанной схеме. Если не можем силой, сделаем по – другому, задрочим работой. Днем служба и прочее, а по ночам авралы. И так до тех пор, пока не сорвешься, пока не станешь кандидатом в дисбат. И вот через недельку, сразу после ноля, вызвали десять человек из нашего кубрика на авральные работы, в распоряжение командира БЧ —5. Я еще подумал: не из-за меня ли эта суета? Видите ли, им котел приспичило ночью чистить. Это такая бочка в диаметре метров пять, и высотой три с лишним. С боку лючок открыт, полметра от палубы. Мичман задачу ставит: надо залезть внутрь через этот самый люк и внутри стальной щеткой чистить трубки. А так как котел совсем недавно еще был в работе, и еще толком не остыл, работать будем по очереди, по десять минут, до утра надо закончить.

Как только он показал на меня – давай первым, я уже не сомневался: готовится какая-то гадость. Но приказ есть приказ, лезу внутрь. А там теснотища, жара, которую я сначала сильно не ощутил. И вдруг гаснет переноска, такая маленькая лампочка в стальной сетке. Я подумал, перегорела, назад к люку, а он задраен. Вот тут до меня дошло, во что я влип.

Пока залезал, устраивался, пока через люк воздух какой-никакой шел, я ничего толком почувствовать не успел. Да и что почувствуешь за пару минут? А как ткнулся в закрытый люк, так сразу оглушило от страха и жары, нехватки воздуха. Тут я всю силу воли в кулак собрал, йогу вспомнил.

Наконец, понемногу успокоился, расслабился и почти спокойно принял решение. Снял фланку, укутал ей голову, оставил только дырку дышать. Ботинки, по-флотски, под задницу. Основное место упора, чтобы не поджарить. Ремень к ногам, под пятки. И все это в темноте, в жаре. Вот и нахватал ожогов, был-то без тельняшки. Замер на трех точках, пятки на ремне, задница на гадах, голова и плечи на фланке.

Расслабился полностью, дыхание отрегулировал, пульс сбил до семидесяти ударов. Впал в легкое забытье, внушая себе и почти реально представив, что я на берегу моря, загораю, и мне так не хочется лезть в холодную майскую воду. Вот эта ледяная вода все время присутствовала в моем сознании, воображении, создавая иллюзию холода. Так и медитировал, потеряв счет времени. Главное не паниковать, чем ты спокойнее, тем меньше влаги теряешь, меньше шансов получить тепловой удар. Надо настроиться на что-то хорошее, которое вот-вот исполнится. Люк откроют и меня вытащат. Не век же мне угорать в этом аду. Воздух хлынет свежий, и я уйду спать в кубрик.

– А обо мне, почему не думал? Честно, думал обо мне в тот момент?

– Нет, конечно. Если бы я тебя представил, то, конечно, голой. И у меня бы сердце точно выскочило из груди. И фиг бы я тебя, когда увидел, не говоря уже о другом. Прости, подружка, я там думал только о холодном море, ледяной воде. Как мне хорошо греться на солнышке. Как мне не хочется лезть в эту воду, что просто морозит. Хоть и солнце печет со страшной силой.

Светка опять обиделась, услышав слово, подружка. Пришлось ее уговаривать, разубеждать, просить прощения. Правда, совсем не понимал, как из-за такой ерунды можно конкретно ссориться. Смеясь, клялся, что никакая она ему не подружка, а любимая и единственная. И она под поцелуями, и словами, так ласкающими слух, как и от нежных прикосновений рук, постаралась забыть это противное слово, торопя парня продолжить рассказ о своих флотских злоключениях.

– С йогой и жарой все понятно, ты поподробней уголовные моменты освещай, чтобы знать, что нам эти уроды предъявить смогут.

– А там ничего уголовного нет. Просто неадекватное поведение матроса, потерявшего сознание от жары. Я свои действия не контролировал, находясь в полуобморочном состоянии.

– Правильно, наши адвокаты все так и преподнесут. А как ты выбрался? Или тебя вытащили?

– Оставшиеся снаружи ничего не слышат, не подает признаков жизни матросик. Обычно, кто туда попадал, начинали долбить в люк ногами, пока конкретно не вырубались, а тут тишина подозрительная. Подождали еще минуту, и мичман приказал отдраить люк.

Ребят из нашего кубрика он убрал, на другие работы перебросил. Остался сам и двое каких-то первогодков – корейцев. Они вскрыли лючок, посветили внутрь, а я лежу в полном отрубоне. В котел такой чистый и холодный воздух хлынул, что я мгновенно стал соображать, что к чему, потому и не спешил выбираться.

Страх совсем пропал, осталась ненависть к этим гадам. Вот и лежу трупом испеченным, жду эвакуации. Мичман перепугался, не стал никого в помощь звать, сам в котел сунулся. Пытается меня поближе к люку за ноги подтянуть, но мощей не хватает. Он еще сильней поднапрягся, и дело вроде бы пошло. Я змеей сокращаюсь, помогаю, значит.

И вот когда ноги были у самого люка, я правой прицелился, а за левую, как раз мичман тянул, четко и припечатал ему правой ногой в подбородок. Хоть и расстояние было небольшим от его морды до ступни, удар получился хороший. С винта, крутнулся всем телом против часовой стрелки.

В результате у этого козла сотрясение мозга, зубов передних как не бывало, и в нижней челюсти трещина. Для него, я думаю, эксперименты с котлом закончились навсегда.

Матросик-кореец, увидев харю мичмана, вылетевшего из котла, так перепугался, что сразу вызвал командира БЧ. Тот как раз был обеспечивающим по кораблю. Примчавшийся кап два, увидел израненного подчиненного и тоже, не думая башкой, влез наполовину в котел. И сразу попал в захват моих ног. Правая нога давит под подбородок снизу вверх. А левая тоже вверх, только под правую руку. Кап два попытался скинуть ногу с горла, но его правая рука встретилась с моей левой. Мы пальчиками сплелись – сцепились так, что его суставы хрустнули, и «бычок» сразу успокоился в ожидании спасения извне. Двадцать минут торчал жопой из люка, пока матросы не догадались вскрыть еще один люк. Как только тот открылся, я отпустил бедолагу, и отполз на старое место, снова потеряв сознание. А может и вообще в чувство не приходил, и все сотворил в бессознательном состоянии.

– Ну, это ты будешь на суде говорить, если до этого, конечно, дойдет. А вообще-то, ты зря это заварил, много минусов получается. В закрытом военном суде никто не поверит, что ты все это творил, ничего не соображая, влепят по-полной.

– Не получится, значит, узником совести буду. Но, думаю, что до разборок дело не дойдет, вы же приличный компромат набрали.

– Понятно, что не допустим до этого, но расслабляться все равно не стоит. Что с тобой сделали, когда из этого котла извлекли?

– Вытащили за ноги, не церемонясь, и окатили ведром забортной воды. И я мгновенно пришел в себя. Заодно и пословицу на себе проверил, из огня да в полымя. Врача на корабле в ту ночь не было, так что отволокли меня в кубрик и бросили на шконку. А после обеда под конвоем отвезли на гауптвахту, я и сам не понял, почему именно туда.

– А потому. За избиение мичмана, раз. За попытку нанести тяжелые телесные старшему командиру, два. Подержали бы тебя там с месячишко, пока следы от ожогов пройдут, да дело юридически обосновали, подготовили, и прямая тебе дорога в трибунал. А что ты хотел? Один покалечен, у второго от жары и стояния в неприличной позе чуть инфаркт не случился. А что прикажешь делать с болью? Только под суд и не как иначе. Хорошо, что ты соизволил позвонить, и мы завернули дело на другой путь. От армии тебя уже не отмажешь, так что придется дослуживать. А вот где, – Серж позаботится к твоей выписке. Думаю, что все будет в порядке.

То расспрашивала, то гладила, то терлась, что снова оказалась с расстегнутым лифчиком. И самой уже не хотелось покидать колени парня, но, к сожалению, не место и не время, поздно уже. Да и этот вечер разве у них последний, завтра наверстаем, повторим. И нехотя освободилась от ласковых и нетерпеливых рук, привела себя в порядок, решительно покинула любимого, который сожалел, что любовный огонь не был потушен сегодня до конца, и который пыхнул сильнее при прощальном горячем поцелуе.

К концу рабочего дня, где-то около семнадцати, Сергею Алексеевичу Семенову позвонила жена и сообщила, что служба сервиса центрального ресторана привезла им продукты для торжественного ужина. Марина Владимировна, супруга Семенова, не знает, что делать. Люди стоят на площадке и ждут ее решения. Она не имеет понятия от кого все это, думает, по линии службы супруга. Вот и звонит ему, чтобы посоветоваться. Звонок ясности не внес. Муж, как всегда, устранился за простым солдатским решением, мол, гони в шею, и дело с концом. Скорее всего, это один из вариантов взятки, налаживание связей, чтобы кого-то куда-то хорошо пристроить.

Кстати, Сергей Алексеевич занимал приличную должность при штабе, имел звание полковника и прямой доступ к назначению и распределению военного люда по службе. Мест «тепленьких и дюже хлебных» было много, как и людей, желающих служить не там, где надо, а там, где хочется, вот и лезут с подобными вещами.

Так что полковнику частенько предлагали много всякого разного, начиная от марочного коньяка и заканчивая крупной суммой денег. Все это полковник всегда решительно пресекал, правда, не вынося «сора из избы», оставаясь по-старомодному честным и порядочным. В общем, дело в банальной взятке, решил штабист, и просто выкинул из головы звонок жены.

Марина Владимировна, получив простое и четкое указание, выполнять его не спешила. Хоть она и жена военного, но решать привыкла сама. Правда, все всегда обдумав и взвесив. Гнать в шею легко, а вот узнать, что и почему, будет посложнее, уж больно все это не похоже на армейскую взятку, не делают так в армии. А выяснив, не надо будет мучиться и терзаться в сомнениях. Молодые люди из службы доставки просили ее поскорей решить вопрос и отпустить их. Она тоже в этом заинтересована, но как она может на что-то решиться, если не знает элементарного, кто все это затеял и зачем. Пусть они сами звонят в свою фирму, выясняют, что к чему, кто заказчик всего этого.

Старший внял доводу и такому простому решению, и уже через минуту получил указание ждать: скоро на место прибудет клиент, все это заказавший.

Это другой разговор, все понятно, осталось дождаться неизвестного то ли просителя, то ли благодетеля. Он вскоре и появился, через каких-то двадцать минут, молодой мужчина немногим за тридцать. Все в нем было по Чехову – прекрасно. Мужественное лицо, спортивная фигура, просто бросающаяся в глаза. Серый костюм с рубашкой в тон, явно из очень дорогого магазина. Улыбнулся тепло и искренне, представился Сергеем. Смотрел в глаза женщине так, что заставил ее дыхание немного сбиться, а сердце застучать чуть сильнее.

– Марина Владимировна, я виновник этого мероприятия. Давайте войдем в квартиру, чтобы при посторонних не объясняться.

Женщина молча пропустила мужчину в прихожую, не приглашая в комнату, мол, объясняйте здесь и поскорее. Постаралась придать своему красивому лицу выражение холодного и полного безразличия.

– У меня очень важный разговор к вашему мужу, и я хотел бы провести его в теплой и дружеской обстановке. Так сказать, непринужденной. Потому и вся эта суета с ужином. Я не буду вдаваться в детали, но уверяю, разговор состоится в любом случае, не здесь, так в другом месте. Это так же неотвратимо, как восход и заход солнца, простите, что выражаюсь так высокопарно. И я вам клянусь, ничего страшного в этом разговоре нет, скорее всего, от него выиграет ваша семья, ну, и разумеется, мы. Вы умная женщина, потому и прошу вас посодействовать, не чинить препятствий хотя бы с этим ужином.

Женщина молчала, не зная, на что решиться. Говорил мужчина убедительно, и, кажется, совсем не хитрил. Она закончила в свое время театральное училище, мгновенно чувствовала в словах и поступках людей игру, фальшь. Незнакомец сморит на нее своими серыми глазами так, что она в свои сорок лет трепещет в душе, как девчонка. И, наконец, выдавливает из себя какой то дурацкий вопрос.

– А вы не офицер?

– Нет, и никакого отношения к армии не имею.

– Странно, тогда я вообще ничего не понимаю.

– И не ломайте голову, впускайте людей, пусть занимаются столом. Как я знаю, ваш муж обычно к семи возвращается. Пока руки помоет, себя в порядок приведет после долгого рабочего дня. Я приеду ровно в двадцать ноль – ноль, выражаясь по-военному. Хорошо?

– Вы меня ставите перед таким трудным выбором. Я так боюсь решиться, так много неясного в этом.

Марина Владимировна уже кокетничала, она приняла решение, не удержавшись от роли такой беззащитной и наивной домохозяйки. Ну, просто вынужденной слушать уговоры. Терзаться в сомнениях, и, конечно, в конце концов, подчиниться силе и напору.

– Да не переживайте вы так, дело пустяковое. Вы сами подумайте, смогу ли я расстроить такую красивую женщину, – мужчина принял ее игру, уговаривал, успокаивал, зная точно конечный результат.

– Еще один момент, я буду не один, с женщиной, коллегой, вернее партнершей по бизнесу. Все, по глазам вижу, что согласны. Поверьте, это для нас очень и очень важно.

В глазах мужчины она видела то, о чем мечтает каждая женщина. Ведь как поспешил предупредить, что спутница, которая будет с ним, только коллега и не больше. Убедившись, что со стороны хозяйки нет возражений, он открыл дверь, приглашая людей из сервиса заняться столом. Уходя, улыбнулся ободряюще, коснулся ее пальчиков, слегка сжал, держа в своих ладонях чуть дольше, чем следовало. Она слышала, как за ним хлопнула дверь подъезда.

Звонок раздался за минуту до того, как полковник Семенов хотел уже покинуть кабинет, звонила снова жена.

– Дорогой, стол накрыт, и просто ломится от всякой вкуснятины. Звоню тебе, чтобы предупредить и подготовить. Я сама еще не знаю, правильно ли поступила. В общем, жду.

Сергей Алексеевич положил трубку, подумал мгновение, откинув голову на спинку кресла, прикрыв глаза. Принял решение и по внутренней связи позвонил своему другу Петру Аркадьевичу Плишко, тоже полковнику, правда курирующему более мобильное и боевое подразделение во флотской контрразведке, чем Семенов. В двух словах объяснил суть, заручился согласием того отужинать сегодня тем, что, выражаясь вульгарно, подогнали не званные гости. И только после этого покинул кабинет, направляясь к уазику с личным шофером.

Дома – нервная обстановка ожидания, жена суетится между кухней и залом. Дочка-студентка с книжкой, но не читает, вся в ожидании каких-то непонятных событий. С разницей в десять минут приехал Петр Аркадьевич, и сразу разрядил тягостную обстановку ожидания своим оптимизмом и всегда хорошим настроением. Его улыбающееся лицо приободрило хозяев, таких напряженных на фоне красиво сервированного стола, празднично сверкающего стеклом цветных бутылок.

– Ну что приуныли, мои милые? Ваши лица, как на панихиде. Еще не знаете, что к чему, а настроение уже пораженческое.

– Будет пораженческое. Не знаю, что и думать. Не к добру все это.

– А зачем тебе думать-то. Через полчаса все узнаем. Стоит ли заранее голову ломать, себя истязать. А может, грешки, какие есть? И ты боишься последствий, тогда другое дело. Есть что-нибудь темное?

– В том-то и дело, что все абсолютно чисто, как никогда. Передвижек сколь значительных уже полгода не было. А те, что случались, согласовывались на самом верху.

– Все, хорош гадать. Давай лучше по стопке коньяка примем, лишнее не будет. А то я с этой службой и запах его забывать стал.

– Как-то неудобно, не дождавшись.

– Так и не надо со стола. Давай твоего, на кухне, так сказать, под рукав.

Ровно в назначенное время, Серж со Светланой появились в квартире не последнего флотского начальника. Короткое знакомство и настоятельная просьба хозяев прояснить этот непонятный визит. Присутствующие явно озабочены, у всех в глазах тревога и вопросы. Нет, не у всех, у юной Семеновой, скорее, нетерпение и любопытство, так все интересно и таинственно.

Говорить начал мужчина:

– Не буду вас томить, коротко изложу суть. Наш друг две недели назад, на одном из кораблей флота, из-за издевательств начальников-офицеров получил ожоги второй степени, что подтверждено документально врачами. Он сейчас лежит в городской больнице. Дней через двадцать его выпишут. И ему придется вернуться на прежнее место службы, к тем же начальникам-садистам. А мне, как его другу, этого совсем не хочется.

Сергей Алексеевич мгновенно взбодрился, сходу «въехав» в ситуацию. Он к этому никакого отношения не имеет, его вотчина – офицерский корпус, а не передвижка воинов срочной службы. «Не туда обратились, мои милые, не тому столу накрыли, – чуть не засмеялся про себя полковник, – ничем он не сможет помочь этому матросику».

– Что вы хотите от меня конкретно?

– Совсем немного, чтобы вы помогли нашему другу с новым местом службы. Вот такой небольшой пустячок, и наша благодарность будет безгранична.

– Во-первых, это противозаконно. Во-вторых, я не занимаюсь рядовыми срочной службы. Да и не в моих правилах нарушать закон, идти против совести.

Прозвучало это как-то неестественно высокопарно, даже супруга глянула на него внимательно. И, кажется, неодобрительно качнула головой. Мол, глупость сморозил несусветную, что сразу же и подтвердилось.

– Значит, вам мешает совесть и закон. Сейчас я поподробнее освещу этот момент. Почему мы обратились именно к вам, товарищ полковник?

– Откуда я знаю, ошиблись, наверное, неправильная информация, – Сергей Алексеевич был уверен в себе и снисходителен.

– Отвечаю. Нам в штабе посоветовали. Объяснили, что все тепленькие места в радиусе десяти километров от штаба, укомплектованы сынками, чьи родители имеют вес в обществе и, соответственно, деньги. И под всеми назначениями, или как там их у вас называют, одна из подписей ваша. Еще нам в штабе сказали, захочет полковник Семенов вам помочь, значит, результат будет гарантирован.

– Ну, и причем моя подпись? Решение принимают совсем другие люди, я там для количества. Один из многих членов комиссии.

– Не надо скромничать, на документе подписей всего три. И если не будет вашей, не попадет матрос служить на бутафорский мемориальный корабль. Или в тот же санаторий для старших офицеров. Так что зря вы скромничаете, уменьшая свой штабной вес. Кстати, вот копии тех бумаг, не хотите взглянуть? Через недельку они могут появиться в независимой прессе.

Страшного ничего не произойдет, но вы-то знаете, как начальство болезненно реагирует даже на небольшой негатив, даже почти законный. Кресло у вас высокое и теплое, многие, наверное, на него зубки точат. Не исключаю, что связи у вас могут быть хорошие, но все равно лучше не отсвечивать. Начальство не любит даже маленькие пятнышки на солнце, образно выражаясь.

– Значит, вы решили заняться элементарным шантажом? – вступил в разговор полковник Плишко.

– Это не шантаж. Это вынужденная мера защиты. Я говорю прямо: в достижении своей цели, мы ни перед чем не остановимся, цена вопроса – жизнь нашего друга. Кстати, в чем военная тайна? Пусть широкая общественность узнает, где служат дети рабочих и крестьян, а где те, чьи родители с возможностями. Вам лично это надо? Что нам мешает решить это пустяковое дело, не поднимая шума и к обоюдному удовлетворению сторон. И в знак нашей благодарности мы, конечно, не ограничимся этим накрытым столом.

Катя сидела и слушала разговор, вернее, монологи одной стороны, чуть ли не с открытым ртом. За эти минуты она узнала такое, во что не могла просто поверить. Морские офицеры, такие, как папа, довели матроса до больничной койки. И сам папа замешан в чем-то неблаговидном, если он так нервничает, читая переданные ему листочки. А вот мама – молодец, она прямо как компьютер, решающий сотни задач в секунду, спокойна и деловита. Так и есть, что-то решила, берет инициативу в свои руки. Вот только не нравится, как она смотрит на этого Сергея, прямо глаз с него не спускает.