Мешок с костями Кинг Стивен
Потом нажал на тормоз и заглушил мотор. Вылез из кабины, обошел «шевроле» сзади, лег на живот и начал вытаскивать траву, застрявшую между днищем и раскаленной выхлопной трубой. Лето выдалось жарким, а потому не следовало пренебрегать мерами предосторожности. Я приехал в этот час, чтобы избавиться от кошмаров, в надежде понять, что их вызывало и как мне жить дальше. Так что лесной пожар никак не вписывался в мои планы.
Покончив с этим, я встал и огляделся. Цикады стрекотали, деревья прижимались к обочинам, над головой синела полоска неба. Как и во сне.
Я зашагал по дороге, по правой колее. У нас с Джо был только один сосед, старик Ларс Уошбурн, но теперь подъездная дорожка Ларса заросла кустами, и ее перегораживала ржавая цепь. К дереву слева от цепи прибили доску со словами:
ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН
На другой доске, справа от цепи, я прочитал:
РИЭЛТОРСКОЕ АГЕНТСТВО «СЛЕДУЮЩЕЕ СТОЛЕТИЕ»
Ниже значился местный телефон. Слова выцвели и в сгущающихся сумерках читались с трудом.
Я пошел дальше, слыша гулкие удары сердца и жужжание комаров, облюбовавших мои лицо и руки. Комариный сезон практически закончился, но я сильно потел, и немногие оставшиеся слетались на запах. Должно быть, он напоминал им о крови.
Насколько я был напуган, приближаясь к «Саре-Хохотушке»? Не помню. Подозреваю, что страх, как и боль, со временем забываются. А осталось в памяти ощущение, которое я испытывал и прежде, проходя этой дорогой. Ощущение того, что ткань реальности очень тонка. Я думаю, она действительно тонка, совсем как лед на озере после оттепели, и мы сознательно наполняем нашу жизнь шумом, светом, движением, чтобы скрыть от себя эту особенность окружающего нас мира. Но в таких местах, как Сорок вторая дорога, мы обнаруживаем, что дымовых завес и зеркал нет. И остались только стрекот цикад да зелень листвы, темнеющая с угасанием дня, ветви, принимающие облик лиц, гулкие удары сердца в груди, кровь, бьющая в виски, и синяя слеза дня, бегущая по щеке неба.
И по мере того как уходит день, тебе открывается истина: то, что видишь перед собой, скрывает некую тайну. Ты чувствуешь эту тайну каждым вздохом, видишь ее в каждой тени, ждешь, что столкнешься с ней на каждом повороте. Она здесь, она поджидает тебя, но ты не знаешь, где и когда тайное станет явным.
Я остановился в полумиле южнее того места, где остался мой автомобиль, не дойдя полмили до проселка, ведущего к «Саре-Хохотушке». Здесь дорога резко поворачивает, и справа открывается широкое поле, сбегающее к озеру. Местные называют его луг Тидуэлл, а иногда Старый лагерь. Именно здесь Сара Тидуэлл и ее клан построили свои хижины, так по крайней мере говорила Мэри Хингерман (однажды, когда я спросил об этом Билла Дина, он согласился с тем, что хижины стояли именно здесь… но я заметил, что желания продолжать разговор у него нет, и меня это несколько удивило).
Какое-то время я стоял, глядя на северную оконечность озера Темный След. Вода, красноватая в отсвете заката, напоминала зеркало. Ни ряби, ни лодок. Лодки уже стояли у пристани, а рыбаки сидели в баре, ели лобстеров, обильно запивая их спиртным. Я знал, что через какое-то время некоторые из них, разгоряченные виски и «мартини», примутся гонять по озеру в лунном свете. Я мог лишь гадать, услышу ли я их. Потому что к тому времени я мог уже ехать в Дерри, то ли напуганный увиденным, то ли разочарованный тем, что ничего не увидел.
«– Смешной вы человечишка, – молвил Стрикленд».
Я не знал, что собираюсь произнести эти слова до того самого момента, когда они сорвались с языка. И до сих пор понятия не имею, почему произнес именно эти слова. Я вспомнил, как мне приснилась лежащая под кроватью Джо, и по моему телу пробежала дрожь. Комар зажужжал прямо в ухе. Я его убил и двинулся дальше.
К проселку я прибыл, когда и хотел, то есть практически в то же время, что и во снах. Можно сказать, идеально вписался в сон. Даже воздушные шарики, привязанные к указателю с надписью
САРА-ХОХОТУШКА
(один – белый, второй – синий), оба с аккуратно написанными черным фломастером словами
С ВОЗВРАЩЕНИЕМ, МАЙК
только усилили ощущение дежа-вю, чего я, собственно, и добивался, ибо никакие два сна не повторяют друг друга в мельчайших подробностях. Точно так же не совпадают образ вещи, созданный воображением, и она сама, сработанная руками, несмотря на все наши попытки сделать их идентичными. Потому что мы сами меняемся день ото дня, даже от минуты к минуте.
Я подошел к указателю, всем своим существом ощущая загадочность этого места. Прижал ладонь к шершавой доске, потом подушечкой большого пальца прошелся по буквам, не думая о занозах, читая их кожей, словно слепой:
С, А, Р, А;Х, О, Х, О, Т, У, Ш, К, А.
Проселок очистили от кучек опавших иголок и обломившихся ветвей, но озеро Темный След, как и в моих снах, красновато поблескивало внизу. А на его фоне точно так же темнела громада дома. Билл заботливо оставил зажженным фонарь на крыльце черного хода, подсолнечники, пробившиеся сквозь щели между досками крыльца, давно уже срезали, но в остальном картина не изменилась.
Я поднял голову к полоске неба над дорогой. Ничего… Я подождал… Снова ничего… Еще подождал… И тут, точно в той точке, куда я и смотрел, благо во снах натренировался, вспыхнула звезда. Мгновением раньше я видел только темнеющее небо (на синеву по центру с боков надвигалось индиго), и внезапно засветилась Венера. Многие рассказывают о том, что наблюдали за появлением звезд на вечернем небе. Кто-то действительно наблюдал, но я, думаю, впервые в жизни увидел, как в небе появилась первая звезда. И загадал желание, только на этот раз – в реальной жизни и не имеющее отношения к Джо.
– Помоги мне, – попросил я, не отрывая взгляда от Венеры. Наверное, мне следовало что-то добавить, да только я не знал что. Не знал, в какой я нуждался помощи.
Этого достаточно, зазвучал голос в моей голове. На сегодня достаточно. А теперь возвращайся за своим автомобилем.
Да только не собирался я возвращаться. Я наметил для себя другое: спуститься к дому, как в последнем кошмарном сне. Доказать себе, что в старом бревенчатом коттедже не прячется укутанный в саван призрак. План мой базировался на мудрости Нового века. А мудрость эта гласила: чтобы преодолеть собственные «страхи», нужно взглянуть им в лицо и выздороветь. Но, пока я стоял у съезда и смотрел вниз на искорку фонаря на заднем крыльце (крошечную искорку в море сгущающейся тьмы), мне пришла в голову другая мудрая мысль, которая в светлое, солнечное утро, возможно, и не покажется мудрой. Мысль эта, в сущности, очень проста и предполагает, что страх есть проявление инстинкта самосохранения, а потому, почувствовав его, надобно послать все к черту и бежать. И в лесу, на исходе дня, второе толкование казалось куда как более логичным, тут сомнений быть не могло.
Случайно мой взгляд упал на руку, и я с удивлением отметил, что держу один из воздушных шариков: отвязал его, даже не заметив, занятый своими мыслями. Он плавал в воздухе, на другом конце нитки, и в темноте я уже не мог разобрать написанные на нем слова.
Может, никакой дилеммы и нет; может, психологический барьер никуда не делся, и я не смогу спуститься вниз: буду стоять, как статуя, пока кто-то не придет и не уволочет меня в лес.
Но происходило все это в реальном времени и в реальном мире, а в реальном мире не существовало, во всяком случае, для меня, обездвиживающего психологического барьера. Я разжал пальцы. Шарик, почувствовав свободу, устремился вверх, а я двинулся вниз по проселку. Шаг, еще шаг – и процесс пошел. Я все глубже погружался в терпкий запах сосновых иголок, а однажды поймал себя на том, что переступил через сломанную ветвь, которая лежала на проселке в моем сне, но не наяву.
Сердце по-прежнему колотилось о ребра, пот выступал из всех пор, смачивая кожу и привлекая комаров. Я поднял руку, чтобы отбросить волосы со лба, замер, остановив ее на уровне глаз, с растопыренными пальцами. Поднял вторую руку. Ни на одной не нашел царапины. Не осталось даже шрама от той, что я получил, ползая в темноте по спальне во время бурана.
– Я в полном порядке, – вырвалось у меня. – Я в полном порядке.
«– Смешной вы человечишка, – молвил Стрикленд», – откликнулся голос. Не мой, не Джо. Голос НЛО, который я слышал в кошмаре, голос, который гнал меня вперед, даже когда я хотел остановиться. Голос со стороны.
Я двинулся дальше. Половину проселка я уже миновал. Добрался до того места, где во сне признался голосу в том, что боюсь миссис Дэнверс.
– Я боюсь миссис Дэнверс, – сообщил я сумраку позднего вечера. – Что, если нехорошая старая домоправительница поджидает меня внизу?
На озере закричала гагара, но голос не ответил. Действительно, подумал я, чего ему отвечать. Не было никакой миссис Дэнверс, она – мешок с костями из старой книги, и голос это знал.
Я вновь зашагал вниз. Прошел большую сосну, с которой как-то раз Джо не смогла разминуться, разворачиваясь на нашем джипе. Как же она тогда ругалась! Словно бывалый моряк! Мне удавалось сохранять скорбную мину, пока она не добралась до «гребаный насрать». Тут я не выдержал, загоготал так, что по щекам покатились слезы. А Джо буквально пепелила меня взглядом.
Я увидел отметину на стволе, в трех футах от земли, светлое пятно на фоне темной коры. И именно здесь тревога, которая пронизывала все мои сны, исключая последний кошмар, сменилась животным страхом. Еще до того, как белый призрак выскочил из дома, я почувствовал: что-то не так, почувствовал, что дом сошел с ума. Именно в тот момент, когда я поравнялся с сосной, на которой осталась отметина от джипа, меня охватило безумное желание бежать со всех ног.
Я говорю о кошмаре. А в реальной жизни я ничего такого не испытывал. Боялся – да, но ужас меня не охватывал. И за спиной, разумеется, не слышалось тяжелого дыхания. С кем человек мог столкнуться в этих лесах, так это с рассерженной мышью. Или, если уж совсем не повезет, со злобным медведем.
Во сне по небу плыла луна, не полная, в три четверти, – в эту ночь я видел лишь звезды. Другого и быть не могло. Утром я заглянул на страницу синоптика в утреннем выпуске «Дерри ньюс»: луна только народилась.
Даже самое могущественное дежа-вю на самом деле очень хрупкое, и при мысли о безлунном небе мое разлетелось на мелкие осколки. Ощущение того, что я вжился в собственный сон, исчезло так быстро, что я даже задался вопросом: а зачем я все это проделывал, что старался доказать, чего добивался? И теперь мне предстояла дальняя дорога. Назад, в темноте, к автомобилю.
Хорошо, решил я, но сначала я возьму в доме фонарь. Один из них наверняка лежит на…
На дальнем берегу озера прогремела череда взрывов, последний громким эхом отозвался от холмов. Я остановился, на мгновение у меня перехватило дыхание. Чуть раньше эти внезапные взрывы обратили бы меня в паническое бегство, теперь заставили лишь вздрогнуть. Разумеется, это петарды. Завтра же Четвертое июля, а на другом берегу подростки начали отмечать праздник на день раньше, для подростков это обычное дело.
Я направился к дому. Кусты тянулись ко мне ветками, но я знал, что мне они ничем не грозят. Я мог не беспокоиться и об отключении электричества. Я находился так близко от дома, что видел мотыльков, слетевшихся на свет фонаря, который Билл Дин оставил включенным на крыльце черного хода. Даже если бы электричество отключилось (в западном Мэне большинство проводов по-прежнему протянуты над землей, так что обрывы случаются часто), автоматически включился бы автономный генератор.
И все-таки внушительная часть моего сна полностью материализовалась в реальном мире, что не могло не произвести на меня должного впечатления. Пусть даже ощущение того, что я заново повторяю (переживаю) сон, и пропало. Кадки для цветов стояли там же, где и всегда, по обе стороны лестницы-тропинки, ведущей к маленькому песчаному пляжу «Сары». Наверное, Бренда Мизерв нашла их в подвале и по ее указаниям их поставили на прежнее место. В ящиках еще ничего не росло, но я подозревал, что ждать осталось недолго: наверняка посаженные семена скоро взойдут. И даже без луны, присутствующей в моем сне, я различал черный квадрат ярдах в пятнадцати от берега. Там Билл Дин поставил на якорь плот.
А вот никакого продолговатого предмета у крыльца не было. Действительно, откуда здесь взяться гробу? И все же сердце мое стучало, как паровой молот. И если бы в этот момент на другом берегу озера, около Кашвакамака, вновь загрохотали петарды, я бы закричал от ужаса.
«– Смешной вы человечишка, – молвил Стрикленд».
«Дай ее сюда. Это мой пылесос».
Что, если смерть ведет нас к безумию? Пусть нам удается выжить, но она ведет нас к безумию? Что тогда?
От дома меня отделяло совсем ничего. Вот оно, то самое место, с которого я увидел, как открывается дверь черного хода и из нее выскакивает белая тварь. Я сделал еще шаг и остановился. Дыхание шумно вырывалось из груди, зато в легкие воздух проникал с большим трудом, обдирая гортань. Ощущение дежа-вю отсутствовало, но на мгновение мне показалось, что призрак все равно выбежит из двери… здесь, в реальном мире, в реальном времени. Я стоял и ждал, сцепив потные ладони. Вдохнул еще раз, шумно выдохнул. Теперь протоку воздуха ничего не мешало.
Вода мягко плескалась у берега.
Легкий ветерок гладил лицо, шелестел листвой.
Где-то крикнула гагара; мотыльки кружили в свете фонаря.
Закутанный в саван призрак не распахнул дверь, через большие окна, справа и слева от двери, я не видел ничего движущегося, белого или какого другого. Над ручкой на двери белела записка, должно быть, от Билла. Я вновь шумно выдохнул и решительно преодолел оставшиеся ярды, отделявшие меня от «Сары-Хохотушки».
Записку действительно оставил Билл Дин. Он сообщал, что Бренда купила для меня кое-что из еды. Счет из супермаркета – на столе в кухне, в кладовой я найду консервы, в холодильнике – молоко, масло и гамбургер – основной рацион одинокого мужчины.
Я заеду к тебе в понедельник. Будь моя воля, заглянул бы завтра, но моя жена заявила, что пришла наша очередь ехать в гости, поэтому мы отправляемся в Виргинию (в эту жару!), чтобы провести Четвертое с ее сестрой. Если тебе что-нибудь потребуется или возникнут какие-то…
Билл оставил телефон сестры своей жены в Виргинии, а также номер Батча Уиггинса в городе, который местные называли Тэ-Эр, к примеру говорили: «Нам с мамой надоел Бетел, вот мы и перебрались с нашим трейлером в Тэ-Эр». Не забыл Билл указать и другие номера: сантехника, электрика, Бренды Мизерв, даже телевизионщика из Харрисона, который отрегулировал спутниковую антенну, с тем чтобы она принимала максимальное число каналов. Билл позаботился обо всем. Я перевернул записку, предполагая, что на обратной стороне найду постскриптум:
P.S. Кстати, Майк, если атомная война начнется до того, как мы с Яветт вернемся из Виргинии…
Что-то шевельнулось у меня за спиной.
Я резко обернулся, записка выскользнула у меня из руки. Спланировала на доски крыльца черного хода – увеличенная белоснежная разновидность мотыльков, слетевшихся к горящему фонарю. В то мгновение я не сомневался, что увижу перед собой облаченную в саван тварь, безумный призрак моей давно усопшей жены. Отдай мне мой пылесос, отдай немедленно, как ты посмел явиться сюда и нарушить мой покой, как ты посмел вернуться в Мэндерли, а раз уж ты здесь, как ты сумеешь уйти отсюда? Ты останешься со мной, смешной ты человечишка. Ты останешься со мной.
Но я никого не увидел. Только ветерок шелестел листвой… Однако моя разгоряченная, покрытая потом кожа ветерка не почувствовала. На этот раз не почувствовала.
– Что ж, как и следовало ожидать, никого тут нет, – изрек я.
Если человек один, звук собственного голоса может или испугать, или успокоить. На этот раз произошло последнее. Я наклонился, поднял записку Билла, сунул в задний карман. Затем достал кольцо с ключами. Стоя под фонарем, я перебирал ключи, пока не нашел нужный. Провел пальцем по бородке, в который уже раз задавшись вопросом, а почему я не приезжал сюда (два-три коротких набега за какими-то вещами не в счет) все эти месяцы и годы, прошедшие после смерти Джо. Конечно, будь она жива, она бы настояла…
И тут до меня дошло: смерть Джо – неверная точка отсчета. Конечно, легко отталкиваться именно от этого, за шесть недель, проведенных в Ки-Ларго, у меня не возникало и мысли, что может существовать какая-то другая, но теперь, стоя под пляшущими тенями мотыльков (словно на дискотеке) и слушая крики гагар, я вспомнил, что умерла Джоанна не здесь, а в Дерри, хотя случилась трагедия в августе 1994 года. В городе нас донимала дикая жара… тогда почему мы не жили здесь? Почему не сидели в купальных костюмах на крытой террасе, выходящей к озеру, не пили ледяной чай, не смотрели на снующие взад-вперед катера, за которыми рассекают озерную гладь воднолыжники? Каким ветром ее вообще занесло на эту чертову автостоянку у «Райт-эйд»? Ведь в любой другой август мы всегда находились в десятках миль от нее.
И это еще не все. Обычно мы оставались в «Саре» до конца сентября, наслаждаясь теплой, мягкой погодой. Но в 1993 году уехали, едва пошла вторая неделя августа. Я это хорошо помню, потому что в конце месяца Джо полетела со мной в Нью-Йорк на какую-то рекламную акцию, связанную с выходом нового романа. Манхэттен задыхался от жары, плавящийся асфальт поливали из гидрантов. В один из вечеров мы пошли посмотреть «Призрак оперы»[38]. Ближе к концу Джо наклонилась ко мне и прошептала: «О черт! Призрак опять пускает слюни!» Оставшееся время я изо всех сил пытался сдержать смех. Джо умела подложить такую вот свинью.
Почему Джо полетела со мной в тот август? Джо не любила Нью-Йорк даже в апреле и октябре, когда этот город особенно хорош. Теперь я точно знал, что, уехав из «Сары-Хохотушки» в начале августа 1993 года, более она туда не возвращалась… А совсем недавно я как-то об этом и не задумывался.
Я сунул ключ в замочную скважину, повернул. Я собирался зажечь на кухне свет, взять фонарь и вернуться к автомобилю. Не сделай я этого, какой-нибудь пьяный парень, дом которого стоял у южного края Сорок второй дороги, мог врезаться в мой «шеви», а потом отсудить у меня миллион долларов.
Дом как следует проветрили, так что пахло в нем не затхлостью, а сосной. Я протянул руку к выключателю, и тут в темноте заплакал ребенок. Рука моя застыла, внутри похолодело. Я не запаниковал, честное слово, но соображать точно перестал. Я слышал плач, детский плач, но никак не мог понять, откуда он доносится.
Затем звук начал таять. Не затихать, а таять, словно кто-то взял ребенка на руки и понес длинным коридором… но в «Саре» такого коридора не было. Тот, что соединял центральную часть и две пристройки, длинным не назовешь…
Таял… таял… почти пропал.
Я стоял в темноте, с бегающими по коже мурашками, с застывшей на выключателе рукой. Часть моего сознания требовала, чтобы я повернулся и бежал со всех ног. Но верх взяла другая, рациональная.
Я щелкнул выключателем. Та часть, что хотела бежать, говорила: напрасный труд, ничего из этого не выйдет, это же сон, глупец, твой сон, обернувшийся явью. Но вышло. Лампа загорелась, осветив коллекцию керамики по левую руку и книжный стеллаж по правую. Керамику и книги я не видел четыре года, но они остались на прежних местах. На центральной полке стеллажа стояли три ранних детектива Элмора Леонарда: «Взятка», «Крепкий удар», «Мистер Маджестик». Я прикупил их на случай плохой погоды: если уж ты за городом, подобные меры предосторожности необходимы. Без хорошей книги даже два дождливых дня, проведенные в лесу, могут свести с ума.
Послышался последний всхлип, сменившийся тишиной. Нарушало ее только тиканье часов, доносящееся из кухни. Часы эти стояли у плиты – пожалуй, одна из самых неудачных покупок Джо, тот редкий случай, когда ее подвел вкус. Кот Феликс[39], с большими глазами, двигающимися из стороны в сторону в соответствии с движениями хвоста-маятника. Я думаю, такие часы присутствовали во всех дешевых фильмах ужасов.
– Кто здесь? – спросил я. Шагнул к кухне, примыкающей к маленькой прихожей, остановился. Дом напоминал черную пещеру. Плач мог доноситься откуда угодно. Его источником могло служить и мое воображение. – Есть тут кто-нибудь?
Нет ответа… Но я не думал, что звук этот родился в моей голове. Если б так, то писательский психологический барьер показался бы цветочками.
На книжной полке, слева от детективов Леонарда, стоял фонарь с длинной ручкой на восемь батареек, который мог временно ослепить, если кто-то направлял его тебе в лицо. Я схватил фонарь, и лишь когда он едва не выскользнул из моей руки, понял, как сильно я вспотел, точнее, как сильно я перепугался. Фонарь я удержал, а сердце билось часто-часто. То ли я ожидал, что ребенок заплачет вновь, то ли думал, что из гостиной выплывет призрак в саване, протягивая ко мне белые руки.
Я включил фонарь. Направил яркий луч в гостиную. Он высветил мышиную голову на каминной доске: засверкали стеклянные глаза. Я увидел старые бамбуковые кресла, старый диван, обшарпанный обеденный стол, который шатался, если под одну или две ножки не подложить несколько игральных карт или подставку для пивного стакана. А вот призраков не обнаружил. Но решил, что тут определенно что-то нечисто. Мне очень хотелось повторить слова бессмертного Кола Портера: давайте поставим на этом точку. Если я, добравшись до автомобиля, сразу поеду на восток, то буду в Дерри еще до полуночи. И улягусь спать в собственную постель.
Я выключил свет в прихожей, и теперь лишь луч фонаря разгонял темноту. Прислушался к тиканью глупого кота, со встроенными в него часами, которые, должно быть, завел Билл, к знакомому гудению холодильника. Вслушиваясь, понял, что не ожидал услышать ни тиканья, ни гудения. А вот насчет плача…
А был ли плач? Был ли на самом деле?
Да. Плач или что-то еще. Не об этом следовало сейчас думать. Куда более уместным казался другой вопрос: а не сглупил ли, решив приехать сюда, человек, научивший свой разум вести себя неподобающим образом? Стоя в прихожей, темноту которой взрезал луч ручного фонарика, я окончательно осознал, что грань между реальным миром, к котором я жил, и тем, что рисовало мое воображение, в значительной мере исчезла.
Я вышел из дома, повернул ключ в замке, убедился, что дверь заперта, и зашагал по проселку, покачивая фонарем из стороны в сторону. Точно так же качался хвост-маятник кота Феликса на кухне. Выйдя на дорогу, я подумал, что хорошо бы сочинить для Билла Дина какую-то историю, объясняющую, почему я не добрался до «Сары-Хохотушки». Не мог же я сказать ему: «Видишь ли, Билл, я приехал и услышал, как в моем запертом доме плачет ребенок. Меня это так испугало, что я бежал до самого Дерри. Фонарь, который я взял, я пришлю по почте. Поставь его на книжную полку, где он и стоял, рядом с романами Элмора Леонарда». Такого я сказать не мог, потому что Билл передал бы этот разговор соседям, а те, покачав головой, отреагировали бы однозначно: «Неудивительно. Наверное, он написал слишком много книг. От такой работы крыша и едет. И теперь он боится собственной тени. Профессиональная болезнь».
Даже если бы я до конца своих дней не собирался возвращаться в «Сару», я не хотел, чтобы у жителей Тэ-Эр сложилось обо мне такое мнение, чтобы они наполовину презирали, наполовину жалели меня.
Лучше сказать Биллу, что я заболел. В определенном смысле я не грешил против истины. Или нет… Заболел не я… а мой друг… Кто-то в Дерри… подруга. «Билл, видишь ли, приболела моя подруга, вот я и…»
Я остановился как вкопанный: луч фонаря выхватил из темноты мой автомобиль. Я прошагал милю в темноте, не замечая никаких звуков в лесу, хотя жизнь там не замирала ни на минуту. Я ни разу не оглянулся, чтобы посмотреть, а не преследует ли меня призрак в саване (или плачущий ребенок). Я увлекся историей, с помощью которой хотел оправдаться перед Биллом, начал прорабатывать подробности сюжета, занялся привычной мне работой, используя стандартные приемы, с одним только отличием: я проделывал все это в голове, а не бумаге. И творческий процесс так захватил меня, что я напрочь забыл про страх. Сердце уже билось в нормальном ритме, пот высох, комары не жужжали в ушах. А когда я остановился, любопытная мысль пришла мне в голову. Мысль о том, что мое сознание терпеливо ждало, пока я успокоюсь, прежде чем напомнить мне об очевидном.
Трубы. Билл получил мое разрешение на замену части старых труб, и сантехник их заменил. Незадолго до моего приезда.
– Воздух в трубах, – озвучил я свою догадку, проведя лучом по радиаторной решетке «шевроле». – Вот что я слышал.
Я ждал, что некая глубинная часть моего сознания назовет это предположение глупой ложью, стремлением подвести под случившееся материалистическую базу. Не назвало… потому что согласилось с тем, что такое возможно. Воздух в трубах может шуметь по-разному. Эти звуки принимают и за разговор людей, и за собачий лай, и за детский плач. Возможно, конечно, что сантехник сдренировал воздух, и я слышал что-то еще… но мог и не сдренировать. Вновь вопрос встал ребром: что делать, сев за руль? Проехать задним ходом две десятых мили, развернуться и покатить в Дерри, испугавшись того звука, что я слышал в течение десяти секунд (может, только пяти), пребывая в крайне взвинченном состоянии? Или ехать вперед?
Я выбрал второй вариант. Не мог меня развернуть один лишь звук, услышанный в прихожей. Не мог, потому что слишком многое означал для меня приезд в «Сару-Хохотушку».
Голоса в голове я слышал с тех пор, как помню себя. Не знаю, непременный ли это атрибут писателя или нет. Моим коллегам я такого вопроса не задавал. Не видел в этом необходимости, потому что знал, каждый голос – тот же я, но в другой ипостаси. Часто, конечно, я слышал голоса других людей, а самым знакомым (и близким) был мне голос Джо. Вот тут этот голос и зазвучал, и слышались в нем любопытство, легкая ирония и… одобрение.
Решил побороться, Майк?
– Да, – ответил я, стоя в темноте перед сверкающей в свете фонаря хромированной радиаторной решеткой. – Спасибо тебе, крошка.
Что ж, значит, есть повод выпить, верно?
Да. Повод был. Я сел в машину, завел двигатель и поехал по дороге. А добравшись до проселка, свернул на него.
Я не услышал детского плача, когда второй раз вошел в дом. Медленно прошелся по всему первому этажу с фонарем в руке, пока не зажег свет во всех комнатах. Если в это время кто-то еще плавал на лодке у северного берега Темного Следа, он мог бы принять старую «Сару» за спилберговскую летающую тарелку.
Я думаю, дома живут своей жизнью в потоке времени, отличном от того, в котором пребывают их обитатели. Во всяком случае, скорость у этого потока поменьше. В доме, особенно в старом доме, прошлое ближе. В моей жизни Джо уже четыре года как умерла, но в «Саре» эти годы сжались до месяцев. Я вошел в дом, зажег все лампы, поставил фонарь на книжную полку и лишь тогда окончательно уразумел, как же я боялся возвращения в «Сару-Хохотушку». Боялся разбудить свое горе свидетельствами того, сколь безвременно ушла от меня Джо. Книгой, лежащей на столике у дальнего угла дивана, на котором Джо любила сидеть в ночной рубашке, читать и есть сливы; картонной коробкой с овсяными хлопьями, которые она всегда ела на завтрак, на полке в кладовой; ее старым зеленым халатом, который висел на крючке с обратной стороны двери в ванную в южном крыле. По терминологии Билла Дина – «новом крыле», хотя построили его задолго до того, как мы впервые увидели «Сару».
Бренда Мизерв хорошо потрудилась, по-человечески хорошо, постаравшись убрать с глаз то, что могло напомнить мне о Джо, но все она убрать не могла. Романы Дороти Сэйерс о Питере Уимсли, купленные Джо, по-прежнему стояли в книжном шкафу в гостиной. Джо прозвала мышиную голову на каминной доске Бантером и однажды, уж не помню по какой причине (едва ли кому из предков Бантера это понравилось бы), повесила на волосатую мышкину шею колокольчик. Он висел до сих пор, на красной ленте. Миссис Мизерв, должно быть, этот колокольчик поставил в тупик, она наверняка долго размышляла над тем, убрать его или нет, не зная, что на нашем семейном языке «позвонить в колокольчик Бантера» означало заняться любовью на диване в гостиной (у нас с Джо такое случалось довольно часто). Бренда Мизерв сделала все, что могла, но любая крепкая семья – территория, недоступная посторонним, белое пятно, без которых карте общества не обойтись. А то, о чем не знают другие, остается твоим.
Я ходил по дому, к чему-то прикасался, на что-то смотрел, как бы заново открывая для себя те или иные вещи. И во всем я видел Джо. А когда я уселся в старое плетеное кресло перед телевизором и оно заскрипело подо мной, я буквально услышал голос Джо: «Какой же противный звук».
Я закрыл лицо руками и заплакал. Наверное, в тот вечер я в последний раз оплакивал Джо, но от этого мне легче не было. Я плакал, пока не понял, что внутри что-то сломается, если я не остановлюсь. Когда слезы иссякли, на меня внезапно напала икота. А потом навалилась дикая усталость. Ломило все тело. Частично потому, что я отшагал больше двух миль, но в основном от жуткого нервного напряжения, вызванного приездом в «Сару»… и решением остаться здесь. Чтобы бороться. И еще этот странный детский плач, который я услышал, когда в первый раз переступил порог…
Я умылся над раковиной в кухне, смыл со щек слезы, высморкался. Затем отнес чемоданы в северное крыло, где находилась спальня для гостей. У меня не было ни малейшего желания спать в южном крыле, в главной спальне, где мы всегда спали с Джо.
Бренда Мизерв это предугадала. На комоде стоял букет полевых цветов. Под ним лежала записка:
С ВОЗВРАЩЕНИЕМ, МИСТЕР НУНЭН.
Если б не крайняя эмоциональная опустошенность, я бы, увидев записку, вновь расплакался. Наклонившись к цветам, я глубоко вдохнул. Хорошо они пахли, солнечным светом. Потом я разделся, побросав все на пол, и откинул покрывало. Чистые простыни, чистые наволочки. И все тот же Нунэн, залезающий между первыми, чтобы положить голову на последние.
Я лежал при включенной лампе на прикроватном столике, смотрел на тени на потолке, все еще отказываясь поверить, что я в этом доме и в этой кровати. Да, конечно, закутанный в саван призрак не встретил меня… но во мне крепла уверенность, что он придет ко мне в моих снах.
Иногда, во всяком случае, для меня, переход от бодрствования ко сну и обратно растянут во времени. В ту ночь все произошло мгновенно. Я не заметил, как заснул, а проснулся уже утром, когда спальню заливал солнечный свет. Лампа на столике все горела. Я не помнил, чтобы мне что-нибудь снилось, но вроде бы ночью я один раз просыпался и слышал доносящийся издалека тоненький звон колокольчика.
Глава 7
Маленькая девочка, совсем кроха, вышагивала по разделительной полосе Шестьдесят восьмого шоссе, в красном купальнике, желтых пластиковых шлепанцах и бейсболке с эмблемой бостонских «Красных носков», повернутой козырьком на затылок. Я как раз проехал мимо супермаркета Лейквью и авторемонтной мастерской Дикки Брукса, на подъезде к которым стоял знак, предписывающий сбросить скорость с пятидесяти пяти до тридцати пяти миль. Слава Богу, я выполнил указание. Иначе мог бы и задавить девочку.
То был мой первый день на озере. Поднялся я поздно, большую часть утра провел в лесу, что подступал к берегу, отмечая, что осталось прежним, а что изменилось. Уровень воды вроде бы понизился, и лодок на озере оказалось меньше, чем я ожидал, особенно для самого большого летнего праздника, а в остальном я словно и не уезжал. Вроде бы я отгонял и убивал тех же самых мух.
Часов в одиннадцать желудок напомнил мне о том, что я забыл позавтракать. И я решил, что самое время нанести визит в «Деревенское кафе». В ресторане «Уэррингтона» кормили, конечно же, лучше, но там бы на меня все глазели. Так что для моих целей – просто поесть – «Деревенское кафе» смотрелось предпочтительнее. Если, конечно, оно еще работало. Да, характер у Бадди Джеллисона был не сахар, но зато в западном Мэне никто не мог сравниться с ним в умении жарить бургеры. А мой желудок просто требовал большого, сочащегося жиром «вилладжбургера».
Вот по пути мне и встретилась маленькая девочка, шагающая по белой разделительной полосе, словно марионетка, ведомая невидимой ниткой.
На скорости тридцать пять миль в час я увидел девочку загодя, но летом по шоссе машины сновали одна за другой, и редко кто подчинялся ограничительным дорожным знакам. Все знали, что в округе Касл всего двенадцать патрульных машин, и в Тэ-Эр они приезжали только по вызову.
Я съехал на обочину, поставил «шевроле» на ручник и вылез из машины, прежде чем начала оседать пыль. День выдался сумрачным, воздух застыл, облака прижимались к земле. Ребенок, крохотная блондинка с курносым носиком и поцарапанными коленками, стояла на белой полосе и без всякого страха наблюдала за моим приближением.
– Пьивет, – поздоровалась она со мной. – Я иду на пляж. Момми не захотела отвезти меня, и я безумно йазозлилась. – Она топнула ножкой, показывая, что отлично знает, о чем говорит. Я решил, что ей три или четыре года. Очень разговорчивая, очаровательная, но все равно не старше четырех лет.
– Конечно, куда еще можно идти Четвертого июля, как не на пляж, – кивнул я, – но…
– Четвейтое июля плюс фейейвейк, – напомнила она.
– Но если ты и дальше будешь шагать по дороге, то, скорее всего, попадешь в больницу Касл-Рока.
Я не собирался стоять с ней на проезжей части и вести светскую беседу в пятидесяти ярдах от крутого поворота, который многие лихачи любили проскакивать на скорости шестьдесят миль в час. Я, кстати, уже слышал приближающийся рев мотора. И по звуку чувствовалось, что водитель тормозить не намерен.
Я подхватил девочку на руки и отнес на обочину, где на нейтральной скорости тихонько мурлыкал мой «шевроле». Девочке явно нравилось сидеть у меня на руках, она нисколечко не испугалась, и все равно я ощутил себя Честером-Растлителем, как только ее попка устроилась на моей руке. Я отдавал себе отчет, что всем клиентам автомастерской Брукса, оформляющим заказы или дожидающимся, пока им выкатят автомобиль, достаточно выглянуть в окно конторы, чтобы увидеть меня. Такова уж особенность наших дней: мужчине средних лет нельзя прикоснуться к чужому ребенку без опасения, что другие увидят в этом прикосновении что-то похотливое. Да и ты сам подсознательно задаешься этим вопросом. Но с проезжей части я девочку унес. Не мог поступить иначе. Пусть этим и навлек на себя праведный гнев всех матерей западного Мэна.
– Ты отвезешь меня на пляж? – спросила маленькая девочка. Сверкая глазками, улыбаясь. Я предположил, что она успеет забеременеть к двенадцати годам, особенно если и дальше будет подобным образом носить бейсболку. – У тебя есть плавки?
– Честно говоря, плавки остались дома. Извини, что так вышло. Милая, а где твоя мама?
Словно отвечая на мой вопрос, из-за поворота выскочил автомобиль, который возвещал о своем приближении ревом мотора. Джип «скаут» с заляпанными грязью боками. Мотор ревел, как разъяренный зверь. Из бокового окна высовывалась женская головка. Мама малышки так перепугалась, что не могла сидеть. И если бы в этот самый момент по встречной полосе ехала другая машина, моя приятельница в красном купальнике скорее всего осталась бы сиротой.
«Скаут» резко затормозил, голова исчезла, раздался скрежет, водитель переключал скорости, пытаясь как можно быстрее разогнать свою колымагу. Я не сомневался, что полетела трансмиссия, но нет, джип понесся дальше.
– Это Мэтти, – пояснила девочка. – Я йазозлилась на нее. И убезяла, чтобы пьовести Четвейтое на пляже. Если она злится на меня, я уйду к моей седой нанни.
Я понятия не имел, о чем она говорит, но подумал, что эта кроха наверняка своего добьется и проведет Четвертое июля на пляже. Пока же я отчаянно махал свободной рукой, пытаясь привлечь внимание водителя джипа.
– Эй! – кричал я. – Эй! Она у меня!
«Скаут» промчался мимо, женщина за рулем все сильнее вжимала в пол педаль газа. Из выхлопной трубы валили клубы сизого дыма. Вновь заскрежетала старая трансмиссия джипа. Я словно попал на очередной выпуск телевикторины «Давай поспорим»: «Мэтти, тебе удалось включить вторую передачу… Ты хочешь на этом остановиться и получить вот эту красивую посудомоечную машину или попытаешься включить третью?»
Я не смог придумать ничего другого, как вновь выйти на проезжую часть, повернуться лицом к уезжающему от меня джипу (выхлоп у него вонял ужасно) и поднять девочку высоко над головой, в надежде что Мэтти увидит ее в зеркале заднего обзора. Теперь я уже полагал себя не Честером-Растлителем, а жестоким аукционистом из мультфильма Диснея, предлагающим самого красивого из всего помета маленького поросенка тому, кто назовет самую высокую цену. Моя попытка удалась. Зажглись тормозные огни «скаута», яростно завизжали по асфальту шины схваченных тормозными накладками колес. Если б эту сцену лицезрели местные сплетники, им бы было о чем посплетничать. Особенно им понравился бы тот эпизод, когда мамаша, крича во все горло, потребовала от меня опустить ее ребенка на землю. Когда возвращаешься в летний коттедж после долгого отсутствия, всегда приятно отметить свой приезд хорошеньким скандалом.
Тормозные огни сменились огнями заднего хода. Джип надвигался на нас со скоростью двадцать миль в час. Теперь в скрежете трансмиссии слышался откровенный страх: она явно просила пощады. Задний борт «скаута» мотался из стороны в сторону, словно хвост веселящегося щенка. Я, словно загипнотизированный, наблюдал за его приближением. Вот он на моей полосе движения, вот на противоположной, снова на моей, теперь зацепил обочину.
– Мэтти едет быстйо, – буднично так изрекла моя новая подружка. Одной рукой она обнимала меня за шею. Клянусь Богом, мы уже стали закадычными друзьями.
Слова ребенка помогли мне очнуться. Мэтти едет быстро, слишком быстро. И скорее всего снесет задний бампер моего «шевроле». А поскольку я стоял на пути джипа, меня и девочку размазало бы между автомобилями.
И я начал пятиться, не отрывая взгляда от джипа и крича: «Сбавь скорость, Мэтти! Сбавь скорость!»
Девчушка тут же присоединилась ко мне.
– Сбавь скойость! – прокричала она, тут же начала смеяться. – Сбавь скойость, стайюшка Мэтти, сбавь скойость!
Вновь жалобно завизжали тормоза. Джип дернулся назад, но колодки крепко держали колеса. Задний бампер «скаута» замер, не дотянувшись до заднего бампера моего «шевроле» самую малость. Зазор можно было перекрыть сигаретой. Жутко воняло гарью. Девочка театрально замахала ручонками, начала кашлять.
Дверца со стороны сиденья водителя распахнулась, Мэтти Дивоур выскочила из кабины, как цирковой акробат выскакивает из пушечного ствола, если вы, конечно, можете представить себе циркового акробата в старых шортах из пестрой ткани и топике. Поначалу я подумал, что это старшая сестра девочки, которую оставили присматривать за малышкой, и Мэтти и Момми – два разных человека. Я, конечно, знал, что маленькие дети часто зовут родителей по именам, но это блондинистое создание с побледневшим лицом выглядело на двенадцать, максимум на четырнадцать лет. Я даже решил, что ее экзотическая манера управления «скаутом» обусловлена не боязнью за ребенка, а элементарным недостатком водительской практики.
Признаю, я сделал еще одно допущение. Грязный вседорожник с приводом на четыре колеса, старые шорты, топик, от которого за милю несло «Кей-мартом»[40], длинные светлые волосы, перехваченные красными эластичными закрутками, отсутствие должного присмотра за ребенком, что в первую очередь и привело к тому, что трехлетняя девчушка оказалась на дороге… все это подводило меня к однозначному выводу: трейлерные бродяги[41]. И у меня были основания для такого заключения. Все-таки я ирландец, черт побери! И мои предки были теми самыми трейлерными бродягами, когда место трейлеров занимали запряженные лошадьми фургоны.
– Фу, как плохо пахнет! – Девочка все махала пухлой ручонкой. – «Скаути» ужасно йазвонялся!
И тут ее вырвали из моих рук. Теперь, когда Мэтти оказалась совсем рядом, у меня возникли серьезные сомнения в том, что она – старшая сестра крохи. Конечно, зрелого возраста она могла достичь только в следующем столетии, но я видел, что ей не двенадцать и даже не четырнадцать. Скорее двадцать, может, на год меньше. А когда она выхватывала у меня ребенка, я заметил обручальное кольцо на ее левой руке. Не укрылись от моего внимания и темные мешки под глазами. Да, выглядела она очень молодо, но, думаю, я узнал усталость и материнские ужас и тревогу.
Я думал, она отшлепает свое сокровище, потому что именно так реагируют трейлерные бедняки, если их дети выкидывают какой-нибудь фортель. Думаю, я попытался бы ее остановить, отвлечь, дать ей излить свою злость на меня. И не потому, что хотел как-то помочь ребенку. Нет, просто мне не хотелось, чтобы на него кричали, его шлепали и трясли в моем присутствии. Все-таки я в городе первый день. Так охота ли мне тратить время, наблюдая, как какая-то шлюха наказывает своего ребенка за собственную ошибку?
Но вместо того чтобы как следует тряхнуть девчушку и заорать: «Куда это ты направилась, маленькая дрянь?», Мэтти крепко прижала ребенка к груди (а девочка, не выказывая ни малейшего страха, тут же обхватила ее ручонками за шею), а потом начала покрывать ее лицо поцелуями.
– Почему ты это сделала? – воскликнула Мэтти. – Что на тебя нашло? Я чуть не умерла, когда увидела, что тебя нигде нет.
И Мэтти разрыдалась. Девочка в купальном костюме вытаращилась на нее с выражением крайнего изумления на лице. А потом заплакала. Я стоял и смотрел, как они плачут и обнимаются, и мне стало стыдно за мои поспешные выводы.
Проезжающий мимо автомобиль сбавил ход. Пожилая пара, которая, наверное, отправилась в магазин за праздничной коробкой сладостей, уставилась на нас. Я нетерпеливо замахал руками, показывая, что мы прекрасно обойдемся без их любопытных взглядов. Водитель нажал на педаль газа, но я не увидел, как надеялся, номерных знаков другого штата. Парочка жила здесь, а потому всей этой истории суждено было стать достоянием общественности. Мэтти, молодая жена, и ее маленькая дочка (несомненно, зачатая на заднем сиденье легковушки или в кузове пикапа за несколько месяцев до церемонии бракосочетания), плачущие навзрыд на обочине дороги. В компании незнакомца. Ну, не совсем незнакомца. Майка Нунэна, заезжего писателя.
– Я хотела пойти на пляж и по-по-плавать! – всхлипывала маленькая девочка.
– Я же сказала, что отвезу тебя во второй половине дня. – Мэтти еще плакала, но уже пыталась взять себя в руки. – Больше этого не делай, малышка, пожалуйста, не делай. Момми очень напугалась.
– Не буду. Правда не буду. – Девочка обнимала Мэтти за шею, прижимаясь к ней всем тельцем. Бейсболка свалилась на землю. Я поднял ее, чувствуя себя посторонним. Начал совать сине-красную бейсболку в руку Мэтти, пока ее пальцы не сомкнулись на козырьке.
Я даже подумал, что все обернулось как нельзя лучше, и, возможно, имел право так рассуждать. История получалась забавной, правда, из тех, что кажутся забавными, когда все позади. А в процессе такие истории скорее тянут на ужастик. Допустим, из-за поворота выскочил бы грузовик? Да еще на предельной скорости?
И тут из-за поворота действительно выехал автомобиль. Старый пикап, но с мощным мотором. Еще двое местных вылупились на нас.
– Мэм? – обратился я к молодой маме. – Мэтти? Я, пожалуй, поеду. Очень рад, что все так хорошо закончилось.
Едва эти слова сорвались с моих губ, как меня чуть не разобрал смех. Я без труда представил, что держу эту речь перед Мэтти (отличное имя для вестернов вроде «Непрощенный» или «Настоящий смельчак»), засунув большие пальцы за ремень кожаных штанов, и в сбитом на затылок стетсоне, дабы все видели мой благородный лоб. Меня так и подмывало добавить: «Вы очень милы, мэм. Вы, часом, не наша новая учительница?»
Она повернулась ко мне, и я увидел, что она действительно очень мила. Не портили впечатления даже мешки под глазами и висящие патлами светлые волосы. Я решил, что держится она очень хорошо, учитывая, что по возрасту ей еще не нальют спиртного в баре. Во всяком случае, девочку она не отлупила.
– Большое вам спасибо. Она шла прямо по шоссе? – «Скажите, что нет, – умоляли глаза Мэтти. – Скажите, что она шла по обочине».
– Ну…
– Я шла по той линии. – Девочка указала на разделительную полосу. – Она же белая. – В голосе ее звучала уверенность. – А раз белая, значит – безопасная.
Щеки Мэтти, и без того бледные, сделались совсем бескровными. Просто удивительно, что она не лишилась чувств. И мне очень не хотелось, чтобы в таком состоянии она ехала домой, да еще и с ребенком.
– Где вы живете, миссис…
– Дивоур, – представилась она. – Я – Мэтти Дивоур. – Она перекинула девочку на одну руку, а вторую протянула мне. Я ее пожал. Утро выдалось теплое, день обещал быть жарким, отличная пляжная погода, но я прикоснулся к ледяным пальцам. – Мы живем вон там.
Она махнула рукой в сторону поворота. Сразу за ним к шоссе подходил проселок, Уэсп-Хилл-роуд. Длиной в полмили, он соединял Шестьдесят восьмое шоссе и Среднюю Бухту. В двухсот ярдах от шоссе проселок огибал сосновую рощицу, а в ней стоял большой трейлер. Ситуация прояснялась. Я вновь оказался рядом с озером Темный След. А уж около озера спасать маленьких детей – мое призвание.
И все-таки я облегченно вздохнул, узнав, что она живет совсем близко от того места, где, едва не соприкасаясь задними бамперами, стояли наши автомобили. И тут же понял, что по другому и быть не могло. Эта маленькая красотуля в купальнике и не могла уйти далеко от дома… хотя, при продемонстрированной ею решительности… Я подумал, что усталость, читаемая на лице молодой мамы, в определенной степени обусловлена этой самой решительностью. И порадовался, что слишком стар, чтобы стать ее будущим кавалером. Уж из них она будет веревки вить как в школе, так и в колледже.
Уж в школе-то наверняка. Потому что девочки из трейлеров, как правило, в колледж не попадают, за исключением, конечно, вундеркиндов. И веревки она будет вить из них до тех пор, пока из-за Великого Поворота Жизни не выедет прекрасный принц и не припечатает ее к дороге, прежде чем она поймет, что белая разделительная полоса – не самое безопасное место. А потом все повторится вновь.
Святый Боже, Нунэн, немедленно прекрати, приказал я себе. Ей всего три года, а ты уже видишь ее с тремя детьми, двое из которых со стригущим лишаем, а третий – умственно отсталый.
– Большое вам спасибо, – повторила Мэтти.
– Все нормально. – И я ущипнул маленькую девочку за вздернутый носик. И хотя на ее щечках еще не высохли слезы, в ответ она ослепительно улыбнулась. – Это очень разговорчивая маленькая девочка.
– Очень разговорчивая и очень своевольная. – На этом Мэтти тряхнула-таки дочь, но та не выказала никакого страха, как бы говоря, что обычно ее не трясут и не бьют. Наоборот, ее улыбка стала шире. Улыбнулась ей и мать. Тут уж я окончательно убедился, что она очень мила. А если одеть ее в платье для тенниса и пригласить в загородный клуб Касл-Рока (куда она могла попасть только горничной или официанткой), то там она смотрелась бы просто красавицей. Юной Грейс Келли[42], никак не меньше.
Потом она посмотрела на меня, ее глаза стали серьезными.
– Мистер Нунэн, я не такая уж плохая мать.
Я, конечно, удивился, что ей известна моя фамилия, но лишь на секунду. Она достаточно взрослая, чтобы читать мои книги, и, возможно, предпочитала проводить вторую половину дня с ними, а не смотреть телесериалы вроде «Центральной больницы» и «Одна и единственная жизнь». Они, пусть и не намного, но получше.
– Мы с ней поспорили, когда идти на пляж. Я хотела повесить выстиранное белье, перекусить, а уж потом ехать на озеро. Кира же считала… – Она замолчала. – Что такое? Что я сказала?
– Ее зовут Киа? Правильно… – Тут и я не смог продолжать. Произошло нечто экстраординарное: мой рот наполнился водой. Меня охватила паника. Наверное, я оказался в положении человека, переплывающего океан, которого внезапно захлестнула волна. Только мой рот наполнила не соленая, а холодная. В ней разве что чувствовался слабый металлический привкус, как у крови.
Я отвернулся от них и сплюнул. Ожидал, что из меня хлынет целый поток, какой выливается изо рта едва не утонувшего человека. Но нет. Слюны хватило лишь на скромный плевок. И ощущение, что рот полон воды, пропало еще до того, как моя слюна долетела до обочины. Пропало напрочь, словно его и не было.
– Этот дядя плюнул, – деловито отметила девочка.
– Извините. – Я и сам не понимал, что со мной произошло. – Наверное, замедленная нервная реакция.
В глазах Мэтти отражалась тревога, словно она решила, что мне не сорок, а восемьдесят. Впрочем, подумал я, для ее возраста все одно, что сорок, что восемьдесят.
– Может, подъедем к нам? Выпьете стакан воды.
– Нет, я уже в норме.
– Отлично. Мистер Нунэн… я хотела только сказать, что такого никогда не случалось. Я развешивала простыни… она сидела в трейлере, смотрела мультфильмы про Микки Мауса по видеомагнитофону… а потом, когда я зашла за прищепками… – Она смотрела на девочку, которая больше не улыбалась. Вроде бы до нее начало доходить, чем все могло закончиться. Глаза округлились, готовые наполниться слезами. – Ее не было. Я думала, что умру от страха.
Тут рот ребенка задрожал, из глаз брызнули слезы. Мэтти погладила ее по волосам, прижала ее головку к кей-мартовскому топику.
– Все хорошо, Ки, – проворковала Мэтти. – На этот раз все обошлось, но ты не должна выходить на дорогу. Это опасно. Маленьких на дороге могут раздавить, а ты маленькая. Маленькая и самая моя любимая.
Девочка рыдала все сильнее. После таких рыданий ребенку следовало прежде всего поспать, даже перед походом на пляж.
– Ки плохая, Ки плохая, – твердила она, уткнувшись лицом в мамину шею.
– Нет, сладенькая, тебе же только три года, – успокаивала ее Мэтти, и от ее слов последние опасения в том, что она – плохая мама, развеялись как дым. А может, от них давно уже ничего не осталось: ребенок упитанный, ухоженный, развитой, без синяков.
Все это откладывалось на одном уровне сознания. А на другом я пытался понять, как такое вообще могло случиться: маленькую девочку, которую я унес с белой разделительной полосы, звали Киа, тем именем, которое мы собирались дать нашему ребенку, родись у нас девочка.
– Киа. – Я словно пробовал ее имя на вкус. Осторожно погладил по головке. По теплым, шелковистым волосам.
– Нет, – возразила Мэтти. – Это она так себя называет, потому что не выговаривает букву «эр». Она – Кира, не Киа. Греческое имя. Как у благородной дамы. – Она потупилась. – Я выбрала ее из книги детских имен. Проштудировала ее, когда была беременной.
– Прекрасное имя, – кивнул я. – И я не думаю, что вы – плохая мать.
Тут мне вспомнилась история, которую Френк Арлен рассказывал на Рождество. О Пити, младшем из Арленов. Стараниями Френка все, кто сидел за столом, покатывались со смеху. Даже Пити, заявлявший, что он ничего такого не помнит, смеялся до слез.
Как-то на Пасху, рассказывал Френк, когда Пити было лет пять, их родители устроили им охоту за яйцами. Днем раньше, отправив детей к бабушке и дедушке, родители спрятали в доме больше сотни крашеных яиц. А в пасхальное утро начались их поиски. И продолжались до тех пор, пока Джоанна, которая вышла во внутренний дворик, чтобы пересчитать свою добычу, не подняла голову и не закричала во весь голос. Потому что увидела Пити, ползущего по карнизу, аккурат в шести футах над бетонным полом.
Мистер Арлен спас Пити, в то время как остальные члены семьи, взявшись за руки, стояли внизу, замерев от ужаса. А миссис Арлен непрерывно молилась, причем произносила слова так быстро, что они налезали друг на друга и было совершенно непонятно, что она говорит. А когда сильные руки мужа схватили Пити и унесли в раскрытое окно спальни, она повалилась без чувств, разбив о бетон нос. Когда Пити спросили, что он делал на карнизе, тот ответил, что хотел проверить, нет ли яиц в сливной канавке, что шла по краю.
Я думаю, в каждой семье есть хоть одна похожая история. Выживание в таких ситуациях маленьких мальчиков и девочек – более чем убедительное свидетельство (во всяком случае, для родителей) существования Бога.
– Я так напугалась! – Мэтти вновь выглядела на четырнадцать лет. Максимум на пятнадцать.
– Все уже в прошлом, – успокоил ее я. – И Кира больше не будет выходить на шоссе. Не будешь, Кира?
Она замотала головой, не поднимая глаз. Я предположил, что девочка заснет, прежде чем Мэтти доберется до трейлера.
– Я и представить себе не могла, что такое может произойти. Один из моих любимых писателей появляется, как джин из бутылки, и спасает мою девочку. Я знала, что у вас в Тэ-Эр усадьба, старый бревенчатый дом, который все называют «Сарой-Хохотушкой», но люди говорили, что вы не приезжали сюда после смерти вашей жены.
– Я действительно давно не приезжал. Будь «Сара» моей супругой, а не домом, вы бы могли назвать мое появление здесь примирением по решению суда.
По ее лицу пробежала улыбка, но мгновение спустя исчезла.
– Я хочу попросить вас об одном одолжении.
– Просите.
– Пожалуйста, никому об этом не говорите. Это может повредить и мне, и Ки.
– Почему?
Они прикусила губу, уже собираясь ответить на мой вопрос, но в последний момент передумала.
– Не важно. Но я буду вам очень признательна, если в городе не узнают об этом инциденте. Более чем признательна.
– Нет проблем.
– Вы серьезно?
– Конечно. Я обычно приезжал сюда летом, в последние годы вообще не приезжал… так что знакомых у меня здесь немного. – Разумеется, я хорошо знал Билла Дина, но судачить с ним не собирался. Это, однако, не означало, что он остался бы в неведении. Если юная дама думала, что от местных жителей останется тайной поход ее дочери на пляж, она сильно заблуждалась. – Мне представляется, что мы уже находимся в центре внимания. Взгляните на автомастерскую Брукса. Не поворачивайтесь, посмотрите как бы невзначай.
Она посмотрела и вздохнула. Два старичка стояли на асфальте в том месте, где когда-то торчали бензоколонки. Один, похоже, сам Брукс: мне показалось, что я разглядел венчик рыжих волос. Второй, гораздо старше, опирался на трость с золотой ручкой, хищно, как мне показалось, наклонившись вперед.
– Тут уж ничего не поделаешь. – В ее голосе слышалась тоска. – Никуда от них не денешься. Наверное, я должна полагать за счастье, что сегодня – праздник и их лишь двое.
– Кроме того, – добавил я, – они скорее всего ничего не видели.
Я сознательно опустил два момента: во-первых, пока мы стояли на обочине, мимо проехало с полдюжины автомобилей, во-вторых, если Брукс и его пожилой спутник чего-то и не видели, они могли с радостью навыдумывать с три короба.
Читать бесплатно другие книги:
