Слоны умеют помнить Кристи Агата

Глава 1

Литературный ленч

Миссис Оливер посмотрелась в зеркало. Краем глаза взглянув на часы на камине, которые, по ее смутным подозрениям, отставали минут на двадцать, она вернулась к изучению своей прически.

Беда миссис Оливер была в том – и сама она признавала это, – что стиль ее прически постоянно менялся. Она перепробовала по очереди почти все: и строгую высокую «помпадур», и развевающуюся с зачесанными назад волосами, чтобы открыть интеллектуальный лоб – по крайней мере, она надеялась, что интеллектуальный. Пробовала миссис Оливер и тугие завитки, и нечто вроде артистического беспорядка. Однако ей пришлось признать, что сегодня стиль прически не так важен, поскольку сегодня она собиралась сделать то, что совершала очень редко, – надеть шляпку.

На верхней полке платяного шкафа у миссис Оливер лежали четыре шляпки. Одна определенно предназначалась для свадеб. Когда идешь на свадьбу, шляпка – обязательный атрибут. Однако даже на этот случай миссис Оливер держала две. Одна, в круглой коробке, была с перьями. Она плотно сидела на голове и могла прекрасно противостоять внезапному ливню, если тот неожиданно начнется, пока идешь из машины под своды церкви или, как нынче часто бывает, в бюро регистраций.

Другая, более замысловатая, была определенно для свадеб, справляемых в субботний летний день. На ней были цветы, и шифон, и легкая желтая сетка с закрепленной на ней мимозой. Остальные две шляпки на полке были более универсального характера. Одну миссис Оливер называла своей дачной шляпкой – она была из желтовато-коричневого фетра, хорошо идущего к твидовым костюмам почти любого фасона и с подходящими полями, которые можно было загнуть как вверх, так и вниз.

У миссис Оливер был теплый кашемировый пуловер, и пуловер полегче для жарких дней; оба по цвету подходили к этой шляпке. Однако, хотя эти пуловеры она надевала часто, шляпку – практически никогда. Потому что, в самом деле, зачем надевать шляпку, когда просто едешь за город пообедать или поужинать с друзьями?

Четвертая шляпка была самая дорогая из всех и имела необычайное преимущество перед другими. Вероятно, иногда думала миссис Оливер, дело в ее дороговизне. Она представляла собой некое подобие тюрбана, состоящего из нескольких слоев бархата разных цветов, но непременно подобающих пастельных оттенков, и подходила к любой одежде.

Постояв в сомнении, миссис Оливер обратилась за помощью.

– Мария, – позвала она, а потом повторила громче: – Мария! Подойди на минутку.

Пришла Мария. Она привыкла, что у нее спрашивают совета, когда миссис Оливер раздумывает, что надеть.

– Собираетесь надеть вашу прелестную, изящную шляпку, да? – сказала Мария.

– Да, – ответила миссис Оливер. – Я хотела узнать, как ты думаешь, она будет выглядеть лучше так или наоборот?

Мария отшагнула назад и посмотрела.

– Ну, вы же надели ее задом наперед, не правда ли?

– Да, я знаю, – сказала миссис Оливер. – Я прекрасно знаю. Но я подумала, что так она почему-то смотрится лучше.

– Ой, с чего бы это? – удивилась Мария.

– Ну, наверное, так и было задумано… Должно быть, я так задумала, когда покупала, как и продавец, когда продавал.

– Почему вы думаете, что наоборот лучше?

– Потому что так получается милый оттенок голубого и темно-коричневого, и, по-моему, так смотрится лучше, чем с зеленым, красным и шоколадным цветом. – С этими словами миссис Оливер сняла шляпку, снова примерила ее задом наперед, потом правильно – и боком. Последний вариант она и Мария безоговорочно забраковали.

– Ее нельзя носить широкой частью вперед. То есть это не идет к вашему лицу, верно? Так не пойдет ни к какому лицу.

– Да, не пойдет. Думаю, в конечном итоге придется надеть ее правильным образом.

– Ну, я думаю, это всяко безопаснее, – сказала Мария.

Миссис Оливер сняла шляпку. Мария помогла ей надеть хорошо скроенное тонкое шерстяное платье деликатного красно-коричневого цвета и помогла пристроить на голове шляпку.

– Вы выглядите так изящно, – сказала она.

Вот это и нравилось миссис Оливер в Марии. Если выдавался малейший повод, она всегда одобряла и хвалила.

– Собираетесь произнести спич за ленчем? – спросила Мария.

– Спич! – ужаснулась миссис Оливер. – Нет, конечно нет. Ты же знаешь, я никогда не произношу речей.

– Ну, мне казалось, на литературных ленчах всегда произносят спичи. Вы для этого и собираетесь, разве нет? Знаменитые писатели тысяча девятьсот семьдесят третьего – или какой у нас нынче год?

– Мне нет нужды произносить спич, – сказала миссис Оливер. – Их будут произносить другие, кто это любит, и у них это получится гораздо лучше.

– Я уверена, вы произнесете прекрасный спич, если возьметесь за это, – ответила Мария, примеряя на себя роль искусительницы.

– Нет, не стоит, – сказала миссис Оливер. – Я знаю, что я могу, а чего не могу. Я не умею произносить спичи. Сразу вся разволнуюсь, стану нервничать и, наверное, начну заикаться или повторю что-нибудь два раза. И не только почувствую себя дурочкой, но, наверное, и выглядеть буду такой. Теперь со словами нет проблем. Можно их записать, или наговорить в машину, или продиктовать. Я умею обращаться со словами, если знаю, что не произношу спич.

– Ну что ж, надеюсь, все пройдет прекрасно. Я уверена, что так и будет. Будет великолепный ленч, верно?

– Да, – сказала миссис Оливер в глубоком унынии. – Ленч будет великолепный.

«И зачем, – подумала она, но не сказала, – зачем, чего ради я иду на него? – Она немного порылась в мыслях, потому что всегда любила понимать, что делает, а не делать сначала и потом удивляться, зачем это сделала. – Наверное, – сказала она, снова себе, а не Марии, которой пришлось вернуться на кухню в некоторой спешке, вызванной запахом убежавшего варенья, которое она оставила на плите. – Я хотела узнать, каково это. Меня всегда просят прийти на литературный ленч или что-то подобное, а я никогда не хожу».

После великолепного ленча миссис Оливер приступила к сладкому и с удовлетворенным вздохом поигралась с остатками меренг на тарелке. Она имела особое пристрастие к меренгам, и это было прелестное сладкое на очаровательном ленче. Тем не менее, когда достигаешь среднего возраста, с меренгами нужно быть осторожнее. Зубы! Они прекрасно выглядят, и их большое достоинство в том, что они никогда не болят, они белые и совсем как настоящие. Но все-таки не совсем настоящие. А зубы, даже настоящие – или так считала миссис Оливер, – на самом деле не из первоклассного материала. У собак, она всегда так полагала, зубы из настоящей слоновой кости, а у человеческих существ – просто из кости. А если это искусственные зубы, то они из пластика. В любом случае не следует рисковать втянуться в эдакое постыдное представление, в которое тебя могут втянуть искусственные зубы. Латук вызывает трудности, и соленый миндаль, и такие штуки, как шоколад с твердым ядром, и вязкая карамель, и вкуснейшие вязкие и липкие меренги… С удовлетворенным вздохом она проглотила последний кусочек. Это был хороший ленч, очень хороший ленч.

Миссис Оливер любила себя побаловать. Ленч ей очень понравился. И также ей понравилась компания. На собрание, устроенное в честь знаменитой писательницы, слава богу, пришли не только ее сестры по перу. Были и другие писатели, критики, а кроме тех, кто пишет книги, также и те, кто их читает. Миссис Оливер сидела между двумя очаровательными представителями мужского пола.

С одной стороны сидел Эдвин Обин, чьи стихи она всегда любила, и к тому же он был чрезвычайно занимательный человек, который в своих заграничных поездках попадал в разные захватывающие истории и пережил разнообразные литературные и личные приключения. Его также интересовали рестораны и что там подают, и они прекрасно поболтали о еде, оставив вопросы литературы в стороне.

Сэр Уэсли Кент с другой стороны от нее тоже был приятным собеседником. Он наговорил много хорошего про ее книги и к тому же имел такт говорить так, чтобы не смущать ее, что делают столь многие, сами того не замечая. Мистер Кент находил одну-две причины, почему ему понравилась та или иная книга, и это были правильные причины, и потому миссис Оливер благожелательно отнеслась к его похвалам. «Похвалы от мужчин, – подумала она, – всегда приемлемы». Это женщины были неискренни. Что ей писали женщины! Вообще! Конечно, не только женщины, иногда и эмоциональные молодые мужчины из каких-то отдаленных стран. Только на прошлой неделе она получила забавное письмо, начинающееся такими словами: «Читая Вашу книгу, я понял, какая Вы, должно быть, необыкновенная женщина». Прочтя «Вторую золотую рыбку», он впал в невообразимый литературный экстаз, что, по мнению миссис Оливер, было совершенно неадекватно. Она не страдала избытком скромности. Ей казалось, что детективные истории, которые она пишет, вполне неплохи для такого сорта литературы. Некоторые были не так уж хороши, а некоторые – получше остальных. Но, насколько она могла видеть, не было причины считать ее необыкновенной женщиной. Ей просто повезло найти удачную манеру писания, которая многим нравится. «Просто чудесная удача», – подумала миссис Оливер.

Что ж, если подумать, она прошла через это испытание хорошо. Она нравилась сама себе и говорила с симпатичными людьми. Теперь все переместились туда, где подавали кофе и где можно было сменить партнеров и поболтать с кем-нибудь еще. Миссис Оливер прекрасно осознавала всю опасность этого момента. Вот теперь на нее набросятся женщины. Набросятся с чрезмерными похвалами, на которые она, как это ни печально, не умела правильно отвечать, потому что на самом деле на них и не могло быть правильных ответов. В действительности это напоминало разговорник для путешествия в чужую страну.

Вопрос:

– Должна вам сказать, как мне нравится читать ваши книги, какими чудесными они мне кажутся.

Ответ от смущенного автора:

– Что ж, очень любезно с вашей стороны. Я очень рада.

– Вы, конечно, понимаете, что я много месяцев ждала встречи с вами. Это действительно чудесно.

– О, очень мило с вашей стороны. Действительно очень мило.

И дальше в том же духе. И никто из участников разговора, похоже, не может сказать что-нибудь о других интересах. Приходится говорить о своих книгах или о книгах другой женщины, если знаешь, что за книги она написала. Попадаешь в литературную паутину и начинаешь барахтаться. Некоторые умеют с этим справляться, но миссис Оливер прекрасно и с горечью осознавала, что не имеет соответствующей способности. Одна ее иностранная подруга однажды подвергла ее испытанию, когда миссис Оливер была за границей в посольстве.

– Я слушаю вас, – сказала тогда Альбертина своим очаровательным низким иностранным голосом, – и удивляюсь. Я слушала, что вы говорили тому молодому человеку из газеты, который пришел взять у вас интервью. У вас нет – совсем нет! – гордости, которую вам подобает иметь в связи с вашей работой. Вы должны говорить: «Да, я пишу хорошо. Я делаю это лучше, чем кто-либо другой, пишущий детективы».

– Но это не так, – сказала тогда миссис Оливер. – Я пишу неплохо, но…

– О, не говорите, что это не так. Вы должны говорить, что это так, если даже сами так не думаете.

– Хорошо бы, Альбертина, – ответила миссис Оливер, – ты вместо меня отвечала тем журналистам, которые приходят ко мне. У тебя бы так хорошо получилось… Разве ты не можешь как-нибудь притвориться мной? А я бы послушала за дверью…

– Да, наверное, смогла бы. Это было бы довольно забавно. Но они поймут, что я не вы. Они знают вас в лицо. Однако вы должны говорить: «Да, да, я знаю, что я лучше всех прочих». Вы должны всем это говорить. Чтобы они знали. И они должны это провозгласить. О, как это ужасно – слышать, как вы тут сидите и говорите так, словно извиняетесь за то, какая вы есть… Так не должно быть.

Это выглядело так, будто она начинающая актриса, старавшаяся выучить свою роль, подумала миссис Оливер, а режиссер нашел ее безнадежно тупой, не понимающей основную идею. Что ж, во всяком случае, на этот раз не будет больших трудностей. Когда все встанут из-за стола, в холле будет несколько ожидающих женщин. В самом деле, она уже видела одну-двух, которые слонялись там. Это не будет очень трудно. Она пойдет, будет улыбаться, будет милой и скажет:

«Так любезно с вашей стороны. Я так рада. Как приятно узнать, что людям нравятся твои книги».

Все это старые банальности. Как будто засовываешь руку в ящик и вытаскиваешь полезные слова, уже выстроенные в нужном порядке, как нанизанные на нитку бусины. А потом, особенно не затягивая это дело, можно уйти.

Ее глаза обежали сидящих за столом, так как здесь, кроме притворных поклонников, мог оказаться и кое-кто из друзей. Да, в дальнем конце она увидела Морину Грант, очень забавную женщину. Момент настал, литературные женщины и сопутствующие мужчины, тоже присутствовавшие на ленче, встали и устремились к креслам, к кофейным столикам, диванам и укромным уголкам. Момент опасности, как часто называла его про себя миссис Оливер, хотя обычно это случалось на коктейлях, а не на литературных вечеринках, так как она редко посещала последние. В любой момент может возникнуть опасность в виде кого-то, кого ты не помнишь, но кто помнит тебя, или кого-то, с кем ты решительно не хочешь говорить, но от кого не уклониться. В данном случае перед ней возникла первая угроза. Большая женщина. Мощное сложение, крупные белые зубы, словно в нетерпении грызущие удила. По-французски такую женщину можно было бы назвать une femme formidable[1], однако она определенно не только не имела французского оттенка formidable, а была просто крайней формой женщины, не терпящей возражений. Очевидно, эта особа или знала миссис Оливер, или собиралась познакомиться здесь и сейчас. И вот как она это сделала.

– О, миссис Оливер, – сказала она высоким визгливым голосом, – как хорошо, что мы сегодня встретились. Мне так давно этого хотелось. Я просто обожаю ваши книги. Как и мой сын. И мой муж всегда говорил, что никогда не следует путешествовать, не взяв с собой одну-две из ваших книг… Но пойдемте, присядем. Мне так много нужно у вас спросить.

«Ну, что ж, – подумала миссис Оливер, – это не мой любимый тип женщин. Но не хуже любого другого».

Она позволила отвести себя твердой рукой, как отводит задержанного полицейский, к канапе на двоих за углом, ее новая подруга взяла кофе себе и поставила вторую чашку перед ней.

– Вот, теперь нам никто не помешает. Вряд ли вы знаете мое имя. Я миссис Бёртон-Кокс.

– Ах, да! – как обычно, проговорила миссис Оливер.

Бёртон-Кокс? Тоже пишет книги? Нет, она действительно не могла ничего о ней вспомнить. Нет, кажется, слышала это имя… Пришло смутное воспоминание. Книга о политике, что-то такое… Не художественная литература, не юмористическая, не детектив. Может быть, что-то с претензией на интеллектуальность с политическим уклоном? Это легче, с облегчением подумала миссис Оливер. Можно просто дать ей выговориться, время от времени повторяя: «Как интересно!»

– Вы действительно очень удивитесь тому, что я скажу, – проговорила миссис Бёртон-Кокс, – но, читая ваши книги, я ощутила, как вы благожелательны, как глубоко понимаете человеческую природу. И я чувствую, что если кто-то и может дать ответ на мой вопрос, то это вы.

– В самом деле не думаю… – начала миссис Оливер, пытаясь подобрать подходящие слова, чтобы выразить неуверенность в своей способности поднять возложенный на нее груз.

Миссис Бёртон-Кокс обмакнула в кофе кусочек сахара и раскусила его с плотоядным хрустом, как будто разгрызла кость. «Клыки», – смутно вспомнилось миссис Оливер. Клыки? У собак клыки, у моржей бивни, и у слонов бивни. Огромные бивни из слоновой кости. А миссис Бёртон-Кокс все говорила:

– Прежде всего я должна спросить у вас – впрочем, я и так весьма уверена, – у вас ведь есть крестница, верно? Крестница по имени Селия Рейвенскрофт?

– О, – ответила миссис Оливер, приятно удивившись.

Она почувствовала, что, пожалуй, сможет справиться с разговором о крестнице. У нее было множество крестниц – и крестников, уж если на то пошло. Временами ей приходилось признать, что с возрастом она уже не может вспомнить их всех. Миссис Оливер должным образом выполняла свои обязанности, одной из которых было – посылать игрушки маленьким крестникам и крестницам на Рождество, навещать их и их родителей или принимать их у себя, пока они растут, забирать мальчиков из школы – и девочек тоже. А потом, в знаменательную дату – на двадцать первый день рождения – крестная должна сделать подобающий подарок, и сделать это великодушно, и удостовериться, что все об этом знают, – или на бракосочетании, которое влечет за собой такие же подарки и финансовое или иное благословение. А после этого крестники и крестницы отступают на среднюю или дальнюю дистанцию. Они женятся или выходят замуж, или уезжают за границу, в другие страны, в иностранные посольства, или учатся в иностранных школах, или участвуют в социальных проектах – в любом случае они постепенно бледнеют в вашей жизни. Тебе приятно их видеть, если они неожиданно, так сказать, снова всплывают на горизонте. Но тебе нужно подумать и вспомнить, когда ты видела их в последний раз, чьи они дочери и какое знакомство привело к тому, что тебя выбрали крестной матерью.

– Селия Рейвенскрофт, – повторила миссис Оливер, силясь вспомнить. – Да, да, конечно. Да, определенно. – Не то чтобы какой-то образ Селии Рейвенскрофт предстал у нее перед глазами… нет, то есть предстал, но из очень давнего прошлого. На крещении.

Она пошла на крещение Селии и в качестве подарка подобрала очень милое серебряное ситечко в стиле королевы Анны. Очень милое. Прекрасно подойдет, чтобы процеживать молоко; а потом крестница всегда сможет продать его за приятную цену, если ей захочется иметь деньги на карманные расходы. Да, ситечко она действительно вполне вспомнила. В стиле королевы Анны 1711 года. С изображением Великобритании в виде женщины-воительницы. Насколько проще вспомнить серебряный кофейник, или ситечко, или крестильную кружку, чем самого ребенка…

– Да, – сказала она. – Да, конечно. Боюсь, я уже очень давно не виделась с Селией.

– Ах, понимаю… Она, несомненно, довольно импульсивная девушка, – сказала миссис Бёртон-Кокс. – То есть очень часто меняет свои идеи. Конечно, очень умная, прекрасно училась в университете, но ее политические взгляды… Думаю, все молодые люди нынче имеют политические взгляды.

– Боюсь, я не очень слежу за политикой, – сказала миссис Оливер, для которой этот предмет всегда был анафемой.

– Видите ли, я хочу довериться вам. Хочу сказать вам, что именно я хочу узнать. Уверена, вы не будете возражать. Я от столь многих слышала, как вы добры, как всегда доброжелательны…

«Уж не собирается ли она занять у меня денег?» – подумала миссис Оливер, знавшая много бесед, начинавшихся подобным образом.

– Видите ли, этот вопрос имеет для меня огромную важность. Я чувствую, что действительно должна это выяснить. Селия, видите ли, собирается выйти замуж – или думает, что собирается, – за моего сына Десмонда.

– Ах, вот как! – воскликнула миссис Оливер.

– Во всяком случае, сейчас она носится с такой идеей. Конечно, нужно побольше о ней узнать, я кое-что очень хочу узнать. Это крайне необычно – спрашивать у кого-то, и я бы не стала… ну, то есть я бы не стала вот так вдруг расспрашивать незнакомого человека, но я не считаю вас незнакомым человеком, дорогая миссис Оливер.

«Лучше бы считала, – подумала миссис Оливер. Теперь она занервничала, опасаясь, нет ли у Селии внебрачного ребенка, или не собирается ли она родить такого, и не собирается ли миссис Бёртон-Кокс посвятить ее, миссис Оливер, во все подробности. Это было бы очень неловко. – А с другой стороны, я не виделась с Селией пять или шесть лет, и ей, наверное, теперь лет двадцать пять – двадцать шесть, так что будет довольно просто сказать, что я ничего не знаю».

Миссис Бёртон-Кокс наклонилась к ней и тяжело вздохнула.

– Я хочу, чтобы вы сказали мне – так как уверена, что вы должны знать или иметь определенную догадку, – как все это произошло. Ее мать убила ее отца или отец убил мать?

Чего-чего, а вот этого миссис Оливер никак не ожидала. Не веря своим ушам, она уставилась на миссис Бёртон-Кокс.

– Но я не… – Она замолкла. – Я… Я не могу понять. То есть – по какой причине…

– Миссис Оливер, вы должны это знать… Такая нашумевшая история… Конечно, я понимаю, столько лет прошло – ну, наверное, десять или двадцать, не меньше, – но в свое время оно привлекло к себе большое внимание. Несомненно, вы помните, должны помнить.

Мозг миссис Оливер отчаянно работал. Селия была ее крестницей. Это не вызывает сомнений. Мать Селии… да, конечно, матерью Селии была Молли Престон-Грей, ее бывшая подруга, хотя и не очень близкая, и, конечно, она была замужем за военным… да как же его звали?… Сэр какой-то Рейвенскрофт. Или он был послом? Удивительно, как легко забываются такие вещи. Она даже не могла вспомнить, была ли у Молли на свадьбе подружкой невесты. Наверное, была. Довольно милое венчание в часовне Гардс или какой-то еще… Но такие вещи забываются. А после этого она не встречалась с ними много лет: они куда-то уехали… На Ближний Восток? В Персию? В Ирак? Кажется, в Египет? Или в Индию? Совершенно случайно, когда они приезжали в Англию, она снова с ними встретилась.

Но они были похожи на те фотографии, которые берешь и удивленно рассматриваешь. Смутно вспоминаешь, кто на них, но они так выцвели, что уже не различить лиц, и точно не помнишь, где кто. И теперь она не могла припомнить, занимали ли сэр Рейвенскрофт и леди Рейвенскрофт, урожденная Молли Престон-Грей, какое-то место в ее жизни. Вряд ли занимали. А впрочем…

Миссис Бёртон-Кокс по-прежнему смотрела на нее. Смотрела, как будто разочарованная ее недостатком находчивости, ее неспособностью вспомнить тот очевидно выдающийся случай.

– Убил? Вы хотите сказать, несчастный случай?

– О нет. Не несчастный случай. В одном из тех домов у моря. Кажется, в Корнуолле. Где-то, где скалы. В общем, у них был там дом. И их обоих нашли там на скале; они были застрелены, вы знаете. Но не было ничего такого, чтобы полиция могла сказать, то ли это жена застрелила мужа, а потом себя, то ли он застрелил жену, а потом себя. Они стали расследовать – вы знаете – траектории пуль и все такое, но было трудно что-то определить. Решили, что это могло быть самоубийство по сговору, и… Я забыла, каков был вердикт. Что-то… Это мог быть несчастный случай или нечто подобное. Но, конечно, все знали, что это было сделано наверняка преднамеренно, и, конечно, тогда ходило множество историй…

– Наверное, пустые домыслы, – с надеждой сказала миссис Оливер, стараясь вспомнить по возможности хотя бы одну из историй.

– Что ж, может быть. Может быть. Я понимаю, трудно сказать наверняка… Ходили байки о какой-то ссоре – то ли в тот же день, то ли накануне… еще говорили о каком-то другом мужчине, а потом, конечно, появился обычный слух о другой женщине. И никто не знает, как все это случилось. Думаю, дело замалчивали, потому что генерал Рейвенскрофт занимал довольно высокую должность, и, кажется, говорили, что он в тот год попал в психиатрическую клинику, что он очень переутомился или что-то такое и что он на самом деле не понимал, что делает.

– Я действительно боюсь, – сказала миссис Оливер твердым тоном, – что ничего не знаю об этом. Теперь, когда вы сказали, я припоминаю, что был такой случай, и помню имена, и я знала этих людей, но никогда не знала, что произошло и все с этим связанное. И у меня действительно нет ни малейшего представления…

«И я действительно не понимаю, – подумала миссис Оливер, жалея, что у нее не хватает храбрости сказать это, – как у вас хватает наглости спрашивать меня о таких вещах».

– Мне очень важно это знать, – сказала миссис Бёртон-Кокс.

До того ее глаза были твердыми, как мрамор, а теперь она начала ими хлопать.

– Видите ли, это важно из-за моего сына – мой дорогой мальчик хочет жениться на Селии.

– Боюсь, ничем не могу вам помочь, – ответила миссис Оливер. – Я ничего не слышала об этом.

– Но вы должны знать, – настаивала миссис Бёртон-Кокс. – Я хочу сказать, вы пишете эти удивительные истории, вы все знаете о преступлениях, вы должны знать все это – как человек, который так много думает о таких вещах.

– Я ничего не знаю, – сказала миссис Оливер тоном, в котором не было избытка вежливости, однако определенно слышалось отвращение.

– Но вы же видите, что человек не знает, к кому пойти, чтобы расспросить об этом? То есть нельзя же через столько лет пойти в полицию, да и все равно, наверное, там ничего не сказали бы, потому что они явно пытались замять это дело. Однако я чувствую, что важно докопаться до истины.

– Я только пишу книги, – холодно сказала миссис Оливер. – В них все придумано. Лично я ничего не знаю о преступлениях и не имею своего мнения в криминологии. Так что, боюсь, ничем не могу вам помочь.

– Но вы можете спросить свою крестницу. Можете спросить Селию.

– Спросить Селию? – Миссис Оливер снова уставилась на нее. – Не понимаю, как я могу это сделать. Она была… Да, пожалуй, она была еще ребенком, когда произошла эта трагедия.

– О, и все же, я полагаю, она все об этом знает, – сказала миссис Бёртон-Кокс. – Дети всегда все знают. Я уверена, она вам расскажет.

– Я бы посоветовала вам спросить ее саму, – сказала миссис Оливер.

– Действительно, я бы вряд ли смогла. Знаете, я думаю, Десмонду это не понравилось бы. Видите ли, он немного… Он раздражается, когда дело касается Селии, и я не думаю, что… Нет… Я уверена, что вам она расскажет.

– Мне бы действительно и в голову не пришло спросить ее, – сказала миссис Оливер и притворилась, что смотрит на часы. – Ох, как мы засиделись на этом восхитительном ленче… мне пора бежать. У меня очень важная встреча. До свидания, миссис… м-м-м… Бёртон-Кокс, как жаль, что я не могу вам помочь, но такие материи довольно деликатны, и… В самом деле, какая вам разница, вам лично, что там случилось?

– О, разница огромная.

В этот момент мимо проплыла литературная фигура, которую миссис Оливер хорошо знала; она вскочила, чтобы схватить ее за локоть.

– Луиза, дорогая, как здорово, что я тебя встретила! Я и не заметила, что ты здесь.

– О, Ариадна, как давно мы не виделись! Ты похудела, не так ли?

– Какие милые вещи ты мне всегда говоришь, – сказала миссис Оливер, взяв знакомую за руку и отступая от канапе. – Но я спешу, потому что у меня встреча.

– Ты, кажется, связалась с этой ужасной женщиной, да? – спросила подруга, оглядываясь через плечо на миссис Бёртон-Кокс.

– Она задавала мне очень необычные вопросы, – ответила миссис Оливер.

– О! И ты не смогла на них ответить?

– Нет. Все равно они касались того, что совершенно меня не касается.

– Что-то интересное?

– Пожалуй, – сказала миссис Оливер, позволив закрасться в голову новой идее. – Пожалуй, это может быть интересно, вот только…

– Она встает и собирается тебя преследовать, – сообщила подруга. – Пошли. Я прослежу, чтобы ты вышла, и доставлю куда угодно, если у тебя нет машины.

– Я никогда не езжу на машине по Лондону, тут невозможно припарковаться.

– Да, я знаю. Совершенно невозможно.

Миссис Оливер должным образом попрощалась со всеми. Благодарности, слова об огромном удовольствии – и теперь ее везли по Лондон-сквер.

– По-прежнему живешь на Итон-Террас? – спросила любезная подруга.

– Да, – ответила миссис Оливер, – но сейчас мне нужно… пожалуй, к Уайтфраэрз-мэншнз. Точно не помню названия, но знаю, где это.

– Ох, там квартиры. Довольно современные. Скучные и очень геометричные.

– Это верно, – согласилась миссис Оливер.

Глава 2

Первое упоминание о слонах

Не застав своего друга Эркюля Пуаро дома, миссис Оливер прибегла к телефону.

– Вы, случайно, не собираетесь сегодня вечером быть дома? – спросила она.

Она сидела у телефона и с некоторой нервозностью барабанила пальцами по столу.

– Это говорит?…

– Ариадна Оливер, – сказала миссис Оливер, которую всегда удивляло, что нужно называть свое имя, так как предполагала, что все друзья узнают ее голос, как только услышат.

– Да, я весь вечер буду дома. Означает ли это, что я буду иметь удовольствие от вашего визита?

– Очень мило с вашей стороны так выразиться. Не знаю, будет ли это таким уж удовольствием.

– Видеть вас – всегда удовольствие, chre madame[2].

– Не знаю, – сказала миссис Оливер. – Может быть, я собираюсь… ну, немножко вас потревожить. Задать вопросы. Я хочу узнать, что вы думаете кое о чем.

– Это я всегда готов рассказать любому.

– Тут кое-что случилось… Кое-что беспокоящее меня, и я не знаю, что с этим делать.

– Значит, вы придете, и мы увидимся. Я польщен. Очень польщен.

– Какое время вас устроит? – спросила миссис Оливер.

– В девять? Может быть, мы вместе попьем кофе, если только вы не предпочитаете гренадин или Sirop de Cassis…[3] Впрочем нет, вы его не любите. Я помню. Джордж, – обратился Пуаро к своему бесценному слуге, – вечером нам предстоит удовольствие принять миссис Оливер. Я думаю, кофе и какой-нибудь ликер. Не уверен, какой она любит.

– Я видел, как она пила кирш[4], сэр.

– И crme de menthe[5]. Но я думаю, она предпочтет кирш. Прекрасно, – сказал Пуаро. – Значит, пусть будет так.

Миссис Оливер прибыла пунктуально в назначенное время. За ужином Пуаро гадал, что заставило миссис Оливер навестить его и почему она так сомневается в том, что делает. Приберегла для него какую-то сложную задачу или собирается сообщить о каком-то преступлении? Как ему было хорошо известно, от миссис Оливер можно ожидать чего угодно – от самого банального до экстраординарного. Можно сказать, и то, и другое было в ее духе. Она показалась ему встревоженной.

Что ж, он умеет ладить с миссис Оливер, подумал про себя Пуаро. Он всегда умел ладить с миссис Оливер. Иногда она бесила его. И в то же время он был очень к ней привязан. Они вместе многое пережили и многое испытали. Кстати, он прочел о ней что-то в газете только сегодня утром – или это была вечерняя газета? Нужно постараться вспомнить, пока она не пришла… И Пуаро вспомнил – как раз когда Джордж сообщил о ее прибытии.

Когда Ариадна вошла, Пуаро сразу заключил, что его диагноз о ее тревоге был достаточно верен. Ее прическа, довольно замысловатая, была растрепана оттого, что миссис Оливер взбешенно и лихорадочно теребила ее, как это у нее иногда бывало. Он принял гостью со всеми проявлениями удовольствия, усадил в кресло, налил ей кофе и протянул стаканчик кирша.

– Ах! – воскликнула миссис Оливер со вздохом человека, испытавшего облегчение. – Наверное, вы подумаете, что я страшная дура, но все же…

– Я вижу или, точнее, видел в газете, что сегодня вы присутствовали на литературном ленче. Для знаменитых писательниц. Что-то в этом роде. Я думал, вы никогда их не посещаете.

– Обычно не посещаю, – ответила миссис Оливер, – и больше никогда туда не пойду.

– Ах, вы много там натерпелись? – посочувствовал Пуаро.

Он знал, чем можно досадить миссис Оливер. Чрезмерные восхваления ее книг всегда выводили ее из себя, потому что, как однажды ему призналась Ариадна, она никогда не знала, как на это реагировать.

– Вам не понравилось?

– До какого-то времени нравилось, – сказала миссис Оливер, – но потом случилось нечто очень неприятное.

– Ага, и после этого вы решили навестить меня…

– Да, но я в самом деле не знаю зачем. То есть это не имеет к вам никакого отношения, и не думаю, что это вас как-то заинтересует. Мне и самой это не очень интересно. Хотя, наверное, это меня все-таки заинтересовало, иначе мне не захотелось бы прийти узнать, что вы об этом думаете. Узнать, что… в общем, как бы вы поступили на моем месте.

– Это очень трудный вопрос. Я знаю, как в любой ситуации поступил бы я, Эркюль Пуаро, но как поступили бы вы, я не могу сказать, хотя и хорошо вас знаю.

– К этому времени вы уже должны это представлять, – сказала миссис Оливер. – Вы знаете мен достаточно давно.

– Сколько же уже? Лет двадцать?

– О, не знаю. Никогда не запоминаю лет и дат. Знаете, у меня все мешается. Я помню тысяча девятьсот тридцать девятый, потому что тогда началась война, а другие даты помню из-за всяких чудных событий там и сям.

– Как бы то ни было, вы пошли на тот литературный ленч. И он вам не очень понравился.

– Ленч мне понравился, но потом…

– Кто-то вам что-то сказал, – предположил Пуаро с мягкостью доктора, выясняющего симптомы.

– Ну, мне готовились что-то сказать… На меня вдруг набросилась одна из этих огромных требовательных женщин, которые всегда умудряются подавлять всех и от которых становится не по себе, как ни от кого другого. Знаете, она как будто ловит бабочек или других букашек, ей бы еще сачок. Она словно окружила меня со всех сторон и затащила на канапе, а потом начала говорить. Сначала о моей крестнице…

– А, да. О вашей любимой крестнице?

– Я не видела ее много лет, – сказала миссис Оливер. – Ну, я же не могу поддерживать связь с ними со всеми. А потом она задала мне самый неприятный вопрос. Она хотела, чтобы я… О, боже, как мне трудно это сказать…

– Что же тут трудного? – возразил Пуаро. – Это очень просто. Рано или поздно все рассказывают мне всё. Видите ли, я всего лишь иностранец, и потому это не важно. Это легко, потому что я иностранец.

– Да, рассказывать вам довольно легко, – признала миссис Оливер. – Видите ли, она спросила меня об отце и матери этой девушки. Спросила, что именно случилось: ее мать убила ее отца или отец убил мать?

– Прошу прощения? – произнес Пуаро.

– О, я понимаю, что это звучит дико. Ну, мне показалось это совершенно диким.

– Ее мать убила ее отца – или отец убил мать?

– Совершенно верно, – подтвердила миссис Оливер.

– Но это факт? То, что то ли ее отец убил мать, то ли мать убила отца?

– Ну, обоих нашли застреленными, – сказала миссис Оливер. – На вершине скалы. Не помню, то ли в Корнуолле, то ли на Корсике… Что-то в этом роде.

– Так, значит, она сказала правду?

– Да, в этой части – правду. Это случилось много лет назад. Ну, и я… Почему она обратилась ко мне?

– Это ясно: потому, что вы пишете детективы, – объяснил Пуаро. – Несомненно, она сказала, что вы знаете всё о преступлениях. А то, что случилось, – оно было реально?

– О да. Не из таких вопросов: «что бы сделал А», или «какая процедура была бы уместна, если б ваш отец убил вашу мать». Нет, это реально случилось. И я подумала, что лучше рассказать эту историю вам. То есть я не могу вспомнить ее в точности, но в свое время она была широко известна. Это случилось… О, надо думать, как минимум около двадцати лет назад. И, говорю вам, я вспомнила имена этих людей, потому что знала их. С женой мы вместе учились в школе, и я знала ее очень хорошо. Мы дружили. Этот случай был широко известен – знаете, о нем писали все газеты и все такое прочее. Сэр Алистер Рейвенскрофт и леди Рейвенскрофт. Вполне счастливая пара: он был полковником или генералом, а она следовала за ним, и где только они не побывали! Потом купили где-то тот дом – кажется, за границей, но точно не помню… А потом вдруг в газетах появились эти сообщения. То ли кто-то убил их обоих, то ли они убили друг друга. Думаю, использовался револьвер, который всегда лежал у них в доме, и… Лучше я расскажу, что помню.

Собравшись с мыслями, миссис Оливер сумела более-менее ясно изложить то, что слышала. Пуаро время от времени уточнял ту или иную деталь.

– Но почему, – спросил он, когда рассказ подошел к концу, – почему та женщина так хочет это узнать?

– Ну, вот это я и хотела бы выяснить, – сказала миссис Оливер. – Думаю, я могу добраться до Селии. Я знаю, что она по-прежнему живет в Лондоне. А может быть, в Кембридже или в Оксфорде… Кажется, она защитила диплом и то ли читает там лекции, то ли преподает где-то еще… в общем, что-то в этом роде. И, знаете, она очень современная. Водится с длинноволосыми молодыми людьми в странных нарядах. Но не думаю, что употребляет наркотики. Она в полном порядке, и… Я слышу о ней лишь изредка, случайно. То есть она присылает мне открытки на Рождество, и все такое. Знаете, о своих крестниках не думают постоянно, а ей уже двадцать пять или двадцать шесть.

– Не замужем?

– Нет. Очевидно, она собирается замуж – или у нее есть такая мысль… Миссис… Как же звали ту женщину? Опять забыла. Ах да – миссис Бёртон-Кокс. За ее сына.

– И миссис Бёртон-Кокс не хочет, чтобы ее сын женился на этой девушке, потому что ее отец убил ее мать или мать убила отца?

– Ну, наверное, – сказала миссис Оливер. – Больше я ничего не могу предположить. Но какая разница, кто кого убил? Если один из твоих родителей убил другого, неужели для матери молодого человека, за которого ты собираешься выйти, так важно, кто именно совершил убийство?

– Об этом можно подумать, – сказал Пуаро. – Знаете… Да, это действительно интересно. То есть не то, кто убил: сэр Алистер Рейвенскрофт или леди Рейвенскрофт. Кажется, я смутно припоминаю что-то подобное… а может быть, и тот самый случай. Но странность кроется в самой миссис Бёртон-Кокс. Может быть, у нее что-то с головой… Она очень любит своего сына?

– Наверное, – сказала миссис Оливер. – Вероятно, она вообще не хочет, чтобы он женился на этой девушке.

– Потому что она могла унаследовать предрасположенность к убийству мужчины, за которого вышла, или что-то такое?

– Откуда мне знать? – сказала миссис Оливер. – Она, кажется, думает, что я могу все ей сказать, а сама рассказала мне не все, верно? Но почему, как вы думаете? Что стоит за всем этим? Что все это означает?

– Будет очень интересно это выяснить, – сказал Пуаро.

– Что ж, потому я к вам и пришла. Вы любите выяснять такие вещи – в которых поначалу не видите никакого мотива. То есть никто не видит мотива.

– Вы думаете, миссис Бёртон-Кокс отдает предпочтение какому-то варианту? – спросил Пуаро.

– То есть муж убил жену или жена убила мужа? Не думаю.

– Что ж, я понял вашу проблему, – сказал Пуаро. – Это меня очень заинтриговало. Приходишь домой с какого-то приема. Тебя просят сделать что-то очень трудное, почти невозможное, и – ты задумываешься, с какого конца взяться за это дело.

– Ну, и с какого же? – спросила миссис Оливер.

– Мне не так легко это сказать, – ответил Пуаро. – Ведь я не женщина. Не женщина, которую вы по-настоящему не знаете, которую вы встретили на ленче и которая поставила перед вами задачу и попросила решить ее, никак не объяснив своего мотива.

– Верно, – согласилась миссис Оливер. – И что теперь делать Ариадне? Иными словами, что теперь делать А., если б вы прочли об этой проблеме в газете?

– Ну, я предполагаю, у А. есть три пути. Можно написать записку миссис Бёртон-Кокс со словами: «Мне очень жаль, но я чувствую, что действительно не могу помочь Вам в этом вопросе», – или можете выразить это как-нибудь по-другому. Вариант Б: вы связываетесь с вашей крестницей и рассказываете ей, что спросила у вас мать ее парня, или молодого человека, или как там это называется, за которого она думает выйти замуж. От нее вы узнаёте, действительно ли она собирается за него замуж. Если да, то нет ли у нее какой-нибудь догадки, или не говорил ли ей этот молодой человек, что взбрело в голову его матушке. И тут появятся другие интересные моменты – например, выяснится, что думает девушка о матери молодого человека, за которого хочет выйти замуж. И третье, что вы можете сделать, – сказал Пуаро, – и что я настоятельно рекомендовал бы вам…

– Я знаю, – сказала миссис Оливер. – Одно слово.

– Ничего, – закончил Пуаро.