Скрюченный домишко Кристи Агата
– Я знаю, драгоценная, что ты уже все подготовила и готова сыграть самую красивую роль. Но ты все понимаешь неправильно. Совершенно неправильно.
– Чепуха. Ты не знаешь…
– Я знаю. Тебе следует играть это совершенно иначе, дорогая. Быть подавленной, неразговорчивой, утаивать все, что можно, осторожничать, чтобы не навредить семье.
Лицо Магды Леонидис стало озадаченно-наивным, как у ребенка.
– Дорогая, – сказала она, – ты действительно думаешь…
– Да, думаю. Сыграй это. Вот я о чем.
Слабая, довольная улыбка появилась на лице матери, а София прибавила:
– Я сварила тебе шоколад. Он в гостиной.
– О, хорошо, умираю с голоду. – Она задержалась в дверном проеме и сказала, обращаясь то ли ко мне, то ли к книжной полке у меня за спиной: – Вы не знаете, как чудесно иметь дочь!
И после этой заключительной реплики миссис Леонидис вышла.
– Одному Богу известно, что она наговорит полицейским! – сказала мисс де Хевиленд.
– С ней все будет в порядке, – ответила София.
– Она может сказать все что угодно.
– Не волнуйся, – заверила ее София. – Она будет играть так, как укажет режиссер. А режиссер – это я!
Она вышла вслед за матерью, потом оглянулась и сообщила:
– К тебе пришел старший инспектор Тавернер, отец. Ты не возражаешь, если Чарльз останется здесь?
Мне показалось, что на лице Филиппа Леонидиса отразилось легкое недоумение. Еще бы! Но его привычка ничем не интересоваться сыграла мне на руку. Он пробормотал неуверенно:
– О, разумеется, разумеется.
Вошел старший инспектор Тавернер – солидный, надежный – быстрой деловитой походкой, которая почему-то успокаивала. «Просто маленькая неприятность, – казалось, говорил его вид, – а потом мы покинем этот дом навсегда, и сам я буду очень этому рад; мы не хотим здесь задерживаться, могу вас заверить…» Не знаю, как ему это удалось – не говоря ни слова, только придвинув стул к письменному столу, – создать такое впечатление, но у него это получилось. Я скромно сел в сторонке.
– Я вас слушаю, старший инспектор, – произнес Филипп.
– Я вам не нужна, старший инспектор? – резко спросила Эдит.
– В данный момент – нет, мисс де Хевиленд. Позже я хотел бы немного побеседовать с вами.
– Конечно. Я буду наверху.
Она вышла и прикрыла за собой дверь.
– Я вас слушаю, старший инспектор, – повторил Филипп.
– Я знаю, что вы очень заняты, и не хочу надолго отрывать вас от дел. Но могу сообщить вам конфиденциально, что наши подозрения подтвердились. Ваш отец умер неестественной смертью. Его смерть наступила в результате большой дозы физостигмина, больше известного как эзерин.
Филипп склонил голову. Он не выразил никаких видимых эмоций.
– Я не знаю, говорит ли это вам о чем-то, – продолжал Тавернер.
– О чем это должно мне говорить? Моя точка зрения – что отец, должно быть, сам случайно ввел себе яд.
– Вы действительно так думаете, мистер Леонидис?
– Да, мне это представляется вполне возможным. Ему было около девяноста лет, не забудьте, и зрение его стало очень слабым.
– Поэтому он перелил содержимое из бутылочки с глазными каплями в бутылочку с инсулином… Вам это действительно представляется вероятным, мистер Леонидис?
Филипп не ответил. Его лицо стало еще более бесстрастным.
Тавернер продолжал:
– Мы нашли бутылочку от глазных капель, пустую, в мусорной корзине, на ней нет никаких отпечатков. Это само по себе любопытно. Обычно там должны были остаться отпечатки пальцев. Наверняка отпечатки вашего отца, возможно, его жены, или же лакея…
Филипп Леонидис поднял глаза.
– Как насчет лакея? – спросил он. – Как насчет Джонсона?
– Вы предполагаете, что возможным преступником был Джонсон? Несомненно, у него была возможность. Но когда мы доходим до мотива, тут дело другое. Обычно ваш отец выплачивал ему ежегодную премию, и каждый год эта премия увеличивалась. Ваш отец ясно дал ему понять, что это вместо той суммы, которую он мог бы оставить ему по завещанию. Сейчас эта премия, после семи лет службы, достигла очень значительной ежегодной суммы, и продолжает расти. Очевидно, в интересах Джонсона было, чтобы ваш отец прожил как можно дольше. Более того, они отлично ладили, да и рекомендации от прежних хозяев безупречны: он очень умелый и преданный камердинер. – Тавернер помолчал. – Мы не подозреваем Джонсона.
– Понимаю, – без всякого выражения произнес Филипп.
– А теперь, мистер Леонидис, может быть, вы расскажете мне подробно о ваших собственных передвижениях в день смерти вашего отца?
– Разумеется, старший инспектор. Я был здесь, в этой комнате, весь тот день – за исключением трапез, конечно.
– Вы видели вашего отца?
– Я поздоровался с ним после завтрака, как делал обычно.
– Вы были с ним наедине?
– Моя… э… мачеха находилась в комнате.
– Он выглядел так же, как обычно?
С легким намеком на иронию Филипп ответил:
– Не было заметно никаких признаков, что его убьют в тот день.
– Часть дома вашего отца полностью отделена от этой?
– Да, в нее можно попасть только через дверь в холле.
– Эту дверь запирают?
– Нет.
– Никогда?
– Я не помню таких случаев.
– Любой может свободно переходить из той части дома в эту?
– Конечно. Они отделены друг от друга только ради удобства домашнего хозяйства.
– Как вы узнали о смерти отца?
– Мой брат Роджер, который занимает западное крыло этажом выше, прибежал вниз и сказал, что у отца внезапный приступ. Ему трудно дышать, и он выглядит очень больным.
– Что вы сделали?
– Я позвонил доктору, о чем, кажется, никто не подумал. Доктора не оказалось дома, но я передал, чтобы он приехал как можно скорее. Потом пошел наверх.
– А потом?
– Моему отцу явно было очень плохо. Он умер до прихода доктора. – В голосе Филиппа не было никаких чувств. Это была простая констатация факта.
– Где находились остальные члены вашей семьи?
– Жена была в Лондоне. Она вернулась вскоре после этого. София, по-моему, тоже отсутствовала. Двое моих младших, Юстас и Джозефина, были дома.
– Надеюсь, вы не поймете меня превратно, мистер Леонидис, если я спрошу вас, как повлияет смерть вашего отца на ваше финансовое положение.
– Я ценю то, что вы хотите знать все факты. Мой отец дал нам финансовую независимость много лет назад. Моего брата он сделал президентом и главным акционером фирмы «Ассошиэйтед кейтеринг», самой крупной своей компании, и полностью передал в его руки управление ею. Мне он вручил эквивалентную сумму, как он считал – думаю, она составляет сто пятьдесят тысяч фунтов в различных акциях и ценных бумагах, – чтобы я использовал этот капитал, как пожелаю. Он также выделил очень щедрые суммы двум моим сестрам, которые после этого умерли.
– Но все-таки ваш отец остался очень богатым человеком?
– Нет, он оставил себе сравнительно скромный доход. Сказал, что это обеспечит ему интерес к жизни. С того момента, – впервые слабая улыбка тронула губы Филиппа, – в результате различных операций он стал еще более богатым, чем прежде.
– Ваш брат и вы переехали сюда жить. Это не было результатом каких-то финансовых… трудностей?
– Разумеется, нет. Это был просто вопрос удобства. Отец всегда говорил нам, что будет рад, если мы поселимся у него. По разным семейным причинам мне было удобно это сделать… И еще, – медленно прибавил Филипп, – я очень любил отца. Я переехал сюда с семьей в тридцать седьмом году. Я не плачу за жилье, но выплачиваю свою часть местного налога.
– А ваш брат?
– Брат переехал сюда из-за воздушного налета, когда его дом в сорок третьем году разбомбили.
– Мистер Леонидис, вам что-нибудь известно о завещательных распоряжениях вашего отца?
– Очень хорошо известно. Он переписал свое завещание в сорок шестом году. Мой отец не был скрытным человеком. У него было очень развито семейное чувство. Он собрал семейный совет, на котором также присутствовал его поверенный, который по его просьбе объяснил нам условия завещания. Думаю, вам они уже известны. Мистер Гейтскилл, несомненно, вас проинформирует. В общих чертах: сто тысяч фунтов, не облагаемых налогом, оставлены моей мачехе в дополнение к сумме по брачному контракту, и без того очень значительной. Остаток его собственности был разделен на три части: одна – для меня, вторая – для моего брата, а третья – для трех внуков в доверительном управлении. Наследство большое, но налоги, конечно, будут очень велики.
– Что-нибудь оставлено слугам или же на благотворительность?
– Нет, ничего. Вознаграждение слугам ежегодно увеличивалось, если они продолжали ему служить.
– Вы не… простите меня за такой вопрос, не нуждаетесь сейчас в деньгах, мистер Леонидис?
– Подоходный налог, как вам известно, довольно велик, старший инспектор, но мой доход с лихвой удовлетворяет мои потребности и моей жены – тоже. Более того, отец часто делал нам очень щедрые подарки, и если бы возникла какая-то срочная необходимость, он тотчас же пришел бы на помощь. Могу вас заверить, – прибавил Филипп, четко и холодно, – что у меня не было никаких финансовых причин желать смерти отца, старший инспектор.
– Мне очень жаль, мистер Леонидис, если вы подумали, что я предположил нечто подобное. Но мы должны знать все факты. А теперь, боюсь, я должен задать вам несколько довольно деликатных вопросов. Они касаются отношений между вашим отцом и его женой. Они были счастливы вместе?
– Насколько я знаю, совершенно счастливы.
– Не ссорились?
– Думаю, нет.
– У них была большая разница в возрасте?
– Это правда.
– Вы, извините меня, одобряли второй брак отца?
– Моего одобрения не спрашивали.
– Это не ответ, мистер Леонидис.
– Поскольку вы настаиваете, я скажу, что считал этот брак неразумным.
– Вы спорили об этом с отцом?
– Когда я о нем узнал, он уже был свершившимся фактом.
– Для вас это стало потрясением, а?
Филипп не ответил.
– По этому поводу возникала какая-то неприязнь?
– Отец был абсолютно свободен поступать так, как ему нравилось.
– Ваши отношения с миссис Леонидис были теплыми?
– Конечно.
– Вы с ней друзья?
– Мы очень редко встречаемся.
Старший инспектор Тавернер сменил тему.
– Вы можете мне что-нибудь рассказать о мистере Лоренсе Брауне?
– Боюсь, что нет. Его нанял мой отец.
– Но его наняли учить ваших детей, мистер Леонидис.
– Это правда. Мой сын переболел детским параличом – к счастью, в легкой форме, – и нам не советовали отправлять его в обычную школу. Отец предложил, чтобы они с моей младшей дочерью Джозефиной занимались с частным учителем. Выбор в то время был довольно ограниченным, так как такой учитель должен был быть освобожден от службы в армии. Рекомендации этого молодого человека были удовлетворительными, отец и тетя (которая всегда заботилась о благополучии детей) были довольны, и я согласился. Могу прибавить, что у меня нет претензий к его преподаванию, оно было добросовестным и адекватным.
– Он проживает на половине дома вашего отца, не здесь?
– Там было больше места.
– Вы когда-нибудь замечали – сожалею, что приходится задавать этот вопрос, – какие-либо признаки интимных отношений между Лоренсом Брауном и вашей мачехой?
– У меня не было возможности заметить подобные вещи.
– Вы слышали какие-то сплетни или слухи на эту тему?
– Я не слушаю сплетен и слухов, старший инспектор.
– Очень похвально, – заметил Тавернер. – Значит, ничего не видели, ничего не слышали и ничего не скажете?
– Если хотите, можно выразиться и так.
Старший инспектор встал.
– Ну, большое спасибо, мистер Леонидис.
Я незаметно вышел из комнаты вслед за ним.
– Фу, – произнес Тавернер, – какой бесчувственный человек!
Глава 7
– А теперь, – сказал Тавернер, – мы пойдем и поговорим с миссис Леонидис. Ее сценический псевдоним Магда Уэст.
– Она хорошая актриса? – спросил я. – Я знаю ее имя и, кажется, видел ее в различных спектаклях, но не могу вспомнить, где и когда.
– Она – одна из так называемых «почти успешных», – ответил Тавернер. – Раз или два исполняла главные роли в Уэст-Энде и добилась большой известности в репертуарных спектаклях: она играет в небольших театрах для интеллектуалов и в воскресных клубах. Дело в том, я думаю, что ей мешало отсутствие необходимости зарабатывать этим на жизнь. Миссис Леонидис могла идти играть туда, где ей нравится, и иногда вкладывать деньги и финансировать тот спектакль, в котором ей понравилась определенная роль, обычно совершенно ей не подходящая. В результате из профессионалов она отчасти перешла в любительский класс. Миссис Леонидис хорошо играет, учтите, особенно в комедиях, но менеджеры не слишком ее любят. Они говорят, что она чересчур независима, причем скандалистка: вечно затевает ссоры и любит интриги. Не знаю, в какой мере все это правда, но она не слишком популярна среди своих коллег-артистов.
Из гостиной вышла София и сказала:
– Моя мать там, старший инспектор.
Я вошел вслед за Тавернером в большую гостиную. И в первую секунду едва узнал женщину, сидящую на обитой парчой кушетке.
Тициановские волосы были уложены в высокую прическу времен короля Эдуарда; она была одета в хорошо скроенные темно-серый жакет и юбку и в тонкую плиссированную розовато-лиловую блузку, заколотую у воротничка маленькой брошкой с камеей. Я впервые осознал очарование ее хорошенького, вздернутого носика. Она смутно напомнила мне Атену Сейлер[2], и совершенно невозможно было поверить, что это то самое буйное создание в персиковом неглиже.
– Старший инспектор Тавернер? – спросила она. – Входите же и садитесь. Курите, пожалуйста. Какое ужасное несчастье! В данный момент я просто не в состоянии его осознать.
Ее голос звучал тихо и бесстрастно; это был голос человека, решившего любой ценой продемонстрировать самообладание. Она продолжала:
– Прошу вас, скажите, могу ли я вам чем-нибудь помочь.
– Благодарю вас, миссис Леонидис. Где вы находились во время трагедии?
– Полагаю, я как раз ехала из Лондона. В тот день я пообедала в «Плюще» с подругой. Потом мы поехали на показ мод. Потом выпили с друзьями в Беркли. Затем я поехала домой. Когда я сюда добралась, здесь царила суматоха. По-видимому, у моего свекра внезапно случился приступ. Он был… мертв. – Ее голос чуть-чуть дрогнул.
– Вы любили своего свекра?
– Я была предана…
Она повысила голос. София чуть-чуть поправила картину Дега на стене. Голос Магды снова обрел прежний приглушенный тон.
– Я его очень любила, – произнесла она тихо. – Мы все его любили. Он был очень добр к нам.
– Вы ладили с миссис Леонидис?
– Мы с Брендой редко виделись.
– А почему?
– Ну, у нас мало общего. Бедняжка Бренда… Наверное, ей иногда нелегко жилось.
И снова София поправила картину Дега.
– Правда? В каком смысле?
– О, я не знаю. – Магда покачала головой с легкой, грустной улыбкой.
– Миссис Леонидис была счастлива с мужем?
– О, думаю, да.
– Не было ссор?
Она опять слегка улыбнулась и покачала головой.
– Я ничего не знаю, старший инспектор. Их часть дома совсем не связана с нашей.
– Они с мистером Лоренсом Брауном очень подружились, не так ли?
Магда Леонидис замерла. Ее глаза с упреком посмотрели на Тавернера.
– Не думаю, – с достоинством ответила она, – что вам следует спрашивать меня о таких вещах. Бренда дружит со всеми. Она очень дружелюбный человек.
– Вам нравится мистер Лоренс Браун?
– Он очень тихий. Довольно приятный, но его почти не замечаешь. Я с ним очень редко виделась.
– Он хороший учитель?
– Наверное. Я не очень в этом разбираюсь. Кажется, Филипп вполне им доволен.
Тавернер попробовал прибегнуть к шоковой тактике.
– Простите, что задаю вам этот вопрос, но, по вашему мнению, между мистером Брауном и миссис Брендой Леонидис было что-то похожее на любовную связь?
Магда встала. Настоящая гранд-дама.
– Я никогда не замечала ничего подобного, – сказала она. – Не думаю, старший инспектор, что вы вправе задавать мне подобный вопрос. Она была женой моего покойного свекра.
Я чуть не зааплодировал.
Детектив тоже встал.
– Это скорее вопрос к слугам? – высказал он предположение.
Магда не ответила.
– Благодарю вас, миссис Леонидис, – произнес Тавернер и вышел.
– Ты прекрасно справилась, дорогая, – ласково произнесла София.
Магда задумчиво заправила локон за правое ухо и посмотрела на себя в зеркало.
– Дааа, – протянула она, – я думаю, так это и надо было играть.
София взглянула на меня и спросила:
– Разве ты не должен идти вместе со старшим инспектором?
– Послушай, София, что мне полагается…
Я замолчал. Я не мог в присутствии матери Софии прямо спросить ее, какая роль мне отводится. Магду Леонидис я до сих пор ничуть не интересовал, разве только в качестве зрителя, выслушивающего ее финальную реплику по поводу дочерей. Я мог быть репортером, женихом ее дочери, или неизвестным сотрудником полиции, или даже служащим похоронного бюро – для Магды все они, как один, попадали под общее определение зрителей.
Посмотрев на свои ноги, миссис Леонидис недовольно произнесла:
– Эти туфли сюда не подходят. Слишком легкомысленные.
Повинуясь повелительному кивку головы Софии, я поспешил за Тавернером и догнал его в холле, когда он открыл двеь, ведущую на лестницу.
– Как раз собираюсь повидать старшего брата, – объяснил он.
Отбросив колебания, я объяснил ему свою проблему.
– Послушайте, Тавернер, кем я здесь являюсь?
Он выглядел удивленным.
– Кем вы здесь являетесь?
– Да, что я делаю в этом доме? Если меня кто-нибудь спросит об этом, что мне сказать?
– А, понимаю. – Он на секунду задумался, потом улыбнулся. – Вас кто-нибудь об этом спрашивал?
– Ну… нет.
– Ну и не волнуйтесь. Никогда ничего не объясняйте. Это очень хороший девиз. Особенно в таком взбудораженном доме, как этот. Все слишком полны собственных, личных тревог и страхов, чтобы задавать вопросы. Они будут принимать ваше присутствие как нечто самой собой разумеющееся, пока вы будете держаться уверенно. Большая ошибка говорить что-нибудь, если в этом нет необходимости… Гм, а теперь пройдем в эту дверь и поднимемся по лестнице. Ничего не заперто… Конечно, вы понимаете, надеюсь, что все эти вопросы, которые я задаю, – полная чушь! Не имеет ни малейшего значения, кто был в доме, а кого не было, или где они все были в тот день…
– Тогда зачем…
– Потому что это, по крайней мере, дает мне шанс посмотреть на них всех, оценить их и послушать, что они скажут. Я надеюсь, что совершенно случайно кто-нибудь даст мне полезную подсказку. – Он на несколько секунд замолчал, потом прошептал: – Держу пари, миссис Магда Леонидис могла бы многое рассказать, если бы захотела.
– И на ее слова можно было бы положиться? – спросил я.
– О, нет, – ответил Тавернер, – нельзя. Но на их основании можно было бы выстроить возможную линию расследования. У всех в этом проклятом доме были средства и возможности. А мне нужен мотив.
На верхней площадке вход в коридор справа преграждала дверь. На ней имелся медный дверной молоточек, и старший инспектор Тавернер послушно постучал им.
Дверь с пугающей внезапностью распахнул человек, который, должно быть, стоял прямо за ней. Он был похож на неуклюжего великана, с могучими плечами, темными растрепанными волосами и с чрезвычайно уродливым, но в то же время довольно приятным лицом. Мужчина быстро взглянул на нас, потом поспешно и смущенно отвел взгляд, как часто делают застенчивые, но честные люди, и произнес:
– О, вот те раз… Входите. Да входите же, прошу вас. Я собирался выйти, но это не важно. Проходите в гостиную. Я позову Клеменси… о, вот и ты, дорогая. Это старший инспектор Тавернер. Он… сигареты еще остались? Погодите минутку. Если вы не возражаете. – Он наткнулся на ширму, нервно произнес «прошу прощения», обращаясь к ней, и вылетел из комнаты, словно огромный шмель.
Миссис Роджер Леонидис стояла у окна. Меня сразу же заинтриговала ее личность и атмосфера комнаты, в которую мы попали.
Стены были окрашены в белый цвет – настоящий белый, не цвет слоновой кости или светло-кремовый, который обычно имеют в виду, когда говорят «белый» об отделке дома. На них не было никаких картин, кроме одной над камином – геометрической фантазии из темно-синих и серовато-синих треугольников. В комнате не было почти никакой мебели, кроме самой необходимой: три-четыре стула, столик со стеклянной столешницей, одна небольшая книжная полка. Никаких украшений. Только свет, пространство и воздух. Она так же отличалась от большой гостиной с ее парчой и цветами этажом ниже, как мел – от сыра. А миссис Роджер Леонидис так же отличалась от миссис Филипп Леонидис, как может одна женщина отличаться от другой. В то время как чувствовалось, что Магда могла быть – и часто была, – по крайней мере, полудюжиной разных женщин, Клеменси Леонидис не могла быть никем, кроме себя самой. Она имела очень ярко выраженную индивидуальность.
Ей было около пятидесяти лет, как я полагаю; ее седые волосы были подстрижены очень коротко, почти «под мальчика», но они росли так красиво на ее маленькой, хорошей формы головке, что не производили впечатления уродства, которое в моем представлении ассоциировалось с этой стрижкой. У нее было умное, подвижное лицо со светло-серыми глазами, которые смотрели со странной, пытливой напряженностью; простое, темно-красное шерстяное платье, идеально сидящее на ее стройной фигуре.
Она сразу же внушила мне тревогу; наверное, я понял, что те стандарты, по которым она живет, не присущи обычной женщине. Я сразу же понял, почему София употребила слово «жестокость» по отношению к ней. В комнате было холодно, и меня пробрала дрожь.
– Садитесь, прошу вас, старший инспектор, – произнесла Клеменси тихим, любезным голосом. – Есть какие-то новости?
– Смерть была вызвана эзерином, миссис Леонидис.
– Значит, это убийство, – задумчиво сказала она. – Это не мог быть несчастный случай, не так ли?
– Нет, миссис Леонидис.
– Пожалуйста, говорите с моим мужем очень мягко, старший инспектор. Эта смерть очень сильно на него повлияет. Он обожал своего отца, и очень остро все переживает. Он очень эмоциональный человек.
– Вы были в хороших отношениях с вашим свекром, миссис Леонидис?
– Да, в довольно хороших. – Она тихо прибавила: – Мне он не очень нравился.
– Почему так?
– Мне не нравились его цели в жизни и его методы их достижения.
– А миссис Бренда Леонидис?
Читать бесплатно другие книги:
