Каньон Тираннозавра Престон Дуглас
Отец поднялся, гневно замахал руками. Немая сцена, пантомима, разыгрывающаяся в отдалении.
Отец и сын… Корвуса слегка затошнило. Очаровательный маленький спектакль, напомнивший доктору о его собственном отце, который был одним из крупнейших английских биологов и до последнего времени сотрудничал с Британским музеем. К тридцати пяти годам – нынешний возраст самого Корвуса – отец уже состоял в Британской академии, был лауреатом Криппеновской медали и значился в списке тех, кому королева намеревалась вручить по случаю дня рождения орден Британской империи. Корвус задрожал от застарелого гнева, вспомнив отцовское усатое лицо, покрытые сеточкой сосудов щеки, военную выправку, руку в старческих пятнах, неизменно сжимавшую бокал виски с содовой, и голос, изрекающий язвительные замечания. Старый паршивец отправился на тот свет десять лет назад в результате инсульта – грохнулся замертво, рассыпав кубики льда по старинному французскому ковру в их лондонском особняке. Корвус-младший, разумеется, унаследовал много всякой всячины, однако ни огромное наследство, ни имя не помогли ему получить должность в Британском музее, единственном месте, где он хотел работать.
И вот сейчас, в тридцать пять лет, Корвус до сих пор служил помощником смотрителя в отделе палеонтологии, вынужденный в ожидании постоянной штатной должности пресмыкаться перед руководством. Без нее Корвус был ученым лишь наполовину, а значит, каким-то неполноценным. Помощник смотрителя. Он почти чувствовал душок поражения, исходивший от этих слов. Корвус никогда не вписывался в работу того вечного двигателя, который представляла собой американская академическая среда. Доктор слишком выделялся на фоне прочих научных кадров – безликой серой массы. Корвус понимал, что он вспыльчив, язвителен и нетерпелив и не участвует в их играх. Его заявление о приеме на постоянную должность рассматривалось еще три года назад, но принятие окончательного решения отложили. Результаты палеонтологических исследований Корвуса в Западном Китае, в долине Тунг-Нор, не помогли. В последние три года он развил бурную деятельность… и все зря. Пока что.
Корвус посмотрел на часы. Пора идти на эту проклятую встречу.
Кабинет доктора У. Кушмана Пиэла, президента музея, располагался в юго-западной башне; его окна выходили на музейный парк и выполненный в неоклассическом стиле фасад здания нью-йоркского Исторического общества. Секретарь Пиэла проводил Корвуса до двери и вполголоса объявил о его приходе. «Почему так выходит, – думал Корвус, в преддверии высочайшей аудиенции изображавший любезную улыбку, – что люди всегда говорят шепотом при королях и при кретинах?»
Пиэл вышел из-за стола, дабы поприветствовать доктора, твердо, по-мужски пожал ему руку, а другой похлопал по плечу – так обычно делают коммивояжеры. Затем президент усадил Корвуса в старинное кресло в стиле «шейкер» у отделанного мрамором камина. Там горел огонь, не то что в камине у Корвуса. Лишь удостоверившись, что гостю удобно, Пиэл сел, демонстрируя старосветскую обходительность. Грива седых волос, зачесанных назад, темно-серый костюм и неспешная старомодная манера говорить – Пиэл выглядел прирожденным директором музея. Все это показное, Корвус знал: за внешней утонченностью кроются изворотливость и нюх хорька.
– Айэн, как поживаете? – Пиэл откинулся на спинку кресла, сложил руки домиком.
– Прекрасно, спасибо, Кушман, – ответил Корвус, кладя ногу на ногу и расправляя стрелки на брюках.
– Чудно, чудно. Что вам предложить? Воды? Кофе? Хереса?
– Ничего, благодарю.
– Лично я позволяю себе стаканчик хересу в пять часов – в этом отношении я порочен.
Ну да, конечно. У Пиэла с супругой была разница в тридцать лет, жена обманывала его с молоденьким смотрителем археологического отдела, и если уж не порок выставлять себя стариком-рогоносцем, то жениться на женщине, которая моложе твоей собственной дочери, – порок, вне всякого сомнения.
Секретарь принес на серебряном подносе хрустальный стаканчик, наполненный янтарной жидкостью. Пиэл с изысканным видом отпил из стаканчика.
– «Грэмз тони» урожая шестьдесят первого года. Божественный нектар.
Корвус ждал, сохраняя вежливо-нейтральное выражение лица.
Пиэл поставил стакан.
– Я не буду ходить вокруг да около, Айэн. Как вы знаете, снова поднят вопрос о выделении вам постоянной штатной должности. Кафедра палеонтологии начнет обсуждение в первых числах следующего месяца, процедура известная.
– Естественно.
– И проходит она вторично, это вы тоже знаете. Кафедра выносит свою рекомендацию мне на рассмотрение. Формально последнее слово за мной, однако за десять лет моего президентства я ни разу не выступил против решения кафедры. Так же я намерен поступать и впредь. Мне неведомо, что решит кафедра относительно вас. Я не говорил на эту тему с ее сотрудниками, да и не собираюсь говорить. Но мне бы хотелось дать вам один совет.
– Всегда рад выслушать ваш совет, Кушман.
– Мы – сотрудники музея. Исследователи. К счастью, здесь у нас не университет, нам не нужно обучать толпу студентишек. Мы можем всецело посвятить себя исследованиям и публикациям. Следовательно, если публикаций недостаточно – это непростительно.
Он умолк, чуть приподняв бровь, словно желая подчеркнуть тонкость своего замечания, которое, как обычно, могло по тонкости сравниться разве что с корабельным канатом.
Пиэл взял лист бумаги.
– Вот список ваших публикаций. Вы являетесь сотрудником музея уже девять лет, а статей я насчитал одиннадцать – приблизительно одна статья в год.
– Главное не количество, а качество.
– Я работаю в другой сфере, нежели вы, – я энтомолог, так что простите, о качестве судить не могу. У вас, разумеется, хорошие работы. Никто еще не поставил под сомнение их качество, и каждому известно: неудача китайской экспедиции – лишь досадная случайность. Однако же всего одиннадцать статей?.. Некоторые наши смотрители публикуют по одиннадцать в год.
– Любому под силу накропать статейку только ради публикации. Я предпочитаю дождаться, пока у меня действительно будет что сказать.
– Ну-ну, Айэн, вы же знаете – это неправда. Да, я согласен, подход «хоть умри, но опубликуйся» порой имеет место. Однако мы – Музей естественной истории, и практически все труды, публикуемые нашими сотрудниками, мирового уровня. Впрочем, я уклонился от темы. За последний год вы не опубликовали ничего, и я пригласил вас сюда, поскольку предполагаю, что вы работаете над чем-то важным.
Президент приподнял брови – дескать, задан вопрос.
Корвус переменил положение ног. Он чувствовал, как от попытки улыбнуться у него напряглись мышцы вокруг рта. Унижение было почти непереносимо.
– Да, я действительно работаю над важным проектом.
– Могу ли я узнать, над каким именно?
– В настоящий момент ситуация с ним достаточно сложная, однако через неделю-другую я смогу представить проект вам и специальной комиссии – разумеется, конфиденциально. Первичные результаты моей работы скажут сами за себя.
Пиэл пристально посмотрел на Корвуса, улыбнулся.
– Отлично, Айэн. Дело в том, что вы, на мой взгляд, прекрасный сотрудник музея, и, разумеется, немаловажное значение имеет ваше прославленное имя, у нас в памяти оно неразрывно связанно с вашим выдающимся отцом. Я задаю вам вопросы о публикациях лишь постольку, поскольку желаю дать совет. Заметьте, если кафедра не присваивает смотрителю музея постоянной штатной должности, мы воспринимаем эту неудачу весьма болезненно, скорее как свой личный промах. – Пиэл поднялся, широко улыбаясь. – Желаю вам удачи.
Выйдя из кабинета президента, Корвус пошел по длинному коридору пятого этажа. Безмолвная ярость переполняла доктора, и он едва мог вздохнуть. Тем не менее Корвус сохранял на лице улыбку, кивал направо и налево, бормотал приветствия коллегам, покидавшим музей в конце рабочего дня, – стадо возвращается на благоустроенные загоны в безликих американских предместьях Коннектикута, Нью-Джерси и Лонг-Айленда.
17
Обстановка беленой комнаты, помещавшейся позади ризницы монастыря Христа в Пустыне, ограничивалась всего четырьмя предметами: неудобным деревянным табуретом, грубо сколоченным столом, распятием и ноутбуком «Эппл G4», который вместе с принтером работал на универсальном аккумуляторе с солнечной батареей. За компьютером сидел дрожащий от нетерпения Уайман Форд. Он только что загрузил две криптоаналитические программы и готовился применить их к шифру из блокнота, полностью, до последней цифры введенному в ноутбук. Форд уже понял: перед ним не простой код, поскольку обычные приемы расшифровки не сработали. Тут было в самом деле нечто особенное.
Уайман поднял палец и аккуратно нажал на клавишу. Одно движение – и вот первая программа запущена.
Это была не дешифрующая программа как таковая, скорее структурный анализатор, который по системе расположения цифр определял тип кода: подстановочный или перестановочный, с перешифровкой или без, номенклатурный или многоалфавитный. Форд уже выяснил, что данный шифр не является шифром с открытым ключом, основанным на перемножении больших простых чисел. Однако дальше этого Уайману продвинуться не удавалось.
Через каких-то пять минут компьютер дал звуковой сигнал – первая программа завершила анализ. Появившийся на экране результат потряс Форда:
ТИП ШИФРА НЕ ОПРЕДЕЛЕН
Он просмотрел результаты структурного анализа, числовые частотные таблицы, вероятностные распределения. Цифры располагаются не беспорядочно – программа выделила все возможные структуры и случаи отклонения от произвольной комбинации. Значит, в цифрах заключена информация. Но какая именно и каким образом она закодирована?
Форд не был удручен, скорее наоборот. Он испытывал внутренний трепет. Чем мудренее шифр, тем более любопытные сведения в нем скрыты. Уайман запустил следующую программу, частотный анализатор отдельных цифр, числовых пар и триплетов, и одновременно загрузил частотные таблицы наиболее распространенных языков. Но и здесь его постигла неудача: не обнаружилось ни одного соответствия между имеющимися цифрами и буквами как английского, так и прочих языков.
Он просидел за компьютером пять часов подряд.
Проклятие.
Форд перевел взгляд на экран. Каждое число в шифре состоит из восьми цифр, а восемь цифр образуют байт, следовательно, это машинный код. А ведь его нацарапали карандашом в грязном блокноте, скорее всего – посреди пустыни, где поблизости нет никаких компьютеров. Кроме того, Форд уже пробовал перевести цифры кода, сгруппированные по восемь, в двоичный и шестнадцатиричный коды, а также в ASCII[7] и применить к полученным результатам дешифрующие программы, однако снова потерпел неудачу.
Дело принимало неожиданный оборот.
Форд взял блокнот, открыл и пролистал его. Старая записная книжка. Кожаная обложка истерта и кое-где порвана, между захватанными страничками набился песок. Блокнот слегка пах дымом от костра. Крупные цифры выведены остро отточенным карандашом, твердо и четко, аккуратными рядами и столбцами, которые представляли собой подобие решетки. Почерк ровный; должно быть, все записи сделаны за один раз. И ни на одной из шестидесяти страниц нет помарок или исправлений. Цифры, несомненно, откуда-то переписаны.
Форд закрыл блокнот. Сзади обложка испачкана, пятно до сих пор немного липкое. Кровь, догадался потрясенный Уайман. Он вздрогнул и быстро положил блокнот. Увидев кровь, Форд вдруг вспомнил, что все это не игрушки, что недавно убили человека и блокнот, вероятно, содержит указания относительно того, как найти сокровища.
«Куда же я ввязываюсь?» – думал Уайман Форд.
Вдруг он почувствовал: сзади кто-то есть. Обернулся: оказалось, вошел настоятель монастыря. Аббат стоял, заведя руки за спину, слегка улыбался и пристально смотрел на Форда живыми черными глазами.
– Нам не хватало вас, брат Уайман.
Форд поднялся.
– Простите, отец мой.
Настоятель вгляделся в цифры на экране компьютера.
– Вы, должно быть, заняты неким важным делом.
Уайман промолчал. Он сомневался, представляет ли его занятие важность в том смысле, который подразумевал настоятель. Форду стало стыдно. Именно эта вошедшая в привычку одержимость работой навлекла на Уаймана беду в мирской жизни, именно эта маниакальная поглощенность выполняемой задачей, заставляющая позабыть обо всем на свете. После гибели Джулии Форд так и не смог простить себе бесчисленных вечеров, когда он допоздна засиживался за работой, вместо того чтобы разговаривать с женой, ужинать с ней, ласкать ее.
Форд ощущал пристальный, но доброжелательный взгляд настоятеля, однако был не в силах поднять глаза.
– Ora et Labora – молись и работай, – с прохладцей проговорил аббат. – Вот две противоположности. Молясь, мы прислушиваемся к Богу, работая – беседуем с Ним. Монашеская жизнь есть стремление к полному равновесию между первым и вторым.
– Понимаю, отец мой. – Уайман чувствовал, что краснеет. Настоятель всегда поражал его простыми и одновременно мудрыми словами.
Аббат положил Форду руку на плечо. Сказал: «Я рад», – затем повернулся и вышел.
Уайман сохранил результаты работы в памяти компьютера и на компакт-диске, выключил ноутбук. Положил блокнот и диск в карман, а вернувшись в свою келью, убрал их в прикроватную тумбочку. Неужели он с помощью программ вскрыл чьи-то темные делишки? Возможно ли подобное?
Уайман склонил голову и забыл обо всем, кроме молитвы.
18
Том смотрел, как детектив Уиллер меряет шагами гостиную его жилища. Медленная тяжелая поступь лейтенанта непостижимым образом свидетельствовала о бесцеремонном отношении полиции к хозяевам. На детективе была клетчатая спортивная куртка, серые брюки и голубая рубашка. Галстука он не носил. Уиллер размахивал в такт ходьбе короткими руками, на костлявых кистях которых выступили вены. Малорослый детектив выглядел лет на сорок пять; узколицый, плосконосый, с запавшими черными глазами и покрасневшими веками, он имел вид человека, всерьез страдающего бессонницей.
На некотором расстоянии за детективом трусил его товарищ с открытой записной книжкой в руке, пухлый, вежливый и обходительный Эрнандес. Они прибыли в сопровождении толковой седоволосой женщины, представившейся доктором Фейнинджер, судебно-медицинским экспертом. Салли сидела на диване рядом с Томом.
– На месте преступления обнаружен человеческий волос, – сказал Уиллер, медленно повернувшись на каблуках. – Доктор Фейнинджер хочет выяснить, не принадлежит ли он убийце. Для этого требуется исключить возможность того, что волос обронен кем-то, также побывавшим на том участке.
– Понятно.
Том почувствовал: черные глаза детектива буквально просверливают его насквозь.
– В таком случае, если у вас нет никаких возражений, подпишите вот здесь.
Том поставил свою подпись на нужном бланке.
Подошла доктор Фейнинджер с небольшим черным пакетом в руках.
– Присядьте, пожалуйста.
– Со мной будут делать что-то опасное? А я и не знал. – Том попытался улыбнуться.
Последовал резкий ответ:
– Я возьму несколько волосков с вашей головы – выдерну их, придерживая у самого корня.
Том сел, переглянувшись с Салли. Он был абсолютно уверен: к нему пришли не только ради каких-то волосков. Том смотрел, как женщина-патологоанатом достает из черного пакета пару пробирок и несколько клеящихся ярлычков.
– А пока, – сказал Уиллер, – мне хотелось бы прояснить еще некоторые моменты. Не возражаете?
«Ну вот, приехали», – подумал Том.
– Мне требуется адвокат?
– Вы имеете право воспользоваться его услугами.
– Я нахожусь под подозрением?
– Нет.
Том махнул рукой:
– На адвоката уйдет уйма денег. Давайте так.
– Вы говорите, что в ночь совершения убийства ехали верхом вдоль Чамы.
– Да, верно.
Том почувствовал, как пальцы доктора Фейнинджер копошатся у него в волосах, словно примериваясь. В одной руке она держала внушительных размеров пинцет.
– Вы утверждаете, что ехали через каньон Хоакина кратчайшим путем?
– Вообще-то этот путь не такой уж короткий.
– Вот и я о том же. Почему вы поехали именно там?
– Я уже говорил: люблю те места.
Наступило молчание. Было слышно, как Эрнандес чиркает ручкой по бумаге, как шелестит переворачиваемая страница блокнота. Доктор Фейнинджер выдернула у Тома один волосок, другой, третий.
– Все, – объявила она.
– Сколько еще вы проехали в ту ночь? – продолжал Уиллер.
– Миль десять или двенадцать.
– Сколько примерно это заняло времени?
– Часа три-четыре.
– Выходит, вы выбрали короткий путь, который на самом деле оказался длинным, да еще на закате, и вам предстояло ехать в темноте по меньшей мере три часа.
– В ту ночь было полнолуние, и я заранее планировал длительную прогулку. Мне хотелось ехать домой при луне, вот в чем все дело.
– Ваша жена ничего не имеет против поздних возвращений?
– Нет, его жена ничего не имеет против поздних возвращений, – сказала Салли.
Уиллер продолжал по-прежнему бесстрастно:
– И, услышав выстрелы, вы пошли посмотреть, что случилось?
– Разве я не отвечал уже на эти вопросы, детектив?
Полицейский упорствовал:
– Вы сказали, что обнаружили неизвестного мужчину, находившегося при смерти. Вы делали ему искусственное дыхание, поэтому на вашей одежде его кровь.
– Да.
– И тот мужчина говорил с вами, просил разыскать свою дочь по имени… Робби, так, кажется?.. и сообщить ей о его находке. Однако неизвестный умер, не успев объяснить, что именно он нашел. Правильно?
– Мы все это уже обсуждали. – Том не рассказал, да и не собирался рассказывать, ни о записной книжке погибшего разведчика-старателя, ни об упомянутом им кладе. Он сомневался, что полиция сумеет сохранить все в тайне, а весть о неведомых сокровищах неизбежно повлечет за собой старательский бум.
– Он вам ничего не отдавал?
– Нет. – Том сглотнул слюну. Удивительно, до чего же мерзко лгать.
Тут Уиллер засопел, уставился в пол.
– Вы ведь часто ездите верхом там, среди плоскогорий?
– Да.
– Ищете что-нибудь?
– Да.
Уиллер пробуравил Тома глазами:
– Что?
– Тишину и покой.
Детектив нахмурился:
– Каков же ваш маршрут?
– Я езжу повсюду: к Лабиринту, через Меса-де-лос-Вьехос, Английские скалы, Ла-Кучилью, иногда до Эхо-Бэдлендс, если выбираюсь на ночь.
Уиллер обратился к Салли:
– Вы ездите с ним?
– Иногда.
– Мне сообщили, что вчера во второй половине дня вы побывали в монастыре Христа в Пустыне.
Том поднялся.
– Кто вам сказал? За мной установлена слежка?
– Спокойнее, мистер Бродбент. Ваш пикап трудно не заметить. И практически вся дорога видна, разрешите вам напомнить, с вершины Меса-де-лос-Вьехос, где наши люди разыскивают тело и улики. Так вот, вы действительно ездили в монастырь?
– Мне обязательно отвечать на этот вопрос?
– Нет. В случае вашего отказа я пришлю вам повестку, вот тогда-то и понадобится пресловутый адвокат, а на соответствующие вопросы будете отвечать в главном полицейском управлении под присягой.
– Вы мне угрожаете?
– Я констатирую факт, мистер Бродбент.
– Том, – вмешалась Салли, – успокойся.
Том сглотнул.
– Да, я туда ездил.
– С какой целью?
Том замялся.
– Навестить приятеля.
– Его имя?
– Брат Уайман Форд.
Чирк-чирк – Уиллер писал, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.
– Этот брат Форд – монах?
– Послушник.
– Для чего вам понадобилось с ним встречаться?
– Хотел узнать, читал ли он или, может, слышал что-нибудь о том убийстве в Лабиринте.
Опять ложь, ужасно. Том начал понимать: возможно, Салли, Шейн и Форд были правы и ему не следовало прятать у себя блокнот. Но ведь он, черт возьми, обещал!
– И что же?
– Ему ничего не известно.
– Совсем ничего?
– Совсем ничего. Он даже не знал об убийстве. Он не читает газет.
Если полицейские придут к Форду, интересно, солжет ли Уайман насчет записной книжки? Вряд ли – он, в конце концов, монах.
Уиллер поднялся.
– Вы еще некоторое время будете дома? На тот случай, если нам снова понадобится с вами поговорить?
– Пока я не собираюсь уезжать.
Уиллер кивнул, посмотрел на Салли:
– Извините за беспокойство, мэм.
– Я вам не «мэм»! – отрезала Салли.
– Не хотел вас обидеть, миссис Бродбент. – Он повернулся к доктору Фейнинджер. – Вы взяли все необходимое?
– Да.
Том проводил их до двери. На выходе Уиллер остановился, не сводя с Бродбента своих черных глаз:
– Давать ложные показания офицеру полиции – значит препятствовать осуществлению правосудия. Это уголовное преступление.
– Я в курсе.
Детектив развернулся и вышел. Том убедился, что полицейская машина отъехала, вернулся в дом и закрыл дверь. Салли стояла посреди гостиной, скрестив на груди руки.
– Том…
– Не надо.
– Нет уж, я скажу. Ты завяз по самую шею. Тебе нужно отдать им блокнот.
– Уже слишком поздно.
– Нет, не поздно. Ты можешь все объяснить. Они поймут.
– Черта с два они поймут. И потом, я дал слово, сколько раз повторять!
Она вздохнула, опустила руки.
– Том, ну почему ты такой упрямый?
– А то ты не упрямая.
Салли опустилась на диван рядом с мужем.
– Ты невыносим.
Он обнял ее.
– Извини уж, но ведь тебе как раз такого мужа и надо.
– Да, наверное. – Она вздохнула. – А мне сегодня, когда я вернулась домой, показалось, что здесь кто-то побывал.
– С чего ты взяла? – встревожился Том.
– Не знаю. Ничего не пропало, все вещи на своих местах. Просто жутко как-то стало, в доме будто чувствовался чужой запах.
– Ты уверена?
– Нет.
– Надо бы заявить в полицию.
– Том, ты заявишь о вторжении, и Уиллер тебя доконает. Во всяком случае, я ничего не могу утверждать наверняка, у меня просто возникло неприятное ощущение.
На минуту Том задумался.
– Салли, это серьезно. Мы уже знаем, что найден клад, из-за которого кто-то вполне может совершить убийство. Мне будет спокойнее, если ты достанешь свой «смит-вессон» и будешь держать его под рукой.
– Я не хочу, как дурочка, разгуливать с револьвером!
– Ну я прошу. Когда ты вооружена, с тобой шутки плохи, ты это в Гондурасе доказала.
Салли встала, выдвинула ящик тумбочки, на которой стоял телефон, достала ключ и пошла отпирать один из шкафчиков в чулане. Через минуту она вернулась с револьвером и коробкой патронов 38-го калибра, открыла барабан, вставила пять патронов в гнезда и затолкала полностью заряженный револьвер в передний карман джинсов.
– Доволен?
19
Остановившись у края дороги, Джимсон Мэддокс протянул пухлощекому служителю ключи от машины и пятидолларовую купюру, а сам прошел в холл отеля «Эльдорадо». Приятно поскрипывали новые ботинки Мэддокса («Луккези», змеиная кожа). Он остановился, огляделся по сторонам, одернул крутку. На одном конце огромного холла пылал камин, на другом – какой-то старикан сидел за большим роялем и играл «Туманно». Вдалеке располагалась стойка бара, отделанная светлым деревом.
Мэддокс не спеша проследовал к бару, повесил сумку с ноутбуком на спинку стула, сел сам.
– Кофе без сливок.
Бармен кивнул и вернулся с чашкой кофе и вазочкой соленого арахиса.
Мэддокс сделал глоток.
– Эй, кофе не так чтобы уж очень свежий, нельзя ли новый сварить?
– Да, сэр, конечно можно. Примите мои извинения.
Читать бесплатно другие книги:
